Глава 2 - Кск

      На съемки мы приехали поездом, я сразу направился на «Мосфильм», а свояк Сергей – к нашей доброй знакомой Марии Павловне, у которой мы решили остановиться.
      Было прохладно, сумрачно, толпа на вокзале пестро чернела, двигалась, ползла в разные стороны, растекалась на ручейки, вливалась в метро и подземные переходы.
      В Москве я всегда чувствую себя радостно-возбужденно и неуютно. Пожалуй, лучше всего там, где что-то продают из съестного: в кафе, в ресторане или просто в буфете. Здесь, по крайней мере, всему есть своя цена и определенность. Не то, что в присутственных местах, где трудно определить, чего хотят от тебя, и еще труднее растолковать, зачем ты сюда пришел.

     У ворот «Мосфильма» сутолока, деловито снуют люди. В бюро пропусков мое имя есть. Я иду прямо, потом налево, потом направо и – наискось тот самый подъезд. Лифт. Унылый казенный коридор. (И это «фабрика грез»?) На дверях таблички – названия фильмов, фамилии постановщиков, известные н неизвестные, но вот одна – В.Пьявко, режиссер фильма «Ты мой восторг, мое мученье!» - изумляет, веселит, укрепляет дух: если даже он, то... А что, собственно, - ТО..?
      Наконец – ТО: «Детский сад» Евг. Евтушенко». Обе комнаты пусты, вернее, полны остывшим табачным смогом. Ищу, звоню. Безрезультатно. Захожу еще в одну комнату. Никого. На столе лежит фирменная мосфильмовская записная книжка «Евг. Евтушенко». (Всем, что ли, на съемках такие отпечатывают?)
      Однако где же получить информацию? Опять звоню и бегаю по коридорам, расспрашиваю.
      Слава Богу, по телефону ответили, что киногруппа на Киевском вокзале. Я поспешил на место съемок.

      Около одной из дверей вокзала стояли люди, одетые не по-современному, и среди них милиционер и форме с синими петлицами. Лицо у него было типичное для мужественного киногероя: хорошо очерченная челюсть, независимый взгляд и крепкий ковбойский затылок. Внутри вокзального дебаркадера настоящая милиция отделяла массовку в одежде сороковых годов от «чистой» публики.
      В толпе кипели буруны вокруг энергичных кинопрофессионалов. Каждый из них представлял истину в конечной инстанции.
      Меня пропустили на площадку вполне свободно – думаю, из-за моей уверенности в собственной незаменимости.
      Евтушенко, как обычно, возвышался над всеми. Я протиснулся к нему сквозь толпу в тот момент, когда он закончил распекать кого-то из кинокоманды, и, сведя рот в скорбную подковку, невидяще смотрел в туманную даль перрона.
      Я поздоровался.
      Евгений Александрович обернулся:
      - Привет, - (как будто мы виделись полчаса назад!) – что не пришел сразу сюда?
      Я стал объясняться, но он, как водится, слушал «вполнакала». Подозвал одного из помощников, велел постричь меня и одеть.
      В тесной вокзальной парикмахерской в каких-нибудь десять минут меня постригли в стиле «ретро-1941». Я глянул в зеркало и ахнул: вспомнилась начальная школа, доска Почета, и вполне отчетливо я осознал, что в своих волосах на сцену выйду разве что к маю.
      Милицейская форма оказалась слишком велика, но выход все же нашли: сняли одежду с того киногероя с ковбойским затылком и отдали мне. А мою – надели на него. Она ему была велика на два размера, а мне – на четыре. Так что теперь оба мы стали одеты навырост.
      Нужно было сдать портфель в камеру хранения, и я спросил сержанта, где находятся автоматы. Он учтиво козырнул:
       - Вниз по ступенькам и направо, - и слегка улыбнулся как коллеге. Я шел по вокзалу, ощущая на себе взгляды несколько более внимательные, чем те, что полагаются прохожему. Ну, конечно! Я же в форме, да еще отличной от теперешней. Наверное, милиционеры и военные всегда чувствуют себя немножечко на смотру.

