ДОЛЯ, часть 2... прощай сын и брат... , гл. 2. 7 з

                II.7
     Наклонив голову, Алексей вошёл в просторную палатку, обложенную по периметру мешками с песком. Пока нет сильных затяжных дождей, штаб полка решили держать «на воздухе». Все штабные стали очень много курить, и находиться в таких условиях в помещении было невозможно.
     Сейчас в штабной палатке находился только подполковник Марков. Все, кто хоть сколько-нибудь знал его, могли бы  сказать, что подполковник, обычно уверенный и доброжелательный, сейчас, отвечая на приветствие подпоручика Иванова, был сильно не в духе.
     – Как вы считаете, подпоручик, – начал Марков, – мы с вами находимся в действующей армии?
     Алексей несколько растерялся, он ожидал разговор совсем на другую тему.
     – Я жду вашего ответа, подпоручик!
     – Так точно, господин подполковник, действующая армия!
     – Тогда почему вы на нашем участке действующей армии устраиваете то богадельню, то бордель?
     – Простите, господин подполковник, я не понял вопроса, – Алексей начал догадываться о причине недовольства начальника.
     – А что же тут непонятного? Когда вы, как маленький несмышлёный мальчик, тащили к нам в полк котят и собак, мы молчали, бог с ними! – подполковник сел за стол и набрякшими от усталости и недосыпа глазами сурово смотрел на Иванова. – Но теперь вы превзошли самого себя! Французская девка в команде!
     Вытянувшись по стойке смирно, с алеющими щеками, Алексей неожиданно для себя выпалил:
     – Разрешите доложить, господин подполковник!
     Марков удивился, но кивнул, разрешая.
     – Французская девка – не совсем французская девка, то есть не в том смысле, – Иванов понял, что слегка запутался. – Она служит во французском Красном Кресте, сестра милосердия. Их поезд за день до нашего прибытия расстреляли немцы. Там работала интернациональная команда. Даже русские, как она говорит, были. Живыми на полустанке – туда вагон откатился – мы нашли только троих. Её и двух раненых – их дальше в тыловой лазарет отправили. А она, хоть и в крови вся была, но только легко контужена. Мы её тоже в лазарет хотели пристроить, но она отказалась. Пошли к начальнику санитарного поезда, чтобы он её к себе взял, поможет, пока до своих доберётся. Но тот отказал в категорической форме. В поезде не было ни одного лишнего места. Под раненых освободили даже купе персонала. И потом, как оказалось, он по-французски не умеет. После отхода санитарного поезда пришлось забрать Анни с собой, не бросать же её в чистом поле.
     – Замечательно! Вы уже и кличку ей придумали, как котёнку!
     – Это её имя – Анни, а целиком Анна-Луиза-Габриель Бово, она из Лотарингии.
Алексей чуть жалобно взглянул на Маркова и вновь сделал строгое и внимательное лицо...

