Глава 6 - Кск

     На площадке был перерыв – дети обедали. Собственно, это был не обед: из буфета привезли слойки, бутерброды, пирожки. Они стояли – каждый возле своей киномамы или кинобабушки – и ели так, как едят все дети, будто по обязанности, выполняя скучный ритуал, навязанный взрослыми.
     Детские глаза радостно и выжидательно обращались ко всем, кто был рядом. Ребята были чрезвычайно любознательны, вежливы, общительны и внимательны. Они задавали интересные вопросы и с интересом выслушивали даже неинтересные ответы, они всё понимали и ко всему были готовы. Но, перекрывая вокзальный шум, кричали маленькие одинокие души: «Возьмите нас, мы – хорошие!»
      - Расстреливать надо!
      Я вздрогнул.
      - Расстреливать, говорю, надо, - сказал ковбой, стоявший у арки дебаркадера.
      - Кого? – изумился я.
      - А всех, кто детей бросает.
      В мегафон объявили построение. Я не был занят в этом эпизоде и, находясь недалеко от Жени, мог наблюдать, как толпа побежит за поездом, как юный скрипач высунется из вагонного окошка и закричит: «Мама!», а мама отстанет от поезда вместе с толпой и будет смотреть ему вслед в тоске и глицериновых слезах.
      Женя сидел на складном стуле. Вид у него был усталый, даже изможденный. Он, казалось, сам не понимал, что происходит. Когда его о чем-то спрашивали, говорил: «А-а?!», мял лицо, колесил глазами по одному ему ведомому маршруту и ничего не отвечал – как главнокомандующий – ждал какого-то важного донесения. И такой момент настал.
      - Внимание, приготовились, мотор! Пошли, пошли, пошли!
      Толпа двинулась вперед.
      - Пошел поезд! – скомандовал Женя по рации.
      Вагоны были неподвижны. Топот ног участился, догоняющие входили в раж. Застыли вагоны, точно их приварили к рельсам.
      - По-о-езд! – заорал Женя отчаянно-катаральным баритоном. – А-а-а! – он схватился за голову, потому что толпа безнадежно догнала поезд, хотя по сценарию должна была безнадежно отстать.
      И в это время с грохотом и лязгом состав сорвался с места. С крыш едва и взаправду не посыпались каскадеры, не ожидавшие от старых вагонов такой прыти.
      Вдобавок ко всему один старикан из массовки, в азарте вообразивший себя каскадером, прыгнул на подножку, но сорвался и теперь бежал между двумя вагонами боком, словно краб, одной рукой ухватившись за поручень, а другой беспомощно размахивая в воздухе. К счастью, поезд замедлил ход, остановился, и горе-каскадер вылез на платформу. Испуг на его лице перемешался со смущением, и он отчасти напоминал чеховского чиновника, обчихавшего ответработника.
      Состав отогнали назад, народ вернулся на исходный рубеж, а самодеятельного укротителя паровозов объявили персоной нон грата на съемочной площадке.

      Мой сногсшибательный микроэпизод заключался в том, что я должен был оттеснять толпу от идущего поезда, от опасной близости движущихся вагонов, а в критический момент отстранить от них миловидную заплаканную маму мальчика Жени. Для меня этот момент представлял особую ценность, потому что шел крупный план – «крупняк», а он, как я знал понаслышке, - основной козырь кино.
      Я одернул и расправил шинель, половчее приладил бутафорские очки с мутноватыми стеклами (мои-то собственные слишком явно говорили о расширении наших торговых и экономических связей с зарубежными странами). Ну, а волосы можно было не расчесывать – просто провел рукой по голове, как это делают солдаты, и надел фуражку со звездой.
      Я стоял у обшарпанных ступенек довоенного зеленого вагона. Еще одна лесенка вела на крышу, и вообще было столько всяких удобных выступов, неровностей, немыслимых в сегодняшних экспрессах, что можно было и в самом деле вскочить на подножку и ехать, как в детстве на трамвае, и чтобы в лицо бил ветер, и гравий насыпи сливался в бешеную рябую полосу, и несущаяся назад земля ощущалась бы не только глазами, но и кожей не раз ободранных коленей и локтей.
      - Внимание. Мотор!
      Поезд звякнул и пошел. Толпа вздохнула, зашевелилась. Меня стало относить к постукивающим колесами вагонам ближе, чем хотелось. Я начал покрикивать на людей, как носильщик на вокзале, уже всерьез. Занятно, все-таки, что форма так действует. Милые детским воспоминаниям лесенки, ступеньки и выступы пробегали мимо быстро и казались уже чересчур жесткими.
      Перестук колес становился все чаще, я кинулся к маме несостоявшегося карманника Жени, схватил за тонкие приятные плечи и оттащил в сторону. Промчался открытый тамбур – и моя роль кончилась.

      - Спасибо, товарищи. Съемка окончена, слева у выхода ждут автобусы.
      Перрон быстро пустел. Осветители и рабочие убирали технику, ветер шелестел по платформе мятой газетой. Вокзал был похож на площадь после демонстрации.
      Я подошел к Жене. Он разговаривал с человеком, который с заговорщицким видом передал ему сверток. Женя поблагодарил, попрощался и с заговорщицким видом сунул сверток во внутренний карман пальто. Перехватив мой взгляд, усмехнулся и сказал:
      - Страшный дефицит – формочки для льда в морозилке. Слушай, езжай па студию, быстро переоденься и сюда. Я кончу кое-какие дела, и сходим пообедаем.
      - Я не один – мы со свояком.
      - С Сережей? Хорошо, он славный парнишка.
      Я сообщил свояку, что мы приглашены, и пошел на студию переодеваться.