Прозариум, часть шестая. Повествовальня

 


Геннадий Михеев
ГЛУБИНКА

пять
приключенческих
правдивых
провинциальных
повестей




повесть первая
Дауншифтеры




...Они упали в какую-то яму, вжались во влажный мох. Наверное, когда-то это был партизанский блиндаж. Еще два громких хлопка - теперь уже издалека - и тишина. Более менее отдышавшись, он спросил:
- Тебя как звать-то?
- А... ах, разве... уф-ф-ф, это... эх-х-х... аф-ф-ф... важно?
Она еще задыхалась, ведь бежали они долго и безумно - как зайцы. Женщина, лет двадцати семи, смотрела на него изучающе. Хотя - чего смотреть? Он хотя бы аутентичен лесу: плотные джинсы, кроссовки, толстовка. А женщина - вообще полный абсурд ходячий: ее тело, с намеком на полноту, уже начинающее утрачивать обаяние пышущей флюидами юности, упаковано в синее длинное вечернее платье, с идиотским декольте и нелепыми рюшками на плечах и груди. Собственно, это вся верхняя одежда, она даже босиком - верно, туфли скинула, когда бежали. Ноги жестоко ободраны в кровь, колготки в нескольких местах разъехались... Ей стало неловко оттого, что он на нее пялится, она одернула изрядно загрязнившееся, все в приставших рыжих сосновых иглах, платье (тогда чего сама-то его глазами обыскивала...). Он снял толстовку, подал спутнице:
- На. Замерзнешь.
- Даже не надейся... - Ответила она резко.
Тем не менее толстовку взяла, прикрыла ею плечи. Наконец, и она уняла дыхание, но ей стало зябко, она задробила зубами. Наверное, нервная дрожь, отходняк.
- Меня Егором зовут. - Он соврал. Сам не понял, почему.
- Ну, коли так... мужчинка. Тогда я Элеонора.
- С чего взяла, что я не Егор?
- Дак, у тебя на лбу написано. А ну-ка...
Женщина протянула руку, старательно вытерла его лоб:
- Испачкал, чудак. Какая фиг разница, как нас зовут. Все одним миром... мазаны.
Когда она двинула голой рукой, от нее пахнуло духами. Такими терпкими, резкими, немного отталкивающими. Эдаким амбрэ себя окропляют молодящиеся старухи. К бальзаковскому аромату подмешивался кислый запах женского пота.  Он вгляделся в круглое, почти детское лицо. Курносая, дивчина с раскосыми зенками, эдакая аппетитная баба, блондинка угро-финского происхождения, с трудом скрывающая при помощи косметики свой простецко-деревенский тип. Ну, явно "не его" формат - на улице даже не глянул бы.
- И что делать будем? - Спросил он, отведя глаза к небу.
- А что надо?
- Ну, как... наверное, надо, что ли куда-то идти. К людям.
- К людям, говоришь... а надо?
- И куда же еще?
- В никуда.
- В никуда из ниоткуда?
- Ну, типа того.
- Ты уверена, что они отъе… - он произнес нехорошее слово.
- Уверенны только мудаки. А ты, чаем, не мудак?
- А что - похож?
Она прищурилась, ухмыльнулась:
- Да нет. Не очень.
- А ты похожа.
- На дуру?
- Нет. На жертву капитализма.
- Хорошо.
- Что - хорошо?
- У тебя деньги есть?
Он пошарил по карманам. Улыбнулся почему-то, как блаженный:
- А ведь все отобрали, с-скоты. - Он обратил внимание, что на указательном пальце правой руки у нее перстенек, а на шее тонкая золотая цепочка с блестящим камушком. - Зато у нас есть брулики.
- У нас? Ты перегибаешь. Покурить бы, блин. Ты, небось, спортсмен...
- Почти угадала. Не спортсмен, а не курю. Бросил. И тебе советую.
- Страна советов. Ладно. Пошли, что ль...
- И ты знаешь, куда?
- Вникуда.



К лесу задом

Егор и Эля (условимся, что их все же зовут Егором и Элеонорой) тащились по лесу часа три - очень осторожно, прислушиваясь во всякому звуку. Женщина отказалась одеть любезно предложенные мужчиной кроссовки, гордо ступала босиком. Впрочем, по ее поступи было заметно, что опыт хождения без обуви по пересеченной местности у нее таки есть.
Вообще, Егор не без удовольствия отметил, что она не капризная, какими обычно бывают огламуренные фифочки. Да и пацанов таких немало... инфантов. По Элиному поведению совсем не было заметно, что ночью они пережили тако-о-ой стресс, что не приведи Боже. Ведь еще относительно недавно эта женщина - да и он, впрочем, тоже - скользила на грани жизни и смерти. А судьба, однако, к ним пока что благоволит...  Идти, может, было не так тяжело, но с каждым новым шагом все больше хотелось жрать. Сейчас середина августа, хорошо еще, не жарко, да и комарье не донимает. Но ведь ночью придет холод, ночь под открытым небом - это совсем не в кайф.
У женщины были несколько иные мысли: "Блин, как достали все эти самцы! Сказать бы этому... чтоб уматывал своей дорожкой. Так небось обидится, каз-зёл. Одежду бы нормальную раздобыть, да сколько-то денег. Уф, я б щас душ приняла, а то чумазая как Гаврош. Не-е-ет, в цивилизацию сейчас нельзя. ОНИ найдут, сволочье эдакое, и все конечности поотрывают. А потом в землю зароют. Живьем - с них станется. Найти бы такое место, где можно пересидеть. А этот... он, если отвертеться от него, попадется, блин, и заложит - как пить дать. Тут надо хитрее..."
Егор по мере захвата желудком мысленной деятельности становился все злее и раздраженнее. В сущности, он совершенно случайно встал на защиту это дуры, за что и пострадал. Еще вчера вечером у него была обычная жизнь. Да, его занятие не слишком дружит с законом, но до сей ночи жизни его никто не угрожал. Все изменилось в одночасье. Всегда говорится: не рыпайся, не делай резких движений - и все у тебя будет чики-чики. Выпендрился тут... пожалел бабу. Если бы ЭТИ спустили собак - они бы вдвоем давно уже превратились бы в кормовую базу. Но ОНИ почему-то собак не спустили.
Эля шикнула на него, они пригнулись - и тут же провалились в папоротники. Почти тут же послышались шаги. Шли несколько человек, метрах, наверное, в семидесяти. Люди, мужчины, тихо между собой разговаривали. Расслышать можно было только отдельные фразы: "Достало... придет смена, наконец... а какая фиг разница... шлепнуть на месте - а потом сказать: необходимая оборона... не заливай... не, не уйдут..." Ну, и мат, конечно. Тут кто-то из них воскликнул приказным тоном: "Следы!" Они остановились, затихли. Из папоротников ничего не видно, и пауза длилась слишком долго - почти бесконечность.
Наконец, один из них произнес: "Может, грибники..." - "Ну-ка..." Послышался металлический лязг - и тишину предосеннего леса пронзили щелчки. Тут же по папоротникам заполосили, сшибая ветви, горячие волны. Эля, вжавшись в землю, смотрела на Егора умоляюще. Что-то пронзило землю возле лица мужчины, вздыбилась земля, комки ударили по лицу Егора. И тишина...
"Так, на всякий пожарный..." Произнес мягкий голос. Спутники выругались матом - каждый постарался выстроить побольше этажей, а смысл обращения был прост: "Патроны надо беречь, придурок - мы за них отчитываемся..." И шаги стали удаляться. Егор выковырял из земли горячую еще пулю - блестящую, будто новенькую. Задумчиво вертел ее пальцами. Эля прижала палец к губам, давая знак: "Молчи..." И тут Егор чихнул!  Звонко, смачно. Земля, попавшая в ноздрю, вызвала нормальную реакцию. Эля в ужасе округлила глаза. Конечно, они все превратились в слух...
И - о, ужас! - послышались приближающиеся шаги. Егор изготовился к прыжку - ведь и через ветви уже можно было различить фигуру, одетую в черное. Оставалось ему, наверное шагов пять... "Ну, чё там?" - это разведчика окликнул другой бандит. Тот остановился: "Да хер его знает... может, выпь?" - "Заколебал. Выпь ночная птица. Пошли нах - те чё, больше всех надо?" - "А вдруг уйдут?" - "Чудак, это Раша, отсюда выход только на тот свет..." - "И для тебя?" - "Для меня - тем более". Шаги начали удаляться.
Между тем, Егор, зажав ноздри, едва сдерживал новый порыв чиха. Выждав минуты две, беглецы ринулись в сторону, обратную той, куда удалились люди в черном. Они бежали, наверное, с два километра. На поляне они бросились в высокую траву. Егор все же чихнул. Элеонора противно, по-поросячьи залилась смехом. Она каталась по траве, покраснев. Это была обычная бабья истерика. Егор, глядя на нее, тоже расхохотался.
Вскоре они вышли на опушку леса. Перед ними простиралась тихая деревня, растянувшаяся вдоль озера, которое в отраженном свете походило на светящегося змея.
- Ну, что - будем рисковать? - Спросил он.
- Надо что-то придумать...
- Да как обычно: шли, заблудились. Ну, или нас ограбили разбойники.
- Не сдадут?
- Ну, тогда давай мы будем разбойниками и наведем здесь свои порядки.
- А вдруг здесь живут гренадеры?
- Ну так пойдем и увидим. А к людям хотя бы где-то выходить все равно придется.


История Новой Москвы (неподлинная)

Собственно, достоверной истории деревни не существует - есть собрание мифов, анекдотов и тостов. Такова, если судить здраво, история всего государства Российского. Более-менее достоверную информацию могли бы передать былины, но сказители вымерли аки динозавры, а те поэтические фантазии, которые содержатся в литературных мифах, имеют авторство, причем, создатели бессмертных творений свое вдохновение черпали в личных амбициях, а вовсе не из фольклора, который суть есть поэтизированная народная мудрость. О, как я витиевато написал... надо бы упростить: никто не знает истины, а она в том, что все мы умрем. Все... упростил.
Принято считать, что Новую Москву основали москвичи, которым посчастливилось мужественно бежать из Москвы Старой в годину первого монгольского нашествия. Если это так, Новой Москве не меньше 860 лет от роду. Солидный срок, хотя в масштабах человечества - мгновение.
Теперь, когда в живых не осталось ни одного старого москвича Новой Москвы, можно предположить любой закивок истории. А, положа руку на сердце, началась новая, неведомая еще история Новой Москвы, которая к ее старой истории не имеет ровно никакого отношения. В улье сменился пчелиный рой - и это уже са-а-авсем другой улей, ибо традиция прервалась. Первые поселенцы из нынешних дауншифтеров еще общались со старухами, которых позже своими руками снесли на погост, то есть, с НОСИТЕЛЯМИ ПРАВДЫ, и кой-чего знают. Например, о том, что Новая Москва никогда не знала рабства, здесь не было барина и крепостного права. Из-за того что новые москвичи являлись государственными крестьянами, жили здесь бедно, но гордо. Оно конечно, ежели был бы барин или спонсор, может, и разжились бы - и хрен с ней, с волей. Но такая выдалась Новой Москве планида: во глубине Валдайских лесов хранить гордое терпенье, веками борясь со стихиями за право существовать в принципе.
Лучшая жизнь Новой Москвы совпала с советской властью. Поскольку народ здесь был сплошь голытьба, революцию новые москвичи приняли радостно, и одними из первых в губернии создали коммуну, а после - колхоз, название которого не менялось ни разу: "Красная Москва". В колхозе были стадо, пашня и выгон. А главное достояние - прекрасные луга у озера. Затеяны были клуб, изба-читальня, почта, медпункт, магазин. Теперь всего это нет - добро разбирается на дрова.
В лесу дров ныне не возьмешь, ибо леса прихватизированы. Москвичам доступна только полоска земли вдоль озера, которое почему-то имеет название "Китежское". Одну половину леса некий хозяин, которого в народе обзывают "Буржуин", огородил колючей проволокой. Говорят, у Буржуина там охотничьи угодья. Другая лесная половина, которую заграбастал хозяин с кличкой "Генерал", ничем не огорожена, но москвачи туда не ходят, ибо по периметру курсируют вооруженные охранники и отгоняют население предупредительными выстрелами. Что там, в собственных лесах делает Генерал, никто не знает. Ходят всякие слухи, вплоть до живодерских, но все они являются лишь поэтическими фольклорными фантазиями.
 А при коммунистах леса все же являлись общедоступными. Спасибо, что покамест озеро никто не прихватизировал. Хотя, может быть, до этого и дойдут – тенденция налицо. И дорога, связывающая Новую Москву с Большим миром, не перекрыли. А то ведь могли и это... приграбастать. С них, Буржуинов и Генералов станется. А это - дорога жизни во всех смыслах, ибо других путей из Новой Москвы нет - кругом чащобы да болота.
Старые обитатели Новой Москвы вымерли вот, почему: когда развалился Советский Союз, в первую руку подсуетились злодеи: сняли со столбов все провода, несколько десятков километров. И деревня осталась без света и связи. Настал капец колхозу, а это ведь прежде всего рабочие места. Если кто-то заболевал - снаряжали гонца на лошедЕ - и он мчался в рай... центр. Ежели в рай... больнице имелся запас горючего, в Новую Москву выползала скорая. Как правило, даже если обстоятельства  складывались удачным образом и медики таки добирались до Китежского озера, больной уже отдавал душу Господу. Старики, вымирали, а их дети и внуки, давно обосновавшиеся в городах, продавали по сходной цене дома москвичам из Старой Москвы. Почему-то потомки новых москвичей не испытывали нежных чувств к своей малой родине и от отчих гнезд избавлялись с легкостию. Это странная загадка – должно же быть хотя бы какая-то… любовь к отеческим гробам.
Вот, не знаю, как и назвать-то нынешних обитателей Новой Москвы. Они же все из Старой Москвы, и "новыми москвичами" их вряд ли обзовешь. Тем паче, связи своей с родиной они не рвут, регулярно туда катаются, причем, на личных авто - получать квартплату за сданное жилье. Да и прописаны они в Первопрестольной, а посему имеют все столичные льготы. А пожалуй что, они "москвичи в квадрате". Но я хочу их назвать "мАсквАчами", и вот, почему: сам я родился и провел лучшую часть своей жизни в Старой Москве, причем, в ее историческом центре. В те времена еще не были в ходу слова "гастарбайтер" и "мигрант"; зато, имелись все же приезжие, так называемая лимита. Старые москвичи пришельцев именовали "мАсквАчами". Это звучало приблизительно как "дЯрёвня". Нынешние жители Новой Москвы по сути - пришельцы. Вот такая... формальная логика. Но мистическая связь между прежними новыми москвичами и нынешними масквачами все же есть: как тогда бежали от ига, так и ныне бегут от такового. Древняя беда называлась "татарьем", а вот современную напасть трудно одним словом-то обозвать. Если люди бегут из Старой Москвы, значит, какое-то иго все же есть.
Все нынешние старые-новые масквачи обеспечили личную энергонезависимость, установив солнечные электростанции. Да и вообще этот анклав у озера Китежского - своеобразная маленькая страна, население которой гордиться своими стабильностью и  спокоем.  Да, ареал их обитания узок, но ведь у дауншифтеров есть преимущество: экономическая независимость и личная свобода. С тем и живут. Все - доклад об истории Новой Москвы окончен.


Заливают

- ..Это ж главная прелесть нашей деревни - что у нас нет ни мобильной связи, ни тырнета, да и вообще никакой связи нет. Меньше знаешь - лучше спишь. Неужто прям с неба в наши благословенные края?
- Ну, да. Попали в слой атмосферы с активным движением потока - и понесло. Тащило всю ночь, а, когда снизились, наконец, корзина-то чирк-чирк по кронам, перевернулась - мы выпали. Это ж как балласта лишиться - шар опять взмыл… и ку-ку. Ну, а нам повезло: листва смягчила падение.
Это Егор выдумал такую легенду про воздушный шар. Якобы он инструктор, Эля - пассажирка. Мужик (представился Мишей) смотрел на парочку иронично - то ли изображал недоверие, то ли у него манера такая. Он выдал Эле тапочки, халат, она уже умылась, привела себя в порядок, обработала ссадины на ногах. Как минимум женщина уже на благоухала столь отвратительно, а смотрелась как обыкновенная деревенская молодуха - такая, пышущая здоровьем и излучающая флюиды. Михал Сергеич Путин их (не флюиды, конечно, а гостей, хотя...) накормил, отпоил чаем. Вообще говоря, он был рад новым людям - все же какое-то развлечение. Масквачи здесь уже порядком поднадоели, все с заморочками и вообще - зануды. Выражая живое участие в судьбе парочки, попавшей в беду, Путин предлагал даже отвезти на станцию. Эля отвертывалась:
- Ой, нам бы хоть денек отдохнуть - так, блин, измотались, что аж мочи нет. А там уже и дальше двинемся. Если все будет нормально. Ну, куда я такая исполосанная, - женщина кивнула на свои ноги, - стыдоба...
Миша задумчиво посмотрел на прелесть ног гостьи, выразил сомнение:
- Ну, так ведь о вас беспокоятся, небось. Ищут.
- И пускай поищут, - парировал Егор, - сами виноваты, что страховку не привязали. Им же урок, в следующие разы тщательнее будут.
Беглецы зашли не в первый, крайний двор деревни, а третий, который выглядел менее ухоженно и богато. Это закон жизни: богатые - вредный народ, они-то как раз сдадут с наибольшей вероятностью. Бедные - тоже говно, а лучшие люди - середняки. Они надежные. Вот и угодили к Путиным. Надеюсь, им повезло.
Михал Сергеич, внимательно изучив сладкую парочку, ёрнически вопросил:
- Вам вместе постелить - или как?
- Или как! - резко ответила Эля.
- Ну, как знаете...
От предложенной платы в виде золотой цепочки хозяин, изобразив обиду, отказался. Все-таки, их запустили в одну комнату, а не развели по разным. Две скрипучих железных кровати по сторонам узенького пенала - промежуток не больше метра. Зато, мягкие перины и пышные подушки. И он, и она не могли заснуть. Эля в наглую курила, лежа - выпросила сигареты у хозяина. Все не могла насытиться никотином... Разговор подогревала она:
- Долго мы так протянем-то?
- До утра. Потом надо отбрёхиваться.
- Ладно. Отбрехаемся. Странный какой-то хозяин. Не деревенский.
- Я заметил. Дачник.
- Слушай, а если мы... - Эля оглянулась на мужчину. Он вовсю, сладко сопел. Вот тебе и "если". Женщина вертелась и никак не могла расслабиться, чтобы заснуть. Избяной запах - пересохшей хвои, мышиного помета, мха, ладана, прелого пера - хорошо ей знаком, он почти что пьянит. Но как давно все это было! Уже ничего не вернуть, да и смысла нет. Та жизнь канула в пустоту, в иное измерение.
Эля встала, нерешительно вышла в сени. Дверь наружу была раскрыта. Хозяин, небритый мужик вида рассеянного, потерянный какой-то, но с хитринкой, сидел на ступеньке покосившегося крыльца и курил, держа в левой руке пепельницу - консервную банку. Эля присела рядом, поежилась. Тоже закурила, зачала беседу, стараясь говорить как можно ласковее:
- Чудная ваша деревня. Не пойму, отчего, но как будто чего-то не хватает.
- Не спится? - Будто не слыша, спросил хозяин.
- Ну, да.
- Чудная, говоришь... Ты же городская.
- И что?
- Откуда тебе знать сельскую местность, чтобы судить, что чудное, а что нет?
- Тоже правильно.
- Деревня как деревня. Красивая только.
- А я поняла, в чем дело.
- То есть?
- Уже утро кончилось, а жизни нет. Никто не работает. А ведь дома по виду жилые. Чё, все дачники - и съехали?
- Да нет... в основном, спят. Здесь обычай полуночничать, а утром отсыпаться.
- Круто. Бомонд, что ль?
- Да нет. Болтологи.
- Не поняла...
- Ну, болтологией занимаются. Философы.
- Да, блин. Попали.
- Это точно.
- И вы - тоже?
- А куды денешься. С волками жить... по ихним правилам выть.
- Прям волки.
- В каком-то смысле да. И здесь тоже человек человеку - волк. Так - случайность собрала в одном месте разный сброд - вот и...
- Случайного в мире не бывает. Да вы и не похожи. На волка-то.
- А на кого - тогда?
- Думаю, на человека все же.



Капкан

Элеонора ушла в дом. Егор все так же дрых - и впрямь без задних ног (и почему так говорится?). Она повертелась, повертелась - и сама не заметила как провалилась в дрему. Если бы кто-то увидел, как она нервно подергивается во время сна, насколько разнообразна мимика спящей женщины, наверняка подумал бы: совесть явно не чиста. Но никто не глядел на двух спящих людей, по которым гуляли солнечные зайчики.
Между тем к дому Путиных тихонько подъехала ярко-красная мазда третья, эдакий помидор на колесах. Умеют эти азиатские товарищи делать бесшумные движки. Из машины вышел невысокий поджарый чернявый мужчина среднего возраста. Он не церемонясь открыл калитку, быстрым шагом дошел до крыльца и обратился к Мише Путину:
- Слушай, тут вот, какое дело... дай закурить.
- Ты ж не куришь, Ашотик...
- Щас... надо сосредоточиться. Закуришь тут! - Чернявый сделал несколько затяжек, сел, вскочил, совершил по двору несколько кругов... какой-то, понимаешь, холерик. - Не знаю, как и сказать... В общем, мы тут в мешке. И мешок веревочкой-то взяли - и перевязали.
- Ты сам-то понял, чё сказал?
Чернявый кинул окурок, растоптал, бросил пылающий взор на Путина, и, жестикулируя, продолжил свой бред:
- Да я-то понял, а ты пока что не понимаешь и это беда. Закрыли нас - вот ведь как.
- Кто?
- А вот этого я не понял. Вот, смотри. - Чернявый приподнял голову, показав на шее синяк. - Я пытался проехать, мне надо очень, а они меня, вишь, лупанули, не знаю, сколько провалялся-то.
- Ладно, понятно, что ничего не понятно, Ашот. Валяй-ка, все по порядку выкладывай...
И Ашот рассказал. На дороге жизни есть такой участок, где насыпь на болоте (говорят, ее сотни лет отсыпали - каждый едущий в Новую Москву брал с собою камень и укреплял дамбу), и там Ашота остановили вооруженные люди в черном, человек пять или семь. Масквачи наслышаны о людях Генерала (но на относительные свободы масквачей Генерал никогда не покушался, и серьезных конфликтов не было) и вышел спросить: "Какие проблемы, мужики?" А один из них, одетый во все черное, сказал: "Мы не мужики тебе, и вообще вертай назад и своим скажи: дорога заблокирована. Проезда нет".
Ашот полез в бутылку: "Мы же в свободной стране, у нас свобода передвижения и как бы не имеете права..." Один из боевиков и сказанул: "Послушай, черножопый, не вякай о правах. Сказано: проезд и проход закрыт. Вали отсюда взад" - "Но я же по делам еду, и вообще... кто вы такие, чтобы..." Договорить не успел. Удар в шею вырубил гордого масквача. Когда очнулся, людей в черном не было, из машины исчез только мобильный телефон (по нему Ашот связывается с нужными людьми, когда попадает в зону видимости сети). Бандиты пропали. Он не решился продолжать путь, вернулся в деревню.
- ...Задачка... - Неопределенным тоном протянул Миша. - У тебя версии есть?
- Может, какая спецоперция? Беглых преступников, например, ищут...
- Беглых, думаешь... - Путин не стал говорить о своих гостях.  Надо сообразить, вообще говоря, что за ситуация такая. Вроде парочка на криминальную не похожа. - А если они и сами - банда какая-нибудь? Или диверсанты...
М-м-мда... жили себе мирно - никого не трогали. А тут - бац! - два странных события. Пришла беда - отворяй ворота?
- Когда выезжал и деревни, две фигурки в лесу мелькнули. - Ашот остыл, сел рядом с крыльцом в позе хача (еле зека), - может, к нам приблудились - а?
Вообще, в Новую Москву нередко забредают. Или заезжают. Думают: дорога сквозная. Ради них Дуся даже указатель поставил на въезде:
"Поселение Новая Москва. Край Света, дороги дальше нет"
Путин уже не один раз пожалел, что принял парочку. Скучно было - хотелось общения со свежими людьми. Надо было сразу сказать, что здесь тупик. У Миши тоже есть машина, шевроле-нива. Он ее бережет, в сарае, переделанном под гараж держит. Вот, повез бы сейчас, нарвались бы на заставу (ну, вряд ли Ашотик сочиняет) - тогда досталось бы, может, и ему. То место, где Ашота грубо завернули, специфическое: такая топь, что и пешком мимо дамбы не пройдешь. Если бы Миша захотел бы заблокировать деревню, он дозор выставил бы именно там.
Миша сторонник спокойной жизни, ему не надо на жопу приключений. Случись что - он парочку бы сдал. Был такой случай года три назад: забрел в Новую Москву мужичок, так здешние его не приняли, сказали: "А вдруг ты беглый..." И впрямь: с зоны откинулся. Его очень быстро менты потом повязали. Чуть собаки не разодрали мужичка. А здесь... с панталыку сбило красивое платье женщины. Здесь, вообще говоря, таких молодых нет - приятно, что в доме красавица. По возрасту, кстати, почти Мишина дочь.
- ...Понятно... Ты какой-то другой стал, Ашот.
- Станешь тут. Позарез надо в город, а тут... ну, ладно. Ты понял? Пойду, другим скажу...
И энергичный маленький человек ускакал со двора. В калитке чуть не столкнулся с Машей, только успел выпалить скороговоркой: "Михал Сергеич все скажет..."


