Пушкин Инзов Фенелон - Масон

(из серии Эпитомы пушкинистики)

Почему, проколесил не за один месяц по пути к пункту  откомандирования (проклятому городу Кишиневу)  не заурядный маршрут за не короткое время мелкий якобы ссыльный чиновник 10 класса А.С. Пушкин будто сын Улисса (Одиссея) Телемак(*)  оказался именно у генерала Инзова (**)

Вот как это назначение описывает Д.П. Ивинский в свежей статье «Пушкин и Фенелон к постановке вопроса – 2024»:

«Во время пребывания Пушкина в Одессе ему пришлось по крайней мере один раз примерить на себя историю Телемака
В Кишиневе жила одна гречанка Калипсо, коей блистательные очи воспламенили поэтическое сердце Пушкина, находившегося тогда в ссылке. В 1824 году один хороший знакомый его из Кишинева писал к нему в Одессу и именем этой Калипсо умолял его посетить место его
жительства, в шутку называя его странствователем-Телемаком. В ответ вот что между прочим сказал он ему стихами:

    Скучной ролью Телемака
    Я наскучил, о друзья!
    О Москва, Москва-Итака!
    Скоро ли тебя увижу я?»

[Сушков Сушков Н.В. Московский университетский благородный пансион и воспитанники Московского университета, итд- 1858]; [Вигель Ф.Ф. Москва и Петербург. Письмо к приятелю в Симбирск // Русский Архив. 1893. № 8. С. 566–584]

Это упоминание о Телемаке отсылает, в частности, к той ситуации, в которой Пушкин оказался в Кишиневе, где Ментор-Инзов доброжелательно, терпеливо и внимательно искал возможности
обратить его к Церкви, истинному Свету и последним вопросам бытия. Даже если мнение, согласно которому «служебный перевод» Пушкина в Кишинев был «масонским путешествием», является преувеличением, придется признать и то, что именно в Кишиневе Пушкин вступил в масонскую ложу, что вряд ли могло произойти без ведома Инзова, прекрасно осведомленного обо всем происходившем в ложе «Овидий» и вокруг нее. По этой причине весьма вероятно, что именно Инзов сделал Пушкину предложение соответствующее предложение, а уклончиво-отрицательный ответ  Инзова на запрос начальника Главного штаба Его Имп. Величества
генерала князя П.М. Волконского о масонстве Пушкина [Летопись жизни и творчества А.С. Пушкина: В 4 т. / Сост. М.А. Цявловский, Н.А. Тархова. М., 1999.] свидетельствует и о стремлении Инзова защитить поэта, и об остроте сложившейся ситуации.

Инзов был теснейшим образом связан с миром московского розенкрейцерства: воспитанник князя Ю.Н. Трубецкого, одного из руководителей русского «мартинизма», он учился в  Благородном пансионе при Московском университете вместе с сыном князя Н.Н. Трубецкого и братьями Тургеневыми, среди которых был и Александр Иванович Тургенев [см. Сушков Н.В], весной 1820 г. хлопотавший за Пушкина и сообщавший Вяземскому о принятом решении отправить Пушкина к Инзову. Вяземский же был не хуже Тургенева осведомлен об Инзове или по крайней мере о некоторых нетривиальных особенностях его ранней биографии:
с 1811 г. Вяземский был женат на Вере Федоровне, урожденной княжне Гагариной (1790–1886), мать которой Прасковья Юрьевна Кологривова (1762–1846), в первом браке княгиня Гагарина, была дочерью Ю.Н. Трубецкого, воспитавшего Инзова, и именно к ней восходит широко известный рассказ о загадке происхождения Инзова и о появлении его во младенчестве в доме Трубецкого [Фадеев А.М. Воспоминания. 1790–1867 гг.: В 2 ч. Одесса, 1897 : 61–62].

Но с чем же именно, с мировоззрением какого типа столкнулся Пушкин в ходе знакомства с Инзовым?»

Итак, А.И. Тургенев и П.А. Вяземский устроили дело командировки так, чтобы он оказался не в Сибири, не архипелаге Соловецких островов, запирающих вход в Онежскую губу Белого моря, а именно «на югах» под менторской опекой  генерал-масона розенкрейцерского толка Инзова

Продолжим вникать  по Ивинскому:

