Душа часть 1

        Рассказ полностью вымысел автора.
        Любые совпадения случайны.
 

          Удивительна наша жизнь! Иногда она подкидывает такие истории, от которых переворачивается всё внутри.  Одну из таких историй поведала как-то мне моя подруга.
          
          Встретился  Антонине однажды молодой человек. Случайно. В поезде познакомились.  Поезд отправлялся  поздно вечером. Расположившись на своих местах, пассажиры сразу же стали готовиться ко сну. Тоня никак не могла уснуть и всё ворочалась на своей полке с боку на бок. Наконец, придя к выводу, что из этой затеи всё равно ничего не получится, она поднялась и вышла из купе. В коридоре у окна стоял моложавый на вид мужчина, её сосед по купе с верхней полки. Он кивнул ей головой и снова уставился в окно, думая о чём-то своём. Антонина примостилась рядом с ним у другого окна, и тоже стала смотреть на мелькающие редкие огоньки спящих деревень и полустанков.
 
          – И вы не можете уснуть? – спросил он.

     Тоня обернулась к попутчику, присмотрелась: тёмные волосы с проседью, усталый  взгляд много повидавшего человека. «Да, не так он и молод, как показалось», – подумалось ей.

          – Да. Не спится что-то, – ответила она.

     Слово за слово завязался у них разговор и как-то постепенно открыл этот человек  Антонине  всю свою жизнь. Впрочем, в поездах часто так бывает, когда человек, словно на исповеди, выкладывает попутчику всё, что в другом месте никогда бы не стал рассказывать.

      Представился попутчик Александром, сказал, что родился он и вырос в небольшой деревеньке, далеко от каменных мегаполисов, в тихом берёзовом краю. Воспитывали его мама и бабушка, отца своего он совсем не помнит, утонул тот по пьянке, когда маленькому Саньке и двух лет не было. Так и рос парнишка безотцовщиной.
Видя, что Антонина не против его выслушать негромко начал свой длинный рассказ.

 – Очень завидовал я ребятам, у которых отцы были, даже если пьющие или  лодыри, но всё-таки какая-никакая видимость защищённости от нападок внешнего мира.
 
Антонина вначале слушала без особого интереса, но не желая обижать попутчика отмечала про себя, что маленькому Саньке очень хотелось, чтобы и у него отец был. Они тогда всегда всё делали бы вместе, ходили б на рыбалку, набрав в банку крупных дождевых червей, вместе бы конопатили лодку, смолили её от протечки, или отправились  бы в лес за ягодами или грибами, а потом  возили эти лесные богатства на свой полустанок к поездам и продавали там. Санька любил помечтать, он представлял, как отец брал бы его на сенокос или в ночное к лошадям, как берёт соседского Пашку его отец,   Сколько бы у него тогда было гордости и сколько было бы у них неотложных  дел в хозяйстве. Но не сбылось, не случилось. Не было у маленького  Саньки отца.

Постепенно Тоня всё больше проникалась рассказом попутчика, представляя всё визуально.

          – Почему у меня отца нет? – набычившись, спрашивал малец у матери.

           – Так умер же. Утонул. А оттуда никто не ворачивается, – растерянно отвечала мать, оправдываясь.

          – У Антохи тоже умер. Так его мамка другого, пришлого взяла. А ты разве не можешь?

          – Да я, Шурочка, боюсь, чтобы он тебя не обижал и бабушку. А тебе разве плохо с нами?

          – Плохо, – зло отвечал он, – я отца хочу! Никто со мной не дружится, никто не защищает, все безотцовщиной дразнят. Я так не хочу! Пусть у меня тоже отец будет! – рыдал он.

     Но шли годы, Санька рос, а отец всё не находился. И ему по-прежнему приходилось самому отмахиваться от всякого рода обид и притеснений. Он рано понял, что нападать в случае чего надо первым, ничего не страшиться, ни на кого не надеяться. Драться надо так, как будто жизнь твоя заканчивается и жалеть больше не о чем. А там – куда кривая выведет! Отчаянным рос пацан и чётко усвоил завет, который однажды услышал во взрослой компании: не плачь, не бойся, не проси.

          – Волчонок растёт, злой, непокорный. Весь в отца своего, – говаривала мать, – тот вечно волком смотрел и всё обидеть норовил и этот такой же. Слова доброго от него не услышишь, помощи не допросишься.

