Я брат тебе, или не брат

                ГЛАВА 1.   
       Вот и лето алтайское, как всегда, быстро и незаметно пролетело. Гуськом потянулись  к родной, сельской школе вчерашние копновозы и гребельщики, накладчики и девчонки, что за накладчиками с граблями следом бегали. В этот день нашего героя Генку Беспалова, считай, с самых младших классов всегда охватывало необъяснимое волнение. Вроде бы, чему тут волноваться, подумаешь, всего каких-то, три летних месяца прошло, как снова в школу идти. Да и одноклассников своих почти ежедневно видел. Вместе шоркались по горам на кобылёнках своих, зарабатывая на сеноуборке себе на форму и обувь. Так уж повелось в Генкиной деревне, где каждый уважающий себя мальчишка, да и девчонка тоже, считали своим долгом самим заработать за лето какие-то, пусть небольшие, деньги, чтобы потом купить себе к школе нужные обновки.

        Может, еще и от этого у Генки волнение образовалась, что сегодня впервые покажется он перед друзьями в этих  обновках своих. Начиная от кепки, что на голове, и кончая новенькими ботинками, что опять же на ногах твоих. Правда, кепки нынче в магазин завезли только двух фасонов, так что половина парнишек придут в темненьких кепчонках, с пуговкой на темечке. А вторая половина, и Генка в том числе, в кепках почти белого цвета с черными мушками по всему пушистому полю.

       А самое то главное. Гена наш в это лето даже умудрился исполнить свою давнюю мечту. На заработанные им деньги купила ему мать в сельмаге наручные часы марки “Восток” за 23 советских рублика. Считай, целый месяц зарабатывали Генка со своей кобылой эту сумму, коли копновозу за выполненную дневную норму полагалось всего 92 копейки.

      Генка пообещал матери, что не будет носить часы, пока в школу не пойдет. Вдруг сломает или, не дай Бог, потеряет еще где-нибудь в логу. И ищи-свищи потом ветра в поле. Прятал часики парнишка на дно своего личного чемоданчика под кроватью, а вечерами после работы вытаскивал их на свет божий. Любовался, сверял точность хода и непременно заводил. Но в один из вечеров случилась настоящая катастрофа у Генки. Крутанул заводную головку, а она - хрясь! -  и закрутилась свободно. Кирдык полный пружине случился. Лопнула пружинка заводная.

      Генкиному горю, кажись, не было ни конца, ни края. И работа на ум ни шла. И ведь не пожалуешься никому, той же матери. Боязно. Ведь такую вещь сломал, обормот! Хоть и свою.

       - Ты, сынок, забыл ли, чо ли, часики свои новые надеть. Самое время сегодня пофорсить тебе с имя, -  это матушка соли на кровоточащую Генкину рану сыпанула.

       Выскочил из дома парнишка быстренько. Будто не услыхал последних слов материнских. Правда, через несколько дней в райцентре, куда его с другими пионерами на слёт привезли, вставили в часовой мастерской ему пружину новую. К великой Генкиной радости.

        Прикид свой новый показать перед сверстниками, чтобы заценили, это ведь только малая часть волнений у ребятни. Их, волнений, в этот день гораздо больше чем достаточно. В первую голову, надо успеть “забить” парту, на которой тебе придется, потом целый год сидеть. Парты ведь в ту пору очень разными были. Ценились с “открывашкой”, но были и простые, без крышки. Если за первыми всегда мальчишки норовили сидеть, то последние, край неудобные, почти всегда  девчонкам доставались. А “открывашки”, вернее седоки на них, немало крови попортили учителям:

        - Вася! Неужели нельзя сесть тихо, чтобы не хлопать крышкой?

        - Петруськин! Если еще раз хлопнешь громко крышкой, я тебе так хлопну, что вылетишь мухой из класса! Вишь, моду взяли,  стучать. По голове своей лучше постучи.