     Сегодня предполагалась репетиция. Толпа волновалась в белом свете дня под высоким стеклянным сводом. Ждали, когда дадут состав, чтобы организованно изображать панику. Я должен был ее по мере сил сдерживать. Помощники и ассистенты в кожанках авторитетно объясняли, что и как надо делать, но было такое впечатление, будто толком никто ничего не знает.
     На груди у режиссера висел помятый мегафон. Лицо тоже было капельку помятое. Голубые «незабудные» глаза стремительно двигались по диагонали сверху вниз и снизу вверх, простреливая окружающее пространство.
     Состав задерживали. Я пошел в один из залов вокзала, сел на скамейку. Не я один любил ждать с комфортом: за моей спиной расположились двое артистов из сегодняшней сцены. Первый был похож на персонаж из Ветхого Завета, а второй – на старого профессора времен гражданской войны, когда большая часть приличных вещей проедена.
     Позднее я узнал, что один играет раввина, а другой – его приятель из массовки. Оба они, надо полагать, были ветеранами кинематографа.
     - Неплохо здесь сниматься, - говорил ребе.
     - Да, не каплет, и есть, где посидеть, - отвечал его приятель.
     - Как ты думаешь, и долго-таки будут снимать этот эпизод?
     - Дня три, не меньше. Пока отрепетируют, а там дубли пойдут...
     - Боже ж мой, после этого еще съемки на натуре – на крыше и с бомбежкой! – нарочито вздыхал ребе.
     - Да, не позавидуешь, - немножко завидовал приятель.
     У меня кружилась голова, и я вышел на площадь.
     ...Бурлили страсти на стоянке такси, а диспетчер с красной повязкой на рукаве решительно и незатейливо воцарял справедливость и порядок, попросту отпихивая тех, кто лез без очереди.
      А вокруг площади грузно стояли дома, улицы мглисто и холодно уходили в глубь города, такого приветливо-безразличного, что иногда хочется зажмуриться сильно и проснуться прямо в детстве на нашем дворе, заросшем боярышником и пахнущем дровами из темных сараев вдоль забора.

