Жаворонки и совы. Глава 35

  Основание креста упиралось в стёртые цифры, разделённые длинным тире. Имени не было. Пальцы осторожно ощупали холодную гладкую поверхность, но смутные очертания под датами не были ни шрифтом Брайля, ни буквами знакомого мне языка. Оглушённый, я поспешил вернуться на твёрдую землю, стараясь не оборачиваться и преодолевая лестницу почти ползком.
  Всю дорогу я молил небеса о встрече с Акселем у дверей дома — всей душой я желал вернуться в утренний покой и уют. Кота не было. Тёмные окна, казалось, внимательно наблюдают за мной. Я рванул на себя дверь башни, взлетел по лестнице, обшарил каждый уголок кладовки и комнаты Марии, с пробуждающимся ужасом заглянул в ротонду. Аксель исчез. Рассудок, звучавший, впрочем, весьма неубедительно, пытался пробиться сквозь пелену паники, объясняя, что на острове полно мест, доступных зверю и совершенно не предназначенных для человека.
  Я вернулся к дому. Когда моя рука коснулась ручки двери, с берега донёсся протяжный мерцающий гул церковного колокола. Я остолбенел — не ослышался ли? Ни один ветер не сумеет принести сюда звуки с побережья. Верно, это память играет со мной в злые игры. За спиной скрипнула дверь башни. Снова ветер? При почти полном штиле это было невозможно. Я и сам с трудом управлялся с тяжеленной дубовой плитой, к тому же открывавшейся наружу.
  Похоже, жёлтые глаза Акселя больше не защищали меня от духов. Не помню, как я оказался за первой дверью. Первый глубокий вдох я сумел сделать только тогда, когда услышал лязг внутреннего засова. Чтобы успокоиться, я снова начал уборку, временами перекладывая одну и ту же вещь с места на место по несколько раз. Я старался не поворачиваться к окну лицом, избегая смотреть на серый кисель сумерек, растекающийся за стеклом.
  Я вдруг нестерпимо затосковал по обычной жизни в своём уютном переулке. Внезапное понимание, как именно следовало тогда поступить, пронзило меня, как коварный укол опытного фехтовальщика. Был, был и другой путь, неуловимый маневр, что позволил бы моей судьбе пойти по иному курсу, сохранив и мягкие городские сумерки, и немногочисленных в этот час прохожих, и горький прохладный запах опавшей листвы, вальсирующую пыль, квадраты жёлтого света на мостовой, тающие звуки, гулкие шаги по ступеням подъезда, щелчок замка, холодный паркет, кухонную синеву, разрываемую треском спички, кипящий чайник и тихий, баюкающий шелест чайных листьев, собранных нежными руками китайской девушки.
  Спасаясь от леденящего одиночества, растущего за рёбрами, я присел на корточки перед печкой и снова раздул заснувший огонь. Он радостно вспыхнул, выплёскиваясь мне навстречу, но, лишь слегка уклонившись и прикрыв от жара глаза, я оставил дверцу открытой. Чёрные острые головни возвышались в глубине топки, как мёртвые мачты, но ближайшие ко мне поленья уже подрагивали и переливались расплавленным золотом, как диковинные рыбы.

  Я не заметил, как уснул, обняв колени и положив голову на руки. Печь прогорела, и влажный холод, стелющийся по полу, заставил меня проснуться. Лоб саднил от долгого соприкосновения с жёсткой тканью рукава, и я с раздражением растёр пальцами этот временный шрам. Кожа загорелась от прилившей крови.
  Нужно подняться наверх и зажечь фонарь. Да только нужно ли это кому-то? За всё время, что я пробыл здесь, я не увидел ни одного судна, ни одной самой захудалой лодки. Это место было заброшено, проклято и заброшено, как и та часть моей души, что так никому и не сгодилась.
  Ну, хватит. Ты обещал. Плевать на Мартина, ты обещал Марии. Возможно, она приедет уже завтра — ты же хочешь смотреть на неё, не отводя взгляда?
  Надо же, какие мелочи меняют жизнь. В такой тишине начинаешь слышать собственные мысли. И даже ужас невозможно испытывать бесконечно.
  Я захлопнул дверцу погасшей печки и вышел во влажную темноту.

