Съ италианского на российский перевод.
***
Уже бол;е двухъ часовъ Анна лежала неподвижно, вытянувшись во всю длину подъ б;лымъ од;яломъ; руки ея раскинулись, голова склонилась къ плечу, дыханіе было едва зам;тно. Она, казалось, спала кр;пкимъ, юнымъ сномъ. Сестра ея, Лаура, спавшая на своей б;ленькой, д;вичьей кроватк;, въ другомъ конц; комнаты, въ этотъ вечеръ читала дольше обыкновеннаго, такъ что сестры передъ сномъ даже и не поговорили между собою. Но какъ только тьма долгой и холодной зимней ночи наполнила комнату, Анна открыла глаза и пристально уставила ихъ на кроватку Лауры, неясно б;л;вшую во мрак;. Анна не спала. Она не см;ла шевельнуться, не см;ла вздохнуть. Ея фигура казалась изваянной и жизнь отражалась только во взгляд;, силившемся разогнать темноту и увид;ть въ самомъ-ли д;л; Лаура спала. Ч;мъ д;лалось поздн;е, т;мъ холодн;е становилось въ комнат;. Но Анна не зябла. Напротивъ, какъ только потушили св;чи, она почувствовала, что ее всю охватило какое-то пламя: оно перешло изъ сердца въ голову, разлилось въ крови, жгло т;ло и ускоряло сердцебіеніе. Она гор;ла какъ въ лихорадк;, губы ея сохли отъ воспаленнаго дыханія, а голова и щеки пылали какъ въ огн;. И холодный воздухъ, входившій въ ея грудь, не утишалъ этого пламени, не успокоивалъ разгоряченной, молодой крови, волновавшей ея сердце и голову. Иногда ей хот;лось-бы вздохнуть, вздохнуть т;мъ вздохомъ, что зам;няетъ собою крикъ или стонъ, но ей было страшно разбудить Лауру и она подавляла въ себ; даже вздохи. Она страдала не отъ жаркой крови, стучавшей ей въ виски и заставлявшей сильно биться сердце; она страдала отъ того, что не знала нав;рно: спитъ-ли сестра? Она нарочно оставила щель въ ставн;, но въ нее проходилъ такой слабый лучъ св;та, что ничего нельзя было разгляд;ть. Она хот;ла пошевелиться, чтобы вызвать какое-нибудь движеніе и у Лауры, но страхъ, что ей еще дольше придется ждать, сковалъ ее и точно тысячами винтовъ привинтилъ къ постели. Она не могла опред;лить, который часъ, такъ какъ не сл;дила за боемъ часовъ, доносившимся въ ихъ комнату изъ гостиной. Ей казалось, что она ждетъ уже ц;лые года, что она ц;лые года горитъ въ этомъ ошеломляющемъ жару, что она уже ц;лые года лежитъ зд;сь съ пылающими глазами, всматривающимися въ темноту. И вдругъ ей стало страшно, что назначенный часъ прошелъ, что она пропустила его. Черезъ запертыя двери донесся слабый бой часовъ. Наступилъ назначенный срокъ! Тогда, вздрагивая при каждомъ скрип; кровати, останавливаясь въ ожиданіи чего-то и откидываясь въ ужас; назадъ, Анна встала и сошла наконецъ съ постели, точно сомнамбула, медленно и осторожно. При каждомъ движеніи сердце ея билось сильн;е; глаза не отрывались отъ б;л;вшаго пятна, гд; спала Лаура. Анна на-ощупь отыскивала чулки, башмаки и платье; все это было тутъ, рядомъ; она нарочно положила все поближе, чтобы од;ться безъ всякаго шума; ей приходилось быть очень осторожной, постоянно останавливаться и замирать въ полной неподвижности. Когда ей удалось наконецъ од;ться, она уб;дилась, что ея б;лое шерстяное платье видно въ темнот;.
-- Можетъ быть и Лаура меня видитъ? подумала она, содрогаясь.
Она нарочно приготовила тяжелую черную шаль и закуталась въ нее такъ, что она покрыла ее всю съ головы до ногъ, какъ мантія, и закрыла ея б;лое платье. Она ухитрилась од;ться, стоя на одномъ м;ст; и не см;я сд;лать ни одного шага, чтобы не разбудить сестру. Теперь ей казалось, что ее пригвоздили къ полу у кровати и что ей не сдвинуться съ м;ста.
-- Господи! Дай мн; силы, горячо молилась она про себя, вся охваченная страстью, и стала двигаться впередъ, скользя по ковру какъ привид;ніе.
Посредин; комнаты на нее вдругъ напала см;лость и два слова сорвались съ ея губъ:
-- Лаура! Лаура! позвала она сестру, настороживъ уши и вперяя въ темноту глаза.
Ничего. Самая страшная проба прошла благополучно. Анна встряхнулась, какъ-бы сбрасывая съ себя вс; страхи и, несмотря на тьму, ув;ренно пошла по знакомой дорог; къ двери, въ гостиную. Зд;сь она вздохнула свободн;е, и протянувъ передъ собой руку, чтобы не наткнуться на что нибудь, такъ какъ гостиная была загромождена мебелью, она тихо подвигалась впередъ, широко раскрывъ глаза. Разъ она стукнулась лбомъ о косякъ двери и на минуту остановилась. Въ ушахъ ея звен;ло.
-- Мать пресвятая Богородица! шептала она въ страшномъ волненіи.
Ей пришлось идти и мимо комнаты ихъ компаніонки Стеллы Мартини. Анна знала, что добр;йшая Стелла спитъ кр;пко и такъ дов;рчиво относится къ ней, что Анн; было больно ее обманывать. Но уже и безъ того она совершила столько ужаснаго въ эту ужасную ночь! Ударъ о косякъ двери и лихорадочный жаръ помутили ея разсудокъ. Когда она дошла до столовой, ей показалось, что она уже проб;жала безконечную вереницу, ц;лыя сотни комнатъ. И когда она отворила дверь, ведущую на террасу, ее точно вдругъ опять охватило пламя и она, уже не заботясь о тишин;, быстро двинулась впередъ, стремительно притворила дверь и выб;жала въ садъ. Р;зкій ночной воздухъ щипалъ ей щеки и лобъ. Ночь была холодная; небо совс;мъ черное. Она подб;жала къ невысокому забору и, протянувъ руки къ сос;дней террас;, позвала съ отчаяніемъ въ голос;:
-- Джустино! Джустино!
На террас; сейчасъ-же показалась т;нь и у забора появился молодой челов;къ.
-- Я зд;сь, Анна! н;жно проговорилъ онъ.
Она схватила его за руку и, притягивая къ себ;, прошептала
-- Иди! иди!
Онъ ловко перескочилъ заборъ и очутился рядомъ съ нею, въ глубокой ночной тьм;. Анна вся закуталась въ черную шаль и, не проронивъ ни слова, склонила головку и горько разрыдалась.
-- Что съ тобой? спросилъ онъ, безпокойно заглядывая ей въ лицо.
Анна ничего не отв;тила ему и продолжала плакать. Глухія рыданія точно душили ее.
-- Не плачь... Ну, не плачь... Скажи, что случилось? н;жно прошепталъ онъ, съ заботливой лаской въ словахъ и въ голос;.
-- Ничего... Мн;, просто было страшно... всхлипывая отв;тила она.
-- Милая! милая! милая! и ласково, и грустно проговорилъ онъ.
-- Ахъ, какая я несчастная! сказала она и Джустино, сквозь темноту ночи, понялъ всю глубину ея отчаянія.
-- Я тебя люблю! просто сказалъ Джустино.
-- Ну, повтори! выговорила она, переставая плакать.
-- Я тебя очень люблю, Анна.
-- Я обожаю тебя, мой милый, любимый.
-- А если ты меня любишь, то должна быть покойна.
-- Я тебя обожаю, милый!
-- Ну, об;щай, что не будешь больше плакать.
-- Обожаю! обожаю! обожаю! повторяла она и голосъ ея отъ волненія сталъ глуше.
Онъ молчалъ. Казалось у него не было словъ, чтобы отв;тить, какъ сл;дуетъ на ея признаніе. Холодный в;теръ проскользнулъ по ихъ лицамъ.
-- Теб; холодно? спросилъ Джустино съ братской заботливостью.
-- Н;тъ. Я вся горю, отв;тила она, протянувъ ему руку.
И въ самомъ д;л; маленькая рука была какъ въ огн;.
-- Это страсть, сказала Анна.
Онъ н;жно поднялъ ея безпомощную ручку къ губамъ и сдержанно поц;ловалъ ея пальцы. Глаза ея гор;ли въ темнот;, какъ зв;зды.
-- Меня сожигаетъ страсть, продолжала она, точно сама съ собою. Я не чувствую ни холода, ни ночи, ни страха -- ничего. Я только чувствую тебя, хочу только твоей любви, хочу неразлучно, быть съ тобою, всегда, до самой смерти, даже посл; смерти, в;чно съ тобою... Понимаешь -- в;чно!
-- Ахъ! вздохнулъ онъ съ глубокой грустью.
-- Что ты? спросила Анна, вздрогнувъ.
-- Тяжело разставаться съ мечтами!
-- Не говори такъ! Я не хочу слушать! съ отчаяніемъ воскликнула она.
-- Отчего ты не дашь сказать, Анна? Наши мечты разбиваются съ каждымъ днемъ... Намъ не позволяютъ любить другъ друга.
-- Кто не позволяетъ?
-- Тотъ, кто распоряжается твоею судьбою -- Чезаре Діазъ.
-- Ты его вид;лъ?
-- Да. Сегодня.
-- Онъ не согласенъ.
-- Не согласенъ.
-- Отчего?
-- Оттого, что ты богата, а я б;денъ... Оттого, что ты знатна, а я н;тъ.
-- Но в;дь я обожаю тебя, Джустино.
-- До этого опекуну н;тъ д;ла.
-- Ужасный челов;къ!..
-- Онъ -- челов;къ, коротко отв;тилъ Джустино.
-- Да, в;дь, это жестоко! воскликнула она, поднимая руки къ небу.
Джустино молчалъ.
-- Что же ты отв;тилъ? Что сказалъ ему? Повторилъ, что ты меня любишь, что я тебя обожаю, что мы умремъ, если насъ разлучатъ. Ты сказалъ ему про наше отчаяніе?
-- Къ чему? Не поможетъ! грустно отв;тилъ онъ.
-- Господи! И ты не заступился за нашу любовь, за наше счастье? Ты не закричалъ? Не заплакалъ? Не попытался разжалобить это черствое сердце? Какой же ты челов;къ? Какое у самого тебя сердце, если ты такъ допускаешь подписывать себ; смертный приговоръ? Господи! Вотъ кого я полюбила!
-- Анна! мягко началъ онъ.
-- Почему же ты не боролся? Отчего не защищался? Ты молодой, ты долженъ быть см;лымъ. А Чезаре Діазъ почти старикъ, онъ холодно разсчиталъ все и ты испугался его! Почему?
-- Потому что Чезаре Діазъ правъ, Анна, спокойно отв;тилъ юноша.
-- Ахъ, какое кощунство! Какое страшное глумленіе надъ любовью, воскликнула Анна, съ ужасомъ отшатываясь отъ него.
Въ прилив; отчаянія она не зам;тила, какъ отпустила шаль, которая, соскользнувъ съ головы по плечамъ, упала къ ея ногамъ. Теперь Анна стояла передъ Джустино вся въ б;ломъ, какъ грустное привид;ніе, созданное челов;ческимъ горемъ. И хотя Джустино ожидалъ этого шумнаго взрыва отчаянія, хотя онъ собралъ вс; силы для этого посл;дняго разговора, все-таки горе д;вушки -- единственно любимой имъ -- отнимало у него р;шимость и обезоруживало его.
-- Чезаре Діазъ правъ. Я не могу на теб; жениться. Я слишкомъ б;денъ.
-- Любовь сильн;е денегъ.
-- Я не знатенъ; я не дамъ теб; никакого титула.
-- Любовь сильн;е всякаго титула.
-- Все противъ нашей любви, Анна.
-- Любовь сильн;е всего, сильн;е смерти! возразила Анна съ однообразной настойчивостью, происходящею отъ одного сильнаго чувства.
Посл; этого взрыва страсти наступило долгое молчаніе. Но онъ чувствовалъ, что долженъ идти до конца; онъ вид;лъ въ этомъ свой долгъ и постарался побороть волненіе.
-- Анна, милая! Подумай хорошенько. Наши души созданы одна для другой, но сами мы родились въ столь разныхъ условіяхъ, что намъ никакимъ чудомъ не побороть ихъ. Ты обвиняешь меня въ томъ, что я не в;рю въ любовь, составляющую нашу силу... Но мы, уважая себя, должны поб;ждать самихъ себя въ этой борьб;... Анна! Я знаю, что теряю все, воскликнулъ Джустино и голосъ его задрожалъ, и все-таки я сов;тую теб; забыть это безумное юношеское увлеченіе. Ты молода, ты красавица, ты богата, ты знатна и ты любишь меня, а я долженъ просить тебя: забудь! Подумай, какая это страшная жертва, но мы должны принести ее. Анна! ты будешь еще любима и лучше, и сильн;е; ты заслуживаешь самой чистой, самой благородной любви; ты погорюешь недолго, жизнь еще улыбнется теб;. Ты поплачешь... да, пострадаешь, потому что любишь меня, потому что ты ужъ такое любящее созданіе... Но потомъ ты найдешь свою широкую, цв;тущую дорогу. А ужъ мн; ничего не найти въ жизни! Но, что говорить обо мн;! Ты забудешь меня, Анна.
Она неподвижно слушала его, не произнося ни слова. Онъ весь дрожалъ, ожидая ея отв;та.
-- Говори-же, наконецъ произнесъ онъ.
-- Я не могу забыть! лихорадочно отв;тила она.
-- Попробуй... Сд;лаемъ попытку... не будемъ вид;ться...
-- Н;тъ! Это ни къ чему, перебила она его и голосъ ея замеръ на губахъ.
-- Что же ты хочешь д;лать?
-- Не знаю, растерянно прошептала она.
Эта неожиданная кротость страстной д;вочки испугала Джустино больше всякаго шумнаго гн;ва и новый приливъ любви и состраданія охватилъ его. Онъ взялъ ее за руки; он; были теперь такія холодныя, точно весь холодъ этой зимней ночи хлынулъ на нее, чтобы затушить пылъ любви, сжигавшей ей кровь. Онъ н;жно положилъ ея ручки къ себ; на грудь и спросилъ ее:
-- Что съ тобою?
Она не отв;тила ни слова и безсильно склонила голову ему на грудь, опираясь лбомъ на сложенныя руки. Онъ нервно гладилъ ея густые темные волосы.
Она едва зам;тно дышала.
-- Что съ тобою? повторилъ онъ, дрожа отъ тысячи разнородныхъ ощущеній.
-- Ты меня не любишь, вотъ что.
-- Какъ ты можешь сомн;ваться?
-- Еслибы ты любилъ меня, тихо начала она, не отрывая головы отъ его груди, ты не предложилъ-бы мн; разлуки; еслибы ты любилъ меня, -- теб; казалась-бы немыслимой эта разлука. Еслибы ты любилъ меня -- теб; легче было бы умереть, ч;мъ забыть меня и быть забытымъ. Н;тъ, ты не любишь меня, Джустино.
-- Анна! Анна!
-- Я сужу по себ;, едва слышно продолжала она. Я слабая д;вушка и все-таки борюсь... И поб;дила бы, да! поб;дила бы, если бы ты любилъ меня...
-- Анна!
-- Не называй меня такъ! Не называй! Къ чему эта н;жность? Это в;дь не любовь! Ты можешь обдумывать, размышлять, взв;шивать... Это не любовь! Ты говоришь о долг;, о достоинств;! Я тебя обожаю, во всемъ мір; для меня не существуетъ никого кром; тебя, я ничего не знаю кром; этого, ничего... И только теперь я поняла что твое чувство -- не любовь. Молчи! Я не пойму тебя, какъ ты не можешь понять меня. Прощай любовь!
Она хот;ла оторваться отъ него и уйти, но Джустино въ отчаяніи удержалъ ее и она снова склонилась къ нему такъ, какъ будто кром; него у нея уже не было опоры, какъ будто онъ былъ ея единственное приб;жище.
-- Что ты хочешь д;лать? спросилъ онъ, чувствуя, что почва колеблется у него подъ ногами и что сводъ небесный спускается ему на голову.
-- Если нельзя жить вм;ст; съ тобою, нужно умереть, спокойно отв;тила она, закрывая глаза, какъ-бы въ ожиданіи смерти.
-- Не говори о смерти, Анна, не мучь меня еще больше! В;дь я испортилъ теб; всю жизнь...
-- Что-жъ такое!
-- Я омрачилъ твою молодость...
-- Что-жъ такое!
-- Я виною того, что ты идешь противъ Чезаре Діаза, противъ сестры, противъ родныхъ, противъ вс;хъ друзей...
-- Что-жъ такое!
-- Наконецъ изъ-за меня ты пришла сюда, ночью, подвергаясь страшной опасности... Подумай: если насъ застанутъ... Ты в;дь погибла...
-- Увези меня!
И Джустино увидалъ какъ въ темнот; фосфорически сверкнули ея влюбленные глаза. Онъ задрожалъ отъ испуга и н;жности передъ этой любовью, надрывающей его простую и честную душу. И онъ понялъ, что ея чувство гораздо сильн;е, ч;мъ его, понялъ, что онъ не способенъ даже обнять его, не способенъ оц;нить его.
-- Если бы ты любилъ, ты увезъ бы меня, сказала она.
-- Куда-же?
-- Все равно куда. Ты -- моя родина.
-- Б;жать! Честной д;вушк; б;жать какъ какой-нибудь искательниц; приключеній.
-- Любовь все оправдываетъ!
-- Я оправдаю тебя, -- да. Другіе-же н;тъ!
-- Моя семья -- ты! Увези меня.
-- Анна! Да гд; же мы найдемъ приб;жище? Безъ денегъ, безъ друзей, посл; такого страшнаго проступка... в;дь мы будемъ самыми несчастными людьми...
-- Н;тъ... Н;тъ... Н;тъ. Увези меня... В;дь намъ недолго придется страдать... Скоро я могу получить мои деньги... Увези меня!
-- Да в;дь меня обвинятъ въ разсчет;... Н;тъ, Анна, невозможно! Я не перенесу такого позора!
Она съ ужасомъ оттолкнула его отъ себя.
-- Какъ! воскликнула она. Ты говоришь о своемъ позор;? А я? Я забываю все, я сознательно теряю все: и уваженіе знакомыхъ и любовь родныхъ... А ты думаешь о себ;! Я бы могла сд;лать выборъ изъ молодыхъ людей моего круга, а я выбрала тебя, потому что считала тебя умн;е, честн;е, лучше вс;хъ... Я пренебрегла т;мъ, что скажутъ злые и глупые люди, хотя съ ихъ толками нельзя не считаться, потому что этихъ глупыхъ и злыхъ много... А ты заботишься о томъ, что будутъ говорить о теб;! Я б;гу сюда какъ сумасшедшая, обманываю вс;хъ, лгу на каждомъ слов;... Я едва дождалась, чтобы заснула сестра и ушла изъ дому, ночью, къ теб;... В;дь если прислуга увидитъ меня, она можетъ назвать меня посл;днею изъ посл;днихъ... А ты думаешь о томъ, что скажутъ о теб;?!. Какъ вы, мужчины, сильны, какъ вы прямо идете своей дорогой! Никто и ничто не заставитъ васъ свернуть съ нее... Вы мужчины! Вамъ необходимо прежде всего охранять свою честь, поддерживать достоинство, спасать репутацію!.. И вы совершенно правы... Это мы, безумныя, приносимъ и честь и достоинство въ жертву любви! Несчастныя, сумасшедшія...
Джустино и не пытался отв;чать на эти жесткія слова, брошенныя ему прямо въ лицо. Но каждая фраза, дышащая гн;вомъ или горемъ, страшно волновала его; онъ не могъ слышать этого голоса, этихъ страстныхъ звуковъ. Онъ вид;лъ какъ пожаръ, неосторожно зажженный имъ, охватилъ теперь все зданіе и его мечты разрушались одна за другою, какъ обгор;лыя развалины. Любовь Анны наполняла его счастьемъ, но вм;ст; съ т;мъ пугала его какъ что то недостижимое и таинственное. Теперь онъ своимъ честнымъ сердцемъ понялъ, что она права и что должна умереть подъ развалинами своихъ грезъ. И онъ, приблизившись къ ней, бросился передъ ней на кол;ни -- онъ это д;лалъ въ первый разъ -- и просто проговорилъ:
-- Прости меня. У;демъ, б;жимъ!..
Она ласково, какъ мать, провела рукою по его волосамъ и произнесла вполголоса тономъ безконечной обиды.
-- Господи!
Оба они почувствовали, что ихъ судьба р;шена, что ихъ жребій брошенъ. И оба они замолчали. Онъ отошелъ отъ нея, и провелъ рукою по горящему лбу, точно весь жаръ Анпы перешелъ теперь къ нему. Казалось, что имъ уже не о чемъ говорить теперь, когда они р;шили б;жать вм;ст;. Они стали н;мы и неподвижны передъ важностью этого р;шенія. Любовь ихъ, конечно, не уменьшилась, но она отошла теперь на второй планъ.
Страстная натура Анны не могла долго выносить этого трагическаго молчанія и она первая прервала его.
-- Послушай, Джустино, сказала она. Раньше, ч;мъ б;жать,-- позволь мн; сд;лать посл;днюю попытку. Ты говорилъ съ Чезаре Діазомъ, ты сказалъ ему, что любишь меня, что я тебя обожаю, полонъ могъ не пов;рить теб;...
-- Да... Онъ разсм;ялся надо мной...
-- Этотъ челов;къ много жилъ, много любилъ, его любили, но отъ всего этого у него ничего не осталось... у него холодная жесткая натура и онъ, въ сущности, скептикъ, хотя и не говоритъ объ этомъ... Сухой ничтожный челов;къ!.. Онъ меня презираетъ за то, что у меня безразсудное сердце и горячая голова... Мн;-же его жалко. Мн; жалко вс;хъ т;хъ, кто не знаетъ любви... Ну... Я все-таки поговорю съ Чезаре Діазомъ... Я скажу ему всю правду и онъ долженъ пов;рить... Я все скажу... И хоть ему уже сорокъ л;тъ, хоть у него уже испорченный умъ, хоть онъ и отнесется съ ироніей, но настоящая любовь найдетъ настоящія, уб;дительныя слова и онъ дастъ согласіе!..
-- Не можешь-ли ты раньше уб;дить сестру? У тебя по крайней м;р; будетъ союзница, сказалъ онъ, и въ голос; его зазвучало сомн;ніе: онъ сознавалъ, какъ несбыточны были надежды Анны.
-- О, сестра еще хуже, ч;мъ Діазъ, отв;тила она дрожавшимъ голосомъ. Я никогда не дов;рюсь ей...
-- Ты ее боишься?
-- Я попрошу тебя никогда не говорить о ней, глухо сказала она; мн; это больно...
-- Можетъ быть...
-- Я теб; говорю: н;тъ. Лаура ничего не знаетъ, не должна ничего знать. Б;да, если она узнаетъ! Мн; въ тысячу разъ легче переговорить съ нимъ... У него хоть есть прошлое, у Лауры и этого н;тъ, ничего н;тъ; у нея мертвая душа... Я поговорю съ нимъ. Онъ мн; пов;ритъ.
-- А если н;тъ?
-- Пов;ритъ!
-- Анна! А если не пов;ритъ?
-- Тогда б;жимъ. Но я должна сд;лать эту посл;днюю попытку. Богъ дастъ силы... А потомъ... я напишу теб;, все разскажу... Сюда я больше не могу ходить, очень опасно... Если меня увидятъ, все пропало! Я напишу теб;. Только ты устрой свои д;ла такъ, будто собираешься умереть, будто долженъ у;хать и никогда, никогда не вернуться. Будь совс;мъ готовъ.
-- Хорошо, буду! грустно отв;тилъ онъ.
-- Безъ колебанія?
-- Безъ колебанія.
-- Безъ сожал;ній?
-- Безъ сожал;ній! отв;тилъ онъ и голосъ замеръ у него на губахъ.
-- Благодарю тебя. Ты меня любишь. Мы будемъ очень счастливы... Вотъ увидишь... Мы будемъ счастлив;е вс;хъ на св;т;...
-- Счастлив;е вс;хъ, повторилъ онъ, какъ ея в;рное, но грустное эхо.
-- Ну, Богъ съ тобой! заключила она, кр;пко сжимая ему руку.
Онъ взялъ ея ручку и въ его пожатіи была какая-то безмолвная клятва. Рука произнесла ее. Но это была клятва брата, друга: простая и строгая.
Она ушла отъ него медленно, точно усталая. Онъ постоялъ еще минутъ десять и только когда уб;дился, что она благополучно вошла къ себ;, не встр;тивъ никого, онъ вернулся домой грустный, измученный, безъ мысли, безъ воли, и сейчасъ-же заснулъ глубокимъ сномъ. Она также, какъ только вошла съ террасы въ столовую, почувствовала себя безсильною, придавленною нравственными тревогами; ее охватила страшная слабость и она едва волочила ноги черезъ темныя комнаты, не сознавая ни времени, ни пространства, не боясь даже, что ее поймаютъ; точно вс; ея чувства замерли. Но, какъ только она подошла къ спальн;, непредвид;нное зр;лище наполнило ее непоб;димымъ ужасомъ: изъ полуотворенной двери ихъ комнаты лился св;тъ. Да! Въ ихъ спальн; гор;ла св;ча! Значитъ Лаура проснулась, значитъ она вид;ла ея пустую кровать; Лаура ждала ее съ зажженой св;чей! И въ какомъ-то безуміи, охватившемъ Анну, она подумала:
-- Хоть-бы умереть!
Прошла минута, а она все стояла посреди комнаты, точно заколдованная св;томъ, видн;вшимся изъ двери. Голова ея кружилась; въ ушахъ шум;ло...
-- Хоть-бы умереть, хоть-бы умереть! шептала она.
И она все стояла и стояла на одномъ м;ст;. Она смутно над;ялась, что Лаура со свойственнымъ ей спокойствіемъ встанетъ и пойдетъ искать ее, или потушитъ св;чку. И она тогда проскользнетъ въ темнот; въ спальню и ей не придется красн;ть передъ сестрой. Хоть-бы стемн;ло, хоть-бы скрыть стыдъ!.. Но св;ча продолжала гор;ть и Анна услышала шелестъ книги. Лаура читала! Лаура могла покойно читать, когда ея сестра тайкомъ р;шала свою судьбу, отдавая ее въ руки чужого челов;ка. А можетъ быть Лаура ничего не подозр;вала и лучше прямо идти ей на встр;чу? И она разомъ, со вс;мъ пыломъ своего великодушнаго темперамента, отворила дверь, вошла и взглянула на Лауру. Красавица -- д;вушка, съ золотистыми волосами, завитыми на лбу, съ розовыми щечками, съ металлическими с;рыми глазами и крошечнымъ ртомъ, сид;ла на кровати и спокойно читала. Когда она увидала сестру въ черной шали на б;ломъ плать;, увидала ея растрепанные волосы и бл;дное лицо, -- она посмотр;ла на нее съ такой ироніей, съ такимъ презр;ніемъ, что б;дная Анна задрожала какъ листъ и сгор;ла отъ стыда и раскаянія; она бросилась на кол;ни и, простирая руки къ сестр;, съ плачемъ, съ рыданіями, закричала:
-- Прости!.. Ради Бога прости меня, Лаура! Прости!
Но ни одинъ мускулъ благороднаго и ц;ломудреннаго лица д;вушки не дрогнулъ; она не сказала ни слова и продолжала улыбаться, точно грязь челов;ческой любви не могла запятнать б;лосн;жнаго покрова ея ледяного сердца, точно она не въ состояніи была простить Анн; никогда. А Анна плакала на полу, рыдая вполголоса, но ея рыданія не вызывали и признака сожал;нія въ Лаур;. И когда взошло холодное зимнее солнце, оно осв;тило б;лую фигуру рыдающей Анны и ея спящую сестру, съ головкою, спокойно склоненной на подушку въ ледяномъ спокойствіи.
II.
Она писала: "Дорогой мой! Я говорила съ Чезаре Діазомъ. Какой ужасный челов;къ! Одинъ его видъ леденитъ меня и стоитъ ему посмотр;ть на меня св;тлыми, голубыми глазами, чтобы слово замерло у меня на губахъ. Когда онъ молчитъ, -- мн; страшно, когда говоритъ -- я страдаю, страдаю и отъ его тона и отъ его словъ... И все-таки я р;шилась переговорить съ нимъ о нашей свадьб; сегодня утромъ, когда онъ явился со своимъ обычнымъ визитомъ. Я см;ло заявила, что мн; нужно поговорить съ нимъ, хотя съ н;которыхъ поръ къ его холодной любезности опекуна прибавилось что-то насм;шливое и презрительное. Лаура была тутъ-же. Молчаливая, разс;янная какъ всегда, она только съ пренебреженіемъ пожала плечами, медленно встала и, не обернувшись, пошла своимъ легкимъ шагомъ, едва касаясь земли. Чезаре Діазъ сид;лъ въ кресл;, поигрывая костяной палочкой; онъ не смотр;лъ на меня и только улыбался, и эта улыбка путала мои мысли. Но я должна была попытаться; я об;щала теб;, об;щала себ;; жизнь дома стала для меня невыносимой съ т;хъ поръ какъ сестра знаетъ мою тайну; она мучитъ меня своей улыбкой никогда не любившаго челов;ка, заставляетъ меня содрагаться отъ стыда и ужаса, какъ только я подумаю, что она можетъ разсказать о той бурной ночи. Чезаре Діазъ улыбался, разсматривая японскую палочку и, казалось, вовсе не слушалъ меня. Но я, все-таки, несмотря на волненіе, несмотря на то, что не люблю его и онъ меня не любитъ, несмотря на всю пропасть, отд;ляющую меня отъ него, см;ло сказала, что обожаю тебя, что хочу жить и умереть съ тобою, что моего состоянія хватитъ намъ обоимъ, что не могу и слышать о комъ-нибудь другомъ и, наконецъ, что я прошу его, какъ самаго близкаго родственника, какъ самаго опытнаго друга, прошу кротко, покорно согласиться на нашъ бракъ".
"Онъ выслушалъ меня, не поднимая глазъ, точно его не интересовали мои слова, только палочка раза два, три остановилась въ его рукахъ. Наконецъ онъ сухо сказалъ: "н;тъ". Тогда я начала плакать, просить, наконецъ возмутилась, заявила, что мое сердце свободно, -- что я скоро покажу, что и я вся свободна,-- но я каждую минуту наталкивалась на жестокое сердце, на упрямую волю, на ложную, условную разсудочность, построенную на людскомъ уваженіи, на эгоизм; и отсутствіи чувства. Чезаре Діазъ не признаетъ ни моей любви, ни твоей; онъ не признаетъ, что существуетъ любовь, ради которой нужно жить и умереть; не признаетъ, что нельзя забыть любимаго челов;ка; не признаетъ, что нельзя жить безъ глубокой любви; онъ все время повторялъ мн;: "н;тъ" и "н;тъ", приводилъ самыя нел;пыя парадоксальныя и циничныя доказательства, желая уб;дить меня, что я заблуждаюсь, что мы оба заблуждаемся, что его обязанность вывести насъ изъ этого заблужденія. Господи! Какъ я плакала! Какъ всю душу выложила, говоря съ этимъ холоднымъ челов;комъ и какъ теперь раскаиваюсь, что такъ унижалась передъ нимъ! Я теперь припоминаю какъ онъ смотр;лъ на меня, когда любовь къ теб;, дорогой мой, заставляла меня говорить слишкомъ пылко; онъ смотр;лъ, восхищаясь какъ зритель, точно въ театр;, когда актеръ хорошо играетъ, притворяясь, что онъ все это чувствуетъ. Онъ не в;рилъ мн;. Это такъ разсердило меня, что два или три раза у меня темн;ло въ глазахъ и я дошла до того, что пригрозила скандаломъ. "Скандалъ всегда падаетъ на того, кто его производитъ", строго сказалъ онъ и всталъ, чтобы покончить нашъ разговоръ".
"Онъ ушелъ. Я слышала какъ въ гостиной онъ началъ спокойно говорить съ сестрой, точно ничего не произошло, точно онъ не оставилъ меня въ слезахъ, въ отчаяніи. У этихъ людей н;тъ сердца, они смотрятъ на меня, какъ на взбалмошную, какъ на сумасшедшую".
"Любимый мой, в;чно любимый! Значитъ р;шено: мы должны б;жать. Нужно б;жать, иначе я умру. Все на св;т; лучше этого дома,-- моей тюрьмы; все лучше этой каторги; я больше не хочу таскать ц;пи. Я знаю, что р;шаюсь на важный шагъ; я знаю, что д;вушка, уб;гая изъ дому, съ обычной точки зр;нія, обезчещена и даже святость брака не смоетъ съ нея этого пятна; я знаю, что приношу въ жертву всю жизнь во имя любви. Но чтоже д;лать, если судьба такъ странно сложилась для меня: -- она дала мн; средства и отняла у меня мать, дала имя и отняла отца, дала любящее сердце и отняла вс;хъ любимыхъ людей, дала мн; самую дорогую, но вм;ст; съ т;мъ и самую холодную и безстрастную сестру".
"Какія понятія о правд; и о чести могли выработаться у меня, когда я съ д;тства ничего не слыхала о нихъ? Для кого должна я приносить себя въ жертву, когда т;, кого я любила -- умерли, а кто живъ, тотъ не любитъ меня. Мн; необходима любовь. Теперь я ее нашла и ни за что не откажусь отъ нея. Зд;сь не кому плакать по мн;, некому удерживать меня. Я не уношу отсюда никакого воспоминанія. Я совершенно одинокая, никому не нужная; я б;гу изъ в;чнаго холода къ животворящему солнцу, которое называется любовью. Ты мое солнце, моя любовь! Не суди меня; я не похожа на другихъ д;вушекъ; у т;хъ есть домъ, семья, гн;здо. У меня ничего н;тъ: ни крова, ни уб;жища и я все это ищу. Я буду твоей женой, любовницей, рабою -- ч;мъ хочешь, только бы мн; жить съ тобою подъ одной кровлей, только бы склонить усталую голову къ теб; на грудь. Я люблю тебя. И жизнь въ атмосфер; твоей любви заставитъ меня позабыть мой проступокъ. Св;тъ не проститъ мн;. По я презираю т;хъ, кто не понимаетъ, что можно все принести въ жертву любви; а т;, кто любитъ -- будутъ на моей сторон;. Вн; твоей любви для меня ничто не будетъ существовать. А ты простишь меня, потому что любишь".
"Значитъ р;шено. Черезъ три дня, въ пятницу, выходи изъ дому безъ всего, какъ будто гулять, и прі;зжай на станцію. Ровно въ часъ идетъ по;здъ; вы;зжай въ Помпею; тамъ ты будешь въ два. Я не встр;чу тебя на помпейской станціи, чтобы не внушить подозр;нія, а буду ходить по мертвому городу и осматривать развалины. Ты ищи меня... или н;тъ приходи прямо въ улицу гробницъ, къ дому Діомеда, близъ гробницы Неволеи Тихе, прелестной помпейской д;вушки, какъ гласитъ надпись. Мы тамъ пробудемъ до заката, потомъ вы;демъ въ Бриндизи, а оттуда отплывемъ на Востокъ. У меня есть деньги. Чезаре Діазъ, чтобы избавить себя отъ лишнихъ заботъ, далъ мн; сразу мой доходъ за два года. А потомъ... когда эти деньги выйдутъ -- мы будемъ работать, пока я не дождусь совершеннол;тія. Ты, значитъ, понялъ? А о томъ, какъ я уйду изъ дому и доберусь до Помпеи, ты не заботься. У меня планъ самый простой и см;лый; я не могу теб; сообщить его. Я непрем;нно должна держаться его, а не какого-нибудь другого, потому что всякое наше свиданіе въ Неапол; было бы крайне рискованно. А тутъ мы по;демъ врозь, съ разными по;здами,-- кто же поймаетъ насъ? Тебя удивляетъ моя сообразительность, мое спокойствіе и точность? Да в;дь я уже ц;лыхъ двадцать дней обдумываю мой планъ, не сплю ночей, изучаю мал;йшія подробности. Ну, такъ помни же: въ пятницу, въ дв;надцать часовъ ты уходишь изъ дому; въ часъ вы;зжаешь по жел;зной дорог;; въ половин; третьяго -- наша встр;ча у гробницы Неволеи Тихе. Ради Бога не забудь; если ты не прі;дешь въ назначенный часъ, что со мной будетъ? в;дь я останусь одна въ Помпе;, буду безпокоиться, умру отъ волненія".
"Это мое посл;днее письмо къ теб;, дорогой мой. Написала я его и мн; стало ужасно грустно. Посл;днее слово, каковъ бы смыслъ его ни былъ, всегда грустно. Я только молю Бога, чтобы мн; не пришлось жал;ть объ этомъ хорошемъ (даже съ его мученіями) времени. Но в;дь ты будетъ любить меня всегда, даже вдали отъ родины, въ б;дности, въ несчастій? Ты в;дь никогда не скажешь, что я желала теб; зла? Ты поддержишь меня, слабую, въ тяжелыя минуты жизни; я сильна только любовью къ теб;. Ты добрый, ты честный, ты справедливый; въ твоей любви ко мн; есть что то братское, ты будешь вс;мъ для меня, зам;нишь мн; вс;хъ и вся, весь міръ, даже Бога! Я кощунствую, да! но я обожаю тебя и для меня теперь не существуетъ ничего кром; страстнаго безумнаго желанія б;жать съ тобой, не разставаться никогда, идти рядомъ до могилы! Нечего горевать! Мы любимъ другъ друга, жизнь принадлежитъ намъ! Несчастны т;, кто не знаютъ любви и не им;ютъ надежды любить. Это мое посл;днее письмо -- правда; но за нимъ сл;дуетъ великая будущность. Помни же гд; я жду тебя".
"Анна".
Джустино Морелли два раза перечелъ это письмо, точно хот;лъ выучить его наизусть. Онъ былъ одинъ въ своей квартирк;. Темн;ло. Онъ опустилъ голову на грудь и побл;дн;лъ какъ полотно. Онъ чувствовалъ, что поб;жденъ, что онъ погибъ. Онъ поб;жденъ и погибъ! Поб;ждена и погибла Анна!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Въ это утро церковь св. Кіары, съ ея б;лосн;жными ст;нами, съ потемн;вшими золотыми украшеніями, съ пос;р;вшимъ мраморомъ и бл;дною живописью купола, была почти пуста. Тамъ и сямъ сид;ли богомольныя старухи, закутанныя въ черные платки, да передъ алтаремъ видн;лась кол;нопреклонная фигура молившейся крестьянки. Дв; дамы, -- Анна Аквавива и ея компаніонка Стелла Мартини сид;ли посреди церкви; глаза ихъ были опущены въ молитвенники. У Стеллы Мартини было бл;дное и дряблое лицо старой д;вы, со сл;дами былой красоты, увядшей еще до тридцатил;тняго возраста. Теперь она похожа была на куклу, набитую когда то опилками, изъ которой опилки высыпались; она была вся въ черномъ; ея фигура дышала неподд;льной добротой и спокойствіемъ. Анна была тоже въ черномъ плать; и въ с;рой, англійской кофточк;; ея темные волосы были низко закручены подъ большимъ гребнемъ изъ желтой черепахи; на голов; была над;та черная шапочка съ с;рымъ перомъ. Въ ея лиц; не было ни кровинки и она каждую минуту нервно кусала губы. Она долго держала передъ собою молитвенникъ, не переворачивая страницъ; но Стелла Мартини не зам;чала этого -- она горячо молилась. Вдругъ Анна встала.
-- Я ухожу, сказала она, смотря на своды, чтобы не смутиться.
-- Вы безъ вуаля? спросила Стелла Мартини.
-- Да... Я такъ... Я скоро...
И она пошла своей легкой походкой въ испов;дальню. Стелла взглянула ей всл;дъ, потомъ покорно наклонила голову и стала про себя шептать молитву. Въ испов;дальн; священникъ съ круглымъ краснымъ лицомъ, сохранившимъ что то ребяческое, и съ в;нчикомъ с;дыхъ волосъ, началъ задавать Анн; обычные вопросы, мягко, не удивляясь дрожи въ ея голос;, такъ какъ онъ зналъ характеръ своей духовной дочери и стремился привести ее къ спокойному міросозерцанію.
Но Анна говорила на этотъ разъ очень сбивчиво; она часто не понимала самыхъ простыхъ словъ священника и отв;чала на вопросы только глубокимъ вздохомъ. Наконецъ, священникъ съ безпокойствомъ спросилъ ее:
-- Да что съ вами сегодня?
-- Я въ страшной опасности, отв;тила она глухимъ голосомъ.
Тщетно добивался онъ истины; она не желала ничего объяснять, и на вс; его ув;щанія быть спокойной и искренной только и отв;чала:
-- Отецъ мой! Меня ждетъ горе!
Тогда онъ сталъ говорить строже, доказывалъ, что большой гр;хъ насм;хаться надъ в;рой, когда въ ней не видятъ приб;жища даже въ гор;, что Богъ особенно караетъ богохульствующихъ, которые см;шиваютъ церковь съ мірской жизнью и не могутъ отказаться отъ гр;ха даже въ минуту покаянія. И онъ отказалъ ей въ отпущеніи гр;ховъ, хотя сознавалъ, что ея гордая и пылкая душа теперь навсегда замкнется для сладостныхъ восторговъ в;ры.
-- Я возвращусь, сказала она, р;шительно вставая.
Она должна была пройти передъ испов;дальней, чтобы вернуться на свое прежнее м;сто, и священникъ хот;лъ посмотр;ть еще на нее; у него въ сердц; осталась какая-то необъяснимая печаль по этой заблудшей душ;. Но она не прошла мимо и священникъ подумалъ, что б;дная д;вочка ушла изъ церкви. Въ самомъ д;л; Анна, вм;сто того, чтобы подойти къ Стелл; Мартини, сд;лала два шага назадъ, и черезъ капеллу прошла въ дверь, выходящую на монастырскій дворъ; компаніонка терп;ливо ждала ее, не поднимая глазъ и продолжая горячо молиться. Анна спокойно спустилась съ л;стницы, перешла, не торопясь, дворъ, ни разу не обернувшись, вышла на улицу С. Кіары, взяла извощика, приказала поднять верхъ и по;хала на станцію. Она прод;лала все это совершенно спокойно, но когда она очутилась въ темноватой глубин; экипажа, на тряской мостовой, одна, свободная и уб;жавшая наконецъ, она опрокинулась назадъ и зажала ротъ платкомъ, чтобы удержать крикъ радости и отчаянія, невольно рвавшійся изъ ея груди.
Она ;хала вся поглощенная одной и той же пріятной и вм;ст; съ т;мъ ужасной мыслью: она, Анна Аквавива -- бросила навсегда домъ и семью и стремится теперь въ объятія Джустино; она ужъ не боялась больше; теперь все было кончено, ее не поймаютъ, она далеко, въ пространств;; она -- неизв;стный челов;къ въ незнакомой толп;. Анна д;йствовала, какъ въ сонамбулизм;: р;шительно, безповоротно, съ автоматической точностью и деревянностью движеній. На станціи она расплатилась съ извощикомъ и машинально спросила въ касс; билетъ до Помпеи.
-- И обратно? спросилъ ее кассиръ, такъ какъ изъ Помпеи всегда возвращаются въ тотъ-же день.
-- Н;тъ, отв;тила она и вздрогнула, точно пробудилась отъ сна.
Онъ подумалъ, что это какая нибудь англичанка, увлекающаяся древностью. Она засунула билетъ за перчатку, какъ заведенные часы, безъ колебаній, прошла въ залу перваго класса и равнодушно осмотр;лась кругомъ, точно было невозможно, чтобы Чезаре Діазъ встр;тилъ ее зд;сь, или кто нибудь изъ знакомыхъ удивился, что она путешествуетъ одна. Для нея ничего не существовало; вс; чувства замерли, кром; потребности идти дальше. Ей не странно было, что она одна, въ первый разъ въ жизни. Ей казалось, что она всегда путешествовала одна, что всю жизнь она только и д;лала это, а что Лаура, Чезаре и Стелла были бл;дныя т;ни прошлаго, чего-то бывшаго еще до ея существованія, вид;нныя ею "тамъ". Она шла, машинально повторяя про себя, какъ ребенокъ, который не долженъ забыть какое нибудь слово:
-- Помпея! Помпея! Помпея!
Но когда она входила въ вагонъ перваго класса, точно какая-то сила ее остановила на ступенькахъ л;стницы, точно какая-то тайная рука удержала ее. Она затрепетала, будто проснулась, и сд;лала усиліе, чтобы войти въ вагонъ и поб;дить нев;домое препятствіе, котораго она не вид;ла, но чувствовала и боялась. Съ этой минуты, когда тайный голосъ смутно раздался въ ея сов;сти, она впала въ нравственную полудремоту челов;ка, въ жизни котораго совершается переломъ; ее убаюкивали лучезарныя мечты о счасть; и радостная картина голубого неаполитанскаго побережья. Утренній по;здъ мчался по берегу, безшумно скользя по рельсамъ точно по спокойнымъ волнамъ, мимо б;лыхъ домовъ Портичи, мимо красноватыхъ домиковъ Торре-дель-Греко, мимо б;лыхъ, красныхъ и с;рыхъ зданій многолюдной Торре-Аннунціаты.
Анна застегнула кофточку, опустила вуалетку на глаза и прижалась въ уголокъ у окна; она постоянно переходила отъ смутной, но радостной мысли о счасть;, о ласкахъ и поц;луяхъ къ ужасу передъ какой-то неминуемой опасностью и кр;пче прижималась въ уголъ, точно заблудившаяся на улиц; д;вочка. На далекомъ горизонт; видн;лся ей призракъ существованія, полнаго любви, н;жности, страсти; призракъ, воплощающій вс; наслажденія души и т;ла; но какъ только она отвлекалась отъ этого лучезарнаго вид;нія, сейчасъ-же безпощадный голосъ сов;сти шепталъ ей:
-- Не ходи. Пойдешь -- погибнешь.
И въ теченіи одного часа пути это предчувствіе такъ выросло въ ней, что когда по;здъ прошелъ Торре-Аннунціату и покатился по выжженнымъ и почерн;лымъ полямъ у подножія Везувія передъ Помпеей, она дошла просто до отчаянія и кр;пко сжала ручку своего дорожнаго м;шка. Уже скрылись зеленые виноградники и виллы, улыбавшіяся между ихъ лозами; скрылось и прозрачно голубое море, скрылись и б;лые паруса, казавшіеся крыльями б;лыхъ птицъ, с;вшихъ на воду. Теперь видъ изъ окна былъ грустный; вулканъ вблизи казался еще грозн;е со своими в;чнымъ пламенемъ и постояннымъ дымомъ; исчезли и призраки счастья. Анна ;хала одна, по безплодной пустын;, гд; прошелъ огонь, истребилъ и растительность, и дома, и людей, и ихъ радости, и ихъ любовь, которымъ, казалось, не должно было быть конца. Внутри ея опять заговорилъ голосъ: "Такъ и страсть -- она все истребляетъ и умираетъ сама".
Она вдругъ увид;ла дурное предзнаменованіе въ томъ, что выбрала Помпею, городъ любви, истребленный огнемъ, в;чный предметъ восхищенія и грусти для вс;хъ, кто бы ни вид;лъ его. Анна вышла изъ вагона, бл;дная какъ смерть, и нер;шительно, точно съ сознаніемъ неминуемой погибели, пошла за семьей н;мцевъ и двумя англійскими пасторами, вышедшими на миніатюрную помпейскую станцію.
Она шла, не понимая, что д;лается кругомъ, разс;янно смотря на пыльный заборъ, по бокамъ тропинки, которая ведетъ въ Помпею, на лужокъ по дорог; къ ресторану "Діомедъ". Ни н;мцы, ни пасторы не взглянули на одинокую путницу съ смуглымъ и очень бл;днымъ лицомъ, съ темно-с;рыми глазами, блуждающими безучастно по сторонамъ; никто зам;тилъ въ этихъ глазахъ внутренній взглядъ челов;ка, поглощеннаго какой-то страстью. Когда вс; вошли въ нижнюю комнату ресторана, мрачную и полную жужжащихъ мухъ, Анна стала у окна, въ углу и начала смотр;ть на тропинку, по которой только что пришла, точно будто она ждала кого то, точно желала вернуться назадъ. И никогда еще Анн; такъ не хот;лось вид;ть Джустино какъ теперь; она подумала, что только бы ей взглянуть на него, услышать его добрый и н;жный голосъ и вс; сомн;нія исчезли бы.
-- В;дь я его обожаю! заключила она, вся поглощенная одной мыслью и ища въ ней силу для борьбы со своей сов;стью.
Когда Анна увидала, что осталась одна въ ресторан;, она машинально пошла въ Помпею. Она ничего не слышала: ни предложенія скушать что нибудь въ ресторан;, ни голоса продавца коралловъ, изд;лій изъ лавы и проводниковъ по Помпе;, ни мальчика, предлагавшаго ей по-французски купить цв;ты. Она двигалась какъ автоматъ, ея сердце было всец;ло охвачено однимъ желаніемъ увид;ть Джустино; въ немъ ея сила и смыслъ существованія; только онъ, только любовь къ нему, больше ничего, ничего не было у Анны. Она медленно и л;ниво пошла за проводникомъ, предложившимъ объяснять ей развалины; точно вс; силы оставили ее, тогда какъ внутри яркимъ пламенемъ гор;ла страсть. Оба они: и старикъ, д;лавшій свое д;ло, несмотря на года и утомленіе, и д;вушка, едва держащаяся на ногахъ направились къ однимъ изъ самыхъ прекрасныхъ и пріятныхъ останковъ старины, къ городу любви и наслажденій, гд; кажется и камни на дорог;, и красноватыя ст;ны пиршественныхъ залъ и н;мыя фрески бань говорятъ о любви и наслажденіи. Они медленно подвигались, въ тепловатомъ утреннемъ воздух;; старикъ впереди, она за нимъ, разс;янно глядя на все, точно туманъ застилалъ ей зр;ніе. Два раза онъ говорилъ ей:
-- Теперь пойдемте въ улицу Гробницъ и осмотримъ домъ Діомеда.
-- Потомъ, отв;чала она ему.
Два или три раза она садилась отдыхать на камни, а старикъ присаживался поодаль и дремалъ, опустивъ голову на грудь. Она, казалось, истратила весь пылъ и вс; силы на то, чтобы уйти изъ церкви и, про;хать сначала на извощик;, а потомъ въ вагон;. Теперь она чувствовала себя слишкомъ одинокой, заброшенной, несчастной, изнемогающей отъ одиночества и усталости въ этомъ мертвомъ город;. Она не знала какъ убить время до двухъ часовъ, обошла самыя дальнія развалины и когда, наконецъ, старикъ въ третій разъ сказалъ ей:
-- Теперь въ улицу Гробницъ и въ домъ Діомеда.
-- Пойдемте, чуть слышно отв;тила она.
Время шло, хотя и медленно. Оставался только часъ до прі;зда Джустино. Анна не слушала объясненій старика о великол;піи дома Діомеда, а съ часиками въ рукахъ, сказала себ;:
-- Теперь Джустино вы;зжаетъ изъ Неаполя.
Она, отъ нетерп;нія, не могла ужъ выносить голосъ и присутствіе проводника и отпустила его. Онъ, было, не хот;лъ уходить, говоря, что у нихъ запрещено рисовать и особенно уносить что-нибудь; потомъ онъ н;сколько разъ обернулся на нее: -- она сид;ла на камн;, низко опустивъ голову.
Этотъ посл;дній часъ показался ей безконечнымъ; все покрылось мракомъ; смыслъ всего помутился; единственной св;тлой точкой было имя Джустино и она безъ конца повторяла его. Она ничего не видала, ничего не слыхала вокругъ себя; исчезло всякое понятіе обо всемъ. Вдругъ передъ опущенными в;ками мелькнула т;нь; она появилась безъ шуму, безъ единаго звука. Анна подняла голову и увидала передъ собой Джустино. Онъ смотр;лъ на нее съ безконечной грустью и н;жностью. Она не могла произнести ни слова, подала ему руку, встала и улыбнулась такъ радостно, что эта улыбка осв;тила и ея красивый лобъ, и блестящіе глаза, и заал;вшіяся щеки и красныя губки. Джустино никогда еще не видалъ ее такою обворожительною:-- она вся дышала счастьемъ любви. У честнаго, добраго юноши проб;жала по лицу т;нь. Она ничего не зам;тила, вс; ея сомн;нія исчезли, она воскресла...
-- Ты очень меня любишь?
-- Очень.
-- И всегда будешь любить?
-- Всегда.
Онъ отв;чалъ какъ слабое и грустное эхо. Но она ничего не зам;чала, отуманенная страстью. Они шли и шли; она прижалась къ нему, столь счастливая, что едва касалась земли; она отдавалась чувству любви со вс;мъ пыломъ своей чувственной и сантиментальной натуры и съ полнымъ самозабвеніемъ предалась счастью. Они шли такъ по улицамъ Помпеи, ничего не видя, ни на что не смотря. Только она ласково и вполголоса повторяла:
-- Скажи: ты любишь меня? Скажи: -- любишь?
Два или три раза онъ тихо отв;тилъ "да", а потомъ ужъ и не отв;чалъ. И вдругъ ее ос;нило что-то; она остановилась, остановила его, слегка удерживая его за руку, и спросила, глядя въ его добрые, честные глаза:
-- Что съ тобою?
Вопросъ звучалъ тревожно голосъ Анны дрожалъ. Джустино опустилъ глаза.
-- Ничего, отв;тилъ онъ.
-- Отчего же ты такой грустный?
-- Я не грустный, отв;тилъ онъ съ усиліемъ.
-- Не лги!
-- Я не лгу.
-- Поклянись, что любишь...
-- Теб; не нужно клятвъ, воскликнулъ онъ такъ искренно и грустно, что она сейчасъ же пов;рила, услышавъ только искреннія, а не грустныя ноты.
Но все таки она не была покойна и волненіе не улеглось въ ней.
-- Уйдемъ отсюда, нетерп;ливо сказала она.
-- По;здъ въ Метапонто отходитъ только въ шесть. У насъ много еще времени.
-- Уйдемъ... Я не хочу зд;сь оставаться больше... Пожалуйста, уйдемъ...
Онъ обрекъ себя на пассивную роль и послушался. Оба молчали. Два пастора шли вм;ст; съ ними по направленію къ ресторану "Діомедъ" и къ вокзалу. Смущенная Анна уже не см;ла говорить о любви, а только смотр;ла на Джустино такими любовно-молящими глазами, что онъ не могъ выносить этого взгляда. Они вышли изъ Помпеи и опять очутились въ нижней зал; ресторана, гд; тоскливо жужжали мухи. Они подошли къ окну и стали смотр;ть на тропинку, ведущую къ станціи. Анна не отрывала своей руки отъ Джустино. Онъ со смущеніемъ и безпокойствомъ спросилъ ее, не хочетъ-ли она об;дать, спросилъ такъ прозаично, точно съ т;мъ, чтобы поб;дить неловкость ихъ положенія. Н;тъ, она не хот;ла об;дать, она не была голодна, потомъ, позже... Ея голосъ сталъ нервный и она съ досадой взглянула на англійскихъ пасторовъ.
-- Я хот;ла-бы... шепнула она на ухо Джустино.
-- Что?...
-- Уведи меня отсюда... Мн; хочется сказать теб; одно слово.
Онъ колебался. И вдругъ она покрасн;ла, сообразивъ что-то. Ея д;вическая стыдливость возмутилась. Но Джустино уже отошелъ переговорить съ хозяиномъ.
-- Пойдемъ, сказалъ онъ ей, вернувшись.
-- Куда?
-- Наверхъ.
-- Куда-же?
-- Увидишь...
Лакей проводилъ ихъ наверхъ и отворилъ имъ дверь отд;ленія, состоящаго изъ маленькой гостиной и очень большой спальни. Когда они остались одни -- оба они были бл;дные, серьезные и смущенные. Она осмотр;лась кругомъ: гостиная была меблирована банально: зеленый диванъ, два кресла, круглый столъ посредин;, часы, н;сколько соломенныхъ стульевъ... И эта гостиная, гд; прошло такъ много иностранцевъ, вдругъ стала ей невыносима. Анна заглянула въ сос;днюю комнату. Она была гораздо больше первой; въ глубин; стояли дв; кровати, между ними ночной столикъ, зат;мъ "туалетъ", диванъ и шкафъ. Все это терялось въ величин; большой комнаты и она казалась пустой; Анн; при одномъ вид; ея уже стало холодно, и опять она покрасн;ла. Она очень волновалась. А когда подняла глаза на Джустино и увидала, что онъ такъ грустно смотритъ на нее, она испугалась еще больше прежняго.
-- Что съ тобою? спросила она сдавленнымъ голосомъ.
Джустино не отв;чалъ. Онъ с;лъ и закрылъ лицо руками.
-- Скажи же, что съ тобою? повторила она, вся дрожа отъ волненія и злобы.
Онъ молчалъ. Можетъ быть плакалъ, подъ руками.
-- Если ты не скажешь мн; что съ тобою, я у;ду въ Неаполь, воскликнула она, выходя изъ себя.
Онъ молчалъ. Тогда она склонила голову и обдумавъ все съ той быстротой мысли, которая бываетъ въ важные моменты жизни, она, вм;сто того, чтобы уйти, с;ла рядомъ съ нимъ и сказала ему спокойнымъ тономъ:
-- Ты меня презираешь за то, что я б;жала.
-- Н;тъ, Анна, слабо пробормоталъ онъ.
-- Ты считаешь меня гадкой... думаешь, что я недостойная...
-- Н;тъ, милая, н;тъ.
-- Можетъ быть... ты.. любишь другую?
-- Какъ ты можешь подумать это?!
-- Можетъ быть... ты связанъ съ к;мъ нибудь... безъ любви?
-- Н;тъ! ничто меня не связываетъ ни съ к;мъ.
-- Даже об;щаніе?
-- Даже об;щаніе.
-- Такъ отчего же ты такой грустный? Отчего волнуешься? О чемъ плачешь? Я бы должна волноваться и плакать, а видишь, я не плачу. Твои слезы меня оскорбляютъ, приводятъ въ отчаяніе...
-- Анна! Выслушай меня, ради Бога, ради памяти твоей матери, пойми меня. Я въ отчаяніи за тебя, за то, на что ты р;шилась, за твою судьбу, за то горе, что ждетъ тебя завтра же: безъ крова, безъ имени, безъ средствъ, безъ семьи...
-- Если-бы ты любилъ меня, ты не думалъ-бы, не сказалъ-бы этого...
-- Я всегда говорилъ это, повторяю и теперь... Я тебя гублю... и вотъ уже три дня, что я терзаюсь угрызеніями сов;сти, и даже теперь, когда я съ тобою, когда ты для меня все,-- мн; кажется, что должно случиться какое-то горе. Анна! Сегодня я не могу простить самъ себ;, завтра ты не простишь мн;. Милая! В;дь я честный челов;къ, я христіанинъ... Какъ могъ я дойти самъ и довести тебя до такого поступка, до такого гр;ха?..
Онъ проговорилъ это съ безконечнымъ страданіемъ и вся его честная душа, измученная раскаяніемъ и любовью, вылилась въ этихъ словахъ. Она смотр;ла на него, слушала изумленно, отступая передъ этой прямотою и доброд;телью, которая сильн;е любви; она же в;рила только въ любовь.
-- Я не понимаю тебя, сказала она, ошеломленная.
-- А нужно, чтобы ты поняла... Если ты не поймешь смысла моего поведенія -- ты будешь ненавид;ть, презирать меня, какъ подлеца... Анна! призови весь твой разумъ, все твое сердце и оц;ни... не увлекайся любовью... будь покойна, холодна...
-- Не могу.
-- Господи! въ отчаяніи воскликнулъ онъ.
Опять оба замолчали. Анна, чтобы скрыть дрожаніе рукъ, стала крутить бахрому скатерти. Она обдумывала, разбирала, старалась понять и опять возвращалась все къ одной и той же мысли: бол;зненной, мучительной, невыносимой; и она не могла удержаться, чтобы не высказать ее словами, ожидая опять опроверженія съ его стороны.
-- Ты меня недостаточно любишь, сказала она, смотря ему неустанно въ глаза, точно вся душа собралась въ ея взгляд;, въ ея голос;.
-- Да. Правда. Я тебя недостаточно люблю, р;шительнымъ тономъ отв;тилъ Джустино.
Она ничего не сказала. Ножъ попалъ прямо въ сердце. И комната, и гостинница, и Помпея, весь міръ закружился у нея въ голов;, со страшнымъ шумомъ и быстротою; она почувствовала, что ей сжимаютъ виски и, инстинктивно, схватила ихъ руками. Передъ глазами появилась красная полоса и все расширялась и расширялась.
-- Значитъ, начала она, посл; долгой паузы, прерывающимся голосомъ, значитъ ты обманывалъ меня?
-- Да. Обманывалъ, покорно пробормоталъ онъ.
-- Ты не любилъ меня?
-- Не настолько, чтобы все забыть ради любви. Я теб; говорилъ это.
-- Я поняла. Почему же ты лгалъ?
-- Потому что ты красивая, добрая, ты любила меня... А я не вид;лъ опасности, не понималъ, что ты вся отдаешься этой любви, что я долженъ во время предупредить это.
-- Слова и слова... Главное то, что ты меня не любишь.
