Гаральд и Астильба Часть1

     Это  был  изумительный,  прекрасный,  замечательный,  лучший  на  свете  тир!! Что-либо  подобное   трудно   себе  представить!  Украшенный  белоколонным  портиком,  обсаженный  по  периметру  рододендронами  и  остролистом,  тир  смотрелся  как  настоящий  античный  храм,  а  назывался  он  -  «Двенадцать  подвигов  Геракла»  и  вот  почему.  Мишени,  развешанные  на  стенде  для  стрельбы,  были  сделаны  в  виде  отрицательных  персонажей  знаменитых  геракловых  похождений,  то  есть  в  виде  всех  тех  зверей  и  чудищ,  которых,  согласно  мифам,  приходилось  побеждать  великому  сыну  Зевса  и  Алкмены. 
 Тут  были  и  Немейский  Лев,  и  Лернейская  Гидра,  и  Стимфалийские  птицы,  и  Эриманфский  вепрь,  и  Атлант,  держащий  на  плечах  небесную  твердь;  Стоглазый  Аргус,  бессменный  страж  Аида,  тоже,  конечно,  тут  присутствовал, ну  и  все  остальные,  разумеется.
  Образы  монстров  поражали  мастерством  исполнения.  Их художественная  выразительность  была  выше  всяких  похвал! О  необыкновенных  мишенях  стали  говорить   задолго  до  открытия,  и  не  успел  папаша  Вольфрам,  хозяин  тира,  прибить  над  воротами  табличку  «Добро  пожаловать»,  как  народ  валом  повалил  в  его  заведение.
  С  первого  же  дня  тир  оказался  переполнен  до  отказа.  От  желающих  проверить  твёрдость   руки  и  остроту  глаза  на  геракловых  протеже  не  было  отбою, поэтому  пальба  в  тире  гремела,  не  умолкая,  с  раннего  утра  и  до  позднего  вечера.
  Наши  края  издревле  славились  искусными  оружейниками  и  стрелками.  Немало  любителей  камерной  стрельбы  пожелали  сразу  же  отметиться  в  тире,  показав себя  с  лучшей   стороны. Спустя  совсем  недолгое  время  красочный  гераклов  зверинец  был  вдоль  и  поперёк   изрешечён  меткими  попаданиями;  почти  каждую  ночь Вольфрам подкрашивал  и  подлатывал   своих  деревянных  питомцев,  едва  успевая  приводить  их  в  порядок.  Но  вскоре  выяснилось,  что  один  персонаж  не  нуждается  в  том,  чтобы  его  приукрашивали. То   была  Лернейская  Гидра.  Сейчас  трудно  вспомнить,  кто  первый  обратил  на  это  внимание,  но  в  неё  почему-то  невозможно  было  попасть.  В  отличие  от  своих  мифических  собратьев,  сбиваемых  по  нескольку  раз  на  дню,  Гидра  уверенно  и  непоколебимо  восседала  на  стенде,  как  на  королевском  троне,  с  гордостью  вздымая  вверх  свою  приплюснутую  гадючью  голову.  Пули,  словно  заговорённые,  обходили  её  стороной.
 
  Тир  пользовался  огромной  популярностью  среди  местного  населения.  Вечерами  в  нём  собиралась  самая  разношёрстная  и  зачастую  небезопасная  публика,  от  которой  можно  было  ожидать  чего  угодно.  Помимо  охотников,  составлявших  основную  массу  посетителей,  сюда  приходили  контрабандисты,  золотодобытчики,  ловцы  туканов,  искатели  жемчуга,  чёрные  гробокопатели,  наёмные  убийцы,  солдаты  горной  стражи.  Все,  для  кого  огнестрельное  оружие  являлось  не  просто  средством  самозащиты,  а  прямым  источником  доходов,  любили  потренироваться в  стрельбе  по  оригинальным  фигурам.  Неуязвимость  Гидры,  становившаяся  с  каждым  днём  всё  очевиднее,  отчаянно  всех   интриговала.  Суровые  и  молчаливые, местные  головорезы  заявлялись  в  тир  со  своим  оружием,  сами  чистили  стволы,  сами  заряжали  ружья,  бились  друг  с  другом  об  заклад,   тщательно  целились, стреляли  в  Гидру  со  всех  мыслимых  позиций  и…  не  попадали.  Происходило   нечто  необъяснимое!!