«Но с чем же именно, с мировоззрением какого типа столкнулся Пушкин в ходе знакомства с Инзовым? О его библиотеке и особенно о ее состоянии в то время, когда ею мог воспользоваться Пушкин, достоверных данных мало, но те немногие, которыми мы располагаем, вполне соответствует духу эпохи и личным интересам стареющего масона: «Старик придерживался мистицизма <…>. Большая его библиотека состояла из сочинений: Сведенборга, Эккартсгаузена, Штиллинга, Бема и им подобных <…>. Разговоры наши чаще всего касались сказанных сочинений мечтателей» [Мурзакевич Н.Н. Автобиография. Примечания и биографический очерк  кн. В.Д. Дабижа. СПб., 1889]; ср.: «Не огромная, но отборная его библиотека, на простых полках, в углу его спальни, заключала в себе обильный запас назидательного чтения» [Стурдза А.С. Воспоминания об Иване Никитиче Инзове //Москвитянин. 1847. Ч.1. С.217–228.]. Конечно, сочинения почитавшихся русскими масонами европейских мистиков, ожидаемо обнаруживающиеся у Инзова, сами по себе не обуславливают характер их усвоения: нужно понять, как именно они были прочитаны. Поэтому позволим себе процитировать П.В. Анненкова, которого вряд ли можно считать выдающимся знатоком александровской  эпохи, тем более ее полускрытых мистико-идеологических аспектов и подтекстов, но который по крайней мере был достаточно близок к ней хронологически, чтобы иметь возможность из первых-вторых рук уяснить себе, пусть в первом приближении, характер мышления ее деятелей и очевидцев. Итак, вот что он написал об Инзове: Инзов, между прочим, исповедывал — как и вся ero партия — известное учение о 6лагодати, способной просветить всякого человека, каким бы слоем пороков и заблуждений он ни был прикрыт, лишь бы нравственная eгo природа не была окончательно извращена. Вот почему, например, в распущенном, подчас даже безумном Пушкине, Инзов видел более задатков будущности и моральноrо развития, чем в ином изящном господине, с приличными манерами, серьезном по наружности, но глубоко испорченном в душе. По свидетельству покойноrо Н.С. Алексеева, он был очень искусен в таком распознавании натур, несмотря на кажущуюся свою простоту.
Упоминание о «партии» Инзова имеет в виду, конечно, не политическую «партию» (по крайней мере не ее в первую очередь, не говоря уже о том, что сам факт ее существования специально до сих пор не обсуждался), а нечто иное: религиозную метафизику того типа, которая была свойственна «русским розенкрейцерам» конца XVIII — начала XIX вв. и которая подразумевала возможность открытия в «падшем» мире тех, в ком, под гнетом материального псевдобытия,
теплятся образ Софии и искры божественного света. В их сознании эта метафизика в ряде пунктов была принципиально совместимой с некоторыми тенденциями развития уже не только масонской, но и — быть может, в первую очередь — католической литературы, из которой неизбежно выделяется квиетизм, а значит, и сочинения мадам де Гийон, и сочинения Фенелона, и его спор с Боссюэ»

Итак, Пушкина старшие и уже мудрые друзья спровадили к Инзову для погружения его души и духа в мистический квиетизм  (***) Терезы Авильской  с его специфическим «учением о благодати», оказавшим определенное влияние на его мировоззрение  (в части багажного отделения метафизики)

 Можно сказать и проще:  Пушкина отправили «на юга» стать масоном и следит за оными изнутри

Но Пушкина с его крепким рвотным рефлексом с души воротило от всякой метафизики, да и от всякой  физики вообще тоже … Естественный отбор, включая половой, ему был как-то ближе. И он вскоре заныл:

    Скучной ролью Телемака      Я наскучил, о друзья! 

И запросился отчего то назад, на север … но не в СПб, а на родину – в Москву!  Его отец Сергей и дядя Василий Львовичи состояли сразу аж в четырех масонских ложах, а дядя (автор Опасного соседа) проживал в пределах обитания московских масон на старой Басманной …

Вот что об этом думал не сефард  и не ашкенази, но ибрион М.О. Гершензон [Мудрость Пушкина. М., 1919]:

