ПЛОТ

               
                ПЛОТ

Было начало сентября.
Мы всегда приезжали с отцом в устье маленькой речушки, со странным названием СахарА, в сентябре. Не очень широкая – не более двадцати метров, лохматая от множества небольших каменистых перекатов, она стремительно несла свою мутноватую от золотистых песчинок бирюзу к зелени вод большой Реки. Разноцветные галечные косы её берегов обрамлялись огненно–оранжевым осенним пожаром засыпающей лиственничной тайги. Место слияния двух рек было открытым, каким–то невозможно–чистым. Почти домашним уютом веяло от старого древесного завала на выносной косе, омываемой водами двух рек. Старые стволы этого завала нагревались на солнце и пахли вымытой, чистой древесиной с привкусом хвои и смолы – как полы в светлой и просторной горнице. Солнечные лучики били сквозь беспорядок этих стволов, и было видно, как колышутся от прикосновений теплого ветра ниточки паутинок, что неслись по воздуху из тайги, да и застряли, зацепившись.
Противоположный от впадения речушки берег Реки был высоким, почти отвесным и блестяще–черным. Абиссиновую черноту ему придавали пласты каменного угля – Река в этом месте уткнулась своими водами в огромный угольный массив. Уткнулась, да и обогнула его – ушла на мягкие, податливые галечники. Так образовалось наше Место.
Целью наших ежегодных визитов в это Место была рыбалка. А точнее сказать – сезонная заготовка хариуса под засолку, как говорили, «в запас под зиму».
Жили мы не зажиточно, впрочем, как и все в те времена. «Те времена» – это середина шестидесятых. Северо–восток Якутии. Рабочий поселок горнодобытчиков. Пять или шесть улиц, старый клуб, школа. Из дорог – только Трасса. Трасса насквозь проткнула своей пыльностью поселок и шла дальше – на прииск и золотодобывающие полигоны.
Золото – это государственные дела, строгости всякие. Колючие взгляды из-под кокард, усталые – из-под ушанок или косынок. Рев двигателей промывочных приборов, гул воды гидромониторов, скрип телеги, что развозила воду по поселку, звон колючей проволоки на сгнивших столбах в распадках…
О золоте – в следующий раз, а сейчас о жизни. О ней – настоящей, лишенной ярких красок, громких звуков, угловатой и твердой на ощупь. Эта жизнь не баловала – смотрела и спрашивала строго, безо всякого снисхождения. Вот и ехали, плыли, шли мальчишки с отцами за добычей для семей.
Итак – наше Место. Маленький, белобрысый, шмыгающий носом человечек на берегу, в больших болотных сапогах с противогазной сумкой через плечо – это я.
Руки мои, которые крепко держат бамбуковое удилище, все в трещинах – цыпках. Эти цыпки – результат переохлаждения рук в воде. Они от постоянного общения с солью при закладке рыбы в бочонки, от холода лодочного мотора, от углей костра, от ружейной и моторной смазки. Они – последствие трудной, далеко не детской работы.
Все русло речки пестрело большими и малыми камнями – было перекатным. Надо было очень осторожно заходить на середину потока, чтобы «облавливать» оба берега. Течение тут  довольно шустрое, и опасность быть им поваленным реально существовала.
Я быстро приловчился заходить на середину речки – шел от камня к камню, балансируя руками над потоком. Вот только брызги от бурунов сильно студили ладони рук.
Отогрев ладошки дыханием, я насаживал червяка на крючок и забрасывал уду на стрежень течения, плавно выводя поплавок за камни – там, в тишине, стояла рыба.
Раз! Удар хлестко отдавался в локтях – это попадался приличный «дурак».
«Дураками» мой отец называл хариуса. Это слово не было ругательным – оно произносилось с уважением. Большая и сильная рыба, но… не совсем умная, раз попалась, – так это надо было понимать.
Поймав рыбу, я ловко снимал её с крючка и забрасывал в противогазную сумку. И так – до заполнения. Когда рыба уже не вмещалась в сумку, я выходил на берег, вытряхивал содержимое в деревянную кадушку, которая стояла в воде, обложенная камнями – чтобы не утащило водой, и садился пить чай. С сахаром!