     Действительно, в  хозяйстве от Саньки помощи почитай не было. Рос, как сорная трава, сам по себе. Питался тем, что найдёт, в основном зеленью, что обильно произрастала в садах и огородах деревенских жителей или ловил рыбу и запекал её на костре, как и раннюю картошку. Зимой лазил по амбарам соседей за домашней колбасой, мороженным молоком и пельменями, налепленными впрок, висящими в сатиновых наволоках на больших крюках под самой крышей.  Соседи, обнаружив разорение своих запасов, шли с жалобами к матери,  она извинялась, умоляла не сообщать о краже в милицию, расплачиваясь с ними. Потом плакала и просила сыночка больше так не делать.

          – Ну, как же ты, Шурочка, ведёшь себя? Позор-то какой! Дома же еда всегда есть, и хлеб и суп, и чаю с сахаром попить можно. Слава Богу, не голодаем. Стыдно-то как! – укоряла она Саньку.

          – Сами ешьте суп свой! И не зови меня Шуркой, я вырос. Нормальное имя есть, хватит меня за сопливого держать, – отвечал непокорный сын.

     Учился Санька спустя рукава, оставаясь заядлым троечником, кое-как одолел восемь классов школы. Поступать никуда не собирался, И закружила его вольная жизнь, как пёрышко на ветру. Год промотался без дела.
 
Тоня уже полностью погрузилась в рассказ и слушала с интересом.

          – Выпивать я стал. Хотя пойло это бычье пробовал только, но туман в голове и кураж нравились мне, – рассказывал он, – курить-то к тому времени я уже умел, папиросы добывал воровством и если удавалось украсть  их, растягивал пачку как мог, даже заначку в сарае сделал, где хранил спички и папиросы, да и  просто табак с газетками для самокруток.

 Да, воровал и не стыдно было и не жалко обворованных. Самых беззащитных «обижал»: стариков и детей, у них поживиться легко потому, что беспомощные и доверчивые чересчур.  Сколько раз от милиции уходил и в лапы крутых бандитов попадался, но выстоял, ни в зону не попал, ни в шайку. Казалось мне – я один на белом свете, не хотелось мне так жить -  самому по себе, но так получалось.  Молод слишком был, считай и не жил по-настоящему. Кое-как до лета протянул, надоела жизнь полуголодная, нытьё матери одолело, и осенью поступил я на курсы трактористов.  Сам! Так, что-то в голову зашло, трактор мне всегда нравился и профессия уважаемая, нужная. 17 лет мне исполнилось, свидетельство об окончании восьми классов было, так что ничего вроде бы не мешало ремеслуху эту осилить. А что? Койко-место в общаге дали, кормило  и учило родное государство. Даже деньги кое-какие давали, вроде - стипендия. Мне хватало, до денег я никогда жадным не был. Закончил я эти курсы и даже не в числе последних. Понравилось мне в железках копаться и чувствовать, как трактор слушается меня, – он с долей гордости посмотрел на собеседницу и предложил выйти в тамбур.

В душе Тони сложилось не очень приятное впечатление о парне, но узнать, что же заставляет его выкладывать всю подноготную, подтолкнуло её к согласию.

          – Там окно открыто, дышать легче и покурить можно, – взглянул он на Антонину.

Она согласно кивнула. В тамбуре Александр продолжил свой рассказ о себе. Видимо слишком долго копил он в себе это, и сейчас ему очень хотелось выговориться.

          – Поработал в соседнем колхозе совсем чуть-чуть. У меня к тому времени  и девушка появилась, только я больше от скуки с ней время проводил. А она изо всех сил пыталась до сердца моего достучаться, но не получилось у неё ничего, зато ребёнок получился. Призналась она мне, что беременна, ребёночка ждёт, а я не поверил, но больше того не захотел себя семьёй, ответственностью связывать. Ничего ей не ответил, решил: то время, что с ней проводил вычеркнуть из жизни своей, будто вообще ничего не было. Так что повестку в Армию очень вовремя принесли. Расставаться только с трактором было трудно, остального будто и не существовало никогда. Ничего не дрогнуло в сердце, не защемило, ведь с матерью и бабушкой прощался.
Забрили меня, попал я в моторизованную часть, знания трактора пригодились. Вроде бы и ничего, освоился.  И тут - Афган…А девушке той я так ничего не написал, не посчитал нужным, да что там, отношения те для меня забавой были, без любви.
Он замолчал, спросил только «Можно я закурю?»

          – Курите, конечно, – разрешила Тоня, внимательно слушая его.