-- Не настолько, какъ ты хочешь, какъ ты стоишь...
-- Значитъ, въ теб; н;тъ сл;пой страсти?
-- Н;тъ.
-- Н;тъ пылу, н;тъ энтузіазма?
-- Н;тъ.
-- А что-же?
-- Я люблю тебя н;жно, глубоко, преданно.
-- Мало, мало, мало! монотонно проговорила она, какъ во сн;. И ты не ум;ешь любить иначе, не ум;ешь любить какъ я?
-- Не ум;ю.
-- Можетъ быть теперь не можешь? А потомъ?
-- Никогда не могу, Анна. Я всегда предпочту жертву наслажденію, самый тяжелый долгъ -- самому яркому счастью.
-- Жалкое созданіе! съ презр;ніемъ прошептала она.
Онъ поднялъ глаза къ небу, какъ бы прося силъ вынести эту муку.
-- Значитъ, опять заговорила Анна, если бы мы жили вм;ст;, ты страдалъ бы?
-- Мы оба страдали бы. Я былъ бы причиною твоихъ страданій и это убило бы меня.
-- Что же д;лать?
-- Приказывай!
Ужасная, жестокая д;йствительность встала передъ нею. Изъ нея былъ только одинъ выходъ, но онъ казался ей такимъ неожиданно жестокимъ, что она испуганно отступила передъ нимъ. Силы ея какъ будто удесятерились; въ эту минуту она жила такъ напряженно, точно десять молодыхъ существованій сильныхъ и пылкихъ собрались въ ея т;л; и въ ея сердц;. Но истина была слишкомъ ужасна, она не хот;ла высказать ее, не хот;ла выразить ее словами, выговорить голосомъ. Она только смотр;ла на этого челов;ка, который налагалъ на нее для ея спасенія такія ужасныя страданія. Онъ понялъ, что Анна не можетъ говорить. А самъ онъ? Онъ безумно любилъ ее въ эту минуту и, несмотря на силу воли, тоже не могъ произнести посл;дняго слова и оба они страдали, точно въ предсмертной агоніи.
Она вдругъ встала и подошла къ окну. Уже два раза сегодня смотр;ла Анна на этотъ молчаливый пейзажъ. Но утромъ, когда она ждала одна, она трепетала отъ надежды; часъ тому назадъ, рядомъ съ Джустино она обладала величайшимъ сокровищемъ въ мір; -- любовью. Теперь... теперь все было кончено, любовь погибла навсегда; все, все кончено! Она чувствовала, что сердце ея разрывается на части и прислонилась губами къ стеклу, чтобы заглушить стоны. Джустино не двигался съ м;ста; закрывъ лицо руками, онъ точно окамен;лъ и только тогда поднялъ голову, когда Анна подошла къ нему и въ самое лицо стала говорить ему:
-- Какъ возможно... какъ возможно, чтобы ты разлюбилъ меня? Какъ могла умереть эта любовь? Милый! Милый! Неужели ты хочешь моей смерти?
Джустино растерянно смотр;лъ на нее, не отв;чая ни слова.
-- В;дь ты же любилъ меня, продолжала она. Не отказывайся... Я знаю... Когда ты меня вид;лъ, ты бл;дн;лъ... я и сама бл;дн;ла... Когда я начинала говорить -- у тебя глаза разгорались... И твой голосъ тоже шелъ мн; прямо къ сердцу... Ты всюду искалъ меня, какъ и я тебя; мы отлично понимали, какъ міръ тусклъ безъ любви... А какъ ты н;жно писалъ мн;!.. Да это-же любовь, настоящая, великая любовь... Ее нельзя забыть въ одинъ день или въ одинъ годъ... Жизни мало для этого. Н;тъ! Невозможно!.. Ты не могъ забыть, ты меня любишь... Ты солгалъ, не знаю зач;мъ... Скажи-же правду... скажи, что ты не можешь вырвать изъ сердца твою любовь.
Онъ изнемогалъ подъ этимъ взрывомъ отчаянія и чувствовалъ, что теряетъ самообладаніе.
-- Джустино! Подумай, ради самого Бога, что ты д;лаешь, отрицая нашу любовь. Ты разбиваешь дв; жизни; в;дь и ты не перенесешь этого. Джустино, если ты бросишь меня зд;сь, я убью себя... Я минуты не переживу, размозжу себ; голову о ст;ну... Уйдемъ отсюда! Уйдемъ... Уведи меня, ты меня любишь, ;демъ... Пора!...
Онъ началъ было уже сдаваться, поб;жденный силой ея страсти, потому что онъ ее любилъ, да наконецъ потому, что онъ былъ челов;къ съ нервами и съ чувствами, и съ любящимъ сердцемъ. Но какъ только она заговорила о поб;г;, сердце его сжалось при мысли о несчастномъ будущемъ и онъ сд;лалъ страшное усиліе, чтобы устоять.
-- Не могу, Анна, сказалъ онъ вполголоса.
-- Значитъ ты хочешь, чтобы я умерла.
-- Не умрешь, Анна! Въ твои годы жить надо; горе забывается....
-- Для меня все кончено, Джустино. Конецъ всему.
-- Полно, Анна! Въ жизни драмъ не бываетъ.
-- Ты говоришь какъ Чезаре Діазъ, вскричала она, отшатнувшись отъ него. Ты говоришь какъ скептикъ, какъ челов;къ безъ сердца, безъ чести... Ты какъ онъ: испорченный, нев;рующій челов;къ!
-- Оскорбляй меня. Ты вправ; это д;лать.
-- В;дь я скомпрометирована, понимаешь? Я б;жала изъ дому, изъ семьи, въ десять часовъ утра... Я одна, зд;сь въ отд;льной комнат; гостинницы, съ тобою! В;дь я обезчещена! Трусъ! Ты можешь спокойно вернуться домой, посл; этого "приключенія", а у меня ужъ н;тъ ни дома, ни семьи... Понимаешь? Я была честная д;вушка, теперь я хуже погибшей женщины; т; гр;шатъ изъ за б;дности или отъ любви... А я обезчещена, не им;я любовника!
-- Твоя семья знаетъ гд; ты, и что д;лаешь... знаетъ, что за тобой н;тъ никакой вины, знаетъ, что ты б;жала изъ за великодушнаго порыва сердца къ челов;ку, недостойному, но уважающему тебя...
-- Кто-же имъ сказалъ это?
-- Я.
-- Когда?
-- Сегодня.
-- Кому ты сказалъ?
-- Твоей сестр;... твоему опекуну...
-- Они были у тебя?
-- Н;тъ, я былъ у нихъ.
-- И что-же вы р;шили?
-- За тобой прі;дутъ сюда и спасутъ тебя.
-- А потомъ?
-- Я разстанусь съ тобою.
-- Когда?
-- Когда Чезаре Діазъ прі;детъ за тобою.
-- Прекрасный планъ! ледянымъ тономъ сказала Анна. Планъ практичныхъ и спокойныхъ людей! Очень хорошо! Ты поторопился къ моимъ роднымъ, чтобы оправдать себя и обвинить меня. Ты ихъ успокоилъ! Отлично! Я сумасшедшая, я устроила все; къ счастью, отъ моей выходки не пострадала честь... Ты, вм;сто того, чтобы б;жать со мною, выдалъ меня. Ты честный челов;къ! Превосходно. Все задумано чудесно: я, какъ ни въ чемъ не бывало, вернусь домой, а что было, то было!.. Ты правъ, и Чезаре Діазъ правъ, и Лаура права; эта не сб;житъ, не полюбитъ, она презираетъ т;хъ, кто любитъ!.. Вы вс; правы. Одна я виновата. См;шное приключеніе! Устроить поб;гъ и не б;жать, потому что похититель не желаетъ б;жать; возвращаться домой, потому что похититель оказался предателемъ. Комедія! Вы правы: въ жизни н;тъ драмъ. Бываютъ только комедіи! Я точно самоубійца, не ум;ющій стр;лять. И вы правы: -- виноватъ тотъ, кто не ум;етъ б;жать, не ум;етъ убить себя. Я одна виновата. А ты... она посмотр;ла ему прямо въ лицо, уничтожая его взглядомъ, -- а ты уходи вонъ отъ меня!
-- Анна! Не гони меня.
-- Уходи! Твоя роль подлеца съиграна! Уходи.
-- Нельзя-же намъ такъ разстаться.
-- Мы уже разстались. Мы давно разстались. Уходи!
-- Анна! Я в;дь сд;лалъ это для тебя, для твоего блага... Теперь ты меня гонишь, а потомъ отдашь мн; справедливость. Я честный челов;къ и въ этомъ моя вина.
-- Я не знаю тебя. Прощай.
-- Что-же ты будешь д;лать зд;сь одна?
-- Я не должна отв;чать теб;. Прощай.
-- Позволь мн; дождаться Чезаре Діаза.
-- Если ты не уйдешь сейчасъ-же, я отворю балконъ и брошусь внизъ, сказала она съ такимъ спокойствіемъ, что онъ понялъ, какъ искренно говорила она.
-- Ну, прощай.
-- Прощай.
Она стояла посреди комнаты, бл;дная, съ тонкими красными полосками на щекахъ и вискахъ. Уже начинало смеркаться. Она посмотр;ла всл;дъ Джустино, слышала, какъ онъ сошелъ съ л;стницы, медленно, тяжело, точно съ большой ношей за плечами. Тогда она подошла къ окну и увидала т;нь, вышедшую на площадку передъ гостинницей. Это былъ Джустино. Онъ постоялъ немного, точно ждалъ кого-то, взглянулъ на окна, и побрелъ тихо по пустой улиц; къ Toppe Аннунціат;. Анна долго сл;дила за нимъ, пока онъ не скрылся въ темнот;. Тогда она бросилась на диванъ и стала грызть подушку, чтобы не закричать; голова ея гор;ла, но плакать она не могла. Она вся пылала какъ въ горячк;, ей казалось, что кожа трещитъ и лопается, а жилы наполнены кипящей кровью. И она то стонала отъ горя, точно несправедливо обиженный ребенокъ, то возмущалась, какъ оскорбленная женщина, то дрожала отъ стыда при мысли о неминуемомъ приход; Чезаре Діаза, то горевала о своей любви, отданной неизв;стно кому; а рядомъ со вс;мъ этимъ все время въ голов; ея раздавалась одна и та-же фраза, мучительная, роковая неумолимая: "все кончено, все кончено". Она невольно произнесла ее громко и ея собственный голосъ показался ей такимъ грустнымъ и глухимъ, что ей стало страшно. Все кончено! Эти слова звучали какъ-то особенно фатально, точно молотъ, заколачивающій гробъ, точно камень, падающій въ могилу. Все кончено! Въ этихъ словахъ было прощанье и съ прошлымъ, и съ будущимъ; въ нихъ была заупокойная п;снь счастью.
Кто-то постучался въ дверь. Анна подняла съ подушки пылающую голову и странно взглянула на лакея, принесшаго лампу.
-- Синьора остается ночевать? спросилъ онъ.
-- Н;тъ... у;зжаю... отв;тила она, не спуская съ него безумныхъ глазъ.
-- Посл;дній по;здъ въ Неаполь уже отошелъ. Можно ;хать въ экипаж;, объяснилъ онъ.
-- Не знаю... за мной прі;дутъ... кажется, пробормотала она.
Лакей оставилъ ее одну. Лампа, несмотря на абажуръ, такъ р;зала ей глаза, что она перешла въ сос;днюю комнату, куда не см;ла войти прежде отъ оскорбленнаго чувства стыдливости. Теперь она была одна, потому что все кончено. И тутъ, въ темнот;, она еще остр;е почувствовала свою заброшенность, свое одиночество; точно въ самомъ д;л; ничто не существовало больше ни въ ней самой, ни кругомъ ея. Въ ней теперь происходила страшная затаенная работа, но ни одна слеза не выкатилась изъ ея сухихъ, раскаленныхъ глазъ, ни одно рыданіе не вылет;ло изъ ея сжатаго горла; казалось, душа ея разрушалась медленно, но безповоротно, безъ шуму, безъ криковъ, безъ стоновъ. Все кончено; все кончалось и въ ней, пережившей любовь. Анна опустила голову, ожидая смерти. Все было кончено, и она умирала изъ-за любви, потому что для любви ей не пришлось жить. Одна, въ темнот;, въ банальной комнат; отеля, между незнакомыми людьми, брошенная вс;ми, кого она любила, наказанная за то, что безумно полюбила, наказанная за то, что слишкомъ много потребовала отъ жизни, сжигаемая лихорадкой, отъ которой ея голова и сердце гор;ли какъ въ огн;, разбитая и неподвижная какъ трупъ.
Анна чувствовала, что можетъ такъ умереть безъ всякой помощи. Она и не просила ее, и не жаловалась; она теперь ничего не знала, ничего не чувствовала, кром; какого то внутренняго огня, который сожигалъ, пожиралъ ее, разрушалъ въ ней и волю и силы. Больше она ничего не знала. Она склонила голову, закрыла глаза и замерла. Она не слыхала какъ подъ;халъ экипажъ, какъ остановились лошади у гостинницы; не слышала, какъ отворилась дверь и кто то быстро вошелъ, зовя ее:
-- Анна! Анна!
Никакого отв;та. Онъ подошелъ къ темной комнат; и позвалъ еще разъ, уже дрожащимъ голосомъ:.
-- Анна! Гд;-же ты?
Опять молчаніе. Тогда прі;зжій снялъ шляпу и на его красивомъ лиц; сорокал;тняго челов;ка появилось безпокойство; онъ взялъ лампу, отнесъ ее въ сос;днюю комнату и сталъ тревожными глазами искать д;вушку. Анна услыхала и увидала его. Она употребила громадное усиліе, чтобы придти въ себя и встать; сд;лала два или три шага, зашаталась и упала къ ногамъ Чезаре Діаза.
-- Простите, прошептала она.
И неясно, въ полузабытьи, она услышала его голосъ, въ первый разъ н;жно говорившій съ ней:
-- Б;дная д;вочка!
Сильная рука подняла ее и по отечески погладила по голов;; все это она почувствовала неясно, какъ во сн;. Зат;мъ, во всю дорогу до Неаполя она была какъ безъ чувствъ. Иногда ледяная рука касалась ея горящихъ ручекъ или лба, точно хот;ла облегчить жаръ. Анна только ощущала впечатл;ніе холода, ничего больше. Точно свинецъ сковалъ ей в;ки, точно свинецъ лежалъ на груди, на рукахъ, на ногахъ... Все гор;ло какъ въ огн;; губы были сухія, распухшія; въ ушахъ шум;ло, горло было сжато: -- она не могла произнести ни слова. Экипажъ вдругъ остановился! Послышались голоса... Анну понесли куда-то высоко, высоко. И опять, со страшнымъ усиліемъ, точно ей приходилось сдвинуть гору, съ громаднымъ напряженіемъ воли, она открыла глаза. Въ дверяхъ дома она увидала б;ленькое личико, окруженное в;нчикомъ золотыхъ волосъ, невинно улыбающееся ей.
-- Лаура! Прости меня! прошептала больная б;глянка.
-- Б;дная сестра! проговорилъ музыкальный голосъ и св;жія губки коснулись щеки больной.
Зат;мъ Анна погрузилась въ глубокую, непроницаемую тьму.
III.
Ц;лыхъ три нед;ли Анна боролась со смертью. Сначала была лихорадка съ высокою температурой, забытье и показались красныя пятна на щекахъ и вискахъ; на третій день они сд;лались ярче; на ше; и на рукахъ появились такія же пятна, гд; меньше, гд; больше; особенно много было на губахъ и в;кахъ. Наконецъ все т;ло покрылось этими яркими пятнами: пятнистый тифъ разыгрался со всей силой. Д;ло въ томъ, что слишкомъ богатая, слишкомъ горячая, слишкомъ стремительная кровь Анны такъ потрясла ткань артерій, что эта ткань ослабленная, почти разрушенная, пропустила кипучую кровь и она проникла подъ кожу и испятнала ее. На шестой день эти пятна вспухли и почерн;ли, какъ кровоподтеки; а на в;кахъ, на губахъ и на рукахъ потрескалась кожа и выступила темная кровь. Жаръ все не уменьшался, несмотря на хининъ, и казалось Анна изойдетъ кровью, потому что она плакала кровью и изъ рукъ ея, текла кровь. Изъ закрытыхъ глазъ, изъ распухшаго рта, тщетно алчущаго воздуха, котораго недоставало ея ст;сненной груди, изъ рукъ, лежавшихъ на од;ял;, капля за каплей'сочилась кровь, горячая, темная кровь и расплывалась по б;лой простын;, которою вытирала ее молчаливая сид;лка -- Лаура.
При сангвиническомъ темперамент; Анны бол;знь приняла жестокій характеръ. Все лицо было испещрено кровяными полосками. Но она ничего не зам;чала, не открывала глазъ, не звала никого; она не чувствовала, какъ изо вс;хъ поръ ея утекаетъ жизнь; только иногда, ночью, она тихо стонала, такъ жалобно, точно не могла объяснить своихъ страданій, точно не ждала помощи. Тогда Лаура, или Стелла Мартини, или сестра милосердія -- он; по-очереди дежурили при ней по ночамъ -- склонялась надъ кроватью больной и тихо спрашивала, что съ ней, гд; у нея болитъ, ч;мъ помочь ей. Анна ничего не отв;чала, продолжая тихо стонать. Разъ ночью, когда она казалась спокойн;е, громкій, долгій крикъ разбудилъ вс;хъ. Когда къ ней приб;жали, она закричала еще два раза, протяжно, точно вид;ла что то ужасное, точно страдала невыносимо. Три сид;лки ея думали, что Анна уже умираетъ и это ея предсмертный крикъ.
Но Анна не умерла. Жаръ мало по малу началъ ослаб;вать на одну десятую въ день. Кровоизліяніе прекратилось и пятна стали бл;дн;ть, бл;дн;ть и зат;мъ скрылись совс;мъ. Изможденное лицо покрылось смертельной бл;дностью. Губы, десны и уши стали безкровными, руки ледяными; а подъ черными глазами, которые теперь не открывались отъ страшной слабости, появились лиловые круги. Теперь борьба со смертью уже кончилась, хотя Анна потеряла въ ней лучшую, юную кровь. Она лежала какъ восковая, безъ силъ, едва дыша своими сухими, б;лыми губами. И иногда изъ-подъ в;къ, тоже ставшихъ лиловатыми, черезъ опущенныя р;сницы вытекали крупныя слезы, струились по щекамъ и скатывались на шею. Она не рыдала, не жаловалась, не стонала, а плакала тихо, безмолвно, долго. И когда одна изъ ея трехъ сид;локъ: Лаура, Стелла Мартини или сестра милосердія, вытирая ей лицо, спрашивали, что съ нею? чего ей надо?-- она едва зам;тнымъ жестомъ просила, чтобы ее оставляли въ поко;, что ей легче, когда она плачетъ. И ц;лыя р;ки слезъ вытекали изъ-подъ закрытыхъ в;къ, безъ рыданій, безъ вздоховъ.
Чезаре Діазъ въ это время забросилъ свои св;тскія обязанности и раза два-три въ день являлся въ палаццо на площади Джероломини, чтобы узнавать о здоровь; Анны. Въ сущности у сестеръ Аквавива не было ближе челов;ка, какъ Чезаре Діазъ, хоть онъ былъ не родственникъ, а просто опекунъ, другъ ихъ отца, товарищъ юношескихъ кутежей Франческо Аквавива. Молодая жена Франчески умерла черезъ пять л;тъ посл; рожденія Лауры, и онъ, оставшись вдовцомъ, сталъ прожигать жизнь. Дв; д;вочки, росшія дома хотя безъ матери, но въ роскоши, не могли быть уздою для отца, который торопился жить, какъ будто чувствуя, что и ему придется скоро посл;довать за своею б;локурой женою, съ с;рыми глазами и чудесными волосами. Его ближайшимъ другомъ, хотя холоднымъ и сдержаннымъ, былъ Чезаре Діазъ и когда Франческо Аквавива почувствовалъ приближеніе смерти, онъ, по своей странности, подумалъ, что товарищъ его удовольствій и кутежей достаточно уменъ въ своемъ безумств;, чтобы наблюдать за его дочерьми и выдать ихъ замужъ скоро и хорошо.
Чезаре Діазъ исполнялъ свою обязанность, хотя и не безъ тайной скуки, но съ порядочностью джентельмена: не допускалъ фамильярности, изр;дка появлялся съ барышнями въ обществ;, держался вдали отъ нихъ и никогда не говорилъ съ ними о своей жизни; въ сущности обязанности опекуна были ему въ тягость, он; налагали на него несовс;мъ веселыя работы и часто ст;сняли его. Онъ сталъ опекуномъ, тогда какъ онъ всю жизнь не желалъ семьи, одинъ проживалъ весь свой доходъ, ненавид;лъ сантиментальныя отношенія и узы, при которыхъ нужно было поступаться личнымъ спокойствіемъ, презиралъ вс; формы родства и обязательной дружбы. Чезаре Діазъ -- опекунъ! когда онъ такъ хорошо устроилъ жизнь, что въ нее не входила ни лишняя любовь, ни лишнее увлеченіе, ничего, что могло-бы нарушить порядочность -- его любимое слово,-- даже никакія филантропическія или благотворительныя заботы. Эта нел;пая идея могла только придти въ голову безумному Франческо Аквавива, сумасбродному мужу и сумасбродн;йшему отцу. Чезаре Діазъ принялъ это бремя съ глубокимъ вздохомъ, и не могъ дождаться дня, когда сестры Аквавива найдутъ себ; мужей, достойныхъ ихъ имени и средствъ. Когда ему завидовали, что онъ одинокій, безъ обязанностей, безъ заботъ, онъ отв;чалъ съ нервной улыбкой -- однимъ изъ признаковъ его волненія:
-- Напротивъ! Пожал;йте меня: у меня дв; дочери, Франческо Аквавива подарилъ мн; ихъ.
-- Ну, он; скоро выйдутъ замужъ, говорили ему.
-- Дай Богъ! отв;чалъ онъ, какъ озабоченный отецъ.
Но сестры Аквавива не были для него дочерьми: -- онъ не любилъ ихъ. Когда он; свалились ему съ неба, онъ ихъ едва зналъ и считалъ ничтожными, глупенькими барышнями; да кром; того, онъ не былъ склоненъ ни къ отеческой, ни къ братской н;жности по отношенію къ кому-бы то ни было, а т;мъ мен;е къ дочерямъ Франческо Аквавива. Онъ сталъ относиться къ нимъ недов;рчиво, серьезно и сдержанно. Потомъ, когда онъ началъ присматриваться къ характерамъ д;вушекъ, Лаура, высоком;рная и замкнутая, молчаливая и гордая, точно пережившая уже ц;лую жизнь разочарованій, Лаура, чуждая гр;ха и увлеченія, смутно понравилась ему, точно онъ увидалъ въ ней неясное отраженіе самого себя. Это была даже не симпатія, просто сходство. Напротивъ, характеръ Анны: открытый, честный, мятежный, увлекающійся, этотъ характеръ, пылкій и великодушный, казался ему такимъ безпорядочнымъ -- а "порядочность" было любимое его слово,-- такимъ сумасброднымъ, такъ вн; всякихъ правилъ, всякихъ приличій, всякаго пониманія жизни, что она всегда внушала ему антипатію. И при ней онъ становился еще суров;е; еще строже относился ко вс;мъ челов;ческимъ увлеченіямъ. Удивительно какъ у нихъ не происходило столкновеній. Иногда она удерживалась, втайн; уважая этого челов;ка, который, можетъ быть, не мало пострадалъ и им;етъ право ненавид;ть людей и ихъ страсти; иногда Чезаре не возражалъ ей и думалъ, улыбаясь, что не стоитъ труда горячиться изъ-за такого страннаго созданія, какимъ была достойная дочь Франчески Аквавива, который всю свою жизнь прожогъ въ удовольствіяхъ. Анна задумчиво говорила: "Можетъ быть онъ правъ?" Чезаре съ презр;ніемъ думалъ: "Къ чему?" И когда Чезаре Діазъ узналъ, что его воспитанница Анна Аквавива влюбилась въ молодого челов;ка безъ имени и безъ средствъ, онъ пробормоталъ, пожавъ плечами: "фразы". Онъ даже не хот;лъ и говорить съ Анной объ этомъ. Во первыхъ потому, что зналъ какъ противор;чіе раздуваетъ любовь, а во вторыхъ потому, что ему непріятно было спорить съ безразсудной д;вушкой. Когда-же Джустино Морелли покорно попросилъ руку Анны, Чезаре былъ ув;ренъ, что поб;дилъ его своими жесткими силлогизмами, и успокоился на этомъ. И онъ былъ страшно изумленъ, когда узналъ, что Анна б;жала изъ дому и бросила семью ради ничтожнаго б;дняка. Онъ вдругъ увидалъ какую-то неизв;стную ему силу, силу неизм;римую, поднимающую сердца на необычайную высоту и заставляющую людей забывать обыкновенные житейскіе законы. Онъ презиралъ слова и ц;нилъ только факты, и нй этотъ разъ онъ испугался; д;вушка, ставящая на карту честь и всю будущность, должна быть движима необыкновенною силою, которую надо уважать. Въ его душ; совершился переворотъ; и въ первый разъ въ жизни онъ почувствовалъ упрекъ сов;сти, что слишкомъ мало вниманія обращалъ на Анну, не относился къ ней какъ отецъ, оставлялъ ее безъ опоры въ борьб; съ чувствомъ на такомъ опасномъ пути, какъ молодость и любовь. И ему стало жалко это слабое созданіе, безъ принциповъ, безъ уб;жденій, безъ характера, сдавшееся передъ первой бурей и бросавшееся въ пропасть безъ крика о помощи. Онъ понялъ, что не исполнилъ, возложенныхъ на него обязанностей покровителя и друга. Анна Аквавива, внушавшая ему прежде презр;ніе, которое практичные люди чувствуютъ къ безплоднымъ идеалистамъ, вызвала теперь въ немъ сожал;ніе, и когда онъ ;халъ за ней изъ Неаполя въ Помпею, онъ далъ себ; слово быть бол;е внимательнымъ къ ней, а главное им;ть на нее серьезное вліяніе. Если она б;жала изъ дому, значитъ любовь Джустино Морелли показалась ей сильн;е любви вс;хъ домашнихъ, а в;дь н;которымъ людямъ любовь такъ-же необходима, какъ хл;бъ насущный. Не то, что Чезаре Діазъ разн;жился, не то, что въ его сердце закралось какое-нибудь чувство, но онъ прежде всего былъ справедливъ, и онъ призналъ, что виноватъ; призналъ, что у Анны Аквавива не было дома и настоящей привязанности, призналъ, что б;дная д;вочка достойна сожал;нія.
Исполняя р;шеніе того рокового дня, когда онъ привезъ почти умирающую Анну домой, Чезаре Діазъ, Лаура Аквавива и Стелла Мартини окружили ее молчаливыми, спокойными и снисходительными заботами, какъ это бываетъ съ т;мъ, кто сд;лалъ какую-нибудь важную, но великодушную ошибку, и самъ за нее несетъ кару. Лаура Аквавива, молчаливая и задумчивая, съ громадными с;рыми глазами, съ прелестными розовыми губками, всегда сжатыми, едва касаясь пола, входила въ комнату больной, останавливалась около Анны, сл;дила за ея мучительнымъ забытьемъ, не говорила ни слова, называя сестру по имени только когда она очень стонала, убавляла св;тъ и ждала, что тишина, полумракъ и покой окажутъ благотворное вліяніе на ужасную бол;знь и на нравственное страданіе больной.
Чезаре Діазъ являлся каждый день, входилъ на цыпочкахъ въ комнату Анны, спрашивалъ знаками у сид;лки, что новаго и садился вдали отъ кровати, не говоря ни слова. Если больная поднимала голову и обращала къ нему свои черные глаза, съ в;чнымъ выраженіемъ безконечнаго смущенія, онъ обращался къ ней такимъ-же голосомъ, какъ въ "тотъ день", спрашивая ее какъ она себя чувствуетъ; она показывала, что ей лучше; какой-то св;тъ озарялъ ея лицо и она снова падала на подушки, закрывала глаза и снова погружалась во внутреннее созерцаніе.
Чезаре Діазъ неслышно уходилъ, говорилъ еще вполголоса въ сос;дней комнат;; вечеромъ онъ снова возвращался и опять точно также держалъ себя, хотя оставался немного дол;е. Въ гостиной его встр;чала Лаура, всегда од;тая въ б;лое шерстяное платье, монашескаго покроя; въ ея громадныхъ с;рыхъ глазахъ читалась глубокая, неизв;стная дума.
-- Ей лучше? тихо спрашивалъ Чезаре.
-- Кажется.
-- Она спала сегодня?
-- Н;тъ, не спала.
-- Ничего не говорила?
-- Ничего.
-- Кто дежуритъ при ней сегодня ночью?
-- Я.
-- Вы устаете!
-- Н;тъ, ов;чала она.
Больше они ничего не говорили. Иногда Чезаре прі;зжалъ во фрак;, онъ являлся изъ клуба, съ об;да и ;халъ или на партію безика или на первое представленіе; въ этомъ од;яніи, вечеромъ, слегка возбужденный об;домъ, Чезаре Діазъ былъ еще очень красивъ; потухшіе глаза его оживлялись, оживлялся и желтоватый цв;тъ лица, а черные, блестящіе волосы, -- единственный остатокъ молодости -- дополняли впечатл;ніе красоты и силы. Б;ленькая Лаура провожала его, не спрашивая, куда онъ ;детъ и откуда прі;халъ. Потомъ она возвращалась въ комнату Анны, а онъ отдавался своей ночной жизни, забывая усталость и скуку, безпокойно отыскивая новыхъ, не находимыхъ наслажденій.
Чезаре Діазъ понималъ, что для нравственнаго оздоровленія больной необходимо начинать д;йствовать, когда она еще слаба, когда душа ея мягка какъ воскъ. Теперь Анна была въ полн;йшемъ разслабленіи, ц;лые дни она неподвижно лежала, вытянувъ руки. Когда ей говорили, она отв;чала или глазами, или движеніемъ руки, или легкимъ наклоненіемъ головы; только изр;дка слабымъ голосомъ она произносила какое нибудь слово. Нужно было наклоняться, чтобы разслушать ея отв;тъ всегда одинъ и тотъ-же:
-- Какъ ты себя чувствуешь?
-- Лучше.
-- Что теб; нужно?
-- Ничего.
-- Не хочешь-ли чего нибудь?
-- Н;тъ, благодарю.
И она снова устало закрывала глаза; съ ней не говорили больше, но она знала, что они тутъ, около нея, сидятъ не двигаясь и только перекидываясь многозначительными знаками.
Ужъ ей было гораздо лучше, когда Чезаре Діазъ и Лаура Аквавива увид;ли, что она раза два, три взглянула на нихъ. И въ ея грустныхъ глазахъ было столько горькаго раскаянія, такая мольба о прощеніи, что словами и не выразить. Часто ей какъ будто хот;лось остаться вдвоемъ съ Чезаре Діазомъ, чтобы пов;дать ему какую-то тайну, но онъ осторожно отдалялъ объясненіе. Какъ-то разъ, утромъ, они остались одни. Онъ читалъ газету, когда до него донесся слабый голосъ:
-- Послушайте...
Чезаре Діазъ подошелъ къ ней; черные глаза ея опять кротко просили прощенія.
-- Что вы подумаете... Что скажете... прошептала Анна.
-- Не волнуйтесь, милая, мы поговоримъ посл;, ласково сказалъ онъ.
-- Я была такъ виновата... произнесла больная и сд;лалась еще бл;дн;й.
-- Не говорите такъ, милая Анна, это просто была ошибка молодости; и ничего больше.
-- Н;тъ, большая вина...
-- Надо называть вещи такъ, каковы он; на самомъ д;л;, а не въ нашемъ воображеніи, возразилъ онъ со своей порабощающей холодностью. Ошибка молодости!
-- Какъ хотите, кротко отв;тила она. Но если-бы, вы знали...
-- Знаю, знаю, перебилъ ее Чезаре Діазъ съ едва зам;тной улыбкой, успокойтесь... мы поговоримъ въ другой разъ.
Въ эту минуту вошла Лаура и прервала ихъ разговоръ. Анна казалась очень утомленной и молчала. А вечеромъ, при бл;дномъ св;т; лампады передъ образомъ Мадонны, когда она увидала грустные с;рые глаза Лауры, смотр;вшіе на нее точно съ вопросомъ, она опять заволновалась, и, пытаясь подняться съ подушекъ, привлекла къ себ; сестру:
-- Ты добрая... Ты не знаешь... начала она.
-- Успокойся.
-- Ты чистая, Лаура... но ты сестра... Ты не осудишь...
-- Я не осуждаю тебя, Анна.
-- Лаура, милая...
-- Успокойся, Анна.
Хотя тонъ былъ суховатый, но Лаура такъ ласково провела рукою по бл;дной щек; сестры, что больная успокоилась и замолчала.
И съ этого дня вм;ст; со здоровьемъ, въ Анн; стало роста чувство покорности и раскаянія передъ Чезаре Діазомъ и Лаурой, и ч;мъ мягче были они съ ней, ч;мъ бол;е эта мягкость противор;чила прежней холодности, т;мъ глубже чувствовала она горькое раскаяніе. Передъ ними, здоровыми духомъ и т;ломъ, спокойными, съ чистой сов;стью, она чувствовала себя такой слабой т;лесно, такой измученной нравственно, и ея прошлое со всей ложью, со вс;мъ безуміемъ, съ безполезными и постыдными увлеченіями, съ попраніемъ женскаго достоинства ужасало ее. И ради кого все это? Ради какого-то глупца безъ сердца, ради труса, не любившаго ее, ради безпомощнаго челов;ка, жестокаго въ своей безпомощности. Когда она сравнивала Джустино Морелли съ т;ми, которыхъ она хот;ла бросить ради него, то Джустино казался ей какимъ-то пришибленнымъ, жалкимъ, трусливымъ, а эти великодушными и всепрощающими; когда она сравнивала себя съ ними, то раскаяніе еще сильн;е овлад;вало ею, и она чувствовала себя ничтожнымъ созданіемъ, безъ силы, безъ см;лости, недостойной никакой привязанности; все, что ей давалось -- давалось изъ милости. Иногда она переходила взглядомъ отъ Чезаре Діаза къ Лаур; и шептала:
-- Вы такіе добрые!
Позже эта фраза и звукъ ея собственнаго голоса такъ трогали ее, что она не могла произносить ее безъ слезъ.
-- Такіе добрые, такіе добрые, повторяла она слабымъ голосомъ.
Теперь ея единственнымъ желаніемъ было безусловное послушаніе опекуну и сестр;. Для нея было радостью ничего не желать, ничего не знать, а только в;рить въ ихъ мудрость и доброту. Ей казалось, что она возрождается къ новой жизни, мирной, спокойной, не отв;тственной, потому что она не должна ничего р;шать, а оставаться пассивной и жить въ этой пассивности безъ страданій, безъ требованій, въ полномъ отреченіи отъ самой себя. И потому, когда съ ней говорили и спрашивали ея мн;ніе или желаніе, -- она всегда отв;чала только "да" наклоненіемъ головы, жестомъ, или взглядомъ.
Она отв;чала "да" на все, что говорилъ Чезаре Діазъ, возведенный въ ея воображеніи въ возвышенную душу, вн; всякихъ челов;ческихъ слабостей, душу неуязвимую, витающую въ идеальныхъ сферахъ челов;ческаго разума. Она отв;чала "да" и сестр; Лаур;, чистой, непогр;шимой, которая не отдастъ своего сердца никому и скор;е умретъ, ч;мъ запятнаетъ себя. Она отв;чала "да" б;дной Стелл; Мартини, доброй и дов;рчивой д;вушк;, которую она такъ жестоко обманула; отв;чала "да" и сестр; милосердія, проводившей свою жизнь въ жертвахъ, въ самоотверженіи, въ самомъ широкомъ альтруизм;. Анна вс;мъ отв;чала "да", потому что вс; они были правы, а она одна виновата.
Анна выздоравливала. Отъ бол;зни остались только страшная слабость и туманъ въ голов;; она не могла сосредоточиться ни на какой мысли и желала только не двигаться съ кровати, не шевелить рукой, не открывать глазъ, не подымать головы съ подушекъ. Чезаре Діазъ прі;зжалъ посл; завтрака, около двухъ,-- время когда св;тскимъ людямъ р;шительно нечего д;лать, такъ какъ визиты и прогулки начинаются только въ четыре. Д;вушки ждали его: Лаура со своимъ видомъ "не отъ міра сего" не выказывала ни безпокойства, ни любопытства; Анна ожидала его съ тайнымъ нетерп;ніемъ, такъ какъ онъ своимъ ув;реннымъ и непоколебимымъ видомъ говорилъ ей о спокойной и сильной жизни и это ободряло ее, какъ вообще видъ людей здоровыхъ и сильныхъ ободряетъ слабыхъ. Онъ говорилъ мало, разсказывалъ, что было наканун; въ балет;, кто у;зжаетъ, кто женится, но онъ говорилъ все это своимъ обычнымъ, слегка презрительнымъ тономъ, какъ будто ничто его не занимаетъ, ничто не интересуетъ, но онъ только изъ "порядочности" не выказываетъ ни своей скуки, ни своего разочарованія и лишь изр;дка онъ начиналъ см;яться и надъ св;томъ и надъ развлеченіями и надо вс;ми т;ми, кто велъ существованіе маріонетокъ, какъ самъ онъ, Чезаре Діазъ.
-- О, вы-то! восклицала Анна съ почтительнымъ восхищеніемъ.
Она охотно слушала его и эта элегантная и холодная болтовня, эти легкія похожденія, эти аксіомы св;тскаго кодекса, гд; благопристойность возводится въ идолъ, весь этотъ легкомысленный багажъ развлекалъ ее ослабленную головку. Она восхищалась Чезаре Діазомъ даже отъ того, что такой сильный и строгій челов;къ снисходилъ до людей, стоявшихъ гораздо ниже его; ей казалось, что его душа родилась или слишкомъ поздно или слишкомъ рано, что онъ не подходилъ къ своему времени и только смирялся съ нимъ, благодаря своей сил; воли. Когда онъ высказывалъ презр;ніе ко вс;мъ жизненнымъ сд;лкамъ, признавая при этомъ, что р;шительно вс; принимаютъ участіе въ этихъ сд;лкахъ, когда онъ см;ялся надъ челов;ческими увлеченіями, изъ-за которыхъ теряются и имя, и средства, когда онъ говорилъ, что единственнымъ челов;ческимъ закономъ долженъ быть усп;хъ, когда онъ доказывалъ, что всякое великодушіе основано на тайномъ эгоизм; и что доброд;тель зависитъ отъ вялости характера или темперамента, она, забывшая въ своей тяжкой бол;зни, вс; доводы чувства, противные этимъ безнравственнымъ теоріямъ, склоняла голову и, не возмущась бол;е, грустно говорила:
-- Правда.
Теперь, когда она встала съ постели, они часто оставались одни. Лаура уходила читать въ другую комнату, или принимала кого нибудь въ гостиной, или вы;зжала со Стеллой Мартини. Она всегда находила какой-нибудь предлогъ, чтобы уйти. Это была натура сдержанная, молчаливая, не ум;вшая ни жить, ни любить, какъ другіе; Чезаре Діазъ иногда съ безпокойствомъ спрашивалъ про нее у Анны.
-- Что съ нею?
-- Она добрая... очень добрая, отв;чала Анна, волнуясь всегда при имени сестры.
Чезаре Діазъ строго взглядывалъ на Анну; онъ это д;лалъ каждый разъ, когда зам;чалъ, что она волнуется, ему казалось, что всплываетъ прошлое и онъ хот;лъ какъ нибудь затушить эти неожиданные взрывы волненія, доказывавшіе, что сердце д;вушки все еще слишкомъ чувствительно, а ему хот;лось бы закалить его. И каждый разъ, когда Чезаре вид;лъ, какъ вся слабая и хрупкая душа Анны трепетала, онъ и безъ того серьезный и сдержанный, становился холоднымъ и строгимъ. И хотя онъ молчалъ, Анна понимала, что онъ недоволенъ ею. Иногда онъ д;лалъ видъ, что не зам;чаетъ ея волненія или спрашивалъ:
-- Что съ вами?
-- Ничего, говорила она заст;нчиво, чувствуя, что бол;е, ч;мъ когда либо она непріятна ему.
-- Все та же, неизлечимая, бормоталъ онъ, недов;рчиво покачивая головой.
-- Простите... это сильн;е меня, говорила она, съ мольбою въ глазахъ.
-- Ничто не должно быть сильн;е васъ, вы должны быть сильн;е всего и вс;хъ, говорилъ Чезаре Діазъ.
-- Попытаюсь, печально отв;чала она.
Разъ, въ апр;л;, Стелла Мартини, возвратясь съ прогулки съ Лаурой, принесла больной чудесныхъ весеннихъ розъ. Анна не видала цв;товъ давно, съ самой зимы, потому что во время бол;зни докторъ запрещалъ приносить ихъ. Сестра гуляла довольно долго; Анна оставалась одна, лежа на кресл; у пріотворенной двери балкона, откуда врывался весенній воздухъ; она ждала сестру съ грустнымъ нетерп;ніемъ. Когда она увидала б;ленькую Лауру, въ б;ломъ плать;, дышащую молодостью и спокойствіемъ и Стеллу Мартини, съ ея бл;днымъ и дряблымъ лицомъ, изм;неннымъ отъ пролитыхъ слезъ, когда она увидала, что об; он; принесли ей такихъ чудныхъ розъ, она почувствовала какъ сердце ея переполнилось н;жностью и сожал;ніемъ. Она положила цв;ты на кол;ни, перебирала ихъ, подносила ко рту и шептала: "благодарю, благодарю", точно не знала, что сказать, вся охваченная н;жностью. Когда, позже, пришелъ Чезаре, онъ засталъ ее поглощенною созерцаніемъ этихъ цв;товъ и уловилъ любовное выраженіе ея глазъ; легкая т;нь прошла по лицу опекуна,
-- Посмотрите, мн; принесли розы... Какая прелесть.
-- Я вид;лъ, тихо сказалъ онъ.
-- Вы не любите цв;товъ? посмотрите, какіе они св;жіе, пахучіе! Я ихъ обожаю!
И она отъ восторга даже закрыла глаза. "Кто знаетъ, подумалъ онъ, можетъ быть, когда нибудь она скажетъ эти слова какому нибудь мужчин;". Онъ узналъ въ ней, не смотря на бол;знь, не смотря на искупленіе, все ту же Анну Аквавива, б;жавшую изъ дома; онъ нахмурилъ брови и нервно постукивалъ по креслу тростью.
-- Хотите розу? спросила она, чтобы успокоить его.
-- Н;тъ.
-- Отчего?
-- Я совс;мъ не люблю цв;товъ, сухо отв;тилъ онъ.
-- И не вд;ваете въ петличку, когда вы;зжаете? попробовала она пошутить.
-- Это вовсе не необходимо. Цв;ты могутъ быть и красивы,-- но право, я никогда не доходилъ до того, чтобы плакать передъ ними или объявлять, что я ихъ обожаю.
-- Я виновата... Я преувеличила.
-- Вы всегда преувеличиваете... въ васъ совершенно н;тъ чувства м;ры. А есть вещи, которыя барышни не должны говорить; этого не д;лается. Кто слишкомъ много говоритъ, тотъ погибаетъ.
При посл;днихъ словахъ она побл;дн;ла, какъ кружево на ея кофточк;. Вотъ когда услыхала она такъ давно жданный, съ тайнымъ страхомъ, упрекъ. Полгода тому назадъ она не потерп;ла бы ни отъ кого этого упрека, этого горькаго напоминанія объ ея безуміи. Особенно отъ Чезаре Діаза, котораго она всегда считала жесткимъ и сухимъ челов;комъ! А теперь она была такъ пришиблена и бол;знью, и горемъ, и постояннымъ раскаяніемъ, что ни одинъ фибръ не возмутился въ ней, кровь спала въ жилахъ, въ сердц; не было ничего кром; сожал;нія. "Кто слишкомъ много говоритъ -- погибаетъ". Чезаре Діазъ правъ.
-- Правда, сказала она.
Но внутри ея появилась какая-то грусть, точно что-то другое оторвалось отъ ея сердца. Чезаре Діазъ, увидя поб;ду, повесел;лъ.
-- Анна, началъ онъ снова, право мн; очень непріятны ваши сантиментальныя выходки, ваши преувеличенныя выраженія, ваши пышныя фразы! Неужели вы думаете жизнь состоитъ въ томъ, чтобы говорить и людямъ, и домамъ, и цв;тамъ, что вы ихъ обожаете? Вы думаете, что существованіе можетъ идти такъ судорожно? Вамъ кажется, что бл;дность, улыбка, слеза, поц;луй -- уже все... А знаете-ли къ чему это ведетъ? Вы-то знаете къ чему!..
-- Пощадите меня, ради Бога.
-- Не могу, милая. Вы должны согласиться, что вашъ взглядъ на жизнь безуменъ... порой онъ великодушенъ можетъ быть, но ведетъ къ страшнымъ ошибкамъ? Правъ-ли я?
-- Вы правы.
-- Вы должны признать, что онъ ведетъ къ несчастію и васъ самихъ и другихъ, а в;дь наша обязанность создавать счастіе и себ; и близкимъ, на сколько это возможно, все остальное -- фразы! Да?
-- Вы правы.
-- Вы должны признать, что лучше быть разсудительнымъ, ч;мъ сантиментальнымъ, сухимъ, ч;мъ увлекающимся. Лучше молчать, ч;мъ выкладывать все свое сердце, лучше быть сильнымъ, ч;мъ слабымъ. Что вы на это скажете, разв; я не правъ?
-- Вы всегда правы.
-- Анна, знаете что такое жизнь?
-- Н;тъ... право, не знаю.
-- Жизнь -- вещь серьезная и глупая въ одно и то же время. Она молчала.
-- Серьезная потому, что мы ничего не знаемъ вн; ея; потому, что каждый мужчина и каждая женщина, въ какихъ бы условіяхъ они ни находились, несутъ отв;тственность и въ смысл; честности, и въ смысл; приличія, и въ смысл; достоинства и порядочности и, наконецъ, оттого, что для богатыхъ и знатныхъ существуетъ одна нравственность, а для б;дныхъ и безв;стныхъ -- другая.
Зам;тя, что Анна жадно слушала его слова, Чезаре Діазъ р;шилъ, что онъ можетъ заговорить о главномъ.
-- Джустино Морелли... тихо началъ онъ...
-- Н;тъ! воскликнула она, схватываясь за виски и становясь еще бл;дн;е.
-- Джустино Морелли... холодно повторилъ онъ.
-- Ради Бога, не говорите о немъ! молила она взволнованно. Чезаре Діазъ какъ будто ничего не вид;лъ и не слышалъ; онъ р;шилъ см;ло и безъ жалости идти до конца.
-- ...Былъ челов;къ серьезный и честный, холодно договорилъ онъ.
-- Подлый... предатель, прошептала Анна, какъ бы сама себ;.
-- Анна, онъ честный челов;къ, вы должны этому в;рить и когда-нибудь пов;рите...
-- Никогда!
-- Н;тъ, пов;рите. Я не могу не отдать ему справедливости. Онъ могъ выйти изъ ничтожества, стать богатымъ, им;ть красивую и любимую жену, потому что онъ васъ любилъ...
-- Н;тъ, не любилъ.
-- Каждый любитъ по своему, милая, ледянымъ тономъ возразилъ ей Чезаре. И онъ любилъ васъ. Но чтобы его не могли обвинить въ разсчет;, чтобы ни св;тъ, ни вы, Анна, не могли бросить ему упрека, что къ любви прим;шались деньги и изъ за нихъ онъ увлекъ д;вушку, чтобы не заставить васъ страдать хотя первые годы отъ б;дности и безв;стности -- онъ отказался. Понимаете: онъ отказался по честности, хотя зналъ, что на всю жизнь заслужитъ вашъ гн;въ и презр;ніе. Это мученикъ долга, говоря вашими словами, тогда какъ вы... позвольте мн; сказать вамъ одну вещь, можетъ быть непріятную на видъ, но въ сущности очень дружескую...
Анна, въ знакъ согласія, кивнула головой.
-- Вы не им;ете никакого понятія о серьезномъ отношеніи къ жизни... Всякая отв;тственность исчезаетъ передъ вашимъ капризомъ, или "страстью" -- выражаясь вашими словами. Вы не признаете препятствій, знать не хотите чужого мн;нія, рискуете честью, покоемъ, здоровьемъ... Жизнь вещь серьезная, Анна.
Она чувствовала себя совс;мъ уничтоженной и, низко склонивъ голову, только могла грустно развести руками, какъ бы говоря: "да".
-- И вм;ст; съ т;мъ глупая, продолжалъ Чезаре, этотъ в;чно скучающій и постоянно ищущій наслажденій кутила, являющійся теперь пропов;дникомъ нравственности.
Анна съ изумленіемъ взглянула на него.
-- Конечно глупая, потому что св;тъ наполненъ жестокими родными, фальшивыми друзьями, женами, изм;няющими мужьямъ, мужьями, обманывающими женъ, подлыми товарищами и безчестными людьми. И вс; они -- строгіе судьи, не смотря на то, что сами запятнаны. Глупая, потому что все лживо, обманчиво, потому что когда встр;чается на самомъ д;л; хорошій челов;къ -- никто не в;ритъ, а если и в;рятъ, то смотрятъ какъ на исключеніе или просто на просто презираютъ. Да! жизнь -- глупость. Мы терпимъ лишенія, приносимъ жертвы, отказываемся отъ счастья, -- б;дный Морелли!-- и все-таки кром; презр;нія ничего не получаемъ...
-- Сл;довательно?.. горько спросила Анна.
-- Сл;довательно надо им;ть см;лость смотр;ть жизни прямо въ глаза, надо познать людей, изучать самихъ себя и идти впередъ...
-- Наслаждаясь или страдая? опять спросила Анна и ея вопросъ зазвучалъ еще мучительн;е, потому что она чувствовала, что посл; его отв;та уже ей нечего спрашивать.
-- Сильные наслаждаются, слабые страдаютъ. Но только сильные им;ютъ право наслаждаться.
Она молчала. Она была подавлена этой горькой и жесткой философіей, полной и самостоятельности, и эгоизма, и жестокости. Ей показалось, что она погребена подъ развалинами собственныхъ иллюзіи. Она не понимала ничего больше ни въ собственномъ сердц;, ни въ ц;ломъ мір;. Въ сердц; осталась какая то тоска по любви, по привязанности, по н;жности, по увлеченію; ей было безконечно грустно, что она не будетъ теперь никого страстно любить, ни о комъ лить слезъ, тогда какъ ее душило чувство, неоц;ненное и неразд;ленное въ прошломъ, и безъ надежды на лучшее настоящее, на лучшее будущее. Т;мъ не мен;е она смутно чувствовала, что Чезаре Діазъ говоритъ правду, правду ужасную, развращающую, разрушающую, губительную, но все-таки правду. Она ничего не знала больше; она потеряла путеводную зв;зду и попала въ какой-то вихрь, кружившій ея голову. И тотъ, кто ее привелъ къ этому, внушалъ ей въ одно и то же время и страхъ и уваженіе и какое-то неопред;ленное восхищеніе. Онъ поб;дилъ бури и былъ уже въ пристани; можетъ быть во время шторма, въ отчаяніи, онъ бросилъ въ волны весь свой драгоц;нный баластъ; можетъ на его глазахъ погибли дорогіе ему люди; можетъ быть и его самого выкинуло на берегъ разбитымъ, но здоровымъ. Она еще сомн;валась что лучше: погибнуть ли въ бур; благородно, великодушно посл; того, что жилъ и любилъ, или все принести въ жертву удовольствію, приличію и удовлетворенію чудовищнаго эгоизма. Она колебалась и не см;ла разр;шить этотъ вопросъ, а тотъ, кто разр;шилъ его такъ счастливо, безъ колебаній, казался ей достойнымъ восхищенія. Она была въ пропасти, во тьм;; онъ на гор;, въ св;ту. И то, что она чувствовала смутно, невольно сорвалось съ ея губъ:
-- Вы -- сильный!
-- Да, согласился Чезаре.
-- И счастливый... правда?
-- Очень... насколько можно быть счастливымъ... самодовольно отв;тилъ онъ.
Оба замолчали. Весеннія сумерки наступили въ комнат; и наложили на все св;тло с;рыя т;ни. Анна машинально перебирала цв;ты, но не вид;ла ихъ.
-- И вы были всегда счастливы? спросила она, очень волнуясь, сама не зная отчего.
Чезаре Діазъ поднялъ голову, всталъ съ кресла, прошелся по комнат; и опять с;лъ, не отв;тивъ ни слова.
-- Скажите: -- вы всегда были счастливы? спросила еще разъ д;вушка.
-- Что такое прошлое? Ничто.
Снова оба замолчали. Она подняла на него свои грустные глаза и осм;лилась сказать:
-- А... вы любили?
Его передернуло.
-- Кто слишкомъ много говоритъ -- погибаетъ; кто хочетъ слишкомъ много знать -- страдаетъ. Не спрашивайте, серьезно произнесъ онъ.
Она, не говоря ни слова, взяла розу и предложила ему. Онъ быстро принялъ ее изъ ея тоненькихъ пальчиковъ и воткнулъ въ петличку. Въ дверяхъ уже н;сколько минутъ, вся въ б;ломъ, стояла Лаура. Она все вид;ла, все слышала.
IV.
Для открытія спектаклей въ Санъ-Карло давали одну изъ самыхъ драматичныхъ оперъ Мейербера -- Гугеноты. Первыя представленія въ этомъ театр; всегда составляютъ событіе для большой неаполитанской публики, какая бы опера ни шла. Но когда опера изъ любимыхъ, то интересъ становится громаднымъ. Весь веселящійся Неаполь, -- т. е. дв; тысячи челов;къ изъ полумилліоннаго населенія этого города, -- уже н;сколько дней волновался въ ожиданіи интереснаго вечера, и въ этотъ день такъ распред;лилъ свои занятія и досуги, чтобы къ восьми часамъ быть готовымъ: мужчины во фракахъ, дамы въ нарядныхъ бальныхъ платьяхъ. Каждый пожертвовалъ или прогулкой, или приглашеніемъ, или об;домъ, или посл;об;денной бес;дой, ради этого представленія. Уже съ половины восьмого подъ яркими рожками газа, у подъ;здовъ театра, началось оживленіе: н;которые подходили п;шкомъ, въ пальто съ поднятыми воротниками, съ только что выбритыми лицами, или со св;же подстриженными бородками; другіе подъ;зжали въ извощичьихъ каретахъ и выскакивали передъ боковымъ подъ;здомъ; у главной двери, обитой краснымъ сукномъ, каждую минуту останавливались богатые экипажи, маленькая дверца кареты отворялась съ глухимъ шумомъ и дама въ шуб; и легкомъ шарф; на голов; выставляла хорошенькую ножку въ б;ломъ башмачк; и быстро проскальзывала въ театръ. За ней подъ;зжала другая карета и красныя двери поминутно отворялись и затворялись. Черезъ нихъ видно было б;лую л;стницу и большую площадку, залитую св;томъ; густая толпа медленно ползла наверхъ и предвкушала ожидающее ее наслажденіе. Молодые люди стояли на ступенькахъ и на площадк; въ пальто на распашку; они докуривали сигары и осматривали прі;зжавшихъ дамъ, которыя быстро поднимались по л;стниц;, опустивъ голову и подхвативъ руками шлейфы. Барышни, съ распущенными волосами или косами, въ св;тлыхъ, короткихъ платьяхъ, въ розовыхъ и голубыхъ накидкахъ, искоса бросали кругомъ такіе взгляды, которые незам;тно подм;чаютъ все.
Къ восьми часамъ на подъ;здахъ, по л;стницамъ и по корридорамъ стало трудно двигаться. У ложъ со вс;хъ сторонъ кричали, чтобы отворили двери. Дамы ожидали, образуя ц;лую ст;ну изъ дорогихъ матеріи, кружевъ, вышивокъ и драгоц;нныхъ камней; мужчины, во фракахъ, б;гали взадъ и впередъ съ дамскими шубами и в;ерами. Ливрейные лакеи, въ высокихъ шляпахъ съ блестящими кокардами, спускались внизъ, проводивъ своихъ господъ до самыхъ ложъ. Каждый разъ какъ красная дверь ложи отворялась, въ нее врывалась волна горячаго воздуха. Снаружи, кругомъ театра, продолжался безпрерывный стукъ каретъ и конокъ и крикъ продавцовъ либретто...
Мало по малу на л;стницахъ, на площадкахъ и по корридорамъ водворилась тишина: люди разошлись по ложамъ, по партеру и галлереямъ. Къ четверти девятаго Санъ-Карло проглотилъ всю св;тскую, неаполитанскую толпу.
Въ зал; уже съ половины восьмого слышался сдержанный шумъ: входили зрители, хлопали дверями ложъ, стучали откидываемыми сид;ньями; въ оркестр; стоялъ гулъ отъ настраиванія инструментовъ. Безъ пяти минутъ восемь прибавили газу и по всему театру, по кресламъ, ложамъ до самаго верху пронесся вздохъ облегченія и водворилась тишина ожиданія.
Въ н;которыхъ ложахъ дамы еще сид;ли сзади; он; были рады что прі;хали во время, но пока не желали показываться, а осматривали, кто собрался. Другія -- понетерп;лив;е -- сид;ли уже на своихъ м;стахъ. То тутъ, то тамъ колыхались громадные в;ера изъ б;лыхъ перьевъ. Въ партер; безпокойные бинокли искали кого-то и молодые люди, повернувшись спиною къ рамп;, пересматривались и перемигивались съ к;мъ-то.
Анна и Лаура явились въ театръ ровно къ восьми и заняли ложу бель-этажа, No 19. Стелла Мартини была съ ними. Об; сестры од;лись одинаково въ б;лыя, легкія платья, но несмотря на то, что и цв;тъ, и матерія были одни и т;-же, сестры совершенно не были похожи другъ на друга. Лаура приказала отд;лать платье б;лыми кружевами и тюлемъ; она точно выходила изъ облака; прозрачныя, б;лыя, шелковыя перчатки были прихвачены б;лымъ бантикомъ къ короткому рукаву. Пушистые волосы Лауры были завязаны узломъ на темени и обрамляли прозрачнымъ в;нчикомъ ея розовое личико. На Анн; гладкій, шелковый лифъ только у ворота былъ обшитъ кружевомъ; оно, падая кругомъ, по д;тски обнажало ей шейку. Между рукавомъ и перчаткой видн;лся голый локоть. Вся ея юная фигура характерно вырисовывалась въ своей изваянной чистот;. Густые, черные, гладко зачесанные волосы сказались низко на ше; въ одинъ тяжелый узелъ, оставляя открытыми лобъ и виски. Посл; перенесенной бол;зни лицо Анны сд;лалось тоньше, бл;дн;е и, точно, одухотворилось. Мягкіе, черные глаза стали глубже; въ нихъ, будто, на всегда закралась грусть. Въ лиц; появилось что-то неопред;ленное, разс;янное; это сказывалось и во взгляд; и въ улыбк;. Казалось, что теперь она ни на чемъ, ни на минуту не останавливалась. Иногда только, она неподвижно замирала, поднявъ глаза вверхъ, но потомъ сейчасъ же встряхивалась.
Стелла Мартини, очень любившая оперу, такъ какъ музыка будила въ ней множество воспоминаній изъ ея безцв;тной жизни,-- с;ла немного позади. Анна заняла первое м;сто, Лаура второе. На нихъ сейчасъ же направились бинокли. Дочери Франческо Аквавива мало вы;зжали въ св;тъ, такъ какъ у нихъ не было родителей, и ихъ удавалось вид;ть только въ Санъ-Карло. Он; считались красивыми, богатыми и привлекательными; только объ одной, о брюнетк;, поговаривали, что она какая-то странная, что у нея была несчастная любовь, едва не сведшая ее въ могилу. Но ничего опред;леннаго не знали. На сестеръ Аквавива смотр;ли въ бинокли, потому что он; были красивыя, завидныя нев;сты изъ высшаго общества, но смотр;ли мимоходомъ, какъ вообще смотрятъ на д;вицъ, если не собираются на нихъ жениться. Когда же въ одну изъ ложъ вошла красавица графиня д'Алеманья, брюнетка съ синими глазами и роскошными плечами, въ ярко-красномъ плать; и ожерель; изъ крупнаго жемчуга,-- вс; бинокли обратились на нее.
Наконецъ опера началась. Вс; умолкли, застыли во вниманіи. Женщины, подхваченныя музыкальной волной, неподвижно сид;ли въ ложахъ, боясь мигнуть глазомъ. Въ лож; Аквавива тоже молчали. Впрочемъ, сестры и дома почти не разговаривали между собою, такъ какъ Лаура всегда молчала, точно ей нечего было сказать. Она казалась такой спокойной, такой счастливой, что преисполненная къ ней любви и н;жности Анна не разспрашивала ея, относясь съ уваженіемъ къ ея молчаливости. Когда-же теноръ Станьо подошелъ къ рамп; и началъ романсъ Рауля, гд; онъ разсказываетъ о Валентин;, и въ публик; проб;жало волненіе возбужденнаго вниманія, Лаура взглянула въ одну изъ ложъ и незам;тная улыбка проскользнула по ея красивымъ губамъ. Но Анна все-таки зам;тила ее, вздрогнула и просл;дила за взглядомъ сестры. Въ одной изъ ложъ перваго яруса, напротивъ ихъ, появился Чезаре Діазъ, во фрак;, съ красивымъ, но утомленнымъ лицомъ сорокал;тняго вивера, соединившаго въ себ; старообразіе южанина и кутилы съ англійской выхоленностью.