Вот, блин, и Юрьев пень

Бабы (простите уж за вульгарность) - существа интуитивные. У женщин природная задача: сохранение популяции. Порою - любой ценой. Оттого мы и не скатились пока что в тартарары. Хотя историки и утверждают, что большинство войн на земле разгораются именно из-за баб, слабая половина стремится все же к мирному разрешению конфликтов и не слишком приветствует все новое и незнакомое.
Оно конечно, если обойтись без новизны и познания неведомого, никакого прогресса не будет. На то и мужики созданы, чтобы соваться во все дыры (а потом за это расплачиваться). Не следует забывать: в Новой Москве собрался такой сброд... то есть, люди, убежавшие от цивилизации, антипрогрессисты. Но здесь по большому счету и рулят, простите, бабы. По крайней мере, Маша -из таких. Лидер, та самая шея, управляющая головой мужика.
- Кто у нас? - коротко спросила она у Путина. Никаких внешних примет на дворе - чистая интуиция.
Все, капец, подумал Миша: что знает одна женщина - знают все. Хотя, все равно ведь шила в мешке не утаишь.
- Кто-кто... люди.
- Я думала, звери. Зачем пустил?
- Маш, не надо. Не гнать же.
- Раньше как-то гнали.
- Другая ситуация была. А тут... да ты, Маш...
В двери возникла Эля. В Машином халате. Между прочим, прикид сидел как влитой. Разница в возрасте у женщин приличная, а размерчик примерно одинаков. Эля спала глубоко, но не больше двадцати минут, а вскочила опять же движимая интуицией. Лучше бы не вскакивала... Если вы когда-нибудь приходили домой и заставали человека в своей одежде, Машины чувства поймете. Эля мгновенно поняла, конечно, переживания хозяйки - даже несмотря на то что раскалывалась голова - но из чувства противоречия ей захотелось поиздеваться:
- А-а-а... здрасьте. Ну, мы тут... типа отдыхаем.
- Оч-чень приятно. То есть... а вы вообще - кто?
Молодая женщина, проявив дерзость, продолжила игру:
- Мы-то? Да так... мимо проходили. Что-то не так?
Маша бросила гневный взгляд на своего Путина. Миша попытался оправдаться (хотя, откровенно говоря, в самой глубине души он искренне радовался конфликту):
- Ну, это... Мария, люди же устали. Опять же, с неба свалились.
-  С неба, говоришь... Знаешь, что, я пойду, пожалуй, а вы здесь воркуйте... пташки. Вижу, без меня вам хорошо.
И Маша ушла. Хлопнув калиткой, и с гордо поднятой головой. Путин только хватал ртом воздух.
- Батя, - развязано попыталась его успокоить возмутительница спокойствия, - да брось ты. Неприятность эту мы переживем.
Бесеныш вселился - такое бывает. Перенервничала - и пошла... вразнос.
- Ты дура или прикидываешься?
- Да... прости.
- А ведь это из-за вас.
- А то.
- Ты не поняла. Дорога из-за вас перекрыта.
- Кем?
- Тебе лучше знать.
- Значит, обложили.
- Вы что-то сотворили?
Эля обмякла, села на крыльцо. В наглую взяла Путинскую сигарету из пачки, закурила.
-А ты как думаешь, бать?
- Пустое. Обмануть меня не трудно, я сам обманываться... Просто, достало маленько тут все. Перчику охота. Надеюсь, вы там никого не шлепнули?
- Даже не обокрали, бать. Честное пионерское.
- Поймал я тебя, девка. С воздушным шаром - это туфта.
- Точно. Ну, если мы такую мороку устроили, уйдем.
- Из нашего дома уйдете - точно. Но в бесконфликтное место вас, однако, пристрою...
Мария вернулась к товарке, от которой, собственно, шла домой. С утра она выслушивала Настины упования, грузила своей правильной религией, теперь пришло ее время расплакаться. Хорошо все же, когда есть жилетка для плача. Правда, Настя так и не поняла - что за девка и откуда она вообще появилась. Просто натуральный какой-то бред. Оскорбленные люди редко говорят связанно. Настя слушала, слушала, в клубок связать так ничего не смогла, но все же расплывчато резюмировала:
- Что же, матушка... похоже, пришел к нам Юрьев день.



Сарафанный тырнет

Обедали беглецы у Дуси. К нему они, собственно, и переместились на временное пристанище по наущению Путина. Егор и Дуся ровесники, потому мужчины неплохо  должны понимать друг друга. Тем более что, кажется, одним миром мазаны. Но, как показывает практика, мать всех наук, идентичность возраста и происхождения - далеко не гарантия дружбы.
Егор выспался по полной программе, вроде как, сыт, а все равно - зол. В то время как Эля настроена очень даже позитивно. Халат ей пришлось сдать хозяйке, тапочки - тоже, зато на ней Дусины затянутые солдатским ремнем джинсы (мужские, но чистые, новые), клетчатая ковбойская рубашка и настоящие "казаки". Еще бы кольт  на бедре и широкополую шляпу для полного завершенья образа, но таковых причиндалов не нашлось.
Дуся все время при деле - деловой такой мужик. Участвует в пустой, ненужной беседе - а сам черенки для лопат (или сельскохозяйственных орудий типа граблей) шкурит. Ради уважения к делу присоединился и Егор, но у него получается плохо и медленно - мало практики. Само собою, сарафанное радио уже разнесло по деревне две новости - про пришельцев и заслон. Дуся мудрый не по годам: вопросами на тему что, как и почему постояльцев не мучает. А вот цепочку с бруликом в качестве гонорара за приют, между прочим, взял. У-у-у... кулак-дармоед, подумала Элеонора, когда тот положил украшение в карман - она была уверена, что откажется. Впрочем, Эля не сквалыга, она легко расстается с тем, что достается в легкую. Уж столько в своей такой кривой жизни она уже отдала...
Егор пропустил всю эту мишуру с человеческими разборками во дворе Путиных, и не слишком понял почему их выперли из того дома. Миша утром предложил беглецам целую комнату, а Дуся сказал: спать будем все вместе, в горнице, другие помещения все равно заняты под склады. А начхать: Егору не верится, что другого выхода из Новой Москвы нет, он надеется после ночевки свалить куда-нибудь... в приличное место. С Элей или без нее - еще не решил. Он вдруг обнаружил - и даже испугался своей мысли - что относится к женщине как... к сестре. Вот, не нравится она ему (как женщина), а что-то в ней такое родное. Может, это подсознательное: в детстве у родителей всегда сестричку просил. А они не подарили.
И на доме Дусином, и на хозяйстве лежит печать основательности. Все по уму, по порядку, и ничего не валяется просто так, как это зачастую в сельских домах бывает. Одно слово: Хозяин. Или бирюк. Но это уже второе слово. Мужчины мрачно дрочат черенки, женщина - возбужденная, раскрасневшаяся - воркует:
- Странная у вас деревня. Никогда такой не видела. Живете здесь как зомби какие-то, сами себе не рады. - Эля немного раздосадована, что Дуся запретил ей курить в доме. Да и не любит она смолить в одиночестве, социальное  все же существо эта (якобы) Элеонора. Курящая женщина в кругу правильных мужиков, явных апологетов здорового образа жизни, - картина явно не Репина. Сигареты формально обменяны на синее вечернее платье. Путин надеется, прикид с плеча незнакомки умаслит Машино эго. Кстати, зря.
Егор краешком глаза любуется естественностью поведения своей невольной соратницы-сеструхи: его цепляет, насколько она проста и естественна. Наверняка, думает он, девка из глубинки, городские все – с заморочками.
- Деревня как деревня, - не слишком охотно отвечает Дуся, - только она уже труп. А все, кто сюда временно заселился - случайный народ. Недоразумение.
- Я заметила. Но ты-то, кажется, не такой.
- Так сложилось. А миром мы все мазаны одним. Москвою пришибленные.
Кстати, беглецы пока еще не знают названия селения, что у озера Китежского, а посему слово "Москва" не вызывает двоякости толкования.
- Москва, Москва... -  Эля вдруг явит раздражение. - Прям у вас она колом поперек башки встала.
- А ты сердишься. - Егор почувствовал: ему нравится то, что эта женщина способна злиться. - Значит, правда не на твоей стороне.
- Правда вообще ни на чьей стороне - она сама по себе. Или ты считаешь, у тебя монополия. А ты, мастер, чё думаешь? - Эля так называет Дусю. Егора, кстати, никак не зовет. Точнее, он для нее - "эй". А Егор обращается к ней: "коллега".
- Это смотря ты о чем, красавица. - Дуся шкурит, глаза опустил к долу, улыбается эдак... кротко.
- Да все о том же. Москва - как центр вселенной. Начертили тут... глобус Москвы и думают, все светила вокруг строем ходят.
Дусю почему-то передернуло. Он бросил черенок на пол, вскочил, резко подошел к окну, вгляделся в происходящее на улице, изрек:
- Специально тут дефилируют. Вы популярны. Это хреново радио уже весь эфир заполонило новостями о вас. Аж воздух в струнку - чтоб лучше волны разносились. Москва... - Дуся, конечно, Новую Москву подразумевает. - Да, здесь все исполнено зависти и амбиций, как и везде. Человек человеку волк, и всяк старается встать поверх другого. Али я неправ, Егор?
- Я уже это слышала. От других людей.
- Хозяин, люди разные. Зачем всех под одну гребенку-то? - Егору не хочется размусоливать всю эту философию, но эдакую мизантропию приветствовать претит. - Коллега не даст соврать: мы-то с ней не волки. Или похожи?
- Эфир донес еще и про кордон. Нас тут в загоне заперли. Вопрос: зачем?
- Мастер, - нежно, насколько позволяет состояние, отрубила Эля, - все вилами по воде писано. Мы-то с ним при чем?
- Как минимум, разворошили гнездо. А там - скоро посмотрим...
- Видно, тебя, мастер, сильно жизнь-то пришибла.
- В Москве все, как ты, красавица, говоришь, пришибленные - и озверели по полной программе. Других здесь не водится.
- И что – таки все звери?
- Хуже. Человеки.



Конец Света - начало Тьмы

Во всяком обществе рано или поздно возникают апокалипсические настроения. Даже наука такая есть – эсхатология. Обычно такие периоды совпадают с моментами социальной усталости - когда некая идея, управляющая данным человеческим стадом, входит в кризисное состояние. Это только кажется, что нами руководят какие-то дядьки или тётьки - может быть, даже из высшей расы или жиденькой масонской ложи. На самом деле, мы руководимы Идеями.
Есть мнение, что человечество по большому счету делится на тех, кто осознает, что за коротенький промежуток времени, что тебе отпущен на Земле, надо вкусить всех радостей жизни, и на тех, кто еще этого не осознал. И это тоже своего рода Идея, называемая в разные эпохи гедонизмом, эпикурейством, обществом потребления, мещанством, чревоугодием, блудом etc. Якобы подспудно мы все такие... слабенькие на мораль и склонные к потребительству. Я не согласен с этим: на самом деле есть и третья группа лиц - те, кто придумывает некий более высокий смысл (в качестве оправдания за наши дурости) и насаждает в обществе некий Культ. Чаще всего культы увядают. Иногда – расцветают. Но в конечном итоге Культ, как и всякий живой организм, накрывается медным тазом. Или – чугунным.
В Новой Москве именно что существует Культ. И он в тот момент, когда в сие маленькое общество брошены были мои герои, вошел в стадию кризиса. Они думают, что верят в Бога. На сомом деле, они верят в идею Дауншифтинга, то есть, существованию за счет ренты себе в удовольствие. Последнее никто не отменял, однако, себе в удовольствие живут и крокодилы. Ежели рассудить строго, человек тем и отличается от других существ, что делает нечто не только для себя, родного или своей популяции, но и вообще... в смысле, для того, чтобы себя обессмертить. И не только обессмертиться в плане продолжения рода - потомство приносят и троглодиты. Хочется оставить о себе память, вписать свое имя в скрижали человечества.
Другой вопрос - Герострат ты, Гитлер, Леонардо или Коперник. То есть, конструктивны твои социальные и творческие потуги или наоборот. Есть умники, утверждавшие, что при Адольфе Шикльгрубере и дороги строились, и народонаселение росло, и появился народный автомобиль. И вообще дядька любил собачек, а, если бы в свое время умники не раскритиковали бы его картины, из Адольфика вырос бы не диктатор, и художник. Я это к тому, что все мы делаем что-то хорошее и плохое. И у каждого из нас свой капитал с уникальным соотношением светлого и темного. Характерно, что мы зачастую творим сознательное зло, в конечном итоге принося добро или наоборот (о чем еще говорил Гетевский Мефистофель). Может быть, религии не врут, что потом все положат на весы и будут судить. Но человеческий суд - тоже не последнее дело. И мы обычно свою жизнь кладем, чтобы наработать доказательную базу для обоих Судов.
А обитатели Новой Москвы в сущности отказались от хорошего и плохого. Они вообще выпали из общечеловеческой трагикомедии и живут сами по себе, без каких-либо обязательств. Нельзя сказать, что они де овощи: в отличие от растений у них есть Идея. Которая, как уже было сказано, пришла в кризисное состояние. И, кстати, польза от них есть: дауншифтеры предоставляют в аренду столичную жилую площадь пассионарным иногородним или инородцам, которые движимы Идеей завоевания Москвы. И ведь завоевывают! Сволочи... Потому что как крокодилы умеют двигаться только вперед и пожирают все, что оказывается у них на пути. Конечно, Идея амбициозного провинциала тоже рискует войти в фазу кризиса. Но это са-а-авсем иная история.
...В Настином доме собрались Маша, Ашот и Матвеич. Обсуждают сложившуюся ситуацию. Дело в том, Матвеич недавно вернулся из леса: там ему в легкую накостыляли и сказали, чтоб из масквачей никто в лес больше не совался. Такое и раньше случалось (абреки Генерала жестоки), но на сей раз эти уроды велели всем сообщить: пусть сидят по домам и покамест не рыпаются - ко всем придут и разберутся. Новость шокирующая, раньше масквачи как-то уживались с помещиками, ареалы обитания - пусть и сильно неравномерно - но делили. Матвеич никогда далеко не ходил, он осторожный и умный. Сейчас же произошло нечто страшное, и с этим согласны все.
Матвеич впервые оказался в такой ситуации: раньше его никто не бил. Человек он пожилой, нервы расшатаны, переживает. Настя же здесь, в Новой Москве - хозяйка своеобразного мини-маркета, торгующего преимущественно самопальным спиртным типа шнапс. Самогон она "палит" сама, причем, умело настаивает на клюкве, пустырнике, зверобое, землянике и прочих народных средствах. Матвеич хватанул грамм сто пятьдесят, смачно крякнул - и у него отлегло. Настин товар шестидесятиградусный, двойной перегонки и с пропусканием через угольный фильтр. Пойло что надо - не хуже заморского виски. Тем, кто считает, что алкоголь - зло, я завидую, ибо у них крепкие нервы. На мой взгляд, цэдваашпятьоаш - чудесное средство в стрессовых ситуациях, не случайно в старину его называли "водой жизни". А все наши проблемы только от передозировки.
Ашота никто не приглашал - он завалился в Настин дом потому что такой же как и Матвеич пострадавший. Чернявый бубнит своей скороговоркой:
- Я и говорил, что засада на нас, и это спланировано. О, Господи - и за что нам беда-то такая.
- Не поминай всуе, и вообще... чего ты как баба, ой да ой. - Маша по своему обычаю все время входит с Ашотом в Пике. - Ясный пень, эти двое - причина. Чё делать - есть предложения?
- А я не в курсе, в лесу был. - Матвеичу хорошо, он бы еще долбанул соточку и на боковую, но знает: Настя не нальет. А потому проявляет таки интерес к делу. - В чем шум?
- Да занесло тут... ветром. - Маше не хочется распинаться перед пьяным стариком.
- Появились в деревне двое, - все же нисходит до пояснения Ашот, - похоже, сбежали откуда-то...
- Ну так, в милицию сообщите...
- Уже не милиция - полиция.
- Ах, да... полицаи бл...
- Не сквернословь, батя, - Матвеича все батей зовут, - ну, ведь те, в черном... твои-то тоже такие?
- Да вроде... хотя, я толком и не разглядел.
- Ну, так они вроде как не полицаи вовсе. И как мы сообщим, если не выпускают?



О чем шумите вы...

