Мои кумиры

    ОГЛАВЛЕНИЕ
    Откуда у меня кумиры   
    Шарль де Голль – борец за величие Франции
    Голда Меир – железная коммунарка
    Егор Гайдар шагает впереди
    Фарман Салманов – последний солдат советской империи
    Александр Пушкин, Лев Толстой и другие
    Великая литература без кумиров
    Чарльз Диккенс, Джейн Остин, леди и джентльмены
    Мои соотечественники-современники
    Братья Стругацкие и Станислав Лем
    Булат Окуджава
    Юрий Никулин

     ОТКУДА У МЕНЯ КУМИРЫ

     Может быть, «кумиры» – слово чересчур пафосное, но для краткости я и дальше  буду его употреблять по отношению к людям, которыми восхищаюсь.
     Я вообще уважаю людей, которые ЧТО-ТО сделали в культуре или науке: сняли хороший фильм (не обязательно обладатель «Золотого льва» в Каннах), написали хорошую книгу (не обязательно мировой бестселлер), обосновали новый подход (не обязательно безупречный). Даже тех, кто ежедневно заполняет телеэкраны хотя бы и белибердой, не осуждаю, потому что понимаю – это трудно. Я бы, например,  не смог.
     Тем более я восхищаюсь людьми, совершившими нечто действительно очень важное (со знаком плюс, разумеется: выдающиеся негодяи меня не прельщают). Впрочем, целиком отдаваться восхищению мне обычно мешает природный скептицизм, который странным образом уживается во мне с восторженностью.
     Здесь я старааюсь объяснить, – прежде всего самому себе, – почему кумиров у меня всего несколько человек, чем они выделяются среди тысяч других знаменитых и очень почтенных людей.
     Ну, во-первых, не так уж много знаменитостей, о которых я знаю что-либо помимо того, чем они прославились.
     Во-вторых, в кумирах я числю тех, кто мне чем-то симпатичен, причём настолько, чтобы это компенсировало его недостатки – а они есть у всех, причём часто крупные.
     В-третьих, круг моих кумиров ограничивается XIX-XX веками. С людьми более отдалённых эпох я не ощущаю душевной близости.
     Единственное исключение – апостол Павел. Его я достаточно хорошо себе представляю, поскольку посвятил ему довольно большую работу. Религиозных взглядов Павла я не разделяю, сочетание проповеди смирения с чем-то, здорово смахивающим на манию величия, меня совсем не привлекает. Тем не менее, мужество Павла, его настойчивость в стремлении к цели, способность убеждать людей без насилия, исключительно силой аргументов и собственного примера делают его фигуру чрезвычайно привлекательной. В  рамках собственных представлений о Боге-Отце и Боге-Сыне Павел проявлял необычайную широту взглядов; именно он превратил иудейскую секту в ту христианскую религию, которая сыграла огромную роль в мировой истории.      
     ***
     Разумеется, в выборе кумиров отражаются мои взгляды, в том числе политические. А они на протяжении жизни менялись.
     Политика меня влекла с детства ка. В СССР внутриполитической жизни практически не было; из крупных событий за много лет могу припомнить только расстрел валютчиков Рокотова и Файбишенко, XXII съезд КПСС с новой волной критики Сталина, снятие Хрущёва и суд над писателями Синявским и Даниэлем. (Когда расстреляли Берию, я был ещё слишком мал, хотя в памяти застрял стишок:
     Враг народа Берия
     Вышел из доверия,
     И товарищ Маленков
     Надавал ему пинков).

     Так что мой интерес к политике сосредотачивался преимущественно на зарубежных странах. В Серебряном Бору по субботам я по поручению дедушки в шестом часу утра отправлялся «на круг» – конечную остановку  троллейбуса, и занимал очередь у газетного киоска, чтобы купить крайне дефицитные еженедельники «Футбол» и «За рубежом». «За рубежом»  – уникальное для СССР издание, где во времена «оттепели» можно было прочитать переводы статей из «Нью-Йорк таймс», «Нью-Йорк геральд трибьюн», «Таймс», «Гардиан», «Дейли миррор», «Монд», «Насьон», «Комба», «Шпигель», «Зюддойче цайтунг» и «Коррьере делла сера». Печатались там и речи государственных деятелей – не только Фиделя Кастро, Гамаля Абд-эль-Насера, Кваме Нкрумы или Джулиуса Ньерере, но также Джона Кеннеди, Шарля де Голля, Гарольда Вильсона или папы Иоанна XXIII. В 14-15 лет я мог по памяти назвать  руководителей и политических лидеров не только, к примеру, Албании, Греции или Индии, но чуть ли не всех африканских стран, где президенты то и дело менялись в результате государственных переворотов. 
     Тогдашними моими кумирами были Фидель Кастро и Эрнесто Че Гевара. Мы, несколько головинских ребят, глотнув винца, маршировали по шоссе вдоль ограды кладбища и орали «Марш 26 июля»:
     «Шагайте, кубинцы!
     Нам будет счастье Родины наградой.
     Народа любимцы,
     Мы солнечной республики сыны.
     Нам рабства не надо!
     Мы гневом и решимостью полны!
     Мы против власти беспощадной
     И чужеземной своры жадной
     Подняли знамя
     Священной войны!».
     Во время «пражской весны» 1968 года объектом моего восхищения был Васил Биляк – чуть ли не единственный член Политбюро Компартии Чехословакии, несогласный с линией Дубчека на либерализацию. Я и книжку Биляка купил, она называлась «Правда осталась правдой».
     На меня сильно повлиял Ленин, которого советская пропаганда представляла образцом человечности. (Документы, свидетельствующие о его безразличии к человеческим жизням, были опубликованы лет на пятнадцать позже). В воинской части в Красноярске, где я служил, имелось 4-е издание собрания ленинских сочинений, и за два года службы я прочёл его целиком. После нудных советских газет и учебников истории КПСС, в которых я даже тогда замечал множество умолчаний, острая ленинская полемика казалась глотком свежей воды. Некоторые высказывания Ленина помогли мне шире взглянуть на мир. Например, он заметил как нечто само собой разумеющееся, что для марксиста интересы общественного прогресса безусловно выше интересов пролетариата, а общие и долгосрочные интереса пролетариата выше временных интересов отдельных его частей. А нам-то вдалбливали, что между этими интересами не может быть никаких противоречий! Плеханов в проекте программы РСДРП написал, что социалистическая революция устранит все виды угнетения человека человеком, а Ленин на полях заметилЮ что не все, а только классовые; «еще не знаю, освободим ли мы: напр., угнетение тех, кто слаб характером, теми, кто зело тверд характером»
     Был я тогда, конечно, полным дураком, но дураком любознательным – стремился разобраться в том, чего не понимал. Например, повесть Стругацких «Трудно быть богом» и мемуарный роман китайского коммуниста Ли Лю-жу «Перемены за шестьдесят лет» доказали мне, что народы очень разные и что они почти не подвержены изменениям. Помню, как я радостно читал репортаж о митинге в Нуакшоте (Мавритания), на котором толпа поёт «Интернационал». А спустя лет десять прочитал, что в Мавритании в ходе строительства социализма отменено рабовладение.
     Несмотря на уверенность в правоте нашей родной партии, я слушал все радиоголоса – от «Свободы», Би-би-си, «Немецкой волны» и РТФ («Иси Пари! Говорит Париж!) до «Радио Тираны», «Голоса Израиля» и Радио Ватикана, где шамкающий старческий голос вещал: «Говорит Вачикан! Лаудетур Ежуш Крништуш! Шлава Иишушу Хришту!».
     Я покупал журналы «Америка», «Англия», «Китай», а также «Корея» и «Корея сегодня», которые были смешнее «Крокодила». Изредка на прилавках появлялись иностранные коммунистические газеты. Из британской «Морнинг Стар» я узнал, что главу МИ-5 Роджера Холлиса и смотрителя Королевской галереи Энтони Бланта подозревают в шпионаже на СССР. Статьи югославских «Борба» и «Политика» о падении Ранковича и Стефановича приоткрыли мне глаза на то, что титовская Югославия, выглядевшая оазисом демократического социализма, не так уж отличается от СССР. 
     В середине 1970-х годов я был убеждён, сто КПСС, несмотря на её пороки, – лучшее из всего, что создано российской историей (помню, примерно этими словами я формулировал своё убеждение). Ко времени перестройки я считал, что теория Карла Маркса в основе своей верна, а мои взгляды можно было охарактеризовать как социал-демократические. Коренным образом меняться они начали со второй половины 1990-х годов.
     Работая над «Всемирными хрониками», я перелопатил всю мировую историю и пришёл к   выводу, что между цивилизациями существуют глубокие, почти непреодолимые различия.
     Одновременно я наблюдал, как настойчиво наш народ отвергает демократические партии, голосуя либо за православных национал-коммунистов из КПРФ (которых прославляемый ими Ленин без колебаний бы расстрелял), либо за кремлёвские симулякры.
     Видел беспомощность членов нашего земельного кооператива, неспособных контролировать ими же выбираемое правление, где проворовывался один состав за другим.
     Видел, насколько в нашем 60-квартирном подъезде жильцы не доверяют друг другу, предпочитая, чтобы плату за домофоны с них собирало начальство из ДЭЗа: пусть платить приходится вчетверо дороже, зато соседям-активистам точно ничего не обломится.
     Много информации я почерпнул из британской и американской беллетристики и публицистики (в частности, из диккенсовских «Очерков Боза» и статей творцов американской конституции под общим заголовком «Федералист»), а также из английских сериалов, действие которых происходит на фоне повседневной жизни сельских общин.
     Основные выводы, которые я сделал из этих разно-уровневых впечатлений, кратко можно сформулировать так:
     1) Люди западной цивилизации умеют договариваться друг с другом. Костяком общества у них (прежде всего в англоязычных странах) служат самоуправляемые ассоциации разных уровней: политические партии, профсоюзы, университетские, юридические, промышленно-финансовые и иные корпорации, церковные приходы, религиозные конгрегации и общественные объединения, основанные на общности взглядов (например, «Англо-еврейское общество», «Ассоциация легкорельсового транспорта» или «Сталинское общество» в Великобритании, «Дочери Республики Техас», «Американский легион», «Национальная ассоциация за отмену законов об абортах», «Национальная стрелковая ассоциация» или «Human Rights Watch» в США, «Всемирное общество защиты животных», и т. д., и т. п.). Конфликты и договорённости между самоуправляемыми ассоциациями составляют суть политической жизни Запада, именуемой демократией.
     2) У арабов, тюрков и ряда других народов, исповедующих ислам, общество состоит их больших родственных кланов, а политическая жизнь по большому счёту сводится к конфликтам и договорённостям между руководителями кланов.
     3) Российское общество атомарно. Родственные связи у нас рвутся быстро, а договариваться друг с другом и действовать совместно россияне не способны (исключений – единицы, и они тонут в общей массе). Поэтому Россия обречена на ту или иную форму самодержавия. Политическая жизнь России зависит от, личных качеств очередного самодержца, переменчивого настроя народных масс и всевозможных случайностей.
     4) Конфликты между цивилизациями, в том числе конфронтация России с Западом, проистекают из уверенности каждой цивилизации в правильности её собственного устройства и образа жизни и невозможности, неспособности и нежелании  согласиться с поведением, которое для другой стороны естественно.
     ***
     Исходя из таких взглядов, я и выбираю сегодня своих кумиров.

