Глава 10 - Пм

           Мы плывём по Дону… Он действительно тихий. И на удивление неширокий, даже, скорее, узкий. Временами кажется, что наш огромный пароход протискивается сквозь высокие степные травы. Пахнет полынью, цветами, разнотравьем… Кружится голова от предощущения какого-то непонятного счастья. А высоко в небе медленно кружат коршуны…
           У нас снова зелёная стоянка. Песчаный пляж манит искупаться. Эдик первым решительно бросается в воду,
плывёт сажёнками, нацеливаясь попасть на противоположный  берег. Мы с Лёней лениво спорим «доплывёт-не доплывёт»… Я уверяю, что он вот-вот крикнет: «На помощь!» - и его тут же подберёт спасательный катер. Лёня не согласен – он не сомневается в спортивных возможностях друга. И точно – Эдик благополучно покоряет Дон и так же уверенно доплывает обратно. Наш спор с Лёней заканчивается моим проигрышем. Опять писать стихи! На сей раз посвящённые ему.
………………………
Рядом долго слишком
Думает мальчишка.
А во рту спичка –
Вредная привычка.
Что ж, пускай, быть может,
Мысль его тревожит,
Часто и тайно,
Или же случайно,
О стране, где море,
Голубые зори,
Где светлее звёзды
И прозрачней слёзы.

            Лёня улыбается, благодарит.  Но тут же пытается подтрунивать надо мной. Представляю, что он может наговорить своему пароходному дружку обо мне. Хотя – я уверена! – никогда не расскажет о нашем разговоре одними глазами…  без слов.

                *  *  *

            Неудержимо тянет искупаться. Бегу на пляж. Он широкий, просторный, с кустами тальника вдоль реки. Я хорошо плаваю, правда, не переплываю Дон – просто не хочу. Лёня купается на другом конце пляжа. Выходит из воды мокрый, встряхивается и пытается ходить на руках. Я вытираюсь мохнатым китайским полотенцем и разворачиваюсь лицом к солнцу, жмурюсь от удовольствия. На мне купальник из жатого ситца – сиреневый в зеленый цветочек. Лицо пылает от солнца, и я подставляю ему спину. На влажной земле возникает чёткая тень, напоминающая песочные часы. Неужели это я? Никто и не предполагает, что я такая себе взрослая девушка под полудетской одеждой.  Эдик купается совсем недалеко – за кустиком тальника – но меня не видит, наверное, из-за близорукости. А жаль…

                *  *  *

             Ростов. Что то предложит мне этот город, кроме изрезанных оврагами холмов, озёр и рек – да, оказывается, через Ростов текут и другие реки, кроме Дона. У одной из них страшное название – Мёртвый Донец. Об этом рассказал пассажирам руководитель рейса по фамилии Дьяконов. Он – директор музея в Казани и всё знает о разных городах. А ещё я узнала, что старое название города – Донская столица или Казачья столица.
             Дедушка с улыбкой добавил, что, мол, есть и народное криминальное имя у города – «Ростов-папа». Ему как начальнику УГРО это хорошо известно.
             - А мама есть? Мама кто? – спрашиваю я с любопытством.
             - А мама – Одесса…  «Со мною везде твои не-е-ебо и мо-о-оре, Одесса!..» - напевает дедушка.
            - Ты был там, дедуля?
            - Ещё как был!
            - А что ты там делал?
            - В клинике Филатова лежал! А потом долечивался в санатории…
            - А что это за клиника такая?
            - Знаменитая… Офтальмологическая… Глазная, значит.
            Я посмотрела дедушке в голубые – такие яркие – глаза. И встретила его твердый взгляд.
            В то время я ещё не знала, что в годы сталинских репрессий дедушке повредили глаза в тюрьме на ночных допросах. Его пытали светом, направляя в глаза сильную настольную лампу. И так длилось месяцами – почти год. Дедушка всё выдержал и не признал себя ни японским, ни английским шпионом, как его в этом ни убеждали ласковые следователи. Он ничего не подписал – потому и выжил. Вместо страшной 58-й статьи его послали на строительство Волго-Донского канала – под конвоем, конечно.

             Одна из тайн Ростова – Пушкин, который дважды приезжал в этот город. Во всяком случае, это самое интересное для меня в этом незнакомом городе. Может быть, когда-нибудь я узнаю, зачем он приезжал сюда, с кем встречался, в кого влюблялся…
              После прогулки с бабушкой и дедушкой по зелёным улицам жаркого Ростова, немного усталая и в меланхоличном настроении я возвращаюсь на корабль.
            Эдик и Лёня в музыкальном салоне оживлённо рассказывают нам  о своих неожиданных приключениях, которыми встретил их так и не прочитанный ими город.
            