          Затем нужно соседа по парте путёвого подыскать, если до этого момента еще не удалось ни с кем скорешиться. Чтобы при случае и списать было у кого, и обсудить дела насущные втихаря, если вдруг понадобится. Еще до общешкольной линейки, узнав, в какой комнате в этом году будет учиться их класс, парнишки и даже девчонки гурьбой кинулись “забивать” себе нужные парты.

         Помещение класса встретило их стойким запахом краски, вперемежку с запахами извести, коей недавно побелили потолок и стены классной комнаты. Это потом в процессе учёбы лишняя извёстка со стен перекочует на пиджачки и брючата мальчишек. Парты окрашены в два цвета. Верх  черный, всё остальное коричневое. Деревянная доска на стене, что вскоре будет исцарапана мелом, временно блестит своими черными досками. Дощатый пол темно-коричневый, рамы в окнах традиционно светло-голубые.

        Любоваться потом будем, а сейчас, мало мальчишкам нужную парту “застолбить”, так ее еще нужно перетащить из одного ряда, в другой, и, желательно, поставить в самый зад, к стенке. Шум, возня, визг и писк, это непременные атрибуты первых минут заселения. Со стороны глянешь, что скворцы по прилету, порядок наводят в своих скворечниках.

       У-у-ф-ф! Кажется, получилось, как хотел. Теперь надо по сторонам оглядеться. Учителя, кажись, все старые, новеньких нет. И учеников приезжих, тоже никого. И вскоре от недавнего Генкиного волнения и следа не осталось. Впереди предстоят долгие месяцы учебы. До следующего лета.


                ГЛАВА 2.

       Все эти картинки воспоминаний промелькнули в Генкиной голове спустя тройку лет, когда он, уже, будучи десятиклассником, сидел в новой школе. Старые парты, чуть ли не ровесницы Великого Октября, давно пущены на дрова в кочегарке школьной. На смену им пришли симпатичные и удобные столы. Да и юноши с девушками теперь стали совсем не похожими на вчерашних охламонов деревенских. Правда, насчет охламонов, это больше к вчерашним мальчишкам относится. А сейчас, гляньте-ка, все вежливые и предупредительные до невозможности. Чинно расселись за столы, мальчики с мальчиками, девочки с девочками. Только Геннадию нашему, ни соседа, ни, тем паче, соседки, увы, не досталось.

    Не успели сделать перекличку и познакомиться с новой классной руководительницей, как в дверь постучали и в класс вошли директор школы с незнакомой девушкой.

     - Здравствуйте, ребята! Вот, будьте добры, принимайте в свой коллектив нового члена. Её зовут Лена Беспалова. Очень надеюсь, что вы подружитесь с ней. А сейчас позвольте мне удалиться. Не буду вам мешать.

    И директор, Алексей Константинович, прихрамывая, вышел из класса, прикрыв тихонько за собой дверь. Пока девушка стояла у доски, рядом с классной руководительницей, держа перед собой новенькую балетку, это такой маленький чемоданчик, ежели кто не знает, класс успел по-быстрому оценить ее. Кто молча, а кто и шепотом с соседом:

    - Васька, глянь, а девочка то – ништяк. Симпотная. Всё при ней. Ох, боюсь, придётся закадрить мне ее.

    - Остынь! Кадрило  нашелся мне. Сморчок. Она же на голову выше тебя.

    - Слышь, Вика. А фамилия то у новенькой - Беспалова. Как у нашего Генки.

    - Сонь, а они, кажись, даже чем-то находят друг на друга. Чудеса.

   - Тишина в классе! – это Ольга Андреевна, классная.

   - Ну, вот. Теперь у нас в классе двое Беспаловых, Гена и Лена. И свободное место как раз, девочка, рядом с твоим однофамильцем. Присаживайся рядышком с ним, Лена. Будете у нас теперь как брат с сестрой. Итак, продолжаем урок.

      А девчонка то не только “симпотной” оказалась, как заметил местный балагур Федька, но в меру раскрепощенной и общительной. Подойдя к указанному ей столу, она обратилась к сидевшему Геннадию:

    - Привет, “брат”! Ты не будешь сильно возражать, если я рядышком с тобой посижу?

