ДЕД

Петербургский рассказ.

1.
   Григорий Михайлович Пестов родом из интеллигентной семьи, в которой понимали и уважали инерцию мышления. Фантазия, противоположная инерции мышления, хороша для фантастов, изобретателей новых смыслов,- полагал Пестов, - а в реальной жизни фантазия вредна, ибо попирает узаконенное, насмехается над привычным, превращает порядок в хаос...  Да ладно, мой рассказ не место соглашаться с моим персонажем или вступать с ним в полемику. Не менее четырех поколений Пестовых зарабатывали на жизнь умственным трудом - либо врачебным, либо педагогическим. Случались, конечно, исключения, например, в самом конце девятнадцатого века один из Пестовых прожил свою деятельную жизнь жандармским офицером... Впрочем, и жандарм вполне умственная профессия, если в неё включены мыслительные способности. Главное, чтобы они были - эти способности, а у Пестовых они были, и фамилия ими дорожила, например, не тратила их на выбор имён для нарождавшихся Пестовых. Рождались в этой фамилии всегда мальчики, к чему  Пестовы  давно привыкли, не тратили мозги на генеалогический ребус, а просто называли чадо по очереди то Гришей, то Мишей. И пусть на нашем Григории Михайловиче инерция дала сбой - его жена...  а женился он поздно, в тридцать восемь...  его жена была еще старше на пару лет и не могла иметь детей - что поделаешь? надо смириться! исключение только подтверждает правило... И он перестал думать о наследнике: думай, не думай... Напрягать извилины стоит лишь тогда, когда от напряжения ожидается польза, во всех иных случаях надо беречь свой церебрум, он ведь тоже изнашивается, значит в инерции мышления имеется немалый резон, - именно так  рассуждал герой моего рассказа, очередной Григорий Михайлович, в тот памятный день, когда и случился пассаж, к которому я не спеша приближаюсь: Пестову стукнули  юбилейные шестьдесят, тик-в-тик. И хотя с того церемониального дня прошло много лет, Григорий Михайлович ничего не забыл, и причина вовсе не в юбилее - юбилеи что? красивая пена, трескучий фейерверк - они старятся вместе с нами, теряют новизну, радость...  а в тот дождливый день юбиляра ударило другое событие, казалось бы, ерундовое, но только на первый, не зоркий взгляд, ведь именно оно стало  незабываемым, ранящим.  Словно острый осколок впился Пестову в сердце. Здесь надо уточнить одно жизненное обстоятельство: очень многих людей годы одолевают легко: руки дрябнут, на боках обвисает кожа, радикулит в спине, в коленях артрит, в мозгах деменция... И всё это не про нашего Пестова! Учитель в свои шестьдесят легко взбегал по школьным ступеням.   Он и сегодня активен, азартен, остёр умом, хотя под восемьдесят - это, конечно, не удовольствие, чего скрывать: и одышка, и лысина, и морщины...  а только - будем честны - одышка и всякое такое далеко не всегда указывают на возраст - взгляните на пивного фаната с очевидным брюшком, с хрипами в пищеводе - убедились?! а бироману только чуть-чуть за тридцать. И лысину на своей полусфере теперь оборудуют многие совсем молодые мэны - это, видите ли, модно...  Никто ведь не согласится признать, что умный волос без сожалений  покидает никчемную полусферу, населенную "тараканами". А у Григория Михайловича и под восемьдесят  "котелок" варит толково, - чего уж беспокоиться о деятельности "котелка" в шестьдесят, когда школьный учитель Пестов сыпал в преподавательской еврейскими анекдотами и теми, что от "армянского радио", не думал ни о какой пенсии и знал наизусть множество русских стихов - как из учебной программы, так и сверх.   А вот зачем в Петербурге надо, выходя на улицу, всегда брать с собой зонтик, не глядя в синее небо - на эту тему не напрягался. Включалась инерция мышления и подсказывала верный ответ: петербургское небо так коварно...