     ШАРЛЬ ДЕ ГОЛЛЬ – БОРЕЦ ЗА ВЕЛИЧИЕ ФРАНЦИИ

     Самым выдающимся государственным деятелем XX столетия я считаю Шарля де Голля. Объясню, в чём вижу его преимущество перед другими «великими».
     Ленин был гениальным политическим тактиком и никудышным стратегом. Действуя по принципу «упрёмся – разберёмся», он попытался отменить деньги и торговлю, сочетая кровавую диктатуру правящей партии с демократией внутри этой партии. После тяжелейшей гражданской войны, вызванной его политикой, деньги и торговлю ему пришлось вернуть, а созданная Лениным политическая система начала рушиться сразу после его смерти.
     Сталин выстроил безупречную террористическую диктатуру, у которой, помимо миллионов убитых и искалеченных людей, был только один недостаток: она держалась на нём одном и рухнула сразу после его смерти. А вместе Ленин и Сталин загнали Россию в экономическую яму, и вылезти ей удалось опять же ценой страданий миллионов людей и потери огромных территорий.
     В то же время проповедь ненасилия Махатмы Ганди (Мохандас Карамчанд Ганди) я считаю нелепой. Если бы на месте британских колонизаторов были немцы, движение за независимость они утопили бы в крови. К тому же говорить, что независимость Индии завоёвана ненасильственным путём, значит обманывать себя и других. Ликвидация колониальной зависимости означала раздел Британской Индии на индуистскую Республику Индия и исламский Пакистан. Как осторожно пишет Википедия, «это событие привело к крупным кровопролитным столкновениям, в которых, по официальным данным, погибло около 700 тыс. человек, а также к массовым миграциям населения (около 18 млн. человек, из которых почти 4 млн. не были обнаружены при последующих переписях)».
     Франклин Рузвельт – единственный президент в истории США, которого избирали га этот пост четыре раза. Он сумел убедить простых американцев, что правительство не бросило их в беде, пробудить в них надежду и вывести страну из тяжелейшей экономической депрессии. Под его руководством США одолели японских и германских агрессоров и превратились в лидера западного мира. Но Рузвельт действовал в рамках давно сложившейся политической системы. То же относится к Черчиллю, возглавившему Великобританию в момент, когда она в одиночку сражалась с Гитлером, захватившим всю Европу и пользовавшимся экономической и политической поддержкой Советского Союза.
     Шарль Голль решал задачи куда более сложные, с которыми успешно справился благодаря сочетанию реалистического ума, силы воли и дипломатических способностей.
     После Первой мировой войны полковник де Голль тщетно призывал к созданию бронетанковых армий. Во время разгрома Франции он, исполняя с 1 июня 1940 года обязанности бригадного генерала, сделал то, на что не решился никто из более известных и влиятельных деятелей. В «Мемуарах надежды» он без ложной скромности, но в полном соответствии с истиной написал о себе в третьем лице: «18 июня 1940 года, отвечая на призыв своей Родины, лишённый какой-либо другой помощи для спасения своей души и чести, де Голль, один, никому неизвестный, должен был взять на себя ответственность за Францию». В этот день Би-би-си передала радиовыступление де Голля, призывающее французов к продолжению сопротивления. При поддержке Черчилля де Голль создал организацию «Свободная Франция» (позже – «Сражающаяся Франция») – фактически  правительство Франции в изгнании, и оставался во главе её до конца войны, несмотря на попытки англичан и американцев заменить строптивого генерала более покладистым человеком. Под его руководством «Сражающаяся Франция сумела:
     а)  установить контроль над западноафриканскими колониями,
     б) добиться признания её руководящей роли группами Сопротивления на территории самой Франции,
     в) добиться участия «Сражающейся Франции» в освобождении французской территории.
     Умело лавируя между Великобританией, США и СССР, де Голль добился того, что Франция, разбитая и оккупированная немцами, вошла в число держав-победительниц, получила свою оккупационную зону в побеждённой Германии и стала одним из пяти постоянных членов Совета Безопасности ООН.
     Вторым историческим деянием де Голля стало учреждение Пятой Республики.
     Потерпев поражение в борьбе против режима послевоенной Четвёртой Республики, де Голль несколько лет провёл в уединении в своём поместье Коломбе-ле-Дёз-Эглиз, работая над «Военными мемуарами». Во время неудачной войны в Алжире его таинственное молчание привело к тому, что на нём, освободителе Франции, сосредоточились надежды большинства французов – и тех, кто ждал от него победы над Фронтом национального освобождения (ФНО) Алжира, и тех, кто хотел хоть как-то закончить опостылевшую войну. Единственными его противниками оставались коммунисты, видевшие в фигуре популярного генерала угрозу антикоммунистической диктатуры. При почти всеобщем одобрении де Голль, ни в чём не отступив от действовавшего на тот момент конституционного порядка, получил мандат на создание новой конституции. В написанной им конституции Пятой Республики сильная президентская власть в значительной степени уравновешивалась парламентской демократией. Хотя коммунисты ещё долго кричали о «режиме личной власти», эта конституция сохраняется вот уже 65 лет и практически никем не оспаривается, а после добровольной отставки де Голля с поста президента о «режиме личной власти» никто уже не говорил.
     В 1958 году у Франции ещё была обширная колониальная империя. Но если в XIX веке она позволяла выжимать средства из колоний, то с изменением общественной морали в Европе и распространением на жителей колоний систем социального обеспечения метрополий колонии превратились в обузу наподобие той, какой были для Советской России среднеазиатские республики СССР.  В 1958 году колонии Франции превратились в республики, а в 1960 году обрели независимость. Единственным камнем преткновения оставался Алжир. Там среди 10 миллионов арабов и берберов десятилетиями жили около миллиона «черноногих» – алжирских французов, вложивших в эту землю уйму труда и денег. Встав во главе Франции, де Голль в течение нескольких лет завершил войну с ФНО, признав независимость Алжира. Он сумел справиться с террором, развязанным сторонниками «французского Алжира» из ОАС («Секретная вооружённая организация»), и подавил «путч генералов» в апреле 1961 года, хотя несколько дней казалось, что Пятая Республика висит на волоске. По соглашениям, заключённым правительством де Голля с ФНО в марте 1962 года в городе Эвиан-ле-Бен, Алжир сохранил тесные экономические связи с Францией, а на полигоне в Сахаре ещё несколько лет продолжались испытания французских атомных бомб.
     Стремясь «вернуть Франции величие», де Голль создал французские ударные ядерные силы и вывел страну из военной организации  НАТО, сохранив е членство в политических структурах этой организации. Не нравился ему и созданный незадолго до его прихода к власти «Общий рынок» – Европейское экономическое сообщество (ЕЭС), ядро будущего Евросоюза. Он сопротивлялся углублению экономической интеграции и не пускал в ЕЭС Великобританию, которая после долгих внутренних дискуссий надумала в него вступить.
     Образцом великого государственного деятеля часто представляют Наполеона Бонапарта. Наполеон был гениальным полководцем, что бы ни писал на этот счёт Лев Толстой. Но Наполеон в XIX веке от Рождества Христова пытался добиться мирового господства методами, которые показали свою неэффективность ещё во времена Александра Македонского и диадохов. Тщетно убеждая европейцев, что им будет гораздо лучше жить под властью Французской Республики, он был так же наивен, как Горбачёв, обещавший прибалтам райскую жизнь в обновлённом СССР. Поход Наполеона в Россию был обречён изначально. У Гитлера с его танковыми армиями и авиацией, вероятно, был шанс победить огромный Советский Союз в случае успешного блицкрига (на длительную войну у Германии при любом раскладе не хватило бы ресурсов). У армии Наполеона, передвигающейся на лошадях, никаких шансов завоевать Россию не было.
     Де Голль, как правило, ставил перед собой реальные цели. Будучи по воспитанию монархистом, он, в отличие от своих знаменитых единомышленников Шарля Морраса и Жоржа Бернаноса, сумел понять, что времена монархии ушли для Франции в прошлое, и никогда не давал втянуть себя в борьбу против республиканского строя. Он оставался реалистом и когда создавал «Свободную Францию», и когда основывал Пятую Республику.  Он не преуспел, убеждая французов отказаться от сытой жизни в ЕЭС ради великой Франции с крупномасштабными ядерными силами и независимой внешней политикой. Но и с учётом этой неудачи сделанного им достаточно, чтобы вписать его имя в историю Франции золотыми  буквами.

     ГОЛДА МЕИР – ЖЕЛЕЗНАЯ КОММУНАРКА

     Создание Государства Израиль и то, что ему удалось устоять в столь враждебном окружении, является одним из самых удивительных событий XX столетия. Голде Меир довелось возглавлять Израиль в самый критический момент его недолгой истории.
     Предки Голды жили в Российской империи. Её дед отслужил в русской армии, что дало право его семье и потомкам проживать вне черты осёдлости. Отец Голды был плотником. В поисках заработка он перебрался в Киев, потом отправил жену и детей в Пинск, а сам уехал в США. В 1906 году в Америку прибыла и вся остальная семья. Голде было восемь лет, но память о погромах она сохранила.
     Голда, как и её старшая сестра Шейна, выросла сионистской и социалисткой, практически коммунисткой (но не большевичкой). Лучшим временем в своей жизни она считала годы, проведённые в киббуце Мерхавия – сельскохозяйственной коммуне вроде той, какую в 1920 году создал близ Полтавы из беспризорников Антон Макаренко: с выборным советом (оргкомитетом), равенством в труде и потреблении и полным отсутствием частной собственности, (в некоторых киббуцах не позволялось иметь даже личную посуду). Во время работы в руководстве Гистадрута (федерация израильских профсоюзов) Голда ввела систему оплаты труда, основанную исключительно на трудовом стаже и количестве иждивенцев, и сама получала меньше вахтёра, поскольку у того было больше детей. Когда в 1948 году она приехала в СССР в качестве посла только что возникшего Государства Израиль, она была шокирована тем, какие шубы носят жёны членов Политбюро правящей партии в «первом ы мире государстве рабочих и крестьян».
     С 1949-го по 1956 год Голда Меир была министром труда Израиля, затем около 10 лет – министром иностранных дел, потом генеральным секретарём социалистической партии МАПАЙ и её преемницы «Авода». В 1969 году она сменила умершего Леви Эшкола в должности премьер-министра Израиля и дважды переизбиралась на этот пост. Для советских людей того времени Голда Меир была воплощением сионизма, о котором они знали только то, что он, являясь частью империалистических сил, крайне агрессивен, угнетает миролюбивых арабов и строит козни Советскому Союзу.
В 1973 году хвалёная израильская разведка не сумела правильно оценить концентрацию египетских и сирийских войск на восточной и северной границах. О предстоящем нападении руководство Израиля узнало лишь за несколько часов, ранним утром, когда страна отмечала Йом-Кипур. Генералы требовали немедленно объявить всеобщую мобилизацию, но в этом случае общественное мнение США сочло бы Израиль агрессором, и он лишился бы поставок американского оружия. Поэтому Голда ограничилась частичной мобилизацией. Это привело к дополнительным потерям и впоследствии послужило причиной судебного разбирательства, которое её полностью оправдало.
     Президент Египта Анвар Садат информировал США, что планирует лишь локальную операцию, не ставя целью уничтожение Израиля, но американцы не поделились этой информацией с Меир; к тому же неизвестно, как повёл бы себя Садат в случае успеха. Казалось, само существование Израиля под вопросом; несмотря на это, Голда отвергла предложения министра обороны Моше Даяна раздать гражданским лицам противотанковое вооружение и применить атомную бомбу.
     Израиль выстоял. 
     ***
     Скромная и общительная поборница всеобщего равенства, Голда Меир выглядит прямой противоположностью замкнутому и высокомерному де Голлю, однако её, как и его, упрекали в неуступчивости и неспособности к компромиссам. В обоих случаях упрёки не соответствовали истине. Просто и де Голль, и Голда понимали: бессмысленно договориваться с теми, кто договариваться не хочет, а любые уступки принимает за проявление слабости. Голда в самом деле отказывалась идти на уступки арабским лидерам, пока они не признают право Израиля на существование и не согласятся на прямые переговоры с ним. Тем не менее, именно она настояла на политике компромисса в вопросе о территории и границах, против которого  выступали израильские правые.
     Неуступчивость Голды в принципиальном вопросе о признании арабами права Израиля на существование принесла хорошие плоды, но воспользоваться ими смогли лишь её преемники. В ноябре 1977 года Садат посетил Израиль и выступил в кнессете. В сентябре 1978 года на саммите в Кэмп-Дэвиде под председательством Джимми Картера Садат и премьер-министр Израиля Менахем Бегин договорились о мире, взаимном признании и возвращении Египту Синайского полуострова, потерянного им в ходе Шестидневной войны 1967 года.
     Также как Шарль де Голль не смог навязать французам собственное представление о величии Франции, так и Голда Меир не убедила израильтян в правильности социалистической ориентации. Возглавляемую ею соцпартию «Авода» постепенно оттеснили от власти правые политики. Тем не менее Голда, как и де Голль, внесла огромный вклад в успехи своей страны.