Александр достал из кармана слегка мятую пачку «Беломора», закурил, выпуская дым в окно.

          – Ну вот, как в части стало известно, что набирают добровольцев для службы в Афганистане, я сразу же изъявил желание поехать  туда. Хотелось заграницу посмотреть и себя проверить, могу ли я хоть что-то? Но заграница не обрадовала меня: пески, да "стреляющие" горы вокруг. Люди очень бедно живут, кругом просто невиданная нищета. Поля у них крошечные, не то, что у нас.  Где-то на горах расчистят площадку от камней, наносят землицы из долины, да и та плохо родит, посеют там что-то и урожая ждут. Леса почти нет совсем, только у Гундукуша есть и высоко в горах хвойные леса, в которых растут кедр и пихта, а в долинах рек - тополь, ива, тамариск и даже облепиха. А так, везде только горы, и горы, редко зелень увидишь, кругом всё цвета тёмного песка. А духи или душманы днём с мотыгами на полях ковыряются, а ночью достают из под своих халатов автоматы и стреляют.
 Местное население, относилось к нам соответственно тому, как мы к ним, но были и совсем дикие случаи: например двум молодым солдатикам вспороли животы и персиками их набили, только за то, что они сорвали несколько персиков с дерева – попробовать.  Очень эта дикость потрясла. Схватил я автомат и давай их косить всех, только потом понял: там, в основном, старики и подростки были, душманы-то попрятались, – он зло выругался, – да мне «по барабану» всё было, злость душила и нисколько не было жалости даже к детям. За это чуть сам под трибунал не попал. Еле-еле командир отмазал. А меня потом бездушным и бессердечным кто-то назвал.

          – Вообще, Вам интересно про Афганистан? – спросил он у Антонины.

          – Конечно! – ответила та, с интересом глядя на Александра, ободряя его взглядом, – Расскажите!

          – Ну, так вот, в Афганистане много разных племён живёт. Они враждуют между собой веками, и как тут разобраться, к кому с дружбой можно, а к кому – нет.  И их обычаи часто неизвестны были нашим солдатам. А незнание этих  обычаев стоило многим из них жизни. О таких случаях я могу всю ночь рассказывать, только не хочу, слишком печально всё.
 Тяжело служилось в Афгане, днём жара 50-70 градусов, ночью такой холод, что напяливали на себя всё, что было тёплого: меховые куртки и унты, топили печки-буржуйки и всё равно не могли согреться. Жили в палатках, питались скудно, все два года сухпаёк: килька в томате, тушёнка свиная и говяжья, мясо кенгуру из Австралии, перловка и снова перловка.  Как только не ухищрялись наши повара, чтобы изобразить солдатам борщ или другой суп.  И по картошке нашей очень скучали, так что, когда прислали сушёную картофельную стружку, солдаты просто счастливы были, и даже жарить её научились. А там далеко от России, жареная картошка это ммм!  Но самое главное - отвратительная там вода – источник гепатита и брюшного тифа, кипятить долго надо.   Я сам брюшным тифом переболел. Но различных  инфекций там! И вши. Да, да! Вши прямо одолели, особенно водителей, помыться то некогда, да ещё бесконечные болезни, наркотики, сколько солдат только от этого полегло. А война шла не прерываясь ни на день, бои были кровавые. Душманы  в горах каждый камешек, каждую тропинку знают, а наши солдатики? То тут, то там в засаду попадут, но бились до последнего патрона. Особенно неуютно зимой было в декабре-феврале. Холодно, голодно. Бывало сухпаёк заканчивался, а жрать  всегда  хочется. Приходилось изворачиваться как-то,  диких архаров в горах стреляли, мясо этих козлов на костре непрожаривалось, так резиновым и оставалось, а казалось - пищей богов. А как- то раз на рыбалке были, но это уже летом. Рыбкой решили полакомиться.

          – Рыбой? – удивилась Антонина, – Откуда?

          – Откуда? Да из реки. Ночью, конечно, опасно на берег выходить, он может быть заминирован во-первых, а во-вторых душманы в камышах прячутся, подстрелить могут. А днём спокойнее. Сапёры берег проверили, парни наши на этом пляже и помылись и постирались, а потом гранаты в воду одну за одной. А что делать? Удочек у нас не было, рыбы много тогда всплыло, течением её по воде несло, здесь мало удалось поймать.   Только бойцы сметливые оказались,  На перекате, что ближе к мосту отмель была, так там нескольких  человек поставили рыбу собирать. Они два мешка насобирали, представляете? Отличный улов получился! Весь батальон накормили ухой, вкуснотища!
 
