Лебединая преданность

80 лет Победы в Великой Отечественной войне 1941–1945 годов!

Северо-Западный фронт. Ленинградская (Новгородская) область.
Где-то между озёрами Ильмень и Селигер. 1942—1943 гг.

Райское умиротворение на земле. Бабье лето. Золотая пора...
Слабый, бархатный по ощущениям, тёплый ветерок лениво разгуливал по верхушкам урочища. Напитанная сыростью округа беспрестанно менялась под  мерцающими бликами солнца.
Если набрякшие влагой облака закрывали радужный лик, природа тускнела, яркие краски угасали, из поднебесья высеивалась надоедливая мельчайшая морось.  Кисельная непогодь в чудное время года — обычное дело.
Что-то пошло не так, и разверзлись хляби небесные. Сверкающие хрустальные капли слепого дождя похожи на крупные девичьи слезы. Наверное, среди хмурых туч «царевна плачет». А кому же ещё мокроту разводить сияющими кляксами горя или радости, как не изумительной красавице? Правда, её печали на земле разве что для грустных пасынков судьбы.
Подавленные души томила унылая тяжесть. Наконец-то долгожданный привал. Короткая передышка. На отдыхе интересно наблюдать за увядающей флорой. Не от мира сего избранные, оторванные от реальности люди, могли наяву ощущать шорох листьев в воздухе. Удивительная, вполне допустимая история сродни байке о том, что весной слышно, как прорастает трава на лугу.
Главное, поймать ту незаметную долю секунды, когда привет для гербария отделяется от хворостины и начинает планировать на землю. Робко, с едва различимым щелчком срывается с ветки жёлтый лоскут, вздрагивает капиллярной сеточкой, на одно мгновение замирает в воздухе и косо, ёлочкой, вальяжно ниспадает к ногам.
Скорее всего, шелест опадающего ломкого пергамента сравни детскому шёпоту. Отсутствие благозвучия у посыльных журавликов тоже функциональное действие, такое же боязливое, нежное и трепетное, аж скупая слеза от сравнительных воспоминаний скатилась по небритой щеке.
Не к месту, не ко времени умиляться. Однако если вспомнить запах материнского молочка от младшенького, завёрнутого в детские пелёнки, нега и полуявь станут определяющими в переживательных  наваждениях прошлого. 
Но дивная лирика для простодушных романтиков. Здесь и сейчас перед глазами суровое увядающее междупутье. В жизни если лесные конверты и шуршали, то лишь на земле, под грязными, стоптанными кирзачами.
Слякотно, промозгло... Мелкий дождь накрапывал, противно лился из отёкших низких туч. Рассеянная на молекулы влага хаотично барабанила по ушам, монотонно выводя какую-то свою, усыпительную колыбельную.
На мгновение, прикрыв от бессилия напрягшиеся веки, избранные мечтатели ощущали себя в ореоле фантазий давно ушедшего нежного возраста. Блажь и обман чувств — это единственное, что спасало от серой реальности.
И привидится же такое от усталости. Не захочешь, а поверишь в наличие мурлыкающей зверюшки. Вон же он, домашний хвостатый Барсик едва заметно возится в кустах.
Усатый котик-обормотик будто трогает мягкой лапкой то один листик, то другой, шевелит веточкой, взъерошив шёрстку, игриво прячется за клочьями подсохшего папоротника. Озорной проказник, ласкуневый Котофеич.
За горизонтом пасторального сентябрьского дня плакучей осени — тягучая неизвестность. Впереди чёрная дыра огромного мира пахучей листвы, увядших трав, набрякших влагой облаков с поникшим небом, обнявшим горемычную землю.
Ноющее, тоскливое чувство одиночества. Гнетущая затерянность в груди сродни безнадёжным вселенским загадочным обстоятельствам. Хорошо ещё, пока сам живой, здоровый.
Давно улетели на юг беззаботные щебетуньи-ласточки. Ещё раньше, как по команде, исчезли быстрокрылые стрижи. От греха подальше,  неохотно прощаясь с милой родиной, курлыкали в небе пролетные журавли.
С обострённым чувством ностальгии уставшие люди долго смотрели им вслед: не унесли бы птицы с собой последнюю надежду. Прозеваешь — упустишь благоприятный случай, из рук запросто выпорхнет судьба-товарка.