     ЕГОР ГАЙДАР ШАГАЕТ ВПЕРЕДИ

     В песне Александры Пахмутовой на слова Сергея Гребенникова и Николая Добронравова были слова:
     Видишь, товарищ, заря поднимается?
     Вновь за работу народ принимается.
     Там, где труднее и круче в пути,
     Гайдар шагает впереди.
     Имелся в виду, понятно, писатель Аркадий Голиков, который взял себе литературный псевдоним «Гайдар»: у русинов, жителей Закарпатской Украины, так называется овчар – пастух овечьего стада. Интересно, вспоминал ли значение своей фамилии Егор Гайдар, когда реформировал упорно сопротивлявшуюся страну?
     У Аркадия Гайдара был сын Тимур. Я не нашёл никаких указаний на то, что он послужил прототипом Тимура Гараева – героя знаменитой повести «Тимур и его команда». То есть тимуровцем Тимур Гайдар, похоже, не был (тем более, что первоначально Аркадий Гайдар хотел назвать своего героя Дунканом).
     Став взрослым, Тимур Гайдар плавал на подводной лодке, потом стал военным корреспондентом и собкором «Правды», побывал на Кубе, в Югославии и в Афганистане. С моим тестем, режиссёром Центрального телевидения Михаилом Тарховым, Тимур был приятелем (то есть они вместе пили).
     Женат был Тимур на Ариадне Бажовой, дочери известного писателя Павла Бажова, а их сын Егор – на Марии, дочери Аркадия Стругацкого. Так что в этой семье, куда не глянь, – сплошные писатели. Версия о том, что Тимур не был биологическим сыном Аркадия, меня не убеждает: и Тимур в молодости, и Егор, пока не растолстел, были похожи на Аркадия, погибшего в 37 лет.
     И Аркадий, и Тимур, и Егор были людьми умными, смелыми и решительными. И ещё одна общая черта: их не интересовали деньги. Одна наша знакомая училась в МГУ одновременно с Егором и знала его по комсомольской линии. И хотя сама она голосовала за ЛДПР, её возмущает, когда враги обвиняют Егора в коррупции: по её словам, он был  бессребреником. Это слово, давно вышедшее из моды, повторяют все, кто его близко знал, в том числе люди, сами бессребреничеством не страдающие. Пётр Авен рассказывал: «Гайдар был бессребреник. Когда Лёшу Головкова хоронили (в январе 2009 года. – А. А.), выяснилось, что у Гайдара нет тёплого пальто. Деньги его не интересовали. Он совершенно был нематериальный человек». По словам Анатолия Чубайса, во время дефолта 1998 года Гайдар «забыл» спасти свои сбережения и потерял их. Зарабатывал Гайдар, по свидетельству Валерии Новодворской, в основном чтением лекций.
     Возможно, равнодушие Гайдара к деньгам имело и негативные последствия. Он не осознал в полной мере, что остальных-то людей деньги ой как интересуют – и тех, у кого их много, и тех, у кого мало. Он не позаботился о том, чтобы люди, годами откладывавшие деньги на сберкнижку «на чёрный день», не лишились своих сбережений.
     Из-за долголетнего товарного дефицита в СССР и отложенного потребления мгновенный переход к рыночному ценообразованию не мог не вызвать гиперинфляции. Разумеется, в таких условиях думать о сохранении денежных средств на сберкнижках было всё равно, что заботиться о запасах бензина во время пожара. И всё же сбережения, вероятно, можно было проиндексировать и заморозить, как это сделало советское правительство с облигациями государственного займа в 1957 году. С другой стороны, нет никакой уверенности, что замораживание вкладов на 10-15 лет могло успокоить людей, которым деньги были нужны здесь и сейчас: в 1957 году все решили, что власть их просто надула с облигациями, и в детстве мы с ребятами использовали эти красиво отпечатанные бумажки в качестве игрушечных денег.
     В результате многолетнего бездействия советского руководства к началу 1990-х годов советская экономика лежала в развалинах. В 1960-е годы Леонид Брежнев и его коллеги по Политбюро не позволили премьеру Алексею Косыгину дать предприятиям несколько больше самостоятельности. Республики СССР ещё при Брежневе перестали участвовать в общесоюзных хозяйственных проектах, ограничиваясь выполнением согласованных с ними текущих плановых заданий, их экономики начали закукливаться. В условиях всеобщего дефицита самыми влиятельными фигурами в советском обществе стали «сидевшие на дефиците» работники торговли – продавцы, товароведы, заведующие складами и отделами магазинов и особенно их директора. Вкупе с партийным начальством они составили верхний слой общества (смотри знаменитый сериал «Следствие вдут знатоки», особенно его последние серии). 
     Все руководящие должности в СССР являлись «номенклатурными», то есть  утверждались комитетами КПСС разных уровней – райкомами, горкомами, обкомами и ЦК, и к концу брежневского правления все они, кроме номенклатуры Политбюро ЦК, продавались в Москве за деньги. Попытка Юрия Андропова покончить с массовым воровством и с коррупцией в высших эшелонах власти была прервана его смертью. 
     Резкое падение мировых цен на нефть в середине 1980-х годов вызвало такое же резкое падению доходов государственного бюджета СССР. Правительство Михаила Горбачёва и Николая Рыжкова, назначенного премьер-министром в сентябре 1985 года, старалось за счёт всё новых займов у западных банков сохранить копеечные цены на молоко и на хлеб, который сельские жители скармливали скоту. В 1986 году сумма внешних займов превысила 30 млрд. долл., а в 1989 году достигла 50 млрд. долл. Западные банкиры начали сомневаться в платёжеспособности СССР и увеличивали проценты по займам; отдавать долги становилось всё труднее. Дефицит продовольствия и товаров обострялся. В 1970-х годах жители Рязани или Твери ездили в Москву за продуктами на автобусах, а в конце 1980-х мои знакомые из Волгограда с той же целью вскладчину летали в столицу авиарейсами. Директора предприятий и председатели колхозов, освободившись от контроля ослабевшей КПСС, перестали «давать план» и отгружать продукцию за деньги, на которые ничего нельзя было купить. Они предпочитали бартер, и вообще больше заботились о личном обогащении, увольняя работников и сдавая пустеющие помещения появившимся частникам – кооперативам и так называемым центрам НТТМ («научно-технического творчества молодёжи»). Чтобы как-то успокоить население, озлобленное из-за отсутствия продуктов и ограничений на продажу водки, местные власти стали запрещать вывоз продовольствия; сначала так поступали области и автономные республики, потом отдельные районы и даже населённые пункты. Страна оказалась на грани голода. У власти осталось только два выхода: либо, как в 1919 году, рассылать по стране продотряды и силой конфисковать продовольствие и промтовары, либо срочно отпускать цены, отбирать предприятия у «красных директоров» и передавать их частникам, заинтересованным в том, чтобы что-то производить и, главное, продавать продукцию – уже по рыночным ценам.
     Таково было положение дел, когда 6 ноября 1991 года президент Борис Ельцин, лично возглавивший правительство, назначил Гайдара своим заместителем по вопросам экономической политики.
     ***
     Народ, однако, причин свалившихся на него несчастий не понимал, а главное - понимать не желал.
     Западный обыватель чётко осознаёт, что правительство существует на его, обывателя, деньги. Вопрос о том, на что оно должно их тратить, всегда находится в центре политической жизни.
     Россияне имеют дело не с правительством, а с всеохватным и всесильным Государством. Безропотно ему повинуясь в повседневной жизни, даже не интересуясь, сколько плодов их труда оно у них отнимает и позволяя ему распоряжаться этими плодами по его усмотрению, в критической ситуации россияне ждут от Государства ЧУДА.
     В XIX веке неграмотные крестьяне ждали, что царь отдаст им помещичьи земли, а помещиков чем-нибудь отдарит. Чем отдарит, откуда возьмёт на это деньги, – такой вопрос не возникал: он ведь Государь, значит, всё может.
     В 1991 году советские люди со средним и высшим образованием разбирались в происходящем ничуть не лучше своих неграмотных предков. Они десятилетиями позволяли Государству разваливать экономику, сочиняя про это остроумные анекдоты и не задумываясь над тем, что страна (то есть они сами) всё больше увязает в долгах. А когда новый генсек Горбачёв, с его кругозором секретаря обкома по сельскому хозяйству, в разгар финансового кризиса затеял политические реформы, россияне, сидя на развалинах экономики, ждали, что Государство возьмёт и разом всё исправит, и всё будет хорошо. Каким образом можно сразу исправить то, что гнило десятилетиями, они не задумывались: на то оно и Государство, чтобы творить ЧУДЕСА. А раз оно этого не делает, значит, во Власть пробрались нехорошие люди – возможно, американские агенты!
     Егор Гайдар с санкции президента Ельцина сделал ЕДИНСТВЕННОЕ, что можно было сделать, не прибегая к методам «военного коммунизма». «Под руководством Гайдара – сообщает Википедия – начался переход от плановой к рыночной экономике, были проведены либерализация цен, реорганизация налоговой системы, либерализация внешней торговли, начата приватизация».
     Экономику, которую Ленин и Сталин поставили с ног на голову, Гайдар вернул в нормальное состояние: если вчера все хотели что-нибудь купить, то теперь все захотели что-нибудь продать. Конечно, это была болезненная операция, но разве можно сравнить её тяготы с большевистским террором – с массовыми расстрелами, арестами, ссылками и гибелью от голода миллионов людей! И у поклонников Сталина хватает наглости кричать о геноциде,якобы учинённом Ельциным и Гайдаром!
     За прошедшие с тех пор тридцать с лишним лет на Гайдара и его команду обрушились океаны проклятий. Но за стонами и воплями критиков я ни разу не читал и ни от кого не слышал РЕАЛЬНЫХ АЛЬТЕРНАТИВ тому, что было сделано.То есть идеальных вариантов предлагается сколько угодно, но у всех у них есть существенный недостаток: их невозможно было осуществить осенью 1991 года. При Косыгине – да; может быть, даже при Андропове в советской экономике ещё можно было что-то исправить, но только не осенью 1991 года – с пустым бюджетом, по уши в долгах, с отбившимися от рук предприятиями, не желавшими ничего продавать, и с пустыми прилавками даже в Москве,  всегда снабжавшейся «вне категорий». А если бы Россия не отделилась тогда от остальных республик, усиленно печатавших рубли, ценники в магазинах и по сей день приходилось бы менять ежедневно.
     ***
     Насчёт жульнической приватизации.
     Советская промышленность работала на устаревшем оборудовании, её продукция была низкого качества, а производство к 1991 году было развалено. Но это всё же была промышленность большой страны, создававшаяся десятилетиями потом и кровью десятков миллионов людей. К началу приватизации денег на её покупку в России не было ни у подпольных цеховиков, ни у «красных директоров», ни у только что появившихся кооператоров и комсомольских бизнесменов из центров НТТМ, ни у воров-чиновников, ни у бандитов. Купить советские предприятия по более-менее реальной цене (хотя тоже не ахти какой высокой) могли только иностранные фирмы. Но в российской экономике при всех режимах вожжи в руках всегда держало Государство. В этом вопросе Ельцин не так уж сильно отличался от Сталина, который отверг помощь в рамках «плана Маршалла» из-за того, что американцы, давая деньги, хотели контролировать, как их тратят. Продав промышленность, прежде всего нефтегазовый комплекс, иностранному бизнесу, российское Государство утратило бы над ними контроль. К тому же новые русские бизнесмены гораздо лучше иностранцев ориентировались в том, как и за какие рычаги дёргать, чтобы получить желаемое. Поэтому правительство перегоняло через только что возникшие российские банки бюджетные деньги, а банки из этих самых денег якобы давали правительству кредиты, за которые оно расплачивалось пакетами акций предприятий.
     Можно было, конечно, честно сказать народу: «Не хотим отдать народное добро иностранцам». Но когда же российская Власть говорила народу правду? Да народ такую правду и не принял бы. Люди, которым всю жизнь твердили про «общенародную собственность» и которые больше всего боялись, что сосед разбогатеет, вообще не хотели никакой приватизации. Они хотели, чтобы Государство явило ЧУДО, а оно могло предложить им только кандидатов в списки «Форбса».
     Ответственность и за рост цен, и за жульническую приватизацию население возложило на команду Гайдара. Интересно, что Виктора Черномырдина, который возглавил правительство уже в декабре 1992 года и который как раз и провёл аферу с приватизацией, народ ни в чём не упрекал: ведь, в отличие чересчур интеллигентного и заумно изъяснявшегося Гайдара Черномырдин был «социально близкий» – и говорил коряво, и  на гармошке играл. Между тем Черномырдин, печатая в огромном количестве сначала рубли, а потом ГКО (государственные краткосрочные облигации) и ОФЗ (облигации федерального займа), разогнал гиперинфляцию и привёл страну к кризису 1998 года. Гайдар, не согласный с увеличением государственных расходов, 13 января 1994 года в письме Ельцину заявил, что «не может быть одновременно и в правительстве, и в оппозиции к нему», а 20 января ушёл в отставку с должности первого заместителя председателя правительства.
     В последующие годы деятельность Гайдара была чрезвычайно разнообразной. 24 ноября 2006 года во время выступления на конференции в Национальном университете Ирландии ему стало плохо. Цитирую «Коммерсант» от 6 декабря 2006 года: «Он был помещён в реанимацию ирландской клиники James Connolly Memorial Hospital с горловым кровотечением, рвотой и частичным параличом. 26 ноября господин Гайдар был перевезён в московскую больницу… Российские медики заявили, что приведённые в заключении симптомы могли быть обоснованы "воздействием токсического фактора", то есть отравлением. Однако этот термин врачи в своём заключении предпочли не упоминать, поскольку "отравляющее вещество, с которым могло быть связано развитие заболевания, выявить не удалось"».
     Гайдар страдал от лишнего веса, сахарного диабета и болезней сердечно-сосудистой системы. Согласно Википедии, «16 декабря 2009 года в 09:05 утра медики констатировали смерть политика в своём доме в селе Успенское Одинцовского района Московской области; по сообщению Марии Гайдар, причиной смерти явился отёк лёгких в результате сердечного приступа».
     ***
     Годы переналадки хозяйства на рыночные рельсы были для большинства россиян очень тяжёлыми. Но теперь с 1998 года прошло уже больше четверти века, и гайдаровские реформы принесли богатые плоды. Сергею Кириенко, сменившему Черномырдина на посту премьер-министра, совместно с Центробанком РФ удалось справиться с гиперинфляцией. Приватизированная промышленность постепенно заработала, реальные зарплаты начали расти. Всем этим, а также тем, что устояли в условиях тяжёлых санкций, мы обязаны Гайдару.
     Наполовину.
     Другая причина сегодняшнего относительного благополучия к Гайдару отношения не имеет и носит более противоречивый характер.
     С начала нового тысячелетия нефтегазовые продукты резко вздорожали. Так, цена нефти Брент после 2005 года редко опускалась ниже 60 долларов за баррель, иногда доходя до 120 долларов. Это позволило российской власти  ещё прочнее посадить страну на углеводородную иглу: если в позднем СССР доля нефтегазовых доходов в госбюджете колебалась на уровне 5-10%, то в последние годы она составляла от четверти до половины.   
     Высокие цены на углеводороды позволили государству провести частичную национализацию. Доля государственного сектора в экономике с 2000-го по 2021 год выросла с 31% до 56%. А работает госсектор гораздо хуже частного. Несмотря на его разбухание, в 2007 году бюджет получил от него сумму в 1,6% ВВП, а в 2017 году – только в 1%; на  рубль госактивов в 2007 году государство получало 6 копеек, в 2017 году – 3,5 копейки. 
     Наши финансовые власти очень умело справляются с последствиями санкций, но если цены на нефтегазовые продукты упадут сильно и на длительный срок, в Центробанке нам потребуется не Набиуллина, а как минимум Гарри Поттер.
     Народ об этом не задумывается. Он, как и сорок лет, назад, живёт исключительно сегодняшним днём, позволяя Государству действовать по его усмотрению, а в своих прошлых и нынешних невзгодах винит Гайдара. Цитирую Википедию: «Согласно исследованию ВЦИОМ 2019 года, значительно выросла доля тех россиян, кто считает, что реформы, начатые в 1992 году правительством Гайдара, оказали разрушительное действие на экономику России (рост с 23% в 2010 г. до 44% в 2019 г.), при этом о работе Егора Гайдара и его команды россияне думают скорее негативно: 44 % опрошенных считают, что команда Егора Гайдара сознательно разрушали экономику нашей страны и добились в этом больших успехов» (сохранена грамматика Википедии).

