Избач. Повесть. Глава 5. Послесловие

5

Первым делом о злоключении, произошедшем, при возвращении из райцентра, Иван, рассказал в сельсовете, его председателю, Николаю Филипповичу, Председатель сельсовета не перебивал рассказ избача, внимательно слушал и старался смотреть при этом тому прямо в глаза. Даже, когда Иван закончил свой рассказ, он ещё некоторое время молчал. Во-первых, история была невероятная, а рассказ подробный и убедительный. Во-вторых, Николай Филиппович, хорошо знал Ивана и всю семью Прасолов, и при том не мог ни одного из них когда-либо упрекнуть во лжи. Порядочность и честность Прасолов была, как можно охарактеризовать словами анкет – примерно-показательная.
– Хорошо! Допустим, всё так и было. А как ты мне прикажешь, и главное, чем нам проводить агитацию? Скажи на милость.
– Я думал об этом, Николай Филиппович. Я попрошу девчат-активисток, они размножат агитплакаты. Пусть не так красиво, но убедительно будет. И ещё у меня есть мысль, если вы одобрите, добавить, как бы от себя… от нас… немного о наших местных кандидатах в депутаты информации. Можно привести их личные результаты по итогам соцсоревнований, те же, что брались ими к 30-летию Великого октября. Как вы думаете?
– Неплохо мыслишь. Или ты просто уводишь меня от темы наказания тебя за утрату имущества?!
– Нет, конечно, наказывайте, если заслужил. Готов нести ответственность, как материально-ответственное лицо. Если не верите мне, можете опросить свидетеля, деда Максима. Он мне помог от волков отбиться. Вот он настоящий герой, вступил в схватку со стаей матёрых волков. Его можно благодарностью отметить, если другие способы не предусмотрены.
– Ты смотри, как раскомандовался. Можно подумать, что не я тут начальник, а ты.
– Да ничего я…
– Ладно-ладно. А по поводу твоего «адвоката», так я от жены своей весь пересказ ночного происшествия услышал с утра пораньше, ещё будучи дома. Бабы уже по селу разнесли, какой ты герой у нас, оказывается.
– Ну я же…
– Хватит! Ты много говорил. Теперь и меня послушай. Твоё предложение одобряю. Подключай свой актив. По поводу периодики, газет и журналов, я сам по своим каналам побеспокоюсь и парторга попрошу. Одно общее дело делаем. Сам поменьше трезвонь на стороне об этом. Хотя, шило в мешке не утаишь, да и то, что знают двое, скоро будут знать все, дай только время. Работай, Иван Фёдорович! Удачи!
– Спасибо, Николай Филиппович! Всё сделаем и к выборам подготовимся. Ну я пошёл?! – Толи спросил, толи сам себе приказал в конце диалога Иван и не дожидаясь ответа, натиснул армейскую шапку на голову, вышел из кабинета председателя сельсовета и глубоко вдохнув морозного воздуха, почувствовал облегчение, в большей степени душевное.
Работа затянула вновь избача с головой. Всё, что он делал, делал от души и с огоньком. Никакой праздник или памятная дата не проходила незамеченной. Люди насиделись за время оккупации немецкими оккупантами и даже не в тёплых хатах, а в хлевах и в подвалах, под обстрелами и бомбёжками. Им хотелось насладиться мирной жизнью, общением, радостью жизни, которыми они хотели делиться с другими. Молодёжь принимала активное участие в работе агитбригад и художественной самодеятельности. Их стали приглашать на районные смотры, конкурсы и тематические мероприятия.
Шёл день за днём, месяц за месяцем. Казалось, видный парень, на интеллигентной работе, «не «быкам хвосты крутит» и не в мазуте из бригады каждый день приходит, что одежды не достираешься, а вот в личной жизни всё как-то никак. И на работе девушки вьются, что деревенские ласточки, низко над землёй, перед дождём, но всё никак он не находил своему сердцу отраду. Даже родители начинали дома «песочить» сына:
– Иван, сколько девок свободных в селе, а тебе, что заморскую диву подавай, что ли? И о нас пора подумать, невестку бы в дом привёл, всё ж, как-никак, а помощница. Наши девки-то поразбежались, замуж повыходили. Григорий и тот женился, а ты? – всё допытывался отец, а в конце, не получив ответа, вздыхал и отмахивался рукой наотмашь, как корова хвостов, отгоняя назойливого гнуса.