2.
   Григорий Михайлович по-петербургски... Хотите: по-ленинградски? Пусть, хотя Ленинград это всё равно Петербург, борзо переназванный оголтелым режимом, а жители-то остались те же. Они с восемнадцатого века говорят дождь, а не "дожжь"; четверг, а не "четверх"; конечно, а не "конешно"; поребрик, а не "бордюр". Они более других горожан консерваторы, просветители, библиофилы, интроверты. Они влюблены в свой город и готовы часами говорить об эклектике и модерне. Они настолько привыкли к непогоде, что сделали зонт, галоши и плащ атрибутами своего "эго". Странно ли, что в тот октябрьский день, когда и случилось... то, что случилось, из нормально оловянного петербургского неба  сыпал мелкий, колючий дождь, абсолютно непохожий на манну, а по краям мостовых  вдоль тротуаров в оловянные лужи текли оловянные ручейки, и Григорий Михайлович, по-петербургски отгородив затылок от неба чёрным зонтом, мысленно сожалел, что время галош отошло в прошлое. Как хорошо, думал он, жилось интеллигенту в эпоху галош. Блестящие, на красной подкладке, они не только оберегали ноги от промокания, но и подсказывали...  безо всяких слов красноречиво подсказывали местному человечеству, кто именно "шлёпает в луже".  Как там у Мандельштама...  "Для резиновой калоши настоящая беда, если день - сухой, хороший, если высохла вода. Ей всего на свете хуже в чистой комнате стоять: то ли дело шлёпать в луже, через улицу шагать." - А в самом деле, думал Пестов, как правильно: галоша? или калоша? Га или ка? Маяковский, к примеру, настаивал на своём: "Дождик, дождь впустую льёшь - я не выйду без галош. С помощью Резинотреста мне везде сухое место." - Языковеды так и не ответили на профессиональный  вопрос... А сниму-ка я денег со сберкнижки: жена, поди, потратилась на праздничный стол. - И с этой мыслью школьный учитель в приподнятом настроении бодро втиснулся в небольшое помещение "Сберегательной кассы", переполненное посетителями, столкнулся с одним имяреком, желающим своих денег, с другим, резко развернулся, чтобы выйти... - Пестов избегал всяческой тесноты, полчаса назад он, к примеру, хотел зайти в гастроном и купить граммов триста свежайшей розовой ветчины, коя здесь всегда была безупречной свежести, и кою опытная продавщица длинным, острым ножом ловко нарезала прямо с кости, и коей даже гурман мог насладить своё избалованное  чрево, но за ветчиной - с улицы было видно - стояла густая, потная очередь, поэтому Пестов в гастроном не зашел. А со сберкассой, вот, обмишурился и, чтобы успокоиться, начал что-то тихо ворчать себе под нос... как вдруг услышал детский, громкий и резкий голос: "Чё толкаешься, дед!"