Пара–тройка кружек и снова в поток. И так до вечера. А вечером начиналась очень неприятная процедура – чистка и засолка пойманной за день рыбы. Я не любил эту процедуру и всегда торопился, а отец чистил рыбу основательно – даже жабры вырезал, чтобы не пропал улов. Все дело в посоле рыбы, его мы делали слабым – сберегали аромат рыбы. А это накладывало особые условия на хранение и транспортировку рыбы до ледника. Ледник – это землянка со льдом, где летом содержались запасы мяса и рыбы. Холодильников в нашем поселке не было ни в одной семье.
В тот день все шло размеренно, как обычно. Ранний подъем, умывание водой из реки, завтрак и – айда на течение!
Звук, который я услышал, был мне незнаком. Тугой шлепок, а затем шорох. И снова тугой шлепок. И снова шорох.
Шлёп–ш–ш…
Шлёп–ш–ш…
Я завертел головой, пытаясь определить источник звука. Звук шел от реки из–за поворота. Что–то там шлёпало, а звук, отразившись от угольного зеркала противоположного берега, летел ко мне.
Увидеть что–либо на Реке мешало солнце – оно било лучами прямо по глазам. Даже чернота угольных стен еле просматривалась в этом сиянии.
Шлепки приближались – на изгибе поворота уже угадывалось движение.
Какая–то темная масса надвигалась прямо на наше Место.
Все ближе и ближе…
Но слепящий, бьющий прямо в глаза, свет солнца по-прежнему не давал ничего увидеть.
Прекратились и шлепки…
Солнце и слёзы мешали мне, но я продолжал напряженно всматриваться в этот свет.
Я увидел Плот! Огромный и сложный, с торчащими блестящими пальцами гребей, он был фантастически красив!
Вдруг греби упали в воду – взлетели фонтаны брызг!
Над рекой вспыхнули маленькие радуги – я онемел, я задохнулся от восторга!
Блестящие ножи гребей дробили зелёный поток Реки и выдергивали на суд солнца мириады капелек воды. Капельки, рождаясь при взлете гребей к небу, умирали при их погружении в зелень пучины. А свет солнца превращал песню их появления и смерти в огромную радость радуг.
И все это я видел впервые! Завороженный я наблюдал, как плот с хрустом ткнулся в галечную отмель, как с него сошел в воду огромный, весь в черном, человек.
И этот человек неторопливо, как в замедленном кино, направился к отцу.
Мне даже показалось, что он идет, не касаясь воды…
Переведя взгляд обратно на плот, я внимательно рассмотрел его конструкцию и экипаж. На палубе сидели четверо – трое бородачей и девушка в синей косынке. Девушка помахала мне рукой и что–то крикнула. Но я не расслышал и продолжал молча, как завороженный, смотреть на них. Бородачи обернулись в мою сторону, заулыбались и подняли ладони в приветствии. Один из них взял в руки гитару – зазвучали струнные звуки.
В это время разговор между отцом и человеком в черном закончился. Они пожали друг другу руки, человек повернулся ко мне спиной и пошел обратно к плоту. На спине его черной безрукавки была ярко – желтая надпись: «Пропади всё пропадом». Да, именно такой была та надпись.
С плота ему подали руку, он взобрался и взмахнул рукой. «До–сви–да–ни–я!!!» – ударил звонкий хор голосов.
Плот натужно развернулся, струя нехотя подхватила его, и он стал уходить…
Снова ударил звон хора и эхо от берегов вторило: «…и–я, …и–я, …и–я». Греби опустились в воду, на плоту кто–то тихо запел песню…
Плот уходил медленно и как-то странно для меня, того мальчишки. Уходил в неведомую для меня жизнь, которую я не знал, но чувствовал, что она есть… В моей душе шевельнулось неведомое доселе чувство. Смесь досады, чувства одиночества и осознания какого–то предательства.
Эти затихающие звуки песни, шлепков гребей по воде… Что-то уходило от меня. Что-то очень большое и неосознанно дорогое.
Я повернулся к реке, вспомнив, что оставил там сумку с рыбой и уду.
Перейдя русло, я подошел к костру. Отец, сидя у огня, курил папиросу и смотрел вслед ушедшим.
В тот день мы закончили рыбалку и уехали в поселок.
Это была наша последняя рыбалка. Зимой отца перевели в другой район, и мы переехали.

***
С того дня прошло более сорока лет.
Я уже седой путешественник, много повидавший, руководивший множеством туристских экспедиций, прошедший тысячи километров и десятки рек. Где только не был…
Но каждый раз, глядя на очередную реку, по водам которой вот–вот начну свое движение, я ловлю себя на мысли о том, что всю свою жизнь пытаюсь догнать тот плот.
И никак не могу…