Съ нимъ въ ложу вошелъ какой-то молодой челов;къ, и оба они с;ли впереди. Лаура больше не смотр;ла на нихъ, тогда какъ Анна не могла оторвать глазъ отъ ложи Чезаре. Онъ точно почувствовалъ магнетизмъ ея глазъ, обернулся, взглянулъ, но не улыбнулся, не поклонился, а только сказалъ что-то молодому челов;ку и тотъ, взявъ бинокль, сталъ смотр;ть на сестеръ Аквавива. Молодой челов;къ былъ средняго роста и очень изященъ; русая бородка клиномъ, коротко подстриженная по бокамъ, д;лала его похожимъ на одинъ изъ портретовъ Тиціана. Небрежно закинутые назадъ волосы открывали очень б;лый лобъ; темные глаза смотр;ли мягко. Онъ обм;нялся н;сколькими словами съ Чезаре Діазомъ и, ни разу не повернувшись къ сцен;, сталъ смотр;ть въ залу, показывая, что онъ явился въ театръ не для музыки, а съ какими-то личными ц;лями.
Анна смотр;ла въ ихъ ложу. Она только не надолго обращалась къ сцен;, точно желая обмануть самое себя, а потомъ опять роковымъ образомъ устремляла взглядъ къ лож; No 4, гд; сид;лъ Чезаре Діазъ и слушалъ музыку, машинально покручивая усы. Видно было, что зала вовсе не интересовала его. Черные глаза Анны становились все блестящ;е, въ нихъ появился какой-то св;тъ, мало-по-малу озарившій все ея лицо. Она и сама, можетъ быть, не сознавала всей силы этого таинственнаго обаянія, захватившаго ее, и она отдалась ему безъ мал;йшаго сопротивленія. Все кругомъ -- и музыка, гд; среди сладкихъ звуковъ прорывалось столько грусти и сердечныхъ страданій, и драма, разыгрывавшаяся на сцен;, и эта блестящая зала, вид;вшая такъ много людей и такъ много волненій, и собравшаяся толпа, полная тайныхъ страстей -- все это околдовывало Анну. Да кром; того, въ ея слабомъ сердц; зародилось уже что-то особенное, неизв;стное ей, чему она отдалась безъ всякой борьбы. На нее спустилось точно легкое облако и, сгущаясь все больше и больше, заволокло все вокругъ нея; она сознавала только, что воля ея подчинена навсегда, и радовалась этому подчиненію.
-- Это Луиджи Караччіоло, вдругъ сказала Лаура, точно отв;чая на вопросъ.
-- Кто? спросила Анна, не разслышавъ ее.
-- Луиджи Караччіоло... Видишь съ Діазомъ?
-- А! отв;тила Анна и опустила глаза.
Но черезъ н;сколько времени она опять повернулась къ лож; перваго яруса No 4, какъ подсолнечникъ повертывается къ солнцу. Вся остальная зала не существовала для нея, все было въ туман;, кром; одного св;тлаго пятнышка, до того яркаго, что оно сл;пило ей глаза.
А чувствовали-ли тамъ магнетизмъ ея очарованныхъ и помраченныхъ глазъ? Чезаре сид;лъ немного развалившись, прислонивъ голову къ колонн; и положивъ руку на красномъ бархатномъ борт; ложи; онъ слушалъ музыку Мейербера и только изр;дка мелькомъ взглядывалъ въ залу, взглядывалъ такъ, какъ будто зналъ, что найдетъ все т; же лица на т;хъ же м;стахъ, что это ему не надо;ло, но и не доставляетъ удовольствія.
Наоборотъ, Луиджи Караччіоло не обращалъ никакого вниманія на музыку, на этотъ финалъ перваго д;йствія, гд; уже прорывается волненіе сл;дующихъ актовъ. Луиджи смотр;лъ на ложи, поглаживая русую бородку и слегка улыбаясь своимъ женственнымъ ртомъ; онъ часто бралъ бинокль и наводилъ его на ложу сестеръ Аквавива. Можетъ быть, онъ поддавался магнетизму? Кто знаетъ! Когда занав;съ упалъ и стали вызывать Станьо, Луиджи не пошевельнулъ руками, чтобы похлопать ему; онъ все смотр;лъ въ ложу д;вушекъ. Чезаре что-то сказалъ ему; оба встали и вышли. И вдругъ все кругомъ Анны померкло и она откинулась назадъ. Блестящая, яркая зала превратилась для нея въ громадную, темную, безмолвную пустыню.
-- Станьо поетъ божественно, зам;тила Стелла Мартини.
-- Да, отв;тила Лаура. Но, кажется, онъ пересаливаетъ?
-- Н;тъ, мн; не кажется.
-- Значитъ сама музыка слишкомъ восторженная.
Анна ничего не слышала. Она сид;ла съ полузакрытыми глазами. Въ зал; опять поднялся шумъ: двери отворялись и затворялись, публика двигалась, м;няла м;ста. Начались пос;щенія; мужья и братья выходили изъ своихъ ложъ, чтобы дать м;сто гостямъ, и сами шли въ чужія ложи нав;стить знакомыхъ. Негромкій говоръ поднимался изъ ложъ, вплоть до райка, откуда св;сились головы студентовъ, прикащиковъ и рабочихъ, съ любопытствомъ заглядывавшихъ внизъ. Анна грустно смотр;ла изъ-подъ полузакрытыхъ в;къ на опуст;вшую ложу No 4, и ей казалось, что наступила тьма, что солнце закатилось. Вдругъ она услышала, что Лаура, будто отв;чая на вопросъ, сказала:
-- Луиджи Караччіоло и Чезаре Діазъ у графини д'Алеманья.
Анна разомъ повернулась и взяла бинокль. Они были тамъ, у красавицы въ красномъ плать;. Они сид;ли рядомъ такъ, что были видны ихъ профили: бл;дный и благородный профиль Діаза и юный, см;лый профиль Караччіоло. Графиня д'Алеманья, в;нка по происхожденію, умная, развитая, говорила съ ними очень оживленно, постукивая по барьеру ложи громаднымъ ярко-краснымъ в;еромъ изъ перьевъ. Должно быть, она разсказывала что-нибудь очень интересное, потому что оба ея гостя улыбались и иногда вставляли свои зам;чанія, которыя графиня выслушивала очень внимательно, и сейчасъ-же продолжала разговоръ. Д;вушки Аквавива ничего не говорили между собою; но когда Анна положила бинокль на средній стулъ, на ея смуглыхъ щекахъ появилась бл;дность, согнавшая и посл;дніе сл;ды румянца, загор;вшагося было у нея всл;дствіе жары.
-- Вамъ дурно? заботливо спросила ее Стелла Мартини.
Она сл;дила за Анной, такъ какъ это былъ ея первый вы;здъ посл; бол;зни и долгаго періода выздоровленія.
-- Н;тъ, ничего... пробормотала д;вушка, становясь еще бл;дн;е.
-- Можетъ быть отъ жары... Я отворю дверь ложи, ласково сказала Стелла.
-- Лаура, садись сюда, попросила Анна, вставая.
Пока сестра пересаживалась на ея м;сто, Анна прошла въ глубину ложи, къ пріотворенной двери, и закрывъ глаза, стала сильно вдыхать воздухъ. Стелла взяла ее за руку и спросила:
-- Вамъ лучше, милая?
-- Да... Лучше... Благодарю... Это отъ жары...
Ее опять потянуло назадъ, но Стелла удержала ее, боясь, что ей снова сд;лается дурно. Анна осталась, вдыхая св;жій воздухъ, шедшій изъ корридора. Шумъ шаговъ и стукъ дверей продолжались. Антрактъ большого неаполитанскаго театра былъ въ полномъ разгар;.
-- Вамъ очень нравятся "Гугеноты", Стелла? спросила Анна, чтобы сказать что-нибудь и хоть на минуту отд;латься отъ желанія пойти впередъ и взглянуть, что д;лается въ лож; красивой графини.
-- Очень. А вамъ?
-- Мн; ужасно.
-- Я боюсь, сказала Стелла, что дальше они вамъ слишкомъ понравятся. Знаете, четвертое д;йствіе... можетъ быть на васъ произведетъ слишкомъ сильное впечатл;ніе?
-- Ничего, Стелла, отв;тила д;вушка и чуть зам;тно улыбнулась.
-- Не лучше ли у;хать до четвертаго акта? Онъ можетъ разстроить ваши нервы...
-- Н;тъ... прошептала Анна, какъ-бы сама себ;. Пусть, я люблю страдать.
-- Мы напрасно прі;хали, сказала Стелла, покачивая головою.
-- Н;тъ, Стелла... Оставьте меня въ поко;... Мн; очень хорошо... Я счастлива, не увозите меня отсюда.
Она заняла второе м;сто, противъ Лауры. Сестра продолжала смотр;ть въ залу своими ясными глазами и ничего не слыхала изъ ихъ разговора. Когда Анна с;ла, она объявила ей:
-- Чезаре Діазъ и Луиджи Караччіоло ушли отъ графини д'Алеманьи.
-- Уже? глухо выговорила Анна.
-- Можетъ быть они придутъ сюда? сказала Стелла, садясь за спиной Лауры.
-- Н;тъ, антрактъ конченъ, равнодушно заявила красивая д;вушка.
-- Конченъ! проговорила Анна сдавленнымъ голосомъ.
Началось второе д;йствіе. Въ зал; опять водворилась тишина. Только еще кое-гд;, въ ложахъ слышалось сдержанное прощаніе, шопотъ и мелькали рукопожатія. Н;которые изъ пришедшихъ въ антрактъ остались въ ложахъ и на д;йствіе. Остался тотъ, кто годами любви, преданности, привычки или безмолвной снисходительности св;та пріобр;лъ себ; право проводить вечеръ вблизи любимой, или любящей его женщины. Остался тотъ, кто вм;ст; съ сердцемъ жены завоевалъ и сердце мужа, такъ что сталъ необходимъ гораздо бол;е какъ другъ, ч;мъ какъ возлюбленный.
Теперь Анн;, съ новаго м;ста, было хуже видно ложу No 4; чтобы взглянуть туда -- она должна была немного обернуться и т;мъ выдать себя. Чезаре Діазъ, съ молодымъ челов;комъ, посл; пос;щенія графини д'Алеманья, побродили по корридорамъ, покурили и пришли къ себ; въ ложу. Анна почувствовала, что ее опять тянетъ смотр;ть туда, и вдругъ ей показалось, что вс; смотрятъ на нее и см;ются надъ ея плохо скрываемымъ чувствомъ. У нея страшно забилось сердце, горло сдавило со стыда, что ее поймали; ей казалось -- она сейчасъ умретъ, и она опять побл;дн;ла. Чтобы отвлечь подозр;ніе, Анна стала разглядывать публику и, несмотря на туманъ, въ которомъ являлась ей вся эта толпа, ей показалось, что она увидала правду, увидала ясно то, что ее окружало. Вонъ въ одной изъ ложъ сидитъ худенькая женщина съ мужемъ, съ которымъ она не сказала ни одного слова. Она вся поглощена музыкой, а Анна очень хорошо видитъ, что ея разс;янные и глубокіе глаза прикованы все къ одной и той же точк;. Анна отлично видитъ, какъ въ одной изъ ложъ изъ-за прекрасныхъ плечъ выглядываетъ изъ полумрака мужской профиль,-- ясно, что онъ зд;сь на своемъ посту, покорный приказаніямъ, постоянный, если не в;рный и что она достигла полнаго душевнаго равнов;сія и оттого такая спокойная.
Божественные звуки оперы Мейербера неслись кверху и окутывали всю залу атмосферой любви. Анна вид;ла, какъ вс; кругомъ, и мужчины и женщины, вс; молодые, вс;, у кого билось горячее сердце, играла живая фантазія, были чувствительные нервы, вс;, вс; испытывали роковой законъ страсти, зарождающейся или умирающей, бурной или тихой, которая разжигалась зд;сь музыкой, жарой, потребностью сердца, искусствомъ, красотой, роскошью... Зало Санъ-Карло въ этотъ вечеръ казалось ей раскаленнымъ очагомъ страсти, страсти тайной, или едва трепещущей, или такой явной, что нельзя было не вид;ть ея, а горе Валентины и борьба Рауля были двумя звеньями этой длинной и кр;пкой ц;пи, подчиненныя роковому закону. Анна чувствовала, что она не единственная и не первая; ее наполнила радость сознанія, что она невиновна, что она только поддалась общему закону, что она д;лаетъ то, что д;лаютъ вс;; что она слушается только естественнаго влеченія сердца, инстинкта, заявляющаго себя рядомъ съ чувствомъ, когда все кругомъ, -- и искусство, и условія общественной жизни, и роскошная обстановка усиливаютъ этотъ инстинктъ любви. Она чувствовала себя молодой, возрожденной, переродившейся въ отношеніи физическомъ и нравственномъ и захваченной водоворотомъ жизни. Ей нечего было красн;ть, потому что вс; любили какъ она и она им;етъ право любить какъ вс;! Конечно и ей, и другимъ, если не теперь, то позже, придется плакать, придется страдать отъ этой любви, какъ страдаетъ теперь Валентина на сцен;. Но что-жъ такое? Можно знать все это, вид;ть все и желать все испытать, все перестрадать... Сколько времени прошло? Анна не знала. Лаура заговаривала съ ней два раза; она ничего не слышала и не отв;чала.
Занав;съ упалъ. Анна обернулась, увидала Лауру и вздрогнула. Сестра въ своей б;лосн;жной одежд; была такой поэтичной чистотой; такое леденящее спокойствіе исходило изъ ея безстрастныхъ с;рыхъ глазъ, изъ пушистаго в;нчика б;локурыхъ волосъ, изъ чистыхъ линій лица, изъ св;жаго маленькаго рта, что у Анны шевельнулось чувство благочестиваго уваженія и самоуничиженія предъ нею: Лауру не захватило пламя страсти, она со своей глубокой доброд;телью осталась вн; общаго закона, даже выше его. Лаура ни на кого не смотр;ла, не думала ни о комъ, такъ спокойно сл;дила за оперой и за примадонной, что казалась единственнымъ молодымъ созданіемъ, не поддавшимся ни внутреннему голосу, ни общему настроенію. Только когда она два раза обратилась къ Анн; и не получила отв;та, легкая т;нь затускнила ея лицо. Но никто этого не зам;тилъ. И едва упалъ занав;съ и Анна пришла немного въ себя, Лаура сказала ей все т;мъ же св;тскимъ тономъ:
-- Зд;сь Джустино Морелли.
-- А! отв;тила Анна и лицо ея передернуло.
Но у нея хватило силъ не спросить, гд; онъ. Она ничего не сказала, а только закрылась в;еромъ и проглотила подступившія слезы; Стелла заботливо посмотр;ла на нее, боясь заговорить съ нею.
-- Напрасно мы прі;хали, Анна! наконецъ сказала она.
-- Не бойтесь... Мн; хорошо... Я счастлива! загадочно отв;тила Анна.
Въ дверь тихо постучались. Чезаре Діазъ ввелъ Луиджи Караччіоло и представилъ его сестрамъ. Оба с;ли; Чезаре за Анной, Луиджи напротивъ -- за Лаурой. Сейчасъ же завязался легкій разговоръ о спектакл;. Анна, поб;дивъ смущеніе, одна говорила съ ними; Стелла не вм;шивалась въ бес;ду, а Лаура опустила глаза и не проронила ни слова.
-- Станьо очень талантливъ, большое дарованіе! сказалъ Луиджи, поглаживая пальцами свою русую бородку.
-- У него такъ много сердца... Такъ много чувства... прибавила Анна.
-- Достаточно одного таланта, сказалъ Чезаре, стараясь любезнымъ тономъ смягчить сухость зам;чанія.
Анна согласилась съ нимъ кивкомъ головы.
-- Впрочемъ, теперь такъ мало хорошихъ п;вцовъ!.. Все больше посредственность! продолжалъ Караччіоло.
-- Я на своемъ в;ку слышалъ настоящихъ артистовъ, сказалъ со вздохомъ Діазъ.
-- Да! Ты долженъ былъ слышать и Фраскини, и Негрини и Нурри... Вс; они п;ли въ твое время, проговорилъ Караччіоло съ фатовствомъ молодого челов;ка, которому кажется, что ему в;чно будетъ только двадцать шесть л;тъ.
-- Правда, что я былъ ребенкомъ, когда слышалъ ихъ... Но изъ этого не сл;дуетъ, что я еще не старикъ, отв;тилъ Діазъ съ несвойственной ему грустью.
-- Кто считаетъ года! воскликнула Анна. Года это что-то вн;шнее, обманчивое, -- нужно считать то, что глубже, интимн;е.
-- Благодарю васъ за защиту, воскликнулъ см;ясь Чезаре, но, в;дь, вы по свойственной вамъ доброт; сказали это.
-- Юность все осв;щаетъ своими лучами! зам;тилъ Луиджи, наклоняясь, чтобы подчеркнуть комплиментъ.
Анна замолчала. Св;тскіе разговоры, построенные на остроумной болтовн; и легкомысленной любезности, заставляли ее терять равнов;сіе.
-- Не достаточно, продолжалъ Чезаре, чтобы объяснить комплиментъ и высказать свои мысли. Сколько времени я провожу съ моими барышнями, Луиджи, а все-таки не чувствую себя моложе. Мн; кажется, что я уже прожилъ, по крайней, м;р; ц;лое стол;тіе. Сколько я вид;лъ перем;нъ министерствъ! Восемь или девять уже! Право, Анна, мн; уже больше ста л;тъ!
И онъ обернулся къ ней съ иронической улыбкой.
-- Зач;мъ вы говорите такъ? Это грустно... прошептала Анна.
-- Я знаю, что грустно! Молодости только и жалко въ жизни.
-- Не жалуйся, милый Чезаре! Будь справедливъ! Разв; знаніе хуже нев;жества? Разв; осенняя опытность хуже весенней глупости? Ты нашъ учитель. Мы вс; его уважаемъ! проговорилъ Луиджи, обращаясь съ посл;дними словами къ Анн;.
По лицу д;вушки проб;жала т;нь и разговоръ оборвался.
-- Что вы на это скажете, мудрая и спокойная Лаура? спросилъ Чезаре, возобновляя бес;ду. Что лучше: молодость или старость? Знать или не знать? Вашей разсудительности, милая Минерва, предстоитъ разр;шить не легкую задачу. Вы хоть и д;вочка, но вы Минерва -- просв;тите насъ. Скажите, что лучше: быть учителемъ, какъ я, или ученикомъ, какъ Караччіоло.
Лаура подумала минуту и сказала:
-- Лучше всего быть и молодымъ и опытнымъ.
-- Задача р;шена! воскликнулъ Чезаре.
-- И антрактъ конченъ. Все во время! Добрый вечеръ! Добрый вечеръ! Прощай Чезаре, сказалъ Караччіоло раскланиваясь.
Онъ подалъ руку только Діазу, точно понялъ, что тотъ, хотя и всталъ, но р;шилъ остаться. А, можетъ быть, Луиджи и зналъ это. Анна, тревожно поднявшая глаза на Чезаре, опустила ихъ, успокоенная. Дверь безшумно затворилась за Караччіоло.
-- Прелестный молодой челов;къ! зам;тилъ Діазъ.
-- Прелестный! подтвердила Стелла изъ любезности и оттого, что ей разр;шено было высказывать свое мн;ніе.
-- Я остаюсь зд;сь въ качеств; стол;тняго старца, сказалъ Діазъ и с;лъ опять около Анны.
-- Вамъ будетъ плохо видно, зам;тила Стелла, сид;вшая противъ него, за Лаурой.
-- Я не хочу смотр;ть, мн; достаточно слышать.
Анна ничего не сказала. Теперь она, изъ любезности, не могла совс;мъ оборачиваться къ сцен; и повертывать спину Діазу; кром; того ей было неловко чувствовать его такъ близко, сзади себя. Она боялась двинуться. Стулья были такъ близки, что черное сукно касалось б;лой одежды Анны. Она боялась пошевелить правой рукой, потому что рядомъ рука Діаза держала сложенную шляпу; она не подняла упавшаго в;ера, чтобы не заставить Чезаре наклониться. Время отъ времени она подносила платокъ къ губамъ, чтобы батистъ хоть немного осв;жилъ ихъ.
Пока Сенъ-Бри, движимый фанатизмомъ, съ ужасомъ разсказывалъ католикамъ о гугенотахъ, пока благородный мужъ Валентины возмущался идеей убійства, пока передъ очарованной толпою развивалась музыкальная поэма ненависти, злобы, великодушія, любви и жалости,-- Анна трепетала, чувствуя, что Чезаре Діазъ каждую минуту смотритъ на ея волосы, на ея губы, на всю ее и ей казалось, что она растрепалась, что у нея б;лыя губы, что она плохо од;та, неуклюжа въ этомъ б;ломъ плать;, д;лавшемъ ее еще черн;е... Уродъ, уродъ... Конечно, графиня д'Алеманья, брюнетка съ синими глазами, въ тысячу разъ красив;е ея. У нея въ лиц; прелестный контрастъ д;тской наивности и женскаго обаянія; и Чезаре Діазъ теперь то и д;ло смотритъ на нее. Конечно, вс; красавицы ихъ круга, задумчивыя д;вушки, счастливыя жены, женщины, -- которымъ полная зр;лость дала одной привлекательной чертой больше и на которыхъ теперь Чезаре Діазъ время отъ времени наводитъ бинокль,-- гораздо красив;е ея. Да разв; не лучше ея, не поэтичн;е ея сестра, -- мудрая Минерва? Самъ Чезаре Діазъ такъ мило назвалъ ее Минервой за обаяніе ея безстрастной красоты.
Анна склонила голову, точно подъ впечатл;ніемъ жары и музыки, но въ сущности подъ гнетомъ презр;нія къ самой себ;. Зеркало вис;ло за ея спиной. Она раскаивалась теперь, что, входя въ ложу, она не посмотр;лась. Она совс;мъ забыла, какое у нея лицо, и представляла себя черной, худой, съ земляннсто-бл;дными щеками; ей казалось, что б;лое платье совс;мъ убиваетъ ее и она клялась себ;, что всегда будетъ носить только черное; только блондинки, только б;ленькія могутъ од;ваться въ б;лое.
-- Вы уронили в;еръ, сказалъ ей Діазъ, наклоняясь за нимъ.
Передавая его, онъ взглянулъ на нее и чуть зам;тная улыбка появилась на его утомленномъ, но все еще красивомъ лиц;.
-- Благодарю, отв;тила она, взявъ в;еръ.
Но его слова и улыбка такъ поразили ее, что руки ея задрожали и она должна была положить в;еръ на средній стулъ. Діазъ разс;янно взялъ его и сталъ обмахиваться. И при каждомъ движеніи б;лаго крыла Анна содрогалась; самыя горькія мысли, самыя унизительныя сравненія приходили ей въ голову.
-- Какіе это духи? спросилъ ее Діазъ, поднося в;еръ къ лицу.
-- Геліотропъ...
-- Очень хорошіе... сказалъ онъ и положилъ в;еръ.
Теперь ей страстно захот;лось взять его, чтобы дотронуться до того, чего касались его пальцы, но она не посм;ла, т;мъ бол;е, что публика зашум;ла, требуя повторенія мрачнаго финала клятвы. Даже въ ложахъ апплодировали. Оркестръ началъ снова. Вс; задвигались, усаживались поудобн;е, наслаждаясь заран;е взрывомъ фанатическаго гн;ва и приготовляясь къ сл;дующему за нимъ любовному дуэту, такъ см;ло поставленному Мейерберомъ всл;дъ за торжественной сценой клятвы. Даже Чезаре повернулся немного къ сцен; и сталъ молчаливъ и внимателенъ. Теперь онъ сид;лъ такъ близко отъ Анны, что ей, казалось, слышно было, какъ онъ дышетъ. Опять у нея помутилось въ голов;; она ничего не понимала; ц;лый міръ любви, громадный, неизм;римый міръ сосредоточился зд;сь, такъ близко отъ нея; ей вдругъ показалось, что она слышитъ біеніе не своего, а его сердца. Анна ничего не знала теперь ни о настоящемъ, ни о будущемъ, ни о молодости, ни о старости, ни о красот;, ни объ увлеченіи, ни о театр;, ни объ искусств;. Она сид;ла неподвижно съ опущенными глазами, будто околдованная; точно издалека до нея доносились голоса страданія и любви. Только одно сос;дство съ Чезаре сознавала она теперь съ необыкновенною ясностью. Она не вид;ла ни сцены, ни публики; не вид;ла даже сестры и Стеллы Мартини. Вс; ея силы, вся воля были сосредоточены на желаніи, чтобы такъ продолжалось в;чно. Она боялась шевельнуться, боялась сказать хоть одно слово, точно все это былъ сонъ и она могла звукомъ голоса прервать его. Мгновенье было такъ прекрасно, такъ безумно прекрасно, что д;вушка безсознательно молилась, чтобы оно остановилось. Она отдалась новой страсти совс;мъ порывомъ великодушныхъ натуръ, которыя, только что разлюбивъ, начинаютъ любить снова, съ сердечнымъ самоотверженіемъ челов;ка, роковымъ образомъ обреченнаго любить. И пока ей въ какомъ-то вид;ніи представился молодой гугенотъ на кол;няхъ передъ католичкой, од;той въ б;лое платье, съ черными волосами, разметавшимися по плечамъ, гугенотъ, говорившій такъ сладко какъ онъ ее любитъ, пока влюбленная Валентина и сама признавалась ему въ любви, пока любовный дуэтъ захватывалъ нервы, сердца и воображеніе всей публики, Анна чувствовала, какъ душа ея улетаетъ куда-то вдаль и она подумала:
-- Вотъ-бы умереть теперь!
Ей хот;лось-бы умереть именно теперь, когда страсть не испытала еще всего горя, всего стыда, вс;хъ земныхъ разочарованій; умереть, правда, въ полной сил;, но за то и въ полной иллюзіи; умереть въ разцв;т; юности, но за то не видя еще паденія идеала; умереть, покончить, любя, но за то не видя какъ умираетъ и кончается любовь.
Даже Рауль, даже Валентина, мучаясь непоб;димой, запретной любовью, молили небо о смерти, въ эту чудную минуту любви. Анн; представилось будущее со всей борьбой съ сомн;ніями, со слезами и она почувствовала все обаяніе смерти. Она невольно взглянула на Чезаре. Онъ также посмотр;лъ на нее и улыбнулся. Она, точно его в;рное зеркало, тоже улыбнулась. И разомъ жажда смерти исчезла передъ этой улыбкой, можетъ быть появившейся совершенно случайно. Она почувствовала, что привязана къ земл;, прикована къ ней душой и т;ломъ и не можетъ отказаться отъ челов;ческихъ проявленій любви. Она опять искала взгляда Чезаре, но онъ весь былъ поглощенъ сценой. Теперь, когда Рауль мучился въ отчаяніи, хот;лъ уйти, а Валентина, какъ грустное привид;ніе, на кол;няхъ молила его остаться, Анна чувствовала, какъ душа ея сливается со страстными голосами, такъ хорошо изображающими и любовь и горе. Публика н;сколько разъ пыталась выразить свое волненіе апплодисментами, но они сейчасъ-же заглушались т;ми, кто не хот;лъ потерять ни одной нотки. За плечами Анны Чезаре, какъ-бы говоря ей на ухо, какъ-бы говоря самому себ;, прошепталъ:
-- Какъ хорошо!
-- Превосходно! произнесла она, отв;чая ему, точно сама съ собою.
И ей показалось, что металлическій голосъ Чезаре сталъ глуше. "Что съ нимъ? спрашивала себя Анна, что взволновало его ледяное сердце, неспособное восторгаться нич;мъ?" И она не давала себ; отв;та, чувствуя, что жаль тратить такія минуты на анализъ. Къ чему думать, взв;шивать, разсуждать? Она молода и любитъ! Любитъ не съ этого вечера, а съ того роковаго дня, когда она услыхала въ холодной комнат; Помпейской гостинницы, гд; ее бросили, гд; она чуть не умерла, когда она услыхала его голосъ, говорившій ей: "б;дная д;вочка" и почувствовала, какъ его рука ласкала ея волосы. Она любитъ его, можетъ быть, еще раньше. Однимъ словомъ: любитъ, потому что это ея судьба. Она не должна ничего спрашивать, ничего знать; она должна любить. Какіе драматическіе звуки вылетали теперь изъ груди Валентины, чтобы остановить возлюбленнаго, сколько горя въ голос; Рауля, сколько отчаянія въ обоихъ, сколько сдержаннаго волненія въ публик;. А разв; и Валентина и Рауль не пожертвовали жизнью ради этой божественной минуты. Да, ц;лые годы страданія не заставятъ Анну забыть это счастье: сид;ть рядомъ, молча, наслаждаться его присутствіемъ, его сос;дствомъ, не вид;ть ничего и только сознавать, что кругомъ ея вс; преисполнены такимъ-же счастьемъ -- любовью.
Посл;дній поц;луй, посл;дній крикъ и б;лое вид;ніе упало безъ чувствъ; Рауль бросился въ битву, ища смерти. Музыка смолкла. Публика была въ оц;пен;ніи. Черезъ секунду раскатились громкія рукоплесканія. Зат;мъ вс; устремились къ выходу. Анна поняла, что все кончено.
-- У васъ есть карета? спросилъ Чезаре у Стеллы Мартини.
-- Да... Мы вел;ли прі;хать къ дв;надцати, отв;тила она.
-- Подождите меня... Я пойду за пальто.
Дамы въ ложахъ над;вали накидки. Встали и сестры Аквавива, когда къ нимъ въ ложу опять вошелъ Діазъ уже въ шуб; и въ шляп;. Онъ прежде всего любезно помогъ од;ться Стелл;, зат;мъ Лаур; и уже посл; вс;хъ Анн;.
Д;вушки над;ли б;лыя накидки съ лебяжьимъ пухомъ и закутали головы б;лыми кружевами. Чезаре посмотр;лъ на нихъ об;ихъ и сказалъ:
-- Вы должны сд;лать такъ ваши портреты, милыя д;ти. Право, будетъ хорошо. Пов;рьте старику.
Лаура улыбнулась; Анна смущенно опустила глаза. Ея смущеніе возросло еще больше, когда она увидала, что Чезаре предложилъ руку Стелл; Мартини. А она, безумная, над;ялась идти съ нимъ!
Разъ;здъ изъ театра Санъ-Карло бываетъ всегда медленный. Дамы спускаются по л;стницамъ закутанныя и утомленныя. Въ нихъ уже н;тъ того нетерп;нія, съ какимъ он; прі;хали. Он; точно спускаются изъ міра грезъ въ д;йствительность, вступаютъ снова въ жизнь, которая въ карет; и дома покажется ужъ имъ невыносимой. И мужчины, поджидающіе ихъ внизу, у л;стницы, тоже нервные, грустные, ловятъ ихъ холодные взгляды, холодныя улыбки. Вс; они:-- и счастливые любовники, и ревнивые влюбленные, которымъ мужъ доставляетъ невыносимое страданіе, и счастливые въ любви, и несчастно влюбленные, вс;, вс; чувствуютъ, что счастливый вечеръ прошелъ и надо прощаться.
Прощаться! Жена ;детъ вм;ст; съ мужемъ, дочь съ отцомъ, вс; у;зжаютъ съ т;мъ, кто им;етъ право ;хать вм;ст;. А кто любитъ и не им;етъ никакихъ правъ, ожидаетъ у выхода, ловитъ прощальный взглядъ, завидуетъ карет;, завидуетъ т;мъ, кому дано счастье ;хать вм;ст; съ любимымъ существомъ. Н;которыя женщины, подобр;е, понимаютъ всю горечь этого прощанья и стараются продлить его, другія не могутъ совладать со своей нервностью и сейчасъ же садятся въ карету, даже не обернувшись. Все это прод;лывается такъ прилично, что драма можетъ показаться просто комедіей, а грусть можетъ быть приписана усталости. Только тотъ, кто любилъ, пойметъ это.
Сестры Аквавива стояли внизу, ожидая карету, за которой пошелъ опекунъ. Онъ вернулся скоро, сказалъ, что встр;тилъ лакея и тотъ доложилъ ему, что карета подана. Чезаре подсадилъ дамъ въ экипажъ и захлопнулъ дверцу. Анна такъ побл;дн;ла въ темнот;, точно лишалась чувствъ. Въ самомъ д;л;, все кончилось.
-- Я прогуляюсь... Прекрасный вечеръ! сказалъ Діазъ. Спокойной ночи, mesdames.
Онъ отодвинулся назадъ, чтобы дать про;хать карет;. Анн; вдругъ стало невыносимо грустно, что онъ не по;халъ вм;ст; съ ними и она стала ц;ловать в;еръ, которымъ онъ обмахивался въ театр;. Вдругъ гармоничный голосъ Лауры спросилъ ее.
-- Ты вид;ла Джустино Морелли?
-- Н;тъ. Его не было, глухо отв;тила Анна.
-- Какъ не было?
-- Для меня его не было. Джустино Морелли умеръ.
Лаура усм;хнулась. Анна развернула в;еръ, приложила его къ лицу, закрыла глаза и погрузилась въ мечты.
V.
Чезаре Діазъ поощрялъ Луиджи Караччіоло въ его ухаживаніи за Анной. Но онъ поощрялъ его сдержанно, со свойственнымъ ему чувствомъ м;ры, чтобы не быть похожимъ на отца, желающаго во что бы то ни стало пристроить дочь.
А между т;мъ въ немъ д;йствительно все росло и росло желаніе выдать Анну замужъ, чтобы избавиться отъ хлопотливаго наблюденія за нею; ему захот;лось передать ее кому-нибудь, им;ющему бол;е правъ на нее; сдать мужу заботу объ этой ломкой и слабой душ;, уже испытавшей горе и постоянно грозившей снова оступиться. Правда, Анна очень изм;нилась и во вн;шности и въ жизни. Какая то н;жная покорность и смиреніе сквозили во всемъ, что она говорила или д;лала. Видно было, что она сл;дила за каждымъ своимъ словомъ, чтобы только быть пріятной Діазу, отказалась отъ всего, что когда то ей было дорого, изучала и смыслъ и форму своихъ р;чей, молчала, когда безнравственныя теоріи Діаза смертельно оскорбляли ее. Онъ думалъ, что закаляетъ ея сердце, ограждаетъ его отъ разочарованій, возноситъ ея умъ въ высшія сферы, гд; н;тъ м;ста увлеченіямъ, но за то н;тъ и страданій. И каждый разъ, когда онъ вид;лъ, что она согласна съ нимъ, онъ гордился результатомъ своихъ трудовъ. Но онъ все-таки не былъ покоенъ. Такое послушаніе, такая покорность, полное подчиненіе собственной воли казались ему подозрительными:-- можетъ быть все это притворство, можетъ быть Анна лжетъ съ утра до вечера и, подъ натуральнымъ спокойствіемъ, горитъ по прежнему? Н;тъ, это невозможно. Чезаре очень хорошо зналъ челов;ческую натуру и не могъ допустить въ Анн; такое перерожденіе, чтобы она изъ правдивой стала лицем;рной. И все-таки онъ не былъ покоенъ. Онъ не могъ понять, какая мощная причина, какая тайная сила заставила Анну сломить и темпераментъ и характеръ, поб;дить свою восторженность, сдерживать слезы и голосъ, соглашаться со вс;мъ, даже когда д;ло доходило до самыхъ дорогихъ для нея идей. Чезаре Діазъ зналъ силу своей воли, зналъ силу своего вліянія на другихъ, понималъ значеніе горя, стыда и физической немощи, при которыхъ онъ началъ перевоспитаніе Анны. Но всего этого было мало. Зд;сь скрывалось что то другое.
О Лаур; онъ не заботился: красивая и мудрая Минерва выйдетъ замужъ, когда захочетъ и за кого захочетъ. Онъ былъ ув;ренъ въ ея хорошемъ выбор;. А объ Анн; нужно позаботиться, потому что только ея замужество можетъ дать опекуну свободу,
И онъ, когда только было можно, приводилъ Караччіоло въ палаццо Аквавива. Въ театр;, во время прогулки, въ концерт; или когда он; изр;дка вы;зжали съ теткой -- маркизой Шибилья,-- везд;, гд; можно было ихъ встр;тить, появлялся Чезаре, а за нимъ, минуты черезъ дв;, и Луиджи Караччіоло. Они, можетъ быть, и не сговаривались; это д;лалось такъ просто, такъ естественно, что даже не подавало повода къ сплетнямъ. Считали даже, что со стороны Чезаре Діаза очень похвально заботиться о замужеств; своихъ воспитанницъ.
Анна, казалось, ничего не зам;чала. Она всегда встр;чала Діаза со счастливой улыбкой, протягивала ему руку, не спускала съ него радостныхъ глазъ, слушала, что онъ говоритъ, выказывала и расположеніе и покорность низшаго существа передъ высшимъ. Когда же являлся Караччіоло, она здоровалась съ нимъ сухо, говорила мало и очень сдержанно. Онъ самъ держалъ себя церемонно, такъ какъ еще недавно познакомился съ нею, хотя можно было зам;тить, что онъ наводилъ разговоръ съ Анною на излюбленныя темы, гд; онъ могъ бы блеснуть своими познаніями, а она -- высказать свое мн;ніе. Но бес;ды ихъ, обыкновенно, были кратки: въ театр;, во время антракта, въ "Вилл;", пока они шли туда и назадъ, въ продолженіи минутъ десяти, на балу въ кадрили; большей частью или при Лаур;, или при Стелл; Мартини, или при тетушк; -- маркиз;, и всегда при опекун;, Діаз;. Разговоръ никогда не выходилъ за пред;лы св;тской болтовни. Однимъ словомъ, вначал; ухаживаніе Караччіоло происходило по установленному въ св;т; образцу, т. е. въ такой пріятной и не назойливой форм;, что могло быть терпимо, даже если не нравилось, и могло быть тотчасъ же забыто, если бы бракъ не состоялся.
Но мало-по-малу, къ карнавалу, ухаживаніе это стало такъ настойчиво, что Караччіоло и въ самомъ д;л; им;лъ видъ влюбленнаго. Онъ неизб;жно появлялся везд;, гд; могъ встр;тить сестеръ Аквавива; выискивалъ всевозможныя средства, чтобы вид;ться съ ними чуть не каждый день.
Волей, неволей Діазъ сталъ его соучастникомъ, а Караччіоло все больше и больше старался сблизиться съ Анной. Если она говорила о какой-нибудь книг;, онъ посылалъ ей ее, отм;чалъ чувствительныя страницы, а потомъ спрашивалъ о нихъ мн;ніе Анны; если она называла какую нибудь подругу д;тства, онъ хот;лъ узнать вс; подробности этой дружбы, съ т;мъ любопытствомъ, какое выказываютъ влюбленные ко всему, что касается любимаго существа. Но больше всего ему хот;лось хоть что нибудь узнать о первой любви Анны. Онъ слышалъ что-то о несчастной привязанности, чуть не сведшей ее въ могилу. Да и самъ онъ вид;лъ, что у Анны была какая-то тайна; она сквозила въ ея мечтательныхъ глазахъ, читалась въ дрожаніи губъ и въ ея глубокомъ молчаніи. Когда намекали на прошлое, Анна становилась грустной, и уходила; если намекъ былъ слишкомъ прозраченъ, въ глазахъ ея св;тилось презр;ніе, она замыкалась въ себя и умолкала. Если-же Чезаре Діазъ начиналъ говорить про любовь, про разочарованіе, про разбитыя надежды, про безуміе страсти,-- она покорно выслушивала все, не высказывая ни злобы, ни огорченія. Точно она смотр;ла на Діаза, какъ на своего естественнаго судью, точно отъ него одного она готова была перенести все на св;т;.
Луиджи Караччіоло понималъ все это. Его мучило любопытство, и онъ, наконецъ, прямо спросилъ Діаза, въ чемъ д;ло. Тотъ, съ свойственнымъ ему презр;ніемъ къ "людскимъ глупостямъ", сказалъ ему, что да, правда, Анна Аквавива интересовалась (выраженіе порядочныхъ людей) однимъ молодымъ челов;комъ, очень милымъ, показавшимъ себя настоящимъ джентльмэномъ.
-- А почему-же не состоялся этотъ бракъ?
-- Юноша былъ б;денъ.
-- А она его очень любила?
-- Такъ... Экзальтація... Воображеніе... Это случается съ такими живыми, умными д;вушками...
-- А теперь она его забыла?
-- Да... Совершенно забыла.
Этотъ разговоръ немного успокоилъ Караччіоло, но онъ чувствовалъ, что не узналъ всей правды, и что только Анна можетъ ему разсказать все. Она правдивая! Онъ в;рилъ въ это. И какъ только онъ оставался съ нею вдвоемъ, сейчасъ-же ему приходило желаніе разспросить ее обо всемъ, но онъ никакъ не р;шался.
Между т;мъ настойчивость молодого челов;ка стала такъ очевидна, а Чезаре Діазъ такъ былъ похожъ на старика отца, желавшаго выдать дочь замужъ, что Анн; уже стало неудобнымъ притворяться, что она ничего не зам;чаетъ. Она понимала нам;ренія Луиджи, тайно негодовала, что Діазъ сочувствуетъ имъ, и невольно обращалась съ Караччіоло очень нелюбезно, постоянно нападала на него, не допуская защиты съ его стороны, съ тою жестокостью, съ какою обыкновенно женщины унижаютъ нелюбимаго челов;ка. Она нам;ренно постоянно противор;чила ему. Онъ соглашался съ нею во всемъ, но видно было, что онъ д;лаетъ это изъ любви къ ней. Анна раздражалась.
-- Вы соглашаетесь изъ любезности! Какое малодушіе! говорила она, сердясь, несправедливо и жестоко, какъ сердятся женщины на т;хъ, кого он; не любятъ.
Чезаре Діазъ незам;тно сл;дилъ за отношеніями молодыхъ людей и отъ него не могла ускользнуть антипатія Анны къ Луиджи. Онъ вид;лъ, какъ раза два или три Анна старалась изб;жать разговора съ нимъ, или отказывалась отъ бала. Онъ отм;чалъ все это и только хмурилъ брови. А разъ, когда въ концерт; Анна отвернулась отъ Караччіоло, Діазъ не могъ не зам;тить ей.
-- Вы очень дурно обращаетесь съ нимъ, Анна.
-- Я этого не зам;чаю, отв;тила она, задрожавъ отъ его жесткаго тона и еще больше отъ смысла его словъ.
-- А я зам;чаю, р;зко проговорилъ онъ. Я васъ прошу больше не д;лать этого.
-- Хорошо... прошептала она.
Н;сколько дней посл; этого она была въ ужасномъ настроеніи. Лаура слышала, какъ она вздыхала вс; ночи, даже и во сн;. Н;сколько разъ она съ безпокойствомъ спрашивала Анну, что съ нею? А та, тронутая вопросомъ, грустно отв;чала ей.
-- Ничего! Ничего! Спи спокойно.
Когда она увид;ла опять Караччіоло, она сд;лала все, чтобы показаться любезной. Онъ все принялъ за чистую монету. А она то и д;ло оборачивалась къ Діазу, точно онъ внушалъ ей то, что нужно было говорить.
-- Хорошо такъ? торжествующе спросила она его посл; трехъ или четырехъ бес;дъ съ Луиджи.
-- Какъ такъ? разс;янно спросилъ онъ.
-- Достаточно я любезна съ Караччіоло?
-- Вамъ нужна похвала? удивленно спросилъ Чезаре. Вы обязаны быть любезной.
-- Такъ какъ вы мн; сказали... покорно начала она.
-- Я вамъ сказалъ, что это обязанность воспитанной д;вушки. Вотъ и все.
Анна была очень огорчена. Она такъ старалась быть любезной съ Караччіоло, чтобы понравиться Діазу, а онъ такъ жестко обошелся съ нею! Но на него она не могла сердиться ни минуты и все огорченіе перенесла на Караччіоло; ея антипатія къ нему росла съ каждымъ днемъ. А какъ нарочно вс; кругомъ хвалили его, и точно условились говорить о немъ. "Караччіоло думаетъ такъ-то..." "Караччіоло говоритъ то-то..." "Караччіоло сегодня придетъ..." "Отчего не прі;халъ Караччіоло?.." Даже Лаура, молчаливая и далекая отъ всего житейскаго, и Стелла Мартини, и маркиза Шибилія и вс;, кого она вид;ла, неизб;жно говорили ей о немъ. Она лишь пожимала плечами. И только тогда, когда Діазъ начиналъ хвалить Караччіоло, Анна становилась крайне нервной; она не понимала, какъ можетъ Чезаре хвалить такого вульгарнаго, такого антипатичнаго челов;ка. Разъ она не выдержала и зам;тила:
-- Вы серьезно относитесь къ нему?
-- Къ кому? Къ Караччіоло?
-- Да. Къ Караччіоло.
-- Я отношусь серьезно ко вс;мъ людямъ, заслуживающимъ этого. А я понимаю кое-что... ув;ряю васъ.
-- Я не хочу противор;чить вамъ... Но я не согласна съ вами...
-- У васъ есть свое мн;ніе на счетъ Караччіоло? спросилъ онъ съ отт;нкомъ презр;нія.
-- Да, есть.
-- Мн;ніе молодыхъ д;вушекъ не идетъ въ счетъ, моя милая. Вы очень умны, въ этомъ н;тъ сомн;нія... Но вы ничего еще не понимаете.
-- Такъ неужели же, воскликнула она въ волненіи, вы будете ув;рять, что Караччіоло уменъ.
-- Конечно, отв;тилъ онъ.
-- Что у него доброе сердце?
-- Конечно, сухо выговорилъ онъ.
-- Что онъ симпатичный?
-- Конечно, въ третій разъ повторилъ онъ.
-- А я нахожу, что онъ и глупъ, и безсердеченъ, и см;шонъ... Никто не уб;дитъ меня въ противномъ. Это какая-то кукла, а не челов;къ! Разв; онъ мужчина? Всякій пойметъ это.
-- Я нахожу безполезнымъ уб;ждать васъ, моя милая, сказалъ Чезаре.
Онъ побл;дн;лъ, но сохранилъ ледяное спокойствіе.
-- Это не мое д;ло... Мн; не зач;мъ уб;ждать васъ въ чемъ бы то ни было... Думайте что угодно о комъ угодно... Я не призванъ направлять вашу фантазію... Я еще очень снисходительно отношусь къ вашимъ странностямъ, но одного я не могу простить:-- неблагодарности. Вы понимаете? Я ненавижу неблагодарныхъ людей.
-- Что вы хотите сказать этимъ? спросила она со страшнымъ безпокойствомъ.
-- Ничего. Прощайте.
Онъ ушелъ и ц;лыхъ восемь дней не являлся въ палаццо Аквавива. Этого еще никогда не случалось. Стелла Мартини послала спросить, что съ нимъ. Діазъ даже не написалъ ни строчки, а приказалъ лакею сказать, что онъ здоровъ и благодаритъ за память. На самомъ же д;л; онъ злился, что въ первомъ столкновеніи его съ Анной относительно Караччіоло онъ былъ побитъ; злился не столько изъ-за оскорбленнаго самолюбія, сколько изъ-за того, что его планы выдать Анну замужъ были разрушены. Къ его злоб; прим;шивались неясныя сомн;нія, что есть какая-то тайная причина такого поведенія Анны; онъ даже сталъ сомн;ваться, не влюблена-ли она до сихъ поръ въ Джустино Морелли?
И онъ мудро р;шилъ не идти къ Анн;, зная, что со вс;ми женщинами "выдержка" самое в;рное средство. Д;йствительно, Анна сейчасъ же раскаялась въ томъ, что сказала, не оттого, что это была неправда, но потому, что она оскорбила этимъ Чезаре. Она должна была молчать, когда увидала на его лиц; и услыхала въ его голос; презр;ніе. А она см;ла поднять голосъ и оскорбить его! И въ первые два дня, и въ долгія ночи, когда она во тьм; сдерживала вздохи, чтобы ихъ не слышала Лаура, тысячу разъ приходила ей мысль написать Діазу два слова, попросить у него прощенія. Но она боялась, что это разсердитъ его еще больше. И она мысленно преклонялась передъ нимъ и, плача какъ ребенокъ, просила у него прощенія. Она все над;ялась, все в;рила, что онъ придетъ и она, встр;тя его, протянетъ ему руку и прямо извинится передъ нимъ.
Но онъ не приходилъ. И тупое горе Анны перешло въ какую-то манію: она вздрагивала отъ каждаго звонка, отъ каждаго про;зжавшаго экипажа. Ей не было больше покоя. Внутренно она обвиняла Чезаре въ несправедливости. Отчего онъ такъ несправедливъ къ ней, когда она съ того рокового дня живетъ только для того, чтобы повиноваться ему, какъ раба? За что онъ наказываетъ ее? В;дь, она только говорила о ничтожеств; Луиджи Караччіоло! Ея горе было т;мъ сильн;е, что ей некому было пов;дать о немъ. Она даже не см;ла громко удивляться, что Чезаре Діазъ такъ долго не приходитъ къ нимъ. Только Стелла Мартини два раза сказала:
-- Синьора Діаза не видно... Занятъ...
-- Должно быть, разс;янно отв;тила Лаура.
А Анну сжигало безпокойство и горе, и подозр;нія, и ревность. Да, ревность! Ей никогда прежде не приходило въ голову, что и у Діаза должна быть тайная любовь, какъ у каждаго мужчины, особенно у такого богатаго, незанятаго и здороваго, какъ Чезаре. А она, наивная, глупая, никогда объ этомъ не думала, точно другія женщины не существовали, точно не было между ними способныхъ внушить любовь, точно онъ не былъ достоинъ первой красавицы?
Невозможно, чтобы въ этомъ мір; нарядныхъ и праздныхъ женщинъ у него не было избранной, къ которой онъ ходилъ и прежде, а теперь проводилъ съ ней ц;лые дни?..
Анна никогда прежде не испытывала мученій ревности, которыя отравляютъ радости любви. Тотъ, кого она любила прежде, былъ такъ безгранично преданъ ей, что ей не приходилось ревновать его. Но кто же, какая женщина мучитъ ее теперь? Кто заставилъ Чезаре забыть его "дочекъ". Можетъ быть, графиня д'Алеманья? Анна въ эти дни отсутствія Чезаре познала вс; фазисы надежды, отчаянія и ревности, мучительной, унизительной ревности, приводящей въ отчаяніе. А онъ все не приходилъ... Можетъ быть и никогда не явится? Онъ сказалъ ей, что ненавидитъ неблагодарныхъ. Она неблагодарная! Неужели она должна была благодарить его за то, что онъ хот;лъ выдать ее замужъ за Караччіоло? Н;сколько разъ она принималась писать ему, прося вернуться. Она то писала простую записку, то страстное письмо, полное странностей и противор;чій; слова "любовь" въ немъ не было, но оно читалось въ каждой строчк;; то писала ему короткое любовное письмо... Но ей казалось, что все это или дерзко, или легкомысленно, или нед;йствительно. И она, въ отчаяніи, рвала письма въ клочки, не зная ч;мъ бы заставить Чезаре придти къ нимъ. Она незам;тно дала мысль Стелл; Мартини послать узнать о его здоровьи; она постоянно ходила гулять туда, гд; можно бы встр;тить Діаза. Разъ ей, наконецъ, это удалось. Она р;шилась остановить его.
-- Какъ ваше здоровье? Хорошо? Да? спросила она, побл;дн;въ.
-- Отлично, отв;тилъ Діазъ съ легкой улыбкой.
-- Мы васъ такъ давно не видали, зам;тила Стелла Мартини.
-- Разв;? сказалъ онъ съ небрежнымъ видомъ.
-- Вы уже н;сколько дней не были у насъ, пробормотала Анна, глядя ему въ глаза.
-- Неужели н;сколько?
-- Да... Восемь дней...
-- Восемь? Вы ув;рены?
-- Мы считали, прибавила она, отвертываясь отъ него.
-- Это очень любезно... Благодарю васъ, сказалъ онъ съ учтивымъ поклономъ.
Анна была обижена и его поклономъ и словами.
-- Мы не изъ любезности, а изъ расположенія... Изъ благодарности, сказала она, глядя на него въ упоръ.
-- Хорошо, хитро отв;тилъ онъ. Вы на в;рномъ пути... Я завтра зайду нав;стить васъ.
И онъ ушелъ, не желая изъ благовоспитанности слишкомъ долго останавливаться съ дамами. Анна продолжала прогулку, какъ-то неопред;ленно улыбаясь. Щеки ея сд;лались розов;е, она сжимала въ муфт; руку, которую только что пожалъ Чезаре. Она над;ялась еще разъ встр;тить его, такъ какъ былъ часъ прогулки. И, правда, она увидала его въ высокомъ в;нскомъ экипаж; вм;ст; съ Луиджи Караччіоло. Анна поклонилась и улыбнулась такъ радостно, что Луиджи принялъ это на свой счетъ и хлестнулъ лошадей. Чезаре тоже остался доволенъ, -- онъ принялъ эту улыбку за добавленіе къ словамъ Анны.
Когда Стелла Мартини спросила Анну, хочетъ-ли она еще гулять, она отв;тила "н;тъ". Анна его вид;ла, она ему сказала, что ждала его съ нетерп;ніемъ, и онъ об;щалъ прі;хать. Она его опять встр;тила и улыбнулась... Такого счастья было довольно на одинъ день. И Анна шла домой совершенно счастливая. Правда, Чезаре Діазъ былъ съ нею холоденъ, высоком;ренъ. Но какое ей д;ло до этого? Она его опять нашла! Онъ опять будетъ бывать у нихъ, Анна будетъ слушать его р;чи, сид;ть рядомъ съ нимъ, спрашивать, отв;чать ему, ждать его каждый день и обманывать себя, что онъ приходитъ только для нея одной. Конечно, она случайно встр;тила его и, не будь этого случая, Діазъ, можетъ быть, еще нед;ли дв; не былъ-бы у нихъ; конечно, онъ гулялъ въ этотъ часъ не для того, чтобы встр;тить Анну; конечно, она со Стеллой Мартини почти упросила его за;хать къ нимъ, но все это такъ было похоже на него, такъ онъ остался в;ренъ себ;, что Анна была довольна и считала большимъ счастьемъ, что примиреніе состоялось безъ письма. Любовь Анны уже перешла въ обожаніе, когда любимый челов;къ можетъ быть вс;мъ, ч;мъ угодно: злымъ, безнравственнымъ, равнодушнымъ, презрительнымъ, но только-бы онъ приходилъ, позволялъ себя вид;ть, позволялъ обожать себя... И когда какой-то слабый голосъ говорилъ ей, что въ самомъ д;л; онъ относился къ ней слишкомъ презрительно, слишкомъ равнодушно, что онъ былъ преданъ своимъ интересамъ и не обращалъ вниманія на н;мыя страданія Анны, она склоняла голову и кротко говорила:
-- Онъ такой!
Онъ такой и надо его брать такимъ, каковъ онъ есть, потому что нич;мъ въ мір; не перед;лать его, да, можетъ быть, было-бы и нехорошо, если бы онъ изм;нился. Онъ былъ такъ не похожъ на вс;хъ т;хъ, кого Анна знала, типъ совершенно противуположный ей и по образу мыслей и по нравственному облику! Надо было брать его такимъ, каковъ онъ есть, или потерять навсегда.
-- Синьоръ Діазъ былъ здоровъ, сказала Стелла Мартини. Онъ придетъ завтра.
-- Да, завтра, подтвердила Анна, улыбаясь.
-- Мн; такъ не нравилось, что онъ не бывалъ у насъ.
-- Мн; тоже...
-- Вы его любите? Правда? простодушно спросила Стелла.
-- Д-да... отв;тила Анна посл; н;котораго колебанія.
-- Онъ, въ сущности, добрый, не смотря на то, что иногда говоритъ...
-- Онъ такой! заключила Анна.
Когда он; вернулись домой, Анна объявила Лаур;:
-- Знаешь, мы встр;тили Діаза.
-- Да? равнодушно произнесла Лаура.
-- Онъ совершенно здоровъ.
-- Конечно.
-- И будетъ у насъ завтра.
-- Хорошо... сказала Лаура и ушла съ такимъ видомъ, будто она все знаетъ, все понимаетъ и ничему не удивляется.
На другой день, когда раздался звонокъ Діаза, Анна въ волненіи уб;жала въ свою комнату, а Лаура спокойно вышла ему на встр;чу.
-- О, мудрая Минерва! произнесъ Чезаре, пожимая ея б;лую ручку. Вы, конечно, здоровы и, конечно, не считали, сколько дней меня не было. Я понимаю васъ. Я, в;дь, также мудръ, какъ вы...
Она улыбнулась ему. Онъ съ восторгомъ посмотр;лъ на нее. Зат;мъ вышла Анна. Она была немного смущена и то бл;дн;ла, то красн;ла; говорила несвязно и смотр;ла; пытливыми глазами на Діаза. Онъ болталъ непринужденно, будто ничего не произошло, и ни разу не упомянулъ имени Луиджи Караччіоло, чтобы подчеркнуть свое великодушіе и показать, что онъ, какъ деликатный челов;къ, не намекаетъ даже на ссору. Анна чувствовала себя совершенно подавленной этимъ высоком;рнымъ великодушіемъ.
Такъ прошло н;сколько дней. Чезаре, видя, какъ опять Анна соглашается съ нимъ во всемъ, съ какой радостью покоряется она ему, опять ввелъ въ домъ Караччіоло и тотъ мало-по-малу сд;лался непрем;ннымъ членомъ ихъ маленькаго кружка. Онъ появился, ободренный улыбкой Анны, когда онъ встр;тилъ ее на прогулк; и теперь сразу занялъ положеніе молящагося на нее челов;ка. Когда Луиджи пришелъ въ первый разъ -- Анну передернуло: она не могла простить ему того, что онъ былъ причиной ея ссоры съ Чезаре. Но Караччіоло ничего не зам;тилъ, а она сейчасъ-же спохватилась и р;шила быть съ нимъ какъ можно любезн;е, чтобы понравиться Діазу. Но она чувствовала, что поступаетъ нечестно, что идетъ по опасному пути. Она знала, что компрометтируетъ себя съ Луиджи Караччіоло съ каждымъ днемъ все больше и больше; т. е. держитъ себя съ нимъ, какъ нев;ста, принимаетъ цв;ты, отв;чаетъ на письма, ведетъ съ нимъ разговоры, вращающіеся около любви, выслушиваетъ любезности, равныя признанію, говоритъ съ нимъ о прошломъ и разсуждаетъ о будущемъ.
Когда вечеромъ Анна оставалась одна, она дрожала отъ злобы и презр;нія къ собственному малодушію, вспоминая, какъ она далеко зашла по пути къ гибели. Но страхъ, что Діазъ опять исчезнетъ на нед;лю, что онъ проведетъ эту нед;лю съ графиней д'Альманья, д;лалъ ее такой "презр;нной", что она продолжала поступать противъ сов;сти, не зная, куда это приведетъ ее. Настроеніе ея стало такъ нервно, такъ непостоянно, что часто, когда кругомъ шелъ веселый разговоръ, она погружалась въ глубокую думу и всец;ло отдавалась ей.
-- Что съ вами? спрашивалъ ее Діазъ.
-- Ничего, отв;чала она, проводя рукой по глазамть и стараясь улыбнуться.
Онъ понималъ, что сд;лалъ чудо, но понималъ также, что время б;житъ и надо пользоваться кроткимъ настроеніемъ Анны. Ухаживаніе Луиджи сд;лалось еще настойчив;е; онъ любилъ Анну и это просв;чивало въ каждомъ взгляд; и въ каждомъ слов;; въ каждомъ взгляд; и въ каждомъ слов; сквозила просьба полюбить его. Вс; знакомые поздравляли Анну съ замужествомъ, она тщетно ув;ряла вс;хъ, что это неправда; знакомые покачивали головами, улыбались и говорили, что она "должна" такъ отв;чать... Анна чувствовала, что приперта къ ст;н;; и ей хот;лось закричать на весь міръ, что это неправда, что она не выйдетъ за Караччіоло, что она любитъ другого...
Разъ, весной, ровно черезъ годъ посл; ужасной бол;зни, Анна р;шила поговорить съ Діазомъ. Луиджи требовалъ отв;та на письмо и Анна, бл;дная, взволнованная, подошла къ Діазу, разговаривавшему съ Лаурой, и тихо сказала ему:
-- Мн; хот;лось бы поговорить съ вами.
-- И мн; также, живо отв;тилъ Чезаре.
-- Такъ завтра...
-- Хорошо... завтра утромъ... Ждите меня, сказалъ онъ и снова заговорилъ съ Лаурой.
Всю ночь Анна почти не спала; она засыпала на н;сколько минутъ и вид;ла безпокойные сны, бормотала несвязныя фразы, которыя она должна будетъ говорить завтра Діазу; ей казалось, что вс; ея аргументы разбиты имъ, что она не находитъ словъ, не можетъ говорить, чтобы уб;дить его... Утромъ она стала волноваться еще больше. И даже веселое солнце, ворвавшееся въ окна, не успокоило ея нервы. Въ мистическомъ порыв; вс;хъ страстныхъ натуръ ее неудержимо потянуло въ церковь, но ей стыдно было выдать волненіе и она осталась дома, однообразно повторяя:
-- Матерь Божія поможетъ мн;!