Иван приоделся и не просто, а по моде – светло-бежевые брюки с широкими штанинами и отворотами, коричневые туфли на кожаной подошве, рубашка с расцветкой в полоску, с шикарными запонками, стригся под полубокс чаще всего в парикмахерской в райцентре, когда приезжал по работе. Одним словом, видный жених.
Кто-только не пытался завести с ним «шуры-муры» – напрасная трата времени. Иногда, приходилось даже слышать от язвительных, особенно застарелых дам такие выражения в его адрес, сказанные, как бы невзначай: «Девки, а нашему Ванюше, видимо, вместе с пальцем ещё чего-то оторвало. Не знаете?! Всех сторонится, как будто мы для него не хороши. Гляди, красавчик, будешь упрашивать, а поздно будет – придётся на хромых да косых жениться…». Ничего его пробирало. Мог промолчать, пропустив мимо ушей, а мог так ответить, что девицам и крыть больше нечем было.
Молодёжь распевала такие модные песни послевоенной поры, как: «Вернулся я на Родину», «Первым делом самолёты», «Одинокая гармонь», «Хороши весной в саду цветочки», «Три года ты мне снилась», «Огонёк» в разных версиях, много блатных и откровенно воровских, зоновских песен. Иван все тексты их знал наизусть и пел прилично. А потому мог личным примером привлечь в хор художественной самодеятельности не только девушек, но и упорно-отнекивающихся парней. На серьёзные постановки спектаклей, конечно, они не замахивались, но какие-то отрывки, миниатюры и театральные юморески, показанные на сельской сцене или на районных подмостках, проходили «на ура».
Разрушенное народное хозяйство за время войны, там, где проходили ожесточённые бои, восстанавливалось. Люди привыкали жить мирной жизнью, хотя постоянно что-то или кто-то напоминали о войне. Это мог быть подрыв прицепщиков в пахотном агрегате, а ими в основном были женщины или подростки, на минах или снарядах, когда лемех плуга задевал за взрыватель. Напоминанием о войне были инвалиды без ног и рук, и похоронки на родных людей, с извещениями о пропаже без вести где-то, когда-то, которые лежали совместно с редкими фото в фотоальбомах. Напоминали о войне множество воронок от авиационных бом и медленно затягивающиеся растительностью и осыпающиеся окопы. Всё ещё напоминало о войне и осколками в телах фронтовиков, тревожащими на погоду и не только ранениями и многочисленными контузиями.
Но всё же молодые люди создавали семьи, начали рождаться послевоенные дети. Те, кто не успел до войны закончить школу, сели за парты или заканчивали их в вечерних школах. Поднималось и сельское хозяйство. Было трудно, очень трудно и в нехватке рабочих рук, в нехватке техники, даже лошадей не хватало, в качестве тяговой силы в упряжи за конным плугом, боронами, сенокосилкой или выполнении гужевых перевозок, не говоря о тракторах. Люди трудились в большей степени за счёт высокого патриотического настроя, идеологического воспитания, веры в светлое социалистическое общество, идею построения коммунизма. И было важно, чтобы у людей этот патриотический уровень ни в коем случае не падал, а комсомольский задор помогал строить и восстанавливать города и сёла, заводы и фабрика, восстанавливать и развивать энергосистему страны, добычу полезных ископаемых, в первую очередь угля и удовлетворять возросший спрос на стройматериалы и древесину. 
И, если в городах, люди могли подпитывать свои духовные силы в музеях, театрах и библиотеках, то для глубинки это были избы-читальни, хоть как-то заменяющих селянам на минимально-возможном уровне всё это. Редко, но привозили в село кинопередвижки, так как стационарных киноустановок не было и не было специалистов. Тем приятнее было долгожданное сообщение, что «приехала кинопередвижка», а значит полсела точно сегодня вечером соберутся в тесном прокуренном помещении культурного центра в селе, где с большим удовольствием отдохнут душой, при просмотре фильмов, ставших классическими, довоенного  периода или те, что снимались на Свердловской киностудии или в Казахстане во время войны.