     ФАРМАН САЛМАНОВ – ПОСЛЕДНИЙ СОЛДАТ СОВЕТСКОЙ ИМПЕРИИ

     В том, что Россия до сих пор имеет возможность пополнять бюджет за счёт углеводородного топлива, очень велика заслуга доктора геолого-минералогических наук, члена-корреспондента РАН Фармана Курбановича (Курбан-оглы) Салманова.
     Будучи гуманитарием, о мире естественных наук я знаю крайне мало и судить о нём могу только по отзывам и оценкам специалистов. Наука несравненно разнообразнее политики и беллетристики, а черты характера учёного с результатами его трудов связаны гораздо меньше, чем у писателя или государственного деятеля. Конечно, даже в этих условиях мне трудно не восхищаться широтой и глубиной мышления таких физиков, как Альберт Эйнштейн, Юджин Вигнер, Ричард Фейнман или Эдвард Виттен. Но в целом кумиров среди учёных-естественников у меня быть не должно. Салманов – единственное исключение
     С персоной Фармана Салманова я столкнулся во время работы в издательстве «Земля и человек XXI век», тогда же прочитал его чрезвычайно интересные мемуары, полукустарно отпечатанные мизерным тиражом. На меня деятельность и личность Салманова произвели очень большое впечатление.
     Салманов – азербайджанец. Его дед Сулейман Нагды-оглы 20 лет провёл в ссылке за Уралом за то, что натравил собак на муллу, отбиравшего у семьи скот; он много рассказывал родным о Сибири и Дальнем Востоке, а одну из внучек назвал Амура. Отец Фармана, Курбан Сулейман-оглы Салманов, в советское время стал прокурором, дважды арестовывался – в 1937-м и 1948 годах, позже работал председателем колхоза.
     Фарман с юных лет увлёкся геологией, участвовал в экспедициях, окончил геологоразведочный факультет Азербайджанского индустриального института. Тогда шли дискуссии о процессах образования нефтяных пластов и о том, может ли быть нефть в Западной  Сибири. Фарман уже тогда пришёл к выводу, что она должна там быть. Став после института начальником нефтеразведочной партии, он считал наиболее перспективным  район Сургута (тогда посёлок с леспромхозом и шеститысячным населением), а его держали в Кузбассе. Летом 1958 года Салманов  сагитировал своих подчинённых, и они, отключив связь, чтобы начальство не мешало, самовольно перебрались по Оби в Сургутский район. Салманова собирались снять с должности, но в конце концов ограничились выговором и разрешили остаться новом месте. В том же году была создана Сургутская нефтеразведочная экспедиция (НРЭ), начальником которой назначили Салманова.
     Нефть в Сургутском Приобье Салманов нашёл довольно быстро, но скважины давали тонну-другую в сутки. Первый в Западной Сибири нефтяной фонтан забил 21 июня 1960 года на севере Тюменской области, возле села Шаим в Кондинском районе Ханты-Мансийского автономного округа; его суточный дебит составил 350-400 тонн. А 21 марта 1961 года нефть была обнаружена и в Сургутском районе близ посёлка Мегион. Тем, кто не верил в тюменскую нефть, Салманов послал телеграмму: «Мегионе получен фонтан нефти дебитом 200 тонн. Вам это ясно? Приветом, Салманов».
     С 1962 года Салманов являлся главным геологом Усть-Балыкской НРЭ, с 1964 года – начальником Правдинской НРЭ. В 1970 году его назначили главным геологом по нефти и газу «Главтюменьгеологии» и заместителем её начальника – знаменитого Рауля-Юрия Эрвье, а в 1978 году он сменил Эрвье, назначенного замминистра геологии.
     Википедия: «События жизни и личность Фармана Салманова легли в основу художественного кинофильма “Стратегия риска” (1978) и образа его главного героя — Фарида Аскерова». Он послужил также прообразом начальника геологоразведочной партии Тофика Закировича Рустамова в фильме Андрона Кончаловского «Сибириада».Владимир Высоцкий посвятил Салманову песню, начинающуюся словами:
     «Один чудак из партии геологов
     Сказал мне, вылив грязь из сапога:
     “Послал же бог на головы нам олухов!
     Откуда нефть — когда кругом тайга?
     И деньги в прорву! Лучше бы на тыщи те
     Построить ресторан на берегу.
     Вы ничего в Тюмени не отыщете –
     В болото вы вгоняете деньгу!”».
     Во вступлении к монографии «Что в имени тебе моём? Именные месторождения нефти и газа Тюменской области», посвящённой 90-летию со дня рождения Салманова, ректор Тюменского индустриального университета Вероника Ефремова пишет: «Фарман Курбанович более 30 лет работал в Западной Сибири, стал первооткрывателем и участником открытий более 130 месторождений нефти и газа Западной Сибири… Мировое научное сообщество называет Фармана Салманова лучшим геологом ХХ века».
     Удачливость Салманова часто приписывали его интуиции – у него было феноменальное чутьё на нефтегазовые месторождения. Но интуиция – это не наитие, а умение делать правильные выводы на основе  малозаметных фактов.
     Говорили, что Салманов не любил писать статьи, «зато выступал эмоционально, экспромтом, слушателей завораживал даже его азербайджанский акцент». Тем не менее, он опубликовал более 160 научных статей и 10 монографий.
     Его сотрудница вспоминает: «Салманов ко всем обращался по имени отчеству – от телефонистки до главврача поликлиники. Помнил о днях рождения каждого, с кем работал. Уже будучи в Москве, поздравлял своих тюменцев с праздниками, каждого  индивидуально».
     ***
     Видя недостатки советской системы, Фарман Салманов оставался целиком и полностью советским человеком. Ершистый в отношениях с геологическим начальством, он, поднимаясь по служебной лестнице, всегда старался дружить с партийными и комсомольскими руководителями и опираться на их поддержку.
     1991 год застал Салманова в Москве в должности заместителя министра геологии СССР. 1 декабря министерство было упразднено, а участвовать в приватизации отрасли он категорически отказался, назвав её «разграблением кучкой людей богатств, создаваемых всем народом».
     «Приватизация – говорил Салманов в интервью – выплеснула на арену жизни столько разного рода проходимцев и сомнительных дельцов, что приходится только диву даваться. В нефтяной отрасли, пожалуй, только главы крупных компаний, такие как В. Алекперов, В. Богданов, В. Грайфер производство любят и знают. Остальные до сих пор нефть, может, только в пробирке в школе и видели».
     Листая во время интервью глянцевый журнал с портретами олигархов, Салманов заметил: «Я их всех знаю». И тыча пальцем, комментировал: «Этот жулик. И этот жулик. А это хороший парень. Комсомолец. Жаль, что посадили. Он всё по закону делал. Вместе с ним надо было посадить тех, кто эти законы принимал».
     После ликвидации Мингео Салманов с рядом специалистов обратился к тюменским властям с просьбой выделить им в восточной части Уренгойского района геологически неизученный участок. В 1992 году они создали акционерное общество «Роспан», которое, по словам Салманова, «впервые в мировой практике разработало и применило на деле технологии добычи углеводородов из месторождений ачимовского типа. Такие отложения залегают на глубине свыше 4 километров. Но промышленные запасы углеводородов там огромны – триллионы кубов газа и миллиарды тонн нефти и конденсата. Мы не только открыли и разработали новое месторождение, но и выступили в роли промысловиков… "Роспан", считай, единственное за все 90-е годы нефтегазовое предприятие, созданное с "чистого листа" – в пику чубайсовской "обвальной" приватизации отрасли. На неосвоенном месторождении вся инфраструктура, фонд скважин и технологии созданы заново. Проект "Роспана" – затратный и рискованный. И он – удался».
     Последние слова нуждаются в комментарии.
     Советская система жила по принципу «любой ценой». Деньги в экономических расчётах использовались как расчётные единицы для оценки ресурсов – в первую очередь материальных, которых вечно не хватало, во вторую – людских, имевшихся в избытке (одних зэков было несколько миллионов). Помню, в перестроечные времена я доказывал попутчику-инженеру, что в производстве надо считать деньги. У него эта простая вроде бы истина в голове не укладывалась: «Это же капитализм!».
     Салманов всю жизнь проработал в советской системе. Занявшись предпринимательством, он, похоже, не осознал, что деньги вышли на первый план; его занимала прежде всего техническая сторона вопроса. «Роспан» залез в долги. Уже приватизированная к тому времени «Тюменская нефтяная компания» – ТНК (тогдашние владельцы Герман Хан, Михаил Фридман, Леонард Блаватник и Виктор Вексельберг) скупила часть долгов «Роспана» и добилась в Химкинском суде постановления о его банкротстве. А чтобы не дать предприятию расплатиться с долгами, были приняты практические меры. 23 июля 2001 года авторский блог Алексея Миронова (https://zavtra.ru/blogs/2001-07-2431) сообщил: «В канун своего юбилея Фарман Салманов спешно вылетел в Уренгой. Причина – фактическая остановка промыслов "Роспана". На Ново-Уренгойском и Восточно-Уренгойском месторождении на вынужденном простое – 15 продуктивных скважин. С технологией все в порядке, а скважины перекрыла... железная дорога. Блокирована поставка цистерн, в которых вывозят товарный продукт – газовый конденсат. Ежесуточные потери – до 10 тысяч тонн конденсата и 1,5 млн. кубометров газа».
     ***
     Сейчас на сайте «Роснефти» про АО «Роспан Интернешнл» сказано следующее:
     «Общество было учреждено в 1994 году. В марте 2013 года АО «РОСПАН ИНТЕРНЕШНЛ» вошло в состав группы компаний ПАО «НК «Роснефть». С этого момента началось масштабное развитие проекта.
     Общество осуществляет разработку Восточно-Уренгойского, Ново-Уренгойского и Ресурсного лицензионных участков Ямало-Ненецкого автономного округа.
     Основным объектом разработки являются ачимовские залежи, сложность разработки которых заключается в их низкой естественной проницаемости и аномально высоком пластовом давлении».
     Про Салманова – ни слова.
     Из написанного выше можно сделать вывод, что причиной поглощения «Роспана» стала недооценка Салмановым финансового аспекта его деятельности. Однако скорее всего дело в любом случае кончилось бы тем же самым, просто процесс поглощения «Роспана» занял бы больше времени и обошёлся его инициаторам дороже. Примером может служить судьба ООО НГК «Итера», ы котором Салманов был советником председателя совета директоров Игоря Макарова. (В 2023 году Игорь Макаров вошёл в рейтинг журнала Forbes «110 российских миллиардеров», где занял 57 место с состоянием $2,2 млрд.).
     «Итера» занималась поиском и разведкой нефти и газа в Республике Калмыкия и в Ямало-Ненецком автономном округе. В Википедии сказано, что в 1994-1998 годах «Итера» «являлась вторым после “Газпрома” производителем газа в стране, а также осуществляла поставки среднеазиатского газа на Украину и другие постсоветские страны… После отставки Рема Вяхирева с поста руководителя “Газпрома” его преемник Алексей Миллер предложил владельцам “Итеры” продать её контрольный пакет, но ему было отказано. В результате газовая монополия все равно получила часть добывающих активов “Итеры|” и вытеснила её с рынка стран СНГ… В 2006 году компания продала часть своих акций индийской группе Sun, но через несколько лет сделка была отменена. В 2011 году половину акций “Итеры” собирались продать компании ТНК-BP, но эта сделка также сорвалась из-за того, что стороны не сошлись в цене. В феврале 2012 года “Итера” и “Роснефть” объявили о создании совместного предприятия... В конце мая 2013 года было объявлено о продаже оставшихся 49% акций “Итеры” компании “Роснефть” (на тот момент последней уже принадлежал 51 % “Итеры”). Сумма сделки составила $2,9 млрд, к июлю 2013 года сделка была закрыта».
     ***
     Фарман Салманов скончался 31 марта 2007 года. Похоронен в Москве на Ваганьковском кладбище возле крематория, где центральная аллея делает зигзаг. На его могиле двойной памятник работы Заура Рзаева: официозного вида бюст, а рядом с ним фигура Салманова в рабочей одежде, сидящего на большом камне. Думаю, композиция памятника подсказана какой-то старой фотографией; хотя в Интернете я её не нашёл.

     АЛЕКСАНДР ПУШКИН, ЛЕВ ТОЛСТОЙ И ДР.

     Я люблю читать, неудивительно, что многие мои кумиры – писатели. Поскольку про любимые книги и авторов я раньше уже писал, в чём-то, может быть, буду повторяться. 
     ***
     Знаменитые писатели – люди не менее разные, чем политики, стоматологи или водители автобусов.
     Корректный чиновник Иван Гончаров, дослужившийся по министерству финансов и цензурному ведомству до генеральского чина, совершенно не похож на пэра Франции Виктора Гюго, сражавшегося на баррикадах за Республику.
     Ехидный и нервный украинский шляхтич Николай Гоголь – на скромную, но не менее ехидную провинциальную английскую леди Джейн Остин.
     Сэр Вальтер Скотт, взявший на себя долги своих издателей, – на транжиру Оноре Бальзака, где попало занимавшего деньги и не спешившего их возвращать.
     Обаятельный и артистичный Чарльз Диккенс и любитель домашнего уюта Уильям Теккерей – на  эпилептиков и неврастеников Гюстава Флобера и Фёдора Достоевского.
     Среди русских писателей XIX века меня больше всего восхищают такие противоположные личности, как переменчивый и ироничный жизнелюб Александр Пушкин и суровый Лев Толстой, всю жизнь занятый самобичеванием.
     ***
     Пушкин при огромных литературных способностях обладал острым умом и был человеком совершенно здравомыслящим. Пожалуй, он кое-что теряет в моих глазах из-за чрезмерного увлечения аристократизмом, а после событий 14 декабря он, как мне кажется,  чересчур быстро из певца свободы превратился в приверженца самодержавия и империалиста: в отличие от Гюго или Толстого, он прожил недостаточно долго, чтобы его взгляды могли эволюционировать естественным путём. Но тут надо учесть, что двойственность и непостоянство составляли неотъемлемую часть не только его характера, но и его таланта. Способность смотреть на предмет или явление с разных сторон – признак ума, хотя у Пушкина она, пожалуй, была несколько гипертрофирована.
     Например, в «Евгении Онегине» образ жизни сельского дворянина Дмитрия Ларина, отца Татьяны, описан в патриархальных тонах:
     Покойно жизнь его катилась;
     Под вечер иногда сходилась
     Соседей добрая семья,
     Нецеремонные друзья,
     И потужить, и позлословить,
     И посмеяться кой о чем.
     Проходит время; между тем
     Прикажут Ольге чай готовить,
     Там ужин, там и спать пора,
     И гости едут со двора…
     И так они старели оба.
     И отворились наконец
     Перед супругом двери гроба,
     И новый он приял венец.
     Он умер в час перед обедом,
     Оплаканный своим соседом,
     Детьми и верною женой
     Чистосердечней, чем иной.
     Он был простой и добрый барин,
     И там, где прах его лежит,
     Надгробный памятник гласит:
     Смиренный грешник, Дмитрий Ларин,
     Господний раб и бригадир,
     Под камнем сим вкушает мир».

     А вот  как точно такая же помещичья жизнь предстаёт в рассуждении о том, что ждало бы Ленского, останься тот жив:
     Во многом он бы изменился,
     Расстался б с музами, женился,
     В деревне, счастлив и рогат,
     Носил бы стёганый халат;
     Узнал бы жизнь на самом деле,
     Подагру б в сорок лет имел,
     Пил, ел, скучал, толстел, хирел,
     И наконец в своей постеле
     Скончался б посреди детей,
     Плаксивых баб и лекарей.

     Та же двойственность проявляется в отношении Пушкина к высшему свету. Его музе (то есть самому поэту)
     … нравится порядок стройный
     Олигархических бесед,
     И холод гордости спокойной,
     И эта смесь чинов и лет.

     А вот что видит романтичная юная Татьяна, которую родня начинает вывозить в этот самый высший свет:
     Татьяна вслушаться желает
     В беседы, в общий разговор;
     Но всех в гостиной занимает
     Такой бессвязный, пошлый вздор;
     Все в них так бледно, равнодушно;
     Они клевещут даже скучно;
     В бесплодной сухости речей,
     Расспросов, сплетен и вестей
     Не вспыхнет мысли в целы сутки,
     Хоть невзначай, хоть наобум;
     Не улыбнётся томный ум,
     Не дрогнет сердце, хоть для шутки.
     И даже глупости смешной
     В тебе не встретишь, свет пустой.

