Глава 7 - Пм

 
           Дедушка бреет свою круглую красивую голову опасной бритвой. Он делает это виртуозно, почти не глядя в зеркальце, и никогда не доверяет бритьё парикмахеру. После встречи с острым лезвием кожа становится шёлковой, и дедушка любит демонстрировать мне это, гладя моей рукой своё лицо.
           И при этом напевает, вспоминая свою молодость:
         
          Ай, расскажи-и-и, расскажи-и-и, бродяга,
          чей ты родо-о-ом, отку-у-уда ты?
          Ай, да я не по-о-омню, ай, да я не зна-а-аю…
          Ромалэ нэ, нэ, нэ…

            - Дедуля! Что это за песня?
            - Цыганская… Песня Ляли Чёрной…
            Я вспоминаю, что цыганское пение – это дедушкина страсть, в особенности Ляля Чёрная.
            В молодости он лихо играл на гитаре, и пел, и его каштановые кудри касались плеч. В репертуаре деда была и цыганщина, и оперетта. Гитару он любил самозабвенно – она была маленькая, изящная с пунцовым бантом на грифе – такие гитары называют «дамскими». Он крутил её в руках, ставил вертикально, припадал к ней щекой, наслаждаясь своим мастерством.
             Однажды наша домработница чистила пёстрый настенный ковёр над кроватью и по неосторожности наступила на гитару. Гитара висела на своём привычном месте – на ковре. Нюша, так звали домработницу, аккуратно сняла инструмент с гвоздя и положила на кровать. Чистя ковёр, девушка приподнялась на цыпочки. Пружинный матрас предательски дрогнул под её немалым весом. Нюша потеряла равновесие и со всего маху наступила на гитару. Та жалобно хрустнула, звякнули лопнувшие струны… С тех пор я никогда не слышала дедушкиной игры, поскольку починить гитару было невозможно, а купить новую и подавно. Так она и лежала несколько лет под кроватью – выбросить рука не поднималась…
              На память о дедушкиных музыкальных занятиях осталась только старинная тяжёлая пластинка – разудалый хор цыган пел «Пролётку»…
 
              Бабушка поглядывает на дедушку и ждёт, когда придёт её очередь петь. Она пудрится и подкрашивает губы перед тем, как они с дедушкой пойдут в поход по магазинам в Куйбышеве. На её крепдешиновом платье как будто приземлились цветные бабочки – белые, оранжевые, зелёные:

Гляжу в поля-а-а просто-о-орные
на нивы золоти-и-истые,
а вижу брови чё-о-орные,
глаза твои-и-и лучи-и-истые…

Как в море, пле-е-ещет в по-о-ле рожь,
играет ве-е-етер ко-о-олосом,
а кажется, что ты поё-о-ошь
родным и ми-и-илым го-о-олосом…

            У меня замирает сердце – я вижу только одни чёрные брови и только одни лучистые глаза… Других и на свете нет!  И голос родной и милый… ясно чей!

                *  *  *

            В Куйбышеве Эдик идёт на экскурсию. На сей раз с ним отправилась и Фарида с бабушкой. Мои бабушка с дедушкой пошли в город. В конце концов, чего интересного может дать экскурсия в этом городе? Разве что можно узнать, что некогда он назывался Самарой по имени протекавшей возле него речки, а во время войны, когда гитлеровцы стояли под Москвой, этот город был весь перерыт бомбоубежищами – туда была просто переведена столица. Даже Большой театр. И был приготовлен бункер для Сталина. Однако Сталин и ставка не покинули Москву.

                *  *  *

            Мы с Лёней опять остались на пароходе. И, конечно, встретились в музыкальном салоне, где он снова пел, улыбался и сияли навстречу мне его непроглядные глаза:

   Как была бы эта ночь светла-а-а,
   если бы не тени облако-о-ов…
   Если б догадалась и пришла-а-а –
   догада-а-алась без слов!

