Атланта. Финальная глава

She lets me know with just one kiss
She plays the game like no one else
She won, yeah she won

Default — Comes and Goes


Добежав до здания дома, Валерия вдруг остановилась на пороге. Парадная дверь была опечатана. Это значило, что родители Рудаковского, не поставив заранее её в известность, все же продали дом, а где будет жить бывшая невестка, их похоже, не очень-то интересовало.

Открыв дверь, Чехова мгновенно ворвалась в помещение. В холле царила такая зловещая тишина, что это не могло не вызвать у неё чувства легкой тревоги. Прожив в этом доме достаточно, она успела к ней привыкнуть, но сегодняшняя тишина была ничто по сравнению с нынешним состоянием окружающего безмолвия.
Будь это всего лишь горе, связанное с расставанием с Гордеевым или с продажей дома, она бы пережила это, как переживала ранее неприятные события. Но помимо перенесенных потрясений, она испытывала теперь ещё и чувство раскаяния относительно смерти мужа.

Если бы Рудаковский оказался жив, она бы постаралась загладить перед ним свою вину, но его уже не вернуть. Бог наказал ее за то, что она женила на себе человека, который предназначался другой, и, в который раз оставшись у разбитого корыта, рассчитывать на постороннюю помощь она больше не могла. 

За время брака с Рудаковским ничего существенного они так и не скопили. Распрощавшись с миром, муж не оставил ей ничего, кроме долгов, а теперь ко всему прочему она потеряла ещё и дом, оттого ей больше негде было жить. Тяжба со свекровью, поиск средств для погашения долга… Разрыв с Гордеевым стал последней каплей, подтолкнувшей её к краю пропасти. Душевное равновесие Валерии было нарушено, и она потерпела поражение.

Являясь по сути такой же «белой вороной», как и её сводный брат, Чехову тем не менее всегда влекло к другой, более отрешенной от мира сего «белой вороне» — Гордееву. Из всей этой «тройки», так и не нашедшей своей ниши в обществе, Валерия Чехова оказалась наиболее слабой. А что касается Лобова, то оказавшись «белой вороной» второго ранга, для которой общество существовало лишь с формальной точки зрения, он рассматривал его исключительно в виде плацдарма для удовлетворения собственных потребностей. И только одна Чехова не хотела «мимикрировать» под остальных, не обладая достаточным количеством ресурсов.
Гордеев же являлся «белой вороной», для которой людей как таковых больше не существовало.

Живя в каком-то своем мире, превосходивших земное бытие, в самоутверждении как таковом он больше не нуждался. Ничто не могло его сломать или хотя бы уязвить. Возвысившись над собственным эго и избавившись от всякого рода зависимостей, он считал себя достаточно свободным человеком, чтобы черпать в уединении вдохновляющие мысли, не нуждаясь в поддержке окружающих.

Но поскольку у Гордеева и Лобова, в отличие от Валерии было хоть какое-то замещение круга «общения», откуда они выпали по собственной воле, (гульбища в кругу приятелей с сомнительной репутацией — у Глеба, и работа, уход в «медитации» — у «светилы»), у Чеховой же, кроме мужа-неудачника, не было ничего, с кем она могла скоротать свое время. Не имея возможности отвлечься, её голова была вечно занята мыслями о поиске денег, либо горестными размышлениями, посвященных дальнейшей перспективе проживания бок о бок с непутевым мужем. Валерия была зависима от мнения окружающих и, ища поддержки у посторонних, она её не находила.

Запустив руку в карман накидки, она вдруг нащупала там какую-то бумажку. Черт, на ней же гордеевский плащ!

Вытащив из кармана записку, и развернув её, Валерия вдруг все поняла. Это была та самая бумажка, которую читал накануне сам Гордеев, прежде чем спрятать её в карман, едва до него донесся звуки чьих-то шагов.

Расправив записку, Чехова поднесла её поближе к лампе. Почерк оказался неразборчивым, и похожий на женский. Ей стоило немалого труда расшифровать написанное, чье содержание вызвало у неё самые противоречивые чувства:

«Я сейчас умру, но ты об этом даже не узнаешь, потому что тебе будет все равно. Когда я начала с тобой жить, мне показалось, что я попаду в другой мир, где смогу стать для тебя любимой и желанной, что буду тебе нужна, и смогу поговорить с тобой, но полностью погрузившись в свою работу, ты перестал меня со временем даже замечать... А потом, когда мы разошлись, я думала, что смогу найти другого мужчину, и забыть тебя наконец, но… Не сложилось. Я сделала это, потому что так будет лучше для нас двоих. У тебя жизнь продолжится как раньше, а мне, поверь, будет уже все равно…»

Валерия не знала, кому принадлежало данное письмо, но интуиция ей подсказывала, что подобное послание Гордееву могла оставить только женщина, с которой ранее он был хорошо знаком. Глядя на записку, теперь она поняла, какого рода «пневмонию» диагностировал «светило» у жены. Гордеев опять её обманул, пустив по ложному следу. 