     Но вот Татьяна выходит замуж за генерал-адъютанта, становтся хозяйкой салона, и то же самое общество предстаёт в куда более привлекательном свете:
     … Входят гости.
     Вот крупной солью светской злости
     Стал оживляться разговор;
     Перед хозяйкой лёгкий вздор
     Сверкал без глупого жеманства,
     И прерывал его меж тем
     Разумный толк без пошлых тем,
     Без вечных истин, без педантства,
     И не пугал ничьих ушей
     Свободной живостью своей.
     И ведь поэт ни в чём не погрешил против истины: все описанные варианты существовали на самом деле, Пушкин все их видел и принимал как нечто естественное, описывая их с иронией, но без обличительного пафоса. Эта многогранность  в сочетании с литературным даром делают его фигуру Пушкина чрезвычайно привлекательной.
     ***
     В молодости я прочитал (кажется, у Бертрана Рассела), что святой Августин был по характеру похож на Льва Толстого, но был умнее. Меня тогда это удивило, если не сказать – возмутило. Нас ведь растили в благоговении перед классиками и в убеждении, что единственным их недостатком было непонимание марксизма и неспособность встать на позиции революционного пролетариата. А тут вдруг такая непочтительность!
     Много позже я пришёл к выводу, что умным человеком Толстой в самом деле не был. Психологические портреты, особенно женские, у него великолепны (причём, в отличие от произведений Достоевского, это портреты нормальных людей), и рассказчик он замечательный. Но его мнения по поводу искусства полководцев или по вопросам медицины способны огорошить кого угодно. К тому же у него была такая присущая большинству россиян черта характера, как неспособность к совместным действиям, чем он чуть ли не гордился.
     Как и Пушкин, Толстой в молодости чересчур кичился своей родовитостью. Но поскольку прожил он в два с лишним раза дольше, у него было время избавиться от дурацкого снобизма, тем более что общественная мораль и само понятие «общества» в течение XIX столетия сильно изменились.   
     «Войну и мир» мы сейчас воспринимаем как правдивое описание войны с Наполеоном. Однако первые читатели романа (во 2-й половине 1860-х годов) утверждали, что в 1805-1812 годах людей, подобных Пьеру Безухову и Андрею Болконскому, ещё не было: Толстой, родившийся в 1828 году, вывел в романе своих современников. Я склонен с ними согласиться. Надо помнить о культурной пропасти между полуграмотными дворянами, которых Пётр силком нарядил в европейское платье и усадил за парты, и людьми, среди которых вращался Толстой. Заполнялась эта пропасть медленно, поколение за поколением, и хотя бы отчасти оценить перемены, занявшие более века, могли лишь образованные долгожители, подобные Андрею Тимофеевичу Болотову, родившемуся в 1738-м и умершему в 1833 году. На рубеже XVIII-XIX столетий пропасть ещё не была засыпана до конца. Достаточно сравнить язык Андрея Болконского с языком записок участника войны 1812 года Сергея Волконского, чтобы увидеть разницу между ними. Следует, правда, учитывать, что Андрей, Пьер и другие персонажи «Войны и мира» на самом деле говорили преимущественно по-французски, а на этом языке они, как и Татьяна Ларина, выражались гораздо грамотнее и свободнее.
     Впрочем, Некоторые критики вообще считают, что Пьер и Андрей – это сам Толстой, поделивший между ними две стороны собственной натуры.
     Толстой, как и Пушкин, мне симпатичен. Его сосредоточенность на собственной персоне, слишком смахивающая на эгоизм, с моей точки зрения, компенсируется честностью, беспощадностью самоанализа и десятилетиями такого самобичевания, на какое мало кто способен. 
     Биографы Льва Толстого указывают на такой неприглядный факт: Тимофей, его внебрачный сын, был крепостным своего отца и служил кучером у него и своих законнорожденных братьев и сестёр. Удивляются, что великому гуманисту, проповеднику христианской любви не пришло в голову дать сыну образование. Но ведь он-то считал, что крестьянская жизнь гораздо «правильнее» дворянской. Заботясь о спасении собственной души, занимаясь пахотой, косьбой и колкой дров, он и законных детей пытался оставить без денег и, следовательно, без образования. Да, слава Богу, Софья Андреевна помешала.
     ***
     Александр Герцен всегда был моим кумиром. Мне близки его способ мышления и его взгляды. Если сейчас я не пишу о нём более подробно, то только потому, что давно не доводилось ни читать что-либо о нём (Эйдельмана прочёл ещё в молодости), ни перечитывать «Былое и думы».
     Я восхищаюсь творчеством Лескова, его языком, знанием России и непредвзятым взглядом на явления общественной жизни. Из-за этой беспристрастности он оказался между двумя враждующими лагерями – демократическим и консервативным, подвергаясь нападкам с обеих сторон. Но моё восхищение Лесковым несколько поблёкло, когда я узнал, то он требовал от своей воспитанницы Вари демонстрировать ему признательность за оказанные ей благодеяния. Вроде бы мелочь, но мне кажется, такое поведение не к лицу порядочному человеку и заставляет усомниться в его уме.
     Я слишком мало знаю про Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина и Александра Николаевича Островского, и это единственная причина, по которой не могу прямо зачислить их в свои кумиры. Но то, что знаю, свидетельствует в их пользу. Их творчеством я восхищаюсь, а тот факт, что у обоих были неприятности при Николае I, добавляет им моего уважения.
     Николай Гоголь – прекрасный и остроумный рассказчик, однако особых симпатий к нему не испытываю.
     Я понимаю, что Иван Тургенев и Иван Гончаров – писатели очень хорошие, но о Гончарове как человеке я почти ничего не знаю, а то, что знаю о Тургеневе, меня не очень привлекает (не говоря уж о том, что я вообще не люблю охотников).
     Антон Чехов – писатель замечательный, но не мой, несмотря на то, что он совершил подвиг, изменив себя гораздо сильнее, чем, например, Лев Толстой. Об этом сам он писал Суворину: «Что писатели-дворяне брали у природы даром, то разночинцы покупают ценою молодости. Напишите-ка рассказ о том, как молодой человек, сын крепостного, бывший лавочник, певчий, гимназист и студент, воспитанный на чинопочитании, целовании поповских рук, поклонении чужим мыслям, благодаривший за каждый кусок хлеба, много раз сеченный, ходивший по урокам без калош, дравшийся, мучивший животных, любивший обедать у богатых родственников, лицемеривший и богу и людям без всякой надобности, только из сознания своего ничтожества, — напишите, как этот молодой человек выдавливает из себя по каплям раба и как он, проснувшись в одно прекрасное утро, чувствует, что в его жилах течёт уже не рабская кровь, а настоящая человеческая..».
     Сдаётся мне только, что перестав лицемерить людям и мучить животных, Чехов сделался к ним равнодушен. К персонажам своих произведений он относится, как врач к надоевшим пациентам – внимательно, заинтересованно, но без сочувствия. Такс, которых завёл в Мелихове и с которыми много возился, он при переезде Ялту бросил на произвол судьбы , и они вскоре погибли.   
     ***
     Наряду с кумирами есть у меня и анти-кумир – Фёдор Достоевский.
     Достоевский – прямая противоположность Толстому. Слабохарактерный неврастеник, эпилептик и игроман; лизоблюд, униженно вымаливавший прошение не за реальные преступления (петрашевцы их не совершили), а за неугодные царю взгляды, и клянчивший деньги у Тургенева, которого поливал грязью, – Достоевский сочетал непомерные амбиции с комплексом неполноценности. Произведения Достоевского –малоубедительная, на мой взгляд, попытка представить страдания в качестве оправдания мерзостей – прежде всего его собственных.
     Здесь уместно процитировать одну из героинь Джейн Остин, тяжело переживавшую свою вину: «Этот поступок, – говорила она, – стал для меня причиной непрестанных страданий, и это справедливо. Зло влечёт за собой наказание, но продолжает оставаться злом. Страдания не искупают вины». Добавлю, что «зло», о котором здесь идёт речь – всего лишь … тайная помолвка: ведь скрывая её, влюблённые обманывали окружающих!   
     Кажется, единственной хорошей чертой Достоевского была щедрость, с какой он раздавал деньги (как правило, взятые в долг). Проигравшись в Бадене дочиста в рулетку, он винит отнюдь не себя, а, как ни покажется это невероятным, немцев: «Наконец, довольно, всё было проиграно. О, как подлы при этом немцы, какие все до единого ростовщики, мерзавцы и надувалы!». Немцы, видите ли, по своей мелочности и скаредности не желали бесплатно содержать такое светило! 
     Философ Николай Страхов, взявшийся написать биографию недавно умершего Достоевского, решил посоветоваться с Львом Толстым – уж больно неприглядно выглядел покойник: «Он был зол, завистлив, развратен, и он всю жизнь провёл в таких волнениях, которые делали его жалким, и делали бы смешным, если бы он не был при этом так зол и так умён. Сам же он, как Руссо, считал себя лучшим из людей, и самым счастливым… В Швейцарии, при мне, он так помыкал слугою, что тот обиделся и выговорил ему: “Я ведь тоже человек!”. Помню, как тогда же мне было поразительно, что это было сказано проповеднику гуманности и что тут отозвались понятия вольной Швейцарии о правах человека. Такие сцены были с ним беспрестанно, потому что он не мог удержать своей злости».
     Не удивительно, что певец «униженных и оскорблённых не выносил Европу.

     ВЕЛИКАЯ ЛИТЕРАТУРА  БЕЗ КУМИРОВ

     Сомерсет Моэм вполне обоснованно утверждал, что великая литература есть только во Франции и в Великобритании, в других странах были только отдельные великие писатели.
     История литературы на французском языке в самом деле насчитывает более тысячелетия: первые её памятники датируются концом IX века. Однако, несмотря на мой глубокий интерес к политической борьбе во Франции во все периоды её истории, меня почему-то гораздо меньше занимают другие аспекты французской жизни. Может быть, сам французский стиль поведения и образ мышления чем-то – не могу сразу сформулировать, чем, – меня отталкивает. Из французской литературы я вынес впечатление – возможно, неверное, – что слишком многие французы дают слишком много воли своим страстям, слишком многое делают напоказ и сами при этом собой любуются.
     В романе Джейн Остин «Эмма» молодая леди, осуждая поведение молодого джентльмена, восклицает: «Таков ли должен быть мужчина? Где прямота и цельность, неукоснительная приверженность принципам и правде, где презрение к мелкому надувательству, которое надлежит всегда и во всём выказывать настоящему мужчине?». У персонажей французских авторов перечисленные Эммой черты характера встречаются крайне редко. Не помню, у какого французского автора я прочёл, что настоящий француз скромен и немногословен. В таком случае остаётся сделать вывод, что французские авторы редко описывают настоящих французов. Конечно, английская сдержанность и склонность к умолчаниям иногда смахивают на лицемерие, но я отдаю им предпочтение перед французской аффектацией и моральной неустойчивостью.
     Французскую литературу я знаю значительно хуже британской и тем более русской (хотя всё-таки лучше, чем немецкую). Помимо мемуаров д’Артаньяна, кардинала де Реца и Таллемана де Рео, читал кое-что из трубадуров и разо (средневековые комментарии к сочинениям рубадуров), «Гептамерон» Маргариты Наваррской, кое-сто Руссо и Вольтера. И трагедии Расина и Корнеля, и комедии Мольера  и Бомарше оставляют меня равнодушным. У Дюма мне в детстве нравились только «Три  мушкетёра» и отчасти «Граф Монте-Кристо»; зато я перечитал множество романов Жюля Верна. Гюго для меня слишком романтичен, читать Флобера, Золя и Стендаля было скучновато. В молодости мне нравился Мопассан, но с тех пор я его не перечитывал и помню плохо. В целом все вышеперечисленные авторы мне более чужды, чем русские и британские. Исключения – Проспер Мериме и особенно Оноре Бальзак, к чьим произведениям я периодически возвращаюсь. Непорядочность Бальзака в денежных делах вызывалась скорее беспечностью, чем корыстью, а нелепые претензии на дворянство (во время поездки в Россию он даже именовал себя маркизом) отдают детством и с лихвой искупаются его огромным трудолюбием. «Человеческая комедия» состоит из более чем полутораста законченных и незаконченных произведений и одержит около 2000 персонажей, в совокупности рисующих не только картину французского общества периода Реставрации Бурбонов и Июльской монархии, но и общий ландшафт человеческого социума. Маркс и Энгельс утверждали, что произведения Бальзака дали им даже в смысле экономических деталей больше, чем книги всех профессиональных историков, экономистов и статистиков этого периода, вместе взятых.
     В XX веке Луи Арагон создал эпопею «Коммунисты». Её временные рамки ограничены полутора годами – от исхода во Францию проигравших войну испанских республиканцев в феврале-марте 1939 года до разгрома Франции в мае-июне 1940 года, но она, как «Война и мир», рисует самые разные слои французского общества, и к тому же, в отличие от романа Толстого, написана  современником событий. 
     Замечательным писателем был Жорж Сименон. Кажется, он не хуже Бальзака знал разные слои современного ему французского общества, да и другим странам поездил немало, внимательно изучая обычаи и нравы каждой из них. Наиболее известны его произведения о комиссаре Мегрэ, но и не детективные романы тоже очень хороши. Вообще французские авторы детективов – Сименон, Себастьян Жапризо, Буало и Нарсежак – в литературном отношении значительно превосходят британских коллег (кроме Джозефины Тэй и Уинстона Грэхема).
     Отдавая дань уважения Бальзаку, Арагону и Сименону, я всё же не решусь назвать их моими кумирами; похоже, стопроцентных кумиров в великой французской литературе я себе не нашёл. Впрочем, большого урона её репутации это не нанесёт.

     ЧАРЛЬЗ ДИККЕНС, ДЖЕЙН ОСТИН, ЛЕДИ И ДЖЕНТЛЬМЕНЫ

     Англоязычная литература имеет многосотлетнюю историю, хотя и менее древнюю, чем французская – по той причине, что английский язык позже сложился. Джеффри Чосер занимает в английский литературе примерно такое же место, какое в русской принадлежит Пушкину, только жил он на четыре с лишним столетия раньше (до Чосера, умершего в 1400 году, английские литераторы писали по-французски или на латыни). В XV веке Томас Мэлори (умер в 1471 году) создал знаменитый цикл романов под общим названием «Книга о короле Артуре и о его доблестных рыцарях Круглого стола». А XVI век – это уже Шекспир, Френсис Бэкон, Томас Мор, Джон Донн, Кристофер Марло, а также другие авторы, чьи имена ни мне, ни подавляющему большинству остальных россиян ничего не говорят. В отличие от Сумарокова, Ломоносова, Петрова или Ржевского, эта литература служит не предметом изучения специалистами, а живым чтением для любого культурного англичанина. Сомерсет Моэм, начав читать Чехова, Толстого, Достоевского и Тургенева, был поражён тем, что вся великая русская литература укладывается в XIX век.
     Шекспира англичане ценят прежде всего за прекрасный язык, который в переводе пропадает. В зрелые годы я, понятно,  читал Шекспира, а отчасти и его современников Марло и Грина, но больше мне были по душе комедии Фаркера и Конгрива. Свифт, которого англичане  считают самым остроумным писателем, на мой взгляд, не всегда удачно выбирал объекты для упражнений в остроумии. Изображение вражды протестантов с католиками в виде борьбы остроконечников с тупоконечниками свидетельствует о непонимании её исторического смысла, а высмеивание рождавшейся во времена Свифта  экспериментальной науки (лапутяне) оставляет тягостной впечатление. И, как я уже упоминал, я не чувствую душевной близости с людьми, жившими ранее XIX столетия, как  бы они меня ни интересовали. Не прельщают меня ни Филдинг, ни Смоллет, ни Голдсмит, ни даже Лоренс Стерн. «Векфилдский священник» мне совершенно не запомнился, «Перегрин Пикль» показался нудным скучным. Правда, я не читал Историю Тома Джонса», которую Моэм включил в число десяти лучших романов в мировой литературе, а «Тристрама Шенди» Стерна всё никак не соберусь перечитать.
     «Удольфские тайны» Анны Радклиф и «Мельмот Скиталец» Чарльза Метьтюрина – вообще не моё. В юности я зачитывался романами Вальтера Скотта. Мне и теперь нравятся Роберт Луис Стивенсон, Элизабет Гаскелл, Энтони Троллоп, Томас Харди, Джордж Элиот. Одно время очень увлёкся Уильямом Теккереем, но потом пришёл к банальному выводу, что единственная по-настоящему стоящая вещь у него – «Ярмарка тщеславия», хотя её портит безликая и до тошноты добродетельная Эмилия. (То, что Доббин влюблён в такое бесцветное создание, меня как раз не удивляет – любовь зла). С сёстрами Бронте знакомство у меня не заладилось; то, что я в молодости читал и слышал об их сочинениях, не располагало к более тесному с ними знакомству, а то, что узнал позже, подтвердило это мнение.
     Моими кумирами среди британских писателей я могу без колебаний назвать Чарльза Диккенса и Джейн Остин, и с некоторым сомнением – Сомерсета Моэма.
     С детства моей любимой книгой стали «Посмертные записки Пиквикского клуба», которые я с наслаждением перечитывал много раз и знал чуть ли не наизусть. Но от дальнейшего знакомства с Чарльзом Диккенсом меня тогда отвратил «Дэвид Копперфилд» – истории про несчастных детей я терпеть не мог, у меня в детстве своих неприятностей хватало. Вновь читать Диккенса я стал только во второй половине жизни, и теперь даже «Дэвид Копперфилд» уже не вызвал у меня прежней аллергии. Конечно, Диккенс – отнюдь не Лев Толстой, но, слава Богу, и не Достоевский. Его романы далеки от реализма; в них искусственные сюжеты с маловероятными совпадениями, а персонажи слишком резко делятся на положительных и отрицательных, – точнее, делились бы, если бы не было третьей категории, – забавных. Зато характеры персонажей яркие и неординарные, события следуют одно другим, а авторский юмор придаёт повествованию большую прелесть. К тому же я при всей склонности к реализму люблю счастливые развязки и при чтении часто заглядываю вперёд, чтобы узнать, не погиб ли мой любимый герой или героиня; а у Диккенса с благополучными окончаниями обычно всё в порядке (хотя детей он, к сожалению, изредка убивал). В «Очерках Боза» Ликкенс с присущим ему юмором нарисовал картинки тогдашне британской жизни, интересные с исторической точки зрения, а письма Диккенса позволяют лучше понять характер и взгляды автора, из-за которых его причисляли к радикалам. Мне Диккенс представляется очень симпатичной личностью.
     Джейн Остин, в отличие от повидавшего свет Диккенса, провела жизнь в узком провинциальном мирке, но в этой круглолицей и не слишком красивой девице живой нрав и литературный дар соединялись с наблюдательностью мисс Марпл и юмором Иоанны Хмелевской. Написала она немного и умерла от мучительной болезни, не дожив до 42 лет. «Гордость и предубеждение» и «Аббатство Нортэнгер» относятся к числу моих любимых книг.
     Нравятся мне и более поздние британские писатели. У Герберта Уэллса я зачитывался фантастическими романами, у Артура Конана Дойля (беллетриста весьма посредственного) – рассказами о Шерлоке Холмсе. «Сага о Форсайтах» Джона Голсуорси – один из самых любимых моих романов на протяжении всей жизни. То же самое относится к «Повести о старых женщинах» Арнольда Беннета – истории жизни, с юности до смерти, двух сестёр – скромной домоседки Констанции и смелой, иногда до безрассудства, Софьи.
     В XX веке как писатели мне больше других нравятся Уильям Сомерсет Моэм, Грэхем Грин, Чарльз Перси Сноу и Айрис Мёрдок, но Грина и Мёрдок я читал давно и мало что о них знаю, помимо того, что Грин был британским разведчиком. Моя любимая вещь Мёрдок – «Под сетью», Грина – «Наш человек в Гаване».
     Сноу – физик и высокопоставленный правительственный служащий, был и прекрасным писателем. Его романы, особенно «Дело», «Наставники» и «Коридоры власти», позволяют заглянуть за кулисы чрезвычайно меня интересующего мира британских университетов и британской политической элиты, лучше понять психологию их обитателей.
     Моэма я читал не только романы и рассказы, которые мне чрезвычайно нравятся, но и публицистику. Еего литературный стиль, взгляды на литературу и в целом на жизнь мне близки, а то, что он, как и Грин, выполнял задания британской Сикрет сервис (МИ-6), придаёт его фигуре дополнительный интерес. О том, что Моэм и Мёрдок были бисексуалами, я узнал лишь недавно, по их произведениям я бы об этом не догадался.