3.
   Григорий Михайлович не сразу соединил скрипучий фальцет недовольства со своей личностью. Он механически посмотрел на источник фальцета: мелкорослого пацана с острым носом, ехидным взглядом...
- Вы это мне, отрок? - Учитель привычно с юным поколением был на "вы".
- А чё? Низзя?
- "Низзя"... - передразнил пацана Пестов и тут же пожалел о своей несдержанности. Учитель по определению не должен становиться на одну доску с учеником, он опытнее, он грамотнее, поэтому интеллектуально сильнее и не имеет права злоупотреблять своей силой. Уважение ученика к учителю достигается и поддерживается непременным уважением учителя к ученику, и только уважение даёт право учителю требовать - уважительно требовать, но никак не кричать, не дразнить, не понукать... Григорий Михайлович придерживался именно таких отношений, он называл их якорями интеллигентности. Да вот сорвало Пестова с  якорей: внезапное обращение: "дед" - вогнало его в смятение... и даже более, чем в смятение - в шок! в ступор! Шестидесятилетний учитель, живущий в окружении горластого, пронзительного школьного ребячества с его беспечностью и веселым сумасбродством, не мог не перенять от окружения те же качества. Он не то чтобы ощущал себя тинейджером, а легко отзывался на ребячьи забавы: весело вскрикивал, подмигивал, взмахивал руками... Он привык к детскому обожанию, ученики любили его за лёгкость и остроумие, считали "своим", и за то еще любили, что он не "математик", не "химик" - не мучит класс фор... Да! забыл рассказать, что учитель Пестов не называл своих школьников "детьми", "ребятами" или как-то так - никогда не называл: весь этот куцый синонимический ряд казался ему неподходящим, унижающим юные личности, поэтому он, по определению не муча класс формулами, обращался к ученикам возвышенно: "уважаемая аудитория!" ...Уважаемая аудитория, хотите из Пушкина? - и одаривал слушателей красивыми ямбами или дактилями, включая и те, что содержали эротическую романтику. Он никогда не делил поэзию на "до 16-ти" и "после 16-ти", а только на "талантливые стихи" и "другие". Он понимал и убеждал всех, включая директора школы, что понятия "талантливые стихи" и "неприличные стихи" "суть две вещи несовместные": талантливое в силу своих достоинств не бывает вульгарным - да! талантливое не виновато, что мы ханжи.  Директор Марьиванна  категорически не соглашалась, но у неё не было аргументов против Григория Михайловича... против Пушкина и Лермонтова. Она была всего лишь обществовед. Даже не историк. ...Уважаемая  аудитория! хотите из Пушкина? Вундэрбар! Слушайте: "Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем, восторгом чувственным, безумством, исступленьем, стенаньем, криками вакханки молодой, когда виясь в моих объятиях змеёй, порывом пылких ласк и язвою лобзаний она торопит миг последних содроганий! О, как милее ты, смиренница моя!"...  Григорий Михайлович дочитывал стихотворение в неподвижной тишине классного восхищения и только когда заканчивал, от парт раздавалось: "во даёт!", "ха!", "сильно!", - простодушные мальчишечьи восклицания из той давней поры, когда "сильно" еще не превратилось в "круто". А девочки смущенно молчали, но и в молчании их слышалось обожание. Учителю радостно было чувствовать единение с "аудиторией" и в этом единении ощущать непреходящую молодость... теперь жестоко оборванную, даже, кажется, убитую резким, как выстрел, словом "дед".

4.   
   Григорий Михайлович шлёпал по лужам и молча полемизировал со своим альтэр эго.
- Неужели я и впрямь старый? Отнюдь!
- А чего бы ты хотел? Седьмой десяток маячит.
- Но я не чувствую! Не чувствую никакой старости. Сейчас вот возьму и перепрыгну через лужу. Ап! Вот! Почти перепрыгнул. И без разбега.
- "Атлет"! - насмехался внутренний голос. - Теперь выпрыгни из своего гастрита, убеги от хруста в шейных позвонках - давай! Не можешь...
- Хруст в позвонках ещё не старость. Подвигать головой, и хруст пройдет. Не позвонками жив человек, а чувствами и мыслями. Мои чувства и мысли молью не трачены. Не юны, да, но и не дряхлы.  Со мною мои ученики.
- "Мои ученики"... Разницу в возрасте посчитай.
- Не буду! Это чушь! Между нами и Лермонтовым сколько лет? Нисколько! "Белеет парус одинокий в тумане моря голубом! Что ищет он в стране далёкой? Что бросил он в краю родном? Играют волны - ветер свищет..." - Когда написано? Когда пережито? Да только вчера! 
- Гений, возможно, и не стареет, но ты ведь не гений. Посмотри в паспорт, дружок.
- Да разве по паспорту определяется возраст? Я же не в полиции и не в чиновной конторе. Я в активности, называемой: жизнедеятельность. Я дею! Я со своими учениками.  Я в диалоге с самим собой, и мой возраст определяется не формальной записью, а самосознанием...
- Разъякался, - насмехалось альтэр эго. - Твоё самосознание не застряло ли в прошлом? У жены спроси - она как никто ощущает реалии...
- Ну-ну!- сердился Пестов внешний. -  "Жена ощущает" - запретная тема. Казановой  никогда не был, согласен.  Едэм дас зайнэ - каждому своё. У меня свои ценности, и пока они мне в радость, я не стар.
- И в этом, Григорий свет Михалыч, твоя драма. Драма ведь не в самом факте, а в его категорическом неприятии. Пацан в сберкассе оглоушил тебя, а ведь по сути он прав.
- Нет, не прав! Ни за что! Никогда!