  Наконец,  папаша  Вольфрам,  видя,  какую  из  этого  можно  извлечь  выгоду,  распорядился  делать  ставки  на  Гидру,  как  на  скаковую  лошадь.  И  сам  первый  назначил  награду  за  неё  в  размере  десяти  золотых.  Жест  столь  неслыханной  щедрости  со  стороны  хозяина  тира  ещё  больше  раззадорил  стреляющих   игроков.  Ажиотаж  вокруг  Гидры  усилился,  ставки  на  неё  росли  с  каждым  днём,  но  никаких  реальных  изменений  это  не  приносило.  Лернейское  чудище  было  неуязвимо,  как  Ахилл.

  Когда  у  Вольфрама  интересовались,  почему  так  происходит, он  только  плечами  пожимал. «Всё  было  бы  слишком  просто,  если  рассуждать  с  примитивной точки  зрения, -  обычно  говорил  он,  усмехаясь  в  седые  усы.  –  Сахарная  голова  потому  и  носит  такое  название,  что  состоит  вся сплошь  из  сахара.  Но  мозгов-то  в  ней  всё  равно  нет  и  не  будет,  хоть  она   и  сладкая  на  вкус.  Приходите  и  стреляйте,   попадайте,  если  можете.  Это  всё,  что  я  могу  предложить! Но  при  этом  не  забывайте  одного,  -  назидательно  добавлял  он  всякий  раз,  -  дурман  победной  эйфории  быстро  выветривается,  на  смену  ему  приходят  слёзы  горького  прозрения».
  Тогда  я  не  понимал,  о  чём  он  говорит:  смысл  сказанного  дошёл  до  меня  значительно  позже…

  В  тире  Вольфраму  помогала  рыжеволосая  Астильба,  которая  приходилась  ему какой-то  дальней  родственницей,  чем-то  вроде  внучатой  племянницы.  Девушка  разносила  напитки,  убирала  грязную  посуду,  сметала  с  полу  отстрелянные  гильзы,  в  то время  как  дядя  занимался  главным   -  руководил  у стойки  организованной   стрельбой  /следил  в  основном  за  тем,  чтоб  захмелевшие  клиенты  не  продырявили  друг  друга/.  Иногда,  когда  наплыв  стрелков  был  слишком  велик,  Вольфрам  поручал  ей  перезаряжать  ружья,  но  и  с  этими,  совсем  не  женскими  обязанностями  Астильба  справлялась   превосходно.  Всё  ей  удавалось  на  славу!  Всё  ладилось  в  её  руках.

  Она  была  чудо  как  хороша,  эта  Астильба!   Кожа  у  неё  была  светлая  и  блестящая,  как  латунь,  а  глаза  -  словно   два  гранёных  изумруда!   Когда  она  задерживала  на  чём-либо  свой  взгляд,  её   глаза  начинали  переливаться  и  мерцать,  подобно  настоящим  драгоценным  камням.  Все  мнения  о  её  внешности звучали  в  превосходной  степени,  хотя  в  сравнительных  оценках  наблюдалось  некоторое  расхождение.  Одни  утверждали,  что  она  похожа  на  царицу  Савскую  с  полотна  Тинторетто,  другие  сравнивали  её  с  Еленой  Прекрасной  Анджело  Кановы,  третьи  -  с  Клеопатрой,  в  любом  случае,  в  тире   она  являлась  предметом  обожания  почти  всех  лиц  мужского  пола.
  Мне,  увы,  тоже  не  удалось  избежать  стрелы  Купидона,  отравленной,  как  и  для  многих,  ядом  безответной  любви.  И  я,  попав  под  магнетическое  обаяние  рыжеволосой  чаровницы,  увяз  в  нём,  как  муха  в  паутине!  Горько  было  сознавать  бесполезность  всех  своих  любовных  устремлений,  но  эти  чувства  я  старался  держать  при  себе,  опасаясь  сделаться  объектом  всеобщих  насмешек.