Между тем дискуссия в Настином доме приобретает все более жаркий характер. Конечно, подогревается она давнишним противостоянием двух религиозных противников - Машей и Ашотом - которые суть есть "нанайские мальчики" околохристианской культуры. Когда возникает ситуация подобного типа (я имею в виду появление пришельцев в чуждой популяции; ее гениально исследовали братья Стругацкие в  "Жуке в муравейнике"), разговоры на самом деле бесполезны - важны только действия. Главное - оные скоординировать. Но наши масквачи как раз ушли от сути и скатились в обычное сотрясение воздуха. Даже не хочу передавать детали дискуссии, где оппоненты только ловят друг друга на слове и стараются больно уколоть очередным словесным выпадом. Ну, конечно, канва дискуссии: что делать с пришельцами - выгнать просто и грубо или попросить уйти мягко, по-интеллигентному (все же большинство масквачей бывшие интеллигенты, и не спорьте со мной, что "бывших" не бывает). Но на самом деле идет вековой контекстный спор о том, как верить Богу и есть ли Он вообще.
Очень полезно, когда идет какой-нибудь фильм, выключить звук и наблюдать за жестикуляцией. Потерь будет немного, ведь согласно данным науки 90% информации мы постигаем очами, к тому же без отвлекающих словес яснее становятся некоторые вещи. Во-первых, сразу будет понятно, где талантливые и скверные артисты. Хороший и в своих движениях будет играть, а хреновый - совершать механические и бессмысленные пассы. Вот, кстати, по мнению ряда исследователей, почему после рождения звукового кино умер Большой Синематограф: слова отвлекают от сути. Но не всегда, что будет доказано чуть ниже, весь вопрос в дозировке этих самых слов (это так же, как и при употреблении спиртного). Просто, мы живем в мире, где слишкоммногослов, и Слово подверглось инфляции. Вовремя сказанное - это уже действо; еще античные греки говорили, что говорить надо только УМЕСТНО. А во-вторых, жесты весьма красноречивы и предельно понятны - потому что они суть есть знаки и визуальные образы, которые проникают в подсознания без дополнительных операций перекодирования. Если тебе, дорогой читатель, претит наукообразность, представь, что я тебе показал фигу, а то и того неприличнее. Что может быть красноречивее выразительного жеста?
Как счастливы масквачи, что в их домах нет зомбоящиков, всемирной паутины и сотовой связи! Да, собственно, они и сбежали от все этой... благодати. Неужели вам хотя бы однажды не хотелось, чтобы ВСЕ ЭТО провалилось в тартарары? Или вы впали в зависимость? Вот я, например – впал: не могу без новостей и блогосферы. А ведь раньше – мог. Есть подозрение, что я - раб. Вопрос - чей.
Так вот, немая сцена. Ашот с бешенными глазами жестикулирует, Маша часто крестится, возносит глаза к небу и напряженно посматривает в окно, Матвеич блаженно улыбается и попиливает глазами Настю, Настя же сидит, опершись на руку и разглядывает происходящее глазами котенка. На действо можно наложить любой текст. Например, о том, как бригада Потапова решает, получать премию или как. Или: на совете в Филях рассуждают о том, оставить Москву или просто так ее сжечь - чтоб не доставалась уже никому. Или приходят к решению по вопросу борьбы с сибирской язвой, коричневой чумой, сиреневым туманом или голубой поволокой. В общем и целом, вместо чего-то полезного (например, убрать берега озера Китежского от мусора, а то масквачи уже все засрали) народ лясы точит.
И в этот момент входит ОНА. Немая сцена обращается в паузу. Каждый изображает какую-то эмоцию. Настя глупо лыбится, Матвеич приветливо и рапряженно округлил глаза, Маша наоборот свои зенки сузила и эдак с прищуром принялась сверлить гостью. Ну, а что касается Ашота... он смотрел на Элю так как пялятся в Лувре на Джоконду. Ашот сходу влюбился - вот ведь какая засада.
Элеонорин вид недоделанного ковбоя внушает полусвященный полутрепет. Так входят в салуны герои голливудских вестернов. Вспоминается старая поговорка о том, что молодцу все к лицу. Ну, и молодице, конечно, тоже. Она, опершись на косяк, тихо произносит:
- Ну, здравствуйте, люди добрые.
Гроссмейстерскую паузу выдержали все. Первой прервала бесподобное молчание Мария:
- И что?
- А что? - Эля почуяла достойную соперницу.
- О, Господи... - Выдавил из себя Ашот.
- О-ля-ля-я-яа-а... - Вдруг произнес Матвеич.
За Элей в дверной проем просунулся Егор. Оглядел присутствующих оценивающе, как это делает Жан Клод ван Дамм перед тем как вступить в схватку со всем, что движется. Обратился к напарнице:
- Ну что... есть?
Вообще-то наши беглецы пришли за самогоном. Деньги им ссудил Дуся, который вопреки своему обыкновению решил составить компанию постояльцам, ибо осознал, что ему приятно находиться рядышком с этой таинственной женщиной. Выпить, собственно, захотелось Элеоноре - явно она себорит... ка. Они-то думали, держательница винокуренной точки дома одна, а тут - здрасьте-пожалуйста... коллоквиум.
- Ну, всё - ****ец! - Воскликнула наша святая, кажется, никогда с той поры как прониклась православием, не выражавшаяся матом. - Пойду-ка я отсюда. Настя - айда?
- Куда ж я из своего дома-то?
Маша думала, что всецело манипулирует Настей, а тут - бунт. Понятно, что христианка выдвинула абсурдное требование, но, когда заговорили пушки человеческой ненависти, тут уж не до логики.
- Олег. - Представился Ашот, подойдя к Эле. Он постеснялся назвать свое подлинное имя, точнее испугался: вдруг прекрасная незнакомка не любит хачей? - Приветствую вас в нашем скромном селении.
Эля протянула руку. Ашот громко ее чмокнул, смешно изогнувшись и даже по-гусарски шаркнув ногами. Егор не сдержал ухмылку.
- Интересная у вас здесь... тусовочка. -  Стараясь держаться надменно, особым грудным голосом высказалась Эля.
- Да мы так... с-с-с. Для времяпровождения-с. - Ашот, похоже, прогибался перед причиной недавнего спора. - Живем просто, но скучно. Хотя, народ мы прелюбопытный, надо сказать.
- Ничего интересного. - Огрызнулась Маша. - и не все-е-е способны бороться с искушениями!
Особое ударение она проставила на слове "все". Она яростно выбежала во двор, специально задев плечом Элеонору.
- Кажется, у нас здесь все же не монастырь. - Попытался определить свою позицию Ашот.
- Я заметила, - по-царски произнесла Эля.
- Короче. - Подвел итог эпизоду Егор: - Шнапс есть?
...В этот момент в доме Путиных тоже шло совещание. Были Миша, Дерябин и его супруга Ксения Александровна. У Дерябина даже нет имени. Точнее, никто его почему-то не произносит, Дерябин - и все. Такой среднего роста крепыш с ёжиком на голове. Его жена - вечно заискивающая испуганная клуша. Обсуждают все ту же тему. Собственно, Дерябин пошел к Путину чтобы получить достоверную информацию, выведать, что за птицы такие залетели в "наше болото". Он понятливый мужик - и конкретный. Проанализировав сведения, заключил:
- Значит, мы у ЭТИХ заложники. Дашь на дашь: мы им парочку, они нам свободы. И все довольны - все смеются.
- Точно-точно, - вторит его блаженная половина, - не было печали, так черти накачали. Сдать надо. Упаковать - и сдать.
- А еще веревочкой розовой перевязать. - Будто сам себе, наговаривает Михал Сергеич. - Для плизиру.
- Я не поял, Михаил. У нас есть другие варианты?
- Да есть, - вставляет Ксения Александровна, - как не быть? Просто выгнать их - и все дела.
- Ну, а вдруг ЭТИ их убьют? А потом еще и яйца оторвут... - Рассудил Миша.
- Кому?
- А это у них спросить надо.
- Ну, ты Михаил, просто ссышь. А на кону спокойствие селения. Вековой уклад.
- Слушай, Дерябин... Ты всегда такой был?
- Какой?
- Правильный.
- Нет. Но жизнь наставила.
- А тебя что, Михал Сергеич, жизнь обухом по голове не бивала? - Повысив голос почти до визга встряла слабая половина.
 И в этот момент в избу влетает возбужденная Мария. Бросивши беглый взгляд на людей, она несется в свою молельную комнатушку, произнеся неизвестно в чей адрес:
- У-у-у... панайехали тут!
Дерябины - самые свежие из масквачей: они здесь немногим больше года и, естественно, замечание принимают в свой адрес. В принципе, Путины и Дерябины в неплохих отношениях, да и привыкли они в частой смене Машиных настроений. Но все равно - обидно.
- Мы здесь все вроде бы как понаехавшие... - замечает Ксения Александровна.
- Не мешай. Я молюсь! - Кричит Маша из-за стены.
Когда жена типа молится, Миша обычно уходит на крыльцо курить. На сей раз он увлекает за собою Дерябиных. Ксения Александровна убегает к себе, мужики садятся на крыльцо и закуривают.
- Да, бляха-муха, - рассуждает Путин, - жизнь и в правду здорово била. Тут твоя-то Кася права.
- Да хоть научила-то? - Язвительно спрашивает Дерябин.
- Нет.
- Что так?
- Потому как лох по жизни.
- Не унижай себя. Многое в судьбе зависит от того, как ты к самому себе относишься.
- То есть, хочешь сказать, что сам-то ты себя уважаешь...
- Не без того.
- Тогда какого хера, чувач-чок, тебя занесло-то в эту... жопу?
Маша между тем пытается изгнать из себя эту проклятую гневливость, но получается не очень. Она готова разодрать эту наглую сучку и всех, кто пред нею вдруг стал пресмыкаться. В первую руку, конечно, Ашота - прям кол бы ему в одно место вставила! "Олег" он, понимаешь... У-у-у, нерусь поганая! И все же молитва "Богородица" помогает. Машино сердце успокаивается, душа очищается от злобы... но в последнюю минуту вдруг у Марии вырывается: "Господи, да накажи ты их всех, чтоб мало не показалось!"



Любовный четырехугольник

Снова Дусина горница. За столом, под запылившимися иконами в красном углу сидят трое молодых крепких мужчин и пышущая здоровьем красавица. Само собою разумеется, выпивают.
Ну, Ашот несколько старше троих своих собутыльников, но в душе-то он истинный джигит и вообще... парень ничего так. И Ашот, и Дуся осознали: Элеонора - женщина их мечты и то, что такая краля забрела в их маленький мир - удивительнейший подарок матушки-прир... тьфу - то есть, судьбы. Егор, глядя на изгаление двух самцов пред самкою, и сам чувствует... некое подобие ревности. Правда, это и гордость: существо, за которое он в определенной мере ответственен, вызвало в этой деревне такой, прости Господи, ажиотаж.
Довольно забавно Егору наблюдать, как его напарница манипулирует двумя взрослыми детьми. Один - классический славянин нордического типа. Второй - гремучая смесь кавказца с хохлом. Два темперамента: меланхолик и холерик. Егор - флегматик, Эля - сангвиник. Вот, собрались...
Забавная, надо отметить, ситуёвина: все четверо представлены в этой тусовке не настоящими своими именами. Все, кто хотя бы раз в своей жизни пользовался псевдонимами (по крайней мере, при сетевом общении) знают, какое это чувство, когда ты - вроде бы и не ты вовсе, а твоя иная ипостась, живущая своей жизнею, за которой ты волен с любопытством наблюдать типа со стороны. От другой личности совсем недалеко и до измененной реальности! Но все это - иллюзия, заставляющая нас хотя бы предположить, что есть иная жизнь. Иной жизни нет. Есть только твои представления и мифы, которые ты порождаешь для пользования окружающих. Вот, если коснуться виртуальности: рано или поздно приходится развиуртализироваться и показывать свои прыщи, залысины, морщины и прочие объективности. Настоящая жизнь только одна - та, где ты не прячешь реальность, не стесняешься всей правды о себе. Другой вопрос: а существует ли она вообще, эта подлинная реальность? Может быть, мы везде только представляем свой образ, иначе говоря, пиаримся?
Вот здесь я хочу отметить одну вещь: дауншифтеры Новой Москвы в сущности были счастливы, что не перед кем не выкабенивались, жили сами по себе, без понтов. Но настал час, когда некоторая часть масквачей вдруг стала тщиться представлять из себя не то, чем они являются на самом деле. Ежели сказать примитивно, в деревню пришло самое что ни на есть обыкновенное зло. Но, как уже говорилось (и не мною, кстати), темная сила - лишь одна сторона Силы вообще. Кого Бог любит - того испытывает. Ну, это одна из версий...
- Олег, я что-то не совсем поняла. - Эля уже изрядно поддала, но, видно, опыта пития у нее достает, и она не теряет адекватности. - Вы предложили выпить за искусство. Какое?
- Ну-у-у... Я вообще. За искусство дарить радость.
- Кому?
- Элеонора, - солидно провозгласил полукавкаазец, - есть люди, которые даруют счастье другим уже тем, что они есть на Божием свете. Примерно так.
- И кого же вы имеете в виду... - Эля замерла в ожидании комплимента. Ох, баловница... ведь знает же, какова сила гормонов и явно догадывается, какие мысли в голове как минимум двух мужиков, с которыми она составляет компанию...
- Ну, - Немного заплетшимся языком провозгласил Егор, - вздрогнули, что ль - чего третесь?
- Не поял... - В Дусином тоне ощутились нотки агрессии. - Чё за базар?
Не надо ведь забывать, что мужик прошел места заключения, как минимум, знаком с понятиями и этикой мужского общения – правда, в отсутствии самок. Эля, видимо имея опыт улаживания бодательных ситуаций в обществе самцов, мягко произнесла:
- Мастер, он же в переносном смысле. Эй, а ты - брейк.
- Кол-лега, так пьем - или как?
- Да - за искусство дарить. Радость!
И Ашот осушил бокал. Рюмок в Дусином доме не нашлось, самогон пьют из емкостей, предназначенных для шампанского. Закусывают козьим сыром (его Дуся делает сам), маринованными грибами и солеными огурцами. Хлеба на столе нет. Дуся, осмелев, пристал к Ашоту:
- Вот, ты скажи. И куда ты все время пропадаешь?
- Вот уж не думал, что это тебе надо знать. Сам-то, небось, пропадал - и никому не докладывал.
- Ребят, - стараясь умиротворить ситуацию, заговорил Егор, - а оно вам надо? В смысле, вот эта вся херня. Пропадай, не пропадай, все равно получишь...
- Раз-дол-бай! - Четко произнес Дуся. Вот, я хоть и пропадал, а получил жизненный опыт. И, скажу вам всем: положит-ик!-тельный.
Егор икнул, а это нехороший знак, очевидный признак перепития. Мужик ведь не закусывал и не запивал. Воду, кстати, масквичи берут из своего озера Китежского и пьют нее без кипячения и фильтрации не боясь. Есть в деревне и колодцы, но почему-то вода во всех стала затхлой. Да-а-а... тут драматические события, а самые молодые в Новой Москве нажираются как скоты. Хотя... тут недавно прочитал, что в день Бородинского сражения легендарный Михайло Илларионович Кутузов был нажрамшись в стельку. Да - Москву тогда отдали лягушатникам. А поэт посля сочинил: «…была б на то не Божья воля…» Для последних это кончилось как-то неважно. Это я, собственно, о пользе и вреде пианства в ответственные моменты и без таковых.
- Чего, ты говоришь, положительного? - Орлиный взор Ашота пылал огнем гиенны. - Ты лузер. Понимаешь? Лу-зер.
- Мальчики, - встряла Эля, - стоит ли сейчас устраивать все эти разборки?
- Предлагаю выпить за мир во всем мире! - Воскликнул Егор. - Ну и в этом тоже вашем... мирке.
- Послушай... юноша. - Ашот старался держать себя все же в рамках. - Ты чё, заведомо хочешь нас унизить?
- Да трутни вы все тут. Потому и херней маетесь.
- Господи, да чёж вы все, мужики, как по шарам вдаряет, бросаетесь во все это... мудозвонство! - Воскликнула Эля.
- Эй, черножопый, - опомнился Дуся, - и кого ты... ык!.. лузёром прозвал... ык! Пойдем, выйдем, поговорим.
Ох, женщины, женщины... Прекрасная Елена тоже наверняка хотела мира. Но в итоге породила кровопролитную войну. Все почему: на самом деле, ей было прикольно наблюдать, как мужики вокруг штабелями ложатся. Подозреваю, та, которая называет себя Элеонорой - того же поля ягода. То есть, особь, любящая манипулировать себе подобными, играть в живые солдатики. Напомню: именно Элина идея - посидеть, выпить, снять стресс. Знала же, блин, чем кончаются токовища!



Несовершенство человеческого материала

Пока разгорается конфликт в Дусиной избе, в Настином доме старик Матвеич, воспользовавшись моментом, пытается наладить более тесные отношения с предметом своего вожделения. Собственно, здесь присутствует еще и психологический момент: в нынешнем положении Настя для Матвеича - единственный луч света в темном царстве. Вот, деду надавали больно в лесу незнакомые люди, и только лицо этой женщины - средство забыться. Самогон дает временную отключку, а относительно молодая дама - элемент долгоиграющий.
Настя как женщина, конечно, понимает суть явления. Ну, был бы Матвеич лет на десять помоложе - может, и сошлась бы. Сегодня дед еще прыгает, а завтра не ровен час прыгать перестанет. Ухаживай потом за ним, утки выноси... Настя с Дусей бы завела шуры-муры, но парень на нее ноль внимания - и вообще, по Настиным наблюдениям, он не совсем ТОЙ ориентации, которая нужна для этого дела. Что опять же не совсем соответствует истине, которая по своему обыкновению как всегда где-то рядом.
Одно время Настя поддалась Машиным проповедям и стала уходить в правильную религию. Но однажды женщина четко осознала: религия и вера хоть и бродят рядом, они совсем разные. Настина вера - в то, что муж одумается и вернется. Машина - в то, что миром способен эффективно править лишь Страх Божий. Хотелось бы Насте, чтобы несчастный супруг - как блудный сын - в колени упал. Все остальное - стаффаж, второстепенные действа. Интересный вопрос, а во что верит Матвеич. А, пожалуй, разве только в то, что жизнь еще не кончилась. Во всем остальном он вроде бы как разуверился.
У Матвеича шансов закрутить с Настей один на миллион. Однако сие означает, что шанс у него есть, и он за него цепляется. Здесь вопрос времени. Если все останется как есть, шансы старика будут возрастать - нужно только позаботиться о личном здоровье. Но Матвеич временно о нем не заботится. Под сурдинку - все тот же вопрос снятия стресса - он выцыганил у Насти еще двести грамм и его совсем развезло. Правда, и "соломенная вдова" не преминула поддать. Матвеич рассуждает:
- А по мне так всех надо рас-стреливать. Без суда и следствия. Чтоб неповадно было.
- Ну ты, дед, прям даешь. А ты - это не все?
- Настен, я Ваня. Иван. А ты: дед, дед... Да. И меня рас-стреливать. Ежели супротив попру.
- Чего - супротив?
- Порядку. Должон пор-рядок быть. Во всем.
- И кто ж его устанавливает, чудак?
- Те, кому надо. Нас все одно не спросят...
Возможно, Матвеич прав. Вот, принято считать: если ты не займешься политикой сам - политика займется тобой. Я не согласен: политики по любому тобой занимаются. Ходишь ты на выборы или игнорируешь, состоишь в партии или в компании собутыльников - ты вольно или невольно поддерживаешь одних либо не препятствуешь разгулу хитрожопых политтехнологов. Масквачи думают, что они выпали из политической системы государства, но на сомом деле они составили тупую бессмысленную толпу безмолвствующих, на которой зиждется всякий уродский режим.
- Ох, это все он, в тебе говорит. В смысле, змей зеленый. Хотя, что у пьяного а уме...
- Хорошо сидим! - Раздался голос Миши Путина. Тон еще такой... издевательский. - Третий не лишний?
- А-а-а... все вы такие... Путины. - Матвеич проявил явное неудовольствие.
- Да садись, что ль. - Настя наоборот рада, что ей не горевать с пьяным вредным стриком. Его ж теперь не выпроводишь просто так. А Миша - может, он все же авторитет и относительная сила. Вообще говоря, сегодня все необычно. У Насти частая гостья - Маша, а ее муж почти не заходит. Если зашел - что-то случилось. 
Русского человека завсегда губила вопиющая невоздержанность. Уж ежели пить - до умопомрачения, если любить - исключительно, ну, а коли бунт - обязательно бессмысленный и беспощадный. Как там поет один русский еврей Розенбаум: любить так любить, летать так лететь, бить так бить... или что-то в этом роде. 
Посидели теперь втроем. И Путин тоже нормально так набрался. Я не рассказываю еще о кое-каких обитателях Новой Москвы - чтобы тебя, читатель, не запутать. Скажу только, в этот прекрасный ясный вечер выпивали еще в нескольких домах. Тут мне вот, что вспомнилось. Бывая в разных отдаленных русских православных монастырях, я неоднократно слышал истории о том, что в царские времена братию тихих обителей полностью ротировали. Причина проста: святые отцы коллективно спивались и пускались во все тяжкие. Самое логичное объяснение: бес попутал. Но не все так просто.
Дело в том, что подобное случалась только в пустынях, т.е. обителях, удаленных от цивилизации. Мне представляется, особое соединение людей в маленьком анклаве рано или поздно приводит к моральной усталости. Примерно то же происходит в классической семье: супругов начинает раздражать то, что на заре брака привлекало. Вот, насколько подбирают в плане психологической совместимости экипажи космических кораблей... Но космонавты признаются: ближе к концу орбитальной экспедиции они начинают ненавидеть друг друга и чуть не готовы задушить коллег. Так же и в монастырях.
Поэтому к кризису идеи дауншифтинга в отдельно взятой Новой Москве я бы еще добавил моральную усталость. Масквачи боялись признаться себе, что на все эти рожи им уже неприятно смотреть (а некоторые - так вообще кирпича просят), а теперь, когда в их мирок свалилась провокационная парочка, они уже как бы сняли табу со своего "комплекса тупика". Они ж не космонавты, специально их не подбирали и конфликтологии не обучали.
Поймал себя на том, что пытаюсь оправдать этих людей. Ну, да - есть такое, мне их жалко. Они ведь не вредные и вообще... являются людьми совестливыми, не желающими приспосабливаться к миру конформизма. То, что они тупиковая ветвь человечества - это да. Материальных, художественных или духовных ценностей они почти что не производят. За исключением, разве, Настиного шнапса и Дусиных продуктов из козьего молока.
А, кстати, о Дусе. Он и Ашот вывалились на улицу - драться. Рано или поздно подобное должно случиться. Уж лучше раньше - чего уж тут душевные раны бередить? И не по душе надо бить, а по морде или печени. Так менее больно.
Ах, да, за смакованием алкогольной тематики забылось: собственно, Путин зашел к Насте потому что Маша пропала. Выбежала после своего усердного ненавистного моления на улицу, не сказав, куда - и не возвращается. С ней такое бывает, она ж как и все фанатичные диктаторы спонтанна и непредсказуема. Но сегодня ведь - такая странная обстановка...