  Ночь прошла спокойно и обыденно. Спать не хотелось, и закончив возиться с фонарём, я вышел из башни, уже без удивления отметив отсутствие Акселя, сел на верхнюю ступеньку лестницы, ведущей к причалу, и вглядывался в волны до тех пор, пока не увидел на гребне одной из них черную соринку лодки Марии.
  Когда лодка приблизилась достаточно сильно, я разглядел позади хрупкой фигурки девушки тощий корпус Иэна, похожий на богомола. При виде него в моей голове поселился неприятный шум, из-за которого я не мог не то, что обрадоваться приезду дочери смотрителя, но даже толком расслышать слова её приветствия.
Мария же, казалось, совсем не заметила моего состояния, с улыбкой вручив мне увесистый мягкий свёрток.
— Что, не выспался с непривычки? Ничего, ничего, ещё пара недель — и сможешь управляться с маяком даже с закрытыми глазами.
  Пара недель? Я вздрогнул.
— Наш добрый лавочник передаёт тебе привет и очень надеется, что обновки тебе подойдут.
  Она рванула бурую бумагу, обнажив мягкий ворсистый ворот нового свитера.
— Ну что за прелесть! Мой любимый цвет! Хоть отбирай!
  Иэн явно не одобрял игривый тон беседы, сверля меня своими тусклыми глазами. Меж тем слова лились из губ Марии, как ручеёк талой воды, просвеченной весенним солнцем.
— Кстати, фру Бишоп тоже интересовалась, куда ты пропал. Что мне ей передать? — девушка стрельнула в меня глазами.
  Я перевёл взгляд с Иэна на лицо Марии, зацепившись сознанием за первые морщины, наметившиеся у её губ — вероятно, она была старше, чем я предполагал. Мне стало жаль её быстротечной, как цветение северных яблонь, увядающей красоты. Как знать, может, время на берегу шло намного быстрее, чем здесь.
— Помоги Иэну разгрузить лодку, — сказала Мария, перехватив мой взгляд, и быстро направилась к дому, выкрикивая имя кота.
  Спустя полчаса мы уже пили чай. Свежие пирожки с ягодами, испечённые Хеленой, были изумительно хороши. Мария что-то болтала без умолку, Иэн сидел на табурете, положив руки на колени, прямой, будто его в наказание прибили колом к этому изодранному Акселем дереву. Я же по-хозяйски растянулся на кровати, изредка поднимая кружку с пола и с удовольствием слушая свежие сплетни. Разбивая недолгую паузу, я вдруг спросил:
— Ты знаешь, кто похоронен за башней?
— А, это Лиам ван дер Берг. Он вычертил и построил этот маяк, но так и не дожил до его открытия — упал с крыши, забивая последний гвоздь.
— Вот как. Но почему он похоронен здесь? Да и кому пришло в голову долбить в отвесной скале могилу?
— Да сильно напрягаться не пришлось — только имя да крест. Тело же не нашли, — беспечно пожала плечами девушка.
  Я вздрогнул от суеверного ужаса и сел на кровати. Иэн воспринял моё движение по-своему, встал и сделал несколько шагов к Марии. Пахнуло потом и дешёвым мылом. Меня замутило, но я подавил в себе желание оттолкнуть его от девушки и выставить за дверь.
— Пойдём, — обратился он к ней своим безжизненным голосом и положил руку на плечо Марии. Рукав широкого свитера упал до локтя, обнажив татуировку в виде кобры, которая упиралась своим хвостом в неизвестную точку на теле Иэна, раскинув широкий капюшон на его ладони. Пальцы сжались, и ядовитые зубы сомкнулись, сминая тонкую ткань блузы.

  Иэн стоял на носу лодки, нервно отталкиваясь веслом от берега. Он первым подошёл к лестнице, а затем пропустил Марию вперёд, будто невзначай разделяя нас. Всю дорогу до лодки он маячил передо мной, но, когда девушка обернулась для прощания, я легко отодвинул его в сторону и поцеловал её в щёку. Она вспыхнула и удивлённо взглянула на меня. Я лишь ободряюще прикрыл глаза и улыбнулся, удержав руку на её талии и слегка подталкивая дочь смотрителя к лодке. Теперь, словно желая отомстить за мою выходку, бесцветный парень высился между нами, с каждым движением расширяя полосу воды между берегом и бортом. Мария сердечно махала мне рукой с кормы, то и дело высовываясь из-за долговязого силуэта.
  Вдруг кто-то стремительный и тёмный метнулся мимо меня по пляжу и, совершив невообразимый прыжок, разом преодолел расстояние, спрятавшись под банкой лодки.
— Аксель! — ахнула Мария. — Ты куда это собрался?
  Иэн обернулся. Мария что-то вполголоса сказала ему. Он раздражённо ответил. Я скорее читал по губам, чем слышал их похожий на ссору диалог. Мария, напирая на то, что они ещё не успели отойти далеко от берега, хотела вернуть кота на остров, Иэн же категорически не хотел возвращаться, не переставая взмахами весла выводить лодку на глубину.
  Всё это время Аксель полными ужаса глазами взирал на бездну, шлепающую, чавкающую и шипящую под его безвольно обвисшим в руках Марии телом. Наконец, хозяйка отпустила его и зло дёрнула шнур мотора, который сразу же взревел, заглушая проповедь Иэна. Кот припал к днищу, широко расставив лапы, и зашипел, выражая презрение к сырому и скользкому металлу. Однако эта враждебная поверхность была явно безопаснее и понятнее тяжелой безликой массы, с тупым равнодушием ударявшей в борт через равные интервалы.