     Если быть точным, то неделю тому назад нашёл француженку не он, Иванов, а прапорщик Федотов. После очередного «наступательного движения» в каждой роте выделили по четыре человека в помощь для сопровождения и доставки раненых. Сапёрная команда тоже не осталась в стороне, и сразу, с началом затишья, стали вывозить в тыл тех, кому полковой доктор помочь не мог.
     Солдаты из роты Федотова хозяйственно прошлись по ближайшим окрестностям в поисках что-либо полезного для полкового быта. Решили оторвать доски с разбитого вагона. Там-то они и нашли эту троицу. Раненых устроили уже в тамбуре одного из вагонов санитарного поезда, других мест не было. А женщину в грязной и окровавленной одежде сестры милосердия Федотов под руку притащил к Иванову.
     – Господин подпоручик, – обратился он с Иванову, лихо козырнув, – может, вы её разговорите? Ни черта не понимаю, что она тут лопочет! Ранена аль нет?
     В Алёшином полку Федотов пребывал всего две недели, с конца августа. Но воевать начал нижним чином с августа 1914-го и уже дважды был ранен и потому к врачам и сёстрам милосердия относился трепетно.
     Алексей тоже не сразу понял, о чём твердила девушка. Она произносила слова немного странно, не совсем по-французски. Видимо, какой-то диалект. Через некоторое время он с трудом, но разобрал, что вперемежку с рассказом о случившемся она просила во что-нибудь переодеться и одновременно благодарила за спасение.
     Тщательно выговаривая слова, Алексей спросил об имени и не ранена ли она. Всё той же скороговоркой девица проговорила своё длинное имя. Потом наконец-то взглянула на подпоручика Иванова и, протянув грязную, в запёкшейся крови руку, произнесла, остановив, наконец, поток неразборчивых слов:
     – Annie, Annie Beauvau. Je ne suis pas bless;e.
     – Её зовут Анни Бово, говорит, что не ранена, – перевёл Алексей для прапорщика.
     Алексей назвался сам и представил Федотова. Француженка с удивлением посмотрела на прапорщика, будто только что осознала, что кто-то поддерживает её под локоть.
     – Надо бы её в лазарет проводить, – предложил Алексей Федотову, –говорит, что не ранена, но там пусть посмотрят. Умыться ей надо и переодеться, вся форма в крови.
     Прапорщик кивнул. Так и не отпуская локоть, потащил сестру милосердия в сторону лазарета, уговаривая и используя весь свой иностранный словарный запас:
     – Kommen, gehen, мамзель.
     Девушка испуганно посмотрела на Иванова и заупрямилась.
     – Ne vous inqui;tez pas, l'officier vous emm;ne ; l'h;pital, il vous aidera, – быстро успокоил её Алексей и добавил уже для Федотова: – Я сказал, что вы ведёте её в лазарет, и ей там помогут. Вы только не задерживайтесь, нам ещё несколько ходок придётся сделать.
     Федотов кивнул и ускорил шаг, мадмуазель Бово пришлось почти бежать рядом ним.
     Алексей повернулся к своим и федотовским солдатам. Нижние чины, прислонившись к подводам, с интересом глазели на маленький спектакль.
     – А лихо вы её, ваше благородие, раз-два, и спровадили! – воскликнул один из них. – Вот бы с германцем нам так. Сказал пару ласковых, и адью.
     Все дружно засмеялись. Алексей усмехнулся и приказал разворачивать подводы и заняться погрузкой оторванных от разбитого вагона досок. Двоих из своей команды он отправил в лазарет со списком полкового доктора – получить дополнительный перевязочный материал.
     Прождав минут пятнадцать, Алексей собрался уже послать ещё одного гонца – прапорщик и солдаты запропастились, – когда прибежал санитар с просьбой господину подпоручику немедленно пожаловать в лазарет, без него никак.