 
Чёрный хамер

В момент, когда должна была вершиться дуэль, в Новую Москву въехал бронемобиль черного цвета типа "хамер" (специально коверкаю название америкосской фирмы, чтобы подчеркнуть корень слова и обозначить суть события). Масквачи были заняты своей суетою, и не слишком-то обратили внимание на явление. Они и обычно-то копошатся в бессмысленной маете, но на сей раз – такая ситуёвина... драйвовая (простите уж за иностранное модное словечко).
   Гроб на колесах, вихляя (нестандартное шасси не позволяло попадать в колею) протащился по улочке и остановился приблизительно в центре деревни, у развалин сельпо. Дусин дом недалеко от центра, и собравшиеся драться, а так же двое зрителей (похоже, Элеонора с Егором вовсе не собирались их разнимать) замерли и молча, как коровы на слона, пялились на бронетехнику. Ну, это я представил, как домашняя скотина могла бы смотреть на нечто совершенно несвойственное Средней полосе России. Сюда, в этот Богом забытый прекрасный уголок планеты Земля вообще-то не часто заезжают всякие достижения мирового монстростроения.
Пауза длилась долго, и за ее время парочка беглецов умно ретировалась из поля зрения начинки хамера; Эля с Егором поняли, что все это не случайно. Их исчезновение прошло незамеченным, ибо, пока длилась тишина, к центру деревни подтянулись пара дюжин масквачей. Скучковавшись в группы по несколько человек, люди встали в отдалении от чуда устрашительной техники. Все понимали: наступил очередной акт драмы, и нечто должно случиться непременно. Это как гнойник, от которого невтерпеж избавиться любой ценой.
Тишь нарушил неожиданно громкий визг громкоговорителя. Хамер начал вещать - причем, так, как это делал на нацистских митингах фюрер:
- Слушайте внимательно! В вашу деревню пробрались мужчина и женщина. Они нам нужны. Если вы нам их передадите, вам ничего не будет. Мы не желаем вам зла. Но вы должны осознавать, что зло может случиться, если вы не поможете нам. Выдайте нам этих двоих или укажите, где они находятся. Это в ваших интересах. Проявите благоразумие. Нам нужны они, а не вы...
Масквачи переглядывались, искали глазами своих непрошенных гостей.  Да, думали многие, действительно - не было печали, так ЭТИ накачали. Уж не раз гнали пришельцев, не грех и повторить подвиг.
Бесшумно открылась боковая дверь броневика (умеют ведь делать, сволочи западные!). Из нее высунулась, ну, совершенно лысая башка, отсвечивающая заходящее солнце. На землю спрыгнул поджарый мужчина в черном. В руке он держал оружие, какой-то то ли маленький автомат то ли большой пистолет. Взором хозяина жизни лысый обозрел поле действий и смешным голосом явно осипшего человека произнес:
- Ну чё, поняли, пейзане?
Народ безмолвствовал. Не знали, то отвечать, хотя и поняли. Все же Ашот высказался:
- Я тя узнал, дядя. Там, на дороге в лесу - это ты ведь был.
- Секёшь, южанин. В Чечне я таких, как ты... Почему все молчат?
- А что надо сказать? - Вопросил Дуся.
- Сказать не надо, блондин. Н-ну?
- Не лошадь, чтобы нукать...
Хочу отметить такую особенность российской истории. Мы, русские (и дружественные народы) ссоримся, ненавидим друг друга, завидуем, унижаем и унижаемся. В конце концов, злоупотребляем самоедством и презрением к своей культуре и истории. Но, когда на нашу землю приходит Большая Беда, мы способны моментально забыть обиды и оскорбления - и мобилизуемся, собравшись в единый кулак. Да, у нас вероятны и власовцы, и бандеровцы, и вообще наружу во всякой войне всплывают те, кому всякая трагедия - мать родна. Нас единит искренняя ненависть ко врагу. В этом и заключается корень нашей Истинной Веры, именно потому нынешние правители разыгрывают козырную карту внешней угрозы (со стороны НАТО, всемирного жидомасонства, врагов православия и прочая), стремясь отвлечь нас от реальных проблем: коррупции и воровства внутри нашего лагеря суверенной охлократии. Я это к чему: масквачи и выдали бы Элю с Егором (или как их там...), и многие уже было морально готовы к тому, да почувствовали они почти мистическую солидарность. И очень не нравится им (нам), когда кто-то что-то диктует. Даже если просто школьный учитель диктует диктант. 
- Понятно, - спокойно пробормотал своим осипшим голосом лысый, - даю дополнительную вводную. Подразумевая, что вы не проявите благоразумие, мы пригласили к себе вашего человека. Покажите.
Из люка высунулась голова Марии. Ее рот зажимала рука одного из громил, глаза на выкате выражали... да, ничего они не выражали. Это были глаза рыбы, которую внезапно вытянули на берег. Видно, Маша уже и не соображала, что с ней происходит.
- Это, так сказать, залог вашей сознательности. Женщина будет у нас пока вы не найдете разумный компромисс. Обмен через полчаса. Ясно? - Почти прорычал лысый.
Миша Путин резко рванулся к хамеру. Его остановил выстрел.
- У нас правило, - спокойно пояснил боевик, - первый выстрел - в воздух, второй - на поражение. 
 По толпе пробежало волною народное "Ох-х-х-х..."
- Вот так, примерно... - Добавил лысый. - Время пошло.
Марию утянули в чрево броневика. Боевик стал забираться туда же. И, едва только он готов был оторвать ногу, упакованную в берец, с земли, подскочившая рыжая собака залаяла на агрессора. Лысый ловко развернулся и дал короткую, но частую очередь в сторону пса. Тот заскулил и пал ниц.
Дверца захлопнулась, и хамер, дав облако белого вонючего дыма, медленно пополз по улице. Когда завеса развеялась, к собаке подбежал Дерябин. Все поняли: это же Найда, его верная охотничья собака. Обычно такая спокойная, умненькая - и что на сучку напало? Дерябин, взяв голову верной подруги, гладил животное по холке. Найда умирала, ее черные глаза-пуговки смотрели на хозяина виновато, они будто говорили: "Хозяин, мне хотелось как лучше, я ведь чувствовала, что он - враг..."
Дерябин, когда Найда испустила дух, взял животное на руки и молча понес по улице. За ним семенила верная Ксения Александровна. Масквачи отворачивались - а ведь вроде повода для стыда нет. Через минуту люди стали расходиться по домам.
Хамер остановился на самом краю деревни, возле сарая, бывшего колхозного гумна. Издалека он напоминал боевой аппарат марсиан из «Войны миров» Уэллса. Мрачная громадина, в которой засели агрессоры.
Дуся с Ашотом вернулись в Дусин дом: если бы они нашли беглецов, они ни за что бы не сдали их врагу. Вот только, не находили, а потому вопрос сдачи-несдачи оставался открытым.
Настя, Матвеич и Путин собрались в Настином доме. Понятное дело, они бы как раз в случае обнаружения беглецов обменяли бы их на Марию. Хотя, вероятно, не слишком бы и рьяно. Да, Маша - скорее отрицательный персонаж, но это же своя "сукина дочь".
Между тем, отпущенные полчаса таяли. И совершенно неясно, что собрались творить оккупанты. Как раз это было страшнее всего.
Несмотря на разнообразие во мнениях, все были едины в чувствах: масквачи унижены, им дали понять, кем они являются на самом деле. А являются они практически никем.
...Итак, отпущенные полчаса истекли. Хамер широко развернулся и, повалив забор (который впрочем, готов был повалиться сам), медленно пополз вглубь деревни. Броневик не протащился и пятидесяти метров, как из за угла сарая выделились двое людей.
Один вел другого, держа его за ворот клетчатой рубахи и руку. Очень скоро те, кто рискнул выглянуть из своих лачуг, узнали Дерябина и Элеонору. Народ облегченно вздохнул. Охотник и его добыча встали посередь улицы. Хамер остановился почти вплотную - и снова возникла мучительная пауза. Люди, стоявшие напротив молчаливого железного монстра, казались жалкими букашками.
Люк отворился - и из него высунулась лысая голова:
- Хороший мальчик, правильный. А ну, иди сюда, киска...
- Бабу на бабу... - Коротко заявил Дерябин.
- Ах, да... конечно. А где мужчина?
- Будет тебе мужчина. Женщину выпусти, Котовский.
- Поосторожнее в выражениях. Хотя... - Лысый осознал, что "Котовский" - это комплимент. - Когда будет мужчина?
- Сначала чейндж - потом дальнейшие переговоры.
- Это я уважаю. Конкретика. А за сотрудничество - отдельная благодарность. Пока что - устная. Что ж... но сначала мы возьмем ее. Доверия что-то вам все же нет... пейзане.
- На. Возьми. Получи товар из рук в руки.
Лысый шустро выпрыгнул. Закинув оружие за спину, сделал три шага в сторону Дерябина и Элеоноры. Едва "Котовский" выставил руку, чтобы притянуть к себе добычу, ее перехватил охотник. Мгновенно Эля скрылась, охотник же, вырвав из-за своей спины винчестер, приставил его к виску лысого, обхватив его шею сзади. Автомат валялся на земле. Он спокойно, тихо произнес:
- Скажи своим, чтобы выпустили нашу женщину.
- Ты не совсем понял, с кем имеешь дело, чудак, - ответил боевик, сохраняя хладнокровие, - вас же здесь уничтожат. Всех перебьют, деревню сожгут. Скажи, что ты пошутил.
- У нас правило. Патроны бережем, в воздух не стреляем, бьем стразу и на поражение. А за Найду ты, оккупант, ответишь. По любому.
Дерябин свистнул. Из-за того же угла выбежал Егор, схватил с земли автомат. Коротко сказал лысому:
- А вот и встретились. Кажется, ты назвал меня трупом?
- Идиоты, - надменно процедил "Котовский", - вы вступили на тропу войны, в которой проиграете.
- Кто-то объявил войну? - Ехидно спросил охотник. - Да, мы здесь сидели и готовились на ваше светлое царство добра напасть. Прикажи выпустить женщину.
- Ладно. Ты выиграл эту партию. Выпускайте!
Марию буквально выкинули в открытый люк хамера. Она нелепо распласталась и пыталась чуть не ползти. К ней подбежали внезапно возникшие Путин и Ашот, отнесли в безопасное место, во двор.
- Ну, - сказал лысый, - условия выполнены. Пушку убрал, а? - Винчестер все еще был приставлен к виску боевика.
- Ты, верно, знаком с особенностями партизанской войны...
- Какой-такой войны?
- Ну, данное слово ты произнес первый. Забыл?
- Ну, и что дальше.
Охотник еще раз свистнул. Вышли Дуся и Матвеич, принялись деловито связывать "Котовского". 
- Они чё, шеф, совсем? - Раздался наконец голос из броневика. - Да щас...
- Стоп! - Приказал лысый. - А вам, идиоты, последнее китайское предупреждение. Кончайте все эти игры. Придет папа и сделает вам атата.
- Папа уже не придет. - Солидно ответил охотник. - И мама тоже. Кошка бросила котят. А игры уже кончились. Сейчас ты скажешь своим абрекам, чтобы они сваливали.
-  У меня приказ.
- А еще у тебя семья. И, кстати... соответствуют ли ваши деяния действующему законодательству?
- У нас закон - тайга, а кто хозяин, знаешь.
- Понятно. Значит, ежели я тебя... шеф, шлепну прямо сейчас, папа поймет, что приказ не выполнен. Если задание твое противоправное, руководство твоей тайги, подозреваю, в полицию заявления писать не будет. Я понятно объяснил?!
Последний вопрос Дерябин покричал так, чтобы слышно было ВСЕМ. 
- Да... я понял. Сворачивайтесь и на базу!
- Шеф, ты уверен? - донеслось из хамера.
- Делайте что сказано. Все будет хорошо.
Броневик медленно пополз задом восвояси. Масквачи, осмелев, повылезали из щелей и наблюдали отступление машины-агрессора с укором на лицах. Уже на выезде из деревни матюгальник развернувшегося гроба на колесах изрек: "Уроды, ждите - мы вернемся!" Хамер ускорился и смешно завихлял по дороге, все время путаясь в колее. В конце концов, водителю америкосской страхуевины это надоело, он вывернул на луг и, монстр, пуская дымы, понесся напропалую, то и дело проваливаясь в лужи. Вскоре броневик удалился в лес.
- Надо же, - сказал Егор, разглядывая трофей, - только в кино узи видал. И вправду прикольная игрушка.
- Ну, ты же понимаешь, вождь, что хорошим для вас это не кончится. - "Котовский" старался держаться нагло.
- Проблема в том, что все хорошее для нас уже кончилось. Причем, давно. А для тебя, дорогой, кончилось плохое...
Вышла Элеонора. Она взглянула в глаза пленника и неожиданно ласково произнесла:
- Зря вы это все. Разве вас не учили, что любовь нельзя купить?
Никто из местных не понял, о чем она, но лысый, кажется, понял.



Выход есть всегда

Четверо оставили Новую Москву перед рассветом, когда солнце едва обозначило синь неба. Позади путников молчаливая гладь озера отражала готовившиеся угаснуть звезды. Впереди уверенно шагал Дерябин, ведя на веревке "Котовского".  Физиономия лысого выражала примерно то же, что вчера было написано на Машином лице, когда ту показали народу из люка хамера. Рот боевика был заткнут кляпом, отчего в сумерках он напоминал марсианина. Маша, кстати, вечером после своего вызволения на пару с Матвеичем напилась до положения риз. Стыдно и сказать, чего выделывала.
Третей шла Элеонора, одетая в джинсы и ковбойскую рубашку, поверх еще был накинут плащ цвета хаки. Последним шествовал Миша Путин с винчестером в руках. Он увязался до кучи и потому что чувствует и понимает лес. Ко всему, ему стыдно за супругу, уж лучше в полымя.
Шли по возможности бесшумно, даже когда ступали по топи. Курить во время марша было запрещено, чихать и кашлять - тоже. Дерябин передвигался по дикой природе как по собственному приусадьбенному участку. Охотник хотя и самый свежий среди масквачей, за год с гаком изучил окрестности настолько, что прознал старые партизанские тропы. А может даже, разведал новые.
Егор остался в деревне. Он будет участвовать в обороне, если экспедиция не успеет выполнить миссию вовремя и эти уроды вновь наведаются в Новую Москву. У него теперь есть любимая игрушка, узи. 
Расчет прост: выйти на ментов и сообщить о беспределе, который учинили новоявленные "хозяева" леса. Ежели менты зассут, побоятся лезть в гнездо нуворишей, Дерябин имеет дополнительный ресурс: поднимет старые связи и всколыхнет это гнездо человекошершней. Полицаи – местные, они и сами ненавидят новоявленных князей. На это и надежда.
Если бы не следопытская натура Дерябина, никто бы не прознал секретных путей из Новой Москвы. Очень часто мы опускаем руки и попустительствуем жулью, не веря, что справедливость таки восторжествует. А зря - они ведь нас так и будут пожирать. Так же мы не хотим искать выход – потому что не верим в его возможность. Как вы поняли, все упирается в вопрос веры. Масквачи поверили в то, что вместе они – сила. Да, надо будет помокнуть в болотах - но куда-то они выйдут точно.
Когда пробирались возвышенностью, через сосняк, лысый глянул наверх - и обмер. Все посмотрели туда же. В тишине над их головами плыл огромный золотой шар. Его освещало восходящее солнце; на самом деле шар был желтого цвета, но в лучах светила объект волшебно золотился.
- У, у-у-у... - Промычал пленный.
- Да-а-а... вот это пу-пырь! - Заметил Миша.
- Воздушный шар. Вишь – корзина внизу. - Пояснил Дерябин.
- Унесло, наверное... - Предположила женщина.
Шар медленно уплыл на Восток, к свету. Путники двинулись дальше. Лес просыпался, и все больше животных заявляли о себе различными звуками. Что же принесет грядущий день?




















 


повесть вторая
Дао плута



- Ну, так что, гражда-нин Чавы… чалый. За что же вы так не любите российскую полицию?
Опыта общения с ментами у меня не так и много, но я почему-то знаю, что старлей сейчас меня провоцирует на всякие слова. По его идее я должен ответить: «А за что вас любить, и вообще какое вы имеете право?» И в протокол будет занесено: «Задержанный позволял себе оскорбительные высказывания в адрес сотрудников правоохранительных органов». Уже в интонациях угадывается вызов. Старлей намеренно коверкает мою фамилию, настоящая моя фамилия Чевычалов. Наверняка хочет вывести меня из равновесия. Стараюсь отвечать скупо. Однажды обраниваю наше русское, вечное: «Не верь, не бойся, не проси…» (само вырвалось - язык мой поганый…). Я произнес эту русскую понятийную схему как мантру, как бы успокаивая себя. Аутотренинг, попытка сохранить самообладание. Глаза милиционера, то есть, полиционера до того затуманено-стеклянные, на мгновение вспыхнули, но огонек потух, и вновь занудный вопрос: «С какой целью вы приехали в город?..»
На душе не чтобы стремно, а погано. Уж слишком много наслышан баек о том, как человека вяжут за пустяк, а после «навешивают» какую-нибудь мерзость. Для плана. Паспорт у меня отобрали, отнесли «пробивать», а значит я уже попал в оборот системы – готовый клиент. Я сижу в полицейском участке города Чухвина. В комнате четыре стола и за тремя сидят менты. За четвертым – ментесса, но и тетка, чуток мимишная постреливает в меня холодными, но глупыми, раскрашенными как у проституток глазищам. Будто я в стае волков, которые прежде чем перегрызть жертве горло, решили вдоволь, от души поиграться. Торжество правоохранительной воли.
 Они гнобят меня уже второй час, то и дело сменяясь. У каждого своя метода. Один из стаи все напирает на то, что я ошивался в общественном месте, а сейчас маньяков-педофилов немерено. К тому же вокзал - стратегический объект, а сейчас в стране терроризм. Второй играет «доброго следователя»: участливо испрашивает, где живут родители, кем работаю, куда еду. Но самый отвратительный – старлей. Уныло, как заевший патефон, грузит: «Гражданин Чавы… чалый, чем вам  не нравится работа правоохранительных органов?..» Или: «Что-что вы сказали в мой адрес?..»
И все подмывает меня заявить про конституцию, про право человека на свободное передвижение… но хватает ума молчать. Помогает мое упадническое настроение, когда отдаешься воле стихии – расслабься. Спиной понял.
 Утром на автовокзале ко мне подошел мент. Сказал: «Та-а-а-ак. А ну-ка паспорт покажи». И меня обуяло несколько вялое возмущение. Я хотел с достоинством спросить: «Представьтесь, пожалуйста…» Но из моих поганых уст вырвалось: «А вы, собственно, кто?..» Сержант, взглянув на меня снизу вверх (а росту во мне 1.92), хмыкнул и отошел в сторону. Я, дурак, думал, что одержал моральную победу! Ведь людям в форме действительно положено представляться, я всего лишь попросил исполнить должное. Но какого черта я посмел дерзить!..
Задержали меня где-то через час, возле монастыря. Я спорил с одной тетушкой. Она видимо, православная воспитательница, внушала полудюжине детишек: «Запомните, город называется Сенкт-Петербург, а не Питер!» Я вступился за детей, ведь я сам родился и вырос в нашей прекрасной Северной Пальмире, и никогда мы не называли наш город официальным именем! Спорили с тетушкой мы в общем-то мирно. Она доказывала, что град святого Петра нужно именовать, уважая святого апостола, я «грузил» тем, что «град Петров» народ связывает с Петром не святым, а Романовым. Последний пил, курил, загнал кучу людей в Невские болота и вообще отменил на Руси институт патриаршества. Спор уже подошел к логическому завершению, ибо тетушка обратилась к своим подопечным: «Смотрите, дети, перед вами дядя, который не верит в бога!» В этот момент ко мне подошли двое постовых и сквозь зубы процедили: «Молодой человек, пройдемте…»
 В начале третьего часа моего изничтожения в вольер с волчьей стаей заглянул толстый майор и обратился к моим мучителям: «Все, хватит, отправляйте…» Старлей сунул мне что-то подписать и приказал следовать за ним. Я понял, что меня по любому предназначили на заклание. Фенита ля... Уже на выходе из логова правоохранителей в меня уткнулся низенький поджарый господин в костюме и при галстуке. Отскочив, он посмотрел на меня с некоторым удивлением и видимой растерянностью (наверное, у меня был вид жертвы, либо я походил на идиота). Передо мной стоял открытый автозак, я такой раньше видал на акциях протеста у Гостиного. Милиционеры уже стали было меня заталкивать в фургон, но тот, в костюме, вдруг окликнул нас: «Эй, любезные! А погодите-ка…»
Через несколько минут мы вдвоем этим сухощавым удалялись от ментовки по главной улице Чухвина. Владимир Викторович (он так представился) почему-то просил, чтобы я шел в двух шагах сзади. Почему спаситель меня вызволил из цепких лап милиции – да и как он смог это провернуть – я не понял. Зато я осознал, что Судьба – сила достойная.
Менты общались с Владимиром Викторовичем как с большим начальником, всячески заискивая. Особенно прогибался толстый майор. Так как я шагал сзади, изучил фигуру своего спасителя. Он довольно сильно сутулится, пиджак висит на его плечах свободно, но добротно, явно человек имеет представление о стиле. На вид Владимиру Викторовичу года тридцать два, значит, на восемь лет меня старше. Дорогие ботинки; я где-то слышал, что портье в хороших отелях на Западе «вычисляют» клиентов по обуви. Коротко стриженные густые светлые волосы. Выбритая сзади шея. Правда, движется как-то крадучись…
Мы вошли в здание гостиницы; на ходу Владимир Викторович бросил охраннику: «Со мной…» Охранник встал и кажется, приложил руку к пустой голове… В номере-люкс, перекусив бутербродами с красной икрой, я перво-наперво поведал франту свою историю. Работал я сисадмином в приличной фирме, спекулирующей всякой хренью. Все было неплохо, пока меня из конторы не сократили. Сказали: «Евгений, кризис, знаете ли…» Мы с моей Юлькой живем в однушке на Васильевском, родители ее подмастили. Приезжаю я как-то домой в  середине дня, и застаю Юльку с этим… ну, с Игорьком. В самой, как это банально ни звучит, пикантной ситуации… Мы с Юлькой со второго курса дружили. Женились уже после универа, считаю, по любви. Игорек… да, был такой парень в параллельной группе, и не друг, и не враг. Я его и не видел с год… В общем, ни Юльке, ни йолбырю я ничего не сказал. Просто побросал в рюкзак какие-то вещи, отсчитал из тумбочки немного денег – и рванул на Ладожский вокзал.
Откровенно говоря, я не знал, что делать. Внутри меня было абсолютно пусто. Как говорится, прошла беда – жди серию. Я сел в поезд и добрался до Новой Ладоги. Переночевал как бомжара - прямо возле станции, в траве. Звезды, стук колес по стыкам рельс, свежий серверный эфир… все это как-то ублажает. Благо, ночь теплая и сухая, и комарье не донимает. Утром снова в электричку – и на Восток, опять же без определенной цели. В Чухвине я даже и не знал, куда двинуть дальше, на автовокзале изучал расписание. И вот теперь – здрасьте – сижу в гостинице, вытащенный из лап хищников незнамо кем… Нет - теперь уже знамо.
Владимир Викторович часто курил. У него странная особенность: сигарету расходует только на треть, притушит, новую закуривает. На одну штуку - пять затяжек. Черты его лица тонки: довольно резкие скулы, маленькие невыразительные глаза, востренький нос. Аккуратно подстриженные усики и ухоженная бородка маскируют простоватость лица и даже добавляют пижонский флер. Он не говорит, а будто льет елеем:
- …Значит, вас можно звать Жекой? Паспорт не хотели отдавать, засранцы… Чем же вы, Жека, так им досадили? Та-а-ак… Чевычалов Евгений Станиславович. Уроженец города Ленинград, проживаете в городе Санкт-Петербург. Вот так и живем: рождаемся в одной стране – существуем в другой. Получите причиндал и гордитесь, гражданином чего являетесь. Знаете, почему на его обложке орел с двумя головами?
Я молчал. Владимир Викторович елейно продолжил:
- Во все стороны у нас глядеть надо, чтобы не обокрали. Хе-хе. А вы меня, Жека, спасли. Сейчас не скажу, от чего, но… вот, что. Вы не хотите составить мне компанию? В смысле, деловую…
- Но почему – я?..
- Мне вас жалко. Очень не хочется увидеть ваш бесславный конец…
Мой новый знакомый рассказал о том, что он – редактор центрального журнала. Завтра в администрации района у него состоится встреча с группой влиятельных лиц районного масштаба, и я должен помочь Владимиру Викторовичу. Моя задача проста: сопровождать спасителя, солидно помалкивать, но всякий раз стараться занять позицию за его спиной. Еще я должен постоянно озираться. В общем, я должен был сыграть роль телохранителя. За услугу Владимир Викторович сулил деньги, пятьсот рублей. Плюс ночевка-кормежка. Только…
- Вам, Жека, нужно приодеться и вообще сменить имидж. В таком виде вы не слишком-то похожи на секьюрити. Итак – пройдемте…
Владимир Викторович повел меня сначала в гостиничную парикмахерскую. Мои вихры полетели на пол – и вскоре я созерцал на себе «прическу» американского морского пехотинца. Одет я был запросто: в джинсы, несколько протертые на коленях - до дыр, в майку, в любимые кроссовки, которым три года, в ветровку. Рюкзачок мой, верный друг школьных походов, уже, мягко говоря, несвеж. Мы пришли в какой-то магазин на главной улице, на первом этаже пятиэтажки. Над входом гордо, хотя и аляповато-гламурно-розово красовалась надпись: «Евробутик». Продавщицы, сбившись в кучку, лузгали семечки. В магазине стоял запах китайских рядов Сенного рынка. Я обратил внимание на ценник в отделе головных уборов: «Шапка для головы. 1200 р.» Что ж, уже то хорошо, что без ошибок написано… Спаситель, внимательно вглядевшись в девушек, раздумчиво произнес: «Три девицы под окном… Любезные, а не могли бы вы приодеть моего друга?»
Владимир Викторович явно обладает даром обаяния. Всякий дар от Бога? Девицы засуетились. Они, подобострастно заглядывая в маленькие глазки Владимира Викторовича, то и дело притаскивали какие-то прикды, вопрошая: «Может, это, может такое?..» В итоге на мне оказались остроносые ботинки, шерстяные брюки, серая рубашка и кожаная куртка. Для завершения образа одна из девиц водрузила на мою морду темные очки. Что самое поразительное, мы ни копейки не заплатили! Владимир Викторович только обронил: «Красавицы, Семен Петрович в курсе. Адью, дефчонки!»
 