Избач, по обыкновению, когда нет посетителей, взял один из самых свежих журналов «Огонёк» и пролистав ровно до того места, где его чтение прервали, продолжил чтение. Он взял себе в обязательную привычки читать всё, как сам выражался «от корки до корки», даже, если то, что читал, его не очень привлекало. Был какой-то редкий информационный голод и избач, постоянными, малыми и больших объёмов порциями, загружал свой разум чтивом, чтобы потом, в минуты безделья, можно было всё переработать и отсортировав, что-то взять себе на заметку, отложив «на первую, вторую или более дальнюю полку своей прекрасной памяти».
Скрипнула входная дверь, послышались лёгкие, пол походке незнакомые шаги и, Иван, отложил журнал, предварительно зрительно запомнив место, когда прервали его чтение и устремил взгляд на отрытую в фойе дверь. Вошла девушка невысокого роста, в осеннем пальто и ботах, на голове плотно завязан шерстяной полушалок.
– Здравствуйте! Вы тут за старшего, – улыбаясь, спросила девушка и не дав ответить, быстро продолжила, – кино заказывали? Кино приехало.
– Да! – только и ответил избач.
– Тогда показывайте, куда нам разгружаться.
– Девушка, а вы кто? – приходя в себя, спросил Иван незнакомку.
– Ах, да! Мария, киномеханик. Там на улице Николай, мой помощник, моторист.
– Ясно. Сейчас, минутку, – избач накинул на себя длинное, с полами ниже колен пальто, висевшее не примитивной вешалке, закреплённой на стене, и пригласил следовать за ним.
– А вы новый киномеханик, да?! А старый, где делся, заболел? – не поворачиваясь к идущей за ним девушке, распрашивал Иван.
– Не-а. Жена приревновала. Перестала отпускать его на ваш «куст», сказала, если дома работы киномеханика не найдёшь – рассчитывайся и иди грузчиком работать. Рассчитался.
– А вас муж не заставит рассчитываться? – с неподкупным любопытством спросил избач.
– Нет, не заставит, из-за его отсутствия.
– Такую девушку и гонять по «кусту» с передвижкой? Не женское это дело, а для девушки тем более.
– Ну, посему? Я люблю свою профессию и с детства хотела стать киномехаником. Вот, знакомьтесь… Ой, а я не спросила, как вас зовут? А это мой помощник Николай.
– Иван! – пожимая руку высокому молодому человеку, – будем работать.
Николай стоял у повозки, в которую была запряжена маленького роста лошадка. И смотреть на эту картину без смеха, было невозможно.
– А, что она у вас такая хилая? Как она ещё вас с оборудованием довезла? – удивился вслух Иван.
– Нормального роста. Она монгольской породы, они все такие, но выносливая очень, – ответил Николай.
– Ну, тогда заносите всё в аппаратную, я сейчас отомкну.
– Да и нужно сразу определиться, где мы будем ночевать, чтоб могли с дороги отдохнуть и после сеанса заночевать?
– Раньше, киномеханик в нашей хате гостевал и столовался. Если не против, остановитесь у нас. Места хватит.
– Так и так. Коля, чего замер, давай, поживей разгрузим и передохнём, часик-другой.
Николай, спохватился и энергично начал разгружать банки с плёнкой, а затем и кинопередвижку, с помощью Ивана, который легким движением руки, отстранил Машу, которая кинулась на помощь мотористу.
– Не женское… не девичье это дело, тяжести таскать. Позвольте, – два молодых человека быстро справились с оборудованием киноустановки.
Так называемый «куст» представлял территорию, равную примерно одной третьи района по территории и более десятка населённых пунктов, где проводился показ прокатной кинопродукции. И получалось так, что месяц Иван в дальнейшем мог иметь возможность трижды встречаться с этой смуглянкой, с выразительными зелёными глазами, ювелирной фигурой, как выяснилось позже и той, к которой его тянуло и он с нетерпением ждал следующего приезда. Он по-доброму завидовал молодому помощнику Марии, который мог ежедневно общаться с ней.
«А может быть, между ними что-то есть, – ревностно прокручивал в голове Иван, как ведут себя на людях киномеханик с помощником, а если иначе посмотреть, то молодые люди, девушка и молодой человек, – да, нет же, не может быть. Наоборот, мне даже показалось, что она тоже ко мне неравнодушна».