     Сколоченный из разных досок барак санитарного блока встретил Алексея специфическими запахами и гулом возбуждённых голосов. Доктор, первым заметивший переступившего порог подпоручика, бросился к нему и крепко пожал руку:
     – Выручайте, дорогой мой, выручайте. Мы ничего не понимаем, скандал будет.
     Умытая и переодетая в солдатское мадмуазель восседала на грубо сколоченном табурете, согреваясь крепким чаем из простой жестяной кружки. У ног громоздилась плотно набитая котомка с грязной формой сестры милосердия. Француженка не захотела с ней расставаться. Алексей удивлённо рассматривал девушку.
     Молода, скорее всего, не старше двадцати пяти. Почти как его сестра Анна. Коротко стриженые тусклые тёмные волосы. Маленькая несуразная чёлка над узким скошенным лбом совсем не красила простое деревенское веснушчатое лицо. Тяжеловатый крупный нос, мелкие, близко посаженные глаза, длинный лягушачий рот... Словом, не красавица и не француженка. Алексей совсем другими их себе представлял.
     Увидев Иванова, мадмуазель резко соскочила с табурета и затараторила, в волнении опять переходя на диалект, указывая то на доктора, то на Федотова, то на двух рядом стоящих санитаров. На немой вопрос Алексея прапорщик развёл руками.
Через пару минут, привыкнув к ритму её речи, Алексей всё же понял, о чём с такой экспрессией говорила Анни Бово. Попросив её помолчать, перевёл всем присутствующим.
     – Мадмуазель благодарит за помощь, говорит, что никогда не забудет вашей доброты, господин доктор. Свою форму сестры милосердия она собирается вычистить сама.
     Доктор кивнул и отпустил санитаров.
     – Говорит, что ей нужно вернуться в Красный Крест. Как это можно устроить, господин доктор?
     – Пока не представляю себе, как, – ответил тот, нервно потирая руки. – Поезда Красного Креста возвращаются, как только выгрузят раненых в Москве или Петрограде. Скорость движения..., – доктор тяжело вздохнул. – В дороге тоже операции производят. Чёткого расписания нет, сами знаете, что на дорогах творится. Не могу сказать, когда прибудет. Последний ушёл три дня назад.
     – Так, может быть, мадмуазель пока у вас поработает, до прихода поезда? – предложил Алексей.
     – Что вы, голубчик, – испугался доктор, – а как мы с ней изъясняться будем? Нам, конечно, лишние руки не помешают. Опять же, сестра милосердия, но раненых как она поймёт? А мои указания? Нет уж, забирайте с собой!
     – Куда с собой? В окопы? – возмутился Алексей. – Что вы такое говорите!
     – А мы в вышестоящее ведомство доложим, что у нас тут французская сестра милосердия застряла, – обретя уверенность, заявил доктор, – и как только нам телеграфируют, что прибудет поезд Красного Креста, мы тут же вам сообщим.
     – Это безобразие какое-то, – начал было Алексей.
Мадмуазель тревожно переводила глаза с одного говорящего на другого, а потом почему-то подошла к Федотову и подёргала его за рукав.
Молчавший до того прапорщик вдруг вмешался и предложил:
     – Господин подпоручик, а и впрямь, давайте с собой возьмём. Нам сестричка точно пригодится, тем более фельдшера одного мы лишились. Я его сам в отошедший поезд загружал.
     – И как вы себе это представляете? У нас прифронтовая полоса, окопы! Ежедневные обстрелы!
     – Так под обстрелом она, кажись, уже побывала, не в новинку будет.
Алексей помолчал.
     – Надо у неё хотя бы спросить, не можем же мы сестру милосердия, как тюк с бинтами, в расположение полка привезти.
     – Ну, сообщайте, голубчик мой, сообщайте, – обрадовался доктор, почувствовав, что подпоручик заколебался. – А у меня дел невпроворот, раненые, знаете ли, ждут, – доктор, скинув с себя заботу, резво покинул санблок.
Они остались втроём.
     – И что нам теперь делать? – спросил Алексей.
     Французская мадмуазель крепко пожала руку Иванова, заглядывая ему в глаза. Всё время дискуссии с доктором она мужественно хранила молчание.
     – Да, берём, что тут думать! – повторил своё предложение Федотов.
     – Подождите, я ей хотя бы переведу, может, она против будет.
     Выслушав подпоручика Иванова, сестра милосердия заулыбалась и, подхватив свою котомку, чмокнув в щёки Федотова и Иванова, радостно выбежала на улицу.
     – Согласилась, – констатировал прапорщик, потирая щёку.

     Как ни странно, но нагоняя от начальства они не получили. Алексей по дороге подробно расспросил Анни – она очень настаивала, чтоб её называли по имени. Составил подробный раппорт и сдал неожиданное «приобретение» с рук на руки в полковой лазарет, старшему врачу Озерову. Лишние руки там, действительно, оказались очень кстати.
     Шло время, раненых вывозили из расположения полка ежедневно, но никаких сообщений о прибытии долгожданного поезда Красного Креста не приходило. Чему и доктор, и оставшиеся из старых фельдшеры очень радовались. Уже с середины лета из-за нехватки медицинского персонала в полку подбирали более-менее грамотных и направляли на фельдшерские курсы, вернулось уже одиннадцать новых «спецов». Но какой у них опыт!
     – Что вы хотите, – утешал Алексея старший врач Озеров, – наступление! Кто будет постоянно помнить об одной задержавшейся где-то француженке! Не у неприятеля же! Мы вон три недели назад за запасом медикаментов двух фельдшеров на склад в Бердичев отправили. Так нет их до сих пор! Хаос! Дорога сколько времени занимает!
     Очень скоро, изъясняясь на исковерканной смеси французских и русских слов, Анни легко нашла общий язык с ранеными. Веселила их как могла, напевала песенки во время перевязки и делала её мастерски. Как выяснилось, француженка была привычна к любой работе, сказывалось деревенское детство.
     Одно было плохо, сапёрная рабочая палатка находилась совсем рядом с санитарной, и Анни всегда находила повод по несколько раз на дню заглянуть. Бурно реагировала, если заставала там Алексея. Её радостная пулемётная трескотня из ставшей привычной смеси французского и лотарингского диалекта слышна была всем. Не удивительно, что пошли сплетни и слухи.