 



Не Гондурас


…В полутемном зале сидели человек тридцать, из них только четверо – женщины. Мужики преимущественно толстые и почему-то бритоголовые. Владимир Викторович меня попросил присесть на стул на краешке сцены, сам же водрузился на середину, за стол, рядом с сухощавым пожилым дядькой. Я старательно, как и было договорено, крутил головой. В ней как белка в колесе бесилась одна только мысль: "Блин, сходка бандюков!" Дядька встал, откашлялся, и затянул:
- Кхе, кхе… Значит, товарищи. От, бубёнать, достали эти... Товарищи предприниматели. К нам приехал известный человек. Из столицы. Редактор журнала «Коммерсант»… э-э-э-э…
- Михаил Ааронович Куперман! – как-то виновато морщась отрекомендовался Владимир Викторович. Глаза он застенчиво опустил вниз.
- Ну, так, значить, - продолжил свое обращение сухощавый. И не смотрите на меня так! Я проверил, все чисто, столичный редактор. Нечасто к нам такие заезжают… Мы с товарищем Куперманом имели серьезный разговор. У них там в столичном журнале какой-то, понимаешь, проект. Все-рос-сий-кий, я бы так выразился, фе-де-ральный! С выходом ни мировой уровень. И мы здесь сегодня собрались, чтобы выслушать товарища Купермана. Прошу!
Владимир Викторович (или Михаил Ааронович – хрен его знает!) стремительно вскочил, деловито обозрел аудиторию, и вдохновенно начал:
- Дорогие друзья, буду краток. Как говорят в определенных кругах, «тайм ис мани», что вольно можно перевести как «пора уже собирать камни». Американо-английская организация «Эмнисти интернешнл» долгие годы ведет работу по поддержке предпринимательства в разных странах мира. Естественно, у России свой путь. Вы, уважаемые друзья, проделали его достойно, ибо в наших условиях построить свое дело не так и просто. Без сомнения, вы умеете плавать в море бизнеса. Нашего бизнеса… Однако мировой океан предпринимательства существует по законам, несколько отличным от наших стихийных «понятий» эпохи первоначального накопления капитала. Рано или поздно цивилизовываться придется и нам. Ведь мы не Эфиопия и не Гондурас! Чем хуже нас, к примеру, финны? Тот же климат, те же нравы… Но финны вовремя решительно на рельсы цивилизованного рынка. Результат: маленький городок Нокиа, практически дыра, стал мировой столицей техники мобильной связи. Ваш прекрасный город не хуже Ноки и он вполне себе европейский, но при советской власти его превратили в придаток крупного союзного производства, построив ваш огромный завод. И что теперь с вашим заводом? Сами знаете, не мне говорить. Можно ругать и Соединенные штаты, но продуктивнее перенимать у них лучшее и учиться на их ошибках. И самое главное – умение вовремя применить инновации. Даже в войне побеждает тот, что использует более современное оружие, читай, технологии. В том числе и нано!
При слове "нано" зал как-то нервически передернулся. Оратор, тонко почувствовав изменение в настроении аудитории, сменил тон на более жесткий, заговорил четче, членораздельнее - как профессор в лекционной аудитории:
- В бизнесе этот закон явит себя еще строже. Вы наверняка знаете, что львиная доля производства комплектующих для самолетов «Боинг» - продукция малых и средних предприятий. Наверняка многие из мелких американских бизнесменов начинали с розничной торговли товарами народного потребления или перебивались случайными заказами в сфере, так сказать, услуг. Допускаю, что кто-то опускался до рэкета или даже разбоя. Мелкого. - Спасилель сделал многозначительную паузу и величественно обвел глазами недышащий зал. - Но ведь, сколотив  свои капитальчики, они вышли на передовую научно-технического прогресса! Итак, система обучения будет включать в себя следующее…
Владимир Викторович (или не знаю, кто…) начал грузить серьезных людей деталями пребывания в американском штате Кентукки; якобы они будут размещены в семьях «малых и средних» предпринимателей, будут изучать работу передовых предприятий. Да нужны связи, надо задействовать знакомства, чтобы выбить нужное количество гостевых виз… Я же соображал: «Эмнисти интернешнл», кажется, - организация по защите прав человека. Неужели бритоголовые толстяки клюют на такую лабуду?! Когда спаситель закончил, один из них пробасил:
- Ну, хорошо. А где гарантия, что это не кидалово?
Встрял сухощавый:
- Семен Петрович, мы проверили, документы в порядке. К тому же уважаемого Михайлу Ароныча направили нам из Ми-нис-терс-тва.
Обладатель баса не унимался:
- Конечно, Иван Степанович, вы глава района, вам виднее. Но вы в курсе, что они отоварились в моем магазине и не заплатили?
- Не волнуйтесь, компенсируем. Дело серьезное, сами знаете, в каком положении район. Нужны инвестиции, инвес-тиции…
- …Друзья, друзья! – звонко воскликнул спаситель. – мы ведь не настаиваем. На редакцию вышли представители из Штатов, у нас есть несколько других городов-претендентов. Возможно, где-то в глубинной, коренной России появится своя «силиконовая долина», не токмо одним Сколково наномир полнится. Мы никого не принуждаем и каждый должен поступать сообразно своей воле. Думайте, друзья, своими головами. Ну, и почитайте, естественно, образец договора…
Минут через двадцать мы, то есть, Владимир-Михаил Викторович-Аронович, глава района и я (конечно, мне было приказано притулиться в уголке и молчать) сидели в кабинете, уставленном дорогой мебелью и принимали бритоголовых посетителей. Те сдавали спасителю по 2425 американских денежных единиц. Не все клюнули на наживку, всего принесли деньги четырнадцать мужиков. Замечу: ни одна из четырех женщин не повелась на сладкоголосое пение спасителя. Спаситель складывал пиндосовские баблосы в дорогой на вид кожаный портфель. Так же туда «уходили» подписанные сдающими бумаги. Через полчаса в номере-люкс Владимир-Михаил дал мне изрядно помятую 50-долларовую бумажку, произнеся:
- Простите, Жека, рублей дать не могу. Обменяете, выйдет несколько более полутора тысяч «деревянных»… А что это вы на меня так смотрите, будто я отравленный?
- Но ведь… на знаю, как вас и называть… вы, кажется, людей обманули. Это же... криминал!
- Меня можете звать просто: босс. Мое настоящее имя  - Владимир Викторович, поверьте. Ну, а насчет обмана… Вы видели какие автомобили стояли у районной администрации? Я приметил три «Лексуса» и даже «Хаммер». Думаете, они обеднели? А вы знаете, сколько тот же Семен Петрович платит своим продавщицам? Копейки! Вся прибыль уходит у него на расширение личного парка элитных иномарок, на любовницу, да на аморальные развлечения детей-обалдуев. Думаете, глава района – бедный человек? И на жену, и на дочь, и на зятя записаны фирмочки, которым волшебным образом перепадают муниципальные заказы. Жека, у меня к вам последняя просьба. Препроводите меня к почтовому отделению, сыграйте в последний раз «телохранителя». Гонорар – пятьдесят баксов. Потом разбегаемся. Реквизит после окончания спектакля попрошу сдать…
Право, не знаю, что Владимир Викторович делал на почте. Вышел он через час и тотчас же обратился ко мне:
- Евгений, решайтесь! Я для вас выдумал новую роль. Вы словом владеете?
- В каком смысле?
- Ну, пишете что-нибудь?
- Эсэмески.
- Уже что-то. Предлагаю контракт. Насколько я понял из вашего трогательного рассказа, домой вам возвращаться неохота. Предлагаю присоединиться к моему круизу. Дело выгодное. И занятное. Вы будете журналистом, я – вашим редактором. Десять процентов с прибыли – ваши.
- Двенадцать! – Неожиданно для себя выпалил я. Без сомнения, во Владимире Викторовиче что-то демоническое есть. А может, гипноз? В смысле, нейролигвистическое программирование.
- По рукам, коллега! Контракт составлять будем?
- Видел я ваши контракты! Два с лишним косаря зеленых с рыла – и в черную дыру. А ведь и они контракты подписывали!..
…Ну, да, думал я, обведет он меня вокруг пальца… Но, собственно, куда я бежал из Питера? В пустоту! Так пусть хотя бы она, эта пустота, будет скрашена приключением! Юлька еще мне позавидует.




Хищники и клиенты


…Уже днем мы ехали в купе-люкс поезда «Санкт-Петербург – Вологда». Босс (сам меня просил так называть…) много курил, пил немало кофе и несколько вяло поддерживал наш спор. Его безупречный костюм, аккуратно укрытый балахоном, висел на крюке. Босс сидел в шортах и свисающей с хилых плеч майке, почесывал изрядно волосатую грудь. Вся его поклажа состояла из солидного кожаного портфеля. Да и у меня вещей немного – всего лишь потертый пионерский рюкзак, набитый фигней. Я напирал на то, что обман, изъятие денег – чистое мошенничество, а это статья УК РФ, сулящая изрядный срок. Владимир Викторович держал свою линию:
- …Коллега, пляшите с отправной точки. Я намекаю на вопрос происхождения денег. Если они так легко расстаются с деньгами, значит, деньги достались им так же легко. И поверьте, в абсолютном большинстве случаев мы предлагаем людям вложить средства в свое развитие, и, надо заметить, они отдают далеко не последнее! Мы им продаем конкретный товар: прививаем иммунитет к авантюрам. Так сказать, мы – промоутеры и сансаи. То, что они получают в итоге физическую пустоту (что ж, лукавить не буду, ведь мы партнеры…), их личная проблема. На ошибках учатся, и мы даем им весьма полезный мастер-класс.  Будем прививать, и они нам еще благодарны будут. 
- Знаете… босс… Я уже где-то читал про «честные средства отъема денег». Там хорошим не кончилось…
- Ну, ладушки, подойдем с другой стороны. Страна сидит на энергетической игле. Почти все деньги, которые крутятся в державе – доходы от продажи нефти и газа. Ну, и металла, который, впрочем, в основном идет на трубы для перекачки все тех же энергоносителей. Денежное наполнение в стране есть, пока цены на энергоносители высоки. Упадет цена на наш «юралс» - уровень доверия клиентов к таким как мы значительно упадет. Мы просто участвуем в перераспределении нефтедолларов. Поверьте, наша деятельность от лотереи не сильно отличается. Даже в государственной лотерее выигрывают, мягко говоря, не все. Но и в нашем деле есть риски.
- То есть, вы намекаете, что у вас случались проколы?
- Случается всякое. Здесь важно прочувствовать момент истины. Вероятность форс-мажора высока, но в разные промежутки времени она неодинакова. Меня редко подводит интуиция. Почти что… Если бы мы оставили Чухвин на полчаса позже, не миновать беды… Ваше общение с полицаями оставило опасные следы.
Между прочим, босс таки рассказал, зачем он меня просил «сыграть» телохранителя. В Чухвине он попал в поле пристального внимания некоей структуры. В определенный момент Владимир Викторович почувствовал «хвост». Он не знал, кто отдал распоряжение о слежке – «смотрящий» от криминала или оборотни, работающие в федеральных органах - но на всякий случай в приватной беседе главе района сообщил, что работает под «фээсбешной крышей». Вчера в Чухвинское ОВД он шел только потому, что спиной чуял: с минуту на минуту будет «наезд». Меня он приметил благодаря моему росту и довольно крепко сбитой фигуре. Ментовскому начальнику он приватно сообщил: мое странное поведение обусловлено тем, что я «федерал под прикрытием», который не имеет права раскрывать истинной цели своего пребывания в данном городе. Бюрократическая машина и в органах работает лениво, а потому где-то сутки можно продержаться и с эдакой слабенькой «легендой».
Пара моих наблюдений. На внешней стороне правой ладони спасителя, между большим и указательным пальцами едва читается надпись: «ВОВАН». Значит, не соврал насчет своего имени. У Босса имеется мобила, имиджевый «айфон». Я ведь компьютерщик и мгновенно секу в технике: так вот, согласно интерфейсу «айфона» он не подключен ни к какому оператору… Если я набрал в дорогу пива, босс ниже кофе не опускался. Насчет алкоголя он заявил сразу: «Мое море уже выпито…» Вообще меня донимала одна только мысль: откуда в этом тщедушном мужичке столько отчаяния? Он ведь запросто развел подлинных акул бизнеса, вероятно, отъявленных бандюганов, которые нас бы сожрали не поморщась вместе с костями! Смелость города берет?
Босс уже совсем устало продолжал рассуждение:
- …Вот, что для меня деньги? Пыль… Мы тоже участвуем в этом дьявольском перераспределении. Суть в отношении к оторванному куску. В чем несчастье современного человека? Он по уши погряз в игру «потребительское общество». А в этом мире есть жертвы и хищники. Думаете, много было надо Мавроди с его «МММ»? Вовсе малость: насладиться положением хищника! Недавно видел Серегу: он вышел с зоны народным героем! Книгу мемуаров теперь пишет… На самом деле он был лишь верхушкой айсберга, а миллиарды уходили в другие руки…
…В этот момент я почувствовал, что совершенно уплываю куда-то. Меня стало подташнивать. Босс схватил одеяло, быстренько подоткнул щели внизу двери и прошептал: «Все, дождались…» Я рванулся открыть окно, но там оказался стеклопакет! Босс вылил на полотенце пиво и накинул мне на лицо. Отлегло, туман в голове развеялся, и я ощутил свои ноги. Было тихо, лишь мерно постукивали колеса. Я вспомнил, что вагон люкс, в который мы садились на станции Чухвин, был почти пустым. Босс в шутку тогда сказал мужику-проводнику: «Что, уважаемый, в персональном вагоне поедем?» Проводник смотрел на нас как-то нехорошо.
Свет в нашем купе был выключен, но Север, белая ночь… С ужасом мы наблюдали, как ручка на двери сама собою медленно-медленно зашевелилась. Босс стащи с вешалки свой костюм, вынул из брюк ремень и перевязал ручку так, чтобы дверь даже в случае открытия замка нельзя было бы сдвинуть. Он тихо сказал: «Газом вытравить у них не удалось. Что ж, будем держать оборону…» Ручка задергалась энергичнее. Никаких звуков из коридора не доносилось, а неизвестность (боже, кто там, за дверью!) порождала панику. По крайней мере, сердце в моей груди билось как пневматический молот. Босс скомандовал: «А теперь стучите в стену. Что есть мочи стучите…» Я стукнул кулаком, но как-то неловко. Босс, одной рукой держа ремень, накинутый на дверную ручку, другой наотмашь, ладонью шлепнул настолько оглушающе, что, кажется, стена треснула. Я тоже заколотил ладонями и завопил неожиданным для меня фальцетом: «А-у-у-у-аа-а-а!!!...»
Когда наша психическая атака по приказу босса закончилась, мы прислушались. В коридоре слышались голоса. Босс освободил ручку от ремня и мы отворили дверь. Из своих купе выглядывали недоуменные заспанные пассажиры: «Что такое, почему?..» Владимир Викторович вступил в общий хор: «Да, а что случилось-то?..» Проводник отсутствовал…
Остаток пути мы бодрствовали в наглухо забаррикадированном изнутри купе. Все щели мы закрыли подушками и одеялами, замок босс перетянул все тем же ремнем. Естественно, я хотел понять, что это было.
- …Откуда мне-то знать? Считайте, коллега, наваждение.
…Когда мы выходили на станции Череповец, я взглянул на лицо проводника. И знаете: в его наглых глазках я прочитал то же, что и в зенках старшего лейтенанта, гнобившего меня в Чухвине.

 


Пускай…


…Сижу на бревне, на берегу Пустого озера, бросаю камушки в барашки волн и наблюдю жизнь. Еще бы не наблюдать – ведь я теперь специальный корреспондент журнала «Сельская новь»! Писака, блин… Жизнь, в общем-то так себе. Городок Пустозерск имеет население двух категорий. Первая – коренные, которые именуют себя «пустозёрами». Один из аборигенов, глядя, как я беру в магазине кефир, патетически произнес: «Не пустозёр!» Сам-то взял две бутыли портвейна…
И так хорошо, прям идиллия провинциальная какая-то! Владимир Викторович сказал, что город небандитский, здесь добыча легка. Правда, из-за бедности - невелика. Завтра собираем рыбаков Пустого озера и устраиваем «кастинг» на конкурс «Золотая рыбка». Босс сформулировал свой принцип: каждый «акт» должен проходить в новом регионе. Позавчера Ленинградская область, сегодня – Вологодская, завтра… впрочем, Владимир Викторович о дальних планах не сообщил.
Внутри одного региона информационные связи налажены вполне. Между областями отношений практически нет. Нормальная феодальная система. То есть: в Чухвине опомнятся и поймут, что их развели. Сообщат в Питер. И все, ибо другая область – иной каганат, ведомый своим князем. На этом феномене средневековой раздробленности и построена деятельность Владимира Викторовича по «перераспределению доходов».
В кожаном портфеле босса нашлось место «мини-типографии»: он ловко состряпал мне редакционное удостоверение и даже проставил печать. Наборные шрифты, клише со сменяемыми штампами… В красную «корочку» с надписью «пресса» вклеивается бумажка – и ксива готова. Теперь я специальный корреспондент журнала «Сельская новь» Денис Львович Калинкин. Босс – редактор отдела рыбной промышленности Степан Алексеевич Кавыка. Моя задача не сей раз несколько сложнее секьюритерства, ибо я как журналист должен посетить рыболовецкий колхоз. - …Парень, возьми меня с собой!..
Звонкий девичий голос, требовательный. Оглядываюсь: джинсы, обтягивающие узенькую талию, шерстяная кофта, светлые волнистые волосы, развивающиеся на ветру… Девушка с серыми раскосыми глазами, глядит в упор, испытующе. Лицо без косметики, это мне импонирует. Не сказать, что красива – черты лица простоваты. Эдакая чухонка.
- Так сразу и с собой? А здесь что – плохо?
- Неважно как-то…
- А вдруг там, куда возьму, еще хуже?
- Пускай…
Она села рядышком. Вместе помолчали, вглядываясь в простор. Я сказал:
- Ну, я пойду, что ли…
- Иди.
- Адью.
- Так возьмешь?..
- Не знаю…
Она умеет молчать, это плюс. Странно, и к чему я это подумал-то... К тому же в ней что-то такое… не знаю, как передать словами. Кротость, что ли… Я встал и пошел в сторону гостиницы. Она осталась сидеть на бревне.