И точно можно было сказать, что избачом и киномехаником в юбке, как минимум есть взаимная симпатия. И это не могли не заметить родители Ивана. Он изменился, стал жизнерадостней накануне прибытия кинопередвижки и грустил после того, как эта хрупкая девушка уезжала дальше по селам обслуживаемого «куста».
Тяжелым испытанием была зима. Но работа, есть работа и потому, в любую погоду кинопередвижка перемещалась от села к селу на той низкорослой лошадке монгольской породы. Сменился весной помощник киномеханика, Николая забрали в армию. А Мария так же бессменно продолжала знакомить жителей глубинки с новинками отечественного кинопроката. Ей нравилась эта работа и заведующий избой-читальней, с которым Мария встречалась и не только по работе, но и на свиданиях, как девушка с парнем.
Для Ивана также в работе был дополнительный стимул, которого он ждал с нетерпением и старался всё время, которое они проводили вместе, каждую минуту, после расставания, вспоминать, как любимые кадры киноленты их любовного романа. Видимо, это судьба, а не случайность. Иначе, возможность встречи была столь мизерна, что практически не выполнима. А так вот, такое стечение обстоятельств, сделавших счастливыми двух человек, предрешило дальнейшую их судьбу, когда две речки сливаются в один поток, который у людей называется семьёй. И в аккурат следующим летом, когда молодые люди узнали, что они ждут ребёнка, зачатого по любви, взяли друг друга за руки и пошли в сельсовет, где их с большим удовольствием расписали.
Родилась новая семья, на радость родителям Ивана, которые давно об том мечтали и на слёзы матери Марии, которая теперь оставалась одна. Но и эти слёзы всё же были в большей степени от счастья – дочь определённая, имеет профессию, муж любит, а значит стоит ждать, что скоро, как и старшая дочь, живущая в Ростове, Маша также сделает одинокую женщину и любящую мать ещё и бабушкой.

Шёл 1950-й год. Пять лет, как окончилась война. Самыми трудными для страны, победившей фашизм, были, конечно, 1946-1947 гг., когда в стране был голод. Причин было много, проблем было много и их невозможно было решить одним волевым решением, Указом или Постановлением. Восстанавливалось и сельское хозяйство, где также происходили преобразования, порою не все дали положительные результаты. В начале 1951 г. произошло укрупнение колхозов «Освобожденный труд» Петровского сельсовета и «Труд» Камышевского сельсовета. Колхозы объединили, дав название колхоз им. Кирова Петровского сельсовета. А ещё через год были преобразованы три избы-читальни района в сельские клубы, среди которых и изба-читальня, при Камышовском сельсовете.
А до этого, в семье Ивана и Марии Прасол в январе 1951 года, в назначенный природой срок, который отложить и отменить было невозможно, у Марии начались схватки. Погода – мрак, метель, мороз и вечерело. А везти роженицу необходимо было в с. Политодельское, в участковую больницу. Иван вёз жену на санях, уложив на перину и обложив полушубками. По возможности, гнал лошадей, который срывали с копыт снег и бросали при беге на ездового и на пассажирку, который таял на воспалённых лицах, снимая жар и застилая видимость занесённой зимней дороги.
– Ваня-Ваня, я уже не могу! Мы не доедем, далеко ещё, а?
– Терпи, Маруся! Полпути уже осталось. Я и так спешу, потерпи, скоро приедем.
– Нет, Ванюша, я буду рожать…
– Как рожать?! Здесь, в степи? Как же это, а что я, я же ничем помочь… Потерпи чуток, тут уже рядом хутор, свернём в него. Там в хате люди помогут. Чуток потерпи.
Иван просто влетел в один из ближайших дворов небольшого хутора, в котором их было около десятка. Из хаты, спешно натягивая на себя полушубок, выскочил испуганный хозяин со словами:
– Шо стряслось? Война?! Ты сумасшедший, чи як?
– Нет, отец, помощь нужна. Жена рожает. Помогите!
– Ой, ты, Боже ш мой! Давай, скорише в хату неси. Там хозяйка, скажи ей… а я к соседке, она у нас повитуха, поможе.