     МОИ СООТЕЧЕСТВЕННИКИ-СОВРЕМЕННИКИ

     Как бы не восхищался я русскими классиками XIX столетия, ближе всего мне были мои старшие современники.
     В России в XX веке, особенно до смерти Сталина, условия существования пишущих людей были ужасны. Тем не менее, даже в атмосфере всеобщего страха были писатели, выделявшиеся из общей массы в лучшую или в худшую сторону, причём со степенью талантливости это никак не было связано.
     «Нас так учили» – оправдывается молодой Генрих в пьесе Шварца «Дракон». «Всех учили, – отвечает ему Ланселот, – но  зачем ты оказался первым учеником, скотина ты этакая?»
     Олег Волков, проведший в тюрьмах и лагерях в общей сложности 26 лет, так отзывался о великолепном прозаике Валентине Катаеве, чей талан общепризнан: «В среде советских литераторов, где трудно выделиться угодничеством и изъявлениями преданности партии, Катаев всё же превзошёл своих коллег». Исаак Бабель выразился мягче: «У меня плохой характер. Вот у Катаева хороший характер. Когда он изобразит мальчика бледного, голодного и отнесёт свою работу редактору, и тот ему скажет, что советский мальчик не должен быть худым и голодным, – Катаев вернётся к себе и спокойно переделает мальчика, мальчик станет здоровым, краснощёким, с яблоком в руке. У меня плохой характер – я этого сделать не могу».
     Так отзывались о Катаеве его современники. Дмитрий Быков, которому в год смерти Катаева было 19 лет, относится к нему снисходительно: «У него была простая позиция: он должен выжить, выжить и кормить семью, и спасти талант, и писать, поэтому множество мелких личных предательств (известно, что он перед Зощенко на коленях стоял и молил о прощении) не воспринималось им как недопустимая плата за выживание, это была плата допустимая. К тому же он побывал очень рано на войне, ещё в 1914 году вольноопределяющимся, понюхал там фосгена и всю жизнь кашлял из-за этого; побывал и на фронтах Гражданской войны в агитпоезде. Он знал, что такое смерть. Побывал под бомбёжкой в 40-е, по-моему, в 1942 году, и тоже чуть не погиб там, сжимаясь в землю (“Кладбище в Скулянах” об этом подробно написано). Он знал, что такое смерть. И знал, что жизнь очень драгоценна, и с нею не шутил.
     К тому же, больших подлостей того масштаба, не знаю, как за Лесючевским (доносчиком) или как за Зелинским, зарезавшим книгу Цветаевой, – такого за ним нет. Он помогал Мандельштаму, в том числе деньгами, он вывел очень многих замечательных авторов на сцену, когда он редактировал “Юность”. Я бы не назвал Катаева человеком аморальным».
     Короче, по мнению Быкова, таланту прощаются если и не люббые подлости, то очень многие.
     ***
     Отличная писательница Вера Панова боготворила поэзию Бориса Пастернака, говорила, что Пастернак – её кумир, стены её ленинградской квартиры были увешаны его портретами. Но когда правление Союза писателей устроило собрание, на котором Пастернака гнобили за «Доктора Живаго», Панова примчалась в Москву, чтобы не пропустить столь ответственного мероприятия, хотя некоторые писатели-москвичи от собрания увильнули, сказавшись больными или без объяснения причин (среди них были такие известные фигуры, как Александр Твардовский, Вениамин Каверин, Самуил Маршак, Илья Эренбург, Леонид Леонов). Год был не 1938-й, а 1958-й.  и Пановой за неучастие не грозили ни расстрел, ни лагерь, – в самом крайнем случае сократили бы гонорары, стали реже печатать, паёк стал бы подешевле, да поубавилось бы официальных почестей. Но и этих угроз оказалось достаточно, чтобы примкнуть к плюющим в её кумира.
     Борис Слуцкий, замечательный поэт, честный человек и искренний коммунист, на том собрании выступал: «Поэт обязан добиваться признания у своего народа, а не у его врагов. Поэт должен искать славы на родной земле, а не у заморского дяди… Всё, что делаем мы, писатели самых различных направлений, – прямо и откровенно направлено на торжество идей коммунизма во всём мире. Лауреат Нобелевской премии этого года почти официально именуется лауреатом Нобелевской премии против коммунизма. Стыдно носить такое звание человеку, выросшему на нашей земле». Позднее Слуцкий, каясь за это выступление, говорил, что у него тогда «сработал механизм партийной дисциплины». В 1966 году он подписал письмо двадцати пяти деятелей культуры и науки генеральному секретарю ЦК КПСС Брежневу против реабилитации Сталина.
     ***
     Некоторые писатели и в самые трудные годы сумели сохранить достоинство – например, Вениамин Каверин. Было очень непросто писать более-менее правдиво, обходя при этом молчанием целые пласты окружающей действительности. В замечательном романе Каверина «Два капитана» значительная часть действия приходится на 1937 год, но там не упоминаются ни «враги народа», ни повсеместные собрания на эту тему; хотя лётчику Сане Григорьеву наверняка доводилось в таких собраниях участвовать и вместе со всеми требовать смертной казни для «троцкистско-бухаринских выродков».
     ***
     Постепенно СССР двигался, по выражению тогдашних остряков, «от раннего репрессионизма к позднему Реабилитансу». Тоталитарный режим, требующий от подданных непременного участия в политической жизни, потихоньку сползал к авторитаризму, довольствовавшемуся тем, что они сидят тихо и не суются в дела Государства.
     Рамки социалистического реализма несколько раздвинулись. На смену Александру Фадееву, Семёну Бабаевскому,  Михаилу Бубеннову, Петру Павленко, Фёдору Панфёрову  пришли Василий Аксёнов, Юрий Трифонов, Андрей Битов, Владимир Дудинцев, Виктор Некрасов, Виктор Астафьев, Фёдор Абрамов, Василий Шукшин, Фазиль Искандер и другие. Появились открытые диссиденты – борцы с Советской властью; но в той среде, где я рос, редко кто читал «Один день Ивана Денисовича», а уж про Синявского и Даниэля никто слыхом не слыхивал до громкого процесса над ними.
     ***
     В Василии Шукшине мне нравится всё – его художественная проза, его публицистика, фильмы, которые он поставил и роли, которые сыграл. Он был очень своеобразным и в то же время очень порядочным человеком, честно старавшимся разобраться в окружающей действительности. И, что немаловажно, – у него было отличное чувство юмора.
     ***
     Фазиля Искандера я читал не так уж много, хотя с юных лет помню и люблю «Созвездие Козлотура»: нелепости хрущёвской эпохи описаны в этой повести с таким же блеском, с каким нелепости 1920-х годов – в «Двенадцати стульях» и «Золотом телёнке». (Между 1920-ми и 1960-ми советская действительность если и давала поводы к веселью, то только на уровне комедий Александрова). Позже, не утратив юмора, Искандер сильно погрустнел, но его сочинения остались прекрасными образцами русской художественной прозы.
     ***
     Анара я открыл для себя, прочитав в еженедельнике «Неделя» рассказ «Я, ты, он и телефон» – о том, что счастье не бывает полным, и даже добившись желаемого, мы при этом всегда что-то теряем. Тогда Анара в России мало кто знал (хотя сейчас, вероятно, знают ещё гораздо меньше). Мне у него особенно нравятся две вещи, ярко рисующие  средневековые нравы «Советского Азербайджана» (они как раз тогда выплеснулись наружу в  армянской резне в Баку и Сумгаите).
     «Шестой этаж пятиэтажного дома» – азербайджанский вариант «Ромео и Джульетты» образца 1988 года. Парень из уважаемой семьи скандально влюбляется в разведённую телеведущую Тахмину. Скандально, потому, что сын уважаемого профессора должен непременно взять в жёны «чистую девушку», скромницу, которая ходит, опустив глаза; а он, видишь ли, нашёл какую-то б…, на которую каждый вечер пялится весь Азербайджан и у которой, как всем известно, были любовники, – и даже известно, кто именно! Кандидаты в любовники поддерживают слухи, льстящие их самолюбию, а родители парня усиленно травят мерзавку. Финал таков: парень, уступив родителям, женится на «чистой девушке», а Тахмина, сражённая предательством любимого, много пьёт и через несколько недель умирает от скоротечного цирроза печени. 
     В «Юбилее Данте» Анар показывает другую сторону «строительства социализма в Азербайджане». В центре повести старый актёр, много лет назад пришедший в театр по комсомольской путёвке и всю жизнь игравший то «второго слугу», то «третьего стражника». Коллеги потешаются над бесталанным стариком, а он –  единственный порядочный человек  в толпе бессовестных приспособленцев, единственный, кто верен  усвоенным в молодости идеалам, которые для остальных – лишь актёрская маска,
     ***
     Рустама Ибрагимбекова у нас обычно вспоминают только как сценариста «Белого солнца пустыни», а он, помимо множества сценариев, писал и художественную прозу. У меня есть сборник его рассказов «В этом южном городе» – они очень хороши!
    ***
     Прозаик Максуд Ибрагимбеков – брат  Рустама. Самое сильное впечатление на меня произвела его повесть «И не было лучше брата». Её главный герой всю жизнь стоял на страже традиционной азербайджанской морали, и непутёвого брата своего наставлял на путь истины. А после гибели брата он обнаруживает, что мораль, которую он так рьяно защищал – пустая клетка без всякого содержания, и что у него самого единственной в жизни настоящей любовью была шлюховатая девица, к которой он даже приблизиться не решался, чтобы не уронить себя в глазах окружающих. 
     ***
     И Искандер, и Анар, и братья Ибрагимбековы – прекрасные прозаики (Искандер – ещё и поэт). Но я не стал бы здесь на них останавливаться, если бы не испытывал к ним глубокого уважения как к порядочным людям. Насколько мне известно, в трагические годы грузино-абхазской и армяно-азербайджанской войн никто из них не запятнал себя, не поддался националистической истерии и не превратился в оголтелого шовиниста.