Золотая рыбка


-…Уважаемые рыбаки! Нас донимают квотами, мировая рыбная мафия все делает для того, чтобы ткнуть российскую рыбную промышленность лицом в грязь. У нас, в нашей без сомнения великой и прекрасной державе... кто-то в этом сомневается? - Владимир Викторович, сделав многозначительную паузу, пристально вгляделся в светлое будущее. - М-м-мда... уникальные запасы редких пород рыбы. Мы, русские, черт побери, люди, обладаем несравненным природным и человеческим потенциалом. Мы в ужасном положении, но это не повод ля того, чтобы зарываться в грунт как пескари. Нужно бороться за выход ни мировой рынок! Нашей редакцией – совместно с министерством, разумеется - разработана программа поддержки рыболовной отрасли державы. Мы даем бесплатное образование, и проживание. Та сумма, которая прописана в договоре, - это проезд и питание. Шесть тысяч рублей – смешные деньги. Кто бывал в Москве, знает…
…Суровые мужики с обветренными лицами, синими щеками и носами – не чета тем, чухвинским воротилам. Мне их, если честно, искренне жаль. Пялятся на Владимира Вик… простите, на Степана Алексеевича даже с какой-то любовью. Подкупил он их своим чертовым вниманием к проблемам рыбаков Пустого озера! Был момент, когда мне хотелось воскликнуть: «Да не слушайте вы этого проходимца, он вас оберет и фамилии не спросит!» Вовремя себя осадил. Вспомнил, что и сам не лучше, ведь мы с боссом вроде как в доле. Сиди, Евгений, отрабатывай свои двенадцать адских процентов…
«Кастинг» прошли не все. Босс задавал рыбакам вопросы, причем, очень даже специфические. Я рыбу ловил только в детстве, да и то на удочку, а потому  совершенно не понимаю, о чем это они. Среди мужиков с синими носами зародился азарт – встреча стала походить на соревнование. После «кастинга», сбора денег и бумажной волокиты какой-то немного почему-то испуганный чиновник отозвал меня в сторону:
- Вот, Денис Львович, знакомьтесь: председатель колхоза «Красный рыбак» Анатолий Маркович Малкин. С ним проедете в рыбачье село Маэксу…
Передо мной стоял мрачный усатый детина повыше меня сантиметров на семь и примерно в два раза шире. Он почти что прорычал:
- Щас, корреспондент, будешь... т-те узнавать нашу рыбачью правду.
Согласно моим представлениям корреспондент должен ходить с блокнотом и все записывать. Блокнотом и ручкой я запасся. Как там в песне? «С лейкой, блокнотом, а то и пулеметом…» Ну, оружия не надо, а за «лейку» сойдет мобила, у нее фотокамера есть… И все-таки было волнительно, ведь я не должен был тупо молчать, надо задавать какие-то вопросы… Мы отъехали от Пустозерска недалеко. Председатель остановил «УАЗ» (и как он в него влез?!) на развилке, достал из бардачка стаканы, выудил с заднего сиденья бутыль, разлил и произнес: «Ну, Денис батькович, за тех, кто не с нами…» Я отпил половину, но председатель настоял: «До дна, до дна… меня зови просто – Толиком. Знаешь, парень, куда эта отворотка? На пятак! О-о-о-о… пятак – место такое. Трудное. Поверишь, лучшие мои рыбаки туда нанялись. Ушли, кур-р-р-рвы, щас на рыбе не разживешься…» Разлил по второй. Рассказал, что пятак – спецтюрьма для пожизненно заключенных. «ИК-5» по-научному называется. Охранник там зарабатывает в три раза больше рыбака, да к тому же не ждет, когда рыба пойдет на нерест - оттого и все беды. По третьей Толик разливать не стал, повез в свое хозяйство. И правильно что не налил! На подъезде к селу Маэкса меня изрядно развезло.
Мы вышли на берег. Толик подвел меня к деревянной лодке, грубовато втащил меня на борт, сказав: «А теперь, Денис батькович, поедем за правдой…» Он дернул за веревку, торчащую из мотора – она сорвалась. Накрутил – опять дернул… мотор не завелся. Толик выругался: «Так, опять какой-то у….док бензин слил! Поймаю – будет у меня ж….й озеро пить!» Снял бак сходил к УАЗу, вернулся… и вот мы рассекаем по ровной глади канала. Толик, стараясь перекричать мотор, голосил: «Учти, корреспондент, у нас на путине сухой закон! Ни-ни, только работа!» Плыли долго, часа полтора, и все было хорошо, пока мы не выплыли на открытую воду, в озеро. Мотор заглох. Подул ветер, волны, пусть и небольшие, начали хлестать так, что на дне лодки катастрофически прибывала вода. Толик озабоченно крикнул: «Вот, что, корреспондент, бери плошку – и вычерпывай! Если не справимся – нам п…ц!»
Я как-то быстро протрезвел. Толик, орудуя веслами, старался держать лодку так, чтобы она носом рассекала волны. Я черпал плошкой что есть мочи. Внезапно ветер стих. Толик вздохнул: «Такое оно у нас, озеро. Не любит неуважения. За путину три жертвы возьмет как пить дать. Пока в эту путину жертва одна, двоих еще ему надоть, дык… давай, выпьем за озеро!» Председатель извлек из увесистой брезентовой сумки (в ней изрядно позвякивало) бутыль. Плеснул в ту самую плошку, которой я вычерпывал воду. Закуски не было. Потом плеснул еще… На веслах мы шли около часа. Приплыли на остров. Странный он, этот остров… Маленький, метров сто на пятьдесят. Посередине полуразрушенная церковь. У берега дебаркадер, баржа, два катера и несколько лодок – таких же, на которой приплыли мы. Пристали прямо к дебаркадеру, вошли внутрь. Я увидел большой стол, за которым сидели человек десять в брезентовых штанах и куртках. Рыбаки выпивали. Председатель философично изрек: «Сухой закон для рыбака – это знание меры. Тот не рыбак, кто не знает…»
Самый пожилой из рыбаков, узнав, кто я, налил и ласково обратился:
- Садись, с-сынок, отведай ушицы, дык. Тебя как звать-то?
- Э-э-э-э-э…
Я забыл, как меня звать. Ч-ч-чорт, трудно, однако, запоминать, как сегодня тебя зовут! Вася, Петя… нет, не то… Я выдавил:
- Ж-ж-ж… (кажется, меня развезло) в общем, с-сынок для вас. Сы-нок.
- И правильно! А знаешь, с-сынок, что это за место? Здесь я родился. Тут село было. Затопили, недоумки. Чтоб, значить, танкеры по нашему озеро могли ходить. Мы сети теперь ставим над огородами. Родина, с-сынок – это…
- Вот, что,  - раздался громовой голос председателя, - предлагаю выпить. За мою учебу. Выиграл я какой-то хостинг, или консалдинг, что ли… в столицу, в общем поеду, дык! Есть, есть там, наверху, люди, которые думают про р-р-руского ры-ба-ка! Ну, вздрогнули – и по бортам!
Рыбаки, выпив, встали и ушли. Остался я один. Меня обуял порыв: догнать их и сказать председателю: «Я жулик, босс – прощелыга, тебя, дядя, вокруг пальца обвели!» Но мне захотелось спать. Я отошел в угол комнаты, и провалился во что-то мягкое…
Открыв глаза, я увидел малознакомое лицо. Голова раскалывалась. Я таки напрягся и вспомнил это лицо: старый рыбак, для которого я «с-сынок»… Он участливо протянул стакан: «Нат-то, хватани для бодрости. И пойдем красоту смотреть, дык…»
В лодке меня обдало благотворной прохладой и мозг обволокло новой волной алкоголя. Вокруг действительно сияла благодать! Солнце едва выглядывало из-за горизонта, и облака, кажущиеся невероятно громадными, как Вселенная, волшебно светились. Дед аккуратно касался веслами ровной как зеркало бирюзовой воды, рассказывал:
- …Снетка не стало. Ах, если б ты попал на снетковую путину! А снеток – кормовая база для крупной рыбы, того же судака. Мы вот, что с мужиками думаем. Это все танкеры. Они по Волго-Балту идут – и в озере вымываются. От нефти снеток и дохнет…
Я оглянулся. На глади озера везде торчали лодки – такие же, на которой мы плыли с дедом. Надо же, какие они, рыбаки Пустого озера! Пили-пили, а, как работа приспела – по лодкам и за сети! Мне уж совсем стыдно стало. Святые люди, а я… почувствовал я, что у меня слезы потекли, и я запричитал:
- Дедушка, дедуля… прости меня, грешного. Не виноватый я, охмурил меня он, гавнюк… Я и сам га… га…
Я залился в рыданиях. И знаете… Дед смотрел на меня участливо, как… перевозчик Харон, переправляющий через Стикс. Или как библейский пророк Экклезиаст, давно знающий, что все в этом мире уже было. Он ласково взял мою дурную голову, положил к себе на колени, и поглаживая мой «ершик» шершавой рукой, усмиряюще вещал:
- Эх, паря. Все вижу, дык, все понимаю. Надо пройти свой путь самому и самому совершить свои ошибки. Их еще много, много будет. Пока ты ошибаешься, ты живешь. Лучше жизнь, чем хер знает что…
…Босс, пока мы ехали в «восьмерке» райадминистрации, молчал. Изредка на меня зло поглядывал. Ведь я должен был к вечеру вернуться, а привезли меня в Пустозерск следующим днем. Насчет того, что, возможно, я по пьяной лавочке проговорился, Владимир Викторович был спокоен: «Пока мы держимся на моем авторитете, вы, друг мой Жека, можете нести что Господь велит. Главное – я освобожден от журналистских треб и не отвлечен от дел…»  Мне было выдано 18720 рублей, моя доля. У меня, если честно, в тот момент даже и мысли не мелькнуло о том, что я обобрал рыбаков… Такой вот я негодяй. Мы подкатили к переправе через Шексну. Паром стоял на том берегу. На этом кроме нас торчала только одна фигура, мне показавшаяся знакомой. Пригляделся – блин, та самая чухонка. В руке дорожная сумка. Она поглядела мне в глаза и как-то уверенно произнесла:
- А, никуда нам не деться. Тебя как звать-то?
Я сказал. Она, усмехнувшись, продолжила:
- Вот, что, Евгений. Мне некуда идти. Если я здесь останусь, меня уничтожат. Ты с кем?..
…В Вологде временно кантовались в гостинице администрации, за деньги. Планов у Владимира Викторовича на Вологду не было, надо было сменить регион. Люську (так девушка представилась) босс принял благосклонно. То ли ему стало ее жалко, то ли были у него на нее виды. Босс надолго пропадал, а Люська в подробностях передала свою историю. Она запутанна, не слишком правдоподобна, но трогательна. Пять баллов за Людмиле за артистизм! Ну, и троечка с минусом – за искренность…
…Босс договаривался не с Люськой, а со мной. Если я и хочу помочь «бедной Лизе» (простите, Людмиле), мои двенадцать процентов я буду делить с ней. Я согласился на схему «шесть на шесть». Решили: она будет в нашей команде типа  фотокорреспондентом. И на мои деньги я купил Люське фотоаппарат. Что ж, расти и ширься, великая авантюра!


 
Больвычегодск


Двигались мы не в Котлас, а в городок Больвычегодск, заштатное поселение районного подчинения. Там должен был состояться праздник. А какое мероприятие без журналистского освещения? Люську я более-менее научил держать фотокамеру в руках. Фоткать не обязательно, достаточно лишь смотреть в нужную дырочку. Да и сам успокоился: оказалось, корреспонденту не обязательно что-то писать, писать… достаточно изредка доставать блокнот и ставить в нем какие-нибудь закорючки. А главное умение: слушать. Пускай человек тебя грузит черт знает чем! Ты поддакивай, заглядывай иногда в глаза и чиркай изредка в блокноте. Вот и все искусство. А ведь в девятом классе хотел стать журналистом, испугался только, что слишком много надо знать - пошел о линии информационных технологий.
Теперь мы – бригада центрального журнала «Праздник» во главе с главным редактором Вольдемаром Валентиновичем Погорельским. Больвычегодск оказался крошечным городишком, до которого, надо было переправляться на пароме. Доминанта селения - громадный собор. Все остальное – ряды бараков.
Пока наш «Вольдемар» окучивал скромную тетеньку, которая являлась аж министром культуры Архангельской области, мы с Люськой пошли знакомиться с достопримечательностями. Мне все еще было не слишком уютно с Люськой, ибо сверлила мысль: «Убийца или просто авантюрная дура, напридумывавшая всякой хрени?..» Отвлек от нравственных мучений абориген, который при виде нас пьяно воскликнул: «Гамарджоба, гутен таг, Алла верды!»
Бич представился Колей Джугашвили и принялся навязчиво рассказывать об истории городка, о нынешнем его дне. Рассказ был кратким, но емким. Был бы настоящим журналюгой, у Коли бы учился облекать информацию в емкую форму:
- …Город ссыльных и муд…в. Тут знаешь, кто сиживал? Сам товарищ Сталин! Дважды был, один раз бежал, в бабу переодевшись. А чего бежать? У нас  курорт! Вода целебная, целое озеро минералки. Но купаться в озере нельзя. Потому что озеро – без-дон-но-е. Веришь ли, что там нет дна? Измеряли – так и не достали! Да-а-а… Сталину тут хорошо было, у вдовушки жил. Она он него сынишку родила. Праздник-то на стадионе имени Сталина будет. Только, не в честь генералиссимуса (ах, если б его воскресить, он бы навел в стране шухера, всех бы этих, б... , олигархов в Гулаг!), а в честь Козьмы Пруткова. Был такой писатель, у нас родился. Читал? Ох, ядрено писал! И все про муд…в, про муд…в… Простите, конечно, дамочка, - (это к Люське), - у меня есть его книжка, хошь дам почитать? Перлы на перлах. Шидевер!
Действительно к празднику город подготовился основательно. На обшарпанные заборы украшали граффити, причем, не «классического» нецензурного содержания, а сплошь цитаты из Пруткова: «Не всякий генерал от природы полный», «Одного яйца два раза не высидишь!», «У всякого портного свой взгляд на искусство», «Не всякая щекотка доставляет удовольствие!», «Не во всякой игре тузы выигрывают!», «Новые сапоги всегда жмут», «В спертом воздухе при всем старании не отдышишься», «Если у тебя есть фонтан – заткни его! Дай отдохнуть и фонтану…». Последняя сентенция красовалось аккурат невдалеке от настоящего фонтана. Он не был зоткнут, а значит, видимо, не устал.
Вышли к реке. В ней купались люди. Зрелище чудное: на водной поверхности плавает желтоватая пена, будто мыло развели в неимоверном количестве. А народ разных возрастов превесело в этой фигне плескался. Коля пояснил: «Выброс целлюлозы. Там, выше, цэбэка, они эту х…ню и выпускают. Олигархи, мать их растакую-то, чего хотят, то и воротят… Эх, поднять бы товарища Сталина, он бы их...» Я выразил заинтересованность. Разумно рассудил, что нехорошо губить природу-матушку и вообще экологов на них, олигархов грёбаных, нет. Между прочим, разузнал, что цэбэка – это целлюлозо-бумажный комбинат, что в городе Бумажск. В завершение экскурсии Коля предложил выпить. За товарища Сталина и за нашу победу. Не уточнил, правда, за победу над олигархами или над природой. Спонсорами выпивки должны были стать мы. Люська – что было очень неожиданно для меня – Колю грубо отшила. Сказала нашему Вергилию тихим и уверенным голоском: «Греби отсюда, дохляк…» Ну, и с эпитетами.  Коля действительно невероятно худ, и лицо у него фиолетовое. Уходя, Вергилий проворчал: «У, с-суки столичные… выйдет, выйдет вам это боком!» Я в тот момент подумал: «И все же она убийца…»
…Афера Владимира Викторовича должна была получиться изящной. Поскольку в Больвычегодск съехались артисты и с Архангельской, и с Кировской областей, и с республики Коми, босс спланировал провести в Германии «Фестиваль искусств народов Севера». В зале торжеств детского санатория он выступал как всегда пламенно, как и подобает революционеру:
- …Вы сохранили замечательное наследие человечества, которое нуждается в передаче и популяризации! Здесь, на Севере до сих пор бытуют уникальные явления мировой культуры – такие как «Калевала», былины про Илью Муромца, северные сказки. А сколько традиционных промыслов, песенных традиций вы несете! Уникальная деревянная архитектура, наряды, росписи. А таланты! Какие таланты не устает родить ваша суровая, но прекрасная земля!..
В общем, не речь, а тост. Товарищ Сталин в гробу, наверное,  перевернулся. От зависти. Артисты сидели за столами, рюмки и бокалы действительно были наполнены. Даже Люська взирала на босса восхищенно. А одна плотная тетка, сидящая рядом со мной, громко прокомментировала: «Правильно говоришь, москвич! Вперед, Россия, вперед, Север!..» «У, з-з-злыдень!» - мелькнуло в моей разгоряченной водкой голове. Ч-черт, а ведь я ревную! Я вдруг вспомнил свою Юльку, контору, Питер… Тут же осознал: меня совершенно не тянет домой, я всецело поглощен чудной игрой! Кто-то меня там, в другом мире, меня предал, изменил, возможно, покаялся… Ну и что? Я удалил зараженные файлы из мозга, прочистил чакры, перезагрузился… Я обираю людей? А тут я соглашусь с Владимиром Викторовичем: мир по любому делится на хищников и жертв. А, значит, по любому надо делать свой личный выбор.
…Босс так грамотно «окучил» архангельскую министершу, что руководила сбором денег она самолично. Позже Владимир Викторович обронит: «Женщина незамужняя, свободная, с комплексами, с нерастраченной нежностью…» Согласно легенде поездку на фестиваль спонсировал серьезный московский банк «Империал», а потому участникам грозила значительная скидка. У банкиров ведь социально ответственный бизнес - не звери какие-то! Записывались на фестиваль целыми коллективами и творческими мастерскими. «Оптовикам» делалась скидка. Солистам таковая не полагалась. Впрочем, мы с Люськой были вдалеке от процесса, ибо уже пребывали в самом городе, на празднике. Люська фоткала, я списывал в блокнот цитаты со стен. Самый удачный афоризм Пруткова на тот момент был одновременно и самым коротким: «Бди!» Пока еще в Больвычегодске не бдели.
Город гудел на всю катушку. Везде, где мы не совались, валялись пьяные мужики (впрочем, и дамы тоже, если их, конечно, можно назвать таковыми). Те, кто был еще в силах, болтались в целлюлозе. Там же плавали и бутылки. Только в озеро Бездонное никто не лез. Зато в кустах за водоемом некто отвратительно вопил. Эх, Сталина на них нет! Но в общем обстановочка была веселой и радушной. Ближе к вечеру в городском саду играл живой духовой оркестр и я Люську пригласил на вальс. Она не отказалась. Туда же подъехал босс: «Коллеги, нам пора на переправу, скоро последний паром!» Он заметно нервничал, и с ним были наши вещи.
Паром стоял на нашем берегу, катерок, должный его толкать, яростно чихал. Но дорогу нам преградил толстый детина в бейсболке, на которой было написано «Зри в корень» и с бейджиком на груди «ОРГАНИЗАТОР». Мужик как-то нехорошо смотрел на нас, а за спиной у него суетливо маячил тот самый Коля Джугашвили, который еще днем нас водил по городу. Детина вел себя минимум как прокурор:
- Товарищи корреспонденты, а позвольте все же ваши документы!
Владимир Викторович уверенно и несколько надменно показал.
- Липа, - произнес толстый,  - мы позвонили в Москву. Журнал «Праздник» уже пять лет не издается.
- Но Лариса Дмитриевна…
- Плевать на министра. Она уехала. А власть здесь – это я. И вот товарищ этот, - толстяк показал на Колю, - утверждает, этот вот, - теперь он показал на меня, - вынюхивал насчет цэбэка…
В этот момент паром начал отходить от берега. Босс сквозь зубы процедил: «Не хочешь опять в обезьянник – сшибай его с ног – и бежим!» Мне и правдв что-то не хотелось в ментовку. Я отчаянно воткнул ногу в живот детины. Не знаю, откуда у меня взялась такая отвага… Босс выхватил из своего кожаного портфеля баллончик и пшикнул толстому в лицо. Мы прыгнули на паром, когда он уже отчалил. Старый паромщик, высунувшись из кабины, меланхолично спросил: «Так плыть, что ли?..» Босс протянул паромщику крупную купюру и нервически произнес: «И-пос-ко-рей…» Катер, рассекая целлюлозу, бежал весело, будто почуяв настоящий ход впервые после десятка лет своей невольной каторги. Пассажиров кроме нас было еще двое мужиков. Они усиленно сделали вид, что ничего не произошло. Уже когда мы были на середине реки, толстяк наконец вскочил на ноги и отчаянно заголосил. Вокруг него шавкой суетился Джугашвили. Когда причаливали к левому берегу, там, на больвычегодской стороне, орали и жестикулировали уже человек пятнадцать. По частью, логины, которыми нас награждали горе-артисты, до нас не доносились. На нашей стороне, у переправы стояла белая «Волга», почему-то с московскими номерами. Ее водитель, седовласый усатый мужик с пивным животиком, с любопытством наблюдал за происходящим, а, когда мы поравнялись с машиной, обратился к нам: «И поделом вы им! Достали эти воротилы из Бумажска. Считают, если они цари, все им подвластны. Америкосы поганые. Феодалы хреновы. Так, куда везти-то? Торопитесь – они уж наверняка позвонили куда надо, упыри, через пять минут сюда ребята покруче явятся…»





Ухо востро


Наверное, у Владимира Викторовича есть особое чутье на людей. Можно было ожидать, что в «Волге» нас везет провокатор, мы в ловушке. Но босс как-то расположился к водиле. Правда, лапши все же навесил: рассказал, что мы специальная группа журналистов, совершающая тур по стране с целью уличения недобросовестных капиталистов в нарушениях прав трудового человека и порче природы. Не знаю уж, поверил ли водила, но за умеренную плату согласился отвезти нас в другой регион.
Ехали хитро: миновав проселками Котлас, пересекли Северную Двину по мосту, после чего заехали в Великий Устюг. Владимир Викторович про этот город сказал: «Здесь москвичи заправляют, ребята грамотные… значит, нам здесь ничего не словить…» Потом снова паром через Двину, проселки, лесные дороги… к утру мы въехали в республику Коми. Люська дремала на моем плече, водила рассказывал о своей жизни.
Зовут его Алексей Иванович, а на Больвычегодскую переправу он приехал «бомбить» специально к празднику. Алексей Иванович имеет московскую прописку, а в эту дремучую Тьмутаракань переехал после того как развелся с женой. Как настоящий русский офицер (он полжизни прослужил, между прочим, в космических войсках) Алексей Иванович оставил квартиру жене и детям, а сам вернулся на родину предков, в деревеньку под Котласом. На жизнь зарабатывает частным извозом. Годик покантовался здесь – скучно стало. Вся жизнь в регионе крутится вокруг цэбэка, и хорошо живет тот, кто близок к руководству. Проезжали мы, кстати, поселочек Вычегодский, сплошь застроенный особняками не хуже чем у нас в Комарове. Там и проживает начальство… рядом с производством умные не живут. А реальные хозяева вообще - американцы. По духу и месту проживания. На нашу русскую природу.
Ночевали в городке Микунь, в хорошей гостинице. Это уже республика Коми. Нам с Люськой была выдана наша доля, 64 тысячи рублей. На почту пошли втроем. Люська, оставив себе чуть-чуть, отослала деньги матери. Я пытался ее уговорить, чтобы она переслала маме и мою долю, но она (гордая!..) не приняла мою благотворительную подачку. Босс остался рыться в Интернете. Мы вернулись в гостиницу, и там захотел со мной уединиться Алексей Иванович. Усмехнувшись в свои густые усы, он ернически вопросил:
- Ну, хорошо. Тот-то, босс, он прожженный. Люська явно плывет по течению и ей наплевать. А тебя, пацан, я что-то не понимаю.
Я не знал, что ответить. Батя (всем почему-то сразу захотелось обращаться к нему именно «батя») положил мне на плечо руку и продолжил:
- Вот что, Жека. Ты Владимиру не говори, о чем я тебе скажу. Я много на службе видал всяких… Подчиненные опять же были. Владимир, то есть, босс – он и вправду не для денег все это… Ему нравится быть в центре, чтобы его слушали, внимали. Вас с Люськой он использует. Когда вы станете ему не нужны, он вас сдаст. Или они с Люськой тебя сдадут… что вероятнее. Ты вот, что. Держи ухо востро. Усек?
Я покивал. Признаюсь: сам я рос во вполне благополучной семье. Мои родичи до сих пор работают, они всегда при деле. Не помню я, чтобы мой отец вот так со мной уединялся и пытался со мной поговорить по душам. Я искренне рассказал бате о том, при каких обстоятельствах встретился с боссом. О Люське промолчал – путь сама, если хочет, наболтает бате что ей заблагорассудится. Напоследок батя задумчиво проворчал:
- Ты по молодости и представить себе не можешь, какая она короткая, эта жизнь. Растрачиваешь ты жизнь на черт знает что. И я с вами… Мы жили хорошо. У нас был эсэсэсэр. Идея, понятия, цели. А у вас – что? Урвать и свалить. Мерзко…
Пунктом, в котором мы должны были устроить очередной гешефт, обречен был стать город Верхнемезенск, в глубине тайги. Мы представляли редакцию журнала «Лесное хозяйство». Разводил Владимир Викторович лесопромышленников. Они не были похожи ни на бритоголовых предпринимателей города Чухвина, ни на пустозерских рыбаков. Мужики активные, деловые, кстати, хорошо одетые. После как всегда пылкого выступления босса они засыпали оратора вопросами, причем в основном делового толка: «А кто нас там, в Финляндии будет встречать?» (босс «организовывал» бизнес-форум в Турку); «Можно ли взять с собой образцы пиломатериала?»; «Брать с собой выпивку-то?»; «А где гарантия, что это не обман?» (босс гарантировал, сам вице-премьер курирует данный вопрос, в Белом Доме озабочены вопросом маломощности российской лесопереработки); «Что там, в Москве, думают о малом бизнесе?»; «Доколе налогами душить будут?»… ну, и так далее. Босс отвечал четко и обстоятельно. После обеда нам с Люськой следовало поехать на одно передовое предприятие. Но на выходе из администрации случился инцидент.
На нас с Люськой упулилась пышная женщина. Она посверлила, посверлила нас глазами и строго вопросила:
- Ага, журнал «Праздник» пожаловал, здрасьте-пожалста… А где ваш этот… редактор главный?
У меня будто печень провалилась в пятки. Я почувствовал, как раскраснелся. Выручила Люська:
- Ой, тетенька, радость-то какая! Туточки наш главный, щас, позовем.
- А чё звать-то? Ведите! – тетка решительно двинулась на нас. – у моего мужа пилорама. Он был на этом собрании, по поводу вашей долбаной Финляндии. А меня, значит, в Германию уже отправили. Где деньги, гавнюки? – решительно завопила она.
Я понял: матрона из тех артистов, которые были на празднике в Больвычегодске. Ну, по-п-пали… А ведь и вправду там были какие-то тетки, которые все тараторили на каком-то незнакомом языке. Босс прокололся?..
Очень вовремя за спиной раздался мягкий голос босса:
- Мадам, приветствую! Есть проблемы? Что ж, пойдемте в администрацию, потолкуем…
Собственно, все «толкование» состояло из обмена числами. Солистка выторговала за свое молчание много, сто тысяч. Вез нас из города Верхнемезенска батя о-о-очень быстро! Мы не останавливались на протяжении полутысячи километров, пока не въехали в соседний регион. Страшно было на границе, возле поста ГАИ. Ведь могла эта скотина стукнуть ментам – тогда нам… Мы проезжали мимо бравого гаишника, стиснув зубы. Когда он махнул жезлом, думали – все. Оказалось, страж просто приветствовал московский номер.