             Похожий на павильон летний ресторан заманчиво блестел стеклянными широко распахнутыми дверями. Он был совсем рядом с портом и недалеко от притягательного южного рынка.
             Эдик с Лёней в поисках взрослых приключений решили зайти пообедать в это соблазнительное заведение. Как будто на пароходе не было ресторана! Знойный день манил в прохладу. Народу в зале было мало. Важно расселись за свободным столом, покрытым белой крахмальной скатертью, готовясь заказать по бокалу вина и чего-нибудь эдакого на закуску.
             На небольшую круглую сцену неожиданно вышел квартет – 4 пожилых музыканта: пианист, скрипач, кларнетист и контрабасист. И без объявления начали лихо бряцать что-то зажигательное.

Джип, джип, джипджалярым!..

            К друзьям подошёл метрдотель в темном костюме с бабочкой и белым полотенцем через руку с блеснувшим перстнем.
           - Мальчики, уходите отсюда… Здесь только для взрослых. Слышите, музыка какая неприличная… развратная… вам нельзя слушать!.. Детям здесь делать нечего!

             А на эстраде заливался и заливался квартет, темпераментно наигрывая азербайджанскую песню:
 
Джип, джип, джипджалярым!
Цып-цып, мои цылятки…
Цып-цып-цып, мои касатки…
Вы – пушистые комочки,
мои будущие квочки!..

            Ребята вздохнули и нехотя направились к выходу, завистливо  оглядываясь на редких посетителей.
           Лёня щурится на яркое ростовское солнце и подносит руку козырьком к тёмным глазам:
           - …Эдди! Дураков на свете не так уж много… только они, чёрт возьми, почему-то встречаются на каждом шагу! – возмущается  он.
           - Просто грамотно расставлены… - усмехается Эдик.
           - А впрочем, без дураков было бы на свете очень скучно… - неожиданно говорит Лёня.

           - Пошли на базар… - предлагает Эдик. – Люблю шляться по базарам.
           Рынок встретил их богатыми разноцветными развалами полосатых арбузов, ярко-жёлтых дынь, розовых яблок, пахучих груш, сизых и зеленых запотевших гроздьев винограда, прохладных в пупырышках лимонов.
           В толпе покупателей раздались крики, и непонятная возня внезапно обнаружила двух активно действующих лиц – толстяка-кавказца и высокого мужика с длинной жилистой шеей. У толстяка в руках блестел внушительных размеров нож – на нём была кровь. Успел уже полоснуть длинного. Удивительно, что длинный не убегал. Его жена, которая наблюдала драку, кричала заполошным голосом:
             - Милиция! Милиция!!!
             Длинный угрожающе огрызался на жену, как бы пытаясь расположить к себе толстяка:
             - Замолчи! Я тебе дам! Получишь от меня! Убью!
             Жена всё не унималась, кричала. Муж не выдержал и смазал её в нос.
             А толстяк всё кружил и кружил зловеще вокруг долговязого.
             Наконец, раздались милицейские свистки – и мальчики ушли от глазеющей толпы. Так и не узнав – зарезал толстяк долговязого или не успел.
             По дороге Лёня умудрился стянуть с чьего-то лотка пару лимонов. Эдик даже не заметил, как искусно он это сделал. Потом Лёня  артистично жонглировал ими одной рукой – ни разу не уронив.
             - Да ты чего, Лёнька! Обалдел? Это же воровство! – возмущается Эдик.
             - Брось ты, Эдди! Они всё равно нас обвешивают, в накладе не останутся!..
             - Ага… Вор у вора дубинку украл! Ладно, авось пригодятся.
            Вечером наша компания наслаждалась чаем с лимоном.

           Эдик вернулся на корабль чуть позже Лёни. Он ещё гулял в одиночестве по таинственным улицам города. В одном из зелёных переулков, ведущих вверх, увидел старый каменный дом с широкими подоконниками. За полупрозрачной кисеёй шторы сидела обнажённая девушка и мечтательно смотрела в вечернее небо.
             Эдик прошёл мимо с замирающим сердцем… Девушка напоминала немецкую трофейную открытку и была, по его мнению, совершенством. Он – романтик, но тщательно скрывает это. Наверное, бережёт душу, чтобы в неё никто не плюнул.
             Как и Лёня, впрочем. Ему, скорее, хочется быть циником. Возможно, он помнит ремарку Ремарка: «Самый лёгкий характер у циников. Самый невыносимый – у идеалистов».