5.
   Григорий Михайлович был чертовски возбуждён, но всё явственней слышал в себе вздорного чёртика, булькающего словами из какого-то чужого словаря, и это Пестову было неприятно, он всё более ощущал себя неуверенно.  Чёртик бодал острыми рожками неприступную крепость под названием "Инерция мышления", и крепость реально превращалась в воздушный шарик. Теперь их было двое против одного учителя: чернявенький с колючими рожками и ехидное альтэр эго.
   - Успокойся, Михалыч, не пыхай ноздрями, а то с катушек слетишь, - щерилось  альтэр эго. -  Так распыхался, что прохожих не замечаешь. По лужам хляскаешь... Прими свою старость спокойно, с юмором, ведь, если разобраться, удовольствие дожить до старости дано не всем. А тебе повезло.
- Да-да, слышали байку... Пустословие одно. Со своей юной аудиторией  я на одной волне, и это для меня главное. Как мы вместе потешались над онегинским дядей "самых честных правил"! "Ему подушки поправлять, печально подносить лекарство, вздыхать и думать про себя: когда же чёрт возьмет тебя."
   Тут Пестов представил себя лежащим на большой пуховой подушке и не на шутку встревожился: а прав ли я? Аристотель вот утверждал, что у мухи восемь ног, и все по инерции мыслили именно так, а прошло каких-то две тысячи лет, и вдруг выяснилось, что ног у мухи - шесть, а не восемь.  Альтэр эго тем временем продолжало насмешничать.
- Согласен, подносить лекарство - это не про тебя. Пока что. Но ты уже знаешь ответ на вопрос  "армянского радио", что приятней: склероз или маразм...
- Да, знаю: склероз. Человек со склерозом забывает про маразм. Ну и что?
- Ну и то, что omnia transit - всё проходит. Улыбнись.
И здесь они оба - и Григорий Михайлович, азартно топающий по оловянным  лужам, и его незримый насмешник, разом примирительно улыбнулись. Друг друга знали они совершенно, обманывать друг друга даже не пытались, и оба понимали, что склероз уже на пороге церебрума, никакая умственная гимнастика не спасет, но маразм еще даже не маячит на жизненном горизонте, и нет никаких резонов ожидать двух печальных друзей старости: господ Альцгеймера и Паркинсона.  Пестов внутренний примирительно улыбался Пестову внешнему, а внешний, тоже с улыбкой, молча прочитал своему "альтэр эго" рубаи Хайяма: "На базаре мудрость продавали и давали старость к ней в придачу. Люди проходили, но не брали - уходили молча, деньги пряча. Глупость продавали на базаре, молодость давали к ней в придачу. Люди подбегали, раскупали и спешили прочь, забыв про сдачу."

6.
   Григорий Михайлович помнит тот дождливый день, хотя прошло много...  около двадцати лет, и случившийся тогда анекдот теперь не кажется Пестову грустным.  Пенсионер вспоминает его не остро, а уже как-то по привычке. В его прихожей, на полу, будто чеканное двустишие, сияет пара блестяще чёрных галош с ярко-красной подкладкой, купленная минувшей осенью после долгих поисков в Удельной толкучке. А когда на днях в коридоре своей квартиры Пестова качнуло вправо, он уперся плечом в стену и пробурчал себе под нос с шутливой строгостью:
- Чего толкаешься, дед?!

   26 августа 2024 года.