И когда она увидала Діаза, такого "приличнаго" и спокойнаго, когда услыхала, какъ онъ заговорилъ съ Лаурой, когда въ тысячный разъ она почувствовала его равнодушіе къ себ;, Анна немного ободрилась и подумала, что, можетъ быть, все устроится хорошо и она можетъ пока не сказать "главнаго". Лаура и Стелла ушли изъ комнаты, точно знали что-нибудь. Анна содрогнулась, увидя какъ серьезно ожидаетъ Діазъ разговора. Отступать было невозможно. Анна достала изъ кармана письмо Луиджи и передала его Діазу. Онъ сначала изумился, потомъ съ учтивымъ поклономъ попросилъ у Анны позволенія прочесть его.
-- Что вы скажете? спросила Анна, когда онъ молча возвратилъ ей прочитанное письмо.
-- Что-жъ! неопред;ленно отв;тилъ онъ.
-- Вамъ это письмо кажется серьезнымъ?
-- Конечно, серьезнымъ.
-- Можетъ быть, я ошибаюсь, сказала Анна; я, поэтому, р;шилась посов;товаться съ вами... Вы опытны...
-- Немного, отв;тилъ онъ, улыбаясь.
Они говорили тихо, сидя рядомъ и не глядя другъ на друга.
-- Вамъ онъ не кажется дерзкимъ?
-- Кто? Караччіоло? Т;мъ, что написалъ?
-- Да.
-- Н;тъ, не кажется. Влюбленные всегда пишутъ. Не всегда посылаютъ письма, но пишутъ всегда.
-- Правда, загадочно произнесла она.
-- Онъ васъ любитъ, вотъ и пишетъ.
-- Любитъ? спросила она, задрожавъ.
-- Еще бы!
-- Вы уб;ждены?
-- Конечно!
-- Онъ вамъ говорилъ?
-- Да. Говорилъ.
-- А что вы ему отв;тили?
-- Я? Ничего. Онъ ни о чемъ не спрашивалъ меня. Просто разсказалъ мн; фактъ. Онъ отъ васъ ждетъ отв;та.
-- Отъ меня?
-- На письмо всегда долженъ отв;чать тотъ, кому оно написано.
-- Я не буду отв;чать, тихо сказала Анна.
-- Почему? съ удивленіемъ спросилъ онъ.
-- Мн; нечего сказать ему.
-- Вы не любите его?
-- Н;тъ.
-- Нисколько? Онъ даже не симпатиченъ вамъ?
-- Не люблю... И онъ мн; не симпатиченъ.
-- А мн; казалось... зам;тилъ Діазъ и его лицо стало серьезнымъ.
Онъ уже вид;лъ, что ему не одол;ть препятствія.
-- Вы ошиблись...
-- Я вид;лъ, какъ вы хорошо принимали его, какъ любезно говорили съ нимъ, съ какимъ удовольствіемъ выслушивали его комплименты. Это очень много для молодой д;вушки, сказалъ онъ, и насупилъ брови.
-- Да, в;дь, это для того, чтобы вамъ сд;лать пріятное... В;дь, онъ вашъ другъ!.. вскричала она, протягивая впередъ руки, желая оправдаться.
-- Благодарю васъ, сухо проговорилъ онъ.
Оба замолкли. Онъ продолжалъ играть древней монетой, вис;вшей у него на ц;почк; отъ часовъ.
-- Сл;довательно, заговорилъ онъ снова, желая довести разговоръ до конца, сл;довательно, вы не выйдете за Караччіоло.
-- Никогда!
-- Между т;мъ это прекрасный молодой челов;къ: съ именемъ, со средствами... Онъ васъ любитъ...
-- А я не люблю его и не хочу за него замужъ.
-- Для замужества любви и не надо, холодно зам;тилъ Чезаре.
-- Другимъ, можетъ быть, а мн; надо! воскликнула она, потрясенная до глубины души его аксіомой.
-- Вы не знаете жизни, моя милая. Всякій бракъ,-- по любви ли, по разсудку -- им;етъ равные шансы на счастье и на несчастье. Къ чему же служитъ страсть? Ни къ чему.
Анна склонила голову. Онъ не уб;дилъ ее, но она не могла не относиться съ уваженіемъ къ его словамъ.
-- Если вы не желаете выходить за него замужъ, вы не должны съ нимъ вид;ться.
-- Я буду изб;гать его.
-- А онъ будетъ искать васъ.
-- Я не буду выходить.
-- Онъ напишетъ...
-- Я вамъ сказала, что не отв;чу ему.
-- Онъ будетъ настаивать... Я его знаю. Да и д;ло на столько важное, что ему нельзя не настаивать.
-- Вы скажете ему, что этотъ бракъ немыслимъ.
-- Н;тъ, моя милая. Увольте меня отъ этой миссіи, сказалъ онъ разсерженнымъ голосомъ.
-- Да... в;дь... вы же мой опекунъ., пробормотала она.
-- Да! къ несчастью! Откровенно говоря, я предпочиталъ бы не быть имъ.
-- Такая я злая? спросила она со слезами на глазахъ.
-- Я не знаю, добры вы или злы. Я не теряю времени на подобныя опред;ленія... Но я знаю только, что есть хорошій челов;къ, красивый и богатый... Онъ любитъ васъ... А вы безъ всякой причины отказываете ему... Я знаю, что онъ хочетъ на васъ жениться, не смотря на то, что вы не любите его, несмотря на все, ваше -- простите за выраженіе -- на все ваше сумасбродство, и вы отказываете ему!.. Извините, Анна... Но я хот;лъ спросить васъ: вы думаете легко вамъ найти жениха?
-- Что вы хотите сказать?
-- Я спрашиваю: думаете вы, что кто-нибудь другой женится на васъ?
-- Объяснитесь... Я васъ не понимаю... воскликнула она, побл;дн;въ, потому что поняла его.
-- Разв; вы забыли прошлое? ледянымъ тономъ сказалъ онъ.
-- Какое прошлое? гордо спросила Анна.
-- Только вашъ поб;гъ, милая, только поб;гъ и день, проведенный въ Помпе; вдвоемъ съ молодымъ челов;комъ.
-- Господи! прошептала она и закрыла лицо руками.
-- Не волнуйтесь, Анна. Намъ надо поговорить серьезно. Будьте поспокойн;е... Вы должны помнить, что д;вушки не д;лаютъ того, что сд;лали вы... Хорошо, что Луиджи не знаетъ этого... А кто знаетъ, тотъ на васъ не женится, моя дорогая. Я понимаю, какъ это тяжело вамъ, но я обязанъ сказать вамъ правду. Выходите замужъ... Я вамъ сов;тую, какъ другъ, какъ в;рный другъ... Выходите замужъ за Караччіоло.
-- Я была виновата, проговорила Анна глухимъ голосомъ, но, в;дь, вы и Лаура простили мн;.
-- Да... Но женихи и мужья не прощаютъ подобныхъ вещей. Какъ ревниво я охранялъ вашу тайну. Какъ родной отецъ! А вы не пользуетесь случаемъ, не думаете, что онъ больше не повторится... Гд; вы найдете другого челов;ка, такъ сл;по-влюбленнаго, какъ Караччіоло?
-- Я сд;лала ошибку... правда... проговорила Анна, пресл;дуемая все одной мыслью, но честь моя незапятнана...
И она посмотр;ла ему прямо въ лицо.
-- Но кто же это знаетъ кром;, меня? раздраженно крикнулъ онъ.
-- Мн; этого достаточно, просто отв;тила она.
Его передернуло. Но онъ хот;лъ договорить до конца.
-- Анна! Вы просто безумная! Влюбились въ какого-то б;дняка, р;шили б;жать съ нимъ, рисковали вс;мъ... Спаслись какимъ-то чудомъ! Потомъ забол;ли... выздоров;ли, забыли его... Теперь симпатичный челов;къ д;лаетъ вамъ предложеніе и вы отказываете! В;дь это сумасшествіе! Анна! Выходите за Луиджи! Я прошу васъ...
-- Вы не можете просить меня объ этомъ.
-- В;дь любовь -- химера! Выходите за Караччіоло!
-- Не могу.
-- Да отчего же? Вы его не любите? Этой причины недостаточно.
-- Ищите другую причину, таинственно сказала она.
-- Я найду ее.
Діазъ проговорилъ эти слова тономъ угрозы, такъ несвойственнымъ ему. Впрочемъ, ему несвойственна была и злоба, а главное, та грубая форма, въ которой она проявлялась теперь, по отношенію къ д;вушк;. Но онъ не могъ не злиться, сознавая, что онъ, Чезаре Діазъ, опытный, умный челов;къ, почти старикъ, ум;вшій выходить изъ самыхъ трудныхъ положеній и не останавливаться ни передъ ч;мъ для достиженія своей ц;ли, -- былъ теперь поб;жденъ слабой и сумасбродной д;вочкой. Она сид;ла, бл;дная какъ полотно, и вся дрожала, вспоминая его упрекъ и повторяя его фразу, что теперь никто на ней не женится. Это наполняло ее горемъ, отравляло ей кровь; въ первый разъ она почувствовала весь ужасъ угрызенія сов;сти и раскаялась въ томъ, что сд;лала. Если бы возможно было уничтожить прошлое, вычеркнуть эту страницу ея жизни, сд;лать такъ, чтобы тотъ день въ Помпе; не существовалъ!
-- Вы влюблены въ другого. Правда? спросилъ Діазъ съ саркастической улыбкой.
Анна молчала. Чезаре былъ на пути къ истин;, и она безумно боялась, что онъ узнаетъ ее.
-- Отчего вы не отв;чаете? Вы еще влюблены? Правда?
-- Что значитъ "еще"? воскликнула она, вздрогнувъ.
-- Для того, чтобы отказать Луиджи Караччіоло, вы должны быть влюблены въ кого нибудь другого. В;дь, вы, барышни, в;рите въ в;чную любовь, въ в;рность до гроба, въ тысячу подобныхъ вздоровъ... Вы все еще любите Джустино Морелли?
-- Оскорбляйте меня, но не презирайте, закричала она и рыданія подступили къ ея груди.
-- Успокойтесь, сказалъ онъ, смотря на ея слезы съ холоднымъ любопытствомъ.
-- Ради Бога, не унижайте меня такъ никогда... Я прошу васъ!.. Говорите все, что хотите, только не это!.. Только не это!..
-- Успокойтесь! еще разъ сказалъ Чезаре, все съ любопытствомъ разсматривая ее. Мы поговоримъ объ этомъ когда-нибудь въ другой разъ.
-- Послушайте... начала она, возбуждаясь. Не уходите еще... Простите, если я разбила ваши планы, отказывая Караччіоло!.. Но я не могу... Видите:-- не могу... И никогда не выйду за него... Васъ см;шитъ это "никогда", правда? Вы им;ете право см;яться,-- челов;ческое сердце такъ лживо... Простите... Но вы увидите... увидите когда нибудь, что я не лгала... увидите, что я никогда не буду огорчать васъ... Я буду кроткая, покорная... Д;лайте все, что хотите... Я рядомъ съ вами чувствую себя такой маленькой, такой ничтожной!..
Она уже плакала неудержимо.
-- Не плачьте, сказалъ онъ.
-- Дайте мн; поплакать... Я такая несчастная... такая жалкая... Я такъ безумно сгубила свою жизнь... Но я не знала... Клянусь вамъ; -- я ничего не знала... Теперь все кончено! Я погибла на всегда.
-- Не преувеличивайте!
-- Н;тъ... Вы сказали! Вы правы... Честная д;вушка не броситъ дома, не уб;житъ съ мужчиной!.. Вы правы! Вы всегда правы! Вы такой умный! Но если-бы вы знали, какая я безумная!.. Если-бы вы знали, какъ я теряю голову, когда меня охватываетъ страсть, -- вы бы пожал;ли меня.
-- Не плачьте... Довольно! сказалъ онъ тихо.
-- Если-бы я всю жизнь плакала, и то не искупила-бы прошлаго, грустно сказала она.
Эта жалоба точно вылет;ла у нея изъ груди.
-- Прощайте, Анна, сказалъ онъ, вставая.
-- Не уходите, воскликнула она, хватая его за руки. Я вамъ еще ничего не сказала... ничего не объяснила... Вы уходите, сердясь на меня... Пожалуй, такъ лучше... Сегодня я не могу продолжать этого разговора... Я чувствую, что схожу съ ума... И потомъ -- вамъ скучно... вы правы: женщины, д;лающія сцены, всегда скучны. Но вы должны знать, должны. Я вамъ напишу, все напишу... В;дь, вы позволите? Скажите, что вы позволяете. Я не могу не написать вамъ все...
-- Напишите, тихо произнесъ онъ.
-- И прощаете меня? спросила она, приближая къ нему свое лицо.
-- Мн; нечего прощать вамъ, сказалъ онъ, откидываясь отъ нея. Напишите... Прощайте, Анна.
Она сид;ла, совс;мъ разбитая, точно ее сбросили съ неизм;римой высоты. Діазъ ушелъ задумчивый и разс;янно простился съ Лаурой и Стеллой въ гостиной.
Лаура вошла къ Анн; и принялась за работу. Анна продолжала сид;ть на своемъ м;ст;, закрывъ глаза рукою и время отъ времени вздыхала. Такъ прошелъ часъ. Лаура подняла голову и яснымъ голосомъ спросила:
-- Ты влюблена въ Діаза?
-- Да, просто отв;тила Анна.
Лаура опустила прозрачныя в;ки и снова принялась за работу.
VI.
Вотъ что писала Анна Діазу:
"Я не знаю, какъ назвать васъ: вашимъ-ли гордымъ и милымъ именемъ, или именемъ друга, которое говоритъ все и ничего. Я не знаю, чего слушаться: разсудка или сердца? Лучше, можетъ быть, никакъ не называть васъ, лучше не бороться съ непоб;димой силой, волнующей меня? Но я такое жалкое созданье, я настолько лишена какой-бы то ни было нравственной силы, что я поступаю въ большинств; случаевъ точно безсознательно и едва только р;шусь бороться, какъ уже чувствую себя поб;жденной. Какъ вы должны презирать меня! И вы правы! Нельзя не презирать челов;ка, если видишь, что сердце его всегда открыто, воображеніе в;чно возбуждено, голова никогда не покойна, кровь горитъ въ жилахъ... Вы презираете меня,-- я это вижу по вашимъ глазамъ, слышу въ вашемъ голос;,-- и я стою этого: -- я никогда въ жизни не понимаю, что я не права, а когда сознаю, то уже поздно, уже нельзя поправить того горя, которое я причинила себ; и другимъ. Презирайте меня! Вы, больше ч;мъ кто нибудь другой, им;ете право на это. Когда вы далеко отъ меня, я могу думать о васъ довольно см;ло, полагаясь на вашу доброту, на вашу снисходительность, и над;юсь, что вы простите мн; мое нравственное безсиліе. Когда вы далеко, я кажусь себ; бол;е женщиной, сильн;е, см;л;е и могу мечтать стать, если не рядомъ съ вами, -- этого никогда не можетъ быть, -- но близко къ вамъ! Мечты! Когда я васъ вижу, у меня пропадаетъ всякая в;ра въ себя; я кажусь себ; такой глупой, такой нел;пой, такой безсвязной, что не см;ю и думать о вашей снисходительности ко мн;. Дайте мн; немного силы: вы, в;дь, такой сильный, вы никогда не ошибались, вы поб;дили себя и людей! Вы мн; представляетесь образцомъ спокойствія и справедливости; вы выше несчастій, потому что, должно быть, съум;ли молча перестрадать ихъ; вы выше челов;ческихъ радостей, потому что оц;нили всю ихъ пустоту; вы выше любви, потому что знаете, чего она стоитъ; вы ум;ете прощать, потому что вы челов;къ и не забываете этого".
"Вы меня презираете, какъ всегда сильный презираетъ слабаго, но вы жал;ете меня, в;дь я уже пострадала отъ житейскихъ бурь. Я потеряла въ нихъ и здоровье, и надежды, и в;ру въ себя. Если вы не спасете меня, я боюсь, что погибну навсегда. Говорите мн; все, д;лайте со мной все, что хотите. Оскорбляйте меня, но не отталкивайте. Вы моя единственная поддержка. Какъ мн; назвать васъ? Другъ? Да, другъ мой, я погибну, если вы не спасете меня, если лишите вашей нравственной поддержки, если не дадите какого-нибудь направленія моему существованію. Другъ! Другъ! Не отталкивайте меня! Скажите цсе, д;лайте все, что хотите, но не гоните меня отъ себя; иначе я умру".
"Вы меня глубоко огорчили, сказавъ, что я отказываю Караччіоло изъ-за Джустино Морелли. Я не могу безъ дрожи слышать этого имени. Но не думайте, что я сержусь на него. Н;тъ. Я сержусь на самую себя. Морелли ни въ чемъ не виноватъ.
Онъ просто глупый, ничтожный челов;къ, честный, вы всегда говорите это, -- но такой мелкій умомъ и сердцемъ! Вотъ почему я возмущена сама противъ себя; я идеализировала его, сд;лала изъ него себ; идола и обожала его! Какъ я могла такъ заблуждаться? Какъ я могла полюбить такого ограниченнаго челов;ка, который бл;дн;лъ даже отъ моихъ словъ? Когда я только подумаю объ этомъ, то ломаю руки отъ отчаянія! Можно любить челов;ка сумасшедшаго, безнравственнаго, б;днаго, но нельзя любить глупаго труса, доносящаго опекуну, что его воспитанница р;шилась б;жать! Я никогда себ; не прощу этого! И я одна во всемъ виновата. На моей сов;сти лежитъ пятно: -- какъ могла я идеализировать и полюбить такую посредственность; я испортила всю свою молодость, желая вдохнуть жизнь въ какую-то м;ловую статую. Я только одну себя виню во всемъ, виню мою сл;пую в;ру, мое сл;пое упрямство, мою безумную гордость, все мое сумасшедшее увлеченіе. И когда теперь мн; говорятъ, что я еще люблю этого б;днаго Морелли, теперь, когда я прозр;ла, когда я поняла все величіе, всю тайну любви,-- я не могу не содрогаться, не кричать, не могу вынести такого оскорбленія. Часы, проведенные мною въ Помпе; въ ужасныхъ страданіяхъ, сказали мн; все: я, со страшною болью въ сердц;, въ мозгу, въ жилахъ, познала высшую правду. Теперь я ужъ не могу ошибиться. Я все то-же слабое созданіе, обреченное любить фатально, безгранично, съ полнымъ самоотреченіемъ, потому что любовь для меня -- нормальное состояніе души. Но теперь я полюбила челов;ка достойнаго быть любимымъ, я прильнула моей колеблющейся душею къ тому, кто никогда не колебался. Я глубоко раскаялась въ моей первой любви, но теперь я не буду раскаиваться, потому что я нашла того, кого была обречена полюбить на всю жизнь. До сихъ поръ я только плакала надъ собой и надъ другими. Теперь я нашла надежную, тихую пристань и молю Бога не отнимать отъ меня этой радости, этой надежды. Богъ не отвергнетъ меня; вы, другъ, не можете оттолкнуть меня". Анна.
Діазъ очень внимательно прочелъ это письмо два раза. Потомъ ушелъ изъ дому и занялся своими д;лами и развлеченіями. Вернувшись домой, онъ въ третій разъ перечелъ письмо и сейчасъ-же послалъ Анн; такой отв;тъ:
"Милая Анна.
Все, что вы говорите -- очень хорошо. Но я не понялъ, когоже вы любите?
Примите мой душевный прив;тъ.
Чезаре Діазъ".
Она прочла записку и тутъ же написала:
"Люблю васъ.
Анна Аквавива"
Діазъ ц;лый день ничего не отв;чалъ и не показывался. Зат;мъ написалъ:
"Милая Анна!
Хорошо. А потомъ что?
Чезаре Діазъ".
Она была ошеломлена. Она знала, что рисковала вс;мъ своимъ будущимъ, заглушила въ себ; и отвращеніе, и стыдъ, р;шившись на такое признаніе въ любви и думала, что произведетъ на Діаза глубокое впечатл;ніе, можетъ быть, даже впечатл;ніе гн;ва, тоски, антипатіи... Она думала, что онъ напишетъ ей озлобленное письмо, или ув;домитъ ее о своемъ отъ;зд;... А вм;сто того, она получила какую-то записку не холодную и не теплую, совершенно незначительную, точно о самомъ обыкновенномъ д;л;. Ей казалось, что хуже этого исхода и быть не могло. Діазъ не былъ ни разсерженъ, ни польщенъ. Онъ остался равнодушенъ. Она трепетала отъ волненія; у него же только разыгралось любопытство. Для нея любовь опять была драмой, для него она была совершенно обычнымъ житейскимъ явленіемъ.
Чезаре Діазъ оставался неизм;ннымъ. Эта мысль все время верт;лась въ голов; Анны. Онъ былъ неизм;ненъ и передъ любовью, и передъ горемъ. Ничто не могло смутить его. Она бросилась на кровать, спрятала лицо въ подушки и зарыдала, нервно хватаясь за простыню. Она все ему сказала, а онъ остался равнодушенъ! Что же ей д;лать теперь? Она не знала. Неужели существуютъ такія ледяныя сердца, которыя не разогр;ешь никакимъ пламенемъ? Господи, что же д;лать? Что д;лать? Онъ спросилъ ее съ развязнымъ любопытствомъ: "а потомъ что"? Онъ хочетъ знать, что будетъ "потомъ", точно читаетъ романъ и скор;е заглядываетъ въ конецъ его. Что же это за челов;къ, если онъ остается равнодушнымъ даже передъ такимъ искреннимъ взрывомъ страсти, передъ такой мольбой о помощи?
Анна всю ночь прорыдала въ подушку. Ее охватило ощущеніе пустоты и холода при мысли о сердц; Діаза. И вдругъ ей показалось, что она стоитъ передъ громадной ледяной скалой; узкая, крутая тропинка ведетъ на нее между двумя ледяными ст;нами. Анна медленно взбирается по ней тяжелыми, усталыми шагами, и чувствуетъ, какъ у ней тяжел;етъ голова и захватывается дыханіе отъ холода, отъ б;лизны сн;га, отъ окружающаго безмолвія и смерти. Ей кажется, что силы ея истощаются и что ей никогда не поб;дить этого холода, этой смертельной б;лизны, этого разрушительнаго в;тра, дующаго съ горы, никогда не добраться до вершины... Больная фантазія рисуетъ Анн; замерзшую фигуру среди сн;говъ:-- в;ки посин;ли, губы тоже, руки вытянуты вдоль по т;лу. Анна узнаетъ себя, умершую раньше достиженія желанной ц;ли... Крикъ ужаса вырывается у нея изъ груди.
-- Что съ тобою? спрашиваетъ ее Лаура, проснувшись.
-- Ничего... Спи спокойно, отв;чаетъ ей Анна, все еще дрожа и закрывая рукою глаза.
Къ утру она немного успокоилась и голосъ любви прогналъ всякія вид;нія. Она чувствовала, что ея сердце преисполнено такою непоборимою любовью, которая должна, -- да, должна, -- сд;лать чудо и тронуть Діаза. Она говорила себ;, что всякій, кто любитъ свято, смиренно, съ в;рою и благогов;ніемъ рано или поздно добьется, что и его полюбятъ. Если воля одного челов;ка магнетически вліяетъ на другого челов;ка, то любовь еще сильн;е должна вліять и никто не противустоитъ ея сил;.
-- Я такъ буду любить его, думала она про себя, такъ любить, что онъ не можетъ не почувствовать силу моей любви.
Кто знаетъ? Ему уже сорокъ л;тъ, но, можетъ быть, онъ еще не испыталъ сладкихъ радостей безпред;льной любви. Н;которые мужчины оттого такъ и сильны, что всю жизнь прожили одиноко, не желая отдаться привязанности. И, можетъ быть, поздняя любовь предназначена создать имъ вторую молодость, новую жизнь, гораздо челов;чн;е, краше и ярче первой.
Въ мозгу Анны все ясн;е и ясн;е вырабатывалось сознаніе миссіи, основанной на безграничной привязанности, на самоотверженіи во имя того, чтобы Чезаре Діазъ постигъ рано или поздно всю радость взаимной любви. Ей казалось, что она избрана для этой долгой, безмолвной и упорной работы и ей разомъ стала ясна ц;ль ея существованія. Она должна любить его. Вотъ и все. Любить до гроба и даже тамъ, за гробомъ. Любить безъ притязаній, но не безъ надежды; любить съ в;рностью и самоотреченіемъ челов;ка, все отдавшаго любви; любить просто, скромно, какъ любятъ въ молодости, безъ тщеславія, безъ честолюбія; наконецъ, любить такъ хорошо, такъ сильно, чтобы онъ чувствовалъ себя въ атмосфер;, насыщенной этой любовью, чтобы онъ вдыхалъ ее съ воздухомъ, чтобы мало-по-малу онъ созналъ, что и самъ захваченъ и поб;жденъ этою любовью. Если любовь еще творитъ чудеса, то Анна добьется этого чуда. Если же н;тъ,-- она умретъ счастливая, что посвятила всю жизнь любви. Горячая в;ра охватила ее. Какая то внутренняя сила укр;пила ее и она въ энтузіазм; опять написала письмо Чезаре Діазу.
"Зач;мъ вы спрашиваете меня, что будетъ "потомъ"? Я не знаю и я не спрашивала этого у Бога, давшаго мн; счастье полюбить во второй разъ; не спрашивала я этого и у себя, въ тотъ чудный вечеръ, когда я почувствовала, что мое сердце воскресло и что я люблю васъ. Я не знаю, что будетъ "потомъ"; я знаю лишь одно, что теперь я васъ люблю. И вы должны были прочесть это и въ моихъ глазахъ, и въ моемъ голос;, и въ моихъ словахъ. Разв; вы не вид;ли, какъ съ каждымъ днемъ я становилась кротче съ вами? В;дь, прежде я была непокорная, необузданная, упрямая въ своихъ идеяхъ, нел;пая въ ощущеніяхъ и впечатл;ніяхъ, несообщительная ни въ злобныя, ни въ н;жныя минуты. И когда вы взглядывали на меня съ недов;ріемъ и презр;ніемъ, я смотр;ла на васъ высоком;рно и пренебрежительно. Но мн;, съ моей гордостью, упрямствомъ и вм;ст; съ т;мъ съ моей слабостью, пришлось пережить катастрофу первой любви. Она показала мн; всю тщету моихъ надеждъ, всю безпорядочность моихъ мыслей, всю пустоту моихъ иллюзій. И въ тотъ вечеръ, когда я возвращалась изъ Помпеи, я полюбила васъ, потому что только въ васъ есть сила и мудрость. Я не прошу васъ любить меня. Можетъ быть, вы связаны какой нибудь прошлой или настоящей любовью; можетъ быть, не хотите любить теперь и никогда не любили; можетъ быть, я вамъ не нравлюсь ни нравственно, ни физически. Что д;лается въ вашей душ;? Я не знаю. Я знаю только, что вы сильный, умный, что васъ не согнуть и не сломать, что, наконецъ, вы спокойно идете своей дорогой, съ безмятежнымъ сознаніемъ своего превосходства. Можетъ быть, вы уже любили? Можетъ быть, полюбите? Кто знаетъ! Мн; до этого н;тъ д;ла. Мн; нужно лишь одного, чтобы вы позволили мн; любить себя, чтобы вы не тяготились этимъ, не у;зжали-бы, не мучили бы меня своимъ отсутствіемъ; я хочу, чтобы вы об;щали относиться ко мн; не какъ къ воспитанниц;, не какъ къ сестр;, а какъ къ несчастной д;вушк;, отдавшей все сердце, всю жизнь любви. Успокойтесь, я ни о чемъ не буду просить васъ. Я знаю, что вы не поступитесь ни одной изъ вашихъ привычекъ ни для кого на св;т;; я знаю, что вы дорожите вашимъ образомъ жизни, знаю, что вы боитесь ст;сненій. Но для меня н;тъ ничего священн;е вашихъ желаній, вашихъ привычекъ, вашихъ мыслей. И я никогда не буду надо;дать вамъ, или ст;снять васъ. Живите, какъ вы жили до сихъ поръ. Только не забывайте, что въ одномъ изъ уголковъ Неаполя есть челов;къ, который видитъ въ васъ весь смыслъ своего существованія и не лишайте его н;сколькихъ минутъ присутствія. Я васъ люблю глубоко, н;жно и не над;юсь, что вы когда нибудь полюбите меня. Это полное отсутствіе надежды должно успокоить васъ. Я в;чно буду окружать васъ моей любовью, но вы не будете никогда чувствовать ея бремени. Я должна любить васъ съ уваженіемъ и съ благодарностью челов;ка умершаго и возродившагося вновь, и я люблю васъ такъ сильно, что изъ-за одного вашего слова пойду на смерть, пойду съ восторгомъ. Я недостойна васъ. Я признаюсь въ этомъ съ болью и, только съ отчаянія, мирюсь съ мыслью о неразд;ленной, несчастной любви. Очень в;роятно, что если бы вы были моей первой любовью, если бы я принесла вамъ въ даръ чистое сердце и нетронутыя мечты, -- въ этомъ дар; было бы для васъ н;что обаятельное. Но я руина любви. Вы стоите привязанности женщины и сильн;е, и красив;е меня. Я говорю вамъ это съ грустью, чтобы объяснить причину моей покорности, чтобы показать вамъ, какую милость вы д;лаете, позволивъ любить васъ. Я в;рю, что вы будете на столько великодушны, в;рю, что вы не захотите оттолкнуть меня, -- я уже испытала это и второй разъ не перенесу такого удара; в;рю, что состраданіе живетъ въ вашемъ сердц;, несмотря на все желаніе скрыть его".
"Разв; не вы сказали мн; дрожащимъ голосомъ, полнымъ участія, въ той темной пустой комнат; "Діомеда" "б;дная д;вочка"? Разв; не вы ласково гладили меня по голов;, пока я гор;ла въ лихорадк; по дорог; въ Неаполь? Вы пожал;ли меня, да! да! Я знаю. И за эту-то жалость я полюбила васъ. Изъ за жалости-же вы дадите мн; право любить васъ, любить до смерти, до т;хъ поръ пока душа будетъ жить, в;чно... Вотъ что будетъ "потомъ". Потомъ любовь! На всегда, на в;къ! Любовь и ничего больше. Что мн; вамъ сказать еще? Написавъ вамъ это см;лое и вм;ст; съ т;мъ кроткое письмо, я честно открыла всю мою душу передъ вами".
"Это письмо не требуетъ отв;та. Что вы должны сказать мн;? Ничего пріятнаго; а все непріятное я и сама знаю, сама предполагаю. Вы меня не любите, -- это фактъ. В;роятно, я не внушу вамъ никогда даже симпатіи; в;роятно, вы меня считаете просто см;шною. В;роятно, это письмо разсердитъ васъ и вамъ нужно будетъ все ваше терп;ніе, вся ваша доброта, чтобы выносить меня. Я не могла бы прочесть отъ васъ письма, въ которомъ было бы равнодушіе, или презр;ніе, или недов;ріе... Это было бы для меня смертнымъ приговоромъ; в;рьте: я не преувеличиваю. Не пишите мн; ничего, ни серьезно, ни въ шутку. Я боюсь. Вы, по свойственному вамъ скептицизму, можете сд;лать мн; только больно, говоря о моей любви, такъ какъ вы ее не разд;ляете и никогда не разд;лите, а, можетъ быть, даже и презираете. Вы, в;дь, не знаете, какое значеніе им;етъ для меня каждое слово, написанное вами. И потому, еще разъ умоляю васъ -- пощадите меня; смотрите на меня, какъ на челов;ка, больного умомъ и сердцемъ, котораго здоровые люди должны жал;ть. Не говорите мн; ничего, не добивайте меня, оставьте меня съ моею любовью, помните, что одно ваше слово, одинъ вашъ жестъ могутъ просто убить меня. Не сердитесь на меня; я очень страдаю и не хочу показывать этого и упиваюсь моими страданіями. Какъ я васъ люблю! Какъ сильно люблю!
Анна".
Не смотря на то, что Діазъ ожидалъ такого письма, оно все-таки заставило его призадуматься. И хотя самолюбіе сорокал;тняго челов;ка, которому достаточно было сказать два слова и ласково погладить по головк; д;вушку, чтобы внушить ей любовь, -- было польщено, хотя мужская гордость торжествовала,-- но въ глубин; души Діазъ былъ озабоченъ. Любовь Анны безпокоила его. Теперь она являлась покорной, безъ надеждъ, безъ желаній; теперь она была совершенно поглощена своимъ чувствомъ и говорила, что ничего не хочетъ, ничего не спрашиваетъ. Но можетъ ли это такъ продолжаться? Діазъ былъ челов;къ опытный и понималъ, что Анна не все сказала въ письм;, что у нея должна была скрываться какая-то мысль.
Конечно, любовь красивой двадцатил;тней д;вушки предстарляла изв;стную прелесть для его стараго изсохшаго сердца. Но, в;дь, наступитъ день, когда Анна въ силу возраста, характера и темперамента, въ силу самой любви, захочетъ быть любимой Діазомъ. Любовь требуетъ любви. Что онъ тогда будетъ д;лать, если Анна захочетъ быть любимой имъ?
Эта мысль такъ овлад;ла имъ, что гд; бы онъ ни былъ, о чемъ бы ни говорилъ, въ мозгу его верт;лись одни и т; же слова: "Берегись; она тебя любитъ и когда-нибудь захочетъ быть любимой". Это былъ фактъ; все остальное представлялось ему наборомъ словъ. Наконецъ, онъ ц;лымъ рядомъ силлогизмовъ поб;дилъ и это тайное безпокойство: в;дь, онъ ровно ничего не сд;лалъ, чтобы возбудить любовь Анны, а чувство, нич;мъ не питаемое, должно скоро исчезнуть. Анна забудетъ его. Діазъ былъ совершенно не способенъ грустить, и если что-нибудь его мучило, онъ всегда находилъ какую-нибудь формулу и ут;шался. Надо все предоставить времени, р;шилъ онъ. Анна забудетъ его. В;дь забыла же она Морелли!
Чезаре Діазъ поб;дилъ такимъ образомъ свое безпокойство, и въ глубин; его души остались только спокойная удовлетворенность, сознаніе невольной поб;ды. В;дь, онъ былъ мужчина, а быть любимымъ пріятно всякому мужчин;.
И онъ ничего не отв;тилъ Анн;. Онъ, между прочимъ, былъ врагъ любовныхъ писемъ, говорящихъ, обыкновенно, слишкомъ много и ничего не доказывающихъ, писемъ, обреченныхъ на то, что они потеряются, попадутъ въ дурныя руки и будутъ прочитаны т;ми, кто не долженъ читать ихъ. Да и что могъ онъ написать ей? Ничего. Діазъ не любилъ Анну. Она отгадала, что ему нечего сказать ей. Но чтобы выйти изъ труднаго положенія, онъ р;шилъ отправиться къ Аквавива.
Его звонокъ отозвался въ сердц; Анны. Съ той минуты, какъ она послала ему письмо, ее стали мучить сомн;нія. Она не знала, какъ приметъ его Діазъ. И она была такъ взволнована, такъ разс;янна, такъ поглощена своими мыслями, такъ далека отъ реальной жизни, что Стелла Мартини смотр;ла на нее, покачивая головою и боясь, что бол;знь Анны вернется. Лаура время отъ времени иронически усм;халась: она знала, въ чемъ д;ло.
-- Что съ нею? спрашивала Стелла у Лауры.
-- Я не знаю, спокойно отв;чала она.
Но разъ, когда ей надо;ли разспросы компаніонки, она сказала ей:
-- Мн; кажется, она влюблена.
-- Опять? спросила Стелла.
-- Да. Опять, отв;тила красавица Лаура.
-- Въ кого же?
-- Мн; не поручали говорить вамъ это, проговорила д;вушка и вышла изъ комнаты, чтобы прервать разговоръ.
Но Стелл; показалось, что ясное и спокойное лицо Лауры омрачилось при этой бес;д;. И не въ первый разъ стала она упрекать себя, что не съум;ла завоевать дов;ріе д;вушекъ, что плохо исполняетъ свой долгъ, сопровождая ихъ въ церковь, въ театръ, въ гости, сидя около нихъ во время бол;зни и помогая имъ въ хозяйств;; нужно было установить бол;е теплыя, бол;е искреннія отношенія. И она сейчасъ же посл; разговора съ Лаурой пошла въ спальню Анны. Та молилась. Стелла не хот;ла м;шать ей и скромно вышла изъ комнаты. Черезъ н;сколько времени она вошла во второй разъ, -- Анна все продолжала молиться. Стелла подошла къ ней и тихо тронула ее за плечо. Анна подняла голову и уставила на Стеллу изумленные глаза.
-- Что съ вами? Вы страдаете? Отчего вы не под;литесь со мною вашимъ горемъ? спросила Мартини, поб;ждая въ себ; сдержанность подчиненнаго челов;ка.
-- Я по своей вин; страдаю, и только Богъ можетъ успокоить меня, отв;тила Анна, вставая съ кол;нъ.
-- Опять сердечныя волненія?
-- Да...
-- И опять ваши надежды не могутъ сбыться?
-- Да. Опять.
-- Зач;мъ же, милая, вы налагаете на себя эти мученія?
-- Должно быть, такова моя участь.
-- Вы молоды, красивы, богаты... Вы должны сами распоряжаться своей судьбою. Оставьте б;днымъ и одинокимъ быть рабами грустной доли.
-- Я несчастн;е посл;дней нищей, посл;дней убогой, протягивающей руку на улиц;, воскликнула Анна и глаза ея разгор;лись лихорадочнымъ блескомъ.
-- Не говорите, вы не знаете... ласково проговорила Мартини, взявъ Анну за руки и усаживая ее.
-- Я не могу разсказать вамъ... Не могу... Это сильн;е меня, сказала Анна и въ голос; ея зазвучало неподд;льное страданіе.
-- Не разсказывайте... Не надо... Я понимаю, милая... В;дь, я для васъ простая наемница... Но я очень привязалась къ вамъ... И хочу сказать вамъ, Анна, что н;тъ неизлечимаго горя...
-- Если Богъ не поможетъ мн;, мое горе неизлечимо.
-- Только смерть близкаго челов;ка -- непоправимое горе, сказала Мартини, опустивъ голову. Вы узнаете это когда-нибудь...
-- Лучше умереть, ч;мъ жить такъ...
-- Вы дошли до такого отчаянія? разв; н;тъ и луча надежды?
-- Кажется...
-- Отъ кого же это зависитъ? Я его знаю?
Анна приложила палецъ къ губамъ въ знакъ молчанія. Раздался звонокъ. И Стелла Мартини услышала, какой раздирающій крикъ вырвалъ онъ изъ груди Анны.
-- Что съ вами? спросила она, вздрагивая.
-- Ничего, ничего... пробормотала Анна, проводя платкомъ по лицу, какъ-бы для того, чтобы разс;ять волненіе. Уйдите, пожалуйста.
-- Мн; надо васъ оставить одну?
-- Пожалуйста... Я слишкомъ взволнована... Хоть одну минуту покоя...
-- А вы придете туда?
-- Приду, приду, когда буду въ состояніи... когда успокоюсь.
Стелла Мартини тихо ушла. Въ гостиной Діазъ показывалъ Лаур; картинки иллюстрированнаго "Figaro" и оба они медленно перелистывали его. Діазъ поклонился Стелл; и спросилъ:
-- А Анна?
-- Сейчасъ выйдетъ.
-- Она здорова?
-- Такъ себ;.
-- Можетъ быть, не совс;мъ здорова? спросилъ онъ, поднимая голову.
-- Кажется... Вы увидите сами.
Діазъ опять принялся разсматривать иллюстраціи вм;ст; съ Лаурой. Стелла оставила ихъ; она хот;ла скрыть то, что чувствовала и боялась не выдержать. Пока Чезаре и Лаура д;лали свои зам;чанія на счетъ иллюстрацій, вошла Анна, безшумно с;ла у стола и, какъ всегда въ минуты безпокойства,-- стала перем;щать кольца съ правой руки на л;вую и внимательно разсматривать руки, точно вид;ла ихъ въ первый разъ, точно хот;ла прочесть на нихъ что нибудь. Никто не зам;тилъ ее и когда кончили разсматривать "Figaro", Діазъ, кладя его на столъ, сказалъ:
-- Очень мило.
-- Да, очень, согласилась Лаура.
Тогда они увидали Анну. Діазъ поклонился ей съ любезной улыбкой и спросилъ:
-- Какъ вы себя чувствуете?
-- Хорошо, отв;тила она слабымъ голосомъ.
-- Синьора Мартини сказала мн;, что несовс;мъ...
-- Это она отъ любви ко мн;... Н;тъ. Я здорова, проговорила Анна, уязвленная этой заботливостью, въ которой она увидала только сожал;ніе. Я нервна немного...
-- Это отъ погоды... отъ в;тра, объяснилъ Діазъ, становясь холоднымъ.
-- Да... отъ в;тра, повторила Анна, какъ сомнамбула.
-- Наступятъ солнечные дни и вы поправитесь...
-- Да, поправлюсь... машинально повторила Анна.
Лаура, по обыкновенію, спокойно вышла изъ комнаты. Анна сд;лала было движеніе, чтобы удержать ее и не остаться вдвоемъ съ Діазомъ, но голосъ ея прервался и рука упала на столъ. Она вся дрожала. Діазъ смотр;лъ на нее, чуть-чуть улыбаясь. Она не поднимала в;къ, не вынося ни его взгляда, ни улыбки. Конечно, онъ не могъ не вид;ть ея волненія и оно доставляло ему удовольствіе. Но онъ сказалъ себ;, что эта н;мая сцена не можетъ продолжаться, и заговорилъ, какъ бы продолжая прежній разговоръ.
-- Значитъ, вы меня любите? сказалъ онъ непринужденнымъ, веселымъ тономъ.
Она взглянула на него, не могла произнести ни слова и только жестомъ показала, что это фатально.
-- Любопытно было бы знать за что? спросилъ онъ все т;мъ же тономъ.
Она съ изумленіемъ взглянула на него и не сказала ни слова.
-- Да, за что? продолжалъ Діазъ. В;дь, по какой же нибудь причин; любятъ того, а не другого челов;ка. Скажите же мн;, за что вы полюбили меня... Можетъ быть, у меня есть какія-нибудь доброд;тели, о которыхъ я и не подозр;ваю.
Анна, вся бл;дная и смущенная, бросила на него умоляющій взглядъ. В;дь, она же просила его не шутить, не насм;хаться надъ ея любовью!
Онъ это понялъ сейчасъ-же.
-- Простите, Анна... Но у меня дурная привычка не относиться серьезно къ тому, что очень многимъ кажется серьезнымъ... Ну, не буду, если вамъ непріятны мои шутки. Но не забудьте:-- рано или поздно вы должны сказать, за что полюбили меня.
-- За то, что вы -- вы, а никто иной, тихо отв;тила она.
-- Это очень тонко и глубоко, зам;тилъ Діазъ съ легкой улыбкой, но нужны долгіе часы размышленія, чтобы понять ваши слова. И, конечно, вы всегда будете любить меня?
-- Всегда, еще тише произнесла она.
-- Могу я вамъ сказать одну непріятность? спросилъ онъ полушутя, полусерьезно.
-- Говорите.
-- Не обижайтесь... Мн; кажется, что вы немного в;треная... Правда? Годъ тому назадъ вы говорили, что любите одного челов;ка... на всегда. Сознайтесь, что теперь вы его ужъ и не помните. А еще черезъ годъ кому вы опять будете повторять это "всегда"?
Діазъ остановился. Онъ увидалъ, какъ побл;дн;ла Анна, какъ посин;ли ея губы, какъ глаза ея наполнились слезами. Его шутки чуть не довели ее до обморока. Діазъ безъ причины не д;лалъ зла никому.
-- Я васъ огорчилъ? В;дь, истина всегда горька. А, можетъ быть, это даже и не истина? Какъ хотите. Ну, улыбнитесь немного, чуть-чуть... Не думайте, что только слезы интересны... Вы милы, когда и улыбаетесь...
Анна сд;лала усиліе надъ собою и сквозь слезы улыбнулась.
-- Значитъ:-- в;чная любовь? продолжалъ онъ. И что же вы будете д;лать?
-- Только любить васъ.
-- И вамъ довольно?
-- Должно быть довольно, р;шительно произнесла она.
-- Малымъ же вы довольствуетесь... И вы всегда будете такъ скромны въ вашихъ требованіяхъ?
-- Будущее въ рукахъ Господа, отв;тила она, не р;шаясь солгать.
-- А! Вотъ объ этомъ то я и хот;лъ поговорить... Вы ждете чего-то отъ будущаго... Иначе вы бы не успокоились, вы бы даже не пережили... Будущее! То есть л;тъ черезъ двадцать! Да в;дь мн; тогда ничего не понадобится кром; могилы! В;дь, я старикъ, подумали-ли вы объ этомъ?
-- Для меня вы молоды, сказала она.
-- И долженъ полюбить васъ? Да? Вы этого желаете отъ меня? спросилъ онъ съ тонкой ироніей.
-- Я ничего не прошу у васъ... Не унижайте меня, сказала она просто и гордо.
Онъ поклонился ей, немного смущенный и, желая ут;шить ее хоть ч;мъ-нибудь, вынулъ изъ кармана красный бумажникъ, досталъ изъ него три письма и подалъ ихъ Анн;.
-- Я захватилъ ихъ съ собою, медленно началъ онъ. Письма такъ легко затерять, они такъ легко могутъ попасть въ чужія руки... А такъ какъ я знаю уже, что въ нихъ говорится, то и возвращаю... Вамъ должно быть пріятно получить ихъ назадъ.
Ему казалось, что онъ сказалъ ей что-то очень милое и любезное. Но она не протянула руки, чтобы взять отъ него письма. Ее приводила въ отчаяніе мысль, что ему даже не хот;лось сохранить у себя ея признаніе въ любви. В;дь, когда любишь -- каждое письмо драгоц;нно! И какъ ни старалась она быть готовой къ равнодушію Чезаре, оно доставляло ей невыносимыя страданія. Это отразилось на ея лиц;.
-- Какъ? воскликнулъ онъ. Вамъ непріятно получить обратно письма? Да всегда, вс; женщины требуютъ ихъ назадъ.
-- Порвите ихъ сами, пробормотала она.
-- Это подлость -- рвать письма.
-- Порвите; пожалуйста, порвите, съ грустью повторила она.
-- Какъ угодно, сказалъ онъ, порывая письма.
Она закрыла глаза. Зат;мъ проговорила съ бл;дной улыбкой.
-- Значитъ, вы меня совс;мъ не любите.
-- Не см;ю съ вами спорить, галантно согласился Діазъ.
Онъ протянулъ ей руку, прощаясь. Она посмотр;ла, какъ онъ ушелъ, встала, медленно прошла къ себ; въ спальню, с;ла на кровать, оперлась локтемъ о подушку, поддерживая голову рукой. Такъ застала ее Стелла Мартини. На видъ Анна была спокойна. Стелла заговорила съ ней; она ничего не отв;тила, точно не слышала ее. Потомъ вдругъ подняла голову и проговорила, какъ во сн;:
-- Помните, Стелла, тотъ день, когда я бросила васъ въ церкви Св. Кіары?
-- Да. Помню.
-- Ну, такъ не забудьте, что я сегодня скажу вамъ. Въ тотъ день, Стелла, я подписала себ; смертный приговоръ.
VII.
Вилла "Катерина" выходила на море. Она была построена на высокой скал;, съ которой б;локаменный Сорренто, тонущій въ цв;тущихъ апельсиновыхъ рощицахъ, спускается къ глубокому, синему морю. Покойный Франческо Аквавива очень любилъ эту виллу и далъ ей имя своей дорогой и такъ рано умершей красавицы жены. Въ продолженіи своей короткой женатой жизни онъ проводилъ зд;сь каждое л;то, начиная съ медоваго м;сяца и кончая смертью Катерины, -- такъ что б;ленькая дача, заливаемая лучами солнца и обв;ваемая горнымъ и морскимъ в;теркомъ, -- стала для него священной. Дочери его, сохранившія о матери, хотя и отдаленное, но живое воспоминаніе, и знавшія ее по разсказамъ отца, охотно пере;зжали въ виллу "Катерина". Для нихъ она была полна поэзіи воспоминаній; въ ней витала т;нь ихъ матери, точно она жила еще въ ея комнатк;, оставшейся нетронутой: бл;дно-голубая мебель, выцв;тшая отъ времени и отъ солнца, б;лое, слегка пожелт;вшее кружево, запахъ фіалокъ изъ шкафовъ и ящиковъ, -- все напоминало молодую жену и юную мать...
Не въ мрачномъ палаццо Джероломини, а именно зд;сь, въ Сорренто, въ этомъ св;тломъ и уютномъ уголку, Лаура и Анна чтили память матери и вспоминали о ней хотя и безъ остраго горя, но съ глухою тоской, потому что юность ихъ прошла безъ материнскихъ ласкъ; вспоминали ея милое личико и боготворили ее въ своемъ воображеніи. Он; каждый день входили въ комнату матери, отворяли окна, тихо ступали по бл;дно-с;рому ковру, ус;янному незабудками, трогали все, до чего когда-то касалась ихъ мать, и молились передъ образомъ Мадонны, передъ которымъ молилась юная Катерина Аквавива. Зат;мъ он; уходили, заперевъ окна и ставни, чтобы защитить бл;дно-голубую комнатку отъ жгучаго, южнаго солнца. Этотъ культъ памяти матери происходилъ какъ-то безмолвно. Лаура постоянно спокойная, но мелочная и аккуратная, хранила у себя ключи отъ комнаты и отъ шкафовъ. Анна, охваченная всегда сильнымъ волненіемъ, молчала, чувствуя на себ; весь драматизмъ ранней смерти матери и отца, оставившихъ ихъ сиротами, безъ любви, безъ поддержки. Но она любила это волненіе, любила и виллу "Катерина"; какъ только начиналось л;то, -- Анну тянуло въ это семейное гн;здышко, гд; она оставалась до поздней осени.
Посл; того, какъ она сказала о своей любви Діазу, она сейчасъ-же заговорила о Сорренто. Жизнь въ Неапол; стала для нея невыносимой. Ей казалось, что съ отъ;здомъ ея настроеніе изм;нится; она думала, что яркій св;тъ, море и тишина успокоятъ ея нервы. Когда ее спрашивали, "что съ нею?", она отв;чала, что не желала-бы оставаться зд;сь. Она такъ часто и упорно повторяла это, что и Лаура и Стелла увидали необходимость увезти ее скор;е. Неаполь заставлялъ ее слишкомъ страдать. Она совс;мъ не выходила изъ дому, не гуляла, не бывала ни въ театрахъ, ни въ обществ;; все, что ей нравилось прежде, теперь было для нея непріятно. Но вм;ст; съ т;мъ этотъ упадокъ силъ еще бол;е увеличивалъ ея привязанность и н;жность къ окружающимъ,-- она старалась улыбаться, чтобы какъ нибудь скрыть внутреннее страданіе. Она стала добрая, снисходительная, въ ней совершенно исчезли прежніе бурные порывы, такъ что ее просто не узнавали. Съ Діазомъ она была всегда сдержанно н;жна, кротка и задумчиво-молчалива. Часто она ничего не отв;чала ему и только смотр;ла на него такими вдумчивыми и грустными глазами, что только сухое и жесткое сердце Діаза могло устоять противъ нихъ;. Анна совс;мъ переродилась, стала совершенно не т;мъ пылкимъ созданіемъ, какимъ была прежде. Но каждый день, утромъ или вечеромъ, у нея находился часъ, когда она, оставшись одна со своей мыслью о любви, не могла запретить себ; -- несмотря на долгую и упорную борьбу -- написать Діазу. Письма были единственнымъ проявленіемъ сжигавшей ее страсти. Они были для нея и ут;шеніемъ и мукой. Иногда какое нибудь грустное выраженіе, написанное ею, вызывало въ ней слезы; он; застилали ей глаза, катились по щекамъ и падали на руки; она переставала писать, вставала изъ-за стола, начинала ходить по комнат;, не см;я перечитать письма. Когда она начинала писать Діазу, она вся трепетала отъ страсти, отъ восторга и румянецъ оживлялъ ея щеки; мысли б;жали быстро, неудержимо. А когда письмо было отослано по назначенію и она въ ум; перебирала его, оно казалось ей такимъ ничтожнымъ, холоднымъ, комичнымъ и въ то же время грустнымъ, что она проклинала тотъ часъ, ту минуту, когда написала его.
Чезаре Діазъ ничего не отв;чалъ ей. И что ему было отв;чать? Посл; первыхъ-же писемъ, такъ жестоко изорванныхъ имъ, она запретила ему писать себ;. Онъ этимъ и воспользовался. И каждый разъ, когда ему подавали письмо Анны, его передергивало. Они не были непріятны ему, н;тъ; только безпорядочное и неудержимое проявленіе страсти оскорбляло его идеалъ порядочности и сдержанности. Но онъ не хот;лъ спорить съ нею. Любящіе люди считаютъ себя всегда правыми и безполезно доказывать имъ, что они не правы.
И Чезаре не писалъ ей. А только когда зам;чалъ, что она впадаетъ въ отчаяніе, онъ при свиданіи дольше обыкновеннаго задерживалъ ручку Анны въ своей рук;, зная, что этотъ едва уловимый знакъ жалости и даже н;жности будетъ отм;ченъ ею сейчасъ-же; онъ зналъ, что этимъ онъ успокоитъ ее, дастъ ей жизнь и отдалитъ отъ смерти. Правда, онъ теперь гораздо р;же бывалъ у Аквавива. Когда онъ приходилъ, разговоръ не клеился; Анна молчала, сидя въ углу, точно ничего не видала и не слыхала, такъ что никакой разговоръ не вязался передъ этой живой т;нью, для которой какъ-бы не существовало ничего на св;т;, кром; ея любви. Два или три раза, когда Діазъ остался съ нею съ глазу на глазъ -- теперь они оба тщательно изб;гали оставаться вдвоемъ -- онъ говорилъ ей:
-- Что съ вами? Зач;мъ вы это д;лаете?
-- А что-же мн; д;лать по вашему? слабо спрашивала она.
-- Мн; хот;лось-бы, чтобы вы были веселая, см;ялись-бы...
-- Н;тъ, это немыслимо, отв;чала Анна, отворачиваясь, чтобы скрыть навернувшіяся слезы.
И Діазъ умолкалъ, боясь взрыва рыданій. Онъ им;лъ громадное вліяніе на нее, но и для него было невозможно добиться съ ея стороны терп;ливаго отношенія къ неразд;ленной любви. Она сама, въ первыхъ своихъ письмахъ, обманулась на счетъ своей безропотности. Ей казалось, что она способна молча переносить свою несчастную долю и таить горе, какъ многія скромныя, хорошія женщины, -- рабыни любви, семьи и долга; она над;ялась стать мученицей, находящей наслажденіе въ мученіяхъ, какъ вс; любящія женщины, мечтающія о недостижимомъ идеал;; она над;ялась жить своимъ горемъ, какъ многія женщины живутъ имъ. Но, н;тъ! Она не была создана для этого! У нея натура была жизненная и пылкая; жизнь представлялась ей со вс;ми приманками, со вс;ми прелестями, со вс;мъ очарованіемъ; ея сильный характеръ не допускалъ препятствій, не могъ сдаваться; исполненіе желаній было для нея нравственной потребностью. Ей недостаточно было только любить, плакать, писать каждый день письма и не получать на нихъ отв;та. Она хот;ла быть любимой; у нея была потребность быть счастливой. Есть женщины, которыя могутъ выносить долгіе м;сяцы горя, ц;лые года тайныхъ слезъ. Он; д;лаютъ изъ этого горя постоянное "состояніе души", не желаютъ освободиться отъ него, воздвигая бол;зненное самоотреченіе на необыкновенную высоту. Анна не была такою; она оставалась женщиной, оставалась челов;комъ и не могла поб;дить въ себ; страстной, неудержимой жажды любви.
Анна была женщиной въ широкомъ, челов;ческомъ значеніи этого слова. И хотя головой она стремилась къ высшему самоотреченію,-- но земныя узы такъ сильно сковывали ее, что она не могла освободиться отъ нихъ, какъ ни старалась подняться до самопожертвованія. И когда она поняла это, когда она сказала себ;, что умретъ, если не добьется любви,-- ее охватило отчаяніе. Она увид;ла, какъ жалка и ограничена она, что погибаетъ отъ неразд;ленной любви. И, уб;дившись, что все конечно, она написала Діазу длинное, прощальное письмо. Она не хот;ла ему писать больше, потому что это было безполезно, потому что онъ никогда не полюбитъ ее, потому что все кончено, все! Она р;шила у;хать въ Сорренто, въ виллу "Катерина", гд; мать ея любила, гд; она умерла. Она прощалась съ Діазомъ въ несвязныхъ выраженіяхъ, говорила, что хочетъ у;хать, быть тамъ, гд; н;тъ его, его добраго и жестокаго, недостаточно добраго для того, чтобы хоть немного полюбить ее, а жестокаго, конечно, безсознательно... Письмо вышло судорожное, дурно написанное, даже въ смысл; каллиграфіи.
Она уже н;сколько дней просила сестру пере;хать въ Сорренто, а въ этотъ день заговорила такъ настойчиво, что Лаура сейчасъ же согласилась. Стелла, считая долгомъ испросить согласіе опекуна, написала ему. Онъ немедленно отв;тилъ, сов;товалъ имъ сейчасъ же ;хать, такъ какъ перем;на воздуха должна благотворно под;йствовать на Анну, а ея возрастающая слабость очень заботила его. Онъ не могъ самъ придти проститься, такъ какъ былъ очень занятъ, но об;щалъ скоро явиться въ виллу "Катерина" нав;стить "милыхъ дочекъ".
Стелла не р;шилась показать это письмо Анн;. Но, видя, какъ несчастная д;вушка над;ется, что Діазъ придетъ проститься съ ней, видя, какъ она тянетъ сборы къ отъ;зду, какъ она бол;зненно ждетъ его,-- Стелла собралась съ духомъ и сказала:
-- Діазъ написалъ мн;.
-- Когда? спросила Анна, встрепенувшись.
-- Вчера... Пишетъ, что не можетъ придти проститься... Очень занятъ...
-- Конечно... занятъ... пробормотала Анна. Покажите мн; письмо.
-- Очень ласковое, сказала Стелла, передавая письмо Анн;. Она зам;тила, что руки Анны дрожали, когда она читала его.
-- Діазъ очень добрый, грустно проговорила Анна.
Он; у;хали изъ Неаполя въ посл;днихъ числахъ мая. Всю дорогу Анна была погружена въ свои мысли и ;хала точно безсознательно. Лаура говорила ей: "иди", "пойдемъ" и она повиновалась ей, какъ ребенокъ. Р;шившись у;хать изъ Неаполя, она растратила на это всю энергію и теперь чувствовала полный упадокъ силъ; ей хот;лось только покоя, хот;лось бы умереть во сн;.
Какъ только сестры прі;хали въ виллу "Катерина", он;, даже не разд;вшись, прошли въ комнату матери. Лаура открыла два окна, выходившія на море, и осв;тила комнату яркимъ св;томъ. Она, какъ аккуратная хозяйка, обошла всю спальню, посмотр;ла, н;тъ ли пыли на мебели и поправила голубые банты на пожелт;вшихъ занав;сахъ. Анна же, какъ только вошла, бросилась къ налою, встала на кол;ни на голубую подушку съ вышитымъ крестомъ и, положивъ цв;ты передъ образомъ Мадонны и миніатюрой матери, склонила голову на руки. Когда Лаура все осмотр;ла, она подошла къ сестр; и спросила ее:
-- Ты остаешься?
Та ничего не отв;тила, даже не обернулась.
-- Когда ты уйдешь, принеси мн; ключи, прибавила мудрая Минерва и ушла, притворивъ за собой дверь.
Стелла Мартини, усп;вшая уже переод;ться, шла къ ней на встр;чу.
-- А Анна? спросила она.
-- Она еще тамъ.
-- Что д;лаетъ?
-- Плачетъ, или молится, или думаетъ... Я не могла разобрать.
-- Б;дная Анна! прошептала Стелла со вздохомъ.
Эти ежедневныя, долгія пос;щенія комнаты покойной матери стали не на шутку безпокоить Стеллу. Вилла "Катерина" въ начал; л;та представляла необыкновенную прелесть; душистый садъ, веселыя св;тлыя комнаты, красивыя, нарядныя гостиныя, прекрасный видъ на море; изъ каждаго окна, со вс;хъ балконовъ можно было наслаждаться св;жими благоуханными утрами и чудными зв;здными вечерами, когда все небо трепещетъ огоньками. Анна не видала ничего своими блуждающими глазами; ее постоянно тянуло въ комнату, гд; голубая обивка почти поб;л;ла отъ солнца, гд; тонкій запахъ фіалокъ вызывалъ слезы, гд; все говорило объ угасшей молодости. Анна проводила зд;сь ц;лые часы на кол;няхъ у кровати, или сидя у окна, выходившаго на море. Иногда Стелла появлялась въ дверяхъ и звала ее.
-- Я зд;сь, отв;чала Анна, пробуждаясь.
-- Уходите. Уже поздно.
-- Сейчасъ.
Надо было звать ее два или три раза. Эти пребыванія въ комнат; матери истощали Анну. Она выходила оттуда съ ввалившимися глазами, съ бл;дными губами, съ похуд;вшимъ лицомъ.
Стелл; было ужасно жалко Анну, ей хот;лось во что бы то ни стало спасти ее и она пыталась вырвать ее изъ этого долгаго оц;пен;нія въ комнат; матери, такъ мрачно д;йствовавшей на настроеніе Анны.
-- Не оставайтесь такъ долго тамъ. Вамъ вредно, говорила она.
-- Н;тъ... Если бы вы знали, какой въ ней покой... отв;чала Анна.
-- Вы такъ молоды... Вамъ не покоя надо искать, а жизни...
-- Н;тъ бол;е цв;товъ для Маргариты, отв;чала Анна.
