Глава 5 - Кск

      На другой день после завтрака я поехал на «Мосфильм» - надо было подобрать амуницию. Одевальщицы и гримеры – что в кино, что в театре – похожи меж собой необъяснимым всеведением и простонародной мудростью.
      - А вы у себя в Казани в драмтеатре работаете? – спросила одна из них, младшая, одергивая на мне шинель, на сей раз сидящую весьма ловко.
      - Нет, я оперный певец. Пою Фигаро, Онегина.
      - И кого к нам не занесет! – удивилась старшая одевальщица.
      - А как же вы все-таки в картину попали? – поинтересовалась младшая.
      - Они с режиссером дружат, - раздался жизнерадостный ответ ковбоя Толи, вошедшего в гардеробную.
      - Ой, правда, с Евтушенко? А как вы с ним подружились? – младшая одевальщица явно была читательницей поэзии.
      - Долгая история. В общем, на первомайской демонстрации, - сказал я и пошел вместе с ковбоем на улицу.

      Во дворе студии вчерашняя толпа ждала автобусов для отправки на вокзал. Вид у всех был домотканно-оперный. Старые шали, жакеты, телогрейки и полушубки вызывали в памяти какие-то чуйки, поддевки и охабни. Одна пожилая, прямая и дородная дама в побитом молью мосфильмовском манто выражала сомнение по поводу того, что в октябре сорок первого в Москве было столько нищенски одетых людей, а соседка ей возражала:
      - Если вы одеты довольно интеллигентно, то это не значит, что у всех была такая возможность.
      - Причем тут мои возможности? – оправдывалась интеллигентка. – Меня так на студии одели.
      - Знаем, как вас одевают, - уже язвительно заводила спорщица, - небось, и на съемочной площадке вам место поудобнее приготовлено... на первом плане.
      - Ах, вон что вас задевает! – понимающе отозвалось манто. – Ну, так я не виновата, что у меня киногеничная внешность, не как у некоторых.
      - Какая, какая внешность?!
      Но тут подошел автобус, и все бросились к нему. Вчерашний штурм поезда ввел людей в состояние образной достоверности настолько, что сегодня автобусу пришлось туго. По иронии обе спорщицы столкнулись в дверях, и никто не хотел уступать. Молча, ожесточенно и на удивление согласованно они бились на ступеньках, ведущих в салон, пока напиравшая толпа не вдавила их внутрь, при этом заставив повернуться друг к другу лицом и почти поцеловаться.

      Свояк уже был на вокзале. Его задача – фоторепортаж со съемок – представляла не столько семейный интерес, сколько (как мы скромно полагали) исторический. Фотографировать посторонним не разрешалось, и он делал это по возможности незаметно: быстро и воровато вытаскивал аппарат из-под куртки, хищно наводил резкость и азартно нажимал на спуск – щелк, щелк, щелк! А потом моментально прятал свой «Зенит-ТТЛ» под куртку и невинно прохаживался но перрону.
      Однажды к нему подлетел мужик, похожий на разъяренного, видавшего виды плюшевого льва из комиссионки, и стал оглушительно надрываться, пугая милицией и еще какими-то серьезнейшими органами, требовал отдать камеру, обещая, в противном случае, организовать другую – «без особых удобств».
      Я, разумеется, вмешался, пустил в ход все аргументы – от задушевного тембра в соль миноре до наступательных фраз с мажорными трезвучиями. Выяснилось, что плюшевый лев знал и трезвучия, и куда более сложные сочетания звуков, кроме того, на его стороне были закон и администрация. А своего козырного туза дергать понапрасну я не хотел и лишь блефовал немножко, пользуясь его именем.
      Вполне возможно, что Сергея выставили бы с площадки, но тут ко льву подошел ассистент и сказал, что привезли ребят из детского дома. Плюшевый рыкнул и побежал их организовывать. На бегу обернулся и погрозил кулаком свояку, на что тот негромко, но со смаком ответил парой трезвучий.

       Одновременно с детдомовскими на перроне появилась Джоан с детьми. Она была в черном кожаном пальто, которое так шло к ее густым ореховым волосам и сияющему лицу. Белоголовые Саша и Антоша были при няне – невысокой, в клетчатом деревенском платке, с двумя родинками па щеке. Возле них образовался почтительный водоворот.
      - О, здравствуйте, как дела, как поется? – ореховые волосы слабо качнулись в мою сторону.
      - Начинаю забывать, как это делается, - ответил я, - в глотке только военные команды.
      Джоан улыбнулась, блеснув ровными зубами:
      - Извините, надо поговорить с Женей.
      Она напоминала молодую учительницу английского языка Елизавету Ивановну, в которую была влюблена вся мужская половина нашего класса.
      Джоан летела но перрону, легко встряхивая волосами, а волосы летели за ней. Я бы не удивился, если бы по обеим сторонам от нее возник почетный эскорт мотоциклистов с мигалками и сиренами – было в ней что-то от озаренной фотовспышками победоносной Жены Президента.

       Детдомовских ребятишек расставлял сам Женя. Склонив голову и помучив лицо рукой, он кого-то выдвигал вперед, кого-то отправлял на левый фланг или убирал назад, поправлял кому-то треух, приободрял, увещевал и наставлял.
     Малец лет шести незапланированно заартачился и расхныкался.
      - В чем дело? Ты не хочешь в кино попасть? – спрашивал его Женя, но тот пускал пузыри.
      - Если будешь реветь, мы возьмем другого на твое место, - теряя терпение, угрожал Женя.
      Мальчик бычился, сопел и дичился. Действительно, поставили другого взамен.
      Женя обернулся, увидел меня и сказал:
      - Это будет гениальный эпизод – трагический марш детей войны!
      Мне вспомнилось, как вчера он ругался на площадке с кем-то из финансово-ответственных. Женя был, похоже, взбешен:
      - Что, сметой не предусмотрено?! Не можете накормить детей?!
      И принялся выворачивать карманы:
      - Нате!

      ...Съемка близилась к концу. Уже и народу на перроне стало поменьше, и в черноте истоптанного сотнями ног асфальта было что-то весеннее, дорожное, истаявшее.
      У меня была пауза, я сходил в буфет и выпил стакан теплого кофе с молоком. На один из путей пришел поезд откуда-то из Европы. Солдаты в иностранной – то ли польской, то ли румынской – форме тащили громоздкий багаж по спуску с платформы, а молоденький офицер порывался помочь им, но в последний момент вспоминал о педагогической необходимости субординации и отходил, смущенно оглядываясь, не заметил ли кто, что он, в общем-то, такой же юнец, как эти его подчиненные.