Фамильная история

Жених был Батраков. Невеста – Бояринова. Лариска. Сама эта фамильная диспропорция, этот исторический диссонанс – Батраков и Бояринова – уже содержал в себе зерно тревоги, которое теперь прорастало в ней:

— Генка, – а давай я… свою фамилию оставлю? Девичью.

— С чего бы? – спросил Генка, и в вопросе уже зрело сопротивление, как зародыш будущего спора.

— Представь, – продолжала она, – иду я, к примеру… мимо той самой булочной, где мы брали ватрушки вчера. А Наташка Кедрина… помнишь, с косичками?.. как гаркнет через всю улицу: «Бояринова! Эй, Бояринова!» А я ей… – Лариса сделала паузу, вбирая воздух, будто для прыжка, – а я ей: «Нету больше Бояриновой. Теперь я… Батракова». – Она обернулась к нему, и в глазах ее стояла не просто неловкость, а почти стыд исторический. – Прямо как… ну, знаешь. Как падение. Из графьев в дворники. Это же… контраст. Несоответствие. С точки зрения… ну, не боярского достоинства, глупость, а… с точки зрения звучания. Фамилия – это ведь звук. Музыка. А тут… диссонанс.

Генка усмехнулся. Усмешка была защитной, прикрывающей растерянность перед ее логикой, которая казалась ему абсурдной, но почему-то ранящей.
— А чем тебе «Батракова»-то не угодила? – повторил он, намеренно упрощая, сводя ее тревогу к капризу.
— Контрастом, Геннадий! – выдохнула она, и в этом вздохе была усталость от невозможности объяснить. – Это же не просто смена. Это… сдвиг. Переход в другую весовую категорию.

Генка замотал головой. Движение было резким, почти механическим, как будто он пытался стряхнуть с себя назойливую муху ее аргументов.
— Семьей зваться будем, – заговорил он, повышая голос, как бы обращаясь не только к ней, но и к невидимым свидетелям, к истории, – семьей! А фамилии – разные? Это же… – он искал слово, – ненормально! Это как… дом строить без крыши. Половина дома. И потом… – он ухватился за самую, как ему казалось, железную логику, – дети! Детишкам какая фамилия достанется? Мальчик Батраков? Девочка Бояринова? Это же… путаница! Над нами смеяться будут! Над детьми!

— Соседа, – вдруг выстрелила Лариса, и глаза ее забегали, заискрились нездоровым, лихорадочным блеском. Как мыши, нашедшие крошку на пустой тарелке, но боящиеся кота.

— Какого соседа?! – Генка насторожился физически, плечи напряглись, будто он услышал шаги за дверью. В этом «соседа» ему почудилось что-то опасное, посягающее на его территорию, на его будущее отцовство.

— Шучу, – махнула она рукой, но шутка повисла в воздухе тяжело и неловко, как долг, о котором все знают, но не решаются напомнить. – А не взять ли тебе, Генка, мою? – Глаза ее прищурились, изучая его реакцию. – Станешь Бояриновым? Звучит же? Солидно. Исторично.

Генка покраснел, как будто его публично обвинили в самом постыдном, в измене не просто имени, а крови, роду, отцу.
— Что?! – заорал он, и в крике был не столько гнев, сколько панический ужас. – Мужику фамилию менять?! Да отец мой… – голос его сорвался, – царство ему небесное… он из могилы встанет! – Он махнул рукой, – Ладно! Давай двойную! Бояринова-Батракова! Или Батракова-Бояринова! Как скажешь!

Лариса фыркнула. Звук был короткий, презрительный. – Ха! Смешнее только Баранова-Козлова! Или… – она закатила глаза, – Верблюдова-Жирафова! Прямо зверинец на вывеске! Цирк!

— А давай новую выдумаем. С нуля. — надоумился Генка. — Как тебе — Листопадовы?.. Или… Георгиновы? Цветы…

— Вычурно, – поморщилась Лариса, отвернувшись. – Не наше. Ты ж у нас… технарь. Машины любишь. – она повернулась к нему с вызовом. – Камазовыми  станем? Звучно?

— Колготкиными! – вырвалось у Генки внезапно.

— Почему Колготкиными?! – Лариса аж взвизгнула, голос ее звонко сорвался в фальцет, как порвавшаяся струна на дешевой гитаре.

— А мамка твоя… – начал Генка, ухватившись за это, как за спасительную соломинку логики, пусть и уродливой, – на чулочной фабрике пашет!.. Колготки шьет!

— А твоя мамаша! – перебила его Лариса, вскочив, и слова ее зазвенели резко, остро, как осколки битой бутылки под ногами, – в вытрезвителе дежурной работает! Проводит культурный досуг с гражданами! Звать тебя, значит, Бухариковым?

— В вытрезвителе… – пробурчал Генка, – тоже люди нужные работают! Медсестры… милиция… Порядок наводят!

— Ага! Гражданин Милиционеров! – загоготала Лариска.

— Ладно! Хватит! – сдался Генка, резко махнув рукой, будто отсекая эту глупую ветвь разговора. И вдруг лицо его прояснилось. Взгляд стал почти ясным, даже озаренным простой, как ему казалось, гениальной мыслью. – А давай… вовсе не станем? Расписываться-то? И так поживем! Без этих… формальностей! Без бумажек! Свободно!

Лариса притихла. Весь ее шумный протест, вся истерика схлынули, оставив после себя тишину, густую и тяжелую, как вода в затопленном подвале. Она смотрела куда-то внутрь себя, в ту точку будущего, где таилась главная опасность.
— А если я… залечу? – прошептала она, и в шепоте этом был леденящий страх перед бесправием, перед пустотой. – Кто тогда… алименты платить будет? По каким судам бегать?

— Ну залетишь… – перебил ее Генка, бодро, с нарочитой, почти мальчишеской легкостью, в голосе его зазвенела не надежда даже, а какое-то бездумное упование на авось, – тогда и разберемся! Чего париться-то заранее? Тогда… фамилию и выберем! По жребию! Честно! Как монетку подбросим!

— Ну, считай, что уже залетела, – выдохнула Лариска с внезапной, почти звериной решимостью, ощущая в себе уже не тревогу, а тяжесть неотвратимого. Она встала, подошла к столу, достала из коробка две спички. Одну укоротила ногтем – короткий, сухой щелчок «чик!» разрезал тишину. Зажала обе спички в кулачке, спрятав от мира, от Генки, от самой себя, какая из них длиннее.
— Тяни, Геннадий, – сказала она ровно, глядя ему прямо в глаза. – Длинная – мальчик. Короткая – девочка. Судьба.

Генка протянул руку. Пальцы его слегка дрожали. Вдруг он усмехнулся, ехидно, пытаясь скрыть нарастающее напряжение, этот абсурдный страх перед двумя щепками.
— А если… двойня? – спросил он, и в усмешке слышалось что-то истеричное.

Лариса не отвечала сразу. Она смотрела на его дрожащую руку, на готовый вот-вот разжаться кулак, и в глазах ее мелькнуло нечто древнее, хитрое и беспощадное, как сама необходимость, как инстинкт выживания рода.
— Тогда, дружок, – прошептала она так тихо, что он едва расслышал, но смысл дошел с ледяной ясностью, – тогда уж на любую фамилию согласишься. Бояринов, Колготкин, Бухариков… Какая разница? Не до капризов будет.
Она чуть заметно сжала кулак со спичками. – Тяни.