Стелла Мартини стала безпокоиться о ней, какъ мать, и. когда вид;ла, что ея смуглое личико становится все худ;е и худ;е, руки д;лаются прозрачными, какой то голосъ внутри ея,-- голосъ матери -- шепталъ ей, что необходимо какъ нибудь помочь этому несчастному созданію. Разъ она, желая успокоить ее, сказала ей:
-- Синьоръ Діазъ об;щалъ прі;хать сюда... Что то не ;детъ... Должно быть, мы увидимъ его къ открытію купальнаго сезона.
-- Вотъ увидите, что онъ не прі;детъ, проговорила Анна и глаза ея подернулись слезами.
-- Онъ такой добрый... Об;щалъ, -- прі;детъ.
-- Не думаю, тихо проговорила Анна.
Въ самомъ д;л; Діазъ не ;халъ и не писалъ. Прошла первая половина іюля; купальный сезонъ начался. Сорренто было переполнено народомъ; вечеромъ и ночью съ каждаго балкона, изъ каждаго окна, изъ осв;щенныхъ салоновъ гостинницъ неслись голоса и п;сни, трели мандолинъ и женскій см;хъ, -- вс; эти веселые и страстные л;тніе звуки. Анна, видя кругомъ столько молодости, красоты, здоровья, прекрасныхъ картинъ природы, еще глубже, еще сильн;е почувствовала желаніе исчезнуть. Она теперь, какъ легкая т;нь, едва бродила изъ одной комнаты въ другую. По вечерамъ, когда Лаура и Стелла отправлялись къ знакомымъ, гд; собиралась молодежь, или на аристократическія сборища въ отел; Victoria или Tramontano, Анна шла на террасу, выходившую на море, заставленную креслами, стульями, растеніями и цв;тами и устремляла глаза въ небо, гд; трепеталъ млечный путь. По морю скользили лодки, наполненныя народомъ; съ аристократическихъ яхтъ шли лучи бенгальскаго огня, тысячи голосовъ чудной л;тней ночи, вызванныхъ счастьемъ и любовью, долетали до Анны. Но она ничего не слышала и не вид;ла.
Разъ, въ воскресенье, Лаура и Стелла отправились въ "Викторію" на семейный вечеръ. Анна вышла на террасу. Лунная ночь была такъ св;тла, что можно было читать; божественная красота разлилась отъ горизонта по всему небу, отъ холма, покрытаго оливковыми и апельсинными деревьями, вплоть до самаго моря. И тутъ Анна опять почувствовала всю горечь загубленной жизни. Конечно, ея посл;дній часъ придетъ скоро, но никогда не помириться ей съ ужасной несправедливостью, постигшей ее и до самой смерти она будетъ чувствовать все горе неудавшагося существованія, изъ-за собственной-ли вины или по насм;шк; судьбы; она безмолвно склонитъ голову передъ смертью, но не примирится никогда съ роковымъ закономъ, тягот;вшемъ надъ нею. Чудная, св;тлая ночь разлилась кругомъ нея, а она, вытянувъ руки, полулежала въ кресл; съ закрытыми глазами и ненавид;ла само небо въ эти минуты.
-- Добрый вечеръ! сказалъ Чезаре Діазъ, подходя къ ней.
Она открыла глаза. Изъ ея груди не вырвалось ни одного звука. Она только смотр;ла на него съ выраженіемъ такого грустнаго счастья, что онъ сейчасъ-же подумалъ: "эта женщина меня любитъ несомн;нно". Онъ казался задумчивымъ.
-- Вы удивились, что увидали меня, Анна? спросилъ онъ, садясь рядомъ съ нею. В;дь, я об;щалъ прі;хать къ вамъ.
-- Я думала... вы забыли. В;дь, такъ легко забыть.
-- Я всегда держу слово, прибавилъ онъ.
Когда слышала она этотъ-же тонъ, этотъ-же голосъ? Во время бол;зни, когда думали, что она умретъ. Значитъ, жалость къ умирающей привела его и теперь въ Сорренто, значитъ, жалость смягчала ироническую жесткость его тона.
-- Соррентскій воздухъ не излечилъ васъ, зам;тилъ онъ, наклоняясь, чтобы разгляд;ть ее.
-- Н;тъ. Не излечилъ... Я, кажется, не выздоровлю нигд; на св;т;...
-- Д;ло въ томъ, что единственный врачъ для васъ -- вы сами, сказалъ онъ, закуривая папиросу.
Она смотр;ла на огонекъ и молчала.
-- Легко сказать, наконецъ заговорила она усталымъ голосомъ. Но вы знаете, какое я слабое созданіе... Оттого вы такъ и жал;ете меня... Я не могу излечиться, Чезаре.
Она была такъ охвачена горемъ, что и не зам;тила, какъ фамильярно назвала его по имени.
-- Вы уб;ждены?
-- Конечно. Я пыталась... То, что я испытываю, -- сильн;е меня. Меня убиваетъ эта любовь; я не могу поб;дить ее...
-- А ваши благоразумные проекты, сказалъ онъ, глядя какъ клубы дыма отъ папиросы исчезаютъ въ воздух;. А ваши стремленія къ самоотверженію, къ преданности и неразд;ленной любви... Ваше будущее, построенное на высшемъ самоотреченіи... Все это рушилось?
-- Рушилось! воскликнула она со стономъ. Все, что я писала вамъ тогда, было мимолетнымъ заблужденіемъ; весь мой планъ былъ построенъ на нел;пости. Можетъ быть, существуютъ... конечно, существуютъ, высшія натуры, которыхъ можетъ удовлетворять любовь безъ взаимности... Эти счастливыя, благородныя созданія живутъ для другихъ... А я, эгоистка, я слишкомъ много думала о себ; и умираю отъ себялюбія, отъ самомн;нія...
Она приподнялась, нервно сжимая ручки кресла и покачивая головой. Онъ бросилъ папиросу и молчалъ. Лунный св;тъ мягко разливался кругомъ.
-- Я такая земная, продолжала Анна. Какъ я молилась, чтобы отр;шиться отъ челов;ческихъ желаній, чтобы только любить васъ и больше ничего не желать... Я изнуряла себя молитвой и слезами, чтобы не думать о васъ... в;дь, вы не можете любить меня... Я лишила себя единственнаго ут;шенія -- писать вамъ, я у;хала далеко отъ васъ... Все напрасно! Зд;сь я молила и маму, и Матерь Божію, чтобы он; сняли съ меня эти земныя узы, чтобы вырвали изъ моего сердца эту жажду любви, отъ которой я умираю... Н;тъ, мн; не вняли! Стало еще хуже! Я женщина! Такая женщина, которая не можетъ возвыситься, не можетъ освободиться, и поженски хочетъ быть любима и никогда не ут;шится, что ее не любили! Никогда!
Анна снова откинула голову на спинку кресла и закрыла глаза. Діазъ молчалъ. На лбу его отразилась глубокая дума.
-- Что-же вы хотите д;лать, Анна? спросилъ онъ, выходя, наконецъ, изъ задумчивости.
-- Ничего, пробормотала она, не открывая глазъ.
-- Ничего?
-- Мн; нечего д;лать. Все кончено. Впрочемъ, ничего и не начиналось...
-- Анна, право мн; очень тяжело вид;ть, какъ вы страдаете.
-- Благодарю... Но что-же вы можете сд;лать? Я одна виновата... И я дорогой ц;ной искупаю мою вину!.. Вы вс; такіе добрые со мной! Я одна виновата, я должна и искупить.
-- Ч;мъ-же это кончится? воскликнулъ онъ, взволнованный.
-- Знаете, какой конецъ былъ-бы самый лучшій?
-- Какой?
-- Моя смерть. Подумайте только, какой покой, долгій, безконечный покой, подъ землей, въ кр;пко заколоченномъ гробу.
-- Не говорите такъ... Отъ любви не умираютъ.
-- Да... Правда... Не существуетъ смертельной бол;зни, называемой "любовь". Ни древніе, ни современные врачи не знаютъ ее, они никогда не находили ее при вскрытіи трупа. Но она, въ сущности, лежитъ въ основ; всякой смертельной бол;зни. Умираютъ быстро и медленно, отъ столькихъ причинъ, съ разными названіями, съ разными проявленіями... Но на самомъ д;л; умираютъ не отъ чахотки, не отъ анеміи, не отъ нервовъ... Умираютъ только отъ одной причины:-- оттого, что не могутъ любить, оттого что не любимы... Кто будетъ знать, отъ какой бол;зни я умерла? Докторъ напишетъ какое-нибудь ученое названіе моей смерти, чтобы объяснить сестр;, Стелл; и вамъ причину ея... Но вы-то, по крайней м;р;, будете знать, что я умерла только оттого, что вы не любили меня.
-- Успокойтесь, Анна!
-- Я спокойна... У меня н;тъ ни т;ни надежды, но, право, я спокойна... В;дь, все кончено... Чего-же волноваться?
-- Но на что-же вы над;ялись?
-- Господи! воскликнула она. Вы спрашиваете!..
Глухое рыданіе вырвалось изъ груди Анны, какъ только она вспомнила о своихъ надеждахъ быть счастливой.
-- Скажите мн;, Анна. Вы видите, съ какимъ участіемъ я спрашиваю васъ.
-- Значитъ, вы забыли, что такое любовь, если спрашиваете, на что над;ешься, когда любишь? Когда любишь, -- над;ешься на все! Съ первой же минуты, какъ я затрепетала отъ вашего голоса, какъ я взволновалась отъ прикосновенія вашей руки, какъ каждое ваше слово -- и жесткое, и ласковое, и насм;шливое, и дружеское -- западало мн; въ душу, съ той минуты, наконецъ, какъ я почувствовала, что я ваша на всю жизнь, я стала над;яться, что вы меня полюбите. Съ этого дня моей мечтой было, что вы полюбите меня такъ же горячо, такъ же сл;по, съ такою-же готовностью отдать мн; всю жизнь, -- какъ люблю васъ я. Я над;ялась на высшее счастье, -- на взаимную любовь!
-- Это было заблужденіе, тихо проговорилъ онъ, смотря на серебристое море, отражавшее лунный св;тъ.
-- Я знаю. Зач;мъ вы мн; повторяете? Да и къ чему мы говоримъ объ этомъ? Зач;мъ опять открывать рану? Не говорите мн; больше, что вы меня не любите. Я это знаю, знаю и знаю!..
-- Анна! Не мучьте себя такъ.
-- Я уже давно все знаю. Моя надежда мало по малу рушилась... Я вид;ла, какъ мы различны съ вами, какъ вы далеки отъ меня; я поняла, что вы на половину презираете меня, на половину жал;ете меня; я узнала, что въ вашей жизни есть тайны, которыхъ мн; знать не надо; я постигла, что разница въ л;тахъ и во вкусахъ ведетъ за собою и разницу въ чувствахъ... Вы мн; всячески, и вольно и невольно, высказывали, что любовь создана не для васъ, что вы никогда больше никого не полюбите, что меня вы не можете полюбить... Мой приговоръ былъ написанъ огненными буквами... И, несмотря на это, я не сдавалась. Я говорила себ;, что не можетъ же молодая, любящая женщина такъ губить и себя, и свою любовь. Мн; казалось, что есть еще путь къ спасенью, путь второстепенный, путь скромный, но съ которымъ бы я терп;ливо смирилась... Я вамъ говорила объ этой, второй мечт;.
-- Скажите еще...
-- И такъ, прежде я мечтала, что, вы мн; позволите соединить мое существованіе съ вашимъ. Зат;мъ, вторая моя мечта, скромная и простая, была, -- любить васъ вс;ми силами души, но любить молча. Жить близъ васъ, всюду сл;довать за вами, какъ в;рная т;нь; им;ть возможность ежечасно, ежеминутно представлять вамъ безмолвныя, но краснор;чивыя доказательства моей любви; им;ть возможность любить васъ такъ, чтобы всю силу этой неразд;ленной любви направлять на то, чтобы дать вамъ хоть мигъ счастья... Я мечтала прожить такъ всю жизнь, благословляя васъ до самой смерти, за вашу доброту, за то, что вы позволили мн; жить близъ васъ и мирно любить васъ... Такое отреченіе отъ всякихъ личныхъ желаній было достойно меня; достойно васъ было бы поднять несчастное созданіе до счастья постоянно вид;ть васъ, въ вашемъ дом;, носить ваше имя...
-- Вы хот;ли, чтобы я женился на васъ? спросилъ Діазъ.
-- Женой, любовницей, другомъ, рабою... Вс;мъ ч;мъ хотите... Я на все согласна... Только бы быть съ вами, только бы умереть близъ васъ.
-- В;дь, я старикъ, сказалъ онъ холодно и горько.
-- А я молодая, да умираю, Чезаре.
-- Старость -- вещь грустная, Анна. Она замораживаетъ и кровь и сердце.
-- Что-жъ такое? Я не прошу васъ любить меня. Я должна любить васъ.
-- И никогда не потребуете любви?
-- Никогда.
-- Об;щайте.
-- Я об;щаю.
-- Об;щаете вс;мъ святымъ.
-- Клянусь и Богомъ, и памятью матери и отца, и любовью къ сестр; Лаур; и самымъ святымъ, что есть въ моемъ сердц;, т. е, чувствомъ къ вамъ, клянусь вамъ: -- я никогда не потребую, чтобы вы любили меня.
-- И никогда не будете жаловаться на меня и на мою холодность?
-- Никогда... Я буду считать васъ моимъ благод;телемъ...
-- Вы позволите мн; жить, какъ мн; захочется?
-- Вы властелинъ. Распоряжайтесь и своей жизнью и моею.
-- Вы позволите мн; у;зжать, возвращаться, опять у;зжать, безъ слезъ, безъ упрековъ?
-- Я терп;ливо буду ждать счастливой минуты вашего возвращенія.
Онъ помолчалъ съ минуту, не р;шаясь сд;лать еще одинъ вопросъ. Анна, съ горящими глазами и протянутыми впередъ руками, ждала, чтобы онъ сказалъ еще что нибудь.
-- Вы не будете меня мучить ревностью? проговорилъ, наконецъ, онъ главное условіе.
-- Господи! воскликнула она, ломая руки. Неужели и это возможно?
-- Я вижу, что мучаю васъ... Я требую отъ васъ вещей не мо силамъ вашимъ... Бросимъ этотъ разговоръ...
Онъ хот;лъ встать и уйти. Анна бросилась къ нему и схватила его за руки.
-- Н;тъ... Н;тъ... Не уходите! Ради Бога, останьтесь еще минуту... Поговоримъ, выслушайте меня... Мн; не быть ревнивой?!: Не буду! Вы никогда не увидите моей ревности. Хотите, чтобы я видалась съ той, которая вамъ нравится, или которую вы любили и любите, хотите, чтобы я принимала ее, чтобы была дружна съ нею? Я сд;лаю все, что хотите. Требуйте отъ меня самыхъ ужасныхъ доказательствъ, я все перенесу!
-- Я только прошу позволенія быть свободнымъ сердцемъ, ничего больше, твердо произнесъ Діазъ.
-- Вы свободны... Какъ сегодня, такъ и всегда!
-- Выслушайте меня, Анна, и поймите. Вы должны на минуту освободиться отъ вашей личности, забыть, что вы -- вы, что вы меня любите... Обсудите только одну минуту, холодно, спокойно, настоящее и будущее. Анна! Я уже старъ, а вы молоды... И эта разница въ л;тахъ будетъ ужасна л;тъ черезъ десять, потому что я буду все идти съ горы, а вы только еще взойдете на нее.... Вы, въ вашемъ воображеніи, создали изъ меня какой-то идеалъ, вовсе не соотв;тствующій д;йствительности... Будущее нав;рно исправитъ его... Между нашими характерами и темпераментами лежитъ такая глубокая пропасть, что неизв;стно, сгладитъ ли ее будущее. И если я, признаюсь, приношу жертву, говоря вамъ все это, то и вамъ придется принести долгую и грустную жертву... Подумайте объ этомъ! Подумайте объ этой старости, о разбитыхъ иллюзіяхъ, о страшномъ разногласіи, о безмолвной жертв;... Анна! Еще есть время.
Она взглянула на него. Ее изумилъ его взволнованный тонъ, тогда какъ онъ всегда ум;лъ влад;ть собою. Онъ былъ въ самомъ д;л; взволнованъ; глубокая морщина легла на его лбу и Анна въ первый разъ прочла на немъ тайную думу. Ей показалось, что онъ, въ эту минуту, спустился со своей ледяной высоты, потерялъ свое высшее душевное спокойствіе, помогавшее ему быть поб;дителемъ въ борьб;. Ей показалось, что онъ сталъ слаб;е, но за то челов;чн;е, похож;е на живое существо, которое можетъ и страдать и плакать.
-- Анна! заговорилъ онъ опять. Отр;шитесь отъ всякаго эгоизма, отъ всякой страсти и разсудите сами, одна, долженъ-ли я исполнить ваше желаніе. Я сказалъ вамъ, грубо, жестоко, чего я требую взам;нъ моей жертвы. Я повторилъ вамъ два или три раза, насколько серьезно то, что мы д;лаемъ. Милая д;вушка! Поборите себя и разсудите сами...
Она облокотилась об;ими руками на перила террасы и опустила глаза.
-- Но отчего... медленно и тихо проговорила она, отчего вы... такой умный... такой холодный... вы, -- презирающій всякую страсть, хотите принести эту жертву? Кто уб;дилъ васъ? Кто поборолъ?
-- Вы сами сказали мн;, что васъ нельзя спасти иначе; Стелла Мартини написала мн;, что я долженъ спасти васъ; и я самъ чувствую, что обязанъ васъ спасти.
-- Значитъ, вы д;лаете это изъ жалости? спросила Анна, задыхаясь.
-- Вы сказали, уклончиво отв;тилъ онъ, не желая повторять жесткихъ словъ.
-- Богъ вознаградитъ васъ за доброту, покорно произнесла она, скрещивая руки, какъ-бы молясь.
Оба замолчали. Онъ сид;лъ, низко склонивъ голову, ожидая, что она скажетъ. Анна смотр;ла на небо, точно хот;ла въ немъ прочесть р;шеніе судьбы. Но и въ сердц;, и въ голов;, и кругомъ нея она слышала только одно и то же...
-- Что-же вы скажете, Анна? спросилъ наконецъ Діазъ.
-- Зач;мъ вы меня спрашиваете еще разъ? просто сказала она. Я васъ люблю и умру безъ васъ. Все лучше смерти, все; а вы моя жизнь.
-- Значитъ, вы моя жена, мой другъ! р;шительно проговорилъ онъ.
-- Благодарю, любовь моя! воскликнула она, бросившись предъ нимъ на кол;ни, какъ предъ образомъ.
Когда Діазъ ушелъ, она благогов;йно поц;ловала ст;ну террасы, о которую онъ опирался, поц;ловала спинку стула, гд; онъ прислонялъ голову, потомъ собрала вс; цв;ты съ террасы и н;жно прижала ихъ къ груди, потому что они слышали ея разговоръ съ Діазомъ... Прежде, ч;мъ вернуться домой, она еще разъ взглянула блестящими глазами, полными высшаго счастья, на море, на небо, на луну и, поклонившись имъ, пошла въ комнаты. Ей хот;лось поговорить съ к;мъ-нибудь. Но въ дом; вс; спали; единственная служанка, ожидавшая Лауру и Стеллу съ бала, дремала въ прихожей, Анна была совс;мъ одна, а сердце ея разрывалось отъ радости. И она, какъ б;лая т;нь, прошла по всему дому, осв;щенному луннымъ св;томъ, отворила комнату матери и вошла въ нее. Тамъ было совс;мъ темно. Анна открыла ставни и бл;дный св;тъ ворвался въ окна. Было поздно, луна вошла высоко и ея св;тъ сталъ точно еще чище, еще прозрачн;е... Анна стояла посреди комнаты, вся проникнутая радостнымъ ощущеніемъ. Она широко раскрыла глаза, чтобы ясн;е вид;ть; на губахъ появилась блаженная улыбка. Вдругъ, она увидала передъ собою, на б;лой кружевной подушк; кровати тоненькое, овальное личико, съ задумчивыми, мягкими, черными глазами, ласково гляд;вшими на нее. Она задрожала съ головы до ногъ, сд;лала три шага и упала, протянувъ руки къ подушк;.
-- Мама, милая! Ты сама поступила-бы также! прошептала она.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
I.
Анна взглянула на столовые часики, отд;ланные голубымъ бархатомъ и серебромъ -- свадебный подарокъ Чезаре; было уже одиннадцать. Въ комнату врывалось веселое апр;льское солнце, оживляя н;жные цв;та матерій и играя на бронзовой чашечк;, куда Анна вечеромъ складывала золотыя вещи, на старинной венеціанской люстр;, спускавшейся съ потолка, на серебряной рам; зеркала; оно давало жизнь гигантскимъ незабудкамъ, разсыпаннымъ по б;лому фона ковра. Было одиннадцать часовъ и Лаура,-- занимавшая дв; или три комнаты въ другомъ конц; квартиры -- прислала спросить Анну, въ которомъ часу ;хать на б;га, на Марсово поле. Анна черезъ горничную вел;ла сказать ей, что они по;дутъ сейчасъ посл; дв;надцати и что пора собираться. Анна постояла съ минуту посреди комнаты, колеблясь идти-ли ей туда, куда невольно влекло ее. Она пріотворила дверь. Маленькій корридоръ отд;лялъ ея спальню отъ комнаты мужа. Но у Чезаре былъ еще второй выходъ въ гостиную и онъ могъ уходить изъ своей комнаты и даже изъ дому, такъ что она не слышала. Она медленно прошла черезъ корридоръ и остановилась предъ дверью не для того, чтобы подслушивать, а точно не см;я постучаться. Наконецъ, она тихо стукнула два раза. Ей не отв;чали. Она никогда не осм;лилась-бы постучать во второй разъ и уже раскаивалась, что пришла надо;дать своему глав; и властелину. За дверью послышался холодный и спокойный голосъ:
-- Кто тамъ?
-- Это я, Чезаре.
-- Извини... Подожди минуту.
Онъ никогда не впускалъ ее сразу, точно ему было пріятно играть ея нетерп;ніемъ. Наконецъ, онъ отворилъ дверь. Онъ уже былъ совс;мъ од;тъ въ безукоризненномъ костюм; любителя спорта.
-- Какъ, воскликнулъ онъ, любезно наклоняясь, какъ всегда при разговор; съ женщиной, вы еще не готовы?
И онъ взглянулъ на нее съ т;мъ сдержаннымъ восхищеніемъ, какое вызывали въ немъ женская красота и симпатія. Она была такая молодая, св;жая, бодрая, въ розоватомъ капот;, съ обнаженными руками, выходившими изъ подъ широкихъ рукавовъ монашескаго покроя, съ круглой шейкой, выступавшей изъ большого отложного воротника, съ крошечными ножками, въ черныхъ туфелькахъ,-- что онъ взялъ ее за руку, привлекъ къ себ; и поц;ловалъ въ губы. Поц;ловалъ только разъ, но глаза ея засв;тились мягкимъ блескомъ и красныя губы остались полуоткрытыми. Онъ вернулся на свое м;сто у письменнаго стола и взялъ папиросу. Его холостая комната съ темною, строгою и вм;ст; съ т;мъ элегантною обстановкою, вся пропахла запахомъ табачнаго дыма, какъ обыкновенно пахнутъ комнаты курящихъ холостяковъ. Анна прис;ла на ручку кресла, обитаго кордовской кожей и посмотр;ла кругомъ. Ее всегда приводила въ восхищеніе эта громадная, немного мрачная комната, этотъ оливковый плюшъ, это оружіе, эти книги въ коричневыхъ переплетахъ. Длинная, узкая кровать съ р;зной задней спинкой -- передней спинки не было -- была покрыта старинной матеріей, ниспадавшей вплоть до стариннаго турецкаго ковра, привезеннаго Діазомъ въ одну изъ его по;здокъ на востокъ. На темной спинк;, выр;занной въ стил; Чинкве-Ченто, вис;ло распятіе изъ пожелт;вшей слоновой кости, тоже старинной работы. Все это давало строгій видъ комнат;, гд; св;тскій жуиръ предавался размышленіямъ и гд; сознаніе сказало ему, что жизнь -- вещь серьезная. Даже на письменномъ стол; было лишь немного безд;лушекъ. Только Анна, каждый день, посл; завтрака, когда мужа не было дома, ставила ему букетикъ живыхъ цв;товъ и придавала этимъ поэтическій отт;нокъ громадному строгому столу. Чезаре, по обыкновенію, относился къ этимъ цв;тамъ совершенно равнодушно; иногда онъ бралъ цв;токъ и втыкалъ его себ; въ петличку, а иногда по ц;лымъ нед;лямъ не зам;чалъ, какъ жонкили см;няли левкой, или розы появлялись на м;ст; резеды. Въ это утро у него была вд;та въ петличк; чайная роза, взятая изъ букета; Анна н;жно улыбнулась, увидя цв;токъ.
-- Въ которомъ часу надо ;хать на б;га? спросила она, вспомнивъ зач;мъ пришла въ его комнату.
-- Черезъ часъ, отв;тилъ онъ, отрывая глаза отъ книжки, куда онъ вписывалъ карандашемъ какія-то цифры.
-- Ты, в;дь, ;дешь съ нами? спросила она съ н;которымъ безпокойствомъ.
-- Д-да... Мы будемъ представлять ноевъ ковчегъ... Лучше я по;ду въ "stage"...
-- Н;тъ... По;демъ съ нами... пробормотала Анна. Тамъ... ты пойдешь, куда хочешь.
-- Конечно, сказалъ онъ, вписывая еще одну цифру.
Она любовно смотр;ла на него, сидя бокомъ на ручк; кресла и сіяя молодостью и обаяніемъ. А онъ продолжалъ высчитывать, какая лошадь должна выиграть и не обращалъ на жену никакого вниманія.
-- Ты не пойдешь од;ваться? наконецъ спросилъ онъ.
-- Да... сейчасъ, тихо отв;тила она.
Но и выйдя изъ этой комнаты, гд; даже ;дкій запахъ табаку былъ для нея пріятн;е всякаго аромата, она не переставала думать о томъ, кто занималъ вс; ея мысли и руководилъ каждымъ ея шагомъ. Пока горничная помогала ей над;вать шерстяное платье ор;ховаго цв;та, строго англійскаго жанра,-- она мучилась сомн;ніями, понравится ли оно Чезаре? Спросить его она не см;ла, а всегда старалась отгадывать его вкусы. Еще не од;вшись, она над;ла себ; на шею старинную, серебряную ладонку, гд; носила дв; записочки, когда-то полученныя ею отъ Чезаре и столь глубоко ее огорчившія. Ходя взадъ и впередъ по комнат;, она постоянно взглядывала на портретъ Чезаре, стоявшій въ платиновой рамк; на ея письменномъ стол;. Она носила на правой рук; шесть тонкихъ, золотыхъ обручей съ жемчугомъ и на каждомъ обруч; была выр;зана одна изъ буквъ, составляющихъ его имя.
Когда она завязала тонкую вуалетку кругомъ фетровой англійской шляпы и взглянула въ зеркало, ее снова охватило сомн;ніе; она не понравится ему въ этомъ простомъ туалет;, подходящемъ только къ утренней прогулк; п;шкомъ... Вошла Лаура. Она была од;та, какъ всегда, вся въ б;ломъ; мягкое, шерстяное платье и граціозно, и ц;ломудренно обхватывало ее; б;лыя перья на большой шляп; колыхались при мал;йшемъ дуновеніи; въ рукахъ у нея былъ букетикъ св;жихъ чайныхъ розъ.
-- Какъ ты мила! воскликнула Анна. Кто теб; далъ розы?
-- Чезаре, отв;тила сестра своимъ музыкальнымъ голосомъ.
-- Дай мн; одну, попросила Анна и воткнула себ; въ петличку розу, осчастливленная т;мъ, что этотъ цв;токъ принесъ "онъ" и подарилъ ея сестр;.
Лаура приняла изв;стіе о свадьб; Анны безъ радости; она ни разу не высказала своего мн;нія по этому поводу, но скептическая улыбка, столь противор;чившая ея наивному розовому ротику, часто скользила у ней по лицу; иногда она бросала какую-нибудь фразу, и въ голос; ея звучала иронія, показывавшая, что она мало говоритъ, но много думаетъ. Однако, ея спокойствіе казалось теперь чисто вн;шнимъ, потому что въ глазахъ видн;лась глубокая дума, которую не передать словами. Когда Стелла, или подруги, или Анна, говорили, что ей пора замужъ, она съ такимъ презр;ніемъ пожимала плечами, что он; тотчасъ-же умолкали. Когда разъ Чезаре шутя заговорилъ съ ней объ этомъ, она такъ осм;яла бракъ, что онъ взглянулъ на нее съ восхищеніемъ и не продолжалъ разговора. Только Анна, когда могла отд;латься отъ своей в;чной думы о Чезаре и понаблюдать за сестрой, р;шила, по чувству деликатности, что не надо при Лаур; выказывать слишкомъ много любви къ мужу; она называла себя эгоисткой, она слишкомъ много думала о себ;, о своей сл;пой любви, слишкомъ отдавалась своему чувству. Он; жили въ одной квартир; съ Лаурой, а иногда видались только за об;домъ и въ театр;. И Анна стала наблюдать за собою, чтобы не показывать своей любви къ Чезаре, т;мъ бол;е, что она чувствовала, какъ относится Лаура и къ ея увлеченію Джустино, и къ ея любви къ Діазу, и къ ея браку. Лаура никогда не сказала ни слова объ этомъ, но Анна чувствовала, что им;етъ въ ней строгаго, хоть и безмолвнаго, судью. Между т;мъ отношенія Діаза къ Лаур; стали фамиліарн;е; они говорили другъ другу "ты" и онъ выказывалъ ей всегда радушіе вм;ст; съ предупредительной любезностью, какую вызывали въ немъ всегда красивыя, молодыя женщины.
-- Когда ты вид;ла Чезаре? спросила Анна сестру.
-- Я его не видала; онъ прислалъ цв;ты мн; въ комнату.
-- Какой онъ добрый, проговорила Анна, глядя на портретъ.
-- Добрый! какъ эхо повторила Лаура.
Он; пошли въ залу ждать Чезаре. Онъ вышелъ, натягивая перчатку, не въ дух;, потому что ему приходилось въ первый разъ ;хать въ семейств; на б;га, куда онъ привыкъ ;здить холостымъ съ кружкомъ пріятелей. Всякія семейные вы;зды были втайн; противны ему, впрочемъ не на столько втайн;, чтобы это не отражалось на его настроеніи.
-- А! прелестная Минерва! воскликнулъ онъ, увидя Лауру, Какъ мы красивы! Какой весенній туалетъ!... Ну, ;демъ!
Анна ждала, не скажетъ ли онъ и ей что нибудь, но не дождалась. Онъ взглянулъ на ея англійское платье и не нашелъ его достойнымъ зам;чанія. На одну минуту вся поэзія чуднаго апр;льскаго утра померкла въ глазахъ Анны. Но на улиц; было такъ много св;та, такъ много п;шеходовъ и экипажей, вс; балконы такъ пестр;ли св;тлыми туалетами дамъ, въ воздух; было столько веселья, что Анна р;шила забыть о томъ, какъ она дурно од;та. Изъ-подъ б;лой шляпы выглядывало розовое личико Лауры; перья мягко колыхались, букетъ розъ лежалъ у нея на кол;няхъ, и Анна была счастлива, что ея сестра такая красивая, что вс; смотрятъ на нее съ восхищеніемъ.
-- Намъ будетъ чертовски жарко, сказалъ Чезаре.
-- Трибуны крытыя, мы выберемъ хорошее м;сто, зам;тила Анна.
-- Я васъ сейчасъ-же брошу тамъ, высказалъ онъ опять свою id;e fixe -- покончить какъ можно скор;е эту семейную сцену, но сейчасъ-же прибавилъ, чтобы смягчитъ свою нелюбезность: т;мъ бол;е, что я долженъ оставить свободное поле для ухаживателей Лауры... Я, какъ старикъ, ст;сняю ихъ...
Лаура улыбнулась.
-- Такъ что я предоставлю теб;, Анна, родительскія обязанности... Я спеціально рекомендую теб; Луиджи Караччіоло... спеціально!
-- Что это значитъ? озабоченно спросила Анна.
-- Ничего, милая.
-- Я думала... начала Анна и не кончила.
Поклоны и улыбки сыпались имъ со вс;хъ сторонъ. Они встр;чали множество знакомыхъ и п;шкомъ и въ экипажахъ; Чезаре внутренно злился, что занимаетъ въ коляск; третье м;сто, м;сто мужа, и съ тайной досадою раскланивался съ молодыми людьми и дамами, обгонявшими ихъ въ легкихъ экипажахъ съ звенящею упряжью. Но эта досада стала еще сильн;е, когда рядомъ съ супружеской коляской Діаза, запряженой ; la Daumont, появился "stage" Джуліо Карафа. Онъ самъ правилъ четверкой лошадей, а рядомъ съ нимъ сид;ла графиня д'Алеманья. Стройная брюнетка, съ синими глазами, была од;та въ св;тло-желтое, шелковое платье съ легкой, б;лой, кружевной накидкой на плечахъ. Въ рукахъ у нея былъ букетъ сирени, которымъ она прив;тливо помахала при вид; Діаза. И его сердце св;тскаго жуира, живущаго удовольствіемъ минуты, было уязвлено: ему казалось невыносимымъ ;хать въ этомъ буржуазномъ семейномъ экипаж;, со скромно од;тою женой, которая то бл;дн;етъ, то красн;етъ отъ его взглядовъ, не см;я спросить его о чемъ нибудь, съ Лаурой, очень миленькой, правда, но слишкомъ юной, такъ что онъ им;лъ видъ ея отца. Онъ чувствовалъ себя просто несчастнымъ отъ всего этого и хотя не сказалъ ни слова, но Анна все поняла. Глаза ея подернулись слезами. Онъ зам;тилъ это и ему стало еще досадн;е.
-- Ну, что? спросилъ онъ, холодно глядя на нее.
-- Ничего, отв;тила она, смотря въ сторону, чтобы скрыть волненіе.
Этотъ вопросъ и этотъ отв;тъ равнялись самому бурному супружескому объясненію. Между ними такихъ объясненій не бывало. Вся ихъ жизнь руководилась т;мъ договоромъ, что они заключили въ Сорренто, въ ту лунную ночь. И хотя она исполняла его съ мукою и трепетомъ, хотя этотъ способъ спасти ее представлялся ей медленной смертью -- онъ, казалось, не зам;чалъ ничего; договоръ былъ заключенъ, онъ честно исполнялъ его, она должна была исполнять то же. Но внутри себя онъ въ тысячный разъ раскаивался въ своемъ поступк; и проклиналъ свое великодушіе. На сколько эта слабая и безумная женщина казалась ему хитр;е и ловче такого благоразумнаго и спокойнаго челов;ка, какъ онъ!
Всю почти дорогу до Марсова поля они молчали. Когда ихъ обогналъ Луиджи Караччіоло въ легкомъ экипаж; съ парою лошадей, запряженною гусемъ, Діазъ воскликнулъ:
-- Какой красавецъ!
-- Очень элегантный! зам;тила Лаура.
Она всегда свободно высказывала свое мн;ніе о молодыхъ людяхъ.
-- Теб; онъ нравится? Да? спросилъ ее съ усм;шкой Діазъ.
-- Нравится, отв;тила Лаура также свободно и также равнодушно, какъ всегда.
-- Жаль, что онъ никогда не нравился Анн;, проговорилъ Діазъ съ какой то загадочной ироніей.
-- Я ненавижу красивыхъ юношей, отв;тила Анна.
-- Ты бы не была такимъ страстнымъ созданіемъ, если бы не ненавид;ла того, что вс; другіе любятъ. У насъ въ семь;, Лаура, есть страстный челов;къ! насм;шливо прибавилъ Діазъ.
-- Да! подтвердила жестокая сестра.
Анна слегка улыбнулась и еще разъ все кругомъ нея утонуло во мрак; и въ холод;. Она желала только одного, чтобы какъ можно скор;е до;хать до Марсова поля, чтобы скор;е окончилась эта мука для вс;хъ. И Анна стала пристально гляд;ть кругомъ, точно вид;ла что-то, чего другіе не зам;чали. Именно въ эту минуту они перес;кали красивую, поэтичную дорогу, ведущую на кладбище. Голосъ горя, живущій во вс;хъ глубокихъ и сантиментальныхъ натурахъ, шепнулъ Анн;, ;дущей въ міръ веселья, роскоши и нарядности: "блаженны умершіе"!
При въ;зд; на б;говой кругъ, они встр;тили еще два или триизнакомыхъ экипажа, графиня д'Алеманья еще разъ поклонилась имъ, мило улыбнувшись Анн; Діазъ и Лаур; Аквавива.
Анна отв;тила едва зам;тной улыбкой, а Лаура холодно и серьзно поклонилась.
-- Теб; не нравится графиня? спросилъ ее Чезаре, пока они шли въ членскую бес;дку.
-- Совс;мъ не нравится, коротко отв;тила Лаура.
-- Напрасно, зам;тилъ онъ, пытливо вглядываясь въ ея глаза.
-- Можетъ быть, но мн; она антипатична, настаивала упрямая д;вушка.
-- Н;тъ, она симпатичная, слабымъ голосомъ проговорила Анна.
Членская бес;дка была уже почти полна. Чезаре нашелъ два м;ста впереди, усадилъ своихъ дамъ и отдалъ имъ бинокли, накидки и зонтики съ терп;ніемъ и любезностью неаполитанскаго мужа. Зат;мъ весело спросилъ Анну:
-- Вамъ хорошо?
-- Отлично.
-- Я вамъ больше не нуженъ?
-- Н;тъ.
-- Я вернусь къ третьему б;гу... Пойду играть... До свиданья, сказалъ онъ и ушелъ легкой походкой освободившагося челов;ка.
Анна вид;ла, какъ онъ вошелъ въ кругъ и направился къ в;самъ. Она перегнулась черезъ барьеръ, сл;дя за мужемъ, и увидала, что Луиджи Караччіоло пробирается къ ихъ трибун;. Діазъ скрылся тамъ, гд; собрались мужчины и женщины и гд; букмекеры выкрикивали котировку.
Т;мъ временемъ Луиджи, раскланиваясь направо и нал;во, останавливаясь съ пріятелями, см;ясь и показывая свои б;лые зубы, пробирался впередъ съ безпечнымъ видомъ совершенно спокойнаго челов;ка. Но внимательный наблюдатель могъ бы зам;тить, что онъ нам;тилъ себ; ц;ль, къ которой терп;ливо направлялся. И въ самомъ д;л;, вскор; онъ какъ бы случайно оказался около Анны и Лауры.
-- Чезаре бросилъ васъ? спросилъ онъ, какъ бы шутя.
-- Онъ тамъ... Пошелъ играть... Скоро вернется, сказала Анна, опуская глаза.
-- Играть съ графиней д'Алеманья, прибавила Лаура, улыбаясь порочной улыбкой, столь противор;чащей невинному выраженію ея лица.
-- Ну, такъ не скоро вернется! проговорилъ Луиджи, усаживаясь. Анна молчала. Она играла черепаховой лорнеткой, на которой блест;лъ брильянтовый вензель и внимательно смотр;ла на б;говой кругъ. А тамъ, внизу, подъ яркимъ солнцемъ, весело волновалась толпа и гулъ голосовъ поднимался къ лазурному небу.
-- Вы никогда не видали б;говъ? спросилъ Луиджи своимъ звучнымъ и мягкимъ голосомъ.
-- Н;тъ. Никогда, отв;тила Анна.
-- Довольно тоскливое зр;лище...
-- Красивая картина... Много народу... сказала Анна.
-- Толпа всегда все украшаетъ, произнесъ онъ съ тою глубокомысленностью, съ какою говорилъ самыя простыя вещи.
Лаура не интересовалась ихъ разговоромъ. Она въ бинокль внимательно смотр;ла внизъ.
-- Вонъ Чезаре! вдругъ произнесла она.
Въ самомъ д;л;, Діазъ медленно шелъ рядомъ съ графиней д'Алеманья; за нами сл;довали ея два кавалера. Чезаре говорилъ съ графиней оживленно, но не черезъ-чуръ, съ т;мъ чувствомъ м;ры, которое его не покидало никогда; проходя подъ членской бес;дкой, онъ поднялъ голову и любезно поклонился жен; и сестр;. Анна отв;тила съ искусственной, утомленной улыбкой, а Лаура точно случайно откинулась назадъ, чтобы не отв;чать на поклонъ. Луиджи, сд;лавъ видъ, что ничего не зам;тилъ, обратился къ Анн;:
-- У васъ прелестный туалетъ сегодня... Очень кстати...
-- Вы находите? спросила Анна, взглянувъ на него съ благодарностью.
-- Да. Я предпочитаю эти англійскія платья. По моему, наши дамы не ум;ютъ од;ваться, являясь на б;га чуть не въ бальныхъ туалетахъ... Это не элегантно.
Онъ взялъ со стула зонтикъ Анны и медленно сталъ гладить его серебрянную ручку; на ней были выр;заны какія то слова. Онъ прочелъ ихъ.
-- Attendre pour atteindre... Это вашъ девизъ? спросилъ онъ.
-- Да.
-- И никогда не было другого?
-- Никогда.
-- Мудрое изреченіе! зам;тилъ онъ. Правда, кто ум;етъ ждать, тотъ всего добьется...
-- Н;тъ. Не всего, не всего! грустно пробормотала она.
Она опять св;силась черезъ барьеръ и увидала мужа рядомъ съ графиней д'Алеманья, съ Джуліо Карафа и Марко Паліано. Они шли назадъ, но на этотъ разъ Чезаре даже не поднялъ головы, чтобы взглянуть на трибуну, и Анна откинулась, бл;дная, молчаливая, съ грустнымъ выраженіемъ лица.
-- Не всего! повторила она еще разъ, не видя и не слыша ничего кругомъ.
Вдругъ раздались рукоплесканія. Второй б;гъ, самый интересный, кончился и поб;дителемъ оказался общій фаворитъ -- лошадь неаполитанской конюшни. Кругомъ букмекеровъ собралась толпа.
-- Чезаре, должно быть, выигралъ, онъ все говорилъ объ Amarilli, сказала Лаура, съ полнымъ интересомъ сл;дившая за б;гами.
-- Его обычай поб;ждать, проговорилъ Луиджи.
-- Не даромъ его зовутъ Цезаремъ! гордо зам;тила Анна.
-- И какъ у знаменитаго Цезаря, у него поб;ды начинаются посл; сорока л;тъ... Даже поб;да надъ алеманами...
И сказавъ эту двойную насм;шку, онъ всталъ и ушелъ, мысленно р;шивъ скоро вернуться. Онъ всегда уходилъ, сказавъ что нибудь остроумное, чтобы оставить изв;стное впечатл;ніе. Онъ былъ не глупъ, но весь данный ему Богомъ умъ направлялъ на удовлетвореніе своихъ стремленій къ любви, къ удовольствіямъ, къ удовлетворенію тщеславія. Отказъ Анны, въ которую онъ былъ серьезно влюбленъ, сначала очень огорчилъ его; потомъ осталось только чувство оскорбленнаго самолюбія и неизм;нной симпатіи къ ней, не желавшей знать его. И онъ сталъ прим;нять къ ней свою обыкновенную методу ухаживанія за женщинами.
Анна была такъ далека это всего этого! Съ того дня, какъ она полюбила Діаза, зав;са опустилась между ею и вс;мъ остальнымъ міромъ. Изъ всего разговора съ Луиджи она запомнила только одну его фразу объ ея плать;, потому что она попала въ одно изъ ея больныхъ м;стъ этого дня; но кто бы ни сказалъ ей ее,-- она была бы одинаково благодарна. Теперь она безпокоилась, почему не начинается третій б;гъ, совс;мъ не интересный для нея, хотя она и им;ла видъ, что сл;дитъ за вс;мъ, и даже давала объясненія т;мъ, кто сид;лъ сзади нея. Вдругъ около нея появился Чезаре; онъ взошелъ по другой л;стниц; и она не ожидала его.
-- Теб; нравится все это, Анна? любезно спросилъ онъ, чтобы загладить свое долгое отсутствіе.
-- Да. Очень...
-- А теб;, Лаура?
-- Очень нравится, холодно отв;тила она.
-- Не хочешь-ли пройти къ в;самъ?
-- Хорошо, сейчасъ же согласилась Лаура, беря б;лую накидку и зонтикъ.
-- Я не могу свести тебя, это выйдетъ см;шно, сказалъ Чезаре жен;, смотр;вшей на него грустными глазами.
Анна была очень огорчена. Она такъ ждала его прихода. И когда они ушли съ сестрой, у нея страшно сжалось сердце, и ей показалось, что она умираетъ; она ухватилась за барьеръ, чтобы не упасть. И среди этого бол;зненнаго полузабытья ей стало ясно одно: онъ правъ. Она, она сама не выдерживала заключеннаго договора, прося, желая, требуя того, чего онъ не могъ дать ей, о чемъ прямо заявилъ, что никогда не дастъ ей. В;дь, она сама тогда такъ подло -- да, подло -- согласилась на этотъ договоръ. Она сама приняла несчастныя условія, оскорблявшія и ея любовь, и чувство деликатности, и самолюбіе и достоинство! Она поняла всю свою требовательность и несправедливость, поняла, на какомъ она опять ужасномъ пути, и на этотъ разъ уже непоправимо; поняла, что она принадлежитъ къ категоріи т;хъ женщинъ, которыхъ современные мужчины называютъ экзальтированными, или по просту скучными; поняла, что и Чезаре она внушаетъ не ненависть, не презр;ніе, а просто скуку. И ненависть, и презр;ніе -- чувства все-таки крупныя, а въ скук; есть что-то унизительное и оскорбительное. Думая все это, Анна, охваченная безграничной печалью, откинулась на спинку стула. Ей хот;лось ничего не вид;ть, но она смутно слышала веселые крики кругомъ, слышала, что внизу болтали и см;ялись и что вокругъ нея мужчины и дамы, встр;тившіеся какъ бы случайно, весело бес;довали между собою. Можетъ быть, н;которые изъ нихъ любили глубоко и ихъ любовь стоила имъ многихъ слезъ; другіе шли по пути къ горю и смерти, третьи отдавались мимолетному увлеченію. Но теперь вс; они, въ этотъ яркій апр;льскій день, въ этой св;тлой, ласкающей обстановк;, на воздух;, среди роскоши и изящества, были опьянены радостью и см;ялись безъ конца. Конечно, см;ялись и тамъ, гд; скрылась б;лая фигура Лауры; мудрая и красивая Минерва улыбалась, улыбался также и Чезаре. Одна Анна чувствовала себя одинокой, затерянной на этомъ праздник;. Зач;мъ она прі;хала сюда, гд; вс; кругомъ счастливы или считаютъ себя счастливыми, -- что, въ сущности, одно и то же? Отчего она не осталась дома, у себя въ комнат;, молиться Богу, чтобы онъ перед;лалъ ея сердце, дававшее только страданія и ей и другимъ?
-- Вы одн;? раздался около нея голосъ Луиджи Караччіоло. Она растерянно взглянула на него, точно не узнавая его.
-- Одна! наконецъ, сказала она сама себ;.
-- Что съ вами? спросилъ онъ ласковымъ тономъ.
-- Что можетъ быть со мной? Мн; просто скучно. А кто скучаетъ, тотъ нагоняетъ скуку и на другихъ, грустно проговорила она.
-- Давайте скучать вм;ст;, синьора Діазъ. Это будетъ превесело... Я всегда хот;лъ скучать вм;ст; съ вами. Вы знаете...
Она знакомъ показала, что не хочетъ вспоминать прошлаго.
-- Вы и теперь отказываетесь? Какое упрямство!
Анна, чтобы не отв;чать ему, взяла лорнетъ и стала смотр;тьна б;говой кругъ.
-- Если вы хотите такъ третировать меня, лучше прогоните, пробормоталъ онъ и въ голос; его послышалось волненіе.
-- Трибуна свободна, сказала она.
Ее мучила мысль, что придетъ мужъ, и подумаетъ, что ее занимаетъ эта бес;да съ Луиджи.
-- Да вы Домиціанъ въ юбк;! воскликнулъ онъ полу-шутливо, полу-грустно. Вы -- женщины -- ужасны! Когда вы не выносите кого-нибудь, вы прямо уничтожаете его.
Анна не слышала, а если и слышала, то не поняла. Слова Караччіоло неясно жужжали около ушей, не проникали въ сознаніе. Онъ хорошо вид;лъ, что она думала о другомъ, и вспомнилъ то время, когда мечталъ жениться на ней и не могъ узнать тайны ея прошлаго. И теперь въ ней таилась какая-то страсть. Правда, весь Неаполь говорилъ, что она была до безумія влюблена въ своего опекуна и насильно женила его на себ;, но мужчина никогда всец;ло не в;ритъ любви женщины къ другому мужчин;. Караччіоло смотр;лъ на Анну и, хотя онъ не былъ фантазеромъ, ея лицо ему показалось лицомъ сфинкса, холоднымъ и непроницаемымъ, но т;мъ не мен;е таящимъ въ себ; страстную тайну.
-- Вы слишкомъ высоки для меня, искренно добавилъ Караччіоло. Заставить васъ спуститься до моего уровня и невозможно, и недостойно; подняться же мн; до васъ просто немыслимо.
-- Вы ошибаетесь, проговорила она, не смотря на него, точно отв;чая голосу собственной сов;сти, я совс;мъ не высшее существо, я -- женщина, я челов;къ, я земная, какъ и вс; другія... бол;е вс;хъ другихъ...
-- Такъ почему же вы страдаете?
-- Потому что любовь очень горька...
Кругомъ зашум;ли. Б;га окончились. На полу-опуст;вшихъ трибунахъ собрались группы, чтобы ;хать вм;ст;. Анна встала, и посмотр;ла, не идетъ-ли мужъ. Черезъ минуту онъ показался вдали подъ руку съ Лаурой; она шла красивая, розовенькая, съ блестящими глазами и нервно нюхала полузавядшій букетъ розъ.
-- Ты оставляешь жену въ самомъ ужасномъ одиночеств;, Чезаре! сказалъ, см;ясь, Караччіоло.
-- Я былъ уб;жденъ, что ты придешь разд;лить его; ты такой в;рный другъ мой! отв;тилъ, также см;ясь, Чезаре, сходя съ трибуны подъ руку съ Лаурой, тогда какъ Анна шла съ Караччіоло.
-- Во всякомъ случа;, я это сд;лалъ не для того, чтобы оказать услугу теб;, зам;тилъ Луиджи, переходя тоже въ св;тскій, легкомысленный тонъ.
-- Я знаю твою честность, Луиджи, иронически прибавилъ Діазъ.
-- Даже и въ этомъ ты мой учитель, отв;тилъ Караччіоло, наклоняясь съ преувеличеннымъ почтеніемъ.
Об; дамы ничего не говорили, а только улыбались, какъ бы участвуя въ разговор;. Анна была счастлива, что вид;ла опять Чезаре, что ;хала съ нимъ, что они возвращались домой. Онъ былъ доволенъ т;мъ, что побывалъ въ привычной ему обстановк; и забылъ скуку семейной жизни; онъ былъ веселъ и не скрывалъ этой веселости, шутилъ съ Караччіоло, съ Лаурой и даже съ Анной, что уже было верхомъ благодушія... Найти экипажъ было не легко, но Чезаре, примиренный съ жизнью, относился терп;ливо и къ этому. Караччіоло даже и не искалъ своего экипажа и до конца оставался учтивымъ кавалеромъ. Оба они помогли Анн; и Лаур; с;сть въ коляску и Чезаре, не входя въ нее, сталъ укладывать, съ заботливостью образцоваго мужа, шали и бинокли. Зат;мъ онъ захлопнулъ дверцу и сказалъ кучеру, оставаясь на м;ст;:
-- Ступай домой!
-- А ты не ;дешь съ нами? тихимъ голосомъ спросила Анна.
-- Н;тъ. Мн; есть м;сто въ "stage" Карафа. Мы прі;демъ въ Неаполь скор;е васъ...
-- Это превесело ;хать въ "stage", сказалъ Караччіоло, пожимая руки дамамъ и прощаясь съ ними.
-- Мы будемъ об;дать поздно? спросила Анна.
-- Меня об;дать не ждите... Я ;ду къ графин; д'Алеманья.
-- Хорошо... отв;тила Анна.
Во всю дорогу сестры не обм;нялись ни однимъ словомъ. Об; он; были бл;дны, серьезны и, казалось, совершенно не вид;ли ничего, что д;лается кругомъ.
Когда он; прі;хали домой, Анна медленно вошла по л;стниц;, останавливаясь на каждой ступеньк;, точно ей не хватало дыханія. Лаура шла впередъ и поджидала ее.
-- Мы увидимся за об;домъ, пробормотала Лаура въ прихожей, уходя на свою половину.
-- Я не приду... У меня голова болитъ... отв;тила Анна.
Наконецъ, она осталась одна. Она сдернула шляпу, порвала вуаль, кинула на полъ зонтъ и платокъ и, бросившись въ кресло, разразилась слезами и рыданіями. На маленькомъ столик;, портретъ Чезаре насм;шливо улыбался цв;тамъ, поставленнымъ передъ нимъ, какъ передъ образомъ. Она подняла глаза и увидала его красивое, благородное лицо, помятое годами, и см;явшееся, казалось, и надъ любовью, и надъ жизнью. Въ сердц; ея опять вспыхнула страсть, она взяла портретъ и, ц;луя его и обливая слезами, повторяла:
-- Милый! Милый! зач;мъ ты это д;лаешь? Я такъ люблю тебя, а ты меня убиваешь!..
Часы шли, а она и не зам;чала ихъ. Ее спрашивали, не надо ли ей св;ту, она сказала "н;тъ", ей хот;лось полной темноты. Вдругъ она увидала высокую, б;лую фигуру, закрывавшую рукою пламя св;чки. Лицо Лауры было осв;щено снизу и такъ изм;нилось, что Анна, выйдя изъ оц;пен;нія, съ трудомъ узнала ее. Сестра поставила св;чку и наклонилась къ Анн;. Только тутъ и въ первый разъ въ жизни Анна увидала слезы въ глазахъ Лауры и вм;сто того, чтобы получить ут;шеніе отъ нея, она сама грустно спросила ее:
-- Ты плачешь? Ты? О чемъ?
-- Такъ, отв;тила Лаура, съ безотраднымъ жестомъ.
И об; он; залились слезами.
II.
Какъ-то Чезаре, возвратясь домой къ шести часамъ, былъ въ очень хорошемъ настроеніи. За об;домъ онъ расхваливалъ кушанья, что было в;рнымъ признакомъ хорошаго расположенія духа, ;лъ съ аппетитомъ и разсказывалъ очень много разныхъ исторій, приберегаемыхъ имъ для такихъ хорошихъ дней. Онъ шутилъ съ Лаурой и Анной, и даже сд;лалъ жен; н;сколько комплиментовъ по поводу ея туалета, над;таго ею въ первый разъ. Его веселость сообщилась Анн; и Лаур;. Анна смотр;ла на него н;жными и покорными глазами, любовно прикованными къ Чезаре, и каждый разъ какъ онъ улыбался, улыбалась по отраженію и она, точно у нея не было уже личной жизни. Лаура, хотя говорила мало, но на лиц; у нея было то оживленіе, какое зам;чалось у нея уже съ н;котораго времени. Она кивала головою, соглашаясь съ т;мъ, что говорилъ Чезаре. Посл; об;да вс; они перешли въ салонъ Анны. Былъ пріемный день синьоры Діазъ, когда знакомые и друзья приходятъ поочередно посид;ть съ ней. Чезаре, увидя множество цв;товъ въ комнат; (это было въ іюн;, ровно черезъ годъ посл; Соррентскаго разговора) и серебряный самоваръ на стол;, спросилъ жену:
-- У тебя гости сегодня вечеромъ, Анна?
-- Кто нибудь зайдетъ... А, можетъ быть, и никого не будетъ...
-- Вотъ отчего ты такъ нарядилась!
-- А ты думалъ, что для тебя, Чезаре? пошутила Лаура.
-- Я самонад;янъ, а вс;мъ самонад;яннымъ людямъ приходится разочаровываться... Пари держу, что придетъ Караччіоло, твой в;рный Караччіоло!...
-- Не знаю... равнодушно отв;тила Анна.
-- Притворяешься, Анна! продолжала шутить Лаура.
-- Притворяешься, притворяешься! повторилъ, см;ясь, Чезаре. Я уб;жденъ, что упорная преданность Караччіоло тебя тронула... Онъ очаровательный... И любитъ тебя, кажется, уже л;тъ сто...
-- Не шути такъ, Чезаре, мучительно проговорила Анна.
-- Лаура! Видишь: она сконфузилась.
-- Да... Правда! подтвердила Лаура.
-- Какіе вы злые оба! ц;ломудренно произнесла Анна.
Они собрались въ углу гостиной; около черной, атласной кушетки, гд; обыкновенно сид;ла Анна, были наставлены всевозможные кресла, стулики, столики и скамейки. Чезаре, съ блаженнымъ видомъ хорошо пооб;давшаго челов;ка, развалился въ кресл;. Лаура на низкой табуретк; играла б;лыми кистями шнурка, стягивавшаго по таліи ея б;лую, почти монашескую одежду. Анна на своей кушетк; съ длиннымъ шлейфомъ, окутывавшимъ ея ноги, нервно кусала стебелекъ цв;тка. Чезаре открылъ ящичекъ изъ русскаго серебра и шутя предложилъ дамамъ папиросы.
-- Ты знаешь, что я не курю, отв;тила Лаура.
-- Отчего не научишься?
-- Дымъ портитъ зубы...
-- Ты права, прекрасная Минерва! А ты, Анна?
-- Я тоже не курю, отв;тила она, съ скромной улыбкой.
-- Ты должна научиться... Къ теб; пойдетъ: -- ты брюнетка, у тебя испанскій типъ, "papelitos" дополнитъ его...
-- Ну, я начну курить, сейчасъ же согласилась она.
-- Т;мъ бол;е, что дымъ успокаиваетъ нервы. Ты не пов;ришь, какъ онъ притупляетъ... Ничто такъ не прогоняетъ какія нибудь мелкія непріятности...
-- Тогда дай мн; папиросу, сейчасъ же сказала она.
-- У тебя есть мелкія непріятности?
-- Можетъ быть!
-- А у тебя, Лаура?
-- У меня н;тъ ни мелкихъ, ни крупныхъ...
-- Кто можетъ похвастать, что никогда въ жизни не плакалъ? грустно сказала Анна.
-- Если мы углубимся въ сантименты, я уйду часомъ раньше...
-- Н;тъ... Н;тъ... Не уходи, проговорила Анна.
-- Я долженъ теб; напомнить, что, в;дь, намъ нужно всю жизнь прожить вм;ст;, иронически зам;тилъ Чезаре, сбрасывая пепелъ съ папиросы.
-- Всю жизнь и посл;... задумчиво прибавила Анна.
-- Даже и посл;? Это что-то глубокомысленно! Я обдумаю это, пока буду од;ваться.
-- Куда ты? разс;янно спросила она.
-- Надо, неопред;ленно отв;тилъ Чезаре, вставая.
-- Почему ты не останешься? осм;лилась попросить она.
-- Не могу... Мн; нужно...
-- Хоть возвращайся поскор;е, сказала она, забывъ о присутствіи сестры.
-- Скоро... хорошо... отв;тилъ онъ, посл; н;котораго колебанія.
-- Я жду тебя, Чезаре, настойчиво повторила Анна.
-- Хорошо... Прощай.
Онъ ушелъ. Лаура прослушала разговоръ супруговъ съ полузакрытыми глазами; она кусала себ; губы и не проронила ни слова. И каждый разъ, когда сестра и зять ласково говорили между собою (правда, что Чезаре только отв;чалъ на ласку Анны) -- Лаура или принимала выраженіе статуи, которая ничего не чувствуетъ, ничего не видитъ, ничего не слышитъ, или безшумно выходила изъ комнаты. Иногда Анна зам;чала на ея губахъ какую-то насм;шливую улыбку, составлявшую контрастъ съ невиннымъ выраженіемъ ея лица. Въ этотъ вечеръ, когда Чезаре ушелъ, сестры посид;ли н;сколько минутъ вм;ст;, но об; он; были слишкомъ поглощены глубокими думами, чтобы могъ завязаться какой нибудь разговоръ. Анна полулежала на кушетк; и, закинувъ голову на сложенныя руки, смотр;ла въ потолокъ. Лаура сид;ла на низкой скамеечк;, завязывая, развязывая и снова завязывая б;лый шнурокъ пояса, точно хот;ла порвать его.
-- Я ухожу... Прощай, вдругъ сказала она.
-- Отчего ты уходишь, Лаура? спросила Анна, очнувшись отъ мыслей.
-- Зач;мъ мн; оставаться? Сейчасъ придетъ кто нибудь...
-- Именно для этого и останься... Поможешь мн; перенести гостей.
-- Н;тъ, это выше моихъ силъ, холодно отв;тила б;ленькая Минерва. Къ тому-же... в;дь, придутъ къ теб;, милая.
-- Мы и тебя выдадимъ замужъ, пошутила Анна.
Она все еще оставалась въ хорошемъ настроеніи, потому чтоЧезаре былъ веселый, потому что об;щалъ скоро вернуться.
-- Прощай, сказала Лаура и встала.
-- Что-же ты будешь д;лать?
-- Немного почитаю, потомъ засну.
-- А что ты читаешь?
-- Le mot de l'enigme Полины Кравенъ.
-- Мистическій романъ?.. Ты, кажется, собираешься въ монахини.
-- Можетъ быть... Прощай.