     – Господин полковник, я никоим образом не давал никакого повода! Доктор Озеров ею, вроде бы, доволен. А то, что кашу у моих солдат проверяет, так это тоже поручение доктора – опять случаи дизентерии выявляются.
     – А что за демонстрация голых торсов перед красоткой?!
     – Никак нет, не было демонстрации. Мы с осмотра вернулись. На обратном пути на линии проволоки сильно поцарапались. Как раз обстрел начался, и мы поторопились. Фельдшер Ламотин потребовал, чтоб мы сразу скинули рваную одежду и продезинфицировал ранки, чтоб не воспалились. Сестра милосердия ему помогала.
     – Ну-ну, помогала, – усмехнулся подполковник Марков. – Словом, так, чтоб я больше не слышал никаких сплетен об этой окопной поклоннице ваших золотых глаз!
     – Так точно, господин подполковник.
     – А что за старик у вас весь день шляется и даже обедает?
     – Старик? Не могу знать, господин подполковник, – на какое-то мгновение у Алексея сжалось сердце в недобром предчувствии. Вдруг это отец приехал его разыскивать. Случилось что-то страшное?
     – Ходит по расположению полка высокий старик в чёрном пальто, что-то бормочет. Несколько раз спрашивал, где сапёрная команда. Кто это?
     – Честно слово, господин подполковник. Не знаю я никакого старика.
     – Ладно, потом разберётесь. А теперь новая задача. Подойдите сюда, к карте...

     – А вот и Алексей Петрович пожаловали! Здравия желаем, господин подпоручик! – солдаты встали с мисками в руках, приветствуя Иванова. – С рождением вас! Мы вот тут припасли по случаю, – хитро улыбаясь, проговорил Сёмушкин, доставая из сапога плоскую фляжку немецкого шнапса. – Правда, закуска не ахти. Каша сегодня опять из чечевицы. Откуда эту гадость только интенданты выискивают!
     Алексей расторгался до слёз. Взял в руки миску с щедрой порцией подстывшей разбухшей чечевицы и протянутую ложку. Он давно стал питаться вместе со своей командой, почти не посещая «офицерский клуб». Со своего денежного довольствия, пока было возможно, покупал хороший чай, сахар, хлеб, «разносолы». Сейчас, правда, со снабжением стало плоховато. Но всё, что удавалось достать, он всегда выставлял на общий солдатский стол своей сапёрной команды. Ребята не стеснялись и тоже заботились о нём как могли, по-своему.
     – Вы извините, ваше благородие, мы тёплым содержали как могли, – отрапортовал Юрьев, – но уж больно долго вас господин подполковник у себя держал. Мы уж думали, что по случаю дня рождения у себя ужинать оставил!
     Чокнувшись кружками с пахнущим грушей шнапсом, ребята прокричали Иванову троекратное «ура!» .
     – А что там господин подполковник говорит, будем дальше продвигаться или укрепляемся?
     Алексей вытер выступившие слёзы и проговорил:
     – Должны были минувшей ночью. Я уж думал, что подарок мне будет ко дню рождения, новый рубеж возьмём. Но перенесли. И вот какая перед нами теперь стоит задача. Наступление будет по всему фронту корпуса. Необходимо как можно шире обеспечить проходы. В 23-00 мы, совместно с добровольцами из зиновьевской роты, рот Михалева и Франца Звержховского, должны прорезать проходы на всей первой линии. Скрытно подойти к окопам, проверить их. Господа прапорщики лично участвуют. При отсутствии неприятеля пересекаем окопы и аккуратно, без шума продвигаемся ко второй линии проволочных ограждений. Тут нам придётся поработать очень оперативно. Там мы с вами пока не бывали, но есть данные разведчиков. Подготовив проходы, мы откатываемся в окопы первой линии и ждём наших. Общее наступление ориентировано на 2-00.
     – А если первые окопы будут заняты немцем? – поинтересовался Родимов.
     – Отходим, не вступая в бой. Желательно, чтоб немец не заметил, что мы у него хозяйничаем. Быстро возвращаемся, уточняем данные, а штаб скорректирует цели для артиллерии.
     – Эх и преподнесём мы с вами, Алексей Петрович, подарочек немчуре по случаю вашего дня рождения! Какой фейерверк в вашу честь устроят!
     – Да уж, запомнят они этот денёк! В хороший день вы, ваше благородие, родились, родовой![1]
     – Как бы не сглазить, ребята! Даст Бог, вся родова нам поможет! Кстати, подполковник сказал, что меня тут какой-то старик разыскивал. Никому не попадался? Что за старик?