      Смущенный парень только и сумел буркнуть в ответ:

    - Сиди. Мне, чо, жалко, што ли.

      Потом на каждой перемене вокруг стола, где сидели Лена и Гена Беспаловы, собирался чуть ли не весь класс. Приезжей девчонке сразу удалось расположить к себе почти всех учеников класса. И к концу  учебного дня о ней знали практически всё, что хотели узнать любопытные одноклассники.

    Приехала Лена из соседней области к ним в село, потому как ее отец и мать  уехали в годичную командировку в Монголию. Строить там будут какой-то комбинат. А сюда приехала к родной тётке, отцовой сестре,  которую, правда, до сего времени и не видела вовсе.

     И всё было бы хорошо, если не череда событий, которые просто случайностью никак не объяснишь. Учёба в школе  вошла в свою колею. Лена оказалась круглой отличницей. Гена наш даже стал более серьёзно относиться к учебе, чтобы не слыть полным профаном перед своей соседкой. И вот  в один из  первых учебных дней Генка увидел на столе общую тетрадь соседки, подписанную красивым почерком “Для конспектов. Беспаловой Елены Борисовны”.

      Ёкнуло сердечко у парня. Поневоле ёкнет, коли он сам тоже Борисович. Беспалов Геннадий Борисович. Совпадение? Случайность? Вполне возможно. В жизни и не такое случается. Озадаченный парень целый день весь в сомнениях и предположениях мучился, пока не решился, наконец, спросить девушку:

     - Лен, ты только не подумай ничего плохого. Скажи мне, пожалуйста, полную дату своего дня рождения.

     - Зачем она тебе? Думаешь, на самом ли деле выгляжу я моложе своих лет? Мне скрывать нечего. Я родилась 12 марта 194… года.

      - Гена! Что с тобой? Тебе плохо? Ты чего так побледнел, то?

     А побледнеть парню было от чего. Это ведь как обухом по головушке. Названная Леной дата, была и его датой рождения.

               
                ГЛАВА 3.
 
    - Ленка! Полный капец! Мы родились с тобой в один день. Значит…

    - Подожди, подожди. Это еще ничего не значит. Давай-ка, лучше пойдем после уроков в какое-нибудь укромное местечко и там всё обсудим.

    На берегу небольшой речушки, заросшей тальником, на поваленном дереве сидели парень с девушкой. То один, то другой, с бревёшка соскочит, и размахивая руками, что-то горячо будет доказывать.

      - Вот, по-твоему, получается, что твоя мать является и моей матерью. А какие есть доказательства этой версии?

      - Ну, как какие… Фамилия одна. В один день родились. Похожи друг на друга, вроде как.

     - Так, Гена, мы ничего не выясним. Это должна нам рассказать всю правду твоя мать. Кстати, а как звать, величать ее? Ты ей хоть что-нибудь рассказал обо мне?

     - Не успел еще. Маму звать Анисья Прокопьевна. А кто твои родители?

     - Папа, Борис Петрович. Мама, Мария Александровна. Оба инженеры, работают на заводе, сейчас вот в командировку уехали в Монголию. Оба фронтовики. Награждены орденами и медалями. Имеют ранения. Короче, досталось обоим. Но держатся бодрячком. Не сдаются.

    - Гена, неужели за все эти годы ты ни разу не поинтересовался, где твой отец? Кто он такой? Почему не живёт вместе с вами?

   - Конечно, спрашивал. И неоднократно. Но мама ничего толкового не говорила. Сказала, что уехал искать лучшей доли и потерялся. Видно было, что ей очень неприятно говорить на эту тему. И я больше не затевал разговоры на эту тему. Сколько себя помню, жили всегда вдвоем с ней. Никаких мужчин в доме больше не было.

      Говорили и строили разные догадки ребята долго. Видно было, что побаиваются они идти к Анисье Прокопьевне, оттягивают всячески момент, за которым может скрываться для них что-то неприятное, может статься, и страшное даже.