Анна тоже взялась за книгу. Она перечитывала Адольфа Бенжамена Констана, котораго нашла какъ-то на письменномъ стол; мужа. Она уже два или три раза перечла эту ужасную исторію душевнаго безсилія, и опять ее тянуло къ ней. Но ей не дали читать. Пришелъ кое-кто изъ знакомыхъ, и Анна въ этотъ вечеръ задержала гостей дольше обыкновеннаго, чтобы время до возвращенія Чезаре прошло незам;тн;е. Когда посл;дній гость ушелъ, уже было поздн;е одиннадцати.
-- Больше никто не придетъ, подумала Анна.
Но иногда кто нибудь изъ друзей, возвращаясь изъ театра или изъ клуба и видя св;тъ въ окнахъ синьоры Діазъ, заходилъ нав;стить ее. Она не была въ большой мод;, потому что не вошла еще въ св;тскій водоворотъ, но кругомъ ея былъ какой-то неопред;ленный ореолъ романа, мало-изв;стной исторіи, им;вшей прелесть тайны; вс; знали, впрочемъ, что она была такъ влюблена въ Чезаре Діаза, что хот;ла даже умереть; вс; знали, что онъ, изъ-за внушенной имъ страсти, разстался со своей свободой. Подобные разсказы придаютъ всегда что-то симпатичное ихъ героинямъ, такъ что, хотя Анна и не была въ мод;, около нея уже составился кругъ людей, относящихся къ ней искренно и дружески, на сколько это допускаютъ св;тскія условія.
-- Ужъ поздно... Никто больше не придетъ, опять подумала Анна.
Но она ошиблась. Лакей доложилъ о Луиджи Караччіоло. Молодой челов;къ былъ во фрак;, съ цв;ткомъ ландыша въ петличк;.
-- Откуда вы? спросила Анна съ т;мъ любезнымъ любопытствомъ, которое не заключаетъ въ себ; настоящаго интереса.
-- Изъ Санъ-Карло, отв;тилъ онъ, садясь на низенькую скамейку, близъ кушетки, куда она снова с;ла.
-- А что давали?
-- Гугеноты... Все ихъ-же!
-- И все такая-же прелесть! задумчиво пробормотала она.
-- Помните, спросилъ онъ своимъ ласковымъ голосомъ, в;дь давали тоже Гугеноты въ тотъ вечеръ, когда я былъ представленъ вамъ?
-- Да... Я помню этотъ вечеръ, сказала она, ставъ разомъ грустной.
-- Какъ я не понравился вамъ тогда? А? Я только и могу сравнить съ т;мъ прекраснымъ впечатл;ніемъ, какое вы произвели на меня.
-- Что вы говорите, любезно произнесла она.
-- И ваше первое впечатл;ніе продолжается? Не правда-ли?
-- А если и такъ, то, в;дь, вы отъ этого не несчастны? проговорила она, становясь на тотъ-же путь легкомысленнаго и, въ то же время, серьезнаго разговора.
-- Что вы знаете? Красивая женщина, окруженная, любимая, никогда ничего не знаетъ... горячо проговорилъ Луиджи.
Онъ зам;тилъ, что Анна уносилась думами куда-то и вдругъ почувствовалъ, какъ они далеки другъ отъ друга.
-- Когда вы вернетесь изъ вашего путешествія, предупредите меня пожалуйста, сказалъ онъ, все т;мъ-же ласковымъ голосомъ.
-- Изъ какого путешествія? спросила она, очнувшись.
-- Я не знаю, гд; витаетъ ваша мысль, пока я говорю съ вами... Я съ восторгомъ полет;лъ-бы за нею... А то я вамъ говорю,-- вы не слушаете... Я подъ видомъ шутки говорю вамъ серьезныя вещи, вы не понимаете ихъ серьезности... и бросаете меня зд;сь одного, а сами витаете Богъ знаетъ гд;... Мн;, простому смертному, остается только ждать вашего возвращенія...
Онъ говорилъ, сидя противъ нея, глядя ей въ глаза, точно не могъ оторвать отъ нея взгляда. Она то опускала глаза, то смотр;ла въ сторону, то пристально разглядывала страницу книги Констана, оставшейся у нея въ рукахъ.
-- Вамъ не скучно ждать? спросила она.
-- Н;тъ. Вы понимаете, когда передъ глазами...
-- Что передъ глазами? наивно спросила она.
-- Вы...
-- Но, в;дь, я не всегда у васъ передъ глазами, попробовала пошутить она, видя, что разговоръ переходитъ въ слишкомъ н;жный тонъ.
-- Это роковая ошибка, какъ говорится въ романахъ... Я бы долженъ всю жизнь быть около васъ... А я провожу ее среди множества людей, къ которымъ я совершенно равнодушенъ... Это ошибка! Роковая ошибка!
-- Не ваша вина! зам;тила она, улыбаясь.
-- Конечно. Но это меня не ут;шаетъ. Ошибку, в;дь, можно поправить... Проведемъ всю жизнь вм;ст;? Всю жизнь?! Много, много л;тъ...
-- Но, в;дь, я замужемъ... проговорила она, чувствуя, что разговоръ зашелъ слишкомъ далеко и что трудно изм;нить его.
-- Что-жъ такое! горячо возразилъ онъ.
-- Караччіоло! Вы должно быть не желаете больше вид;ться со мною? Что вамъ угодно отъ меня?
-- Ничего, ничего... отв;тилъ онъ съ истинной грустью и въ, лиц; и въ голос;.
-- Нельзя такъ рисковать дружбой, медленно продолжала она. Что сказалъ-бы Чезаре, если-бы слышалъ васъ?
-- Ничего, потому что онъ не можетъ слышать... Его никогда не бываетъ дома.
-- Н;тъ... Бываетъ, сказала она, поб;ждая внезапное волненіе.
-- Никогда! Не говорите неправды...
-- И все-таки онъ всегда со мной.
-- Въ вашемъ сердц;... Знаю! Пріятное уб;жище... Особенно, если у него н;сколько подобныхъ-же...
-- Что вы говорите?
-- Самую обыкновенную, неизб;жную пошлость... Говорю гадость о вашемъ муж;.
-- Такъ молчите! повелительно сказала она.
Но, чтобы смягчить приказаніе, данное такъ лаконически, она протянула ему коробку съ папиросами.
-- Спасибо за милостыню, проговорилъ онъ, немного ут;шенный.
Караччіоло началъ курить, смотря на ея сиреневую туфлю съ серебромъ, выглядывавшую изъ-подъ шлейфа. Она облокотилась на столикъ, стоявшій у кушетки, и задумалась. Была уже полночь. "Караччіоло долженъ уйти чрезъ н;сколько минутъ, а тамъ ужъ скоро и Чезаре вернется". Луиджи, точно угадывая ея мысль, сказалъ:
-- Посл; этой папиросы я уйду... Боюсь, что оставлю въ васъ не очень-то высокое понятіе о моемъ ум;...
-- Я не очень ц;ню умъ...
-- А в;рите, что у меня есть сердце?
-- В;рю!
-- Т;мъ лучше, когда нибудь вы вспомните то, о чемъ я говорилъ вамъ сегодня, и поймете...
-- Можетъ быть...
-- Какая у васъ была счастливая мысль од;ться сегодня въ лиловое... Такой н;жный цв;тъ! Точно сумерки въ Венеціи... Вы никогда не были въ Венеціи?
-- Никогда.
-- Жаль! Это страна, полная отрадныхъ слезъ... Можно запастись ими на всю жизнь... Страна, гд; легкомысленная любовь становится глубокой, а глубокая д;лается в;чной! Прощайте...
-- Спокойной ночи, проговорила она, подавая ему худенькую ручку.
Онъ едва прикоснулся къ ней губами и вышелъ. Анна стала задумчива. Ни на минуту, впродолженіи всего разговора съ Караччіоло, она не переставала думать о муж;. И все, что говорилъ ей красивый юноша, все, что не было собственно любовью, а намекомъ на любовь,-- она относила къ Чезаре. Было уже половина перваго. Она встала, позвонила, пришла горничная, и об; он; прошли въ спальню Анны, осв;щенную большой лампой съ розовымъ абажуромъ. Горничная помогла Анн; разд;ться, думая, что она уже ложится, но Анна приказала подать капотъ цв;та крэмъ, снова од;лась и отпустила горничную спать. Чезаре не могъ еще долго не вернуться, и Анна, закинувъ голову на спинку кресла, принялась ждать его. Мужъ формально далъ ей об;щаніе, онъ зналъ, что она ждетъ его, значитъ не замедлитъ вернуться. И она, какъ и весь вечеръ, вся гор;ла желаніемъ вид;ть скор;е Чезаре, но теперь отъ одиночества и поздняго часа это желаніе стало еще сосредоточенн;е, еще сильн;е. В;дь, безъ него все кругомъ такъ пусто, такъ безцв;тно! И она ждала вся дрожа, вся трепеща, охваченная волненіемъ, которое хоть одинъ часъ въ жизни долженъ испытать всякій любящій челов;къ, волненіемъ настолько же сильнымъ, насколько сильна любовь.
Вдругъ ей послышался какой-то шумъ въ комнат; мужа. Она, какъ т;нь, скользнула чрезъ корридоръ и взглянула. Тамъ было темно и тихо; Анна ошиблась. И она съ опущенной головой вернулась въ свою комнату, р;шивъ, что для такого полуночника, какъ Чезаре, вернуться "рано" означаетъ часа въ два пополуночи. Значитъ, надо им;ть терп;ніе и подождать еще до двухъ. Анна взялась опять за "Адольфа", желая развлечься чтеніемъ и обмануть свое нетерп;ніе. Она была уже на половин; романа, гд; является въ полномъ развитіи грубая и страстная борьба Элеоноры съ Адольфомъ. Анн; вдругъ стало страшно. Можетъ быть, и Чезаре, точно также какъ Адольфъ у Бенжамена Констана, не могъ уже быть счастливымъ и не могъ дать никому счастья. Она задрожала отъ ужаса и бросила книгу. Она страшно волновалась, встала, взяла четки и удрученная мрачнымъ вид;ніемъ, измученная и долгимъ ожиданіемъ, и чтеніемъ, чуя какую-то нев;домую б;ду и пытаясь успокоить душу, поднесла четки къ губамъ и медленно, медленно стала шептать молитвы. Но въ то время, какъ она молила Мадонну, у нея невольно верт;лась въ голов; мысль, какъ-бы прошло время до двухъ, когда нав;рно вернется Чезаре. И она тщетно пыталась сосредоточиться въ молитв;; губы шептали слова Ave и Pater, а смыслъ ускользалъ отъ нея. Раза два она останавливалась, проходило н;сколько минутъ, она опять смущенно принималась за молитву, прося у Господа прощенія за невнимательность...
Наступило два часа. Чезаре долженъ былъ сейчасъ вернуться. Анна не могла уже совладать со своей нервностью, взяла лампу и, точно желая сократить разстояніе между собою и мужемъ, перешла въ его комнату. Зд;сь она почувствовала себя спокойн;е; эта строгая комната говорила ей, что мужъ ея гораздо выше пустыхъ и легкомысленныхъ развлеченій, на которыя онъ потратилъ уже половину ночи. И она почувствовала опять обаяніе личности Чезаре со вс;мъ трепетомъ молодого существа, любящаго безгранично. На стол; были брошены перчатки, над;ванныя въ этотъ-же день; он;, казалось, еще сохранили форму живой руки. Она схватила ихъ и поц;ловала съ безумной страстью, точно ц;ловала самого Чезаре. Но гд; же онъ? Отчего не возвращается? Анна знала, что въ этотъ вечеръ не было ни одного бала, а такъ поздно нельзя засид;ться у знакомыхъ. Гд;-же онъ, наконецъ? Анна то вставала, то опять садилась, закрывала глаза, желая насильно успокоить свои нервы. И вдругъ ей представлялось, что Чезаре уже пришелъ, что онъ жал;етъ о потерянныхъ часахъ и радъ, что она одна, беретъ ее за руки, н;жно ц;луетъ... Чезаре, милый, гд; же ты, гд;? Она опять вскакивала и начинала ходить. Вдругъ она въ одно изъ оконъ увидала вдали осв;щенное зданіе; это былъ клубъ, куда ходилъ Чезаре. Она разомъ успокоилась. Мужъ, должно быть, тамъ заигрался, заговорился съ пріятелями и забылъ, который часъ. В;дь, трудно изм;нить старыя привычки! И она не могла оторваться отъ балконной двери, откуда были видны осв;щенныя клубныя окна съ красными занав;сами. Но скоро нетерп;ніе ожиданія дошло до высшаго напряженія и она, отворивъ дверь, вышла на балконъ. Тутъ она скор;е могла увидать Чезаре, которому предстояло только перейти площадь Викторіи. Кругомъ было все тихо. Анна с;ла въ уголъ балкона; она была, ув;рена, что мужъ скоро выйдетъ изъ клуба. И д;йствительно, чрезъ н;сколько времени на крыльц; показались дв; фигуры: одна большая, другая поменьше. Анна разгляд;ла, что оба были въ цилиндрахъ. Они поговорили съ минуту и пошли своей дорогой. Анна пришла, было, въ отчаяніе, но потомъ ее, опять ос;нила надежда, что такъ какъ вс; расходятся изъ клуба, то, наконецъ, выйдетъ и Чезаре. Чрезъ десять минутъ она увидала еще четырехъ мужчинъ, выходившихъ изъ клуба; они также постояли на подъ;зд;, поговорили и разошлись. Теперь, конечно, выйдетъ и Чезаре! И Анна принялась смотр;ть еще пристальн;е. На этотъ разъ кто-то вышелъ одинъ и, не колеблясь, пошелъ по площади Викторіи; Анна, вся охваченная надеждою, перегнулась чрезъ перила и разсмотр;ла, что онъ смотр;лъ на верхъ.
-- Доброй ночи, синьора Анна! услышала она н;жный голосъ Караччіоло.
-- Доброй ночи, пробормотала она, растерявшись, и откинулась назадъ.
-- Доброй ночи, Анна! повторилъ еще разъ, уже н;жн;е, чарующій, ласковый голосъ.
Анна не отв;тила. Караччіоло медленно ушелъ, но н;сколько разъ обернулся и даже остановился на углу улицы. Она опять взглянула на клубъ; все было потушено и ставни заперты. Караччіоло ушелъ посл;днимъ. Чезаре тамъ не было. Ужасный холодъ обдалъ ее съ головы до ногъ, она задрожала, зубы ея застучали. Анна вошла въ комнату и у нея едва хватило силъ запереть дверь. Она упала почти безъ чувствъ на кресло. Старинные часы въ стил; Людовика XVI пробили половину третьяго.
За напряженіемъ нервовъ сл;довалъ полный упадокъ силъ; и вдругъ среди этого изнеможенія и полной потери всякой надежды выросла съ необыкновенной ясностью одна мысль. Ни на балу, ни въ гостяхъ, ни въ клуб;, ни въ кафэ нельзя оставаться до такого поздняго часа. Значитъ, ея мужъ -- Чезаре Діазъ былъ у женщины. Острое чувство ревности облило ей сердце кровью. Такъ поздно можно оставаться только у женщины! Но у какой? Ни одна дама общества не можетъ задержать у себя дома такъ, долго мужчину, будь онъ даже ея любовникомъ, ни одна изъ нихъ не рискнетъ такъ компрометировать себя въ глазахъ прислуги, не рискнетъ опасностью быть захваченной мужемъ или родными. Какъ бы ни была безумна, какъ бы ни была влюблена "порядочная женщина", она никогда не задержитъ возлюбленнаго до такого часа. Н;тъ, тутъ другая, изъ другого міра, гд; царитъ единственный законъ -- удовольствіе, единственный руководитель -- капризъ, гд; полная свобода, гд; пропадаетъ всякое уваженіе, гд; мужчины могутъ не считаться ни съ нравственностью, ни съ долгомъ, ни съ приличіемъ. Только одна изъ этихъ обольстительныхъ и непоб;димыхъ женщинъ могла задержать Діаза, этого утонченнаго, но развращеннаго челов;ка, обожающаго изящную самку, но въ сущности презирающаго женщину; челов;ка, который ненавидитъ яркія проявленія чувства страсти и ревности. Когда эта мысль блеснула Анн;, ей показалось, что ее ос;нило св;томъ; задача была р;шена. Къ чему ей знать имя или наружность? Вс; эти женщины стоютъ одна другой. Фактъ тотъ, что ея мужъ не вернулся домой, а остался у какой-то женщины. Не все ли равно, блондинка она съ подвижными глазами и намазанными губами, или бл;дное, тихое созданіе не накрашенное и поэтому еще бол;е пикантное. Для Анны существовалъ лишь фактъ, что ея мужъ провелъ ночь не дома, а у другой женщины, И ее охватило ужасомъ. Что же за челов;къ ея мужъ, если онъ бросаетъ молодую жену, которая обожаетъ его вс;ми силами сердца, со вс;мъ пыломъ юности, со всей чистотой в;ры, а самъ проводитъ ночи около женщинъ съ подд;льной красотой, съ подд;льной молодостью, безъ сердца, безъ чести, безъ любви и безъ в;рности. Что это за челов;къ, если, чтобы понравиться ему и привязать его, нужно быть испорченнымъ созданіемъ, для котораго обольщеніе -- искусство, а любовь -- товаръ? Можетъ быть, вс; мужчины таковы? И Анна въ первый разъ въ жизни поняла, что царятъ животные инстинкты и грязный капризъ; въ первый разъ въ жизни она почувствовала, что для того, чтобы быть счастливой,-- не любимой, а хотя бы им;ть подобіе любви и счастья -- не нужно ни чести, ни молодости, ни чистоты, ни самоотверженія; въ первый разъ передъ ней предстала, въ лиц; любимаго ею мужа, вся безконечная развращенность челов;ческаго сердца, все униженіе челов;ческаго духа при такихъ связяхъ безъ достоинства и безъ любви, при такихъ отношеніяхъ безъ сознанія и безъ угрызеній сов;сти. И наивысшее огорченіе, т. е. ужасъ за любимаго челов;ка, заставилъ ее разрыдаться такъ, какъ она никогда не рыдала. Она плакала и надъ собою, и надъ разбитыми иллюзіями, и надъ омраченнымъ идеаломъ -- Чезаре. Конечно, уже не первую ночь онъ не проводитъ дома. Значитъ, когда она засыпала съ его именемъ на губахъ, онъ бывалъ у какой-то случайной женщины и глумился съ нею надъ чистою любовью Анны.
Мало-по-малу рыданія успокоились, слезы высохли на горячихъ щекахъ, св;тъ и холодъ охватили Анну. Она подняла голову. Было утро. Зеленоватый, бл;дный св;тъ входилъ въ комнату. Въ это же время ручка двери скрипнула и показался Чезаре. Онъ былъ очень бл;денъ; глаза смотр;ли устало, изнуренно; въ синихъ губахъ торчала потухшая сигара. Онъ взглянулъ на жену равнодушно и холодно, точно не узналъ ее. Анна встала. Она была бл;дна, спокойна и молчала, точно ей было нечего сказать, нечего выслушать.
-- Что ты тутъ д;лаешь? спросилъ онъ ее усталымъ голосомъ.
Онъ бросилъ сигару, снялъ шляпу и предсталъ передъ нею старый, изжившійся, съ растрепанными волосами и провалившимися отъ безсонницы щеками.
-- Я... ждала тебя, отв;тила она, не отрывая глазъ отъ стола.
-- Всю ночь?
-- Всю ночь.
-- Удивительное терп;нье! зам;тилъ онъ, снимая пальто и бросая его на диванъ.
Онъ былъ во фрак;. Б;лый галстухъ сбился на сторону, фракъ былъ помятъ. Чезаре взглянулъ на жену вопросительно, точно спрашивая, что она будетъ зд;сь д;лать. Она не отв;тила, не мигнула. Тогда Чезаре пожалъ плечами съ видомъ очень утомленнаго челов;ка и пошелъ запереть ставни. Въ комнат; опять наступила ночь, только розовая лампа разливала слабый св;тъ. Онъ зажегъ св;чку, поставилъ ее на ночномъ столик; и потушилъ лампу.
-- Доброе утро, Анна! сказалъ Чезаре, обернувшись къ жен;.
-- Доброе утро, Чезаре, отв;тила она, отрываясь отъ стола. И бл;дная, безмолвная, ушла изъ комнаты.
III.
Въ середин; іюня, въ первое-же л;то посл; свадьбы, Чезаре Діазъ свезъ жену и нев;стку въ Сорренто. Онъ только ихъ проводилъ туда, такъ какъ ему самому было необходимо покупаться въ Виши, а потомъ пожить въ Швейцаріи, въ Энгадин;, въ томъ Сенъ-Мориц;, куда собираются вс;, ищущіе холода л;томъ и тепла зимой (почему они и зимуютъ въ Ницц;). Тайнымъ, но сильнымъ желаніемъ Анны было у;хать вм;ст; съ мужемъ, постоянно быть съ нимъ вдвоемъ, вдали отъ обычной обстановки, отъ все однихъ и т;хъ-же людей.
Но это ей не удалось. Съ той ночи, когда Анна прождала Чезаре до утра, ужасно измученная и разочарованная -- между мужемъ и женою почувствовалось охлажденіе. Конечно, Чезаре опять взялъ верхъ надъ Анной, онъ не далъ ей полнаго объясненія, но туманно и разс;янно намекнулъ, что мужчин; часто можетъ случиться не ночевать дома, что онъ можетъ заболтаться съ пріятелями, заиграться въ карты, что, наконецъ, какой-нибудь глупый случай можетъ задержать его. Анна съ жадностью выслушала все это, ожидая объясненія, но его слова не удовлетворили ее. Чезаре-же вывела изъ себя эта ночь ожиданія, показавшаяся ему однимъ изъ нел;пыхъ проявленій угнетавшей его любви Анны. Онъ былъ раздраженъ и т;мъ, что его вид;ли, когда онъ возвращался утромъ, усталый и старый, и т;мъ, что онъ долженъ былъ давать объясненія и, наконецъ, т;мъ, что подобныя сцены могутъ повторяться. Анна понимала все это; своею преданностью, н;жностью и утонченной, женскою мягкостью она старалась заслужить прощеніе за то, что прождала мужа всю ночь. Чезаре съ напускной снисходительностью высшаго существа показывалъ, что простилъ ей. Но онъ, все-таки, былъ не ангелъ, а челов;къ. Онъ простилъ, но хот;лъ и наказать. Онъ ни за что не согласился взять Анну съ собою въ Виши и въ Сенъ-Морицъ. Онъ далъ ей понять, что они уже прод;лали путешествіе новобрачныхъ, что ей неудобно оставлять въ Сорренто Лауру, что онъ никогда-бы не согласился путешествовать семейно, какъ Жозефъ Прюдомъ. Однимъ словомъ она поняла, что ему хочется ;хать одному и предпочла остаться въ Сорренто, ч;мъ настаивать на по;здк; противъ его воли. Она, б;дная, над;ялась, что такое послушаніе умилостивитъ ея властелина. А онъ у;халъ такой веселый, точно помолод;лъ. Мысль о полной свобод;, -- свобод;, такъ глупо отданной имъ, -- приводила его въ восторгъ. Онъ сов;товалъ "своимъ дамамъ", какъ онъ называлъ шутя жену и Лауру -- не жить по монашески, а вы;зжать, принимать и вообще побольше развлекаться. Анна выслушала эти сов;ты молча и опустивши глаза; она была очень бл;дна. Лаура также промолчала; она была тоже бл;дна; только странная улыбка скользнула по ея губамъ и она прямо взглянула въ глаза зятю.
Посл; его отъ;зда въ вилл; "Катерина" наступила грустная тишина. Об; сестры стали задумчивы и, хотя жили въ одномъ дом;, даже р;дко вид;лись между собою. Анна писала мужу по два раза въ день длинныя письма, гд; разсказывала вс; свои мысли, вс; мечты, говорила какъ она любитъ его, какъ безразд;льно принадлежитъ ему душою и т;ломъ. Чезаре отв;чалъ ей раза два въ нед;лю, короткими письмами, но въ нихъ всегда была хоть одна фраза, если не любовная, то ласковая, и Анна жила ею н;сколько дней, до сл;дующаго письма. Онъ писалъ, что веселился, что поправился, и что над;ялся скоро вернуться; иногда онъ прибавлялъ, что желалъ-бы присутствія Анны, чтобы показать ей какой-нибудь пейзажъ, или посм;яться вм;ст; съ нею надъ какимъ-нибудь оригиналомъ-путешественникомъ.
Анна каждый разъ, какъ получала письмо отъ Чезаре, передавала его поклоны Лаур; и читала н;сколько милыхъ фразъ, обращенныхъ къ сестр;.
-- Благодарю, отв;чала Лаура.
Впрочемъ и она съ н;котораго времени стала много писать. Но что? Кому? Запершись въ своей комнатк;, она писала на д;тскомъ столик;, на большихъ листахъ б;лой бумаги, разборчивымъ и твердымъ почеркомъ. И если кто нибудь входилъ въ комнату, она незам;тно покрывала написанное листомъ проточной бумаги. Н;сколько разъ приходила Анна. Тогда Лаура спокойно собирала бумаги, прятала ихъ въ столъ и запирала ключемъ.
-- Что ты пишешь? спросила ее разъ Анна, поборовъ заст;нчивость.
-- Ничего интереснаго для тебя, отв;тила сестра.
-- Какъ ты можешь сказать это? н;жно возразила Анна. Меня интересуетъ все, что теб; нравится, все, что волнуетъ тебя...
-- Ничто мн; не нравится, ничто не волнуетъ меня.
-- Какая ты скрытная! Какъ прячешь вс; твои сердечныя тайны... Почему? ласково приставала Анна.
-- Такъ, отв;тила Лаура и ушла изъ комнаты, унеся съ собою ключъ отъ стола.
Посл; этого Анна уже никогда не спрашивала ее, что она пишетъ -- письма или дневникъ.
Въ іюл;, въ Сорренто появилось много прі;зжихъ и не смотря на грусть и сдержанность Анны и постоянную задумчивость Лауры, сестры не могли совс;мъ устраниться отъ св;тской соррентской жизни. Он; об; были слишкомъ красивы и элегантны, чтобы аристократическое общество отелей Victoria и Tramontano не заискивало въ нихъ и не желало-бы привлечь ихъ на свои празднества.
Однимъ изъ первыхъ явился Луиджи Караччіоло. Правда, онъ и прежде каждый годъ ;здилъ въ Сорренто, но прі;зжалъ въ конц; августа, нед;ли на дв;; онъ всегда относился съ презр;ніемъ къ Сорренто, такъ какъ про;хался уже по всей Европ;. Но въ этомъ году онъ явился въ начал; іюля и поселился зд;сь вплоть до отъ;зда Анны. Онъ былъ безумно влюбленъ въ нее, по своему конечно, т. е. съ утонченной чувственностью, похожей по виду на настоящее чувство, съ любовною н;жностью, прикрывающей собою жгучее желаніе, съ ласковостью во взор;, въ голос;, въ каждомъ слов; -- этомъ оружіи обольстителей, которые въ свою очередь легко поддаются обаянію женщины. Онъ былъ влюбленъ въ Анну, терялъ голову, когда вид;лъ ее, но никогда не терялъ на столько, чтобы забыть свой методъ покоренія женскаго сердца. Анна не позволяла ему говорить о любви, особенно зд;сь, въ Сорренто, гд; она была одна и очень тосковала. Но она не могла запретить ему бывать у нихъ, не могла изб;гать встр;чъ съ нимъ на прогулкахъ, у купаленъ, на вечерахъ. Чезаре писалъ ей изъ Сенъ-Морица, чтобы он; съ Лаурой какъ можно больше веселились и прибавлялъ н;сколько шутокъ по адресу Луиджи, называя его "cavali;re servante" Анны! Но она, по деликатности, не передавала этого Караччіоло. Онъ-же, хоть и не навязывалъ своего ухаживанья, но никогда не отходилъ далеко отъ Анны и ц;лые вечера кружился около нея, чтобы только уловить минуту прис;сть рядомъ; всегда выходилъ вм;ст; съ нею и провожалъ сестеръ вплоть до ихъ виллы. Онъ былъ посл;дователенъ въ своей медленной, непрерывной, неутомимой настойчивости; его не охлаждали ни молчаніе, ни грусть Анны, ни ея разс;янность. Она часто говорила съ нимъ о муж;, съ такимъ волненіемъ, что Луиджи бл;дн;лъ отъ уязвленнаго самолюбія, но онъ все-таки не отчаивался: всегда хорошо, если женщина любитъ, даже если любитъ не его, а другого; тогда остается всего одна задача,-- хотя и трудная, но за то единственная -- перем;нить объектъ ея любви.
Онъ д;йствовалъ очень осторожно и на это им;лъ н;сколько причинъ: во-первыхъ, онъ не любилъ объявлять во всеуслышаніе о своихъ желаніяхъ и о своихъ неудачахъ, во-вторыхъ онъ боялся, что Анна запретитъ ему бывать у нея, если онъ будетъ ухаживать слишкомъ энергично, и въ третьихъ потому, что онъ опасался молчаливаго надзора Лауры. Красавица Минерва и благообразный юноша никогда не симпатизировали другъ другу. Она относилась къ нему свысока и это проскальзывало въ томъ, какъ она смотр;ла на него, когда онъ являлся весь съ иголочки и когда говорила ему: "такіе красавцы, какъ вы..." и т. д. Луиджи думалъ, что рано или поздно Лаура донесетъ Чезаре о его любви къ Анн;. И онъ измышлялъ самыя нев;роятныя вещи на счетъ ея и страшно ее боялся.
-- Какая ваша сестра странная, говорилъ онъ иногда Анн;, когда они оставались одни.
-- Она, все-таки, добрая, задумчиво отв;чала Анна.
-- Вы думаете?
-- Да.
-- Вы ничего не знаете... Вы очень наивны... Она, должно быть, прековарная.
-- Зач;мъ вы мн; это говорите, Караччіоло? Разв; вы не знаете, что мн; даже такія шутки непріятны?
-- Если вамъ непріятно,-- я замолчу, но я остаюсь при моемъ мн;ніи и когда нибудь вы скажите мн;, что я былъ правъ.
-- Молчите, Караччіоло! Вы огорчаете меня.
-- Лучше не им;ть иллюзій, чтобы не разочаровываться.
-- Лучше разочароваться, ч;мъ никогда не им;ть иллюзій!
-- Какое у васъ глубокое сердце! Съ какой радостью я утонулъ бы въ немъ!.. Пустите меня въ ваше сердце, Анна!
-- Не называйте меня по имени, сказала она, показывая, что слышала только посл;днее слово.
-- Повинуюсь, покорно отв;тилъ онъ.
-- Вы тоже добрый! разс;янно произнесла она.
-- Н;тъ, я очень злой, синьора, сердито сказалъ онъ.
Иногда Караччіоло, разсерженный ея в;рой въ идеалы, спрашивалъ ее:
-- По вашему вс; добры? Даже вашъ мужъ?
-- Конечно... Добр;е вс;хъ... Онъ очень, очень добрый! заявляла она и въ голос; ея слышалось волненіе, какъ всегда, когда она говорила о Чезаре.
-- И оставляетъ васъ одну, посл; н;сколькихъ м;сяцевъ брака?
-- Но я не одна...
-- Вы не одн;, но хуже, ч;мъ одн;.
-- Вамъ кажется? Я не зам;чаю...
-- Нельзя было мил;е сказать мн;, что я дуракъ... Но неужели же онъ, тотъ, кто такъ далеко и такъ нев;ренъ вамъ, неужели и онъ добрый?
-- Чезаре не изм;няетъ мн;, пробормотала она, побл;дн;въ.
-- Кто вамъ сказалъ? Онъ самъ? И вы ему в;рите?
-- Онъ мн; ничего не говорилъ. Я в;рю ему, проговорила Анна, д;лаясь все бл;дн;е отъ его словъ, попавшихъ въ ея больное м;сто.
Онъ очень хорошо понималъ, что ее тайно мучитъ ревность, и что онъ заставляетъ ее ужасно страдать, вызывая какимъ-нибудь словомъ, какой-нибудь клеветой ея подозр;нія. Она была такъ наивна, такъ всец;ло поглощена любовью къ мужу, что Луиджи читалъ въ ея сердц;, какъ въ открытой книг;. Именно за это, за ея глубокую страстную натуру, за трепетаніе ума и нервовъ, д;лающее эту женщину такою интересною, онъ и влюблялся въ нее все больше и больше и не отчаявался въ томъ, что когда-нибудь добьется своего. Онъ постоянно прим;нялъ къ ней старый, какъ міръ, пріемъ опытныхъ ухаживателей: уничтожать отсутствующаго мужа. Онъ вид;лъ, какъ Анна м;нялась въ лиц;, какія мученія переживала она; и онъ самъ, влюбленный въ нее, страдалъ, видя, какъ страдаетъ она отъ любви къ другому; его старое оружіе оказывалось о двухъ концахъ и поражало ихъ обоихъ. Но Луиджи продолжалъ мучить и ее и себя, глубоко в;ря, что рано или поздно Чезаре упадетъ съ пьедестала, куда подняла его Анна и онъ постоянно наводилъ разговоръ на него.
Анна, прежде смущенно, а потомъ съ полной дов;рчивостью своего прямого и честнаго характера, говорила съ нимъ о муж;. Гд; онъ? Что д;лаетъ? Когда вернется? Луиджи прерывалъ ее холодной фразой, говоря, что, можетъ быть, теперь Чезаре на Риги съ графиней де-Бегагъ, француженкой, его прежней страстью.... Онъ съ нею видится въ Швейцаріи каждый годъ... Или говорилъ, что онъ не скоро вернется, потому что никогда не любилъ соррентскаго общества, а прі;детъ прямо въ Неаполь, въ конц; октября.
-- Не в;рю, говорила Анна съ затуманившимся взоромъ.
-- Не в;рите? Почему же въ нын;шнемъ году онъ долженъ, изм;нить свои привычки?
-- Теперь у него я зд;сь...
-- Ахъ, милая Анна!.. Онъ такъ мало объ этомъ думаетъ!
-- Не называйте меня по имени...
-- Если бы Чезаре узналъ это -- онъ разсердился бы? Да?
-- Я думаю, отв;чала она, опуская глаза.
-- Т. е. вы над;етесь, синьора... Это не все равно... Онъ не ревнивъ.
-- Да. Не ревнивъ! грустно повторяла она. Что же это за челов;къ?
-- Челов;къ, жившій всегда для собственнаго удовольствія.
-- Грустно, грустно, вполголоса шептала она.
Хотя Анна и понимала, что ч;мъ больше будетъ она знать изъ прошлаго Діаза, т;мъ тяжел;е ей будетъ -- она все-таки разспрашивала о немъ Караччіоло. Какъ ни стыдно было ей это, она старалась выв;дать отъ Луиджи какой-нибудь фактъ или эпизодъ, имя, или число. Караччіоло, понимая въ чемъ д;ло, заставлялъ себя просить, а потомъ разсказывалъ, не осуждая Діаза, но всегда подчеркивая жестокость его сердца, всегда указывая на то, что Чезаре никогда никого сильно не любилъ. И эти разсказы отравляли существованіе Анны, но ни на волосъ не подвигали усп;ховъ Луиджи. А онъ продолжалъ терп;ливо ждать, глубоко в;ря въ свою методу. Онъ зналъ, что сильная страсть или сильное желаніе поб;ждаетъ самыя трудныя препятствія. Но иногда и онъ падалъ духомъ. Иногда и онъ приходилъ къ уб;жденію, что вс; женщины сумасбродны и нел;пы, что он; способны на все на св;т; и что не стоитъ волноваться изъ-за нихъ. Но т;мъ не мен;е онъ былъ влюбленъ. Онъ началъ игру надеждой жениться на Анн; и, проигравъ первую партію, хот;лъ отъиграться во второй.
Чезаре вернулся неожиданно, не давъ знать о прі;зд;. И по тому какъ побл;дн;ла. Анна, какъ дрожала она ц;лый часъ посл; его появленія,-- онъ понялъ, какъ она любила его во время отсутствія. Онъ былъ съ нею очень добръ, ласковъ и н;женъ; онъ искренно обнялъ ее, поц;ловалъ н;сколько разъ и сказалъ, что привезъ ей подарки изъ Франціи и Швейцаріи. Онъ былъ въ отличномъ настроеніи, а она все время нервно см;ялась; слезы туманили ей глаза и она еще разъ почувствовала, что для нея не существовало ничего, кром; Чезаре. Раза два, три онъ спросилъ:
-- А Лаура?
-- Она здорова... Сейчасъ выйдетъ.
-- Жениха не нашла еще?
-- Не хочетъ.
-- Вс; барышни говорятъ такъ...
-- Лаура упрямая... Она, правда, не хочетъ... Про нее уже говорятъ, что она идетъ въ монастырь...
-- Глупости!
-- Удивительно, что, когда я ее спросила объ этомъ, она не отв;тила "н;тъ".
-- Она странная д;вушка! зам;тилъ Чезаре, становясь задумчивымъ.
-- Я ее не понимаю.
-- Ты, вообще, мало понимаешь, сказалъ онъ, погладивъ жену по волосамъ, чтобы смягчить сказанную грубость.
-- Правда, мало... отв;тила она съ восторженной улыбкой. Я совс;мъ дурочка.
Лаура все не шла. Анна послала за ней горничную. "Барышня сейчасъ придетъ, она од;вается". Но Лаура заставила ждать себя еще н;сколько времени и когда появилась вся въ б;ломъ, съ золотистымъ в;нчикомъ волосъ вокругъ лба, Анна крикнула ей:
-- Лаура! Чезаре прі;халъ.
Чезаре всталъ и пошелъ ей на встр;чу. Она протянула ему руку, онъ поц;ловалъ ее; но видя, что Лаура потянулась къ нему лицомъ, онъ обнялъ ее и поц;ловалъ въ щеку, н;жную, какъ лепестокъ цв;тка. Все это случилось въ одну минуту. Но Анн; эта минута показалась безконечной и она инстинктивно содрогнулась, когда сестра -- розовая, прекрасная, дышащая молодостью и св;жестью -- подошла поц;ловать и ее. И потомъ она невольно н;сколько разъ взглянула на ту щеку сестры, которой въ ея присутствіи коснулись губы мужа.
Съ этого дня жизнь въ спокойной вилл; "Катерина", созданной для мира, для размышленій и любви, стала лихорадочной и тревожной. Чезаре, Анна и Лаура заверт;лись въ водоворот; визитовъ, прогулокъ, л;тнихъ баловъ и катаній на яхтахъ. Въ этотъ годъ сезонъ въ Сорренто былъ очень веселый. На;хало много иностранцевъ, и между ними д;вицъ -- американокъ; он; купались, гребли въ лодкахъ, играли въ крокетъ и лоунъ-теннисъ, славились красотою и богатствомъ. Такъ что въ Сорренто въ этотъ годъ между мужчинами стало модой ухаживать за барышнями, что въ св;тскомъ обществ;, вообще, большая р;дкость. Чезаре постоянно твердилъ Анн;, что надо вывозить и Лауру, что и она красива и богата, хотя, конечно, не можетъ сравниваться по живости съ американками. И онъ, какъ юноша, утромъ и вечеромъ сопровождалъ жену и сестру всюду.
Чезаре, какъ только вернулся домой, спросилъ съ т;мъ цинизмомъ, который прикрывается утонченностью ума, хорошо-ли исполнялъ Луиджи свои обязанности "cavali;re servante?" Анна сдержанно хот;ла замять непріятный для нея разговоръ, но Лаура, всегда откликавшаяся на милый сарказмъ Чезаре, сейчасъ же разсказала, какъ Караччіоло выказалъ чудеса постоянства, что въ наше время такая р;дкость.
-- А его дама что-же? спросилъ Чезаре, поправляя свои изящные усы.
-- Безжалостна, отв;тила Лаура, улыбаясь сестр;, страдающей отъ этихъ шутокъ.
-- Благородная, но безжалостная дама, повторялъ Чезаре.
-- А теб; хот;лось, чтобы я пожал;ла? живо спросила Анна, глядя въ глаза мужа.
-- Н;тъ, не хот;лось бы, поторопился онъ отв;тить.
Но несмотря на то, что Чезаре со своей холодностью и скептицизмомъ заявлялъ права мужа на в;рность жены, несмотря на то, что онъ незам;тно сл;дилъ за пос;щеніями Луиджи, онъ открыто шутилъ надъ ухаживателемъ жены, шутилъ съ той безцеремонностью, которая зал;заетъ въ сердце и пачкаетъ всякое идеальное отношеніе.
-- Ну что? Какъ идетъ твое ухаживаніе, Луиджи? спросилъ разъ Чезаре.
-- Дурно... Хуже быть не можетъ, отв;тилъ тотъ, принимая грустный тонъ, что было неискренно только на половину.
-- А, в;дь, я оставилъ теб; поле д;йствій свободнымъ.
-- Да. Ты великодушенъ, какъ настоящій Цезарь... но разъ ты завлад;лъ провинціей, ты ее держишь, даже издалека...
-- Люди нашихъ л;тъ всегда поступаютъ такъ...
-- У васъ другія традиціи... почти безсознательно пробормоталъ юноша.
-- Какія традиціи?
-- Вы сами не любите...
-- А неужели вы любите? спросилъ Чезаре и едва зам;тно насупилъ брови.
-- Иногда д;лаемъ эту глупость.
-- Ошибочная метода, мой милый... Совершенно фальшивая... Над;юсь, что ты не провинился въ этомъ?
-- Я ничего не знаю, отв;тилъ Луиджи, принимая загадочный видъ. А твой допросъ, мн; кажется, происходитъ отъ ревности... Я больше не скажу ни слова... Боюсь драмы.
-- Не бойся! произнесъ съ усм;шкой Чезаре.
-- Ты хочешь привести меня въ отчаяніе, Діазъ? Разв; не видишь, какъ терзаетъ меня твое дов;ріе? Сд;лай мн; милость: ревнуй ко мн;, пожалуйста.
-- Все сд;лаю для тебя, кром; этого, милый мой... Я никогда не ревновалъ ни одну женщину, бывшую моею...
-- Почему?
-- Такъ... Когда нибудь я теб; объясню...
Этотъ разговоръ возобновлялся нер;дко: иронически-шутливый и спокойный со стороны Чезаре, кисло-сладкій и грустный со стороны Луиджи. Во вс;хъ вы;здахъ Чезаре всегда сопровождалъ Лауру, онъ находилъ см;шнымъ состоять при жен;; Анна-же посл; н;сколькихъ минутъ одиночества, въ салон;, въ саду или у ваннъ, оказывалась въ обществ; Караччіоло. Когда Чезаре возвращался и зам;чалъ ихъ вм;ст;, -- онъ подмигивалъ Луиджи, см;ясь надъ его настойчивостью.
-- Право, Анна, ты хочешь довести до смерти самаго красиваго челов;ка въ мір;! восклицалъ мужъ.
-- Если бы люди умирали отъ любви, какъ-бы лучше былъ міръ!.. отв;чала Анна, не смотря на него.
-- Сантиментальный афоризмъ! заключалъ Чезаре, съ иронической улыбкой.
И онъ уходилъ опять къ Лаур;, Анна же оставалась съ Луиджи и молчала. Ей были невыносимы эти шутки. Мысль, что ея мужъ могъ такъ легко говорить о любви другого, мысль, что онъ смотр;лъ, какъ на св;тское легкомысліе -- на упорное ухаживаніе Караччіоло -- терзала Анну. Значитъ, она была нулемъ для Чезаре, если онъ позволялъ такъ ухаживать за ней! И она выходила изъ себя и противъ мужа, и противъ Луиджи.
-- Вы слишкомъ много шутите надъ своими чувствами, чтобы женщина могла когда нибудь отнестись къ вамъ серьезно, сказала разъ Анна, когда они съ Караччіоло слушали концертъ на мандолинахъ и гитарахъ.
Въ первый разъ она заговорила съ нимъ прямо и упрекнула его. Онъ понялъ и побл;дн;лъ.
-- Вы правы, отв;тилъ онъ. Но разъ въ жизни я былъ серьезенъ и мн;, все равно, отказали.
Въ Сорренто, между романами, занимавшими общество, много толковали и о любви Анны къ Чезаре и Караччіоло къ Анн;, и всегда приходили къ заключенію, что Чезаре Діазъ -- великій очарователь, что онъ влад;етъ высшимъ свойствомъ порабощать сердца мужчинъ и женщинъ, и что его нельзя не любить и не обожать. Неудача Караччіоло была очевидна для вс;хъ. Но странн;е всего, что и самъ Луиджи, отъ какой-то честности или утонченнаго тщеславія, или изъ за тонкаго разсчета, не только не скрывалъ, по раздувалъ еще свое положеніе несчастнаго влюбленнаго. Уже никогда гордая улыбка красиваго и счастливаго юноши не появлялась на его губахъ; никогда не участвовалъ онъ, на кутежахъ молодежи, гд; прежде былъ постояннымъ собутыльникомъ и вожакомъ. Вс;мъ было видно, какъ онъ ждетъ Анну въ театр; или въ салон;, какой онъ безпокойный и нервный, пока она не придетъ; какъ его лицо изм;нялось, когда она входила, кланялась, подавала ему руку. Вс; вид;ли, какъ онъ бросался всл;дъ за ней, когда она уходила; вс; вид;ли, какъ онъ былъ постоянно озабоченъ, задумчивъ и грустенъ. Можетъ быть, Луиджи и хот;лъ, чтобы вс; вид;ли это. Онъ зналъ, что Анна не была похожа на другихъ женщинъ; зналъ, что вн;шней холодностью и скептицизмомъ ничего не добьешься у ней. Чезаре Діазъ былъ уже достаточно холоденъ и достаточно скептикъ, чтобы Караччіоло, желавшій занять его м;сто, сталъ подражать ему. Анна такъ насмотр;лась на спокойное лицо равнодушнаго челов;ка, что она должна была симпатизировать задумчивымъ взорамъ, гд; читалась грусть. И такъ, н;тъ сомн;нія, что Караччіоло любилъ, н;тъ сомн;нія, что онъ страдалъ, но и любовь и страданіе были подчинены его собственному, психологическому методу.
Къ осени онъ зам;тилъ, что Анна стала опять волноваться, опять уходить куда-то думами, зам;тилъ, что радость отъ прі;зда Чезаре уже исчезла. Онъ увидалъ, что и та капля жалостливаго участія, какое показывала ему Анна,-- была убита какой-то неизв;стной тревогой. Разъ, гуляя съ нею, онъ спросилъ ее:
-- Васъ что-то безпокоитъ? Да?
-- Да, прямо отв;тила она.
-- Скажите мн; что.
-- Н;тъ, не скажу, такъ-же прямо отв;тила она.
-- Я не достоинъ вашего дов;рія?
-- Я не могу сказать вамъ... Не могу... Это что-то ужасное, проговорила она испуганнымъ и грустнымъ тономъ.
Онъ еще разъ спросилъ ее. И опять ничего не узналъ. Анна, казалось, сама ужасалась своихъ мыслей, своего чувства. Луиджи д;лалъ всевозможныя предположенія отъ самаго пріятнаго ему:-- что Анна влюбилась въ него, до самаго ужаснаго: -- что она полюбила какого-то неизв;стнаго ему челов;ка. Но онъ сейчасъ-же понималъ, что все это вздоръ, что она ни на минуту не переставала любить Чезаре, и что ея тайныя страданія исходятъ именно изъ этой любви.
Діазъ былъ н;женъ и любезенъ съ женою только первую нед;лю по прі;зд;; потомъ онъ по прежнему сталъ изб;гать ее. Теперь у него явился новый предлогъ для этого. Надо было выдать замужъ Лауру, и онъ, какъ зять, долженъ былъ вывозить ее. Иногда онъ, при Анн;, шутилъ съ Лаурой на счетъ ея замужества.
-- А, въ самомъ д;л;, сколько у тебя претендентовъ? спрашивалъ ее Чезаре съ шутливой серьезностью.
-- Четыре объявленныхъ, да еще три или четыре сомнительныхъ, со см;хомъ отв;чала Лаура.
Они оба см;ялись. Анна чувствовала себя исключенной изъ ихъ интимности и тщетно пыталась войти въ нее, какое-нибудь слово, или взглядъ, или жестъ отталкивали ее отъ нихъ. И вотъ у нея выросло новое страданіе, хотя она и уб;ждала себя, что это ребячество. Конечно, ребячество страдать отъ того, что Чезаре и Лаура говорятъ другъ другу "ты". Они стали на ты съ того дня, какъ Чезаре изъ опекуна превратился въ зятя. Но Анна не могла привыкнуть къ этому, и всякій разъ ихъ "ты" заставляло ее содрогаться, хотя она никогда, ни за что не сказала-бы этого ни сестр;, ни мужу. Для нея были положительно невыносимы ихъ длинныя, интимныя бес;ды, и она должна была уходить изъ комнаты, не см;я закричать имъ, чтобы они замолчали, если не хотятъ ея смерти. Потомъ она раскаивалась. Она казалась себ; малодушной, мелочной, иногда просто безумной. Ей хот;лось заставить себя ничего не слышать и ничего не вид;ть. Да, не вид;ть. Если ея мужъ шелъ съ сестрой подъ руку, ей неудержимо хот;лось броситься къ нимъ, разъединить ихъ, увести его отъ нея; если Чезаре помогалъ Лаур; выйти изъ экипажа, или изъ лодки,-- Анна отвертывалась, чтобы скрыть волненіе; если онъ, хотя-бы ради шутки, ц;ловалъ руку у свояченицы, Анна опускала глаза, чтобы въ нихъ не могли прочесть тайну ея сердца. А они, точно для того, чтобы мучить ее, становились все бол;е и бол;е фамильярными. Чезаре заботился о платьяхъ Лауры, объ ея шляпкахъ, завязывалъ ей шарфъ, приносилъ цв;ты, "чтобы дополнить ея туалетъ", заставлялъ ее м;нять прическу... Анна трепетала, а потомъ каялась въ этомъ и говорила себ;:
-- Я сама в;роломная и низкая, оттого и подозр;ваю в;роломство и низость въ другихъ...
Она каждую минуту раскаявалась въ ревности, но никакая власть, ни челов;ческая, ни божеская не могла-бы вырвать изъ нея этого чувства. Оно исходило изъ самаго свойства ея любви: -- ревность сл;пая, но порабощающая, безъ достаточнаго основанія, но острая, ревность, не см;ющая назвать имя, или уб;диться въ факт;, но трепещущая отъ каждой мелочи: оттого, что пожмутъ руку, дотронутся до нея, поставятъ рядомъ стулья, обм;няются словомъ вполголоса, посмотрятъ другъ на друга дольше обыкновеннаго... Анна заставляла себя молчать, чтобы наказать себя за этотъ новый видъ сумасшествія; она приказывала себ; выходить изъ комнаты, гд; сид;лъ Чезаре съ Лаурой, чтобы искупить свою низость, она заставила себя дать возможно большую свободу отношеніямъ мужа и сестры, чтобы опять-таки наказать себя. Минутами она до того сознавала свою виновность противъ нихъ, что хот;ла просить прощенія за мысленное оскорбленіе ихъ братской любви. можетъ быть, Чезаре зам;чалъ эту тайную муку Анны. Онъ въ посл;днее время сталъ н;жн;е и ласков;е съ нею; а она отъ каждаго его поц;луя вся содрогалась и готова была разразиться глухими рыданіями.
-- Что съ тобою? Что у тебя на ум;? безпокойно спрашивалъ ее Чезаре.
-- Ничего, ничего, отв;чала она, бл;дная, съ закрытыми глазами, прося новыхъ поц;луевъ.
-- Что съ тобою? настаивалъ мужъ.
-- Не спрашивай! говорила она, закрывая ему ротъ рукою.
Но разъ вечеромъ, когда они были одни, она вся дрожа, не см;я взглянуть ему въ глаза, точно виноватая, сказала ему:
-- Я тебя ужасно люблю, Чезаре! Ужасно!
-- Я знаю, отв;тилъ онъ съ легкой улыбкой. Но тутъ что-то не то, Анна...
-- Правда, Чезаре, не то... Я ревную тебя.
-- Къ кому-же, Анна? спросилъ онъ, становясь холоднымъ и надменнымъ.
-- Ко вс;мъ. Стоитъ теб; прикоснуться до женской руки. Чезаре, чтобы я уже терзалась...
-- Ты ревнуешь ко вс;мъ женщинамъ?
-- Ко вс;мъ.
-- И ни къ кому въ частности?
-- Ни къ кому, отв;тила она, посл; минутнаго колебанія.
-- Глупости, фантазія!.. сказалъ онъ, расправляя усы, -- признакъ того, что онъ былъ доволенъ.
-- Это любовь, проговорила она. Знаешь: если ты полюбишь другую, я убью себя.
-- Не в;рю, чтобы ты умерла насильственной смертью, отв;тилъ онъ, см;ясь.
-- Н;тъ, милый, убьюсь!
-- Ты умрешь въ восемьдесятъ л;тъ, естественной смертью, заключилъ онъ со см;хомъ.
Анна приняла это за об;щаніе и ут;шеніе. На н;сколько дней она успокоилась, но въ первый разъ, какъ Чезаре ушелъ вдвоемъ съ Лаурой, она опять почувствовала невыносимое страданіе. И все-таки она постоянно настаивала, чтобы Лаура вы;зжала и развлекалась, а когда оставалась одна въ вилл; "Катерина", когда никто не сл;дилъ за нею, она бросалась на кол;ни въ комнат; матери, моля Бога пощадить ее. Она гр;шила, подозр;вая, и искупала свой гр;хъ страданіями отъ этихъ подозр;ній. Сестра и мужъ, отправленные ею самою, у;зжали и возвращались посл; четырехъ-пяти часовъ отсутствія днемъ; иногда возвращались и поздно ночью. Анна встр;чала ихъ пытливымъ, мрачнымъ взглядомъ и не говорила ни слова. Лаура, по обыкновенію вся въ б;ломъ, уходила къ себ; въ комнату, а Чезаре пожималъ плечами и закуривалъ папиросу.
Анна молчала и принималась опять за книгу, въ которой не прочла ни строчки, или закрывала глаза, точно засыпая. Но н;сколько разъ у нея изъ самаго сердца вырывался крикъ:
-- Когда-же мы у;демъ изъ этого Сорренто? Когда?
Чезаре, думая, что она говоритъ сама съ собою, не отв;чалъ. Тогда она разъ прямо обратилась къ нему:
-- У;демъ отсюда, Чезаре... Пожалуйста...
-- Такъ рано? Неаполь теперь невозможенъ... Намъ нечего тамъ д;лать... Мы будемъ похожи на провинціаловъ...
-- Все равно! У;демъ, Чезаре.
-- Ты скучаешь зд;сь, въ самой красивой м;стности всего міра?
-- Да, зд;сь очень красиво, но мн; хочется у;хать...
-- Какъ хочешь, холодно сказалъ онъ. Прикажи собираться къ отъ;зду.
И онъ, желая отмстить ей, посл;дніе три-четыре дня постоянно оставлялъ ее одну, уходя съ Лаурой; онъ гордился шедшей съ нимъ подъ руку красавицей, одинаковаго съ нимъ характера и настроенія; онъ былъ счастливъ, что ушелъ отъ скучной жены, которая изобр;тала все, чтобы надо;дать ему, хотя формально об;щала не д;лать этого. Анна вид;ла его скуку дома, вид;ла, съ какою радостью онъ уходилъ вм;ст; съ Лаурой и глубокое уныніе охватывало ее.
Въ такомъ настроеніи засталъ ее Луиджи Караччіоло, наканун; ея отъ;зда въ Неаполь. Онъ пришелъ проститься съ нею. Была уже половина октября, а онъ, противъ обыкновенія, все еще жилъ въ Сорренто, все еще не покидалъ надежды и ждалъ. Но и онъ сталъ грустенъ. Любовь его, подъ вліяніемъ осеннихъ мягкихъ красокъ, приняла сантиментальный отт;нокъ.
-- Здравствуйте, синьора Діазъ, сказалъ онъ, входя и въ этомъ обыкновенномъ слов; послышалась грусть.
-- Здравствуйте... Вы не танцуете сегодня въ Викторіи, на прощальномъ вечер;?
-- Н;тъ. Я хочу проститься только съ вами.
-- Прощайте, проговорила она.
-- Прощайте, пробормоталъ Луиджи. Но мы, в;дь, скоро увидимся... Нед;ли черезъ дв;...
-- Не знаю, Караччіоло, буду-ли я принимать такъ скоро... Вообще не знаю, буду-ли принимать... сказала она грустно и медленно.
-- Вы хотите прогнать меня? спросилъ онъ, побл;дн;въ.
-- Не васъ, а вс;хъ... Я не создана для св;та... Я выбита изъ колеи... Одиночество для меня лучше.
-- Вы истомитесь отъ грусти, пробормоталъ онъ. Тогда какъ... кто нибудь... преданный другъ... можетъ быть, развлечетъ васъ...
-- Моя печаль слишкомъ глубока, сказала она вполголоса.
-- Какая вы эгоистка! Вамъ н;тъ д;ла до чужихъ страданій... Вы хотите отнять и посл;днюю радость -- вид;ть васъ... Разв; вы не знаете, что за каждое зло бываетъ возмездіе? Не будьте эгоисткой, синьора.
-- Правда... Я можетъ быть эгоистична. Но кто изъ насъ не способенъ д;лать зло? Самыя чистыя, самыя невинныя созданья способны истерзать вамъ все сердце, можетъ быть, и не желая этого...
Онъ взглянулъ на нее, догадываясь, что тутъ кроется та тайна, которая мучила Анну посл;днія дв;-три нед;ли. Но онъ ничего не спросилъ. Можетъ быть, она и отв;тпла-бы ему.
-- Сорренто надо;лъ вамъ?
-- Н;тъ, не то, что надо;лъ, а я зд;сь очень страдала.
-- Больше, ч;мъ въ Неапол;?
-- Больше.
-- Почему-же?
-- Такъ... Я ношу мое горе вм;ст; съ собою.
-- Неужели вы думали, что Сорренто его перед;лаетъ?
-- Я над;ялась...
-- Ничто не можетъ пересоздать этого челов;ка... В;дь, онъ и не дурной, но онъ таковъ, какой есть...
-- Правда...
-- Зач;мъ-же вы ищите невозможнаго? спросилъ онъ, защищая самого себя въ этой защит; Чезаре.
-- А вы разв; не ищите невозможнаго? возразила Анна.
-- Да... Но я довольствуюсь т;мъ, что желаю его... Посмотрите, какой я благоразумный... Вы такая грустная, Анна, и не изъ-за меня, изъ-за другого, а я былъ-бы счастливъ ут;шить васъ какимъ-бы то ни было способомъ...
-- Благодарю, благодарю, сказала она, растроганная.
-- Мн; кажется, что васъ ждутъ въ Неапол; тяжелые дни... Я не предсказываю вамъ, но мн; такъ кажется.
-- Я ув;рена, проговорила она и на лиц; ея появилось отчаяніе.
-- Такъ хотите признать меня другомъ? Вспомните меня въ минуту горя.
-- Хорошо... Вспомню...
-- И приб;гнете ко мн;?
-- Приб;гну, какъ къ брату.
-- Послушайте, Анна. Офиціально я живу съ матерью на улиц; Трибунали, въ нашемъ старомъ, фамильномъ палаццо. Но моя настоящая квартира на Кьятамоне, въ маленькой вилл; Рей, ходъ съ переулка... Клянусь, Анна, что я говорю вамъ это, какъ самой любимой сестр;... Черезъ дв; нед;ли отъ сегодняшняго дня -- запомните -- каждый день, до четырехъ часовъ, я оуду ждать письма отъ васъ, хоть одно слово... Я одинъ въ этомъ дом;, Анна... Буду ждать ту, которую я уважаю больше вс;хъ на св;т;, или хоть приказанія отъ нея... Пусть она потребуетъ отъ меня самой трудной, самой тяжелой услуги... Я исполню все съ восторгомъ... Анна! Помните, что я жду... Когда вамъ понадобится другъ или рабъ, вспомните, что я весь день жду...
-- Но почему-же вы хотите пожертвовать такъ всею жизнью, спросила она, дружески улыбаясь ему.
-- Потому что н;тъ ничего лучше, какъ отдать такъ жизнь. Разв; вы, любя, не сд;лали-бы также?
-- Сд;лала-бы... Всю жизнь пожертвовала-бы.
-- Видите! Но забудьте, что я сказалъ о любви... Это сорвалось невольно. Я говорю теперь не какъ влюбленный, не какъ обожающій васъ челов;къ, а какъ преданный другъ, какъ братъ... Каждый мой день принадлежитъ вамъ.. Клянусь, что во мн; н;тъ нечистыхъ побужденій..
-- Я в;рю, отв;тила она искренно, и протянула ему руку.
Онъ поц;ловалъ ея руку, какъ-бы скр;пляя свою клятву. Въ эту минуту онъ былъ совершенно искрененъ. Если ложь и таилась на дн; его души, то онъ и самъ не зам;чалъ ея.
IV.
Въ самомъ д;л;, вернувшись въ Неаполь, Анна заперлась у себя. Она никого не принимала, не д;лала визитовъ, сид;ла у себя въ комнат;, выходила только утромъ, гуляла до утомленія, изб;гала разговоровъ, точно жила въ нравственной дремот;, когда не такъ остро чувствуется горе. Сестра и мужъ смотр;ли на нее съ сожал;ніемъ, считая ее больною, и продолжали пользоваться тою свободою, которую завоевали себ; въ Сорренто. Она отпускала ихъ, страдая отъ подозр;ній и мучась упреками за эти подозр;нія. Тщетно пыталась она найти успокоеніе въ в;р;; ея мистическое настроеніе сейчасъ же разбивалось о сильную, земную страсть, оковавшую Анну своими узами. Она пошла къ духовнику, чтобы все разсказать ему, но не р;шилась высказать постороннему челов;ку обвиненія противъ мужа и сестры. Она дошла до такого мрачнаго состоянія, будто въ самомъ д;л; надъ ней разразилось страшное несчастіе. Она ц;лыми часами бродила по улицамъ, точно сомнамбула, и, возвратясь, усталая, домой, бросалась на кушетку, или на кровать и не выходила къ столу подъ какимъ-нибудь предлогомъ.