Ленинград, 1983

     – Первую линию мы прошли гладко, можно сказать, образцово-показательно. Держали дистанцию, метров пять-шесть. По заранее подготовленным участкам пустили специально отобранных людей из других рот. Мы могли твёрдо гарантировать, что этот этап заграждений наш полк проскочит минут за пять-семь, без задержки. Первые немецкие окопы оказались пустыми и чистыми. Получалось, что неприятель ушёл оттуда несколько дней назад. Ни Зиновьева, ни меня это ничуть не смутило. Мы были на таком кураже и не сообразили, что пустые окопы могли означать!
     – И что же это означало? – заинтересовалась Мариночка. Она сидела на своём месте, в дверях, и слушала медленный и тихий рассказ старика, почти затаив дыхание. Доктор Надеждин по-прежнему располагался на соседней кровати, стиснув одну из подушек. Почему-то так ему было слушать легче.
     – А означало это, что немец знал о времени нашего броска и заранее отошёл на новые укреплённые позиции, увеличив расстояние между нашими окопами в несколько раз. И по этому чистому полю, загромождённому многорядной проволокой и рогатками, он мог беспрепятственно вести огонь, не опасаясь, что заденет своих. А наши были бы как на ладони и даже в окопах первого ряда не укрылись бы как следует. Они же открыты были как раз в сторону немцев, да и пристреляны наверняка!
Алексей Петрович, прищурив глаза, смотрел куда-то поверх головы медсестры Мариночки, будто видел панораму поля боя. Ясным, сильным голосом продолжил свой рассказ:
     – Мы обсудили ситуацию с прапорщиками и решили немедля продвигаться далее. Немецкие окопы, в которых мы сидели и передыхали, были существенно глубже наших, на полметра, не менее.
     – Так это же хорошо, – подал голос Антон Данилович, – укрытия больше!
     – Не скажите, доктор, хорошо для того, кто сидит на дне окопа. А для того, кому надо быстро и незаметно выбраться, – большое неудобство, хоть и без насыпи. Наверх пришлось карабкаться, подсаживая друг друга. Первые выбравшиеся вынуждены были оставаться на месте почти во весь рост, вытягивая остальных. Естественно, степень скрытности мгновенно сошла к нулю. Несколько секунд, может, десять, может, больше, – мы все разом оказались на бруствере, стоя во весь рост. Но этого времени оказалось более чем достаточно. Заурчали автомобильные моторы и вспыхнул яркий свет. Мы стояли под светом прожекторов, как на арене цирка. Наверное, немцы очень веселились, видя нашу растерянность. Тут же ударили пулемёты. Мы попа;дали, кто на бруствер, кто обратно в окоп. Не могу сказать, сам я упал или нет и был ли я ранен сразу. В тот момент ничего не почувствовал. Я был ошеломлён и разозлился до невозможности. Что-то кричал, пытаясь взобраться наверх. Меня кто-то держал. Но тут к пулемётам присоединились пушки. Меня раздавило и отбросило навзничь. Сверху, словно взмахнув крыльями, упало что-то тёмное и тяжёлое, накрыло полностью.
     Иванов замолчал, переводя дыхание. Ни Мариночка, ни доктор не шевелились, боясь нарушить воцарившуюся тишину... Через минуту Алексей Петрович продолжил, ровно и спокойно, словно пересказывал прочитанный когда-то чужой ему рассказ:
     – Потом, много позже, в Петрограде мы говорили с Юрьевым. Он попал в один со мной госпиталь в конце семнадцатого года, уже в чине штабс-капитана. В тот день, вернее, в ту ночь, поистине ночь Сварога[2], по другому и не назовёшь, нам с ним крупно повезло, мы остались живы. Его сильно контузило, а я, получив рваные осколочные раны, оказался недалеко от него. И Юрьев, придя в себя, обследовав ближайший сектор окопа, смог указать похоронной команде оставшегося в живых.
     Прапорщиков, так же, как и меня, солдаты первыми сбросили обратно в окоп, принимая пули и осколки на себя. Францу это, правда, не помогло. Он получил четыре пули в живот и умер от ран в ходе транспортировки на перевязочный пункт полка. Чудом остался в живых только Юрьев, больше никого. За нами на рассвете и прислали-то похоронную команду, а не санитаров.
     Меня спасли два чудесных события – нечто свалившееся на меня с началом артобстрела, благодаря чему я получил ранение только от первого залпа, и мадмуазель Бово, которая, с французской бесшабашностью наплевав на опасность, пришла вместе с похоронной командой. Нашла меня и своей умелой перевязкой спасла от полной потери крови. Ругаясь по-страшному, заставила на носилках перетащить меня в первую очередь в лазарет. Юрьев из-за контузии слов, правда, не слышал, но уверял, что по личику Анни было понятно, что выражения очень убедительные.