  Дело  в  том,  что  Астильба  отличалась  весьма  своенравным,  строптивым  и  капризным  нравом;  она  вела  себя  более  чем  независимо  и  никому  не  отдавала предпочтения.  У  неё  был  чересчур  бойкий  и  острый  язычок,  с  помощью  которого  она  сбивала  спесь  с  самых  рьяных  своих  поклонников,  среди  которых,  надо  заметить,  попадались  весьма  завидные  женихи.  Ещё  она  любила  подтрунивать  над  незадачливыми  стрелками,  и  нередко  её  шутки  приводили  к  взрывам  гомерического  хохота  в  зале, заставляя  неудачника  заливаться  краской  стыда.  Причём  в  первую  очередь  от  колкостей  её  страдали  именно  те,  кто  слишком  настойчиво  оказывал  ей  знаки  внимания.

  Такое  бездумно-жестокое  насмешничество  заставляло  меня  всё  время  держаться  настороже;  оно  же  являлось  главной  причиной  моих  любовных  страданий. Компенсировать  пробел  в  способностях,  отпущенных  мне  природой,  было  нечем.  Мало  того,  что  моя  опытность  в  амурных  делах  оставляла  желать  лучшего,  так я   ещё  и  стрелял   далеко  не   блестяще. 

  Вот  однажды,  посмотрев  как-то  на  нелепо-бесполезную  пальбу,  затеянную  в  очередной  раз  вокруг  Гидры,  Астильба  как  бы  невзначай  обронила  что-то  про  оскудение стрелковых  талантов на  нашем  Аквамариновом  побережье.

  -  Видать,  совсем  перевелись  у  нас  настоящие   Вильгельмы  Телли,  -  ни  к  кому  не  обращаясь,  проговорила  она,  изумрудно  поблёскивая  своими  зелёными  глазами,  -  если даже  в  таком  могучем  отряде  вольных  охотников  не  найдётся  ни  одного,  кто  смог  бы  обуздать   непокорную  Гидру?!  А  может,  награда  не  столь  высока,  как  хотелось  бы,  и  никого  не  прельщают  эти  несчастные  десять  золотых?!  Тогда,  быть  может,  чувственность  и  сладострастие  помогут  одержать  победу  кому-нибудь?!
 
  Никто  в  ответ  не  произнёс  ни  слова  -  так  всем  сделалось  стыдно,  а  она, оглядев  с  усмешкой  взмыленных,  раскрасневшихся  от  чрезмерного  усердия  стрелков,  вдруг  сказала,  что  наградит  своим  поцелуем  победителя  Гидры,  если  таковой,  конечно,  отыщется.
  Да-да,  так  она  и  сказала,  что  первый  свой  весенний  поцелуй,  горячий  и  откровенный,  подарит  тому,  кто  сумеет  продемонстрировать  подлинное  мастерство  владения  оружием  и  поразит  доселе  непоражаемое.
 
  -  Да  только,  увы,  целоваться,  видимо,  придётся  разве  что  со  старым  Орионом,  -  притворно  вздохнув,  добавила  она,  указав  на  горбатого,  кривого  на  оба  глаза  сторожа  Ориона,  бывшего,  по  слухам,  в  молодости  непревзойдённым  уткобоем. -  Других  кандидатов  на  лавры  победителя  здесь,  похоже,  нет.

  Слова  эти  глубоко  запали  мне  в  душу;  казалось,  они  были  обращены  именно  ко  мне.   Я  вдруг  понял,  что  это  -  единственный  мой  шанс  как-то  изменить  ход  событий:  обратить  на  себя  внимание  и, может  статься,  подобрать  ключ  к  сердцу  гордой  красавицы.  Однако  что  я  мог  сделать?!  Стрелок,  как  уже  упоминалось,  из  меня  был  никакой,  а  полагаться  на  удачу  также  не  имело  смысла;  ибо  глупо  полагаться  на  то,  что  безотказно  изменяет  тебе  всю  жизнь.  Да  и  вообще,  возможно  ль подчинить  заданные  обстоятельства  человеку,  который  постоянно  становится  их  рабом?!