     Я поспешил на площадку – вдруг уже время. И, действительно, меня искали и даже объявляли по радио: «Исполнителя роли милиционера просим пройти па первый путь».
      Когда я пришел – человек пять настоящих милиционеров выясняли, кто их звал.
      - Где тебя носит? – проворчал Женя. – Звери прибыли!
      - Лев, да?! – обрадовался я, зная, что по сценарию в мои реплики врывается ужасающий львиный рык.
      Вместо рыка я услышал звук, будто кто-то рывками волок мешок с зерном. Это шаркал иглами об асфальт платформы дикобраз.
      - Не дали льва, - сокрушенно покачал головой Женя, - будет, как говорится, осел, козел, мартышка да косолапый мишка.
      На самом деле но перрону вели медведя, пони, дикобраза и сенбернара, на спине которого сидела обезьянка в зеленом жилете. Медведя и дикобраза вел на ремнях длинный мужик в телогрейке, из которой обнаженно торчала толстая обветренная шея. Звери тянули, и поводырю приходилось откидываться корпусом назад, чтобы они не затащили его куда не надо.
      - Евгений Александрович, когда начнем? Звери нервничают! – сказал он, откидываясь назад все больше.
      - Сейчас еще артисты прибудут, - ответил Женя.
      Тут толпа раздалась, и по образовавшемуся коридору с важностью людей, пресыщенных всеобщим вниманием, прошествовали артисты цирка лилипутов. Старший был в плаще иллюзиониста и черном цилиндре.
      - Мы прибыли, Евгений Александрович, - степенным мальчишеским голосом сказал он, - готовы в бой.
      - Привет, Володя, - улыбнулся Женя, - в бой рвешься? Будет тебе и бой.
     Он поднес ко рту портативную милицейскую рацию и сказал: «Подавайте состав», - оглянулся на кожаных, и те понимающе забегали, расставляя толпу, как положено.
      - Ну, Эдик, текст помнишь? – обратился Женя ко мне.
      - А как же, - сказал я, - два месяца учил.
      «По месяцу на фразу», - подсказал кто-то внутри меня ехидно.
      - Значит так. Раз ты милиционер, то и наводи порядок, насколько будет возможно. А как пойдут звери, расталкивай толпу и кричи свои реплики: «Товарищи!..» - ну и так далее, ты помнишь?
      - Помню, помню, - снова заверил я.
      В это время из светлого марева выплыл поезд. Он шел обратным ходом медленно и бесшумно. Задний вагон дошел до конца платформы, металлический лязг рассыпался вдоль состава, и напротив нас замерла зеленая стена с узкими окнами, напомнившими детские путешествия с бабушкой на Украину, узкоколейку, степь и смутное гудение горячих рельсов.
      Толпа задвигалась, поезд, который предстояло брать штурмом, возбудил всех. Мне показали женщину с миленьким простеньким личиком – киномаму мальчика Жени, героя фильма. Я должен был держаться возле нее в толпе и не дать затоптать совсем. Мой напарник – ковбой (его звали Толя, и он работал электриком, а сегодня и завтра у него отгула, и он случайно услышал по радио, что нужны люди для киносъемок, а кино он любит) стоял у подножки вагона и заговорщицки подмигивал: не робей, мол, у нас и не то бывало.
     По правде сказать, я чувствовал себя неуверенно: как это сыграть и нужно ли вообще играть или просто быть самим собой? Одно утешало, что мои промахи, наверняка, не очень-то заметят. Так оно впоследствии и вышло, но пока что я нервничал и ждал, а чего – и сам не знал.
     И вот – подошло. По команде из мегафона люди вскинули на плечи чемоданы и узлы и рванули па поезд. Нас с Толей закрутило, как щепки половодьем, о том, чтобы кого-то сдерживать, охранять и направлять, не было и речи, задние напирали на передних, и синие наши фуражки беспомощно неслись среди платков, шляп, кепок, шапок и беретов.
     - Граждане, соблюдайте порядок, будьте людьми! – мой звучный призыв тонул под стеклянным куполом, растворялся в топоте и криках.
     Уже каскадеры бодро полезли на крыши вагонов, а какие-то здоровенные морды нагло ломились поперек толпы, сбивая с ног маму мальчика Жени. Я возмутился и попытался их оттереть от нее. Но не тут-то было, меня самого оттерли и отдавили при этом ногу.
      - Стоп! Остановились! Хорошо. На исходные позиции, сейчас будем снимать! – раздался железный мегафонный, но со знакомой хрипотцой голос.
      Все началось сначала – толпа шевелилась и вздыхала, примеряла чемоданы, узлы и баулы. Многим хотелось пробиться в первые ряды – потому что первые ряды заметнее па экране. Ребе с приятелем стояли в сторонке у дебаркадера, потом приятель кивнул ему – грустно, мне показалось, и обреченно шагнул в толпу, ждущую сигнала к атаке.
      - Внимание, приготовились, мотор! Пошли, пошли, пошли, родимые!
      Снова платформа задрожала от топота, а мы с Толей очутились в тесноте и давке, опять я кричал, убеждал и призывал, но на сей раз уже привычней. К форме, как видно, прилаживаешься быстро. А, может, это она прилаживает человека к себе? Перед толпой, как бы убегая от нее, ехала тележка с камерой и оператором. Ее сноровисто везли ребята, напоминавшие рабочих сцепы в момент, когда они катят рояль, причем пианист вцепился в клавиатуру и катится вместе с ним спиной вперед.
    Толпа настигла тележку, обтекла ее, разделившись на два рукава, и та поползла, будто буксир против течения.
     И опять раздалось железное мегафонное «стоп!», и вновь люди, пробежав десятка два шагов по инерции, остановились и, отдуваясь, направились к старту.
     Я оказался около Жени.
      - Слушай, все нормально, хорошо кричишь. Но, когда пропускаешь артистов цирка, не забудь на всякий случай повернуться к камере, а то – как на этот раз – мы снимем тебя только сзади.
     Очередная попытка штурма захлебнулась очень быстро, и виною тому были звери, а точнее – дикобраз, с которым от ужаса случилась истерика. Он ощетинился и бешено затрясся, ни в какую не желая идти дальше. Иглы летели в разные стороны, их подбирали на память. Такие толстые полированные иглы, чем-то напоминавшие ободранные гусиные перья, коричнево-переливчатые и острые. Пока дикобраза успокаивали и оттаскивали, пока толпа без особого энтузиазма возвращалась к исходным позициям, едва осталось время сделать еще один дубль. Стеклянный купол вокзала подернулся синевой – на сегодня съемка закончилась.