     - Пошли, Лена. Как говорится, двум смертям не бывать, а одной не миновать.

     - Конечно, Гена, пошли. Зато правду узнаем. Как бы горька она ни была.

      Домик, где жили мать и сын Беспаловы, притулился к самому краю горы. В ограде стоял небольшой домишко-пятистенник,  в окружении нескольких высоченных елей. Огородик с баней в углу. Сараюшки кособокие, поленница дров березовых вдоль ограды. Бедновато всё выглядело. Чувствовалось, нет крепкой мужской руки, чтобы держать хозяйство на должном уровне.

       Услышав шаги,  встречать хозяина с гостьей выбежала к калитке лохматая, потешная собачонка, до этого сладко дремавшая на крыльце. Без лая, без тявканья, подбежав к гостье, уселась перед ней. А заглянув в глаза девушке, протянула  ей правую лапку для приветствия.

       - Да умница, ты какая! Ну, надо же! Это что, она так каждого гостя приветствует, кто приходит к вам? – Лена, сделав реверанс, пожала протянутую собачью лапу.

       - Куда там! Мирта своим чутьем видать сразу распознает, кто с миром пришел, а кто только денег поклянчить на выпивку у матери. Тех даже в калитку не пустит, зубы свои в ход может пустить.

       - Что-то, Гена, страшновато мне стало. Никогда такого не случалось со мной раньше. Аж мурашки по коже пошли.

       Не успел Генка ответить, как от калитки раздалось радостное приветствие Мирты, потому как там появилась тётка Маруся, у которой жила Лена. А собачонка, вот же пройдоха, снова села в проходе и лапу подаёт, чтобы лично с ней поздоровались:

      - Здравствуй, здравствуй, моя красавица! Вижу, что узнала, хоть и давненько мы с тобой не виделись.

     - Тётя Маруся, а ты то, как здесь очутилась?

     - Здравствуй, жопа – новый год! Я, ведь, девонька, на белом свете не первый год живу. А то я не сообразила будто, когда в окошко увидала, в каку сторону парочка направилась. Вот напрямки, задами и рванула, чтоб поспеть. Разговор, как я кумекаю, у нас длинный намечается. Чай, не чужая я, и мне тоже поучаствовать пришлось в вашей истории. Язви её в душу.

    - Доченька, моя, родненькая! Вот и увидала я тебя снова. Думала и не свидемся больше, не доживу я, не гляну  уж боле на дитятку свою, - на крыльце стояла худая, высокая женщина. Вида, явно болезного. Хотела было она, по-быстрому, спуститься с крыльца, но вместо этого, вдруг стала медленно оседать, держась рукой за перила.

     - Ты чего это подруга удумала тут мне! Помирать в такой-то день! Иди, Леночка, скорей к матери своей. Обними ее. Мамка это твоя, мать родименькая. И ты, Гена, тоже иди. Вместе идите.

     В этой ситуации, конечно же, тяжелее всех было Лене. Трудно в одночасье принять, что кроме матери, что сейчас в Монголии, с которой она прожила всю  жизнь, все свои семнадцать лет, есть оказывается и еще одна мать. Та, что родила ее, да в придачу еще и брата двойняшку.

     Долго сидели на крыльце мать в окружении детей своих. Никак не могла насмотреться, налюбоваться мать на дочку, которую видела в последний раз, когда ей было чуть больше года. Тётка Маруся, не смея нарушить их идиллию, уже и ветку сорвала, чтобы отмахиваться от мух назойливых. Наконец, не вытерпела:

     - Ну, и что! Так и будете на крыльце сидеть? Мухота то совсем озверела в этом сентябре. Сплошные кровопийцы! Не успеет сесть, как жало своё всадит. Уже всю меня искусали. Пошлите в дом, ли ково ли?

     А в доме благодать. Окна ставнями закрыты. Полумрак и прохлада.