Иван захватил на руки жену, не замечая, что за ним тянется шлейф одежд и покрывал с саней. Подойдя к хате, толкнул ногой низкие двери и нагнувшись, с трудом просунулся в неё с ношей.
– Хозяюшка, помогите! Жена рожает. Ваш хозяин за повитухой побежал. Вы же знаете, что делать?!
– Ой, Божечки! Спаси и сохрани! Счас, счас… погодь, красавица, погодь. Вот сюда неси, в спальню. Помоги раздеть, как тебя кличут?
– Мария её зовут. Мария! – выпалил Иван.
– Это хорошо. Святая Дева Мария в помощь. Тебя-то, отец, как звать?
– Иван.
– Надо же, Иван да Марья. Всё будем хорошо, мамочка. Первого рожаешь?
Мария лишь кивнула, от боли закусывая губы и издавая приглушённые стоны, которые говорили о том, что изнутри у неё всё кричит и рвётся наружу. Скрипнула дверь, через дверной проём, внося за собой клуб морозного воздуха, не вошла, а вкатилась женщина солидного возраста, как и её комплекция, как говорят, «что в рост, что в ширь», розовощёкая и с явно приподнятым настроением.
– Ну и где наше счастье?! – на ходу сбросила с плеч на пол не застёгнутую на пуговицы плюшевую жакетку и скомандовала хозяйке, – Клава, водички тёплой мне быстро, простынку… поторопись. Вижу, что у мамочки терпение на исходе.
Оглянувшись назад и увидев оцепеневшего Ивана, прикрикнула:
– Чево ты рот разявил? Нечево в бабские дела нос совать. Ступай во двор, с моим кумом погутарь. Чай есть о чём поговорить.
Слова повитухи вывели будущего папашу из ступора, он вздрогнул, и быстро удалился, бесшумно, аккуратно прикрыв входную дверь.
Не прошло и двадцати минут, как напряжённый слух прорезал пронзительный крик, всех, кто находился в натопленной хате и тех, кто нервно курил у низкого, зашторенного белой занавеской окошка во дворе, прищуриваясь от пороши, нашедшей в результате завихрение посадочную площадку у входа в хату и частично на шапку и плечи, изрядно продрогшего и моментально встрепенувшегося, от зова жизни.
Через минуту, в приоткрытую дверь протиснула голову хозяйка и поймав взглядом молодого человека, произнесла:
– Поздравляю, папаша! Сын родился. Крепенький и «в рубашке».
– Пойдём-ка со мной, папаша. Пошли-пошли. Мы там не помощники, тем более всё уже позади.
Хозяин повёл Ивана к подвалу, отгрёб снег от двери, открыл и стал опускаться по ступеням пригребицы. Остановился, не слыша, что парень следует за ним, окликнул:
– Чего застыл? Опускайся, здесь теплее.
– Постой чуток, пусть глаза привыкнут, – придержав за рукав Ивана, посоветовал хозяин, а-то придётся капусту с ушей снимать.
Когда глаза привыкли к сумрачности подвала, из которого на улицу вырывались клубы пара и было ощущение, что здесь температура не с низким значением плюса, а парилка бани. Вот такой эффект перепада температур.
– Тебя Иваном зовут? А я – Григорий, можешь дядькой Гришкой звать, это я для моей зазнобы – Гришаня, Гриня. Сейчас мы это дело обмоем. Пусть здоровеньким растёт. Зимние дети завсегда крепче летних бывают, факт.
Он всучил в руку стакан и предупредив:
– Не колыхай, бо разолью зелье.
Григорий откупорил четверть, которая отозвалась, при откупоривании пробки характерным звуком «чпок», аккуратно наклоняя, прислушался, правильно ли льётся «горючая» жидкость:
– Самогон-первач, для особых случаев и в качестве лекарства только лишь. А тебе и по поводу, и в качестве лекарства, то бишь два повода для этого есть, ¬– наполнив стакан выше половины, попросил, – погодь, закусь дам. Чего тебе, капустки или огурца?
Иван отмахнулся, его мысли были сейчас о другом. Не каждый же день отцом становишься.