   От  старых  людей  мне  не  раз  доводилось  слышать  о  способе,  к  которому  прибегали  порой охотники,  когда   требовалось  идти  в  места,  стопроцентно  кишащие  нечистью  и  где,  помимо  ловкости  и  умения,  требовалось  ещё  покровительство  высших  сил.  Неустрашимые  звероловы  заряжали  в  таких  случаях  ружья  серебряными  пулями,  после  чего  отважно  забирались   в  самые   глухие,  непролазные  чащи;  оттуда  они  возвращались  целые  и  невредимые,  да  ещё  несли  в  руках  желанную  добычу. Все  их  считали  героями,  пели  им  славословия  и  воздавали соответствующие  почести.
 Такой  странный  вид  охоты  наверняка  приносил  свои  плоды,  потому  что  рассказов  на  эту  тему  имелось  великое  множество.  В  старину   считалось,  что  серебро  способно  развеять  любые  колдовские  чары.  Оно  будто  бы  обладало  очищающими свойствами,  перед  которыми  не  мог  устоять  ни  один  оборотень;  стрела  с  серебряным  наконечником,  пущенная  из  лука,  могла  сокрушить  любое  дьявольское  наваждение.

  Конечно,  я  был  далёк  от  мысли  считать  мишень  полноценным  оборотнем,  но  кто  мог  поручиться  за  то,  что  здесь  не  имела  место  какая-то  особая  чертовщина?! Как  иначе  объяснить  ту  удивительную  неприкосновенность  Лернейской  гадины на  протяжении  столь  долгого  времени?!  Всё  это  явно  было  неспроста!  И  явно  носило  отпечаток  нездоровой  эзотерики!   Короче  говоря,  после  недолгих  колебаний   я  решил  перелить  на  пулю  свой  фамильный  крест,  который  постоянно   носил  на  груди.  Он  был  сделан  из  чистого  серебра  и  вполне  годился  для  этой  цели.  Разумеется,  я  не  мог  не  сознавать,  что,  поступая  таким  образом,  беру  грех  на  душу  -  /подумать  только  -  отливать  из  креста  пулю!/ -  но  иного  выхода  у  меня  не  было. Никаких  других  серебряных  изделий,  увы,  в  моём  распоряжении  не  имелось.
   ……………………………………………………………………………………………….

  Уже  на  следующее  утро  я  стоял  у  дверей  тира,  держа  в  кулаке  заново  отлитую  пулю  с  такой  осторожностью,  словно  это  было  чудесное  ячменное  зерно  из  детской сказки.  Отсутствие  нательного  креста  отзывалось  в  груди  нехорошим  обжигающим  холодком,  но  я  старался  не  обращать  на  это  внимания.  Все  соображения  духовного  порядка  временно  отодвигались   на  второй  план.  Я  был  полностью  нацелен  на  предстоящий  поединок  с  Гидрой,  и  предвкушение  скорого  триумфа  приятно  туманило  мозг  картинами  соблазнительных  перспектив.  Слава  победителю!  -  беззвучно  шептали  мои  губы,  когда  я  переступал  порог  великого  стрельбища.

  В  тире,  как  всегда,  было  полно  народу.  Разгорячённые спиртным,  посетители  громко  спорили  между  собой,  палили  из  ружей   по  мишеням,  бранились  в  случае  промаха  или  поднимали  дикий  рёв  при  метком  попадании -  разноголосица  не  утихала  ни  на  минуту. Лернейская  Гидра  продолжала  оставаться  на  своём  особом,  царственном  положении. Она  была  всё  так  же  неуязвима  и  недосягаема  для  всех;  холодное  презрение  сквозило  во взгляде,  коим  она  озирала  собрание  нетрезвых  рыцарей,  боровшихся  между  собой  за  право  решающего  выстрела.

  Астильбы  в  тот  день  в  тире  не  было  -  мне  сообщили,  что  она  отлучилась  по  делам  -  но  я  был  этому  только  рад. Наблюдательность  девушки  и  её  острый  язык  могли  сослужить  мне  дурную  службу.  Я  опасался,  что  если  она  слишком  пристально  взглянет  на  меня  в  момент  стрельбы  или,  не  дай  бог,  отпустит  какую-нибудь  шутку  по  моему  адресу,  моя  рука  дрогнет,  и  я  промажу,  невзирая  даже  на чудесное  серебро.
 