    - Ну, вот. Совсем другой коленкор. Ты, давай, Анисья, первой зачинай рассказывать детям своим всю правду-матку, а я, где надо, буду поддакивать или поправлять, еслив чо не так.

    
                ГЛАВА 4.

    - Познакомилась я с отцом вашим, когда он в гости, к сестре своей старшей приехал. К Марии, что перед вами сейчас сидит. Правда, тогда она уже не Беспалова была, а Важнина, потому как в молодости, до войны еще, за Ивана Важнина замуж вышла.

     - А в войну, ту, проклятущую, я похоронку на своего Ванюшку получила. И не полюбились мы вволю, не нацеловались. Детей не успела нарожать ему, как он мечтал, - всхлипнула тётка Маруся.

     - Я тогда молодая была, видная, не то, что сейчас. Вот Борис и положил глаз на меня, ухлёстывать за мной начал. Помню, раз даже лампасеек коробочку подарил. Не знаете, что такое лампасейки? Да это такие леденцы малюсенькие, в баночках жестяных, круглых. Одно время они продавались в сельпо нашем.

     - Это я ему тогда, Анисья, присоветовала. Чтобы ты податливее была. А то всё нос сперва воротила от него. Старый, мол, он для меня, да еще хромой.

     - Ну, ты наговоришь сейчас! Ничего я не воротила. А прихрамывал он действительно. Раны фронтовые давали знать о себе. В конце концов, уговорил он меня. Пошли в сельсовет, расписались и стала я Анисьей Беспаловой.

     - Ты, Анисья, забыла помянуть, что он в ту пору в МТС устроился работать. И не простым трактористом-комбайнёром, а механиком.

    - Вот-вот! С механиков всё и пошло у нас кувырком. Где-то через год с небольшим, и вы родились. Первым появился мальчик, бабка-повитуха, как счас помню, звали ее Агафья Силантьевна, царство небесное, говорит:

    - Ну, этот карапуз, точно каким-то большим начальником будет. Вылез на свет божий, посмотрел внимательно по сторонам, видать понял, что всё нормально и глаза закрыл, даже кричать не стал.

    - А я? Как я себя вела?

    - Ты сразу свой голос подала. Да, такой, что повитуха заявила: - Ну, этой девахе точно суждено певицей стать. Голос, что тебе труба иерихонская.

    - Ну-ка, сынок, выдь-ка на улку, открой один ставень, чтоб посветлее в хате было.

    А сама открыла старинный сундук, что в углу стоял, стала поспешно рыться в нем. До дна сундучьего решила добраться. По комнате поплыл уже полузабытый запах нафталина. С самого дна Анисья Прокопьевна вытащила большой желтый конверт, а из него фотографию.

    - Вот, доченька, посмотри внимательно. Узнаёшь ли кого-нибудь здесь? Семнадцать лет никому не показывала ее, даже Гена не видел. Ты первая ее сейчас смотришь.

    С пожелтевшей фотографии на девушку пристально смотрели четыре человека. Такое ощущение, будто все они напряженно ждут, когда же наконец вылетит эта чертова птичка из аппарата. Молодые мужчина и женщина рядышком сидят на скамейке, а на руках у них по маленькому ребёночку.

     - Я помогу тебе, доча. Это вот я, а это твой отец, Борис Петрович. Он это тебя держит на коленях, а у меня Гена, братик твой. Вас уже можно различить, если хорошенько присмотреться. Здесь вам уже скоро по годику будет. Отец в вас души не чаял. Как только появится свободная минутка у него, бежит к вам. И пеленки помогал стирать и даже научился кормить вас. И всё было замечательно, пока его не послали в город на какие-то курсы усовершенствования. Связанные, с его работой механиком в МТС.

     - Приехал с курсов сам не свой. Спрашиваю, что случилось? Ничего, мол, всё в порядке. Но меня то, не обманешь. И отвечать стал невпопад, и ребятишки уже его меньше интересовали. Молчаливым стал. Уставится в одну точку и молчит, молчит. Потом вскоре еще раз в город поехал, вроде как опять на курсы. Я в конторе поинтересовалась, что это за курсы такие, чтобы так часто от семьи мужика отрывали. А меня там и огорошили. Ни на какие курсы мы его не посылали, он отпуск взял за свой счет.