     БРАТЬЯ СТРУГАЦКИЕ И СТАНИСЛАВ ЛЕМ

     На протяжении всей жизни меня сопровождали, поддерживали и учили уму-разуму четыре писателя: Булат Окуджава, братья Аркадий и Борис Стругацкие и Станислав Лем.
     Я, сколько себя помню, любил научную фантастику. В 1960-х годах книжный дефицит ещё только возникал. Альманахи «НФ» издательства «Знание», сборники зарубежной фантастики издательства «Мир» и первые тома  25-томной «Библиотеки современной фантастики» (БСФ) – попеременно том в красном переплёте, том в белом, – иногда ещё появлялись на прилавках книжных магазинов с нагрузкой из всякой дребедени. «Страну багровых туч», «Стажёров» и «Полдень. XXII век» Стругацких я у кого-то брал ситать, а книжку с повестями «Попытка к бегству» и «Хищные вещи века» мне каким-то чудом удалось купить в газетном киоске напротив входа в метро «ВДНХ».
     С конца 1960-х – начала 1970-х годов фантастика, как все прочие интересные книги, в московских магазинах появляться перестала, и я начал ходить на книжный чёрный рынок. Кажется, сначала он находился у памятника Ивану Фёдорову, потом переместился на Кузнецкий мост, а затем милиция стала гонять его из одного лесопарка в другой.  На этом рынке продавцы ходили с чемоданчиками, изредка их приоткрывая, а покупатели перемещались между продавцами, вполголоса спрашивая о том, что их интересовало. Там до поры до времени можно было купить практически что угодно, но по ценам в 3-5-10-15 раз выше номинала, обозначенного на задней обложке. Там я приобрёл «молодогвардейскую» «Фантастику 1964» с «Суетой вокруг дивана» Стругацких (первая часть повести «Понедельник начинается в субботу»),  новые «мировские» сборники, очередные альманахи «НФ» и тома БСФ, в которую, в частности, вошли «Возвращение со звёзд», «Звёздные дневники Ийона Тихого», «Трудно быть богом» и «Понедельник начинается в субботу» (полностью). Раздобыл  я также «лениздатовский» сборник 1964 года «В мире фантастики и приключений» с повестью Лема «Непобедимый», и томик 1965 года из пятитомной «Библиотеки фантастики и путешествий», издававшейся в качестве приложения к журналу «Сельская молодёжь»; в нём наряду с произведениями Артура Кларка, Роберта Шекли, Вацлава Кайдоша и Кшиштофа Боруня был напечатан «Солярис» Лема. Я считаю этот роман лучшим произведением в мировой научной фантастике. Наиболее сильной его стороной в художественном отношении является не образ разумного Океана и не идея о невозможности контакта с инопланетным разумом (Лем развивал её также в «Непобедимом», «Эдеме» и «Фиаско»), а трагедия существа, которое чувствует себя человеком, физически человеком не являясь. Всю жизнь имея дело с собаками, я думаю, что нечто подобное ощущает каждая собака, всю жизнь прожившая в человеческой семье; разница в том, что своих собак мы любили, а на Хари обитатели станции «Солярис» смотрели как на чудовище. Варианты этой ситуации описывал и сам Лем («Маска»), и другие фантасты, в частности, Хайнлайн («Фрайди»), но нигде она не достигает такого трагизма, как в «Солярисе».
     ***
     Работая над этой статьёй, я наткнулся на отзыв о «Солярисе» некоего Сергея Меденцева: «“Солярис” Лема, как и сам Лем – прекраснейшая и нагляднейшая иллюстрация ленинской теории отражения. А именно – автор и роман отражаютмещанскую мелкобуржуазную идеологию интеллигенствующих обывателей позднесоветской Польши, идущих прямой дорогой к контрреволюции и реставрации капитализма».
     Океан разумной плазмы действительно может вызвать ассоциацию с теорией отражения, в рамках которой сознание и ощущения являются проявлением общего свойства материи – реагировать на внешние воздействия. Но Меденцев-то явно спутал эту теорию с марксистскими понятиями базиса и настройки. А уж углядеть в разумном Океане и трагедии Хари «мещанскую мелкобуржуазную идеологию» и путь к реставрации капитализма – это ж насколько инопланетные мозги надо иметь! Определение  «интллигенствующий», да ещё с одним «т», тоже дорогого стоит…
     ***
     И Лема, и Стругацких судьба не баловала.
     Лем родился в 1921 году во Львове (тогда Лемберг) в семье полонизированных евреев. Его отец, врач-стоматолог, в Первую мировую войну был офицером австрийской армии. После распада Австро-Венгрии и советско-польской войны Львов оказался в составе восстановленной Польши – Второй Речи Посполитой. В 1939 году Львов бомбили, потом его заняла Советская Армия, НКВД проводил чистки буржуазии и интеллигенции. В 1941 году, перед приходом вермахта, поляки устроили во Львове еврейский погром. В годы германской оккупации семья Лемов разделилась и жила по поддельным документам. Станислав одно время скрывался. Почти все их родственники  погибли в Холокосте.
     Аркадий Стругацкий был на четыре года моложе Станислава Лема. Его отец Натан Залманович Стругацкий – искусствовед, еврей, мать Александра Ивановна, в девичестве Литвинчева, – русская, из семьи прасола, замуж за еврея вышла против воли родителей.  Семья жила в Ленинграде, там в 1933 году родился Борис. В июле 1941 года Натан и 16–летний Аркадий записались добровольцами и участвовали в обороне Ленинграда, а потом вместе с Александрой и Борей оказались в блокаде в числе 2,5 миллионов ленинградцев, страдавших и умиравших от голода и холода. Семье Стругацких спасла жизнь привычка Александры Ивановны запасать дрова не осенью, а весной. 1 января 1942 года Стругацкие сдали ванную с дровяной колонкой продавщицам булочной за «хлеб и конфетки». Продукты также удавалось выменивать за вещи на рынке. 3 января умерла долго болевшая мать Н. З. Стругацкого, и он записал в дневнике: «Убрали труп в холодную комнату, вздохнули с облегчением». Тело, зашитое в саван, Натан с Аркадием отвезли (вероятно, как и все, – на санках) в сарай на Саратовской улице только 15 января.
     Во второй половине января 1942 года представилась возможность отправить семью в  Мелекесс с последней партией эвакуируемых сотрудников и фондов Публичной библиотеки, где работал Натан Залманович. Его с Аркадием эвакуировали, а Александра осталась в Ленинграде с маленьким Борей, который, как они считали, мог умереть в дороге.
     Десятидневный переезд Натана и Аркадия из Ленинграда в Вологду на морозе и почти без еды в самом деле был страшен. Многие умерли в дороге, а 50-летний Натан скончался уже в Вологде.
     Александра Ивановна и Борис выжили и остались Ленинграде. А Аркадий по достижении 18 лет был призван в армию, выучился на военного переводчика с японского и английского и до 1955 года прослужил в Советской Армии на Дальнем Востоке. 
     ***
     И Лем, и Стругацкие в ранних вещах изображали «светлое коммунистическое завтра» в том виде, в каком они сами его представляли (разумеется, при творческом содействии редакторов и цензоров). Но постепенно Стругацкие, как и очень многие в то время в СССР, пришли к выводу, что построенный в СССР и социалистическом лагере «реальный социализм» (термин коммунистических идеологов ГДР) не только не похож на чаемый коммунизм, но и уходит от него всё дальше. Лем же ещё в 1956 году, вскоре после открытой критики Сталина на XX съезде КПСС и июньского восстания рабочих в Познани, пришёл к выводу, что продолжение социалистического эксперимента невозможно без страшных материальных и моральных жертв, насилия и «аннигиляции» духовной жизни – марксизм умер, и дискуссия с партийными деятелями более невозможна.
      Лем говорил, что в 1960-е годы в Польше его знали мало, зато он пользовался огромной популярностью в СССР. Оно и понятно: для поляков самым жгучим вопросом было национальное угнетение, а Лема тогда уже заинтересовали будущее человеческого социума, последствия научно-технического прогресса и контакты с внеземными цивилизациями. Эти же проблемы увлекали и советскую интеллигенцию 1960-х годов, у которой извечное русское стремление «устроиться непременно всемирно» подогревалось  реалиями тогдашнего СССР: таянием сталинского льда после XX и XXII съездов КПСС, заявлениями Хрущёва о скором построении материально-технической базы коммунизма, первыми полётами советских космонавтов, популярностью только что разрешённой таинственной кибернетики и надеждами физиков на скорое (буквально вот-вот!) получение управляемой термоядерной реакции, которая даст строителям коммунизма океан дешёвой энергии. В этой атмосфере энтузиазма (прежде всего среди научной и учащейся молодёжи) автора «Соляриса», «Магелланова облака», Непобедимого» и «Суммы технологии», не спешившего демонстрировать своё разочаровании в коммунизме, наперебой приглашали на всевозможные научные мероприятия и относились к  нему как к признанному авторитету в вопросах космического масштаба.
     ***
     По-моему, с конца 1960-х годов на чёрный рынок стали проникать вещи запретные и полу-запретные. Не помню, где и как я нашёл журналы «Знание-сила» с повестью «За миллиард лет до конца света» и «Неву» с «Обитаемым островом». Достать сборник «Эллинский секрет» и журнал «Байкал», где были опубликованы первая и вторая части «Улитки на склоне», мне не удалось ни за какие деньги.
     «Обитаемый остров», который Стругацкие задумывали как приключенческую молодёжную фантастику, получился почти открытой сатирой на советское общество, оглушаемое тотальной пропагандой. При этом Стругацкие в 1969 году точно предсказали, что прекращение постоянной промывка мозгов вызовет у людей, лишившихся привычного наркотика, не освобождение духа, а мучительную «ломку; именно это и произошло в годы перестройки и гласности. 
     «За миллиард лет до конца света» передавал возникшее в брежневскую эпоху ощущение, что в эту яму нас загнала сама история, и пытаться вылезти из неё бесполезно. В 1990-е годы мне казалось, что повесть утратила актуальность, но позже я понял, что ошибался.
     «Улитка на склоне» – не только сатира на советские нелепости, но и прямо противоречащее партийным установкам утверждение, что планировать будущее бессмысленно: оно всегда готовит сюрпризы.
     Удивительно, что эти вещи вообще тогда опубликовали. «Гадкие лебеди» и «Сказку о Тройке» цензуру не прошли, так что приходилось довольствоваться самоделками в кустарных переплётах, размноженными на ксероксе или напечатанными на пишущей машинке. (Позже, в начале 1980-х годов, работая в АСУ Министерства электронной промышленности, я видел, что запретные произведения набивали, вводили в большие ЭВМ серии ЕС и распечатывали на широкополосных АЦПУ).
«Гадкие лебеди» – о том же, что и «За миллиард лет до конца света», и ещё о возникающей пропасти между погрязшими в тусклой обыденности родителями и их детьми, выросшими в эпоху безвременья. А «Сказка о Тройке» – кажется, последняя попытка Стругацких найти молодым учёным энтузиастам из «Понедельника…» место в мире господства партийной Тройки.
     Не скажу, что эти произведения открыли мне глаза на происходящее, но они очень хорошо отвечали моим тогдашним настроениям и подтвердили, что мои любимые авторы ощущают то же, что и я.