Он замолчал ненадолго, видно было, что эти воспоминания ему приятны, затем задумчиво продолжил:

         – Странно, но в такие минуты особенно родные края вспоминаются. С удивлением смотрел я на ребят, на их нечаянные, скупые слёзы. У меня внутри было пусто, но я молчал, смотрел только, как каждый из них пытался заглушить тоску по родине. Много наших бойцов в земле и горах Афгана остались, дерзкие, бесстрашные, многих помню, сняться иногда, всё воюют...

     После Афгана долго не мог к мирной жизни привыкнуть, не у дел оказался. И жизнь гражданская стала иной казаться, нечестной, несправедливой. Не было уже чистоты  человеческих отношений, присущих боевой обстановке, где всё было предельно прямолинейно и без лукавства. Там на войне всё было просто: вот мы – вот враг. Считаешь себя лучшим – докажи. Если ты сильный – заступись за слабого.  Если есть чем поделиться с нуждающимися, делись!
Теперь же всё тут изменилось, кажется, осталась только ложь и фальшь, столько ненастоящего, меркантильного, что захотелось немедленно снова в Афган вернуться, в те кошмарные, кровавые дни.

     Что делать? Чем заняться? Где работать? – думал в смятении я в те дни, и в это время встретился мне знакомый сокурсник по училищу, в котором учился я на тракториста. Разговорились мы, в пивнушку какую-то зашли, взяли пива, рыбёшки солёной.  Я стою, глазами хлопаю, в кармане всего рупь с полтиной.

          – Извини, – говорю, – не при деньгах я.

Повесил голову, и такая досада меня взяла, а делать что, совсем не знаю. А он весь такой навороченный в кожанке, из-под неё ворот дорогой рубашки выглядывает, на шее цепь золотая толщиной в полмизинца, как вытащил из кармана пачку хрустов, я аж рот раскрыл.

            – Не боись, – говорит, – бабки есть и не последние. Расскажи лучше, где ты и как?

Посидели мы с ним тогда душевно, всё я рассказал ему, что служил в Афгане, что в данный момент безработный и потерявшийся в этой непонятной  для меня  жизни, и как всё дальше будет – не знаю.
 
          – Это, брат, не беда. С работой придумаем что-нибудь. А хочешь, к нам давай, мне кажется, ты нам подойдёшь. Я завтра же с Попом переговорю. Ты чего таращишься, не настоящий поп, это погоняло такое, старший у нас, а ты на всякий случай подваливай к одиннадцати утра, – и он назвал адрес.

     Я, конечно, пришёл по указанному адресу. Дали мне денег, чтобы я за три недели автошколу закончил и права получил. Старался я, а через  три недели ещё и «волыну», пистолет значит, дали и пачку хрустов. Велели постричься, «марафет» навести и «прикид» сменить, до этого-то я в берцах, в старой куртке ходил.   Привёл я внешность свою в порядок, купил куртку кожаную, пару рубашек, туфли. В зеркало глянул ¬ не узнал себя. Совсем другой человек. А тут ещё меня за руль новенькой девятки посадили, и понеслась моя жизнь бандитская со свистом по кривой дорожке. Не понял я сразу, что уж если «коготок увяз, то и всей птичке пропасть». Мне бы бежать от них без оглядки, а я уши развесил и на девятку свою наглядеться не мог, так и ходил с тряпочкой, то тут протру, то там. А кореша со всех сторон в уши пели: "мы братство, мы с упырями воюем, что жить нам не дают".
Посмотрел я и на эту войну -  запугивание, беспредел, грабёж, насилие, заказные убийства, – чем братки от тех упырей отличаются? Такая же мразь, а иногда и похлеще. 
Сам я, конечно, «на подхвате» был, во всех этих делах участия не принимал, не грабил, не убивал, моё дело или догнать или уйти грамотно, от хвоста оторваться. Но долю свою я  получал исправно и даже радовался вначале, что теперь не думаю о деньгах. Но чем дальше, тем больше жизнь эта и всё, что я делаю вместе с монстрами бандитского братства, мне не нравились. Были в моей работе такие эпизоды, что у меня, прошедшего Афган, кровь стыла в жилах.  Я перестал спать и всё чаще думал о том, как мне выскочить из этой ситуации.