 


Тудыт-растудыт


У босса имелись планы на городок Малмыж в Кировской области, но из-за того, что на празднике в Больвычегодске были люди и из этой чертовой Вятской губернии, не хотелось рисковать: всего мы по ней отмахали больше тысячи верст, продвигаясь строго на Юг.
Видимо, чтобы смазать тяжесть впечатления, Владимир Викторович откровенничал о своих принципах. Они у него, оказывается, есть. Ну, или не принципы, а так… некоторые соображения. Вот, что главное в профессии журналиста? Как это ни банально – вовремя смыться. Но почему босс представляется именно прессой? Здесь все зависит от… географии. В больших городах прессу считают прислугой власти. Об нее ноги вытирают. В глубинке же представитель центральных СМИ – полубог. Важно еще выбирать те регионы, где у власти бывшие советские партийные или хозяйственные работники. Человек из Москвы, из центрального журнала для них - большой человек, подлинная «четвертая власть».
И еще: ревизоры, комиссии, следователи – это теперь не актуально. Ну, не приезжают они внезапно! Слишком развито информационное общество, да и коррупция не сдает позиции. Корреспондент может и нагрянуть. И еще корреспондента боятся, ибо убеждены: «По письму или еще какой наводке прибыл, скотина!» И, когда журналист заявляет: «Я пришел дать вам преференции!», чиновник расплывается, ибо тяжесть спадает с души. Получай, корреспондент, бесплатную гостиницу, харчуйся, пей, гуляй! Девочек хочешь? Получи! Устроить тебе рыбалку-охоту? Да на здоровье! Только одного не делай, корреспондент: не общайся с неугодными. В каждом ведь регионе – даже самом зачуханном – наличествует своя оппозиция. Последние тоже норовят прорваться к властишке, потому-то и стучат во всякие СМИ да прокуратуры. А что они делают, когда таки прорываются к властишке? Правильно: гнобят своих прежних гнобильщиков.
Важна и техника общения с обслуживаемым контингентом. Говорить надо негромко, неторопливо и спокойно. Как хирург делает операцию – лишь бы нерв не задеть. Правильный корреспондент должен напоминать почти святых гениев словесности, какими они предстают в старом добром кино. Этот лирический штамп народу ближе и роднее образа нахала из телепередачи «Русские сенсации». Когда в тебе видят не хама, но интеллигента (в хорошем смысле), думают: «Есть ведь еще люди порядочные в матушке-России!»
…В приемную министра сельского хозяйства одной из поволжских республик босс отворил дверь чуть не ногой:
- Добрый день! Я редактор агропромышленного отдела журнала "Огонек" Юрий Исаевич Кеслер. Мы, - босс сделал широкий жест в нашу с Люськой сторону, - хотели бы написать хороший добрый очерк о земледельческом хозяйстве или животноводческой ферме, которые, несмотря на экономические трудности, живут и добиваются высоких показателей.
Министр несколько секунд смотрел непонимающе. Потом дал отмашку секретарше, недоуменно стоящей в двери, и через три минуты мы уже пили чай с печеньем и конфетами. Разговор шел о трудностях жизни российского крестьянина. О диспаритете цен на сельхозпродукцию. Об отсутствии внимания к деревне со стороны государства. Потом были приглашены несколько серьезных мужиков. Они пошептались о чем-то, после чего министр провозгласил:
- Что ж, Юрий Исаевич. Предлагаем вам посетить хорошее хозяйство…
Слово «хорошее» было произнесено как в свое время Гагарин сказал: «Поехали!». Министр, махнув рукой настоял, чтобы мы ехали на министерском транспорте – наш водитель пусть отдохнет. Неблизкий ведь путь от Москвы… Задан был вопрос: «Не хотите ли отдохнуть с дороги?», на что босс ответствовал: «Сначала самолеты – потом девочки. Мы расположены потрудиться…» Очень скоро микроавтобус уносил нас троих, да еще нескольких мужчин в костюмах в сторону хорошего хозяйства. В салоне царила мрачноватая тишина. Миновали громадный какой-то дворец, достойный султана Брунея. Один из попутчиков, заметив мое любопытство, пояснил: «Конезавод построили ваша… москвичка. Батурина Елена Николавна. Инвестор!..» Слово «инвестор» произнесено было с оттенком отвращения. После небольшой паузы «разговорчивый» скороговоркой спросил: «Слушай… а вы случайно не рейдеры?» Ясно, что вопрос риторический. «Разговорчивый» продолжил: «А то ведь как получается. Приедут, увидят, что дело налажено. А назавтра придут – и отымут…» Я наконец нашелся, что сказать: «Не-е-е… мы не отнимаем. Наше дело – рассказывать одним хорошим людям о других хороших людях. Чес-слово!» «Разговорчивый» сделал вид что поверил. Дальше ехали молча.
Вышли на площади, утопающей в цветах. Нас ввели в двухэтажный дом, украшенный вывеской «ООО ВПЕРЕД», и на верхнем этаже мы угодили за стол. Он был уставлен яствами - такими, которые я в своей питерской конторе на корпоративах не видывал! Здесь были и стерлядь, и балык, и су-ши, и хе, и даже черная икра в яичных белках. Там уже собственной персоной восседал министр сельского хозяйства. Босс восстал: «Но как же, господа! Сначала самолеты… то есть, работа!» Министр ласково ответил: «Юрий Исаевич, пусть молодежь поработает! А мы потолкуем... по-свойски…»
Нас с Люськой отвезли на ферму. Люська, оглядев все вокруг, буркнула: «Век бы всего этого не видела!..» Тем не менее, она с удовольствием фоткала коров, изредка восклицая: «Блин, умеют же!» Потом нас препроводили в светлое помещение, куда ввели испуганную пожилую женщину, безуспешно старающуюся спрятать большие руки. Представили: «Вот, лучшая наша доярка Зоя Мишуткина. Удои – девять тысяч!» М-м-м…да. Мне предстояло взять интервью. Но о чем ее спрашивать, ежели я и коров только по ящику созерцал? Опять помогла Люська:
- У вас ведь простое привязное содержание. Обычная черно-пестрая порода. Откуда такие надои?
Доярка смутилась, пробурчала:
- Так, чё сказать-то? – она покосилась на мужика в белом халате. Мужик успокоил ее:
- Григорьевна, не бойсь, говори все как есть. Товарищи корреспонденты, Зоя Григорьевна у нас нечасто с прессой общается. Ну, отвечай что ль!
- Так, доем… В три утра встала – к своей скотине. Потом на ферму вот…
Снова вступил мужик в белом халате:
- У нас селекционная работа хорошо поставлена. И корма разнообразные. Но главное – наши доярочки, они у нас молодцы. Да, Григорьевна?
- Так, неплохие небось, - доярка бросила злой взгляд на своего начальника, - только платили б побольше. Вон, старший сын скоро с армии придет, жениться захочет. А для этого денег надоть…
- Ну, ладно, Григорьевна. У тебя самой скотины полный двор. Небось уж накопила.
- Не тябе, Пятрович, залазить в мои закрома! Сам-то свои хоромы достроил. А за какие дарма? Вон, харю-то какую отъел! Тудыт его – растудыт, ваш «ВпЕред»… - Удаление в слове «вперед» она делала на первом слоге.
…И снова Люська разрядила обстановку:
- Зоя Григорьевна, а сколько у вас группа-то?
- Шестьдесят…
- И без подменной?
- Откуда взять-то, дочка? Молодые уехали, старые изработались или спились… Уйдем вот на пензию, некому будет со скотиной вазюкаться…
- Ой, Зоя Григорьевна, а у нас…  - Люська осеклась. – А сколько у вас детей-то?
- Трое, дочка. Муж на заработках – у вас в Москве, все на мне!..
Две женщины очень мило поговорили о своем. Мне ничего не оставалось как молчать. Да-а-а… рыбак, как говорится, - рыбака… То есть, крестьянка – крестьянку. Я все же многозначительно спросил у дояркиного начальника: «Уважаемый, у вас есть все же вера в то, что в вашем лучшем хозяйстве жизнь станет еще лучше?» Тот, вытерев руки о халат, усмехнувшись, ответствовал:
- Вера-то есть. Будущего нет…
…Когда мы вернулись в правление, босс распинался по поводу какой-то «Столыпинской» премии, которую скоро в столице, прямо в Минсельхозе будут вручать передовым животноводам и хлеборобам. В роли благотворителя выступает банк «Капитал». За столом вместе с министром восседали руководители передовых хозяйств республики и благочестиво внимали. Чем-то мне эта сцена напомнила «Тайную вечерю» Леонардо.
…Когда мы вернулись в республиканский центр, батя был зверски пьян. Он лежал в гостиничном номере «люкс» посреди пола и что-то невнятно мычал.
- Так, – произнес босс, - я подозревал, что он запойный… У кого-нибудь есть права?
Права есть у меня. Правда, я их купил и совершенно не умею водить. Практики не было. И снова возникла Люська:
- У меня нет, но я водила. Муж научил... Бывший.
Так поехали! Нам не нужно новых приключений на свою… Жека, хватайте его за плечи, я за ноги – и вперед! Нам снова была выдана доля от бизнеса. Бате ничего не дали. Да, он, кажется, и не просил. В следующем городе Люська снова отослала деньги домой. И мои опять не взяла (хотя я вновь предлагал). У меня уже накопилась приличная сумма. Неплохо быть жуликом!

 


Один день Ивана Денисовича


…Люська стала спать с боссом. То чувство, которое я испытал, узнав об этом, ревностью не назовешь. В конце концов, кто она мне? И кто для меня этот прощелыга Владимир Викторович?.. Они вдруг, внезапно возникли, так же и пропадут – однажды… И все же меня разбирала досада. Хиляк, жулик, старый козел, в конце концов.. Чем он их всех берет?
Батя, когда более-менее оклемался после своего запоя, изрек: «Все к лучшему…» Про что он? Так ведь сказано: про все… Мы проводили мероприятие в другой волжской республике, в городке Козлове. Город так себе. Всего достопримечательностей в нем только женская зона, пивной заводик, да еще дача, на которой сто лет назад пытался соединить свои параллельные математик Лобачевский. Но козловцев обуяла мания: развить у себя туризм. Им, может, и не нужна была эта заморочка, они тихо и в общем-то счастливо жили в своем прекрасном захолустье, но президент республики дал отмашку всем городам республики реализовывать рекреационные и культурные потенциалы.
Предпосылки у Козлова к тому были. Городок стоит на Волге, у него есть своя пристань. Несколько, правда, запущенная (говорят, дебаркадер с пристани сперли еще в начале перестройки), но способная принимать большие белые теплоходы. Теплоходы не приставали, лишь два раза в день к пристани причаливал катерок, развозивший старушек по прибрежным деревням. А Козловским начальникам кровь из носу было, чтобы приставали. Этой страстью Владимир Викторович и вдохновился.
На сей раз мы представляли журнал «Туризм в России». Босс решил провести семинар «Туристическое будущее Козлова». Добросердечная власть нам предоставила лучшее в городе здание, Дворец Культуры. Съехался на мероприятие весь цвет района, можно сказать, Козловский бомонд. В центре города даже афиша висела (местные художники постарались):
«В районном Дворце культуры состоится встреча с московским гостем Иваном Денисовичем Колюжным. Будет разговор о будущем города и района. Явка обязательна»
«Иван Денисович» - это, значит, босс. У входа во дворец из иномарок я увидел разве что «Запорожца». Да-а-а… непонтовый здесь народ. Много с таких не надоишь (Боже, я уже стал рассуждать как полный, окончательный хищник!..). Босс как всегда продемонстрировал отменное знание региона. Вот что значит – грамотно готовиться к командировке. Внемлющим козловцам (или козловчанам – не знаю уж, как их…) он вещал про ихние «прерогативы». В потенциал босс зачислил не только дачу с параллельными прямыми и пивзавод, но так же женскую зону (туда ведь экскурсии можно устраивать!.. придумать еще легенду, что якобы там боярыня Морозова томилась, или Властилина…), плантации хмеля (район славен хмелеводством) и… разбойничье прошлое. Согласно легенде, городок основали разбойники, устраивавшие грабежи на Волге. Неплохо устроить театрализацию – подплывать на ушкуях к белым теплоходам и грабить туристов. Понарошку, конечно… а, может, и не совсем понарошку.
Естественно, организован был сбор денег на семинар по туризму с обменом опытом. По счастью для козловцев (или козловчан) он должен был состояться не в Баден-Бадене или на Канарах, а в городе Мышкине Ярославской губернии, в который сейчас наблюдается подлинное паломничество туристов. Интересно, подумал я, а чем босс купил бы мышкинцев?..
Потом был концерт художественной самодеятельности. Песни пел громкие, заунывные волжские – аж уши закладывало. Наверное, здесь живут потомки бурлаков. Следом нам показали потенциал: дачу, пивзавод и зону. Лето близилось к закату, стояла мрачная погода (черные облака касались волжских утесов) и, возможно, поэтому все вокруг выглядело особенно убогим. Даже Люська, которой, кажется, все было по барабану, скуксилась. В зону она отказалась идти категорически. Зря – там было интересно! Охранницы с дубинками, зечки в телогрейках, почему-то ходящие парами. Одна из них пристала к боссу: «Мужчинка, у вас сигаретки не будет?..» Босс раздал всю пачку и шибко злился. А ведь, прикинул я, туризм был бы – чистая жесть! Только туристам надо сигаретами запасаться…
Босса вернули в город, а нас с Люськой повезли в хмелеводческое хозяйство, знакомить с героиней-хмеловодкой. По неизвестной причине бабушка нас послала на все веселые буквы. То ли не в настроении была, то ли почуяла, что что-то не так… В деревне к нам привязался пожилой мужик, руки которого украшали татуировки. Все кричал: «Эй, корреспонденты, вы попали к черному столбу!» Все остальное, извергаемое из его поганых уст, представляло собой отборный мат. Ушкуйник – чего с него возьмешь.  Однако корреспондентом быть хорошо – ибо сопровождающие нас все же оберегали от нежелательных контактов с пока еще неважно воспитанными аборигенами.
Позже нам пояснили, что еще в относительное недавнее время на Волге имелись селения, посередине которых стояли столбы, которые назывались “черными”. Означало это, что промысел местных жителей - грабеж мирных путешественников, плывущих по Волге, либо едущих трактом. Блин, подумал я, и эти грабят… Жесть, кругом одна жесть… Такие люди, считай, потомки профессиональных бандюг, - и так легко ведутся!
Вот, почему народ в России такой доверчивый? Им хоть Мавроди, хоть ваучеры, хоть паевые инвестиционные фонды… Все принимает в себя российский народ, все радостно приветствует и одобряет! Я, кажется, догадываюсь, почему. Достаточно обвести вокруг пальца одного человека, старшего (министра там, губернатора, главу района, председателя колхоза, бригадира…), а он уже ведет за собой торжествующую толпу дебилов. Владимир Викторович частенько козыряет именами первых людей государства, с которыми он якобы на короткой ноге (а может, и вправду на короткой?!), и пипл тает в сладостной неге… Хавает, бедолага.
Есть еще один момент. Босс предлагает клиентам льготные условия, намекает на ВЫГОДУ. И на халяву тоже. А это уж действует как валерьянка на кота. Развратила, развратила халява русского человека…
Что-то понимает, каким-то нутром чувствует только пьянь. Странный феномен… Может, им просто терять нечего, они не напряжены, а потому внутренне свободны?
Мне мучительно захотелось домой. Я и Юльку готов был простить, тем белее что стыдно мне стало перед своими стариками. Ну, разве они не волнуются (хотя я несколько раз им звонил, сообщал, что пребываю в командировке, все у меня о'кей)? Устал, наелся, сыт по горло пространством и временем…

…О дальнейшем нашем творческом пути расскажу скупо, не утруждая вас утомительными деталями. Да, к тому же последние наши гешефты мелькали как кадры наскучившего сериала. Глаз и ухо притерлись…
Босс, когда были проездом в Казани батю закодировал, и больше при нас он не запивал. Кодирование обошлось нам в ноль рублей – Владимир Викторович пообещал  татарскому доктору какие-то преференции в столице нашей родины. Если что, я подразумеваю Москву. Так что зря говорят: татарин родился – еврей заплакал.
Следующий город, в котором мы работали – Слеза. Крохотный городишко на Каме с прискорбным названием оказался селением… олигархов. Здесь нефтяники живут, практически – Дубай пермского края. Даже гостиница слезинская называется «Нефтяник», и на весьма комфортна. Может, предки загодя знали, когда название городу придумывали, что здесь нефть найдут и будут плакать... от внезапно свалившегося, блин, счастья? А потом, когда черное золото из недр планеты Земля высосут, будут рыдать… С олигархами было трудно, конечно: «пальцы веером расставляют». А то как же: при их деньгах они сколько угодно себе корреспондентов накупят. И журналов с газетами в придачу. Босс их все же вокруг пальца обвел: он собрал деньги… на земельные участки в Подмосковье. Для строительства коттеджей. Конечно, средства брались только на «предварительные согласования», так сказать, чтобы «подмазать, где надо». Не все нефтяники повелись, далеко не все. Тем не менее, моя доля составила 11755 евро. Нас с Люськой даже не возили никуда, мы до полуночи в шикарном кабаке, не хуже чем на Невском, просидели. Разговаривали мало, она чувствовала, что я стал злым.
В следующем городе, Лобле, нам, правда, пришлось туговато. Случилось вот, что. На трассе, когда мы еще и не подъехали к этому уральскому городку, нашу «Волжанку» оттеснила на обочину черная «БМВ». Конкретные пацаны выковыряли нас из нашего авто, и минуты две Владимир Викторович вел в сторонке переговоры с бычарами, до странности похожими на предпринимателей города Чухвин. Это была местная братва. Они не слишком понимали, кто мы, но требовали процент. Все равно, с чего… если москвичи – значит, бизнес прикатили делать! Других вариантов здесь не случается. Босс назвал два каких-то имени, один из братанов позвонил куда-то… и быки отвалили. Видимо, босс все же знает правильных людей. Кто владеет информацией и знаком с правильными людьми – тот владеет миром!
Братва, оказалось, крышует одно из предприятий Лобли, завод, на котором из опилок гонят технический спирт. Однако предприятия по добыче древесины контролирует кто-то другой. На лесорубах босс отыгрался за наш прокол в Верхнемезенске. Там, на Урале, своя специфика: население состоит из внуков и правнуков присланных, засланных и пригнанных на каторгу людей. Не только русских, но и всяких. Мэр этой самой Лобли вообще немец по фамилии Лемке. Он все распинался про то, что все его родственники и друзья в Германии, а он здесь. Потому что здесь охота и рыбалка, хариусы и медведи. Да! Но зато там и порядок! Владимиру Викторовичу в Германии, пришлось бы га-а-араздо сложней! Или ему все равно, где?..
Потом нас ждал город Заднеуральск. Там босс вообще оборзел! Мы прибыли окормлять… тюрьму - некогда знаменитый Заднеуральский централ, в котором, говорят, сиживали и при царе, и при коммунистах. И сейчас сидят, при путинистах и нашистах. Говорят, уважаемые люди сидят, не нам чета. Босс собрал деньги с тюремщиков на Семинар по обмену опытом в Казахстане… Еще и на рудник заезжали, где горный хрусталь добывают. С горнорабочими не заладилось: пока переезжали с Северного Урала на Южный, рудник обанкротился. Олигарх, который прикупил предприятие, денежные средства увел, а рабочих оставил без зарплаты. И нам поскорее пришлось уезжать оттуда: не любит босс работать там, где социальная напряженность…
В городе Чапаеве босс провернул авантюру с «международным симпозиумом» мелиораторов. В городе Кундрюпинске организовывал конгресс казачества. Там, к Кундрюпинске, было забавно: среди казачества царит раскол, причем объединены славные «рыцари степей» аж в три организации, главари (простите, атаманы…) которых враждовали похлеще семейств Монтекки и Капулетти. «Над разделенными легко властвовать…», - изрек босс. И на вражде он построил все дело: казаки соревновались, кто больше денег принесет!
Кундрюпинск, кстати, странный город. Она украшен билбордами и баннерами с прямо-таки националистическими лозунгами типа: «Россия – страна русских»; «Кто не казак – тот мужик»; «Казак, спаси Россию!» Патриотично. В городе три рынка, один из которых называется «Казачьим». Его казаки крышуют. Так вот, по непонятной закономерности именно на «Казачьем» рынке почти все торговцы – кавказцы да цыгане.
В городе Якшанске босс «продвигал» развитие местной отрасли – табачной. Там градообразующее предприятие – табачная фабрика. И Владимир Викторович собрал группу, которая должна была ехать для обмена опытом… на Кубу.
В следующем бороде, Блинске, от нас отвалил батя. Дело вот, в чем. Этот самый Блинск находится в «чернобыльской зоне», то бишь, радиоактивно нечист. Так вот, босс организовал в Блинске сбор денег для конгресса «чернобыльцев». Алексей Иванович, узнав суть, заявил боссу:
- Это ниже пояса. Все можно простить, но не подлость… Как русский офицер, не потерплю!
Он уехал. Сказал, в Москву, семью навестить. А куда на самом деле унесся батя – одному ему ведомо…




Чудные дела


В городке Лебеже пропала Люська. Здесь босс намеревался провести льноводов, зазвав их на конференцию по обмену опытом – в Голландию. Но утром, проснувшись в своем номере, я обнаружил, что в моем рюкзаке нет денег. В дверь уже стучался босс. Оказалось, и его кожаный портфель тоже заметно опустел (правда, он не сказал, что за убыток…).
Ринулись в Люськин номер. Ни Люськи, ни ее вещей. На тумбочке лежали фотоаппарат, который я Люське еще в Вологде купил, под ним деньги (ровно полвина из тех, что пропали из моего рюкзака); журналистская «корочка», что ей босс сварганил. И еще две записки:
«Босу. Прости. Но ты г…н»
«Жеке. Взраслей, Жека!»
Да… Люська в школе, похоже, училась неважнецки. Я впервые услышал, как босс выражается матом…
Хотел рвануть домой и я. Меня уже до боли тянуло на невские берега. Босс попросил провернуть последнее дельце; тем более что город, который должен был пасть очередной жертвой, лежал на пути к Питеру.