 И  вот,  приблизившись  к  стойке  и  приняв  для  храбрости   пинту  коньяка,  я  громко,  во  всеуслышание,  заявил  о  намерении  сокрушить  одним  выстрелом  самую  неприступную  твердыню  «Двенадцати  подвигов». И  сразу  выложил  в  качестве  залога   чек,  куда  была  вписана  стоимость  всего  моего  невеликого  имущества  /решив  играть  в  открытую,  я  сознательно  сжигал  за  собой  все  мосты/.
 В  тире  тотчас  всё  смолкло.  Прекратилась  пальба,  затих  оркестр,  непрестанно игравший  охотничьи  марши.  Прикрыли  рты  даже  самые  развязные   горлопаны.  Все  уставились  на  меня,  как  на  человека,  решившего  заключить  сделку  с  дьяволом.  Кровь  отхлынула  от   моего  лица,  когда,  выбрав  самое  большое  ружьё,  я  стал  заряжать  его  волшебным  снарядом.  Наверное,  в  ту  минуту  вид у  меня  действительно  был  столь  отрешённый,  что  кто-то  даже  произнёс:  «Остановите  этого  безумца,  пока  не  поздно!»  Но  никто  не  посмел  приблизиться  ко  мне.  Я  же,  стараясь  сохранять  хладнокровие,  занял  свободное  место  у  стойки,  так  же  спокойно,  безо  всякой  суеты,  прицелился  и  нажал  на  курок…

  Сперва  я  не  понял,  что  произошло.  После  того,  как  прогремел выстрел,  на  миг  всё  словно  оцепенело.  Но  едва  успел  рассеяться  дым,  тишина  взорвалась  громом  оваций!  Зал  забурлил  -  цель  была  поражена! Да-да,  простреленная  насквозь  Гидра  валялась  на  полу.  Я  пробил  ей  правый  глаз,  и  сила  удара  оказалась  столь  велика,  что  Гидра  не  просто  перекувырнулась  через  голову  и  повисла  на  крючке,  как  остальные  мишени, -  нет!  Она  свалилась  со  стенда  на  пол,  причём  падение  её  было  ознаменовано ужасающим  гулом  и  треском.
  Вокруг  поднялось  нечто  невообразимое.  Стены  зала  задрожали от  восторженного  рёва.  В  клубах  сизого  дыма,  в море  рукоплесканий  я  с  трудом  различал  очертания  улыбающихся  лиц,  круживших  передо  мной  нескончаемым  хороводом.  Мне  жали  руки,  хлопали  по  плечам,  целовали,  обнимали,  поздравляли  с  победой,  предлагали  выпить  на  брудершафт,  интересовались,  как  я  собираюсь  распорядиться  призовой  суммой  -  всё  проносилось  мимо  меня,  будто  в  каком-то  невероятном  сне.  Оглушённый,  безучастный  ко  всему,  я  стоял  и  молча  смотрел  на  Гидру,  распростёртую  у  моих  ног.  Даже  в  поверженном  своём  состоянии  она  продолжала  вызывать   безотчётный  трепет.  Кумиры,  сброшенные  с  пьедестала,  жестоко  мстят  за  своё  унижение,  -  вдруг  подумалось  мне.
  Потом,  не  сразу,  а  постепенно,  до  меня  стала  доходить  суть свершившегося.  Струя  тёмного  вдохновения  ещё  освежала  моё  лицо,  но  победителем  я  себя  почему-то  не  чувствовал.  Безумие  подкрадывалось  ко  мне  с  коварством  лисицы, приметившей  крохотную  лазейку  в  углу  курятника.  Постыдная  дрожь  сотрясала   моё  тело. Наконец,  так  и  не  проронив  ни  слова,  я  развернулся  и,  протолкавшись  сквозь  толпу  почитателей,  вышел  из  зала.  Я  даже  не  стал  забирать  золотые  монеты,  полагавшиеся  мне  по  праву. Материальные  блага  меня  уже  не  интересовали.  Теперь  мне  хотелось  одного:  тишины  и  покоя.  И  ещё  я  жаждал  поскорее  увидеть  Астильбу.  Образ  рыжеволосой   сильфиды  властно  манил  меня  за  собой.  Её  поцелуй  -  вот  что  являлось  для  меня  наивысшей   наградой!..