-- Синьора вернулась полъ-часа тому назадъ и теперь спитъ, докладывалъ лакей Діазу.
-- Хорошо... Не тревожьте синьору, отв;чалъ Чезаре, точно успокоенный.
-- У синьоры болитъ голова, она не придетъ къ завтраку, говорила горничная Лаур;.
-- Хорошо... Вы слушайте, не спроситъ ли она чего-нибудь, невозмутимо отв;чала спокойная д;вушка.
И она весело продолжала свою общую съ Чезаре жизнь, не заботясь о томъ, что сестра страдаетъ вс;ми силами души, вс;ми фибрами организма. Ревность даетъ чисто физическія страданія: сокращеніе нервовъ и сжиманіе серца; Анна испытала все это. И всегда на дн; ея ужасныхъ подозр;ній лежало сознаніе своей несправедливости. Ея сестра -- сама чистота, ея мужъ, никогда не сд;лавшій ни одного дурного поступка,-- высшія существа, достойныя обожанія, а она -- Анна, такъ унижаетъ ихъ, такъ закидываетъ грязью. Сколько разъ хот;лось ей броситься на шею къ Лаур; и выплакать у ней на груди вс; слезы своего раскаянія. Но ей страшно было оскорбить чистую душу Лауры. Сколько разъ хот;лось ей разсказать мужу свои страданія во всей ихъ жестокости. Но онъ смущалъ ее своимъ участіемъ и ей начинало казаться, что ея ревность -- плодъ больного воображенія. Съ другой стороны, она не могла не зам;чать, какъ равнодушно относились и Чезаре и Лаура къ ея отсутствію, когда она надолго уходила изъ дома, или запиралась у себя въ комнат;. Она поняла, что все это только пріятно для нихъ, потому что избавляетъ ихъ отъ ея бл;дной, грустной фигуры, не говорящей ни слова. Она поняла, что была имъ въ тягость...
-- Они такіе веселые, я навожу на нихъ тоску, думала Анна.
Раза два или три Чезаре, озабоченный этой неизлечимой грустью жены, хот;лъ оживить ее. Но это всегда кончалось сценой, и Анна, измученная сарказмомъ и холодной злобой мужа, не р;шалась разсказать ему свою тайну.
Разъ, взб;шенный Чезаре объявилъ Анн;, что онъ не давалъ ей права разыгрывать изъ себя жертву, что она вовсе не жертва, и что ея сантиментальные капризы страшно надо;ли ему.
-- Я теб;, значитъ, надо;ла? Да? спросила она, съ трудомъ удерживая рыданія.
-- Да! Ужасно... Над;юсь, что это рано или поздно кончится?
-- Мн; лучше умереть, смущенно пробормотала Анна.
-- Неужели нельзя жить и не быть такой скучной? Что ты на себя наложила об;тъ надо;дать вс;мъ?
-- Лучше умереть, лучше умереть! шептала Анна.
Чезаре ушелъ, проклиная свою судьбу и нел;пую женитьбу на этой сумасшедшей женщин;. Она хот;ла вымолить у него прощеніе, но его уже не было дома. Весь этотъ день Лаура относилась къ Анн; пренебрежительно и только пожала плечами, когда увидала ея красные глаза.
Анна р;шила выйти изъ такого состоянія в;чной грусти, р;шила возродиться, попытаться стать, хоть по вн;шности, такою же, какъ вс; женщины ея круга, т. е. спокойною и счастливою. Начинался веселый, зимній сазонъ. Анна отправилась къ портних; и заказала восемь или десять платьевъ, р;шивъ сд;латься пустой, св;тской женщиной. Теперь, когда она выходила по утрамъ, она всегда встр;чала Караччіоло. Куда бы она ни шла, на ея дорог; попадался онъ, точно она сговаривалась съ нимъ, но онъ самъ находилъ ее т;мъ чутьемъ влюбленнаго, которое всегда найдетъ любимую женщину. Анна не останавливалась съ нимъ; а только обм;нивалась поклономъ. Она улыбалась ему, благодарная за его дружбу и за то, что онъ не надо;далъ ей своей любовью. А въ томъ, какъ онъ безпокойно гляд;лъ на нее, какъ кланялся, она постоянно читала:
-- Помните -- каждый день, до четырехъ часовъ...
Она прив;тливо улыбалась ему и шла дальше, сейчасъ же забывая объ этой встр;ч;. И никогда -- какъ бы ни мучила ее любовь и ревность къ Чезаре -- ей не приходило въ голову, что она была бы счастлив;е съ этимъ красивымъ юношей; никогда не приходило ей въ голову сравнить Діаза, этого сухого, изжившагося челов;ка съ молодымъ, здоровымъ красавцемъ, у котораго, несмотря на развращающую св;тскую жизнь, осталось еще чувствительное сердце. Никогда она не сд;лала бы этого сравненія. Она отдалась всей душею, вс;мъ сердцемъ, вс;ми чувствами этому холодному, высоком;рному старику, отдалась безповоротно, до самой смерти. Она хот;ла забыть и заглушить свое горе въ вы;здахъ, въ театрахъ, въ заботахъ о туалет;. И Чезаре поощрялъ ея увлеченіе св;тскими, легкомысленными заботами. Ему было пріятно, что жена занята шляпками, пріемами, театрами, нарядами, что за нею ухаживаютъ, но ухаживаютъ въ м;ру, что у нея есть поклонники и н;тъ возлюбленнаго и что, наконецъ, она при полномъ удовлетвореніи самолюбія, торжеств; тщеславія, польщенная во вс;хъ своихъ женскихъ инстинктахъ, сохраняетъ любовь къ мужу, но не надо;даетъ ему своей любовью! Видя, что Анна вступила на этотъ путь, онъ сталъ съ ней любезн;е, разсматривалъ до мельчайшихъ подробностей ея туалеты, давалъ ей сов;ты,-- мудрые сов;ты челов;ка, изучившаго всю гамму женскаго щегольства. И когда онъ вид;лъ ее нарядною и красивою, онъ ц;ловалъ ее въ губы, или въ плечо, выходившее изъ-подъ платья декольте; а она внутренно возмущалась противъ самой себя за то, что она такъ унижалась, за то, что стала куклой, м;няющей каждый день тряпки, за то, что она треплетъ по баламъ и театрамъ свое истерзанное сердце. Она низко склоняла голову подъ блестящей діадемой, подаренной ей Чезаре въ день свадьбы, и нервно махала в;еромъ изъ б;лыхъ перьевъ, чувствуя, что задыхается и изнемогаетъ. И часто Анна, погруженная въ горькія размышленія, видя другихъ женщинъ, также какъ она нарядныхъ и обв;шенныхъ брильянтами, улыбающихся, съ блестящими глазами, говорила себ;, что, можетъ быть, вс; он; -- эти женщины, украшенныя, какъ языческіе идолы, страдаютъ такъ же, какъ и она! Т;, кто встр;чалъ Анну Діазъ въ обществ;, говорили, что она очень св;тская, а кто былъ понаблюдательн;е вид;лъ, какъ улыбка застывала на ея губахъ, какъ она внезапно бл;дн;ла, какъ вдругъ исчезала домой. Н;которые говорили, что Синьора Діазъ очень привлекательна, но что отъ нея надо ждать какой-нибудь выходки.
Разъ, въ конц; января, Анна должна была ;хать въ Санъ-Карло на первое представленіе. За об;домъ она спросила Лауру, по;детъ-ли она съ нею?
-- Н;тъ, не по;ду, разс;янно отв;тила сестра.
-- Почему?
-- Мн; надо рано встать завтра... Я испов;дуюсь...
-- А?!.. Чезаре! А ты по;дешь со мною? спросила Анна, глядя на него пытливыми глазами.
-- Д-да, отв;тилъ мужъ.
-- Съ нами ;детъ тетушка Шибилья, прибавила Анна.
-- Въ такомъ случа;, позволь мн; прі;хать ко второму акту, сказалъ Чезаре, и такъ мило улыбнулся жен;, что она вздрогнула
-- Разв; у тебя есть д;ло?
-- Да... А вернемся мы вм;ст;... любезно проговорилъ онъ.
Она сначала покрасн;ла, потомъ побл;дн;ла. Мужъ обращается съ ней, какъ съ любовницей, когда ей собираются сд;лать что-то непріятное, и поэтому удваиваютъ любезность. Но что за д;ло! Лишь бы онъ любилъ ее въ той или въ другой форм;, лишь-бы притворялся, что любитъ! Все лучше презр;нія и равнодушія. Мысль, что она возвратится изъ театра въ крытомъ экипаж; вдвоемъ съ нимъ, опьяняла ее, точно ожиданіе запретнаго свиданія. Мужъ приравнивалъ ее къ своимъ незаконнымъ привязанностямъ... Но в;дь она поклялась ему, тамъ, на соррентской террас;, быть его слугою, его рабой...
Анна пошла од;ваться. Она над;ла въ первый разъ новое голубое платье съ длиннымъ шлейфомъ. Лифъ былъ усыпанъ брильянтовыми зв;здами. Такія же зв;зды дрожали на голов; ея. Когда она кончила од;ваться, она послала за мужемъ. Опять она, какъ самое низкое созданье, хот;ла грубымъ торжествомъ своей красоты околдовать, хоть на минуту, своего непостояннаго любовника.
Чезаре пришелъ. Онъ былъ еще въ домашнемъ костюм;. Анна ему очень понравилась.
-- Отлично! сказалъ онъ, взялъ ее за руки и поц;ловалъ ихъ; потомъ поц;ловалъ въ плечо и, наконецъ, въ губы. Анна содрогнулась и опустила голову.
-- Мы увидимся, сказалъ онъ въ вид; об;щанія, чтобы ут;шить ее. И вернемся вм;ст;... прибавилъ онъ, точно успокоивая обманутую любовницу.
Анна приняла это успокоеніе, потому что должна была все принимать отъ него. Она у;хала, не простившись съ Лаурой, такъ какъ та уже ушла къ себ; въ комнату. Тетушка Шибилья -- когда Анна за;хала за нею -- была уже готова и он; отправились въ театръ. Но на улиц; Толедо имъ попалось множество возвращающихся каретъ. Он; поняли причину этого только подъ портикомъ Санъ-Карло, гд; была приклеена красная афиша. По бол;зни примадонны спектакль отм;нялся; изъ-за поздняго часа невозможно было назначить другое представленіе. И маленькое купе, гд; сид;ли мужъ съ женою, и большое ландо, гд; пом;щалась ц;лая семья, -- мамаша, папаша и н;сколько дочекъ, и наемныя кареты, и остальные экипажи медленно отъ;зжали отъ театра, увозя непредвид;вное дурное настроеніе, молчаливую злобу барышень, нервничанье молодыхъ супруговъ, вздохи мамашъ. Вс; сознавали, что вечеръ потерянъ. Даже Анна почувствовала раздраженіе, когда прочла красную афишу -- источникъ столькихъ разочарованій, и, увидя у дверцы кареты Луиджи, ожидавшаго ее у театра, она откинулась назадъ, точно не желая здороваться съ нимъ.
-- Какая ваша племянница жестокая, маркиза, сказалъ онъ шутя, ц;луя руку старухи.
И онъ поклонился Анн; съ такимъ взглядомъ, что она опять прочла въ немъ:
-- Помните: я васъ жду, каждый день...
Она склонила голову... Ей было грустно, что пропалъ вечеръ, когда она над;ялась провести его вм;ст; съ Чезаре и потомъ возвращаться съ нимъ вдвоемъ... Все это разстроилось... Напрасно было и од;ваться въ новое платье... Анна спросила тетку, что она думаетъ д;лать. Та попросила отвезти ее домой; вечеръ былъ испорченъ, ей не хот;лось никуда ;хать.
-- А ты куда? спросила ее въ свою очередь маркиза.
-- Домой, грустно отв;тила Анна, кутаясь въ голубую, бархатную шубу.
Она все-таки над;ялась еще застать мужа дома и провести съ нимъ хоть полъ-часа до его отъ;зда. Онъ, обыкновенно, очень долго од;вался и не им;лъ привычки торопиться, кто бы ни ждалъ его. Анна, довезя тетку, приказала кучеру ;хать поскор;е домой и, вернувшись, сейчасъ же спросила швейцара; у;халъ ли мужъ? Діазъ былъ еще дома. Анна, видя, что швейцаръ, хочетъ дать звонокъ, инстинктивно запретила ему это. Ей хот;лось сд;лать мужу сюрпризъ. И она, улыбаясь на изумленіе горничной, потихоньку прошла къ двери комнаты Чезаре, не къ той, которая вела въ корридоръ, а къ другой, откуда всегда выходилъ Діазъ. Дверь была заперта не на ключъ. Анна тихо, тихо отворила ее; ей хот;лось удивить Чезаре. Но за дверью оказалось темно: Чезаре опустилъ тяжелыя, бархатныя портьеры. Какая то внутренняя, не предвид;нная сила остановила Анну и она не приподняла портьеру и не вошла, а осталась въ темнот;, отлично видя всю комнату черезъ щель, образуемую двумя портьерами и слыша все, что тамъ говорилось. Она притаила дыханіе. Чезаре уже совс;мъ од;тый, во фрак;, съ гарденіей въ петличк;, сид;лъ въ большомъ кожаномъ кресл;; голова его была прислонена къ спинк; и бл;дное лицо красиво выд;лялось на темномъ фон;. Онъ былъ не одинъ.
На ручк; его кресла сид;ла Лаура. Она была въ б;ломъ мягкомъ плать;, точно нарочно вытканномъ для ея гибкой, извилистой фигуры; изъ-за б;лой ленты, два раза обхватывавшей ея талію, выглядывалъ, букетъ б;лыхъ разъ; золотистые волосы были художественно закручены и разсыпались в;нчикомъ по лбу и по вискамъ. Одна рука вытянулась по спинк; кресла Чезаре... Такъ какъ она сид;ла выше его, то разговаривая, склонялась къ лицу Діаза и улыбалась такой беззав;тной, такой безумной улыбкой, какую никто не видалъ на ея невинномъ ротик;. Чезаре, поднявъ голову, смотр;лъ на нее, то и д;ло бралъ ее руку и ц;ловалъ; ц;ловалъ медленно, медленно. Лаура при этомъ бл;дн;ла и умолкала. Оба потомъ молчали н;которое время, но молчали не отъ грусти или заботы, а точно наслаждаясь и тишиной, и уединеніемъ, и свободой, и этимъ любовнымъ свиданіемъ, и этимъ поц;луемъ,-- однимъ изъ сотни такихъ же поц;луевъ.
Анна вошла за портьеру именно въ ту минуту, когда Чезаре н;жно и долго держалъ руку Лауры у своихъ губъ. Было такъ тихо, что Анна слышала только біеніе своего сердца. Лаура оставила тоненькую, б;лую ручку въ рук; Чезаре и онъ, точно ему было мало прикосновенія однихъ ладоней, переплелъ ея пальцы со своими. Д;вушка, не отрывая взгляда отъ глазъ Чезаре, улыбнулась томной улыбкой, точно вся ея душа черезъ руку соединилась на-в;къ съ Чезаре. Они молчали, но вся ихъ исторія читалась въ ихъ позахъ, въ ихъ сжатыхъ рукахъ, въ ихъ взглядахъ. Анна вид;ла всю эту безмолвную сцену любви и все-таки, говорила себ;:
-- Н;тъ! это сонъ!
И, правда, она, какъ во сн;, не им;ла силы проснуться, не могла открыть рта, чтобы закричать, не могла поднять руки, чтобы откинуть портьеру, двинуть ногою, чтобы войти. И въ ея содрогающемся сердц; сложилась н;мая, д;тская молитва: не вид;ть того, что она вид;ла, освободиться отъ этого сна... Вс; свои силы, всю волю она направила на то, чтобы закрыть глаза и ничего не вид;ть. Но ея глаза были прикованы и должны были вид;ть все.
Теперь Лаура взяла изъ-за пояса пучекъ б;лыхъ розъ и, все смотря на Чезаре и улыбаясь ему, два или три раза хлопнула его цв;тами по плечу. Потомъ поднесла ихъ къ лицу и, вдыхая въ себя ароматъ, поц;ловала ихъ. И опять улыбаясь и любовно смотря на Чезаре, она дала ему тоже поц;ловать цв;ты; онъ губами искалъ то м;сто, гд; Лаура прикасалась къ нимъ. Потомъ она начала опять ц;ловать розы, конвульсивно запрокинувъ голову. Глаза ея и Чезаре блест;ли. Когда онъ во второй разъ началъ ц;ловать цв;ты, б;лая головка д;вушки стала склоняться ниже и ниже и опустилась на розы. Лаура ц;ловала ихъ. И медленно, медленно на этихъ зимнихъ, холодныхъ цв;тахъ съ тонкимъ опьяняющимъ запахомъ, губы Чезаре соединились съ губами Лауры... Блестящіе глаза ихъ затуманились и стали томными.
-- Можетъ быть, я сошла съ ума! подумала Анна, слыша, какъ кровь бьетъ ей въ голову.
Они смотр;ли другъ на друга, двигались, д;йствовали, но точно призраки; ни одного звука не долет;ло до Анны. Можетъ быть, это галлюцинація зр;нія. Она сама точно оц;пен;ла и не могла ни сказать, ни двинуться, чтобы разс;ять это вид;ніе; она молила только, чтобы они заговорили, и т;мъ доказали-бы, что они живые люди.
-- Господи! одно только слово! молилась она въ своемъ сердц;.
Она услыхала глубокій вздохъ. Онъ вылет;лъ изъ груди Лауры, посл; поц;луя. Д;вушка быстро встала, вырвала отъ Чезаре руку, сд;лала н;сколько шаговъ и остановилась посреди комнаты. Теперь она была ближе къ сестр;. Анна отлично вид;ла ее въ десяти шагахъ отъ себя. Лицо Лауры было разстроено. Щеки гор;ли; волосы растрепались, и она разс;япно, точно безсознательно, заправляла ихъ за ухо. Другая рука сжимала пучекъ цв;товъ. Чезаре, видя, что Лаура уходитъ, не сд;лалъ ни одного жеста, чтобы удержать ее, даже не всталъ съ м;ста. Но онъ издали смотр;лъ на Лауру, повелительно призывая ее взглядомъ. Она сд;лала еще н;сколько шаговъ, но нер;шительно, колеблясь и заминаясь. Анн; безумно хот;лось, -- если бы она могла говорить,-- броситься къ сестр;, дать ей силу вырваться изъ-подъ этого обаянія страсти, освободить ее и себя отъ этого колдовства.
-- Господи! Дай ей силы! Дай мн; силы!.. взмолилась Анна въ своемъ сн;, въ своемъ безуміи.
Но у Лауры не хватило силъ уйти. Лицо ея бол;зненно передернуло, точно она боролась съ какимъ-то сильн;йшимъ порывомъ; сейчасъ же всл;дъ за этимъ черты ея красиваго, яснаго лица разгладились и смягчились; она вернулась къ Чезаре, смотря на него и улыбаясь. Дойдя до него она бросилась передъ нимъ на кол;ни и простерла къ нему руки, точно молясь на него. Тогда Чезаре, съ затуманенными отъ слезъ глазами, сталъ безумно ц;ловать ее въ губы. И Анна, никогда не видавшая слезъ на его сухихъ, холодныхъ глазахъ, мучимая новыми мученіями, сказала про себя:
-- Чезаре не ум;етъ плакать... Это привид;ніе... Я сошла съ ума...
Но вдругъ она среди ужаснаго жара, сожигавшаго ее, почувствовала, какъ холодъ проб;жалъ по ней, угомонилъ ей кровь и осв;жилъ голову. Она услыхала... Привид;нія заговорили... Это были не т;ни, а мужчина и женщина: ея мужъ Чезаре и сестра Лаура. Они заговорили... Лаура вырвалась отъ безумныхъ поц;луевъ Чезаре, вскочила и остановилась передъ нимъ; онъ, сидя въ кресл;, держалъ ее за об; руки. Они смотр;ли другъ на друга и улыбались.
-- Ты меня любишь? спросилъ Чезаре.
-- Люблю, отв;тила Лаура.
-- Очень?
-- Очень, очень...
-- Но какъ?
-- Ужасно!
-- А надолго?
-- Навсегда.
Теперь Анна дрожала отъ холода. Отъ ихъ голосовъ, отъ этихъ словъ къ ней вернулись вс; ея способности. Д;йствительность приводила ее въ трепетъ. Она не считала уже себя сумасшедшей, не думала, что это вид;ніе. Зубы ея стучали, ей было холодно съ открытымъ воротомъ, съ голыми плечами и руками, она оледен;ла, не смотря на теплую шубу... Ужасный холодъ охватилъ ее, точно всякій источникъ тепла и жизни изсякъ въ ея организм;. Она не см;ла пошевелиться, чтобы поднять падающую шубу; ее объялъ страхъ, что ее откроютъ. И время ей показалось безконечно длиннымъ; точно ц;лый в;къ уже сл;дила она, какъ ц;луется ея мужъ съ сестрою. Ее вдругъ охватило сознаніе невозможности вынести это несчастье. Она не могла, не могла съ нимъ смириться! И опять, пока она зажимала ротъ в;еромъ изъ голубыхъ перьевъ, чтобы заглушить крики возмущенія и проклятія любви, изм;н; и изм;нникамъ, она услышала голоса... Теперь Лаура, граціозно отходя отъ Чезаре, любовно смотря на него и улыбаясь ему, спрашивала его:
-- Ты меня любишь?
-- Да... Люблю...
-- Очень любишь?
-- Какъ могу, Лаура...
-- Давно?
-- Всегда любилъ...
-- На долго?
-- На всю жизнь...
Невыносимо, невыносимо! Кипучая злоба охватила Анну; ей хот;лось фуріей ворваться къ нимъ, разодрать занав;ску, застонать, закричать, о невыносимости всего этого... Но Чезаре тихо, тихо сказалъ Лаур; упавшимъ отъ волненія голосомъ:
-- Ступай отсюда...
-- Отчего, милый?
-- Ступай... Ступай... Поздно... Мн; пора ;хать..
-- Нехорошій... Злой!..
-- Не говори этого... Не смотри такъ... Уходи, Лаура...
И онъ, любовно, но съ сознаніемъ собственной силы, всталъ, обнялъ Лауру за талію и повелъ ее къ двери. Она немного упиралась, положивъ ему голову на плечо и глядя на него снизу вверхъ такъ н;жно, что на лиц; Чезаре появилось жестокое и гордое выраженіе, можетъ быть, отъ сдерживаемой страсти. Въ дверяхъ они еще разъ поц;ловались и Анна, несмотря на разстояніе, ясно разслышала ихъ голоса:
-- Прощай, моя любовь! сказала Лаура.
-- Прощай, моя любовь! повторилъ Чезаре.
Д;вушка ушла, низко опустивъ голову. Анна вид;ла, какъ Чезаре вернулся къ письменному столу; онъ былъ страшно разстроенъ. Зат;мъ, съ обычнымъ ему присутствіемъ духа, онъ взялъ папиросу и закурилъ ее, оглянувшись кругомъ, точно не зналъ, гд; находится.
Тогда Анна, удерживая дыханіе, не выпуская шлейфа изъ рукъ, попятилась назадъ, вышла въ сос;днюю залу и, не встр;тивъ никого, прошла въ свою комнату и заперла дверь. Она сд;лала все это быстро, не колеблясь ни минуты, съ животнымъ инстинктомъ раненаго зв;ря, который чувствуетъ за собою охотника и хочетъ покойно умереть въ своемъ логовищ;. Анна задыхалась отъ волненія и ей хот;лось кричать... Она сбросила на полъ шубу, сорвала съ шеи жемчугъ, все побросала кругомъ, умирая отъ гн;ва и горя, со сл;пымъ желаніемъ разрушенія... Горничная постучалась въ дверь, спрашивая, не нужно-ли ей помочь? Анна, не отвооряя двери, отослала ее. Но когда она стала разшнуровать голубой лифъ, въ дверь опять постучали.
-- Анна! произнесъ спокойный голосъ Чезаре.
-- Что? спросила она, хватаясь за кресло, чтобы не упасть. Ея голосъ былъ глухъ.
-- Разв; не было спектакля? Или теб; сд;лалось дурно? спросилъ онъ, ничего не зам;чая.
-- Не было спектакля, сказала она, закрывая глаза и почти лишаясь чувствъ.
-- Когда-же ты вернулась? Сейчасъ? спросилъ онъ уже съ н;которымъ волненіемъ.
-- Сейчасъ, солгала она и покрасн;ла отъ этой лжи.
-- А вашу св;тлость нельзя вид;ть? Я бы охотно засвид;тельствовалъ мое почтеніе вашей св;тлости, проговорилъ онъ своимъ обольстительнымъ голосомъ, противъ котораго она никогда не могла устоять.
Но тутъ ее объялъ такой ужасъ, что она схватила зубами бантъ отъ платья, чтобы не закричать ему объ его изм;н;, не бросить ему укора.
-- Н;тъ, отв;тила она сжатымъ голосомъ.
-- Прощай, моя любовь! мило сказалъ онъ.
-- А! Подлый! Подлый! вскричала она, разъяренно бросившись къ двери.
Но Чезаре уже ушелъ и ничего не слышалъ.
Было поздно, когда Анна встала съ кровати, гд; она задушила въ подушкахъ крики злобы и рыданія отчаянія. Она дрожала отъ холода, хотя была покрыта пуховымъ од;яломъ; это была та дрожь, какую она почувствовала за портьерою, когда роковой сонъ превратился въ роковую д;йствительность; дрожь, пробравшуюся и въ кости, и въ нервы, дрожь, которую не поб;дитъ никакая шуба, никакое пламя, никакое солнце.
Когда Анна сошла съ постели, она оглянулась кругомъ. Въ комнат; царилъ страшный безпорядокъ. Легкій голубой в;еръ, брошенный на стулъ, полураскрылся и св;сился на полъ; большой голубой бантъ валялся на ковр;; роскошная шуба лежала тутъ же, образуя комъ бархата и м;ха; разодранный, голубой лифъ валялся на кровати, на полу вытянулись длинныя перчатки, а на стол; и на консоляхъ блест;ли брилліантовыя зв;зды, украшавшія грудь и голову Анны, и была брошена жемчужная нитка, содранная ею съ шеи; на подушк; лежалъ б;лый комочекъ -- батистовый съ кружевами платокъ, весь мокрый отъ слезъ. Анна покачала головою, видя, какъ вс; эти красивыя и дорогія вещи не могли спасти ее отъ несчастья, и взглянула на себя, полуголую, съ растрепанными волосами, дрожащую отъ холода, сгорбленную, среди этихъ обломковъ ея красоты, ея любви. И она, медленно, закутавшись въ черный бархатный капотъ, стала приводить свою комнату въ порядокъ. Когда она заперла вс; ящики и шкафы и взяла съ подушки платочекъ, надъ которымъ такъ много плакала, дв; крупныя, безмолвныя слезы выкатились изъ ея покрасн;вшихъ глазъ и упали на черный бархатъ капота. Она остановилась, точно собирая свои спутанныя мысли; потомъ позвонила. Вошла заспанная горничная.
-- Который часъ? спросила Анна, не подумавъ, что въ двухъ шагахъ отъ нея стояли часики, подаренные ей Діазомъ.
-- Уже часъ...
-- Такъ поздно!.. Ступайте спать.
-- А ваше сіятельство?
-- Мн; ничего не надо, пробормотала Анна, опуская глаза, стыдясь, что выдала собственное горе.
Горничная стала оправлять ей постель и когда дотронулась до мокрой отъ слезъ подушки, она покачала головой, и съ н;жной фамильярностью неаполитанской прислуги, р;шилась сказать:
-- Добрый всегда страдаетъ...
Въ такую минуту сожал;ніе прислуги сжало ей сердце и Анна почувствовала все безконечное несчастіе своего существованія, весь ужасъ заброшенности, всю остроту изм;ны. Можетъ быть, эта горничная все знала, потому что только одна Анна была сл;па. И это несчастье, и эта изм;на и эта заброшенность обсуждались прислугою; Анну жал;ли... "Добрый всегда страдаетъ"...
Анна снова осталась одна. У нея не хватило мужества спросить, вернулся ли Чезаре. Она полчаса просид;ла неподвижно въ кресл;, потомъ быстро вскочила, взяла помпейскую лампочку-ночникъ, зажженный для нея горничною, и легкимъ шагомъ вышла изъ комнаты. Во всемъ дом; было темно и тихо. Проходя мимо большого зеркала въ зал;, Анна испугалась, увидя черную фигуру съ бл;днымъ лицомъ, слабо осв;щеннымъ надгробною лампадой; она испугалась самое себя и, можетъ быть, того, что задумала сд;лать.
Она безшумно отворила дверь въ комнату Лауры и подошла къ ея б;лой, д;вственной кровати. Красавица Минерва спала мирнымъ сномъ. По всей ея граціозной фигур; было разлито ясное спокойствіе. Анна приподняла лампочку и смотр;ла, какъ безмятежно спитъ сестра. И она склонясь надъ нею, невольно закрыла рукою пламя, чтобы не сд;лать больно глазамъ Лауры. Но вдругъ по губамъ спящей проб;жала неуловимая улыбка, давшая ея лицу выраженіе безконечнаго счастья. Анн; сейчасъ же представилась ужасная сцена и снова бол;зненная злоба всколыхнулась въ ея надорванномъ сердц;.
-- Лаура! проговорила она сдавленнымъ голосомъ, склоняясь къ лицу сестры. Лаура!...
Б;ленькая д;вушка только пошевелила губами, но не проснулась.
-- Лаура! опять позвала Анна.
Д;вушка открыла глаза и увидала предъ собою черную фигуру, казавшуюся ужасно высокой отъ окружавшей тьмы, изъ которой выступало только бл;дное лицо. Пламя лампочки колыхалось. Большіе черные глаза Анны смотр;ли какъ у мертвеца -- упорно и безсмысленно. Лаура приподнялась на кровати; въ ней шевельнулось необъяснимое чувство страха. Она не сказала ни слова, изумленная, неподвижная. Потомъ, сд;лавъ надъ собою усиліе, она приняла спокойный видъ и посмотр;ла на сестру не вызывающе, но и не робко.
-- Это я, Лаура, сказала Анна, ставя лампочку.
-- Я вижу, отв;тила яснымъ и твердымъ голосомъ б;локурая д;вушка.
Об; смолкли. Анна стояла у кровати, закутанная въ черный бархатъ, бл;дная какъ смерть и не отрывала глазъ отъ сестры, а Лаура сид;ла на постели и выносила этотъ взглядъ, не опуская в;къ.
-- Вставай и пойдемъ! Жестко сказала Анна.
-- Зач;мъ?
-- Вставай и пойдемъ, повторила Анна еще жестче.
-- Куда?
-- Вставай и пойдемъ! неумолимо повторяла Анна.
-- Я не желаю тебя слушаться, гордо проговорила Лаура.
-- Ты пойдешь! повелительно воскликнула Анна.
-- Ошибаешься... Не пойду...
-- Пойдешь, Лаура!
-- Н;тъ, Анна!
-- Значитъ, ты боишься? спросила Анна съ такимъ презр;ніемъ, что ея слова ударили Лауру хуже пощечины.
-- Я пойду, куда хочешь, гордо проговорила д;вушка, соскользнула съ кровати и стала од;ваться.
Анна ждала ее. Лаура од;валась совершенно спокойно. Когда она над;ла б;лое платье и завязала б;лый поясъ, у Анны явился новый приступъ злобы, такой кипучей, такой безумной, что она закрыла лицо руками, чтобы не вид;ть. Часа четыре тому назадъ Чезаре ц;ловалъ Лауру въ этомъ самомъ плать; и на ея глазахъ обвивалъ эту талію своею рукою! Теперь сестра являла ей живое изображеніе предательства. Вотъ онъ фактъ, ужасный, невыносимый. И точно Лаура -- божественное созданье съ адскою душою -- поняла, что она даетъ новыя мученія оскорбленной ею женщин;, точно ей доставляла удовольствіе ея несправедливая и жестокая месть, -- она стала искать что-то подъ подушкой.
-- Что ты д;лаешь? вскричала Анна, все понимая.
-- Ищу... отв;тила Лаура и вынула изъ подъ подушки пучекъ увядшихъ б;лыхъ розъ, слившихъ въ гр;х; поц;луя губы Лауры и Чезаре.
-- Брось эти цв;ты! закричала Анна.
-- Отчего?
-- Брось, Лаура, брось!
-- Н;тъ, высоком;рно отв;тила д;вушка.
-- Ради Бога, умоляю тебя, Лаура, брось эти цв;ты...
-- Ты мн; угрожала... Теперь ты не им;ешь права просить, спокойно отв;тила Лаура, засовывая розы за кушакъ, на то самое м;сто, гд; он; были четыре часа тому назадъ.
-- Господи! воскликнула Анна.
Опять об; замолчали. Он; стояли одна передъ другою -- одна вся въ черномъ, съ мертвеннымъ лицомъ, другая спокойная, вся въ б;ломъ. Лаура сложила руки, точно отдыхала. Анна не могла оторвать взгляда отъ этихъ рукъ, переплетавшихся четыре часа тому назадъ съ руками Чезаре... Но она поняла, что, если она будетъ смотр;ть на золотые волосы Лауры, обсыпанные поц;луями Чезаре, на ея розовыя и св;жія губки, изц;лованные мужемъ, за ея ясные глазки, которыхъ онъ касался своими губами, она поняла, что ярость ревности такъ захватитъ ее, что она лишится всякой воли, всякой силы. Анна встряхнулась отъ этого прилива ревности, представлявшей ей въ лиц; Лауры невыносимый фактъ и р;шительно проговорила:
-- Пойдемъ!
Она взяла помпейскую лампочку и пошла впередъ, низко опустивъ голову. Лаура, не спрашивая у нея объясненій, граціозно посл;довала за нею своей легкой походкой. Он; прошли черезъ весь домъ, не проронивъ ни слова. Анна, остановившись на порог; своей комнаты, показала Лаур; знакомъ, чтобы она вошла.
-- Садись, сказала она, не смотря на нее.
Она. боялась, что, при вид; волосъ, губъ и рукъ сестры, у нея явится новый приливъ ревности; она со страннымъ усиліемъ сдерживала себя отъ инстинктивнаго движенія -- вырвать изъ-за пояса сестры эти увядшіе цв;ты, свид;тели сод;яннаго гр;ха!
Лаура спокойно с;ла на кресло близъ кровати, Анна пом;стилась недалеко отъ нея, на краю постели.
-- Я жду, начала Лаура.
-- Значитъ, ты ничего не знаешь? вскричала Анна.
-- Ничего не знаю.
-- Даже не воображаешь?
-- У меня н;тъ воображенія...
-- А сердце теб; не говоритъ ничего? Лаура! И сов;сть ничего не говоритъ?
-- Ничего, спокойно отв;тила д;вушка, заправляя золотыя кудри за ухо.
Анна вид;ла уже этотъ жестъ въ комнат; Чезаре и опять вся задрожала.
-- Лаура! Ты любовница моего мужа! заявила она, поднимая руку къ небу.
-- Ты съ ума сошла, Анна!
-- Любовница моего мужа, да! Лаура!
-- Ступай въ сумасшедшій домъ, сестра! Ты безумная.
-- О! лживое созданье!.. Безчестное! Трусливое... У тебя даже н;тъ см;лости признаться, что любишь! закричала Анна.
Она вскочила съ кровати. Глаза ея блест;ли. Лаура бл;дная, кусая губы, чтобы сдержать гн;въ, тоже встала.
-- Смотри, Анна, отв;тила она съ негодованіемъ, въ такую минуту громкія фразы очень опасны... Скажи то, что ты должна сказать... Говори ясно, откровенно... Не оскорбляй изъ-за возбужденности, изъ-за сумасбродства. Не оскорбляй изъ-за того, что у тебя больная фантазія!..
-- Господи! воскликнула Анна, поднимая руки къ небу.
-- Видишь, ты сумасшедшая! Видишь, ты не можешь ничего сказать, чтобы объяснить твои оскорбленія!
-- Мадонна! Дай мн; силы, молилась Анна, въ отчаяніи ломая руки.
-- Видишь? вызывающе продолжала Лаура. Ты меня позвала, чтобы оскорбить невиннаго челов;ка.
-- Лаура! тихо начала Анна, дрожащимъ и прерывающимся голосомъ. Мн; никто не доносилъ о томъ, что ты любовница Чезаре... Я не получала ни анонимныхъ писемъ, никакихъ доносовъ... Въ подобныхъ случаяхъ, при такомъ чудовищномъ, ужасномъ гр;х;, каждый им;етъ право не в;рить безъимянному доносу и не лишать уваженія и чести дорогого челов;ка...
-- Такъ что-же, Анна?
-- Но я сама вид;ла! сказала Анна, волнуясь также сильно, какъ въ первую минуту, когда она увидала Лауру съ Чезаре.
-- Что-же ты вид;ла? стремительно спросила Лаура.
-- Ужасъ! Ужасъ! воскликнула Анна, вспоминая свое вид;ніе...
-- Что ты вид;ла? повторила Лаура, потрясая Анну за локоть.
-- Ужасную вещь! отв;тила та, закрывая лицо руками.
Лаура, охваченная въ свою очередь и злобой и горемъ, отняла руки сестры отъ лица и покорно, но съ твердостью р;шившагося на все челов;ка, проговорила:
-- Ты должна мн; сказать, что ты вид;ла, сейчасъ же... сію минуту, понимаешь?
Этотъ порывъ, этотъ угрожающій тонъ привели въ себя Анну; она побл;дн;ла и съ несвойственной ей холодностью проговорила:
-- Ты хочешь знать, что я вид;ла, Лаура? И ты меня спрашиваешь со злобою уязвленной невинности и оскорбленной справедливости... Ты сердишься, Лаура? Ты?!.. Какое им;ешь ты право сердиться и говорить такъ со мною? Теб; не страшно? Ни секунды страха, подозр;нія, ничего? Ты грозишь мн;... Называешь сумасшедшей... Ты хочешь знать, что я вид;ла, и ты такъ высоком;рна, потому что ув;рена въ своей безопасности, потому что считаешь меня взбалмошной!.. Но чтобы быть въ безопасности, надо запирать двери при любовныхъ свиданіяхъ; чтобы быть въ безопасности надо говорить о любви и ц;ловаться при закрытыхъ дверяхъ... Понимаешь: -- запирать двери, запирать надо!..
-- Я не понимаю тебя, чуть слышно прошептала Лаура, побл;дн;въ.
-- Сегодня вечеромъ... около девяти... ты была въ комнат; Чезаре... Я вернулась случайно... вы не ждали меня... были одни... въ безопасности... и я вид;ла изъ двери...
-- Что? спросила Лаура, опустивъ голову
-- Все, что можно было вид;ть и слышать... Вспомни.
Лаура упала въ кресло и вытянула руки вдоль по т;лу. Ея покорность еще больше огорчила Анну. Она взволнованно прошла по комнат;, зат;мъ повернулась къ Лаур;. Д;вушка уже подняла голову и думала... Только бл;дность еще не прошла.
-- Зач;мъ ты это сд;лала? коротко спросила Анна.
Лаура не отв;тила, даже не подняла глазъ на сестру.
-- Не см;ешь отв;тить? Видишь, какъ ты гнусна! Ты само в;роломство! Какой же ты челов;къ? Почему ты это сд;лала?
Лаура, вздрагивавшая при каждомъ оскорбленіи, отв;тила прямо:
-- Потому что я люблю Чезаре.
-- Господи! Господи! вскричала Анна, разражаясь отчаянными рыданіями.
-- А ты не знала? Твои глаза, можетъ быть, ничего не вид;ли, а уши не слышали? Можетъ быть, такая д;вушка, какъ я, ходитъ въ комнату къ мужчин;, не любя его? Можетъ быть, не любя, позволяетъ ц;ловать себя и сама ц;луетъ его? И ты спрашиваешь?!.. Я люблю Чезаре.
-- Молчи! Молчи!
-- И онъ меня любитъ, продолжала Лаура.
-- Молчи! Ты, в;дь, моя сестра... Ты д;вушка... Не признавайся въ этой подлости... Молчи! Не говори, что ты и Чезаре такіе безчестные...
-- В;дь ты сама все вид;ла... Я люблю Чезаре и онъ меня любитъ, неумолимо повторила высоком;рная д;вушка.
-- Подлость! Подлость!
-- Можетъ быть... Но это такъ...
Анна осушила слезы. Этотъ голосъ сестры, гордой своимъ гр;хомъ, эти высоком;рныя слова отуманили ее.
-- Но разв; ты не понимала, что д;лала? Не сознавала, что это подлость? Не знала сколько людей ты оскорбляешь? В;дь ты предала родную сестру!..
-- Я раньше тебя любила Чезаре... Ты отняла его у меня, спокойно отв;тила Лаура.
-- Объясненіе подлости! Я любила и люблю Чезаре! Ты оскорбляешь меня, любя его.
-- Ты его любишь дурно... Надо;даешь ему... А я ум;ю хорошо любить его...
-- В;дь, онъ женать!
-- Да. Женатъ насильно, Анна.
-- Наконецъ, онъ мой мужъ!
-- О!.. Очень мало!
-- Лаура! воскликнула Анна, раненная въ самое больное м;сто.
-- Я, в;дь, все знаю.... спокойно сказала Лаура, и отдаю себ; отчетъ въ положеніи вещей.
-- А твоя сов;сть? А религія? А женская чистота, запятнанная ужаснымъ гр;хомъ?!..
-- Я не близка съ твоимъ мужемъ... Ты сама это знаешь.
-- Но ты его любишь!.. Ты дрожишь отъ его рукопожатія. Ты ц;луешь его!.. Говоришь ему, что любишь...
-- Все это и означаетъ, что я не любовница твоего мужа.
-- Гр;хъ одинаковъ.
-- Н;тъ, не одинаковый, Анна.
-- Любить чужого мужа -- смертный гр;хъ!
-- Да, в;дь, я не близка съ нимъ! Говори точн;е.
-- Разница въ словахъ, а не въ преступленіи.
-- Слова им;ютъ свое значеніе; они -- выраженіе факта.
-- Подлость! Подлость! воскликнула Анна.
-- Безъ оскорбленій, Анна.
-- Оскорбленій! Неужели твое ясное, чистое лицо способно еще красн;ть отъ оскорбленіи? Неужели этотъ ц;ломудренный лобъ можетъ хмуриться отъ обиды? Ты попрала невинность и чистоту, ты дочь моей матери! Ты разорвала въ клочки сердце твоей сестры, и я тебя оскорбляю!...
-- Ты не им;ешь на это права, возразила Лаура, опустивъ в;ки надъ сверкавшими глазами.
-- Не им;ю права, когда вижу предательство? Не им;ю права, когда вижу безчестный поступокъ?
-- Если ты хорошо припомнишь, -- ты не им;ешь права оскорблять, проговорила Лаура съ усм;шкой.
-- Что мн; припоминать? пылко спросила Анна.
-- Одинъ фактъ только... Ты, д;вушкой какъ я, бросила домъ и сб;жала съ любимымъ челов;комъ, Богъ знаетъ съ к;мъ... съ неизв;стнымъ б;днякомъ. Ты тогда обманула и меня, и Чезаре, и вс;хъ... Ты этимъ поб;гомъ оскорбила память и отца и матери, ты запятнала твое имя, значитъ, и мое также...
-- Господи! Боже мой! только повторяла Анна при каждомъ обвиненіи.
-- Ты провела за городомъ ц;лый день... въ гостинниц;... Ц;лый день съ любимымъ челов;комъ, въ запертой комнат;...
-- Я не была любовницей Джустино Морелли! невольно вырвалось у Анны и въ глазахъ ее появилось безумное выраженіе.
-- Да. Точно также какъ я Чезаре Діаза, возразила Лаура, злобно усм;хаясь.
-- Я не была любовницею Морелли, повторила Анна, чувствуя, какъ у нея затуманивается разумъ.
-- Я не подсматривала у двери какъ ты, чтобы знать истину, зам;тила Лаура съ той же злобной усм;шкой.
-- Жестокая! Злая! Злая! Испорченная! вскричала Анна грустно и возмущенно.
Она опять стала кружиться по комнат;, какъ левъ въ кл;тк;.
-- Ради справедливости, Анна, вспомни тотъ день, какъ Чезаре по;халъ за тобою, какъ онъ милостиво, безъ мал;йшаго упрека, привезъ тебя полуживую домой; какъ милостиво я протянула теб; руки, не упрекая, не оскорбляя тебя, съ какой добротой мы ухаживали за тобою во время бол;зни!.. Никогда ни одного упрека!.. Аты? Видишь, какая ты несправедливая и неблагодарная!..
-- Ты попала мн; прямо въ сердце, Лаура! Я, в;дь, обожаю Чезаре, страшно ревную его, я не могу вынести, что ты его любишь, я не могу вспомнить твоихъ поц;луевъ, я просто съ ума схожу... Лаура! Какъ ты такая чистая, такая красивая, ты достойная любви какого нибудь богатаго красиваго юноши, какъ ты могла отдать Чезаре и молодость и честь?
-- А разв; ты его не такъ-же любила? Разв; не хот;ла умереть, если-бы онъ не женился на теб;? Я подражаю теб;. Вотъ и все! Я люблю его также какъ ты, Анна. Мы сестры. Одна и та же страсть сжигаетъ насъ.
-- Не говори этого... Я буду любить его всю жизнь...
-- Я тоже.
-- Не говори!..!
-- До самой смерти, Анна.
-- Молчи, молчи!
-- У меня такая же кровь, какъ у тебя, такіе-же нервы, такое-же горячее сердце... Я также какъ, ты, обезум;ла отъ этой любви... Мы об; дочери Франческо и Катерины Аквавива... Чезаре околдовалъ и тебя и меня...
-- Господи! Значитъ мн; нужно умереть? Я должна убить себя!..
-- Ну, вотъ!.. воскликнула Лаура съ презрительнымъ жестомъ.
-- Я убью себя, Лаура.
-- Кто это говоритъ, никогда не сд;лаетъ, возразила д;вушка съ горькой усм;шкой.
-- Но, пойми-же, наконецъ, я не могу выносить мысли объ этой изм;н;. Пойми, что я должна любить Чезаре, я одна, онъ мой! Я никому не уступлю его! Пойми, что въ этой любви все мое ут;шеніе, все спасеніе... Ты видишь, что кром; нея у меня ничего н;тъ...
-- А Луиджи Караччіоло? Онъ тебя любитъ... улыбаясь сказала Лаура.
-- Что ты говоришь?
-- Ты могла-бы полюбить его, прибавила Лаура.
-- Ты предлагаешь мн; гнусность, строго отв;тила Анна.
-- В;дь, Чезаре любитъ меня, а не тебя... В;дь я люблю Чезаре... А Караччіоло любитъ тебя... Почему-бы теб; не полюбить его?
-- Потому, что это безчестно... Вотъ уже ц;лыхъ семь часовъ, что ты приводишь меня въ ужасъ, Лаура, медленно проговорила Анна.
-- Ты опять начинаешь оскорблять меня?! Уже поздно... Я ухожу...
-- Не уходи еще, Лаура. Подумай, какъ ужасна для меня нын;шняя ночь. Пойми, Лаура, и призови на помощь всю твою доброту. Я тебя оскорбила, правда, но ты не можешь знать, что такое ревность, не можешь даже вообразить себ;, какое это невыносимое страданіе! Призови на помощь твою доброту, Лаура. Подумай: мы рождены одною матерью, одн; руки ласкали насъ, мы вм;ст; вышли на жизненную дорогу... Лаура! Сестра моя! Смотри: -- ты обманула меня, оскорбила... Я такъ страдала въ эти семь часовъ, какъ только можетъ страдать челов;къ... Ты не знаешь, что такое ревность!.. Не выходи изъ терп;нія... Выслушай меня... В;дь для насъ это самая ужасная минута... Не улыбайся, я не преувеличиваю... Слушай меня внимательно... Я забуду все, что ты сд;лала, Лаура... Прощу теб;, понимаешь, прощу какъ Христосъ простилъ т;мъ, кто бичевалъ его, хотя и не смягчилъ ихъ сердецъ... Но у тебя доброе сердце Лаура, ты почувствуешь въ моемъ прощеніи всю н;жность, всю кротость...
И точно сама Анна провинилась въ чемъ нибудь и должна была, просить прощеніе, -- она опустилась на кол;ни передъ виновною сестрою; она взяла ея руки, ласкала ихъ, ц;ловала, обливала слезами. Лаура на минуту страшно побл;дн;ла, видя у своихъ ногъ рыдающую сестру, такъ жестоко оскорбленную ею; она закрыла глаза, точно теряя сознаніе. Но она, съ свойственнымъ ей самообладаніемъ, съум;ла сейчасъ-же поб;дить волненіе. Она н;сколько времени молчала, оставляя сестру на кол;няхъ и не отрывая отъ нея рукъ. Зат;мъ, тихо, съ видомъ челов;ка, дарующаго милость, спросила ее:
-- Что-же ты требуешь взам;нъ твоего прощенія?
-- Лаура! Ты должна быть доброй и великодушной, такъ какъ я простила тебя...
-- И что же ты требуешь за это прощеніе?
-- Ты не должна любить Чезаре. Ты обязана вырвать изъ сердца эту безчестную любовь, обязана разлюбить его. И тогда я не только совс;мъ прощу теб;, но буду на в;къ самой любящей, самой н;жной сестрой для тебя. Я исполню мое, давнее горячее желаніе доказать теб; мою любовь... Около тебя будетъ самый преданный челов;къ, желающій теб; счастья. Но ты должна быть добра и сильна, Лаура; ты должна помнить, что мы сестры... должна забыть Чезаре.
-- Не могу, Анна.
-- Послушай... Не р;шай еще, не говори посл;дняго ужаснаго слова. Подумай, Лаура. Съ этой любовью связано все твое будущее, вся твоя жизнь... Если ты будешь упорствовать -- какое горькое будущее, какая ужасная жизнь! Если же ты забудешь Чезаре, если твое существованіе озарится чистой, честной любовью, ты увидишь какой настанетъ покой, какая тишина!.. В;дь найдется, конечно найдется, челов;къ достойный тебя, который пойметъ тебя, сд;лаетъ счастливой, полюбитъ тебя безгранично, свято... Ты будешь счастливой женою, челов;къ, женившійся на теб;, будетъ счастливымъ мужемъ, ты станешь матерью... У тебя будутъ д;ти... У тебя будутъ!.. Но ты должна разлюбить Чезаре.
-- Не могу, Анна.
-- Лаура, не р;шай еще. Ради Бога, выслушай меня. Надо же найти исходъ... Ты по;дешь путешествовать... далеко... за границу... Это развлечетъ тебя. Я попрошу тетю Шибилію по;хать съ тобою... Она вдова, д;лать ей нечего, она по;детъ... Ты не можешь представить какъ усыпляется горе въ путешествіи... Ты увидишь новыя страны, красивыя м;ста, твой умъ отъ мелкихъ, ежедневныхъ заботъ поднимется въ высокія сферы... Лаура! Видишь какъ я прошу тебя, какъ умоляю! У насъ в;дь одна кровь въ жилахъ, мы д;ти одной матери... Ты не должна любить Чезаре.
-- Не могу, Анна.
Анна бросилась было къ Лаур;, но когда столкнулась съ нею лицомъ къ лицу, ее объяло ужасомъ, она отступила и отошла къ балкону. Когда она вернулась къ сестр;, ея лицо было спокойно, холодно и сурово; Лаур; показалась угроза въ ея черныхъ глазахъ.
-- Это твое окончательное р;шеніе?
-- Да.
-- Ты не думаешь, что можешь раскаяться, изм;нить его...
-- Н;тъ. Не думаю.
-- Знаешь-ли ты, что д;лаешь?
-- Знаю.
-- И подвергаешься такой ужасной опасности?
-- Какой опасности? спросила Лаура, вставая.
-- Не бойся, остановила ее Анна, кусая платокъ. Я только спрашиваю, разв; теб; не кажется опаснымъ, что дв; женщины какъ я -- Анна Діазъ, и ты -- Лаура Аквавива будутъ жить подъ одной кровлей съ Чезаре и любить его одинаковой любовью?
-- Конечно, это очень опасно, медленно отв;тила Лаура, глядя сестр; прямо въ глаза.
-- Оставь мн; моего мужа Лаура! страстно вскричала Анна.
-- Верни его къ себ;, если хватитъ силы... Впрочемъ, онъ никогда и не былъ твоимъ.
-- А! Подлая! Убирайся отсюда! закричала Анна, стиснувъ зубы и такъ сжала кулаки, что ногти вонзились ей въ ладони.
-- Ты позвала меня. Я пришла, чтобы показать теб;, что я ничего не боюсь.
-- Уходи! Подлая! Подлая!
-- Убей меня, но не говори этого, закричала Лаура, дойдя до ожесточенія.
-- Стоило-бы убить тебя!.. Правда!.. Да! Ради нашихъ покойниковъ, слушающихъ насъ, ради Мадонны, которую ты оскорбляешь вм;ст; съ ними, -- стоило-бы!..
-- А какъ Чезаре сталъ-бы плакать обо мн;! сказала Лаура, снова овлад;вая собою.
-- Правда! холодно проговорила Анна. Ступай-же... Ступай.
-- Прощай, Анна.
-- Прощай, Лаура.
Не торопясь, но и не слишкомъ медленно, ушла Лаура отъ сестры. Она ув;ренно повернула ключъ въ замк; и точно невольно обернулась съ порога на Анну. Та стояла посреди комнаты, руки повисли, голова склонилась, щеки побл;дн;ли, во взгляд; не было никакого выраженія, посин;вшія губы полураскрылись съ выраженіемъ усталости. Колебаніе Лауры было мимолетно. Она отвернулась отъ этого горя и ушла, притворивъ за собою дверь.
Анна осталась одна. Она мысленно молилась неопред;ленными, отрывочными фразами; она благодарила Мадонну за то, что она спасла ее отъ страшнаго б;дствія въ эту ночь; теперь отъ изнеможенія, охватившаго ее, ей оставалось посл; ужасной сцены съ сестрой только одно страшное воспоминаніе. Когда она просила сестру, умоляла ее разлюбить Чезаре, предлагала вс; блага для души и т;ла, три раза Лаура упрямо отв;тила ей: "Не могу". И когда въ третій разъ Анна услыхала эти слова и голосъ сестры, увидала ея губы и б;лую шею, вздувавшуюся отъ высоком;рія, когда она говорила эти слова, -- въ ней снова проснулась такая бол;зненная ярость ревности, что въ глазахъ у нея появилось красное облако; ей показалось, что въ б;лой ше; сестры зіяетъ громадная рана и изъ нея хлещетъ кровь; красная р;ка уносила у Лауры всю кровь, всю жизнь, чтобы она никогда уже не могла сказать, что любитъ Чезаре, что не хочетъ перестать любить его...
Одну минуту мысль объ убійств; такъ охватила Анну, что она готова была лишить жизни дочь своей матери. Теперь она благодарила Господа, что онъ отвелъ отъ нея эту б;ду, что позволилъ ей страдать безъ мщенія. Она тихо, тихо опустилась на кол;ни и, сложивъ руки, стала шептать старыя, наивныя молитвы, которыя знала съ д;тства. Полн;йшее разслабленіе посл;довало за возбужденіемъ, когда Анн; показалось, что она въ одну жизнь прожила десять жизней полныхъ злобы, ревности, любви, отчаянія и теперь безъ силы, безъ воли она шептала святыя слова молитвы, почти не понимая ихъ смысла. Она сд;лала большое усиліе, чтобы поб;дить эту слабость, добрела до постели и, какъ мертвая, растянулась на ней. Въ ея ушахъ звучалъ весь длинный, горячій разговоръ ея съ Лаурой, переходившій отъ слезъ къ злоб;, отъ ревности къ братскому сожал;нію; она ясно вид;ла эту сцену, вид;ла б;лое, красивое и строгое лицо сестры, вид;ла циническую улыбку на ея невинныхъ губахъ, вид;ла, какъ безстрастна оставалась она передъ волненіемъ, жалостью, страхомъ и стыдомъ. И Анна почувствовала, что сестра уничтожила ее. Она пошла объясняться съ нею въ силу своихъ попранныхъ правъ и оскорбленной любви, пошла обличить ее въ низости и изм;н;; она ожидала увид;ть, что гордая сестра, покрасн;въ отъ стыда, склонится передъ нею, что руки ея задрожатъ, что она будетъ просить прощенія; Анна ожидала услышать изъ устъ предательницы слова раскаянія и исправленія. Но по какой-то удивительной тайн; гр;шница не получила наказанія за свой гр;хъ, она им;ла см;лость защищать свой проступокъ, она съ жестокою храбростью не уступала, а вызывала сестру на борьбу. Анна поняла, что ни одна изъ ея фразъ, добрыхъ или гн;вныхъ, -- не затронула великодушія или привязанности въ сердц; сестры; она поняла, что и на этотъ разъ сд;лала промахъ и не съум;ла ни хорошо наказать, ни хорошо простить.
-- Я не убила ее, и она меня поб;дила, верт;лось у нея въ голов;, среди отчаянныхъ мыслей.
Отчаянныхъ, потому что в;дь понятіе о справедливости и честности должно быть однимъ и т;мъ-же для вс;хъ, потому что она, Анна, поступала согласно истин;, справедливости и честности, любя мужа до безумія и желая быть любимой имъ; потому что Лаура попирала всякій законъ божескій и челов;ческій, полюбивъ челов;ка не свободнаго, мужа сестры, почти брата; потому что наконецъ она, Анна, была права и передъ Богомъ и передъ людской сов;стью, передъ Чезаре и передъ Лаурой, и если бы она покарала сестру, всякій судъ и челов;ческій и божескій оправдалъ-бы ее. Да. Если бы она убила ее, когда она отказалась забыть Чезаре, никто-бы не посм;лъ обвинить ее!
-- И все-таки я ее не убила и она поб;дила меня, думала она въ отчаяніи! Поб;ждена! Поб;ждена!
Жестокая несправедливость свершилась надъ нею и она не нашла въ себ; достаточно нравственныхъ силъ, чтобы противод;йствовать ей. Въ третій разъ на своемъ в;ку ей приходилось сдаваться передъ жизненной драмой. Зд;сь, въ Неапол;, какъ въ Помпе; и какъ въ Сорренто, она была поб;ждена: поб;ждена Джустино Морелли, не ум;вшимъ любить, поб;ждена Чезаре Діазомъ, не желавшимъ любить, поб;ждена Лаурой Аквавива, которая не должна была любить! И во вс;хъ этихъ случаяхъ правда была на сторон; Анны и все-таки она оставалась поб;жденною.
-- Почему-же? Почему? спрашивала она себя въ гор;.
Это судьба. Таинственная сила боролась съ нею, съ каждымъ проявленіемъ ея страсти. Судьба ея -- в;чно оставаться поб;жденной. Къ чему добиваться? Безполезно бороться съ фатумомъ. Анну теперь наполнило сознаніе неизб;жности ея страданій. И она, лишенная всякой воли, раздавленная подъ бременемъ таинственной силы, стала молиться, чтобы ей кто-нибудь указалъ выходъ; она молилась съ такимъ жаромъ, съ такой страстью, что совершенно обезсил;ла...
И только черезъ часъ она машинально встала, точно подчиняясь какому-то голосу. Было четыре часа утра. Она автоматически, подошла къ письменному столу и написала эти строки:
"Чезаре! Я должна поговорить съ тобою сейчасъ-же. Какъ, только ты прочтешь эти слова, въ какомъ-бы то ни было часу, ночью, утромъ, приходи въ мою комнату".
Анна.
Она положила письмо въ конвертъ, надписала адресъ и перешла черезъ корридоръ къ комнат; мужа. Дверь была заперта на ключъ. Въ щель не было видно св;та; не слышалось никакого шума. Чезаре запирался отъ нея какъ отъ чужой, когда десять часовъ тому назадъ онъ оставилъ вс; двери отпертыми, а самъ объяснялся Лаур; въ любви и ц;ловался съ нею!
Но такъ какъ Анна р;шила подчиняться неизв;стной сил;, такъ какъ не она, а другіе должны были р;шить ея судьбу, она вынула изъ-за пояса записку къ Чезаре и подсунула ее подъ дверь.
-- Чезаре долженъ мн; сказать р;шающее слово, подумала она. Охваченная какимъ-то неопред;леннымъ страхомъ при мысли, что все, все было въ рукахъ Чезаре, Анна постояла еще съ минуту передъ запертой дверью -- символомъ замкнутаго сердца. Она насильно отошла отъ нея и собравъ посл;днія, жалкія силы, вернулась къ себ; въ комнату и бросилась на кровать, даже не снявъ бархатнаго капота, покрывшаго ее точно похороннымъ покровомъ. Для нея началась долгая безсонница въ холод;, въ одиночеств;, посл; того какъ рухнуло все, что она любила, тогда какъ въ ней самой ярко пылало пламя страсти. Ей захот;лось еще глубже окунуться въ свое горе, еще остр;е почувствовать его. Она потушила лампу. И мракъ поглотилъ ея страждущее т;ло и изнемогающую душу.
V.