«Итак, по мысли Пушкина, ущербный бессилен исцелиться произвольно. Всякое желание <…> проистекает из ущербной природы; поэтому взалкав совершенства <…>, ты этим новым желанием и действием только глубже погружаешь себя в ущербность. Знай же, что ты заключен в порочный круг, и не суживай его усилиями выступить за окружность. Напротив, смиряйся пред совершенством, созерцай его бескорыстно; тогда, бездействием умиления, ты хоть мимолетно вступаешь в покой совершенства. Пушкин <…> любил это чувство, лелеял его в себе и с любовью изображал в других. Самое слово «умиление» он повторял многократно. Он знал терзания совести, «змеи сердечной угрызенья», но его раскаянье всегда молитвенно и смиренно. Таковы
строфы «Когда для смертного умолкнет шумный день»; таков его ответ Филарету, чистая песнь сокрушения и благоговенья пред святостью <…>. Умиление внушает Пушкину его Мадонна, «чистейшей прелести чистейший образец»; и всюду, где ему являлось, хотя бы в телесном образе, совершенство, <…> он «благоговеет богомольно перед святыней красоты», его душа трепещет «пред мощной властью красоты». Даже его свирепый Гирей обезоружен святой невинностью Марии. Поэзия Пушкина исполнена умилением, каждый его взгляд на прекрасное и каждое слово о нем суть умиление. Как Пушкин мыслил совершенство и созерцал красоту — поистине, «ангел Рафаэля так созерцает божество» <…>. А в основании этого светлого чувства лежала у него страшная уверенность, что ущербное бытие неисцелимо. Какая убийственная
и какая опасная мысль! Она повергает грешного в отчаяние и парализует его волю. Зачем стремиться к святости, когда это стремление и тщетно, и греховно? Пушкин не только не верит в возможность нравственного совершенствования: он еще осуждает и запрещает его.
Двадцать столетий люди исповедуют противоположный догмат: грех исцелим; захоти, и исцелишься. Спор идет на протяжении веков лишь о способах исцеления: делами ли спасается грешный, или верою. Но и под верою обычно понимали некое действенное состояние, пусть только духовное, именно стремление к совершенству <…>. Пушкин всем своим умозрением проповедует обратное, квиетизм: оставайся в грехе, не прибавляй к своим желаниям нового и страстнейшего из желаний — желания избавиться от желаний, что и есть святость."

Возможно квиетизм с его парадигмами «влачить житие в пустыне и бодаться с апостолами Сатаны, храня гробовое молчание» был А.С. Пушкину совсем не по нутру

******

Справки:

(*)
Телемак – герой текста  F;nelon Fran;ois de Salignac de la Mothe «Les aventures de T;l;maque suivies des aventures d'Aristono;s – 1699» (Франсуа Фенелона «Приключения Телемака, сына Улисса»)
Пушкин о Фенелоне:  «Как бы то ни было, вслед за толпою бездарн.<ых>, посредственных или несчастных стихотворцев, заключающих период старинной фр.<анцузской> поэзии, тотчас выступают Корнель, Паскаль, Боссюэт и Фенелон, Буало, Расин, Молиер и Лафонтен. И владычество их над умственной <жизнью> <?> просвещенного мира гораздо легче объясняется, нежели их неожиданное пришествие.»

(**)
Инзов Иван Никитич
 генерал от инфантерии, наместник бессарабский, род. в 1768 г., умер 27 мая 1845 г. Вырос приемышем в доме князей Юрия и Николая Никитичей Трубецких и в молодости был масоном. Службу начал в 1785 г., кадетом в Сумском легкоконном полку; участвовал во второй турецкой войне в блокаде Измаила, в занятии Бендер и в Мачинской битве. Назначенный адъютантом к кн. H. B. Репнину, Инзов заслужил его расположение, был принят в его интимный круг и имел случай постоянно пользоваться беседою и самого кн. H. B. Репнина, и тех выдающихся людей, которые охотно собирались около этого замечательного государственного человека. В их кругу Инзов выработал в себе те прекрасные свойства характера, которые впоследствии привлекали к нему общие симпатий. В 1799 г. Инзов совершил Итальянский поход в качестве командира Апшеронского полка, шефом которого был генерал Милорадович; Инзов был правою рукою Милорадовича и участвовал во многих сражениях, в том числе в делах при Требии и при Нови. 18 ноября 1804 г. он был произведен в генерал-майоры и назначен шефом Киевского гренадерского полка. По желанию Кутузова был назначен дежурным генералом при нем, когда он командовал русскою армиею в 1805 г.; в 1806 г. участвовал в деле под Остроленкою и награжден за него орденом св. Георгия 4-й ст. В 1810 г. участвовал в покорении Силистрии, получил золотую шпагу с алмазами и надписью «за храбрость» и был сделан начальником 10-й дивизии. В 1812 г. он был назначен начальником штаба третьей, резервной армии генерала Тормасова и за Городечненское сражение получил орден св. Владимира 2-й степени. Когда армия Тормасова поступила под начальство адмирала Чичагова, Инзов получил команду над 10-й дивизией, участвовал в битве при Березине и затем во время заграничного похода русской армии в битвах при Бауцене, при Лейпциге и во многих других. Король Людовик XVIII наградил Инзова орденом Почетного Легиона за то, что он очень человеколюбиво относился к французам, попадавшим в плен в его части. По возвращении в Россию он был начальником 18 дивизии; 10 января 1818 г. назначен главным попечителем и председателем комитета о колонистах южного края России. С этого времени окончилась собственно военная служба Инзова и он перешел к мирной деятельности, к которой даже больше и чувствовал склонности. В это время в Россию двинулась масса переселенцев из Германии, затем еще, в течение 1812–1830 гг., переселилось до 20000 семейств болгар; иные из немецких переселенцев были последователями более или менее строгих и своеобразных сект; ладить с ними вообще было довольно не легко; но Инзов относился ко всем переселенцам с таким искренним вниманием, с такою, заботливостью, добротою, что ни разу не возникло у него с ними никаких столкновений и все они чрезвычайно любили и почитали его; благодаря его неусыпным попечениям даже болгарские переселенцы стали жить очень достаточно. С 15 июня 1820 г. по 28 июня 1823 г. Инзов, сохраняя свое прежнее место, временно исправлял еще должность Бессарабского наместника и жил в это время в Кишиневе, куда переехал из Екатеринослава; в 1823 г. он сдал наместничество гр. Воронцову, а сам переехал в Одессу, куда перенесено было управление колониями. 25 июня 1828 г. он был произведен в генералы от инфантерии, а 29 марта 1836 г. получил последнюю награду – бриллиантовые знаки ордена св. Александра Невского. Как человек он отличался чрезвычайною простотою, скромностью, чисто-христианскою добротою; император Александр I всегда оказывал ему особенные знаки благоволения и внимания; желчный Вигель отзывается об Инзове с насмешкою; но люди более спокойные и ближе знавшие Инзова единогласно дают наилучшие отзывы о его характере и уме. А. С. Пушкин, во время ссылки своей на юг, несколько времени жил в Кишиневе в доме Инзова и сохранил благодарное воспоминание об этом благодушном старце, который умел прощать поэту его юношеские шалости и защищал его пред высшим начальством.
«Военная галерея Зимнего Дворца», II; – ст. А. Стурдзы в «Москвитянине», за 1847 г.,№ 1,217–228; – Вигель, «Записки», т.VI,90,150 и др.; – «Рус. Старина», т. XL.