– Держи, – хозяин протянул огурец, который, откинув крышку, достал из бочонка, стоявшего у стены в ряд с другими, – не спеши. Ты же не одиночка. Сейчас, себе насыплю.
Налив себе, в протертый привычно изнутри пальцами, вынутый неведомо откуда, как фокусник, ещё один стакан, достал себе огурец и только после этого, выдержав паузу, продолжил:
– Ну, давай! За сына! Пусть растёт здоровеньким, на радость вам, молодым и старикам! Старики внукам рады похлеще, чем мамы с папами детям – по себе знаю. Сам дедушка дважды, как.
Выпили. Иван скривился. Он выпивал мало, а такого ядрёного самогона, наверное, ещё никогда и не пил. Закашлялся, стал кусать хрустящий огурец и медленно приходить в себя.
– Однако! – только и выдавил из себя Иван.
– А, як же! Только так. Я же сказал, лекарство.
Поговорили. У Ивана язык, наконец-то, «развязался».
– Ну давай ещё по одной и «свистать всех наверх», иначе «спалимся.
– Не-не! Нам нужно в больницу ещё ехать.
– Никто вам в ночь не отпустит, тем более сейчас. Мамке нужно сил набраться. Вот «завтра будет день, будет пища», вот тогда и решим, как быть.
– Ну, всё равно, мне хватит.
– Ну, как знаешь, заливать не буду. Тогда подымайся, пока нас не хватились.
Ивана позвали в хату. Женщина-колобок держала на руках завёрнутую кроху и выглядело это так смешно и контрастно.
– Гляди, батя, какой богатырь! – чуть приподняв пищащий свёрток на уровень головы и слегка повертев влево-вправо.
Иван бросил взгляд, через приоткрытую дверную шторку, на жену. Она улыбалась измученной улыбкой, шевелила губами, но то, что она хотела сказать или говорила было обращено не мужу, а скорее всего, Ему, Всевышнему.

Первенца назвали Алексеем, в честь старшего брата Ивана. Иван так же работал завклубом. Хоть и название должности Ивана изменилось на заведующего клубом, но его также по старинке ещё долго называли избач, а завклуб приживалось и вытесняло избача постепенно. Но не должность красит человека, а человек должность, если так можно выразиться. И результаты труда могут быть мерилом хорошей или неудовлетворительной работы служащего на той или иной должности.

***

Как только сын Алексей подрос и его мать могла оставлять на заботливую свекровь Анастасию Самойловну, она пошла работать на филиал районного маслоцеха, расположенному здесь же в селе. Для этого Мария прошла курсы обучения на лаборанта.
Иван по-прежнему был оптимистом, имел большие планы и творческий подход к работе. Первое радио с сухими батареями питания появились в селе именно у него. И он мог слушать не только программу, транслируемую по проводному радио, радиоточки которого были у многих селян и в клубе, конечно. У него всегда присутствовало стремление к новому, передовому, инновационному.
Когда бригадиры ездили по территории своих бригад, в лучшем случае на двуколках, запряжённых лошадкой, а он возьми, да и купи мотоцикл «Москвич». Теперь он мог чаще бывать в районе и решать оперативнее дела с работой в трудовых коллективах. Только агитбригаду, при необходимости выступления где-то в поле или на ферме, усадить на мотоцикл-одиночку.
В семье завклуба снова ожидалось пополнение, а родители Ивана, вернее отец, который, как глава семьи решал за всех, решил своего меньшего сына отделить. Да и кто из молодых не мечтал жить отдельно. Все, да и не все. Дед Фёдор продал одну из коров, кормилиц семьи, как в селе величали дойных коров и, положив деньги на стол, произнёс:
– Вот деньги. Бери и завтра пойдёшь договариваться за хату. Я слышал, что Матвей Алексеевич продаёт. Сын на шахты, в Красный Луч зовёт их. У них хата добротная, всё ж проще, чем строить с нуля.
– Хорошо, батя! Как скажешь.
А сам-то не высказал недовольство тем, что им-то неплохо в просторной хате со с отцом и матерью, когда и за детьми всегда присмотр есть. Да и проблем с невесткой не было, мирили хорошо. Не мог понять он отца, но и перечить не стал.