Женщина повесилась на кухне, оставив на память мужу этот клочок бумаги, который наутро обнаружили на её теле соседи, — так она передала ему «привет». Перечитав письмо ещё раз, заново вникая в его тайный посыл, для Чеховой внезапно все стало на свои места. Евгения покончила жизнь самоубийством, потому что больше не могла жить рядом с человеком, который её не любил, и эта мысль как-то совсем «придавила» её в доме, где в самом воздухе до сих пор ощущалось присутствие смерти.

Внезапно до неё словно наяву донесся насмешливый голос Глеба: «Что, Гордеев тебя тоже бросил? Как и жену? Это следовало ожидать, Чехова! А тебя ведь предупреждали, что все этим и закончится, но разве ты кого-нибудь слушала? Тебе не раз говорили, что он женат, а ты, игнорируя предупреждения окружающих, продолжала гоняться за ним как за неисполнимой мечтой, будучи не в курсе, что представляет собой этот человек на самом деле!»

Она будто наяву почувствовала прикосновение его рук. В видениях Глеб больно тряс её за плечи, злобно при этом приговаривая: «Ты идиотка, понимаешь это? Думала, он за тобой на край света побежит?! Ха-ха-ха! Гордеев правильно сделал, что уехал. Ты ему не нужна… Хоть кто-то вправил тебе мозги и поставил тебя на место, а то и дальше бы гонялась за ним подобно дурочке до конца своих дней, не замечая никого вокруг, кроме его драгоценной персоны!»

И едва столь отвратительное видение исчезло, Валерия невольно вспыхнула. Ноздри её сузились. Нет,  никто и никогда не посмеет над ней больше смеяться! Она этого не допустит!

В контексте нынешних событий самоубийство показалось ей единственным доступным способом разрешения накопившихся проблем, из которых она больше не видела выхода. От  былой решительности не осталось и следа. Она устала и запуталась, а будущее рисовало перед ней картины, наполненные самыми мрачными красками. Среди сутолоки неприятностей суицид показался ей настолько логичным и «естественным» избавлением от всех проблем, куда она угодила по собственной глупости и недалекости, что на мгновение Чехова даже удивилась, как не додумалась до такого раньше.

Вспомнив о пакетиках с кристаллами порошка, за которым в свое время посылала Рудаковского, она направилась на кухню. Сейчас, либо никогда. Засыпать сразу все пять пакетиков в один стакан, рассчитанных на два месяца «лечения», разбавить все это водой и, выпив микстуру, дожидаясь своего часа. А что произойдет потом, её уже мало интересовало. 

***

Очутившись на пороге дома, Глеб заметно удивился царившему вокруг безмолвию. Отворив дверь, оказавшейся, на удивление, незапертой, он переступил порог темной прихожей. Дом был погружен в такой непроницаемый мрак, что со стороны создавалось впечатление, будто все обитатели данной усадьбы умерли в один день, либо сорвавшись с места, куда-то уехали без предупреждения.

Забредя в гостиную, он пару раз позвал Чехову по имени. Его усилия оказались безрезультатными. В холле было тихо, как в склепе. Нехорошее предчувствие завладело сознанием молодого человека, и поддавшись охватившей его панике, он ринулся вверх по лестнице, где находилась комната его сводной сестры. Лишь с третьей попытки ему удалось зажечь свечу, чье пламя тут же осветило помещение. Увы, Чеховой здесь не оказалось. Тогда покинув эту комнату, он направился вниз. Надо было ещё заглянуть на кухню. Возможно, там удастся её обнаружить, если только она не…

Все это время, пока он спускался с лестницы, открывая одну за другой двери попадающихся ему по пути комнат, чувство суеверного ужаса не оставляло Глеба ни на минуту. Наверное нечто подобное в свое время пережила и сама Чехова, получив сообщение о гибели родителей. С одной стороны ему хотелось как можно скорее её обнаружить, с другой — он не хотел стать первым свидетелем её возможной смерти. Его психика попросту не выдержит такого удара и он умрет на месте от разрыва сердца.

Вскоре он её обнаружил. Чехова лежала на полу, пребывая в бессознательном состоянии. Поставив лампу на стол, и чудом не опрокинув её при этом на пол, Глеб бросился к сводной сестре, надеясь привести её в чувство, но завидев краем глаза рассыпавшееся на столе пакетики с кристаллами, он понял все, сдержав вопль ужаса. Она покончила жизнь самоубийством.

Опустившись перед ней на колени, он принялся что есть духу трясти её за руки, тщетно успокаивая себя мыслью, что это всего лишь потеря сознания, а не что-то серьёзное. Как знать, может было не так уже не поздно, и у него ещё оставался шанс её спасти?! Лишь бы не опоздать… Происходящее походило на страшный сон. Заявись он сюда попозже, то вряд ли застал бы ей в живых…

Подхватив руку, он нащупал на запястье слабый пульс. Значит Чехова и правда была без сознания, но живая. Интересно, куда подевались все её доблестные друзья, обещавшие присмотреть за ней после смерти Рудаковского? Куда они все подевались, когда она так нуждалась сейчас в их поддержке?! Он-то ладно, ему не привыкать к оппозиции со стороны общественности, но Чехова столь длительного конфликта могла и не выдержать, и вот результат. Открыв глаза, и узнав его при слабом свете лампы, она внезапно расплакалась.