     БУЛАТ ОКУДЖАВА

     Лем и Стругацкие сопровождали меня практически непрерывно с юных лет до старости; их поздние вещи не менее увлекательны, чем «Три мушкетёра» или «Посмертные записки Пиквикского клуба», я и сейчас их иногда перечитываю. С Булатом Окуджавой было иначе.
     В подростковом возрасте я знал его как автора полублатных песенок, расходившихся на магнитофонных записях. И конечно, он не шёл ни в какое сравнение с тогдашними поэтическими кумирами, собиравшими чтением стихов полные стадионы – с Евгением Евтушенко, Андреем Вознесенским, Робертом Рождественским, Беллой Ахмадуллиной. Но с годами тогдашние кумиры публики постепенно отходили в тень, а Булат Окуджава выдвигался в классики русской поэзии, чьё творчество изучали русисты в зарубежных университетах.
     ***
     Булат Окуджава был на два с половиной года моложе Станислава Лема и на год с небольшим старше Аркадия Стругацкого. Его родители, грузин Шалва Окуджава и красавица-армянка Ашхен Налбандян, были известными в Грузии партийными работниками. Оба они с юных лет уверовали в коммунистическую идею и в безусловную историческую правоту партии  большевиков. Поженились они в 1922 году. Вскоре Шалву Окуджаву, заведующего орготделом ЦК комсомола Грузии, направили в Москву учиться на экономическом факультете 1-го Московского университета (так тогда назывался МГУ). Ашхен поехала с ним, поступила в Институт народного хозяйства им. Плеханова и устроилась плановиком на Трёхгорную швейную фабрику. Жили они в коммунальной квартире №12 на четвёртом этаже дома № 43 на Арбате. Булат появился на свет 9 мая 1924 года в знаменитом 2-м роддоме имени Грауэрмана на тогдашней Большой Молчановке (ныне Новый Арбат, 2). Потом Шалва вернулся в Грузию. Булат жил то с матерью в Москве, то в Тифлисе с отцом, бабушкой и сестрой матери тётей Сильвией. Разговаривали в семье по-русски, и Булат никогда толком не знал ни армянского, ни грузинского языка.
     Шалва Окуджава, конфликтовавший с первым секретарём Закавказского крайкома ВКП(б) Лаврентием Берией, обратился к своему другу, наркому тяжёлой промышленности Серго Орджоникидзе, и тот отправил его секретарём парткома на строительство Уралвагонзавода (Уралвагонстрой). Вскоре Окуджава стал первым секретарём Нижнетагильского горкома ВКП(б).
     18 февраля 1937 года, за несколько дней до февральско-мартовского Пленума ЦК ВКП(б), давшего толчок к расширению репрессий, застрелился Орджоникидзе, глубоко переживавший своё бессилие защитить от арестов и расстрелов друзей и сотрудников. В тот же лень в Нижнем Тагиле был арестован Шалва Окуджава. К тому времени чекисты уже выбили из ранее арестованного директора Уралвагонстроя Лазаря Марьясина  признание в том, что в августе 1934 года он и Окуджава во время приезда Орджоникидзе на Уралвагонстрой пытались организовать на него покушение. Шалва Окуджава был включён в подписанные Сталиным расстрельные списки и 4 августа 1937 года расстрелян. Семье об этом не сообщили, официально считалось, что он осуждён на 10 лет заключения без права переписки. Его брат Михаил был расстрелян 10 июля 1937 года, другой брат Николай – 4 марта 1939 года, сестра Ольга – 11 сентября 1941 года, Единственный из братьев Окуджава, которому, возможно, удалось спастись – Владимир, террорист-анархист, всегда ненавидевший большевиков.
     С арестом отца 13-летний сын ответственного партийца разом сделался сыном врага народа. Испытанное потрясение превратило компанейского юного заводилу в замкнутого молчуна, и прежняя жизнерадостность к нему уже никогда не возвращалась.
     Сразу после ареста Шалвы Булат с матерью и бабушкой переехал в московскую квартиру на Арбате. Похоже, в том арбатском дворе он был не единственным, к кого сидели отец или мать. Дворовый «король»  звал его троцкистом, но без злобы, также как про****ушкой девчонку из их компании, чья мать путалась с мужиками.
     В ноябре 1938 года Лаврентий Берия был назначен наркомом внутренних дел СССР; кое-кого из посаженных прежним наркомом Ежовым стали выпускать. В феврале 1939 года Ашхен, не знавшая о расстреле мужа, пошла просить за него Берию, которого хорошо знала по Грузии и который за ней ухаживал. Берия рассыпался в комплиментах, извинялся, что не успел сразу во всём разобраться, и просил ни о чём не беспокоиться. Ночью за ней пришли . Ей дали пять лет ИТЛ, но продержали до 1946 года.
     Булата  забрали к родственникам в Тбилиси. Он учился в русской школе, потом работал на заводе учеником токаря. В 1942 года его призвали в армию, и после двух месяцев подготовки он с октября 1942 года был зачислен миномётчиком в кавалерийский полк 5-го гвардейского Донского кавалерийского казачьего корпуса. Сам он говорил, что в боях участвовал мало, а ранение получил случайно. Бойцы сидели в помещении, Окуджава  попросил у приятеля ложку, тот кинул, и ногу Булата пронзила резкая боль; он попробовал ногой пошевелить – не получается. Выяснилось, что пролетел немецкий самолёт-разведчик,  дал наугад очередь из пулемёта, и пуля попала Окуджаве в ногу.
     Стихи Окуджавы впервые появились в гарнизонной газете Закавказского фронта «Боец РККА» (позднее – «Ленинское знамя»). После войны, работая учителем в Калужской области, он сотрудничал с газетой «Молодой ленинец».
     Ашхен в июне 1949 года вновь арестовали и выслали на пять лет в село Большой Улуй Красноярского края. С сыном она вновь встретилась в 1954 году.
     В 1956 году после реабилитации обоих родителей и XX съезда КПСС Булат переехал в Москву и выпустил свой первый сборник «Лирика»,
     ***
     Я Окуджаву люблю. Его поэзия неотделима от его личности; действительность в ней предстаёт сквозь призму задумчивого взгляда автора, снисходительного к человеческим слабостям (но без оправдания подлостей страданиями). В стихах-песнях Окуджава говорит о  самых простых и самых главных вещах – о любви, чести, совести, надежде, говорит просто и без пафоса, соединяя высокую символику с самыми обыденными вещами.
     Я не литературовед и описывать поэзию прозой не умею. Единственное, что мне остаётся, – привести фрагменты из его стихопесен, хотя это удлинит статью. Конечно, читать или слушать их целиком лучше, и им здесь не хватает музыки, которая звучит у меня в голове. Но эти строки и без того прекрасны.
     ***
В года разлук, в года смятений,
Когда свинцовые дожди
Лупили так по нашим спинам,
Что снисхождения не жди,
  И командиры все охрипли, – 
  Тогда командовал людьми
  Надежды маленький оркестрик
  Под управлением любви.
***
Пока Земля ещё вертится,
пока ещё ярок свет,
Господи, дай же ты каждому,
чего у него нет:
мудрому дай голову,
трусливому дай коня,
дай счастливому денег,
И не забудь про меня.
***
Заезжий музыкант целуется с трубою,
Пассажи по утрам, так просто, ни о чем.
Он любит не тебя, опомнись, Бог с тобою!
Прижмись ко мне плечом, прижмись ко мне плечом.
  Живёт он третий день в гостинице районной,
  Где койка у окна всего лишь по рублю,
  И на своей трубе, как чайник, раскалённой,
  Вздыхает тяжело... а я тебя люблю.
Тебя не соблазнить ни платьями, ни снедью,
Заезжий музыкант играет на трубе.
Что мир весь рядом с ним, с его горячей медью!
Судьба, судьбы, судьбе, судьбою, о судьбе,
Судьба, судьбы, судьбе, судьбою, о судьбе…
***
Я вновь повстречался с Надеждой – приятная встреча.
Она проживает всё там же, – то  я был далече…
Всё то же на ней из поплина счастливое платье,
Всё так же горящ её взор, устремлённый в века…
Ты наша сестра, мы твои молчаливые братья,
И трудно поверить, что жизнь коротка…
 Да разве ты нам обещала чертоги златые?
Мы сами себе их рисуем, пока молодые.
Мы сами себе сочиняем и песни, и судьбы,
И горе тому, кто одёрнет не вовремя нас!
  Ты наша сестра, мы твои торопливые судьи.
  Нам выпало счастье, да скрылось из глаз…
*** 
Сумерки. Природа. Флейты голос нервный. Позднее катанье.
На передней лошади едет император в голубом кафтане.
Белая кобыла с карими глазами, с чёлкой вороною,
Красная попона, крылья за спиною, как перед войною.
  Вслед за императором едут генералы, генералы свиты,
  Славою увиты, шрамами покрыты, только не убиты…
  Следом – дуэлянты, флигель-адъютанты. Блещут эполеты; 
  Все они красавцы, все они таланты, все они поэты.
Все слабее звуки прежних клавесинов, голоса былые…
Только топот мерный, флейты голос нервный да надежды злые…
Все слабее запах очага и дыма, молока и хлеба…
Где-то под ногами да над головами – лишь земля и небо…
Лишь земля и небо, лишь земля и небо…
***
Я выселен с Арбата, арбатский эмигрант.
В Безбожном переулке хиреет мой талант.
Кругом чужие лица, враждебные места.
Хоть сауна напротив, да фауна не та.
***
Музыкант в лесу под деревом наигрывает вальс.
Он наигрывает вальс то ласково, то страстно…
Что касается меня, то я опять гляжу на Вас,
А Вы глядите на него, а он глядит в пространство.
  Целый век играет музыка; затянулся наш пикник, 
  Тот пикник, где пьют и плачут, любят и бросают.
  Музыкант приник губами к флейте… я бы к Вам приник,
  Но Вы, наверно, тот родник, который не спасает…
Третий век играет музыка. Затянулся наш роман,
Он затянулся в узелок, горит он – не сгорает…
Так давайте ж успокоимся, разойдёмся по домам!
Но Вы глядите на него… а музыкант играет…
***
Женщины-соседки, бросьте стирку и шитьё,
Живите, будто заново, все начинайте снова!
У порога, как тревога, ждёт вас новое житьё
И товарищ Надежда по фамилии Чернова.
     Ни прибыли, ни убыли не будем мы считать:
     Не надо, не надо, чтоб становилось тошно!
     Мы успели сорок тысяч всяких книжек прочитать
     И узнали, что к чему, и что почём, и очень точно!
Глаза её суровы, их приговор таков:
Чтоб на заре без паники, чтоб вещи были собраны,
Чтоб каждому мужчине – по паре пиджаков
И чтобы ноги – в сапогах, а сапоги – под сёдлами.
     Ни прибыли, ни убыли не будем мы считать
                и т. д.:
***
В ночь перед бурею на мачте
Горят святого Эльма свечки,
Отогревают наши души
За все минувшие года…
     Когда воротимся мы в Портленд,
     Мы будем кротки, как овечки,
     Да только в Портленд воротиться
     Нам не придётся никогда!
Что ж, если в Портленд нет возврата,
Пускай несёт нас чёрный парус,
Пусть будет сладок ром ямайский,
Все остальное ерунда!
  Когда воротимся мы в Портленд
  Ей богу, я во всем покаюсь
  Да только в Портленд воротиться
  Нам не придётся никогда.
Что ж, если в Портленд нет возврата,
Пускай купец помрёт со страха!
Ни Бог ни дьявол не помогут
Ему спасти свои суда
  Когда воротимся мы в Портленд
  Клянусь, я сам взойду на плаху
  Да только в Портленд воротиться
  Нам не придётся никогда.
Что ж, если в Портленд нет возврата,
Поделим золото, как братья,
Поскольку денежки чужие
Не достаются без труда.
  Когда воротимся мы в Портленд,
  Мы к судьям кинемся в объятья,
  Да только в Портленд воротиться
  Нам не придётся никогда!
    Когда воротимся мы в Портленд,
    Нас примет Родина в объятья,
    Да только в Портленд воротиться
    Не дай нам, Боже, никогда!
***
Антон Павлович Чехов однажды заметил,
Что умный любит учиться, а дурак – учить.
Скольких дураков в своей жизни я встретил – 
Мне давно пора уже орден получить!
  Дураки обожают собираться в стаю.
  Впереди – главный во всей красе.
  В детстве я верил, что однажды встану –
  А дураков нету – улетели все!
Ах, детские сны мои, какая ошибка!
В каких облаках я по глупости витал!
У природы на устах коварная улыбка…
Может быть, чего-то я не рассчитал.
  А умный в одиночестве гуляет кругами,
  Он ценит одиночество превыше всего,
  И его так просто взять голыми руками –
  Скоро их повыловят всех до одного.
Когда их всех повыловят, наступит эпоха,
Которую не выдумать и не описать.
С умным — хлопотно, с дураком — плохо,
Нужно что-то среднее, да где ж его взять?
  Дураком быть выгодно, да очень не хочется,
  Умным очень хочется, да кончится битьём…
  У природы на устах коварные пророчества
  Но, может быть, когда-нибудь к среднему придём…
***
На фоне Пушкина снимается семейство.
Фотограф щелкает, и птичка вылетает.
Фотограф щелкает, но вот что интересно:
На фоне Пушкина! И птичка вылетает.
  Все счёты кончены, и кончены все споры.
  Тверская улица течёт, куда не знает.
  Какие женщины на нас кидают взоры!
  И улыбаются... и птичка вылетает.
На фоне Пушкина снимается семейство.
Как обаятельны для тех, кто понимает,
Все наши глупости и мелкие злодейства
На фоне Пушкина! И птичка вылетает.
На фоне Пушкина! И птичка вылетает.
  Мы будем счастливы, благодаренье снимку:
  Пусть жизнь короткая проносится и тает –
  На веки вечные мы все теперь в обнимку
  На фоне Пушкина! И птичка вылетает…
  На фоне Пушкина! И птичка вылетает…
    ***
     Дмитрий Быков справедливо заметил, что поэзия Окуджавы объединяет людей. Следует только уточнить: не всех.
     В конце 1980-х – начале 1990-х годов Окуджава безоговорочно поддерживал реформаторов, одобрял запрет КПСС, разгон Съезда Советов и подавление вооружённого мятежа Хасбулатова-Руцкого-Макашова. Сталинисты и фашисты до сих пор ненавидят Булата и старательно поливают помоями и его, и всю его родню (с их старозаветной точки зрения дети должны отвечать за всех своих предков). Статья Валерия Розанова в газете «Завтра» называлась «Булат Окуджава – предатель, медленно душивший Россию». Как тут не вспомнить Шурика из «Кавказской пленницы»: «Простите, а церковь тоже я развалил?». Людям, мечтающим расправиться с либералами, толковать про какой-то «надежды маленький оркестрик» или про семью, фотографирующуюся у памятника Пушкину, – это всё равно что играть на виолончели баобабу.
     Песню о дураках Окуджава написал в то время, когда дураки были у руля, и практически каждый советский человек имел полное право считать себя умнее маразматиков из Политбюро ЦК КПСС, не способных двух слов связать без написанной референтами бумажки. Я против дураков ничего не имею: хороших людей среди них не меньше, чем среди умных. К тому же почти каждый дурак ч чём-то умён, а каждый умник в чём-то глуп – причём часто в очень многом. Да я и сам был дураком почти до пятидесяти лет (с тех пор, как мне кажется, несколько поумнел, – хотя со стороны, конечно, виднее). Кого я терпеть не могу – так это злобных дураков: хуже них нет ничего.

     ЮРИЙ НИКУЛИН

      цирке я за всю жизнь был раза два-три, и если бы Юрий Никулин остался только клоуном, я бы в лучшем случае иногда мельком видел его на телеэкране. Но он снимался в кино, в том числе в популярных комедиях, и очень мне нравился. Я пишу о нём в самом конце, хотя мог бы написать и в самом начале; просто хотелось закончить на не самой грустной ноте.
     Из того, что я знаю о Юрии Никулине, у меня сложился образ умного, талантливого человека, который, куда бы его не занесла жизнь, деловито и скромно выполнял свою работу. В войну он был сержантом, награждён медалью «За отвагу», хотя представлялся к ордену Славы 3-й степени. Интересно уже то, что командир разведывательного отделения артдивизиона стал клоуном; а клоун, снимающийся в кино не в качестве клоуна, – вообще явление редкое.
     На экзаменах во ВГИКе ему сказали, что для кино он не годится. А он не просто стал киноактёром – его, клоуна, помимо комедиографа Леонида Гайдая снимали такие, казалось бы, абсолютно ни в чём не схожие режиссёры, как автор знаменитых «Девчат» Юрий Чулюкин (в фильме «Неподдающиеся»), Лев Култиджанов («Когда деревья были большими»), Ролан Быков («Чучело»), Андрей Тарковский («Страсти по Андрею») и  Алексей Герман («Двадцать дней без войны»). По-моему, подобного не было ни с одним другим актёром!
     Писать о хорошем человеке вообще трудно, особенно если он не повлиял на судьбу страны, не сочинил великий роман, не написал знаменитую картину или симфонию, а занимался тем, что изображал других людей.
     Никулин рос в хорошей семье, а когда вырос и сам обзавёлся семьёй, это тоже была  хорошая семья.
     Он, как  и его отец, любил животных, особенно собак, – для меня это очень иного значит. Он считал, что животные все понимают, просто не подают вида, поэтому разговаривал с ними, как с людьми. На AdMe.ru я прочитал такую историю: «Однажды во время войны Никулин с группой разведчиков остановились в блиндаже, в котором до этого жили немцы. Расположились, достали паек, как вдруг по балке навстречу им спокойно вышла мышь. Прыгнула на стол, поднялась на задние лапки, как делают собаки, и стала просить есть. Видимо, немцы её подкармливали, поэтому людей она не боялась. Никулин протянул ей кусочек колбасы. Один из бойцов по фамилии Петухов замахнулся на мышь автоматом, но Юрий Владимирович схватил его за руку. “Мышь-то немецкая”  — сказал Петухов.  “Да нет, – ответил Никулин. – Это наша мышь, ленинградская. Посмотри на её лицо...”. Все рассмеялись, а мышь осталась жить. Когда, вернувшись с войны, Никулин рассказал об этом случае отцу, тот растрогался, считая, что сын совершил по-настоящему геройский поступок».
     Юрий Владимирович много ходатайствовал за знакомых, доставал лекарства и помогал получать квартиры, подыскивал работу начинающим актёрам. Однажды он выхлопотал пенсию цирковому артисту, просто рассказывая чиновнику неприличные анекдоты один за другим. Тот так смеялся, что, не выдержав напора, подписал все необходимые документы.
     Юмор – противоположность пафосу. Юмор Никулина основывался на стойком ощущении парадоксальности жизни. Вот фрагменты из интервью с ним.
     «Вопрос: Есть ли у вас любимое изречение, афоризм?
     Ответ: У меня несколько таких афоризмов, которые я заимствовал у Станислава Ежи Леца. "В действительности все выглядит совершенно иначе, чем на самом деле". Или такой: "Жизнь отнимает у человека слишком много времени".
     В: Вы были счастливы?
     О: Я считаю, что да. И много раз. Вообще, я человек неприхотливый, мне очень мало нужно для счастья. Недавно на улице одна женщина кричала: "Какое счастье! Я купила копчёной колбасы по десять рублей!" У неё на лице было настоящее счастье! И я был счастлив, глядя на неё. Вы знаете, у меня своя собственная концепция счастья. Если каждый из нас сумеет сделать счастливым другого человека – хотя бы одного, на земле все будут счастливы.
     В: Вы верите в судьбу?
     О: Да.
     В: А что такое судьба?
     О: Для меня это такая ситуация: по одной колее ночью из двух городов навстречу друг другу выходят два поезда. Они несутся друг на друга, не зная, что едут по одной колее. И все-таки они не встречаются. А знаете, почему? Не судьба!
     В: Историческое событие, которое оказало на вас наибольшее влияние.
     О: Мне недавно исполнилось 70 лет, и когда я окидываю взглядом, что я пережил и чему был свидетелем, – столько всяких исторических событий произошло! Но наибольшее влияние – это, конечно, война. Хуже этого ничего нет.
     В: Если бы у вас была возможность облагодетельствовать человечество, то...
     О: В данной ситуации я бы всех накормил.
     В: В какой исторической эпохе вы хотели бы жить?
     О: Я хочу жить здесь и сейчас.
     В: Главная черта вашего характера?
     О: Мне трудно судить. Я буду счастлив, если обо мне потом скажут: он был добрый человек. Это не значит, что я всегда добрый. Но доброта – на первом месте.
     В: Цель вашей жизни?
     О: Жить дальше.
     В: Вы хотели бы что-то в себе изменить?
     О: Я как-то над этим не задумывался. Нет, наверное...
     В: Любимые литературные герои?
     О: Со временем все меняется... В детстве я был влюблён в графа Монте-Кристо, потом полюбил Шерлока Холмса... Во время войны – Василий Теркин, позже — симоновский генерал Серпилин. Не говоря уже об Остапе Бендере и бравом солдате Швейке – это на всю жизнь.
     В: С вами случались чудеса?
     О: К счастью, нет.
     В: Вопрос, который вы хотели бы задать самому себе?
     О: Одного такого вопроса нет. Но для меня во мне ещё много неясного.
     В: Юрий Владимирович, на всякий случай продиктуйте, пожалуйста, ваш адрес.
О: Знаете, мне приходили письма с самыми невероятными адресами... "Москва, самый Большой Театр. Никулину", "Москва. Кремль. Никулину". А был и такой адрес: "Почтальон, передайте это письмо артисту Никулину, который играл во многих кинах". И все эти письма дошли до адресата.
     В интервью были и такие вопросы:
     В: Ваше отношение к смерти?
     О: Серьёзное.
     В: Какой смертью вы хотели бы умереть?
     О: Спокойной.
     Он скончался 21 августа 1997 года на 76-м году жизни в Москве из-за осложнений после операции на сердце.
     Он был прекрасный актёр, умный и добрый человек. Когда я вспоминаю о нём, у меня улучшается настроение.