А утром рано, сев на «Москвича» помчался на Военвед г. Ростова-на-Дону, где, как он слышал, можно у военных приобрести автомобиль. И к вечеру Иван зарулил во двор на почти новеньком автомобиле «Москвич-401», блестящем и пахнущем неэтилированным бензином, запахом которого можно было наслаждаться, что парфюмом.
– Ну и шо це таке?! – с недовольством произнёс отец, – як я должен это понимать? Отвечай, негодник.
Иван улыбался и не спешил отвечать, чтобы батя выпустил из себя весь запал негодования на факт неповиновения сына. А когда отец чуть остыл и уселся на табурет ответил.
– Па! Папаша, ну чего вы кричите?! А, что плохого? У меня был «Москвич» и сейчас есть «Москвич», только с крышей. Хиба плохо? Ну неужели вы нас выставите за дверь, когда мы пополнение ожидаем, а вы внуков? Чем мы вам не угодили, что плохое сделали?
– Ну, стервенец! Мать, ты посмотри на него, – постепенно остывая, но не желая это высказывать, как свою слабость и невозможность что-либо изменить в том факте, который уже состоялся.
Начался новый жизненный этап и изменения были существенными. Мария практически не видела мужа, то на работе, то попросил кто-то на рынок свозить, кому-то в гости, ещё кому-то детям картошку в город отвезти и прочее. А машина частная-то в колхозе одна только. А колхозную машину разве допросишься, когда каждая на счету и постоянно заняты. Да, что там в колхозе, «Москвич» был одним из двух автомобилей в районе.
Ну не мог Иван кому-то отказать в чём-то, а люди не понимали и видя, что того куда-то возил, того, а народ ещё и рекламировал эту безотказность появившегося в селе «таксиста». А как известно, какие деньги в те годы у селян? Потому средством расчёта стала она, родимая «поллитровка».
А вечерами, половина мужиков села, считающие себя заядлыми футбольными болельщиками, собирались в зале семьи Прасола. Рассаживались прямо на полу в зале. И это благо, что на деревянном полу. У многих в хатах в те годы были ещё «мазанки».
Фёдора Прасола не стало, когда двойне, которую Мария подарила своему мужу, не исполнилось и двух лет. Александр с Виктором сразу изменили статус семьи, она стала многодетной, хоть и прибавили хлопот, сначала маме, а затем и бабушке Насте.
Ровно в 1955 году в селе открыли родильный дом и перед родителями не стояла проблема, как при родах первенца, да и тем более, что малыши появились на свет летом. Но дед Фёдор, всё же успел поводить малышей по тропинке в семейном саду и дав им возможность побарахтаться у ног деда, когда он там, уже болея, приседал на раскладной стул. Хоть вслух и не говорил сыну Ивану, но теперь, судя по всему, не жалел, что Иван, вопреки его требованию, не съехал с родительского подворья.
Появилась необходимость в том, чтобы обшивать детей одеждой. Купили швейную машину. А как в селе покупались обновки или мебель? Выращивался кабанчик на продажу. А за вырученные деньги покупали уголь на зиму, для отопления хаты и приготовления пищи, обновки детям и себе и прочее. Но на много денег не хватит. Дешевле в разы было купить материал, благо его в сельпо было в избытке и жить самому одежду, тем более, если семья большая.
Мария быстро научилась не только шить, но и кроить. И пошли заказы от сельских модниц, которым тоже дешевле было пошить платье, чем купить. Оплачивали за труд по договорённости и не всегда деньгами. Натуральная оплата труда в селе была привычной, им самим в колхозе так платили за труд, в основном продукцией растениеводства.
В конце концов, машина, которая в те послевоенные годы скорее всего была роскошью, тем более для обычной сельской семьи, простой, хоть и пока не колхозников, а служащих с «прослойкой» интеллигенции и не принесла в семью ни веса в обществе, ни прибыли, если бы на ней можно было зарабатывать, а только одни неприятности и разлады в семье. А потому, на семейном совете было решено её продать. Как пришла, так и ушла. Изменил ли этот факт что-либо в отношении селян к завклубу? Пожалуй, да! Ведь было у него много завистников, которые завидовали «чёрной» завистью, хотя и пользовались его бескорыстностью и желанием всем угодить. Но ведь он не воровал ни у людей, ни в колхозе, в котором не работал ничего, за что мог эту машину купить. Да и его заслуги в том мало было, больше был обязан своему отцу и его труду.