— Лера! — опомнившись, бросил он, прижимая её к себе. — Все в порядке, я больше не брошу тебя!

Некоторое время она ничего не могла сказать, едва осознавая происходящее. Все, что она могла, это только плакать, больше не сдерживая себя. И продолжая против воли прислушиваться к её рыданиям, Глеб ждал, когда она успокоится. Как выяснилось позже, выпить те смертоносные кристаллы она так и успела. Стоило ей высыпать порошки в стакан, и размешать их с водой, как перенесенное недавно нервное напряжение вновь дало о себе знать, и опять почувствовав себя нехорошо, она потеряла сознание, чудом не ударившись во время падении о край стола головой. А когда открыла глаза, то увидела перед собой человека, ставшего символом разрушения её жизни, но он же был единственным, кто у неё вообще оставался.

Из всех людей, которых она знала, и кто обещал ей помочь, Лобов оказался единственным, кто не предал её, и не бросил в тяжелую минуту, но поняла она это почему-то только сейчас. 

Много лет назад очутившись в доме Олега Викторовича, она оставалась испуганным ребенком, искавшим утраченную уверенность в мире, который перестал для неё существовать после гибели родителей. А дальше… Как не пытались они разойтись со сводным братцем по сторонам, Провидение сводило их снова и снова.

Увезший ее сквозь пожары в ту ночь, когда пала Атланта, после смерти отца Глеб мог запросто выгнать её из дома, как настаивала на этом его мать, но почему-то так не сделал. Наоборот, продолжал оставаться с ней рядом, когда она болела, он заботился о ней, а когда она объявила ему о браке с Рудаковским, то казалось он был готов смириться даже с этим её решением, которое самой ей далось тоже непросто. И даже когда коллеги объявили ей бойкот с легкой руки Шостко, перестав с ней общаться после смерти мужа, Глеб, вопреки ожиданиям общества, все равно принял её сторону, пусть у самого него причин её ненавидеть было более чем достаточно. И даже став изгоем, обрекши себя на пожизненный остракизм со стороны «старой гвардии», он все равно продолжал за неё сражаться, отметая прочь все обвинения в её адрес.

— Что ты здесь делаешь? — переспросила Валерия, почувствовав, как он убрал с её лба локон, чтобы получше рассмотреть её лицо.

— Я пришел, чтобы забрать тебя отсюда, — решительным тоном отозвался Лобов, отмечая про себя разительную перемену в её внешности. — С сегодняшнего дня ты перебираешься ко мне… Больше я не брошу тебя на произвол судьбы.

Её лицо выглядело значительно похудевшим и осунувшимся, а взгляд — уставшим, и залегшая тень в уголках её карих глаз делала их совсем темными. Когда-то в годы юности они были полны светящегося блеска, теперь же напоминали цветы, преждевременно опаленные огнем.

— У меня будет ребенок, — печально произнесла она, не желая больше скрывать эту правду от него. — Точнее у нас будет ребенок.

Глеб судорожно глотнул; его глаза быстро скользнули по ее фигуре.

— Чехова, ты сейчас серьёзно?

Эта новость стала для него полной неожиданностью. Закрыв глаза, Валерия вздохнула.

— Ты ведь прекрасно знаешь, что это твой ребенок. Или ты успел все забыть?

Лобов невольно усмехнулся. В этой жизни ему пришлось побывать кем угодно, но отцом он ещё не был. Теперь, похоже, придется опробовать и это «ремесло», тем более в данный момент финансовые возможности позволяли им с Чеховой вырастить детей в нормальных условиях, чтобы они ни в чем не нуждались.

— Почему ты смотришь на меня?! — возмутилась она, слегка привставая с пола. — Признайся, ведь ты не хочешь этого точно так же, как и я!

Глеб внезапно нагнулся к ней и поцеловал её локоны.

— Чехова, ты родишь этого ребенка, даже если мне придется запереть тебя на ближайшие месяцы в собственной комнате, чтобы ты никуда от меня не сбежала.

Валерия с недоумением на него посмотрела, постепенно приходя в себя.

— Но почему он так важен для тебя?

— Потому что… Потому что это часть нас самих… Это часть нас с тобой, понимаешь?
 
Каждый раз, когда ему приходилось говорить подобные слова, на него снисходило какое-то странное онемение, которое он был не в состоянии преодолеть.

«Часть нас самих…?!» — Чехова была готова услышать подобные слова от кого угодно, только не от Глеба.

Одно оставалось для неё непонятным: как её мог полюбить столь непредсказуемый человек, простив допущенную ею глупость, но сквозь пелену всего пережитого для неё это больше не имело никакого значения.

— Прости меня, — еле слышно проронила она, машинально утыкаясь ему в плечо.

Вместо ответа, Глеб лишь сильнее прижал её к себе, вновь о чем-то задумавшись. В подобном признании не было никакой необходимости. Он и так давно ей все простил, стараясь больше не думать о прошлом, так долго не позволявшем им обрести друг друга, но все же сделавшего для них исключение с сегодняшнего дня.


THE END