Вот с тех пор, доктор, я не праздновал более свой день рождения и не могу спать в эту ночь.
     Мариночка бесшумно переместилась в палату, чуть присела на краешек кровати Иванова и сжала его холодную сухую руку, совсем по-детски шмыгнула носом. От тепла её руки Иванов вздрогнул и как будто «вернулся». Он посмотрел на милое живое лицо и почувствовал, что его щёки тоже стали влажными.
Доктор Надеждин прокашлялся и спросил внезапно севшим голосом:
     – А что же наступление?
     – А наступление перенесли.
     – Как это перенесли? Разве так бывает?
     – Бывает... Сразу после полуночи, когда мы были уже в немецких окопах, от командующего в штаб полка поступила телефонограмма о переносе времени наступления с двух часов ночи на двенадцать часов дня. Само собой, нас предупредить никто и никак уже не мог. Полк пошёл нашим же маршрутом, но уже при белом свете и по пристреленному неприятелем полю. Проходы через следующую линию проволочных заграждений, конечно же, никто не пробил, некому было. Ребята рубили проволоку топорами и лопатами. Думаю, что вы понимаете, каков был результат. Немцы практиковались в стрельбе, как в тире. От полка осталось одно название. По сути, это был его второй крупный бой, он же и последний. Полк, вернее, то, что осталось, был направлен на отдых и переформирование. Я это так хорошо знаю, потому что мой рядовой Юрьев имел возможность, став офицером, выяснить основные обстоятельства и рассказывал потом мне. Как мы с ним с ума не сошли, не представляю. Очень тяжело осознавать, что ты не Отечество защищал, а был обычным пушечным мясом...
     – Получается, что это было предательство, – задумчиво произнесла Мариночка.
     – Назвать это стечением обстоятельств у меня язык не поворачивается, – ответил Иванов. – И время от времени мне снится эта наша «ночь Сварога». Иногда этот сон провоцирует сердечные приступы. Вот так я у вас и оказался в этот раз.
Тишину палаты прервал показавшийся резким телефонный звонок, и Мариночка ринулась к сестринскому посту.
     – А ранение у меня оказалось тяжёлое и очень неприятное. Раны заживали крайне долго, часто нагнаивались. Плечо и рука долго не работали. Так что в госпитале я провалялся до конца семнадцатого года и все революционные события, как это ни стыдно говорить, почти пропустил.
Иванов попытался произнести последнюю фразу шутливым тоном, но, глядя на печальное лицо доктора, передумал и уже серьёзно закончил:
     – Но это уже совсем иная история и ко дню рождения отношения не имеет.
     – Но это может иметь отношение к вашим приступам. Надо провести дополнительные обследования. Шутка ли, такие ранения и такая психическая реакция! – начал было доктор.
     – Зачем уже, Антон Данилович? – улыбнулся Иванов. – Дайте уж мне, старику, спокойно отойти. Хорошо, хоть не в одиночестве и не в канаве где-нибудь... Спасибо вам.
     – Алексей Петрович! Что вы...
     – Доктор, – позвала из коридора Мариночка, – вам надо срочно спуститься в приёмный покой, по скорой привезли.
Надеждин встал и крепко пожал руку Алексея Петровича.
     – Идите, Антон Данилович, не волнуйтесь. Теперь ничего страшного нет. Я отдохну.

                Конец 2-й части.
Благодарю всех, кто вместе со мной почтил память воинов. Низкий поклон.

мне бы очень хотелось, чтобы все, кому история пришлась по душе, получили полное представление и прочитали книгу полностью.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. 21 сентября – день осеннего равноденствия, рождество пресвятой Богородицы, день рода и рожениц, день Сварога. В этот день было принято вспоминать усопших родственников. Древние славяне верили, что из-за своей близости ко дню равноденствия День Сварога обладает невероятно мощной энергетикой очищения. Сварог – один из верховных и самых сильных языческих божеств, которое, по мнению древних славян, имело почти безграничную власть. Кроме того, это день победы русских княжеских полков над татаро-монголами на Куликовом поле в 1380 году.

2. Ночь Сварога – название тёмного тяжёлого времени в славянской традиции, когда наша солнечная система проходит через пространства Тёмных Миров. В арийской или индийской традиции это явление называется Кали-Юга.