С января 1957 года Иван Прасол сдал свои полномочия молодому специалисту, с дипломом об образовании, полученном в учебном заведении культпросвет-работников. Пришлось работать и в колхозе, и на производственных участках. В начальники не выбился и не стремился. Были и взлёты, и падения, не сладкой стезя оказалась, с ямами, ухабами и даже глубокими рвами, и пропастями, падения в которые, к счастью, пришлось избежать.
 И только один вопрос напрашивается, а духовный мир бывшего культработника остался незапятнанным или, при падении в грязь жизненных ситуаций стала до конца тоже грязной, с несмываемым пятном позора и ничтожности существования?

Послесловие

Безгрешных людей нет – это факт. Нет и таких людей, кто не совершает ошибок. Бывает страшным, когда, к примеру, реку направляют по другому руслу. Так можно погубить саму реку. Или, когда пересаживают дерево, а оно не приживается, но новой почве и, если не погибает, то болеет, плохо плодоносит и медленно засыхает. Так бывает и с человеком, когда он был на своём месте, он давал пользу обществу, горел на работе и не за деньги, видя свои способности и зная, что лучше, чем он эту работу никто не сделает. Да, ему не дали «сгореть» на работе, его «попросили».
Шли годы, на смену старшему поколению, людей, рождённых в ХIХ-м веке, сменяли ровесники века ХХ-го или Великого Октября. Росли дети, послевоенные дети. А дети войны взрослели, влюблялись и женились, строили и производили, поднимали зябь и целину по зову партии, и сеяли вместе с зерном в почву, светлое и прогрессивное, культуру и искусство в социалистическую современность сегодня, и перспективой на завтра – делая вклад в сознание и образование, разностороннее развитие личности молодёжи. Возможно, это пафосные слова идеологической пропаганды, но она была и была вера в светлое будущее. А без веры жизнь теряет смысл. Возможно, она заменила религию, как таковую во многом, особенно православие, как религию большей части населения Союза, но она была мощным стержнем и самого государства на мировой арене и стержнем сплочающим весь народ на победы и великие свершения.
 Одиннадцать лет Иван Прасол отработал сначала избачом, потом завклубом. Но пришли времена, когда стали о людях говорить «без бумажки – ты букашка, а с бумажкой – человек». Немного не дождался он до того дня, когда в селе откроют новый клуб. Приехал в село человек по распределению, с бумажкой и нужно было освободить должность. Так уж бывает.
Понятие культура очень широкое. Можно называть работника культуры культурным человеком? Отнюдь не всегда. А можно человека без документа об образовании называть образованным? Бесспорно, если он собственными усилиями, стремлением и привычкой, жаждой к познанию поднял себя на высокую ступень образованности! Можно десять штанов протереть о скамьи в университетах и быть при этом деревянным, от слова совсем. Тоже самое можно сказать и по поводу оценки степени интеллигентности. Или интеллигент – это тот, кто носит смокинги, вращается среди «сливок» общества, а не среди коров на ферме? Интеллигентность зависит от степени развития духовного мира человека. Скажем, у избача этот уровень был на недостижимой, для его окружения, высоте. Один тычет вам диплом, точится тем, что он вращается в высших кругах общества, а посмотришь на него со стороны – быдло, оно и в Африке быдло. Господи, прости за нехорошее слово.
Когда человек, с седой головой, которому уже давно за шестьдесят, просто одетый, катится по, в те годы, не оживленным улицам посёлка и останавливается, увидев знакомую женщину. Знаете, что он делает? Он снимает головной убор, низко кланяется, улыбаясь, одной рукой при этом придерживает велосипед, наклоняется, берёт в свою ладонь руку женщины, целует её и просит прощение:
¬– Прошу Вас, простить меня великодушно за то, что на улице, не по этикету. Простите! Но доведётся ли ещё свидеться. Будьте здоровы!
И ещё раз откланявшись, накидывает картуз на голову и со скрипом педалей старенького велосипеда, продолжает свой путь. Как это было давно, не раньше, чем в 1994 году. А, кто это был, вы узнали?

2024 г.