Рекомендуем : «Русский бай Инзов»: как один генерал спас тысячи жизней бессарабских переселенцев  Источник:
Квиети;зм (итал. quietismo, от лат. quietus – спокойный), мистическая доктрина, абсолютизирующая присущее христианству требование предать себя воле Бога и доводящая его до полного отрицания человеческой активности в сфере духовной жизни. Квиетизм советует верующему любить Бога «чистой», т. е. абсолютно бескорыстной, любовью, понимая это как отказ желать для себя даже духовных благ – сил для морального поведения, спасения души; по логике квиетизма, душа должна быть готова с радостью принять даже своё вечное осуждение как ещё один акт Божией воли. Рекомендуется не оглядываться на себя, даже на свои грехи и недостатки (которые квиетизм любит объяснять насилием со стороны бесов); цель – не усовершенствовать, а «уничтожить» своё «я» и через это обрести полный «покой». Как еретическое заострение санкционированных Церковью мистических учений (в случае квиетизма – наследия испанской мистики 16 в.) квиетизм типологически сопоставим с такими ересями, как мессалианство на ранневизантийском Востоке и доктрина «братьев свободного духа» на позднесредневековом Западе; однако его специфика в том, что он связан с религиозным кризисом на пороге Нового времени, с протестом против рассудочной культуры воли, по-своему характерной и для иезуитов, и для янсенизма, с тягой к возрождению созерцательности как противовеса раннебуржуазной деловитости. К. сформировался внутри католицизма и был приведён в систему испанским священником М. де Молиносом, издавшим в Риме в 1675 г. книгу «Духовный руководитель» («Guida spirituale»); ряд его тезисов, в том числе рекомендации «уничтожить» естественные потенции человеческой природы, отказаться от рационального самоанализа, от воли к активному действию, ничего не просить у Бога ни для себя, ни для ближнего, были осуждены в 1687 г. папским декретом. Дальнейшее развитие квиетизма связано с Францией, где главным защитником умеренного квиетизма выступал Ф. Фенелон, развивавший доктрину о «чистой» любви к Богу, главным противником – Ж.-Б. Боссюэ. Предметом острых споров была личность и литературная деятельность духовной писательницы Ж.-М. Гюйон (1648–1717), заключённой на несколько лет в Бастилию. Дальнейшее влияние квиетизма связано с внеконфессиональной мистикой: сочинения Гюйон получили широкий резонанс в кружках немецкого пиетизма, среди мистически настроенных масонов, а в России времён Александра I – среди образованных приверженцев т. н. хлыстовства (кружок Е. Ф. Татариновой). Термин «квиетизм» употребляется в расширительном смысле для обозначения всякого религиозно окрашенного настроения, тяготеющего к угашению воли и отказу от действия. Аверинцев Сергей Сергеевич

***
Истопник идеи:
Ивинский Д.П. Пушкин и Фенелон к постановке вопроса -  Вестник МГУ, 2024