Карачун самолично подкрался незаметно. Ещё пара шагов, ещё полшага, ещё движение вперёд, и за девственной красоты опушкой леса перед глазами разверзлось ужасающего вида мамаево побоище. Да-да, под ногами та самая пара тысяч солдат, что продержались в бою чуть больше трёх десятков минут.
Их песенка спета, привет родителям. Кощунственно злорадствовать в жуткие минуты, но кому-то в скором времени придётся оплачивать долги за учинённое истребление душ, с которыми нам никогда не придётся делить ни краюху хлеба, ни пересчитывать последние крохи боезапаса перед штурмовым рывком.
Всё-таки сомнения тоже грызут: неужто пацаны успели нагрешить ещё до войны в первые пятилетки, когда представитель тёмных сил с традиционной циничностью предложил им славу, богатство, любовь в обмен на угольки человеческих душ, которые уже никогда не станут коптить на белом свете. Угасли звёзды безвозвратно.
Однако вот же он, результат налицо: прыщавый лик дьявола скалится в небесах, а помазанники божьи даже конвульсировать прекратили – развеялись иллюзии относительно сил добра и зла. 
В горле пересохло от страха, кадык сплющил в лепёшку комок нервов. Мурашки по коже, настолько тревожно в серёдыше человечьего центра тяжести. Видимо, лишённый милосердия каюк умилительным грёзам о домашнем котёнке.
На протяжении всей луговины, до самого крутояра зрелище не для слабонервных заморышей из резерва. Разбитая в хлам техника, сполохи огня, чадящие столбы дыма от жжёной резины, непроницаемый пепел в волосах мертвецов и сплошная винегретная мешанина из разорванных сталью человеческих тел. Чудовищный Армагеддон...
Страшно даже представить, что в окопах переднего рубежа кровавого киселя по щиколотку. Почва бруствера нашпигована солдатской утварью, липкими километрами гнойных бинтов, утрамбована соплями вперемешку с вонючей полужидкой грязью. Прогорклая округа буквально кишит мириадами падальных зелёных мух.
По клочьям убитых бойцов, по струпьям раненых страдальцев ползают жирные опарыши. И смахнуть-то мясистых червей с горемычных некому. Остатки первой линии обороны заняты неотложными делами — готовятся к новой атаке со стороны фрицев. Зато парни живые, правда, измотанные до чёртиков.
Хорошо бы укрыться за их спинами, остаться в резерве. Может быть, за чужой счёт удастся выжить? Кощунственные мысли. Хотя мечтать не вредно и до земляных редутов надобно ещё добраться. Вызывающе звучит, но движуха-то по всем житейским раскладам крайне опасная.
Путь-дорожка к стрелковым норам опутана мотками ржавой колючки, покрыта щепой раскуроченных снарядных ящиков. На каждом шагу смертельная каша выстлана изодранным в клочья военным шмотьём, усыпана разномастными свиными ботинками, палёными красноармейскими обмотками, сапогами с короткими голенищами.
Когда-то сильные, выносливые, быстрые кони, сейчас валялись повсюду. Плохая им досталась доля — цель слишком большая, от повозки не сбежать. Так и растаскивало пристяжных фугасами на масластые фрагменты, обагрённые кумачом. Хотя любой кусок мышц от непарнокопытных — знатная добыча полевых дел лошкарей-стряпунов.
Телеги, оглобли, колёса, расхлёстанную упряжь не окинуть взором — сплошная расчленёнка лошадиного хозяйства, абсолютная бессмыслица созидательной житейской морали, обогащённая специфическими фронтовыми условиями.
В хаосе ужасающей неразберихи по канавам разбросаны рогатые бычьи и краснозвёздные каски. Главпутка завалена тоннами стреляных гильз вперемешку с расплющенными в хлам трёхлинейками, укоцанными шмайссерами, оторванными от сорокопяток станинами, миномётами с разорванными от перегрева стволами. Ад кромешный...
После жуткого перепуга волосы под пилоткой торчат дыбом, ступить буквально некуда: изрытая взрывами территория смачно полита липкой багрово-пурпурной сукровицей. По всем направлениям муторное трупное зловоние — тошно, мочи нет. Отвратительный перегар минувшего боя. Конец запредельным призрачным иллюзиям.
По швам затрещала обильно смоченная психозным скипидаром пылающая неизвестность. От сногсшибательной натуги за грудиной лихорадочно дали сбои клапаны аортного нутряка. В результате дышать абсолютно нечем, хотя лёгкие готовы лопнуть от мегатонн кислорода, запихиваемого в бронхи через широко разинутое поддувало.
С обратными животворящими ресурсами тоже ничего хорошего. Разогретый до состояния пара кипяток из лейкоцитов раздёргивал венозные кровотоки, превращая их в хрусткие, судорожно пульсирующие змеевики.
Организм каждого бойца держался под запалом предельных возможностей. Конца и края не видно человеческому перенапряжению. Однако гонка на выживание по лезвию бритвы продолжалась. Мамай здесь прогулялся, то ли ещё будет?
Хлебнув через край, взводу придётся намыкаться вдоволь, сигануть аж на дно чистилища, прежде чем обезопасить личный состав от гибельных последствий. Здесь и сейчас перепало вот тащиться мимо смердящих, искромсанных на части мертвецов. Не захочешь, а прогнёшься перед фатальным предопределением.
Достигая желанной цели, на карачки упадешь, слюнями харкать будешь, через «не могу» блевотину отрыгнёшь, если жить захочешь. Не ты первый, не ты последний солдат, а тринадцатый к дюжине боевых товарищей. 
Только не подавай виду, не вздрагивай опалённой шкурой, воняющей пороховой гарью, солёным потом, испражнениями, от ужаса против воли брызнувшими в изодранные портки.
Рви когти к спасительным блиндажам, когда услышишь из осипшей глотки взводного мало-мальски слышные всхлипы: «Вперёд, братишки... Плевка не стоят наши мучения... Ещё малёхо... Ещё чуточку дотерпеть... Ходу, пацаны... Ходу...»

Еле слышно перекликаясь между собой, в лазурном поднебесье пролетели в тёплые, на загляденье безмятежные края, милые сердцу белые лебеди. Там, где-то далеко за горизонтом, им будет безопасно — уцелеют родимые птахи.
Но каково станется без них воевать, если на душе царапаются чёрные кошки дурных предчувствий — клыки в сердце уткнулись. Без покорной лебединой преданности родимому краю никак нельзя — не выжить.
Совершенно без утайки, искренне как перед Богом, в плачевный исход не хотелось верить.

Июль 2024 года