Н;сколько разъ уже Анна устремляла свои горящіе глаза на балконную дверь. Ставни были пріотворены и черезъ нихъ видн;лась полоса бл;днаго св;та. Гд; же солнце? Анна вскочила съ постели, сама удивляясь, что къ ней опять явились физическія силы, пока она лежала безъ сна, во тьм;. Она пошла отворить балконъ; ей хот;лось солнца. Но утро было пасмурное; море и небо были с;ры; свинцовыя тучи нависли надъ Позилпискимъ холмомъ; дулъ сильн;йшій широкко. Казалось, что весь неаполитанскій пейзажъ засыпанъ пепломъ. Анна сейчасъ же отошла отъ балкона. У нея отъ безсонницы гор;ли глаза; в;ки были тяжелыя, какъ свинцовыя,-- единственный признакъ усталости въ ней. Она, медленно, почти не смотря, неув;ренными движеніями, причесала волосы, сняла бархатный капотъ и од;лась въ черное шерстяное платье, вышитое стеклярусомъ,-- платье для утреннихъ прогулокъ. Разв; она собиралась гулять? Она ничего не знала, ни о чемъ не думала, ничего не желала. Она просто од;лась, такъ, изъ-за женской, инстинктивной потребности заниматься въ изв;стные часы собственной особой. Она не знала, уйдетъ-ли, или останется дома. Когда она стала застегивать брошку -- трилистникъ изъ трехъ черныхъ жемчужинъ, подарокъ Лауры въ день свадьбы,-- она зам;тила, что одной жемчужины, н;тъ.
Талисманъ -- трилистникъ былъ испорченъ и его значеніе нарушено.
-- Къ чему теперь вс; эти прим;ты? сказала про себя Анна.
Но эта потерянная жемчужина опять напомнила ей всю муку истекшей ночи. Ее ударило какъ молотомъ по голов; и она должна была с;сть. Часы пробили одиннадцать и въ эту же минуту кто-то тихо постучалъ въ дверь. У нея не хватило голосу отв;чать и она только растерянно посмотр;ла на дверь. Раздался снова стукъ.
-- Войдите, слабо проговорила она.
Вошелъ Чезаре, св;жій, спокойный, тоже од;тый, чтобы идти, со шляпой и палкой въ рук;.
-- Здравствуй. Уходишь? спросилъ онъ спокойнымъ голосомъ.
-- Н;тъ... Не знаю...
И опять, какъ наканун; вечеромъ, вс; ея нервы затрепетали, когда она взглянула на его благородное, но утомленное лицо, такое спокойное, почти см;ющееся.
-- Ты хот;ла сказать мн; что-то? спросилъ онъ, слегка наморщивъ брови.
--... Да.
-- Я вернулся поздно... Не хот;лось безпокоить тебя... сказалъ онъ, вынимая папиросу и глазами прося позволенія закурить.
-- Ты не побезпокоилъ бы меня, р;шительно отв;тила Анна.
-- Ничего, я думаю, важнаго? спросилъ онъ, не придавая никакого выраженія своему голосу.
-- Очень важно, Чезаре.
-- По обыкновенію! сказалъ онъ, слегка улыбаясь.
-- Клянусь теб; памятью мамы, что ничего не можетъ быть серьезн;е, вскричала она.
-- Господи! иронически произнесъ онъ. Д;йствіе третье, явленіе четвертое!
-- Посл;днее! прибавила глухо Анна, отрывая съ платья стеклярусъ и вертя его въ пальцахъ.
-- Развязка? Т;мъ лучше, милая.... Драма была слишкомъ длинна, сказалъ онъ, постукивая по ног; палкой.
-- Къ д;лу, Чезаре. Я должна попросить тебя объ одной милости. Исполнишь?
-- Просите, прекрасная дама. И хотя вчера вечеромъ вы заперлись отъ меня, я готовъ... Къ вашимъ услугамъ.
-- Что ты? Я прошу милости, Чезаре?
-- Проси же . Мн; нужно идти...
-- Я хочу у;хать съ тобою на годъ... попутешествовать...
-- Второй медовый м;сяцъ? Этого еще никто не видалъ.
-- Путешествовать ц;лый годъ... Понимаешь? Возьми меня съ собою какъ товарища, какъ друга, какъ слугу... На ц;лый годъ, далеко, далеко отсюда.
-- И забрать съ собою сестру, гувернантку, собаку, кошку... Ц;лый Ноевъ ковчегъ...
-- Н;тъ, вдвоемъ, коротко отв;тила Анна.
-- А! произнесъ онъ и задумался.
-- Какъ же ты р;шаешь?
-- Надо подумать.
-- Н;тъ. Р;шай сейчасъ-же.
-- Какая посп;шность? Разв; грозитъ эпидемія?
-- Р;шай сейчасъ.
-- Ну такъ р;шаю: н;тъ, не по;ду, отв;тилъ онъ.
-- Почему-же? спросила она, опять страшно побл;дн;въ.
-- Потому что "н;тъ".
-- Скажи причину.
-- У меня н;тъ никакого желанія путешествовать.
-- Ты всегда такъ любилъ...
-- А теперь не люблю... Я усталъ, я старъ, хочу сид;ть дома.
-- Ну я прошу тебя... у;демъ... далеко, далеко отсюда.
-- Да почему же теб; такъ хочется у;хать?
-- Слушай... не спрашивай объ этомъ... Согласись ;хать.
-- Почему теб; хочется у;хать, Анна?
-- Такъ... Мн; хочется... Сд;лай мн; эту милость...
-- Синьора спасается отъ опасности, угрожающей ея доброд;тели? Какая нибудь несчастная любовь?
-- Д;ло тутъ не въ доброд;тели, а въ чемъ то гораздо бол;е важномъ... Я б;гу отъ несчастной любви, да Чезаре, серьезно проговорила Анна, закрывая глаза.
-- Боже мои! И я попалъ въ эту трагическую путаницу? Н;тъ, Анна, я не двинусь съ м;ста.
-- Какъ-бы я ни умоляла тебя, ты все-таки откажешь?
-- Да. Откажу.
-- А если я умру?
-- Къ счастью ты кажется здорова, сказалъ онъ, взглянувъ на нее съ улыбкой.
-- Мы вс; каждую минуту можемъ умереть, просто сказала она. У;демъ, Чезаре.
-- Я сказалъ теб; "н;тъ" и будетъ "н;тъ". Не пробуй просить, Анна. Ты знаешь, это безполезно.
-- Тогда сд;лай мн; другую милость... Это ты исполнишь.
-- Посмотримъ!
-- Пере;демъ жить одни въ палаццо Джероломини.
-- Въ такой гадкій домъ?
-- Ну останемся зд;сь, только одни...
-- Какъ одни...
-- Мы съ тобою... вдвоемъ...
-- Безъ Лауры?
-- Да. Безъ Лауры.
-- А! только произнесъ онъ.
Она съ безпокойствомъ смотр;ла на него и онъ могъ-бы прочесть въ ея темныхъ глазахъ всю грустную правду. Но въ немъ не было доброты любящаго челов;ка, изб;гающаго горькія признанія; ему, по какой-то тайной причин;, -- даже хоі;лось, чтобы Анна все ему сказала.
-- Будь откровенна, снова началъ Чезаре, съ серьезностью въ голос;. Ты хочешь разстаться съ сестрою?
-- Да.
-- А отчего? Скажи мн; причину.
-- Я не могу сказать... Я хочу разойтись съ нею.
-- Когда?
-- Немедленно... Сегодня-же.
-- Вотъ какъ! Поссорились? Ну я помирю васъ.
-- Не думаю, сказала Анна, со странной улыбкой.
-- Если ты мн; скажешь причину ссоры -- я помирю васъ.
-- Къ чему вс; эти разспросы и предложенія? Я хочу разстаться съ сестрою, вотъ и все.
-- А я н;тъ, отв;тилъ онъ, холодно смотря жен; прямо въ глаза.
-- Ты не хочешь разстаться съ Лаурой? вскричала она, чувствуя какъ у нея почва уходитъ изъ подъ ногъ.
-- Н;тъ. Вовсе не хочу.
-- Тогда я у;ду, сказала она.
-- Д;лай что хочешь, спокойно отв;тилъ онъ.
-- Матерь Божія! прошептала она, качаясь и теряя силы.
-- Теперь надо упасть въ обморокъ, проговорилъ Чезаре, глядя на нее повелительнымъ взглядомъ и саркатически улыбаясь,-- и закончить эту сцену глупой ревности.
-- Какой ревности?! Кто говоритъ теб; о ревности? гордо произнесла Анна.
-- Полчаса уже я слушаю о ней... Ты, кажется, потеряла и посл;дній здравый смыслъ... А я не желаю быть см;шнымъ изъ-за тебя...
-- Ты хочешь остаться съ Лаурой? спросила она, охваченная одной этою мыслью.
-- Не я одинъ, и ты. Передъ св;томъ, да и передъ самими собою, мы не можемъ бросить эту д;вочку; она поручена намъ... В;дь это будетъ скандалъ... Я не позволю теб; устроить его. Понимаешь?
Она взглянула на него, вся бл;дная, и почувствовала какъ исчезала всякая надежда.
-- И потомъ, прибавилъ онъ, я не знаю причины, почему ты не хочешь больше жить съ сестрою. Она добрая, умная, серьезная, не надо;даетъ теб;... Ты не им;ешь права ни въ чемъ упрекнуть ее. Это просто твой капризъ, желаніе, какъ всегда, быть несчастной... Во всякомъ случа; даже этотъ глупый капризъ скоро исполнится. Лаура не замедлитъ выйти замужъ.
-- Ты над;ешься, что Лаура выйдетъ замужъ? пытливо спросила она.
-- Я сильно над;юсь.
-- И будешь доволенъ?
-- Ужасно! отв;тилъ онъ, улыбаясь.
Прежде, когда Анна была наивн;е, когда еще не уб;дилась въ ужасной изм;н;, -- она не поняла бы значенія этого отв;та и этой улыбки. Но теперь она знала всю житейскую грязь. Она сейчасъ-же поняла все и содрогнулась. Онъ все еще улыбался своей мысли, а можетъ быть и какой-нибудь картин;, и поправлялъ красивые усы. Анна потеряла голову.
-- Ты, значитъ, еще подл;е Лауры! закричала Анна.
Ея лицо передернуло отъ гн;ва и она вся задрожала отъ волненія, она въ первый разъ оскорбляла мужа.
Онъ улыбнулся.
-- Это изъ словаря Отелло, спокойно сказалъ онъ. Но ты знаешь, в;дь доказано, что Отелло былъ эпилептикъ...
-- И убилъ Дездемону, глухо прибавила Анна.
-- Теб; кажется, что я похожъ на Дездемону?
-- Н;тъ, не ты, жестко проговорила она.
-- Кто-же? спросилъ Чезаре.
-- Лаура, мрачно отв;тила она.
-- Твое сумасшествіе становится опаснымъ, Анна.
-- Да, опасность очевидная, неминуемая, Чезаре.
-- Счастье, что у тебя д;ло всегда расходится со словомъ, прибавилъ онъ, улыбаясь.
Она въ отчаяніи стиснула руки.
-- Сегодня ночью Лаура чудомъ спаслась отъ смерти.
-- Да что-же случилось? спросилъ онъ, взволновавшись наконецъ я вскочивъ со стула. Гд; Лаура?
-- О, не бойся за нее, не бойся! Я ничего ей не сд;лала. Она жива и чувствуетъ себя, конечно, прекрасно. Ни одна морщинка не испортитъ ея красоты, ни одна забота не смутитъ ея ума. Не бойся. Она лицо священное, священное для твоей любви. Слушай, Чезаре. Она была зд;сь, ночью, запершись со мною, мы были одн; и я им;ла право смерти надъ нею, право, данное мн; Богомъ и людьми! И я не убила ее!
Чезаре только побл;дн;лъ. Онъ стоялъ передъ нею, какъ укротитель передъ львицей, вышедшей изъ повиновенія и предчувствующей смерть.
-- А если это дозволено закономъ, -- выражаясь вашимъ слогомъ -- то кто далъ вамъ это право смерти? медленно спросилъ онъ, глядя на набалдашникъ трости и подчеркивая презрительное "вамъ".
-- Лаура со своей любовью къ теб; предательски поступаетъ относительно меня.
-- Вотъ какъ! Лаура меня любитъ! Пріятно слышать! Вы это знаете? Для моего самолюбія это очень важно. Вы ув;рены?
-- Не см;йся надо мною, Чезаре. Ты не знаешь, что д;лаешь... Не улыбайся такъ, не заводи меня слишкомъ далеко!
-- Вы значитъ вдвоемъ меня любите, такъ какъ мн; кажется, что вы тоже еще меня любите. Правда? Это семейная бол;знь... Если вы об; полюбили меня, не моя вина!
-- Чезаре! Чезаре!
-- Сознайтесь, что я ничего не сд;лалъ, чтобы увлечь васъ.
-- Ты изм;няешь мн;, Чезаре, любя Лауру.
-- А ты ув;рена въ этомъ?
-- Да. Ув;рена.
-- Такъ мало вещей безспорныхъ въ этомъ мір;! Вотъ уже н;сколько минутъ, что я спрашиваю себя, чувствую-ли я преступную страсть къ Лаур;? Можетъ быть я, самъ того не зная, безъ ума отъ нея. Вы, любящее созданіе, знаете это. Объясните же мн;, страстная синьора Діазъ, какимъ образомъ я вамъ изм;няю, любя вашу сестру? Опишите всю гнусность этой изм;ны. Скажите, въ чемъ моя "подлость", какъ вы выразились... Я не знаю вс;хъ названій проявленія страсти...
-- Господи! прошептала Анна, закрывъ лицо руками.
Ее приводило въ отчаяніе холодное выраженіе лица Чезаре, полное сарказма и презр;нія.
-- Кажется все утро у насъ такъ и пройдетъ въ призываніи Бога, Мадонны и вс;хъ святыхъ. Никому изъ нихъ н;тъ д;ла до твоего безумія, Анна! И прекрасно! Я бы долженъ поступать также. Но твоя реторика становится опасной для другихъ, а это не дозволено. Я васъ прошу, синьора Діазъ, сд;лайте любезность вашему мужу, изложите точн;е ваши обвиненія. Докажите ему весь ужасъ его поведенія. Я складываю руки и сажусь на это кресло, какъ на скамью подсудимыхъ. Я жду, но прибавляю, что вы уже достаточно злоупотребили моимъ терп;ніемъ.
-- Разв; Лаура ничего не сказала теб;?
-- Ничего, мил;йшая синьора.
-- Гд; же она?
-- Мн; сказали: ушла въ церковь.
-- Такъ покойно?
-- Вы думаете, что вс; женщины в;чно балансируютъ на туго натянутомъ канат; чувства? Къ счастью для мужчинъ, -- н;тъ. Наша милая и мудрая Минерва пошла къ об;дн;, потому что сегодня воскресенье.
-- Съ такимъ ужаснымъ гр;хомъ на сов;сти? Неужели она думаетъ, что обманетъ даже Бога? В;дь это кощунство!
-- Теперь начинается мистическая драма? Милая синьора, я вижу вамъ нечего сказать мн; и потому ухожу.
Онъ направился къ двери. Она загородила ему дорогу, р;шившись все сказать, все выслушать, отдаваясь душою и т;ломъ предстоящей бур;.
-- Н;тъ. Ты не уйдешь, Чезаре. Ты не уб;жишь отъ меня. Ты долженъ выслушать изъ моихъ устъ, дрожащихъ отъ ужаса, обо вс;мъ, что ты сд;лалъ постыднаго. Я повторю теб; все, что говорила этой ночью Лаур;... Я хочу, чтобы твое сердце заныло также, какъ ноетъ мое... А! ты см;ешься... У тебя хватаетъ см;лости см;яться... Ты шутишь, точно у насъ идетъ пустой разговоръ... Ты см;ешь подсм;иваться надъ моимъ гн;вомъ!.. Теб; хот;лось бы уйти... Я надо;даю теб;, мой голосъ тебя раздражаетъ... Какъ ни испорченъ ты, но можетъ быть ты покрасн;ешь отъ моихъ словъ... Но ты не уйдешь, ты прикованъ зд;сь, ты долженъ отдать мн; отчетъ въ твоей изм;н;!.. Не усм;хайся пожалуйста, это не поможетъ... Я не сойду съ моей дороги, не отпущу тебя!.. Вспомни, Чезаре, что ты д;лалъ вчера вечеромъ, вспомни и устыдись своей низости!.. Вспомни, какъ жестоко, преступно и ужасно то, что произошло у тебя вчера съ Лаурой. Я сама вид;ла, Чезаре, смотр;ла долго, чтобы не было никакого сомн;нія, чуть съ ума не сошла! Я все вид;ла, слышала ваши трепетные голоса, слышала поц;луи... Сомн;ваться невозможно! Какъ ужасна для того, кто любитъ, минута когда уб;ждаешься въ изм;н;! Какое страшное горе разомъ охватываетъ сердце! Чезаре! Я такъ обожала тебя! И что ты со мной сд;лалъ! Что сд;лала со мною родная сестра!
Анна бросилась въ кресло и сжала виски руками. Она не могла плакать, не могла рыдать и говорила такимъ голосомъ, который долженъ былъ бы тронуть самое жесткое сердце.
-- У васъ есть привычка подслушивать у дверей? Не очень то хорошо воспитали васъ, ледянымъ тономъ проговорилъ Чезаре.
Она растерянно посмотр;ла на него.
-- Ты, что же, хочешь моей смерти, Чезаре? Какъ ты могъ забыть, что я люблю тебя, что я отдала теб; и молодость, и красоту, все мое сердце, всю душу, что я обожаю тебя всегда, всегда... Что одному теб; принадлежитъ жизнь моя! Ты все забылъ... Забылъ, что Анна живетъ однимъ лишь тобою, милый мой! Забылъ?
-- Эти чувства д;лаютъ вамъ честь, но они н;сколько раздуты... Купите "Руководство, какъ держать себя" и прочтите, что подслушивать у дверей нельзя.
-- Я им;ла право слушать. Понимаешь? Я защищаю мое благо, мою любовь, мое счастье!.. Но ужасная сцена вчера навсегда разбила его.
-- Вы вид;ли вчера такую ужасную сцену? улыбаясь спросилъ Чезаре.
-- Я черезъ тысячу л;тъ буду помнить ее!.. Н;тъ! лучше умереть скор;е, чтобы не вспоминать!
-- У тебя мозговыя страданія, милая. Просто было самое невинное ухаживаніе, пустяки, Анна.
-- Лаура сказала, что любитъ тебя... Я сама слышала...
-- Совершенно естественно; барышнямъ всегда кажется, что он; любятъ, сказалъ онъ, улыбаясь.
-- Она тебя поц;ловала, Чезаре! Я сама вид;ла.
-- Изв;стно, какъ легко ц;луются барышни. Это не опасно!
-- Она была въ твоихъ объятіяхъ, Чезаре, и такъ долго, что мн; показалось в;чностью...
-- Не дурное положеніе, вы сами это знаете, синьора Діазъ, отв;тилъ онъ, все съ улыбкою.
-- Какая низость! Чезаре! Ты говорилъ ей, что любишь ее; я слышала!
-- Всегда немного любишь женщину, если она близко... Не могъ-же я сказать, что ненавижу ее, это было бы нев;жливо... Я в;дь знаю правила, какъ держать себя, Анна. Хоть одинъ изъ семьи у насъ благовоспитанъ.
-- Чезаре! Ты поц;ловалъ ее!
-- Я не могъ поступить иначе. Ты не мужчина, теб; не понять этого.
-- Въ губы, Чезаре!
-- Я привыкъ такъ; впрочемъ не я выдумалъ эту привычку. Она очень древняя. Должно быть идетъ еще отъ Адама и Евы.
-- Да в;дь она д;вочка, невинная д;вочка, Чезаре.
-- Нын;шнія барышни не такъ невинны, какъ прежде. Ув;ряю тебя, Анна, что міръ очень перем;нился.
-- Она моя сестра, Чезаре.
-- Это ничего не значитъ. Родство не можетъ быть препятствіемъ.
Она пристально взглянула на него, съ выраженіемъ отвращенія.
-- Чезаре, какъ ты мелокъ въ твоей подлости! Та, другая... Лаура... хоть побл;дн;ла, смутилась.... волновалась приливами страсти и ужаса. Ты же н;тъ. Вотъ ц;лый часъ, что ты зд;сь непроницаемый, съ безстрастнымъ, бронзовымъ лицомъ, съ т;мъ же ровнымъ голосомъ... Въ теб; н;тъ ни страха, ни любви, ни стыда. Ты даже не удивляешься! Та по крайней м;р; задрожала, закричала!.. Она все-таки изъ семьи Аквавива! Правда, что мой гн;въ, мое отчаяніе не вызвали въ ней ни жалости, ни н;жности, но въ ея черствой душ; все-таки вспыхнула страсть... Она проявила и чувство, и силу, и волю. Ты же н;тъ! Я могу передъ тобою выплакать вс; слезы, изныть отъ горя -- ты не сжалишься надо мною; но это жесткость въ теб; не отъ страсти, н;тъ; у тебя въ сердц; только ледяное равнодушіе, ты точно надгробная плита. Въ той, въ д;вочк;, есть см;лость, дерзость, наглость... Она объявила, что любитъ тебя, обожаетъ, не хочетъ разлюбить тебя, будетъ обожать в;чно; она сестра моя и у насъ въ сердцахъ одна и та же рана, которая сведетъ насъ об;ихъ въ могилу. Ты же н;тъ! Что любовь? Что страсть? Невинное ухаживанье, больше ничего; полчаса любовнаго развлеченія, безъ всякихъ посл;дствій... Что такое, по твоему, объясненіе въ любви? Эти глупости говорятся вс;мъ женщинамъ. Что такое поц;луй? Мимолетное прикосновеніе губъ, которое сейчасъ-же забывается. Какъ часто лгутъ, говоря, что любятъ! Сколько лживыхъ поц;луевъ расточается каждый день, каждую ночь! Глупости! вздоръ! пустяки! Неблаговоспитанно подслушивать... Говорить, что это подлость -- значитъ преувеличивать, ревновать -- безуміе!.. Знаешь-ли кто ты, Чезаре?
-- Н;тъ. Не знаю. Очень обяжете, если скажете...
-- Ты челов;къ безъ сердца и безъ сов;сти, челов;къ съ мелкой душею, безъ увлеченій; челов;къ, измотавшійся въ разнаго рода недостойныхъ удовольствіяхъ и бол;зненныхъ капризахъ. Ты развалина и сердцемъ, и умомъ, и чувствами; васъ много такихъ труповъ между мужчинами! Ты и противенъ, и жалокъ мн;. Понимаешь? Господи! Я не знала, что отдаю руку трупу, пропахнувшему геліотропомъ, что соединяю жизнь съ какой-то муміей... Неужели ты никогда не любилъ, Чезаре? Неужели ты никогда не испыталъ страсти? В;дь надо быть проклятымъ, чтобы сд;лать себ; изъ эгоизма какого-то идола? У тебя н;тъ сердца, н;тъ чувства, н;тъ порывовъ... Ты испорченъ и развращенъ до того, что изм;няешь жен;, которая тебя обожаетъ, для сестры, которую ты не любишь.... Это гнусно! Подло!
Она кричала, ломала себ; руки, металась въ отчаяніи по комнат;. Но изъ ея глазъ не выкатилось ни одной слезы, изъ груди не вырвалось ни одного рыданія. Чезаре не двинулся съ м;ста. Онъ былъ пригвожденъ ея голосомъ, ея словами. Но лицо его оставалось безстрастнымъ.
-- Теперь, сказалъ онъ, когда вы такъ любезно опред;лили меня, позвольте мн; сказать вамъ кто вы.
Его тонъ былъ такой ледяной, онъ говорилъ такъ медленно, что Анна поняла, какое оскорбленіе готовилъ онъ ей. И она инстинктивно, повинуясь сл;пой злоб;, еще повторила:
-- Ты подлецъ, вотъ кто!
-- А вы, моя мил;йшая, самое несносное созданье въ мір;.
-- Что? спросила она, не понимая его.
-- Вы, милая, надо;ли мн;.
Въ самомъ д;л; оскорбленіе было такъ ужасно, что въ первый разъ въ это утро на глаза ей наб;жали слезы и изъ лиловыхъ -- какъ у умирающаго ребенка -- губъ вырвался стонъ. Но она не заплакала.
-- Да. Надо;ли... Я не употребляю грубыхъ словъ... Говорю правду -- надо;ли!
Опять сдержанный стонъ вырвался изъ груди Анны, стонъ невыносимаго физическаго страданія, точно самый звукъ этого слова р;залъ ее по т;лу.
-- Вы хвалитесь т;мъ, что вы женщина съ великими страстями, продолжалъ онъ, взглянувъ на часы и удивившись, что уже такъ поздно. Т;мъ хуже. Вы д;йствуете, значитъ, по инстинкту; вы уб;ждены, что въ васъ есть что-то фатальное, что у васъ трагическая судьба и вы, чтобы оправдать это уб;жденіе, осложняете, запутываете, портите собственное существованіе и до смерти надо;даете вс;мъ окружающимъ. Если вы будете в;чно говорить пышныя фразы, будете плакать, рыдать, приходить въ отчаяніе, писать нел;пыя письма, ходить съ зеленымъ лицомъ и с;рыми губами,-- вы надо;дите самому Господу Богу на неб;.
Онъ притворился, что не зам;чаетъ ея умоляющаго взгляда и продолжалъ:
-- Вспомните вс; ваши выходки посл;днихъ, трехъ-четырехъ л;тъ и поймите какъ он; намъ надо;ли. Вы были красивая д;вушка, богатая, съ именемъ, вы могли выйти замужъ, даже по любви, за челов;ка вашего положенія, вашихъ л;тъ. Это было-бы правильно, но слишкомъ обыкновенно; вы были-бы на сколько возможно счастливы. Но какъ можно быть счастливой такой драматической героин;, какъ Анна Аквавива!? Это безсмыслица! И вотъ вы выдумываете любовь къ какому-то б;дняку, за котораго вамъ нельзя выйти замужъ...
Анна сд;лала жестъ, какъ-бы желая защитить Джустино Морелли.
-- Вы его искренно любили? Благодарю за комплиментъ. Вы очень любезны сегодня... Страсть, разница положеній, драма, б;гство въ Египетъ... Хорошо, что безъ младенца! Простите за неприличіе -- вырвалось! Морелли оказался честнымъ, онъ б;дный сб;жалъ, и наша героиня, къ своему счастью, схватила смертельную бол;знь... Вс;мъ намъ: Лаур;, роднымъ, мн; -- былъ ужасно непріятенъ этотъ поб;гъ, а тутъ еще бол;знь!.. Урокъ былъ тяжелый и всякая другая женщина вм;ст; съ бол;знью навсегда излечилась-бы отъ страсти къ драм;. Но Анн; Аквавива нельзя безъ драмъ. Она сейчасъ же начинаетъ второй романъ, или вторую драму, или вторую трагедію, какъ вы сильно выражаетесь, и начинаетъ до смерти надо;дать синьору Чезаре Діазу.
-- Пресвятая Д;ва! Помоги мн;! прошептала Анна, склонивъ голову и сжимая виски руками.
-- Драматическая любовь къ Чезаре Діазу, къ старику, никогда не игравшему въ страсть и не желавшему этого! Анна Аквавива отдается неразд;ленному чувству -- одному изъ самыхъ ужасныхъ состояній души, какъ вы сами выразились разъ въ письм;. Оскорбленія, муки, страданія, огорченіе, отчаяніе, горе... вс; эти слова пускаются въ ходъ, чтобы описать себ; и другимъ эту страсть. И Чезаре Діазъ, челов;къ самый обыкновенный, посредственный и счастливый своею посредственностью, становится, самъ того не желая, героемъ. Онъ -- таинственный челов;къ, челов;къ не желающій любить или любящій кого-то другого! Высшее существо, поднебесное созданіе!.. А поэтому извинительно надо;дать ему!
-- Ахъ, Чезаре! Чезаре! умоляющимъ голосомъ проговорила Анна.
-- Вы къ этому имени должны прибавить "глупый". Я только такого прилагательнаго и заслуживаю. Только глупецъ -- положимъ это было всего на полчаса -- могъ поддаться вашимъ сантиментальнымъ фантазіямъ. И я былъ такъ глупъ! Но вамъ оставалось умереть, чтобы довершить эту драму неразд;ленной любви.
-- Зач;мъ вы не дали мн; умереть тогда? сказала она въ порыв; горя.
-- Мн; кажется, что для вс;хъ это было-бы лучше... Какое ут;шеніе для васъ, милая героиня, умереть отъ любви! Гаспара Стампа, Проперція де Росси и прочія знаменитыя женщины древности, о которыхъ вы мн; говорили въ вашихъ письмахъ, нашли бы себ; достойную подражательницу... Я ув;ренъ, что вы, умирая, благословляли-бы меня.
Анна глубоко вздохнула, точно въ самомъ д;л; умирала.
-- Вм;сто того, чтобы дать вамъ умереть, я сд;лалъ торжественную глупость: -- женился на васъ! И клянусь вамъ, не было минуты въ продолженіи этихъ двухъ л;тъ, чтобы я не каялся... Черезъ секунду-же посл; моего безсмысленнаго предложенія, я уже горько сожал;лъ о немъ. У каждаго челов;ка бываютъ минуты такой необъяснимой слабости... За нихъ приходится дорого расплачиваться. Надо, впрочемъ, сказать, что вы даже въ бракъ -- а в;дь бракъ не сантиментальная комедія -- внесли столько претензій относительно страсти, любви, взаимнаго обожанія, что надо;ли мн; гораздо скор;е, ч;мъ я думалъ...
-- А какъ-же ты понимаешь бракъ? вскричала она, стараясь очнуться отъ вс;хъ этихъ глумленій, истерзавшихъ ей сердце.
-- Бракъ скучн;йшій договоръ, когда женишься на такой женщин;, какъ ты...
-- Ты предпочиталъ-бы Лауру? спросила она, раздражаясь.
Но она сейчасъ-же раскаялась въ этой пошлости, на которую ее толкнуло смертельное горе, обуявшее ее. Мужъ не замедлилъ наказать ее.
-- Конечно, предпочелъ-бы твою сестру... Она совс;мъ не надо;дливая... Напротивъ, мн; съ нею очень весело.
-- Она призналась, что давно любитъ тебя... Жаль, что не сказала теб;, крикнула ему Анна, чувствуя, какъ унижаетъ себя, говоря такъ.
-- Жаль! Право я женился-бы на ней...
-- Ну, хорошо, проговорила Анна, съ глубокою мыслью, въ глазахъ.
Но когда она подняла взглядъ на мужа и увидала этого милаго, обожаемаго ею челов;ка, обожаемаго несмотря ни на что, ея р;шимость исчезла; она подошла къ нему, схватила его за руки, и сказала:
-- Да, Чезаре, ты правъ... Но в;дь я тебя любила... любила!.. А ты изм;нилъ мн; для сестры!
-- У васъ очень плохая память, синьора Діазъ, ледянымъ тономъ отв;тилъ Чезаре, освобождая свои руки изъ ея конвульсивныхъ пожатій.
-- Что ты говоришь...
-- Говорю, что вы очень скоро забываете. Мы зд;сь съ глазу на глазъ, намъ нечего лгать. Я когда нибудь говорилъ, что люблю васъ?
-- Н;тъ, никогда, -- созналась она, терзаясь этимъ сознаніемъ.
-- Я об;щалъ полюбить васъ?
-- Н;тъ. Никогда.
-- Значитъ я и не изм;нялъ вамъ, милая Анна. Мое сердце никогда не принадлежало вамъ, значитъ я и не отнималъ его отъ васъ... Я ничего не об;щалъ, мн; нечего было исполнять.
-- Да, ты правъ, Чезаре...
-- Вы, можетъ быть, станете говорить мн; о святости брака. Да, синдикъ, соединяя насъ, сказалъ, что мы должны сохранять обоюдную в;рность... Въ этомъ отношеніи, -- я изм;нилъ вамъ. Но и это нев;рно. Постарайтесь вспомнить, Анна, условія, что я предложилъ вамъ въ тотъ вечеръ, въ Сорренто, раньше, ч;мъ совершить великую глупость. Я сказалъ вамъ, что хочу быть такимъ-же свободнымъ, какъ былъ холостымъ. Вы приняли это условіе. Правда или н;тъ?
-- Да. Правда, приняла.
-- Я сказалъ, чтобы вы никогда не вм;шивались въ мои сердечныя д;ла... И вы согласились, Анна. Вспомните, вы согласились, хотя и любили меня. Правда или н;тъ?
-- Правда, сказала она, чувствуя, какъ опускается въ какую-то пропасть.
-- Я сказалъ, что даже, если полюблю кого-нибудь, вы не им;ете права упрекать меня, Анна! Вы приняли и это условіе. Скажите правду, в;дь приняли?
-- Да... Приняла.
-- Видите, Анна, значитъ я не изм;нялъ вамъ... И, если въ васъ есть сов;сть и честь, вы должны признать это. Вы приняли условія. Я остался свободнымъ и въ моихъ чувствахъ и въ д;йствіяхъ, значитъ я не обманулъ васъ. Признайте это.
-- Чезаре! Будь-же челов;чнымъ, будь христіаниномъ, не заставляй меня говорить это.
-- Н;тъ. Драма -- одно, а правда -- другое, Анна. Мн; очень важно доказать, что я не обманулъ васъ, милая. Все, что могло случиться вчера... или раньше, все что можетъ случиться въ будущемъ... вы сами разр;шили мн;. Сознайтесь, Анна.
-- Я не могу этого сказать. Понимаешь? закричала Анна. Какъ ты всегда ум;ешь быть правымъ! Съ т;хъ поръ, какъ я узнала тебя, до сей минуты ты былъ всегда правъ! Ты правъ и въ твоемъ эгоизм;, и въ твоемъ в;роломств;, и въ твоей развращенности, и въ трусливой испорченности; ты былъ правъ, предлагая мн; тотъ постыдный договоръ, который я, не возмутясь, приняла и который ты такъ справедливо, такъ кстати напомнилъ мн; сегодня. Но я думала, что если любишь, если обожаешь челов;ка, какъ я тебя обожала, то можешь поб;дить... Но я побита. Ты сильн;е меня, потому что равнодушіе сильн;е любви, потому что эгоизмъ сильн;е страсти, потому что никакимъ великодушнымъ порывомъ не поб;дить утонченнаго разсчета испорченнаго челов;ка. Я виновата. Одна я. И сознаюсь въ этомъ. Виновата, хотя люблю тебя такъ, что готова умереть ради тебя и я думала, что этого достаточно и над;ялась моею любовью поб;дить тебя... Я виновата, сознаюсь въ этомъ, да, сознаюсь... Я не ум;ю ни любить, ни ненавид;ть, ни жить... Я ум;ю только надо;дать... Я лишняя, я скучная... Правда, правда. Повтори еще мн; это.
-- Если вы заставляете, я повторю, безжалостно сказалъ онъ, оскорбленный новымъ взрывомъ ея гн;ва.
-- Ты правъ, всегда правъ... Я сама все напортила, сама бросилась въ эту пропасть, слушаясь безумныхъ влеченій сердца... Я б;жала изъ дому... Я не должна была любить тебя, а полюбила... Полюбила, надо;дала и видишь, сама, собственной волею, въ ту роковую ночь, позволила теб; изм;нить мн;. Слушай. Ты самый порочный челов;къ, какого я когда либо знала, у тебя н;тъ ни благородства въ мысляхъ, ни доброты въ чувствахъ, ты внушаешь мн; отвращеніе... Ты сд;лалъ ужасную вещь подъ одной кровлей съ твоею женою... И я не могу карать тебя, потому что я сама шла на это, такъ какъ я унизила достоинство моей любви передъ тобою, такъ какъ я въ самомъ д;л; низкое созданье. Видишь, какъ я отдаю теб; справедливость? Ты гр;шникъ, но относительно меня ты правъ. Я низкая и подлая, потому что мн; надо было-бы лучше умереть, а не соглашаться на тотъ договоръ. Прости меня, что я назвала тебя подлецомъ... Я буду просить прощенія и у Лауры. Никто въ жизни не сд;лалъ такой подлости, какъ я! Прости меня.
Онъ, можетъ быть, почувствовалъ признаки безумія въ этихъ словахъ, увид;лъ сумасшедшій блескъ ея глазъ, но не смягчился. Эта женщина заставила его сд;лать величайшую глупость, всегда приставала къ нему и теперь надо;даетъ и будетъ надо;дать в;чно. И онъ не смягчился. Въ глубин; души онъ былъ радъ, что разбилъ противника въ этой борьб;, гд; вс; шансы на поб;ду были не на его сторон;. Но онъ не разн;жился. И подумалъ, что пора уходить, если желаешь удержать за собою эту поб;ду.
-- Прощай, Анна! сказалъ онъ, поднимаясь.
-- Н;тъ! Не уходи! Не уходи! вскричала Анна, какъ безумная бросаясь къ нему.
-- Ты думаешь, что этотъ дуэтъ пріятенъ?.. спросилъ Чезаре, натягивая перчатки. Къ тому-же, в;дь, уже все сказано. Над;юсь, у васъ н;тъ бол;е оскорбленій для меня?
-- Ты меня ненавидишь? Правда? спросила она, глядя на него сумасшедшими глазами.
-- Н;тъ. Совс;мъ не ненавижу, отв;тилъ онъ такимъ ледянымъ тономъ, что она вся задрожала.
-- Не уходи... Не уходи... машинально пробормотала она. Мн; надо сказать теб; что-то очень важное.
-- Прощай, Анна! повторилъ онъ, направляясь къ двери.
-- Чезаре! Если ты уйдешь, я р;шусь на какую-нибудь подлость! закричала она, хватаясь за волосы.
-- Ты не способна на это? Чтобы д;лать подлости -- надо быть умнымъ, а ты, в;дь, глупа! сказалъ онъ, иронически усм;хаясь при этомъ оскорбленіи.
-- Чезаре! Если ты уйдешь, -- я умру.
-- Не умрешь! Для самоубійства нужна см;лость, закончилъ онъ, отворяя дверь и уходя
Анна бросилась за нимъ. Онъ былъ уже далеко. Она слышала, какъ за нимъ заперли выходныя двери. Она постояла минуты три, четыре, ни о чемъ не думая, ничего не чувствуя. Зат;мъ къ ней вернулась строгая точность движеній, какъ утромъ, до разговора съ мужемъ. Она, точно собираясь гулять, какъ всякая красивая и элегантная женщина, над;ла черную бархатную шляпу, маленькую вуаль, доходившую, какъ легкое облачко, ей до губъ, и котиковую кофточку, всю продушенную духами. Она съ аккуратностью изящной дамы не забыла ничего: положила носовой платокъ въ муфточку, захватила костяной porte-cartes и осмотр;лась, что ей надо взять еще. Она автоматически обошла комнату еще два раза, спокойно отворяла и затворяла ящики, пересмотр;ла бумаги и книги, огляд;ла ст;ны, точно хот;ла запомнить все. Потомъ, р;шившись, наконецъ, уйти, она еще разъ обвела всю свою спальню взглядомъ и прошла въ комнату мужа. Зд;сь, одну минуту, на ея лиц; появилось выраженіе д;тскаго страха. Но это было мимолетно. Она опять стала ув;ренной и покойной, подошла къ письменному столу мужа и, точно собираясь писать, с;ла въ большое кресло. Но, подумавъ немного, она р;шила не писать; открыла одинъ изъ ящиковъ, взяла что-то оттуда и спрятала въ карманъ. Зат;мъ ушла своей обычной походкой и даже не обернулась назадъ.
Анна ходила безъ устали, какъ челов;къ, которому необходимо движеніе, чтобы упорядочить мысли и успокоить себя. Но когда она повернула въ третій разъ по "Вилл;", она взглянула на часики, граціозно вд;ланные въ углу ея бумажничка, и с;ла на скамейку въ круглой бес;дк;, закрытой со вс;хъ сторонъ деревьями. Кругомъ не было ни души; не слышалось ни шаговъ, ни голосовъ. Даже птицы на деревьяхъ не щебетали. Бес;дка была точно удалена отъ міра, и св;тъ едва проникалъ въ нее. Земля была сырая, желтоватая, покрытая осыпавшимися листьями. Анна посмотр;ла на небо; оно стало свинцовымъ. Глубокая тишина была кругомъ. Анна поднесла часы къ глазамъ и устремилась взглядомъ, точно читая въ нихъ какую-то длинную и неизв;стную исторію. Вдругъ она опустила бумажничекъ, пошарила въ карман;, отыскивая тамъ то, что она спрятала, быстро вскочила и р;шительно пошла изъ бес;дки. Было ровно два часа. Погода стала еще мрачн;е, еще грустн;е; какъ будто смеркалось уже. Анна вышла изъ "Виллы", не оборачиваясь назадъ. На улицахъ не было ни души. Въ сыромъ дуновеніи широкко было что-то, нагоняющее тоску. Но Анна р;шительнымъ шагомъ продолжала свой путь.
Красивыя, новыя палаццо улицы Кьятамонне обращены входами на проходящую сзади старую улицу. На эту же улицу выходила узкая, длинная дверь изъ рельефной бронзы маленькаго палаццо Рей; въ немъ было только два этажа и единственный жилецъ -- Луиджи Караччіоло. Къ оригинальной -- какъ и вся архитектура палаццо -- двери надо было подняться по двумъ ступенямъ. На этихъ-то ступеняхъ и остановилась Анна прежде, ч;мъ постучать въ дверь. Ея бл;дное лицо передернулось, искаженное какимъ-то страданіемъ, точно агонія уже наложила печать на него. Но маленькая ручка, затянутая въ перчатку, р;шительно приподняла бронзовое кольцо, служившее молотомъ, и подъ сводами л;стницы гулко раздался ударъ. Анна, не влад;я собою бол;е, прислонилась лбомъ къ металлической двери. Сейчасъ же одна изъ створъ отворилась и Анна поднялась по розовой мраморной л;стниц;, услыхавъ какъ за нею захлопнулась дверь. Луиджи Караччіоло стоялъ на верху, на ступенькахъ. И, несмотря на все присутствіе духа, его изумленіе было такъ сильно, что онъ страшно побл;дн;лъ, руки его задрожали, когда онъ принялъ эту бл;дную, дрожащую женщину. Они ничего не сказали другъ другу. Онъ деликатно взялъ ея маленькую ручку къ себ; подъ руку; она слегка оперлась на нее и опустила глаза.
Такъ прошли они дв; переднихъ комнаты, оригинально убранныя среднев;ковыми коврами, стариннымъ и новымъ оружіемъ, громадными вазами дельфтъ, изъ которыхъ подымались къ потолку зеленыя пальмы; прошли и курительную, меблированную легкою деревянною мебелью, которую д;лаютъ въ Швейцаріи, въ горахъ.
Пройденныя комнаты были полутемныя, такъ какъ кром; двойныхъ портьеръ, окна были зав;щаны еще желтыми шелковыми занав;сками. Но въ большомъ салон;, гд; Луиджи остановился съ Анной, ставни были совс;мъ заперты, точно ночью, и комната осв;щалась двумя большими восточными фонарями. Ст;ны и потолокъ были затянуты персидскими коврами въ вид; купола, или палатки и на этомъ фон; таинственно вырисовывались утонченныя произведенія античнаго итальянскаго искусства, въ вид; мебели, статуй и картинъ, оригинальныя восточныя вещи: бронза, фарфоръ, слоновая кость, вся благородная красота прекрасныхъ, благородныхъ вещей.
Отъ этой неожиданной ночи днемъ, отъ тонкаго запаха цв;товъ, которыми была заставлена комната -- громадныхъ розъ, ц;ломудренныхъ гарденій и тоненькихъ ландышей -- и отъ молчанія Караччіоло, съ восторгомъ смотр;вшаго на Анну, -- она зашаталась и упала въ кресло. Она сид;ла, опустивъ глаза, такая бл;дная, какою Караччіоло никогда не видалъ ее. Онъ все еще стоялъ передъ нею, совершенно изумленный. Глаза его н;жно и страстно ласкали ея бл;дное личико. Волненіе, сквозившее во всей фигур; Анны, въ ея блуждающихъ глазахъ, изб;гавшихъ глазъ Луиджи, въ полуоткрытыхъ губахъ, сложившихся въ судорожную улыбку, въ ея склоненной головк;, все это волненіе и весь трепетъ, какой угадывалъ Караччіоло въ Анн; -- смущали его такъ, какъ никогда въ жизни не смущался онъ ни передъ одной женщиной.
Онъ не сказалъ ей ни слова, боясь какимъ нибудь пошлымъ, или легкомысленнымъ, или самоув;реннымъ выраженіемъ разс;ять глубокую, страстную интимность ихъ встр;чи. Онъ подошелъ къ одному изъ столиковъ, взялъ изъ венеціанской вазы пучекъ б;лыхъ розъ и положилъ ихъ на кол;ни Анны. Она подняла глаза и взглянула на него; зат;мъ взяла розы и спрятала въ нихъ лицо. Караччіоло прочелъ такое страданіе въ этомъ взгляд;, такую муку въ этомъ жест;, что не нашелъ ничего другого, какъ сказать вполголоса:
-- Анна! Милая! Любовь моя!
Услыхавъ, что ее назвали по имени, Анна покрасн;ла и стала опять нюхать розы. И вдругъ воспоминаніе о т;хъ, другихъ б;лыхъ розахъ всплыло въ ней и весь ужасъ этой изм;ны, которая довела ее до смерти, весь ужасъ, представившійся ей и въ красот; и въ запах; цв;товъ, связанный съ позоромъ, какъ тогда такъ и теперь -- охватили ее такимъ страданіемъ, такою мукою, что онъ совс;мъ растерялся. Онъ с;лъ рядомъ съ нею, на арабскій табуретъ, взялъ ея маленькую ручку, затянутую въ перчатку, сталъ н;жно гладить ее и своимъ сладкимъ голосомъ, ставшимъ глухимъ отъ безконечной н;жности, спросилъ ее:
-- Что съ вами, Анна? Милая, скажите...
-- Не говорите со мною такъ, сказала она съ усиліемъ, точно собрала все мужество, чтобы заговорить.
-- Я васъ оскорбляю, Анна? Я не думалъ оскорблять васъ, я не могу оскорбить васъ... Я, в;дь, съ такою глубокою н;жностью отношусь къ вамъ, такъ непоколебимо преданъ вамъ...
Онъ взялъ ее и за вторую руку и, держа ихъ, сталъ говорить, близко нагнувшись къ ней; но онъ говорилъ съ такой н;жной покорностью, такъ кротко-ласково, что она не могла зам;тить ни любовнаго порыва, ни волненія страсти, клокотавшей въ его сердц;. И слова "любовь" не было еще въ его р;чи, лившейся вполголоса, безъ остановки и точно волна за волной, обволакивавшей Анну и усыплявшей ее своею н;жностью и сладостью.
-- Какъ зд;сь темно! вдругъ сказала она съ усиліемъ.
-- Сегодня такая грустная погода, пробормоталъ онъ. Сколько часовъ я напрасно ждалъ васъ, Анна...
-- Я и пришла... Видите, отв;тила она.
Но какъ ни старалась она улыбнуться,-- ей не удалось это.
-- Благодарю, что вспомнили вашего в;рнаго раба, сказалъ онъ и два или три раза деликатно поц;ловалъ ея ручку въ перчатк;.
-- Отчего вы не отворите окно? спросила Анна.
Ей казалось, что она уже въ могил;. Онъ долженъ былъ оторваться отъ ея безжизненной ручки и встать, чтобы открыть ставни. Грустный, с;роватый св;тъ показался въ комнат;. Анна тоже встала и подошла къ рам; балкона, смотря на мертвое море, на мертвое небо, мертвую улицу.
-- Анна! Отойдите! Васъ могутъ увид;ть...
-- Что-жъ такое! отв;тила она.
-- Я не могу допустить, чтобы вы скомпрометировали себя... Я слишкомъ люблю васъ.
-- Я пришла сюда, чтобы скомпрометировать себя, серьезно сказала она.
И въ первый разъ въ ея потухшихъ глазахъ блеснулъ огонь страсти.
-- Значитъ, вы хоть немного любите меня? спросилъ онъ, стараясь отвести ее отъ балкона.
Она не отв;тила и с;ла въ выжидательной поз;.
-- Скажите, любите хоть немного, Анна? опять спросилъ онъ ее и с;лъ такъ низко передъ нею, точно сталъ на кол;ни.
-- Н;тъ. Я не люблю васъ, объявила Анна яснымъ голосомъ.
-- Анна, милая! Милая! пробормоталъ онъ ласково, и не отрывая опьяненнаго взгляда отъ ея бл;днаго лица, отъ ея глубокихъ глазъ. Какъ могу я пов;рить... Если вы пришли... Скажите... В;дь я три года жду этого слова... Анна! Дорогая! Милая, Анна! Вы в;дь знаете, что я давно васъ обожаю!.. Анна!
-- Все, что должно случиться -- случается, монотонно произнесла она.
-- Анна, умоляю тебя, скажи, ты любишь меня?
Она задрожала отъ ужаса, услыхавъ это "ты", но все-таки сдержала себя.
-- Ты любишь меня?
-- Не знаю... Я ничего не знаю, растерянно произнесла она.
-- Милая, милая, повторялъ онъ, трепеща отъ надежды и прилива любви.
Онъ тихо приблизился къ ней и поц;ловалъ ее, едва касаясь щеки. Страшный, горькій крикъ вырвался изъ груди Анны; она вскочила, вся охваченная гн;вомъ, ужасомъ и страхомъ...
-- Н;тъ! ради Бога, прости меня... Не уходи!.. Анна! Прости меня, если я оскорбилъ тебя... В;дь, я такъ люблю тебя! Если ты сейчасъ уйдешь, я просто умру...
-- Изъ за такихъ пустяковъ не умираютъ, сказала она, опуская глаза.
-- Любовь доводитъ до смерти, проговорилъ Караччіоло своимъ обольстительнымъ голосомъ и улыбнулся грустной, чувственной улыбкой.
-- Да. Но нужна см;лость, чтобы умереть.
-- Не будемъ говорить о такихъ мрачныхъ вещахъ, моя любимая. Он; на тебя наводятъ грусть... Видишь, твое милое личико затуманилось... Скажи, что ты прощаешь меня? Правда?
-- Я васъ прощаю, отв;тила Анна.
-- Я не в;рю теб;, проговорилъ онъ съ безграничной грустью. Ты не прощаешь мн;... Ты любишь другого...
-- Н;тъ, никого...
-- А Чезаре?
Но едва онъ проговорилъ эти три слога, какъ сейчасъ же пожал;лъ отъ этомъ. Ея глаза снова засверкали гн;вомъ и страстью; она вся затрепетала. А онъ понялъ, что, д;йствительно, обожалъ эту женщину, если могъ сд;лать такую ошибку -- упомянуть о муж; въ первомъ же любовномъ разговор;.
-- Послушайте, съ волненіемъ произнесла она. Если въ васъ есть сердце, есть жалость, если вы хотите, чтобы я побыла еще зд;сь съ вами, не называйте его... Не напоминайте...
-- Ты права... отв;тилъ онъ. А, в;дь, ты его любила... и теперь любишь...
-- Н;тъ, глухо отв;тила она. Я никого не люблю.
-- А почему ты отказала мн;, когда я просилъ твоей руки?
-- Такъ.
-- Зач;мъ вышла за этого старика?
-- Такъ.
-- А теперь за что ты любишь его? За что? спросилъ онъ, подставляя Анн; ловушку.
-- Не знаю, отв;тила она, сейчасъ же попадая въ нее.
-- Вотъ видишь, ты его на самомъ д;л; любишь! закричалъ онъ огорченно.
-- Господи! проговорила она, страдая смертельно.
-- Ахъ! Какъ я глупъ! Прости меня, прости! Но что ты хочешь... Я потерялъ голову... Я тебя люблю и въ отчаяніи... Мн; необходимо знать: ты всегда будешь его любить? Правда?
-- До самой смерти, сказала она съ страннымъ выраженіемъ и странно глядя ему прямо въ глаза.
-- Повтори...
-- До смерти, съ т;мъ же выраженіемъ повторила она.
Оба они замолчали. Луиджи пропустилъ руку кругомъ таліи Анны и привлекъ ее къ себ; медленнымъ движеніемъ. Она, устремивъ глаза въ пространство, не зам;чала его объятій, не чувствовала легкихъ поц;луевъ, которыми онъ осыпалъ ея волосы, ея б;лую, надушенную шейку, ея розоватое ухо, не покрытое вуалеткой. Анна была такъ поглощена грустнымъ созерцаніемъ, такъ далека отъ всего земного, что эти усиливающіеся поц;луи, перешедшіе съ волосъ и шеи на лицо, на глаза и на губы -- не вызывали въ ней содроганія. Но вдругъ она почувствовала всю силу любовныхъ объятій Караччіоло, прижимавшаго ее съ безумной юношеской страстью къ своей груди; вдругъ она услыхала, что голосъ Луиджи, -- уже не н;жный, не ласковый, а дышащій бурной страстью -- шепчетъ ей неясныя слова, какія находитъ челов;къ въ полномъ самозабвеніи и нервномъ возбужденіи. Она безмолвно взглянула на него сверкающими глазами, точно хот;ла укротить его, стараясь высвободиться изъ его объятій. Но онъ слишкомъ любилъ ее, слишкомъ былъ молодъ, слишкомъ влюбленъ, чтобы выпустить изъ рукъ свое сокровище. Они, в;дь, были одни въ этой квартир;, созданной для безопасныхъ свиданій, и онъ не могъ, не хот;лъ отказаться отъ своего счастья. Онъ держалъ ее въ объятіяхъ, кр;пко прижималъ къ груди, неясно говорилъ ей, что онъ ее обожаетъ, что она его милая, любимая, ц;ловалъ ее въ глаза, въ губы, тогда какъ она пыталась вырваться отъ него, охваченная посл;днимъ, ужаснымъ отчаяніемъ.
-- Пустите меня, повторяла она, вся дрожа.
-- Анна! Я в;дь такъ люблю тебя! Давно люблю... шепталъ горячій, страстный голосъ Луиджи.
-- Пустите, пустите! просила она, въ безумйомъ испуг;.
-- Ты в;дь моя любимая, обожаемая, несмотря ни на что...
-- Да пустите же! Вы мн; внушаете ужасъ! закричала Анна.
И д;йствительно, такой ужасъ зазвучалъ въ ея голос; и отразился на ея лиц;, что онъ сейчасъ же выпустилъ ее и сталъ ледянымъ.
Н;тъ, зд;сь не было кокетства женщины, отдаляющей минуту паденія, это не былъ только взрывъ женскаго достоинства; что то бол;е глубокое, бол;е сильное вырвало этотъ раздирающій крикъ ужаса. Караччіоло отлично зналъ, какъ сопротивляются женщины; зналъ подд;льное, временное, умышленное сопротивленіе, всю эту мимолетную и скоро проходящую борьбу, но онъ зналъ также и истинную, непоб;димую стойкость. Такъ было съ Анной; зд;сь онъ наткнулся на настоящее, на непреодолимое. Она стояла у столика, завязывая упавшую было вуаль. Онъ смотр;лъ на нее, чувствуя всю пропасть между собой и ею, хотя она и пришла къ нему. И онъ страдалъ; онъ былъ бл;денъ и чувствовалъ себя см;шнымъ, комичнымъ передъ этой женщиной, вид;вшей какъ онъ забылся и оттолкнувшей его.
-- Зач;мъ-же вы пришли? грустно спросилъ онъ.
-- Чтобы сд;лать подлость, тихо отв;тила она.
-- Анна! Ты меня убиваешь!
Она растерянно смотр;ла на него, не понимая, что онъ говорилъ. Точно какое-то ужасное вид;ніе стояло передъ нею. И Луиджи понялъ, что и ея пос;щеніе, и странности словъ, поступковъ и взглядовъ кроютъ въ себ; не простое исполненіе каприза, не удовлетвореніе тщеславія, а какую-то тайну.
-- Что съ вами, Анна? Васъ что-то мучитъ, а вы не хотите сказать мн; что... Б;дный другъ мой! Вы пришли ко мн; съ горемъ въ сердц;, хот;ли излить его, выплакать, а я такъ низко, такъ грубо...
-- Вы добрый, перебила она его, протягивая ему руку. Я не забуду васъ...
-- Н;тъ, не уходите. Скажите мн; раньше, что съ вами... В;дь вы-же пришли для этого... Скажите, Анна, милая...
-- Н;тъ, это слишкомъ долго, слишкомъ долго, сказала она какъ во сн;, проводя рукою по лбу. Потомъ... Мн; нужно ;хать, знаете? ;хать...
-- Останьтесь; разскажите, поплачьте... Это васъ облегчитъ Анна.
-- Не могу.
-- Почему-же?
-- Мои минуты сочтены, сказала она съ растеряннымъ взглядомъ. Вы узнаете когда нибудь... Завтра... Теперь мн; надо ;хать...
-- Анна! Могу-ли я такъ отпустить васъ? Вы пришли ко мн; за ут;шеніемъ, а я отнесся къ вамъ какъ посл;дній негодяй... Простите меня.
-- Вы ни въ чемъ не виноваты, тихо произнесла она.
-- Но кто-же вамъ далъ эти страданія, Анна? Кто измучилъ такъ васъ, б;дное любящее созданіе? Кто зд;сь виноватъ? По чьей вин; вы впали въ такое отчаяніе, потому что вы просто въ отчаяніи. Кто? В;дь, Чезаре?
-- Н;тъ, просто отв;тила она. Я одна во всемъ виновата.
-- Н;тъ, Чезаре. Не отрицайте!
-- Н;тъ, повторила она.
-- Чезаре подлецъ! Я все знаю, воскликнулъ Луиджи и д;йствительно онъ зналъ все.
-- Я сама низкая, проговорила она, поднимая глаза кверху.
-- Не в;рю! И никто не пов;ритъ, Анна.
-- Необходимо мн; быть низкой, необходимо для того, чтобы вс; были счастливы... Пора ;хать...
-- Вы вернетесь? Завтра? Анна, вы такая грустная, такая разстроенная, я не могу отпустить васъ.
-- Никто въ мір; не удержитъ меня, никто!
-- Анна! забудьте, что я говорилъ вамъ о любви.
-- Я уже забыла. Прощайте.
-- Не у;зжайте еще, вы слишкомъ взволнованы.
-- Н;тъ. Я спокойна. Знаете, хотите сд;лать мн; удовольствіе? Разъ, вечеромъ, въ Сорренто, вы мн; читали французскіе стихи.
-- Да, Боделэра. Harmonie du soir, отв;тилъ онъ, удивленный этимъ неожиданнымъ вопросомъ.
-- У васъ есть эта книга?
-- Да.
-- Возьмите ее и спишите мн; ихъ... Потомъ... мы простимся. Онъ, въ изумленіи, прошелъ къ себ; въ кабинетъ и досталъ изъ маленькой библіотеки Les fleurs du mal Боделэра. Вернувшись, онъ с;лъ за столикъ изъ розоваго дерева, предназначенный для писанія любовныхъ записокъ. Онъ еще разъ взглянулъ на Анну и увидалъ такое безконечное горе въ ея глазахъ и губахъ, такую глубокую, глубокую скорбь, что испугался.
-- Писать? спросилъ онъ.
Анна кивнула головой. Пока онъ писалъ первый стихъ, она отошла отъ него и достала изъ кармана что-то маленькое, блестящее, отд;ланное костью и сталью. Когда Луиджи писалъ, повторяя за перомъ вполголоса:
"Valse m;lancolique et langoureux vertige...."
щелкнулъ курокъ, раздался выстр;лъ и облачко дыма полет;ло къ потолку. Анна попала прямо въ сердце. Она покатилась на полъ. Шляпа свалилась съ головы, и только на лиц; осталась вуаль. Маленькая ручка въ перчатк; кр;пко зажала крошечный револьверъ, взятый Анной изъ стола мужа, передъ т;мъ, какъ уйти.
Смерть настала мгновенно. Луиджи былъ такъ пораженъ, что просто остолбен;лъ передъ распростертой у его ногъ покойницей, закутанной въ черную кофточку и съ вуалью на лиц;. Онъ думалъ, что это кошмаръ, сумасшествіе.
Н;сколько капель крови показалось у маленькой ранки, на черной кофточк;; красное пятнышко медленно расползалось въ стороны. Луиджи машинально опустился на кол;ни передъ Анной, не см;я приподнять ея прекрасное т;ло, не см;я позвать на помощь. Онъ взялъ руками ея запрокинутую головку, поб;ждая въ себ; чувство отвращенія передъ трупомъ любимаго челов;ка. И онъ увидалъ что-то ужасное въ мертвомъ лиц; Анны. На немъ не было того высшаго спокойствія смерти, какое обыкновенно бываетъ у людей, безропотно прошедшихъ свой путь и мирно отдавшихъ т;ло земл;, а душу Богу. У Анны ротъ бол;зненно искривился, точно изъ лиловыхъ губъ должны были еще вырваться слова и крики; глаза полуоткрылись, точно она хот;ла еще вид;ть, что д;лалось въ мір;. Во всей фигур; было безконечное горе, которое Анна уносила съ собой и въ могилу. Это было горе челов;ка, жившаго слишкомъ мало, тогда какъ онъ обожалъ жизнь, горе челов;ка, не бывшаго любимымъ, тогда какъ смыслъ жизни для него былъ въ любви; горе челов;ка, всего отдавшагося любви и убитаго равнодушіемъ.
Такъ погибла безвинная Анна Аквавива.
"С;верный В;стникъ", NoNo 9--12, 1890
Адью, Аморе!
© Copyright: Вячеслав Толстов, 2024
Свидетельство о публикации №224080100377
Свидетельство о публикации №224080100377
Рецензии