   Ждать я всю но-о-очь готов
   легких твои-и-их шагов,
   легких шагов твоих всю ночь ждать гото-о-ов…

   Я сказал тебе не все слова-а-а…

              И над городом плыли облака, а их тени скользили по земле… И я бы догадалась и пришла, если бы не робость… моя всегдашняя робость…

             Потом мы ушли на корму, Лёня достал из кармана спички и, взяв в зубы одну, принялся крутить её в зубах и глядеть на берег. Довольно равнодушно он разглядывал набережную – хотя она и считается самой длинной в России. Надо о чём-то говорить – нельзя же просто молчать и наблюдать, как он грызёт спичку.
            - Лёня, я хотела тебя спросить, почему роман «Герой нашего времени» - твой любимый?..
            - Потому что Печорин – это личность. Никто не сравнится с ним в классической литературе. И умён, и талантлив…
            - Пожалуй, я с тобой согласна. Только вот одна черта никак не дотягивает до совершенного героя.
            - Какая?..
           Я внимательно взглянула на Лёню, в его непроглядные глаза, которые вдруг начинали сиять, когда он смеялся. Обвела взглядом тёмные брови, белокурые волосы…
            - Э-э… дорогой друг! Не думаешь ли ты, что похож на Печорина? Рисуешься?
            - Нет… мне это не приходило в голову…
            - Верится с трудом… Впрочем, ты, конечно, не сознаешься!
            - Так какая черта не дотягивает до совершенного героя?
            - Подожди. Сначала я хочу предупредить, что Княжны Мери из меня не получится…
            - А Вера?
            - Что Вера?
            - А Вера получится? Ведь Веру Печорин любит…
            - Вряд ли любит!
            - Почему? Он же сам говорит об этом! И плачет, когда не может её догнать и с ней проститься!
            - Да, но потом объясняет всё это расстроенными нервами… И не мешает ему эта так называемая любовь заводить очередной роман! Думаю, он просто не способен испытывать такое сильное чувство, как любовь.
             - Но кто же способен, если не он?
             - Онегин хотя бы. Вот он действительно любит Татьяну, и жизнь без неё для него теряет смысл:

                Я знаю, век уж мой измерен.
                Но, чтоб продлилась жизнь моя,
                я утром должен быть уверен,
                что с вами днём увижусь я. – Любимые стихи Маяковского, между прочим.
            - Да ведь Онегин не талантлив! Не может ямба от хорея отличить.
            - Жаль, что не талантлив. Но более цельный, гармоничный человек, по-моему. И потом – он ведь в будущем обязательно уйдёт к декабристам.
            - Давай не будем обвинять Печорина в отсутствии любви. Поверим ему на слово…
            - Давай поверим! – сказала я и улыбнулась.

             …Лёня протянул руку к моей руке, лежащей на перилах, коснулся осторожно, потом попытался нежно накрыть её своей рукой. Я выскользнула, не поднимая на него глаз. Всё-таки робость – моя главная черта… дурацкая…
             - Лёня, напиши мне слова этой песни… - тихо прошу я.

                *  *  *

           - Ах, Самара-го-оро-одок! Беспокойна-а-я-а--а я…
             Беспокойна-а-я-а-а я… Успокой ты-ы ме-е-ня! – напевала бабушка, возвращаясь из Куйбышева.
           - И чего переименовали город? – ворчал дедушка. – Вернут, вот увидите, вернут историческое имя. Кто такой этот Куйбышев?..

            А вот и Эдик. Спрашиваю, что интересного он видел на экскурсии.
            - Да ничего особенного, - отвечает Эдик. – Впрочем, вот – мумию купца в музее.
            - Мумию?.. – изумляюсь я. – Они же в Египте лежат в пирамидах…
            - Ну, не мумию, - отвечает Эдик. – Такое тело… нетленное. Как в Мавзолее в Москве. Правда-правда, я видел Ленина, я там маленький был… с бабушкой.