    - По приезду я даже не успела ему и слова сказать, как он, усадив меня на стул, враз всё и выдал. Рассказал без утайки, что с ним творилось в последнее время. И почему. И что он решил сделать.

     Оказывается, когда он в первый раз приехал в город, то совершенно случайно на улице встретил своего фронтового товарища. Женского рода. Это была санитарка по имени Маша. Оказывается, этой Маше он жизнью своей обязан. Во время одного наступления его ранило сильно. Лежит в открытом поле, между нашими и немецкими окопами. Вот тогда девушка, под огнём фашистов, поползла вытаскивать его к своим.

     И уже почти дотащила, когда пули догнали и ее. Выходит, что эти пули отцу вашему предназначалась, а она прикрыла его телом своим. Лежали оба в госпиталях долго, потом пути-дороженьки разошлись у них. И вот эта случайная встреча в городе. Скорей всего, любовь у них еще тогда завязалась, да не суждено ей было в полную силу развернуться. Я так думаю.

    - Странно, но родители никогда не вспоминали этот эпизод. Я сейчас впервые слышу, - проговорила тихонько Лена.

    - Вот и стал тогда ваш отец передо мной на колени. Прости, говорит, меня Анисьюшка, Христа ради. Но не могу я жить без нее. Понимаю, что подлецом выгляжу перед тобой, но сделать с собой ничего не могу. И Маша противится, не хочет, чтобы я разрушал семью, оставил детей без отца, но я решился на это и ничто меня не остановит.

    В доме повисла гнетущая тишина. Только залетевшая муха противно жужжала, пытаясь через стекло вылететь обратно на улицу. Гена с Леной, не мигая, смотрели на мать, стараясь переварить в своих головах, сказанное Анисьей Прокопьевной. Тут, молчавшая до сих пор, тётка Маруся вступила в разговор:

     - Простите меня, деточки мои родненькие, но ведь это я, полоумная баба, надоумила вашего отца взять Леночку к себе в семью новую. Когда брат мне рассказал о своём решении и еще поведал о том, что Анисье не стал говорить при первом разговоре. Оказывается, после того ранения, когда Маша тащила брата к своим окопам, врачи, после сделанной ей операции, сказали, что она не может иметь детей. Что-то ей там удалили из организма. И они уже решили, что опосля, как будут жить вместе, то возьмут ребенка из детского дома.

    - Тут я прям-таки взъелась на него. Оставляешь на полуголодное существование своих детей, а хочешь взять приёмыша из детского дома. Тогда лучше уж взял бы своего одного к себе. И Анисье бы помог выжить, а то она одна-одинёшенька запурхается с ними, с двумя то. Сгоряча ляпнула, а оно видишь, как получилось.

    - Когда я услышала от Бориса, что он просит отдать ему дочь, я “на дыбы встала”. Ишь, чего удумали! Да где это видано, чтобы мать своего ребеночка, вот так, взяла и отдала. А потом дошло – не в чужие руки отдаю, а отцу родному. Да и что греха таить, неизвестно, как бы я тогда одна с вами сладила. Время то послевоенное. И холодное и голодное. Спасибо отцу вашему. Всё время через Марусю деньги высылал.  Не буду сердчишко своё больное рвать, рассказывать, что и как дальше было. Как бежала вслед за машиной, когда тебя отец с новой матерью увозили от меня. Как подушка не просыхала месяцами от слёз моих. Всё было.

    - Не плачьте. Не плачь… Мама. Я буду рядышком с тобой. Счастливый я человек! У меня теперь две замечательные мамы. И брат-двойняшка в придачу.

      P. S. Пролетели осень, зима. Наступила весна. Пришла телеграмма из Монголии. “всем большой привет тчк на выпускной ждите гости тчк крепко обнимаем целуем тчк папа мама тчк”