…Уже стоит глубокая осень. Мы вышли с поезда на станции Чудово затемно и двинулись в сторону гостиницы. Назавтра Владимир Викторович собирался идти в районную администрацию. В планах организация конференции керамистов в Италии: под городом есть фарфоровая фабрика, очень старая и знаменитая. Но это завтра – сегодня можно отдохнуть, подумать, помечтать. Через два квартала дорогу нам преградили несколько человек. Во мраке невозможно было разобрать (уличного освещения в Чудове нет), кто они, зато голоса их звучали очень даже убедительно:
- Эй, залетные. Сюда иди!
- Наглые… ходят и ничего не боятся…
- Ща будет небо в звездах!..
Босс пытался что-то возразить, но резкий удар сбил его с ног. Что-то увесистое воткнулось мне в пах, я скорчился от боли. Нас схватили – и поволокли в неизвестность…
…Наконец свет. С моего лица содрали вонючую тряпку, я увидел вокруг себя множество… цыган. Опять братва… Подташнивает, стараюсь сдерживать приступы. Рядом обреченно, направив взор в пол, стоял на коленях Владимир Викторович. Один из похитителей, взяв босса за подбородок, противно замычал:
- …Слышал уже, что редактор. А у нас тут свой порядок. Это наш город и никто без нашего разрешения по нему не ходит, понял, мразь?.. Это все бабло, что у тебя есть?
Мой рюкзак уже вывернули. Взяли все, включая, конечно, и деньги. Чего они хотят от нас еще? Я неожиданно для себя заскулил:
- Дяденьки, ну, отпустите нас! Мы больше не бу-у-у-удем…
- А ты, гавнюк, молчи, - оборвал тот, кто пытал босса, - оборзел, с…а, урод! Лове нан-нэ...
Удар в ухо, потом в солнечное сплетение, в бок… резкая боль, снова темнота… Когда я открыл глаза, надо мной сидел, потирая лицо, босс. ИХ уже нет. Мы находимся, кажется, в здании вокзала. Владимир Викторович сунул мне что-то в руку:
- Берите… коллега. Паспорта они нам все же отдали. И по сто рублей выдали - на электричку. Добрые. Через десять минут последняя ни Питер, пошли садиться…
...Редкие пассажиры в вагоне косились на нас, как на мерзких бомжей… Босс, все же излучая уверенность, изрек:
- Не рассчитал я. Днем Чудово – обычный засраный городишко, с наступлением темноты он попадает во власть цыган. Они здесь целый поселок построили, разбоем и живут… Да-а-а… не рассчитал… Ничего, ничего, Жека, у меня есть план. Мы отобьем, отобьем…
Босс вышел на платформу покурить. Курил он обычно очень быстро, затяжек пять – и все. Сижу, а он все не приходит и не приходит… Я стал всматриваться сквозь стекло в темноту и увидел картину: щупленький профиль босса окружили три фигуры. Кажется, менты!.. В этот момент нудный голос стал объявлять об отправлении электрички. Скажу честно, моя мысль была проста как сама правда: «Вот бы двери закрылись – и весь этот кошмар останется там, на станции Чудово!» Но все тянулось как в замедленном кино: босс разводил руками, пытался что-то объяснить, трое, обступив, внушали боссу свою правду… Вагон загремел, а босс все на перроне. И вот благословенный скрип двери – хлопок! Поезд медленно-медленно тронулся. Владимир Викторович оглянулся в мою сторону – и, кажется, во тьме я увидел его просящие глазки. Интересно, такие ли у меня были, когда меня выводили из отделения в Чухвине? Все! Электричка ускоряется, ускоряется.... Я прикрыл глаза и стал ждать: вдруг опять раздастся набивший оскомину вкрадчивый голос: «Ну, что… коллега?..» Но меня никто не окликал.


Здесь не обойтись без послесловия. Повесть "Дао плута" была сочинена в 2009 году, поэтому  ней так много анахронизмов. Тогда я работал корреспондентом федеральной газеты и таскался по командировкам. Однажды я приехал в городок Устюжна, что на Вологодчине. Чиновники почему-то чурались меня как черти ладана. Некоторые ссылались на жуткую занятость, иные трусливо бежали, и только глава района (после того, как секретарша тщательно изучила мою корочку) любезно принял. От секретарши, я впервые и услышал о недавнем конфузе устюжан. Позже этой историей мне проели плешь.
Дело в том, что ровно за месяц до моего приезда в сей прелестный город здесь побывал некто, представившийся маститым корреспондентом. Интересовался разными вопросами, в том числе жизнью сельских производителей района, но в итоге так никуда не поехал, хотя транспорт ему предлагали. Он обещал лучшего руководителя хозяйства района “выдвинуть на Столыпинскую премию” и вообще намекал на тесные связи с власть имущими. Жил в гостинице на халяву, назанимал у чиновников много денег (несколько тысяч - говорил, что попридержался), а, когда свалил, никто почему-то не запомнил имени корреспондента, а так же названия издания, которое он представлял. Сыграло роль то, что жулик преставился личным другом главы района Николая Платонова, в то время как главы в городе не было.
Теперь, видишь, выгодно представляться не ревизором (уж очень много развелось проверяющих организаций), а корреспондентом. Или, в крайнем случае, телевизионной звездой. Гоголь предвидел мнимый триумф представителей масс-медиа вложив в уста Хлестакова слова о корреспонденте: “...пусть он их (чиновников - Г.М.) общелкают хорошенько... если кто попадет на зубок (корреспонденту - Г.М.), - берегись: отца родного не пощадит для словца, и деньгу тоже любит...”
Мне плевать на этого “Хлестакова-2”, но у меня-то проверяли документ чуть не на каждом шагу! Да еще спрашивали, “не я ли тот самый инкогнито”... Немногим погодя чиновники потеплели, так как поселился я в гостинице “Тараканья щель” за деньги, к тому же не только интересовался темами, но и выезжал в район. И не просил взаймы денег. “Тараканья щель” - историческое название гостиницы, зафиксированное даже в прозе Куприна, который здесь живал; теперь она именуется: “Мини-отель”. До революции она официально называлась “Гостиницей Орлова” (а в народе той самой “щелью” - видимо, не без основания) и в ней не самом деле в позапрошлом веке останавливался прототип Хлестакова.
Гостиница в конце прошлого века была брошена, первый этаж у нее сгорел, но честь и хвала современному предпринимателю Хореву, который из развалины сделал “конфетку”. Ни тараканов, ни даже мышей, которые автору в провинциальных гостиницах досаждают изрядно, здесь нет, даже иностранца здесь поселить не грех. Гостям из-за кордона конечно, наши комплексы неполноценности малоинтересны, но нам-то, русским людям, - какое удовольствие жить в той самой “Тараканьей щели”, в которой разыгрывался трагифарс со лжеревизором!
Вся эта история, когда начальство настолько перепугалось, что их наконец выведут на чистую воду, что готово было проходимца носить на руках, - не выдумка, а реальный исторический факт. В архивах сохранился запрос новгородского губернатора Денфера к устюженскому городничему Макшееву от 27 мая 1829 года (привожу документ в сокращении):

“Милостивый государь!
Известясь честно, что приезжающий из Вологды на лошадях и в карете некто в партикулярном платье, с мальтийским знаком, проживает во вверенном Вам городе более пяти дней, о причине столь долгого нахождения, ниже того, к какому классу он принадлежит, никто из жителей и даже и сами Вы не знаете, почему необходимостию считаю иметь от Вас сведения по какому случаю он проживал...
С почтением имею честь быть Ваш покорный слуга Август Денфер”

Сомнение уже было в том, что мальтийский орден упразднен сразу после смерти Павла I. Ответ городского головы до нас не дошел, тем не менее известно еще кое что. В Вологде в то время проживал дворянин Платон Волков, который от скуки жизни бросался в разные чудачества. Например, он мог одеться монашкой о податься на богомолье в женский монастырь. Есть версия, что “ревизора” в Устюжне мог разыграть именно он. Вообще казус замяли: Городничий Иван Александрович Макшеев был участник войны 12 года, к тому же его брат был генерал-губернатором на Урале, в общем, всеобщая огласка могла стать серьезным препятствием на карьерном пути обоих.
Гоголь написал “Ревизора” с подачи Пушкина. Он просил поэта в письме: “Сделайте милость, дайте какой-нибудь сюжет, хоть какой-нибудь смешной или не смешной, но русский чисто анекдот. Рука дрожит написать тем временем комедию...” И Пушкин вспомнил случай, как его однажды в Нижнем приняли за ревизора. По-видимому слухи о происшествии в Устюжне дошли-таки до Петербурга. Кстати, сам император Николай, присутствовавший на премьере “Ревизора”, обронил: “Ну, пьеска! Всем досталось, а мне - больше всех!”
Город и сейчас отдален от крупных городов на значительное расстояние, случайные люди здесь бывают редко, и как когда-то было сказано, “хоть скачи от города три года - ни до какого государства не доедешь”. В общем Устюжна - своеобразный маленький мирок, всячески себя оберегающий. Отсюда и конфузы.
Лет десять назад в Устюжне (с подачи специалистов Областного Дома народного творчества) была попытка придумать какое-нибудь праздничное действо, посвященное “Ревизору”, даже приглашали сатирика Измайлова, чтобы он эту затею продумал. Но все как-то спущено было на тормозах. Начальник районного отдела культуры и туризма Ирина Малышева (отнесшаяся ко мне, кстати, не только благожелательно, но даже приветливо, поэтому, говоря о том, что все чиновники - трусы, я не прав) заметила, что менталитет города не таков, чтобы праздновать “Ревизора”. Народ в Устюжне добрый, но несколько консервативный, присматривающийся ко всему (и всем) новому с подозрительностью. Зато в городе прекрасна прижилась Поздеевская ярмарка, названная в честь устюженского купца и благотворителя Якова Поздеева. Но - ревизор...
В России есть города, ставшие прообразами Васюков и Глупова. Но с Хлестаковым и обитателями безымянного города история слишком непростая. Зарвавшийся мелкий чиновник Иван Хлестаков? Это приемлемо. А проворовавшиеся городничий, попечитель богоугодных заведений, почтмейстер, судья... Ведь народ не дурак, он будет проецировать тех на этих! Да и как вообще как быть с нашей страной в глобальном смысле? Весь мир знает, что уровень коррупции в России - выше, чем в Мозамбике или в Колумбии. И в этой связи писать про сегодняшних чиновников как о честнейших и благороднейших людях? Или оговариваться, что ВВП все искоренил?
Или еще один момент. В пьесе к Хлестакову приходят устюженские купцы (ой, простите - просто городские купцы, так как в пьесе у города названия просто нет) и жалуются на самого городничего! На поборы с его стороны, на хамство. Вот если бы ко мне в номера пришли современные предприниматели и подали жалобу на главу района... Да не самоубийцы они, ведь глава их после поедом съест, а корреспондента к суду, за клевету. Будет похлеще, чем в “Ревизоре”, когда городничий кричал квартальному: “Запиши всех, кто только ходил бить челом на меня, и вот этих больше всего писак, писак, которые закручивали им просьбы!..” И спрашивается: все эти революции, перестройки, гласности, - для чего?
Еще одна правдивая информация. В самом конце прошлого века в России почудил странный авантюрист. Он «наследил» немало, и отражена его деятельность в целом ряде газетных и журнальных публикаций. Привожу некоторые выдержки:

       Следственный комитет при МВД России завершил расследование и направил в суд дело легендарного мошенника-рецидивиста Алексея Чудина (криминальная кличка – «Гнус»). Разъезжая по стране, Чудин, представлявшийся корреспондентом "Огонька", "Сельской жизни" и других изданий, обманул десятки людей.
Мошенник так располагал к себе людей, что никто даже не заглядывал в его документы.
        "Чудину доставляло особое удовольствие измываться над полноценными людьми",— считают следователи. Мошенник с ними не спорит: "Я испытывал высшее наслаждение, опустошая чужие карманы".
       …После очередной отсидки, Чудин отправился в управление сельского хозяйства Владимирской области. Представившись корреспондентом газеты "Сельская жизнь", он сказал, что хочет написать репортаж о каком-нибудь передовом хозяйстве. А к тому же готов на деньги спонсоров отправить лучших колхозников для обмена опытом в Канаду. Когда приехали в столицу, мнимый корреспондент пообещал колхозникам без промедления оформить загранпаспорта и визы и отвел их к зданию МИДа на Смоленской площади. Велел подождать у дверей и исчез.
       Один раз на передовое сельхозпредприятие его направили непосредственно из Министерства сельского хозяйства Республики Марий Эл. Представившись в Минсельхозе журналистом "Огонька", он предложил назвать ему передовиков производства, объяснив, что редакция и банк "Империал" собираются премировать их зарубежными поездками. Привез передовиков и нескольких присоединившихся к ним чиновников в столичную гостиницу "Измайлово" и сбежал с деньгами.
   Как-то оставшись без денег в одном волжском городке, Чудин познакомился с подающей надежды солисткой самодеятельности. Он традиционно назвался корреспондентом "Огонька", терпеливо прослушал ее концерт, а затем предложил певице организовать выступление на Центральном телевидении. За услугу попросил 400 тыс. рублей, да и паспорт у нее забрал, чтобы оформить какие-то документы. Паспорт он потом выбросил из окна скорого поезда, уносившего его на Ставрополье.
       В Ставрополе он умудрился провести даже экстрасенса. Тот три часа рассказывал Чудину о своих биомагнетических и телепатических способностях и жаловался, что местное управление здравоохранения не продлевает ему лицензию на занятие нетрадиционными методами лечения. Чудин пообещал уладить эту проблему и взял у экстрасенса 600 тыс. рублей на взятки чиновникам. Колдун зарабатывал тем, что "заряжал", подобно Чумаку, воду, убеждая клиентов, что она изменила не только вкус, но и химический состав. Чудин взялся пособить экстрасенсу в получении лицензии и потребовал за услуги 500 тысяч рублей. С этими деньгами мошенник без труда скрылся, прихватив с собой его куртку. "Я ушел и экстрасенса более не видел. В беседе со мной он рассказывал, что может связываться с людьми на больших расстояниях и даже влиять на них. Подобного влияния я не ощутил, хотя на мне был предмет, ему принадлежавший". По утверждению сотрудников Следственного комитета при МВД, далеко не все потерпевшие заявили о преступлениях Чудина в милицию. Некоторые высокопоставленные чиновники, по-глупому попавшиеся на удочку мошенника, решили скрыть от правоохранительных органов свой позорный промах.
Ловкий мошенник «нагрел» на 3000 долларов самого скандально известного мэра Ленинск-Кузнецкого Геннадия Коняхина. Таков был аванс за обещанную «спецкором» «Огонька» публикацию материалов о коррупционерах из окружения Амана Тулеева, пытающихся сгубить любимого народом мэра. Получить от Коняхина эти материалы и остальную сумму («Во много раз большую!») Гнус не успел: ленинск-кузнецкий босс угодил за решетку. С одной стороны - чисто журналистская «утка», на которую можно было бы не обращать внимания, но на другой чаше весов - звонок из УВД Кемеровской области, подтверждающий, что «корреспондент» там действительно побывал и гастролировал весьма успешно: исчез с 77 тысячами рублей.
Юрию Романовичу нельзя отказать в обаянии. А речь заводит!
- …Сельским хозяйством с детства интересовался. У меня и первое высшее образование очень близко к этой сфере - лесотехническое. А искусство... Мы же с вами образованные люди... И потом, много ли надо - продемонстрировать, что можешь отличить символизм с реализмом от импрессионизма...
В приемной губернатора комбинатор познакомился с начальником УВД области, который пообещал "журналисту" материал о самоотверженных людях, работающих в правоохранительных органах. "Решение провести традиционный номер в милиции созрело неожиданно, после разговора с начальником УВД. С одной стороны, казалось, что идти с подобной миссией в милицию - поступить подобно камикадзе. Но с другой стороны, здесь не могло не действовать два психологических фактора: вряд ли генерал милиции мог предположить, что мошенник придет совершать преступление в... милицию, второе - это тот факт, что встретились мы в приемной губернатора, и он нисколько не сомневался в том, что перед ним столичный корреспондент". Махинатор, не долго думая, предложил генералу... все ту же поездку в Германию. Но с милиционеров он собрал деньги только на авиабилеты до Москвы. Кстати, по этому эпизоду обвинение мошеннику так и не было предъявлено. Руководство УВД, несмотря на неоднократные запросы Следственного комитета не подтвердило истинность показаний Чудина.
       Неизвестно, как долго продолжались бы эти аферы, если бы не бдительность заместителя начальника управления культуры Липецкой области Татьяны Гореловой. Как-то в ее кабинет заявился взъерошенный низкорослый мужчина. Отрекомендовавшись корреспондентом "Огонька" Юрием Виноградовым, он сказал, что собирается написать очерк о передовом сельском доме культуры. Что-то смутило Горелову в корреспонденте… Однако поднимать шум она сразу не стала. В тот же день Горелова отвезла "столичного гостя" в один из домов культуры, где для него был проведен смотр местной художественной самодеятельности. Корреспондент был в восторге и громко аплодировал.
       После концерта он пригласил всех присутствовавших, включая Горелову, съездить в Германию на конкурс фольклорных коллективов. Поездку якобы спонсировал банк "Империал". На сборы - две недели, формальности (оформление загранпаспортов, визы и прочее) берет на себя журнал, а банк, кстати, обменяет валюту по льготному курсу. Артисты с радостью согласились, и корреспондент тут же предложил всем сдать деньги на проезд до Москвы. Не спешила с ответом только Горелова.
       Когда сформированная группа направились на вокзал, Горелова позвонила в редакцию "Огонька", спросила, работает ли у них Виноградов, и подробно описала его внешность. В редакции, не дожидаясь окончания рассказа, ей заявили, что "этот корреспондент — отъявленный аферист, уже доставивший нам массу неприятностей". Когда Чудина доставили в отделение, он попросил оформить ему явку с повинной. Мошенник с насмешками рассказал о своих похождениях по стране и о доверчивости обывателей, которые "забывают обо всем, как только чувствуют халяву".
…Лешенька Чудин появился на свет во Львове. Он был очень одаренным, но забитым мальчиком. Из-за родовой травмы оба его глаза практически ничего не видели, а голова походила на огромную грушу. Ребята во дворе смеялись над маленьким квазимодо, дразнили очкариком и играть с собой не брали. Наверное, именно тогда в сердце отверженного ребенка родилась странная мечта, повлиявшая на всю его жизнь. Мечта - быть корреспондентом. Три раза в неделю мальчик выпускал школьную стенгазету, подписался на всю октябрятско-пионерскую периодику, а во внутреннем кармане школьной куртки стал хранить портрет своего кумира - Мурзилки. Лет в четырнадцать Леша предпринял попытку сделать свой первый репортаж с урока в соседней школе. Завучу он представился корреспондентом "Пионерской правды" и таким образом попал в класс. Написанный материал не взяли ни в одну из львовских газет.
Однако подросток не расстроился, так как ему больше понравилось не писать, а... представляться журналистом. С тех пор юнкор часто наведывался в городские школы, профтехучилища, техникумы и вместо того, чтобы учиться в своем интернате для слабовидящих детей, черпал знания в общеобразовательных школах. Счастливая "творческая" пора кончилась через несколько недель. Обман открылся, и взрослые грубо разлучили ребенка с его розовой мечтой. Прямо из школы, где он брал интервью у учителя литературы, его увезли в психушку, где юнкор лежал в течение полугода с диагнозом "шизофрения". Однако после завершения курса психотерапии врачи признали у пациента другую очень редкую душевную болезнь, так называемую "психопатию типа патологических лгунов". По утверждению психотерапевтов, она представляет собой даже не болезнь, а особый вид истерии, когда человек врет лишь из любви к вранью. Корыстных целей он не преследует, а фантазирует, подобно гоголевскому Ноздреву, чтобы привлечь к себе внимание. Врачи установили, что в подростковом возрасте Леша Чудин всеми силами жаждал признания сверстников. В его характере преобладали эгоцентризм, склонность к подражанию, выдумкам и фантазиям. На этом фоне произошло развитие поэтических наклонностей и сценического дарования. Однако с возрастом один психологический вектор - "жажда признания" - сменился другим - "жаждой накопления". Тот же самый человек стал использовать свою когда-то безобидную богатую фантазию для добывания денег и обмана людей.
…Из явки с повинной Чудина: "Видимо, все министры страдают одними недугами: потерей бдительности и тщеславием. Когда сам губернатор или министр, обрадованный, что попадет на страницы известного журнала, представляет тебя заму или помощнику, у тех сомнения быть уже не может - министры умные, и они не ошибаются".

Следующая повесть рассказывает об африканце, который проживает в русской деревне много-много лет. Я его хорошо знаю потому что это деревня предков моей жены и она частенько там бывает. Да и я туда прежде заезжал, теперь – завязал. Он уже стал дедушкой, уважаемым человеком. Но я не буду называть его имени, ибо дальше последует фантазия. Скажу только, что и монастырь-дурдом, и даже верблюд существовуют в реальности. Храктер героя моей повести заимствован у прототипа, с которым по молодости лет мы хорошо поддавали. Однако давайте окунемся в художественный вымысел...




















 


повесть третья
Блин Блиныч, тамбовский партизан

 

С вечера в монастырь заехал ОМОН. Суровые мужики, я насчитал двадцать шесть душ. У каждого автомат на плече, двое тащат по гранатомету типа «РПГ».  Если бы закатали рукава по локти – полная картина типа «Эсесовцы зашли в деревню Пупкино в поисках сподвижников партизан». Старухи удрученно цокали языками и крестились. Ядрена вошь – в наших краях со времен Антоновского восстания ни оккупантов, ни карателей не водилось… откуда такие ассоциации?
Выгрузили из «ПАЗика» какие-то ящики, может быть даже, с патронами и гранатами. В двух знакомо звенело, так разливисто бряцает только водка. Заселили оккупантов в бывший настоятельский корпус, прямо в молельную комнату. Психи полдня туда матрасы с подушками натаскивали. Вы, кстати, не заметили, что «ПАЗы» задуманы как идеальные катафалки? Неслучайно там сзади люк.   
Завтра, видно, начнется операция. Омоновцы, по словам нашего участкового, Шурика Богословского, - злые, заряженные на жесткие мероприятия; кой-то из них с неделю назад из командировки вернулись. Зачищать «зеленку» для них занятие привычное. Скоро, как утверждает Шурик, подвалит еще пара дюжин правоохранителей из райцентра. Но это в зависимости от хода операции. Решили там, наверху, наконец нашего «партизана» извести. Шибко добрая слава про «Робин Гуда на белом верблюде» распылилась по региону. Люди, говорят, уже в Саратовской, в Рязанской, в Воронежской губерниях своему начальству в качестве последнего аргумента выдают: «На вас, засранцев, надежды никакой – пойдем на Баню, тамбовскому партизану все доложим, как на духу. Уж он-то разберется с вашим ё…м бардаком, устроит вам кирдык!»
Шурик в райцентре живет, ему наши края почти что чужды, а посему на все происходящее он смотрит как на интересное кино. После того как участковых сократили, у него участок теперь полрайона, за всем не уследишь. А значит, с него и взятки гладки. Понимаю, конечно, что по большому счету Шурику достается за Блин Блиныча от начальства – но далеко не по самое небалуйся. Он с алкашами-то устал воевать, теми, что с топорами по деревням в угаре носятся. А уж партизанщина – проблема чуть не федеральная.
Мне представляется, хорошие оплеухи перепадают Шурикову начальству. Уже люди из ФСБ, говорят, интересуются обстановкой. Вот – уже контртеррористическую операцию замутили.
Монастырь как-то притих. У нас всегда нескучно, как и во всех учреждениях подобного типа, а тут даже душевнобольные призадумались. Ведут себя кротко, культурно, пристойно. И впрямь мы теперь как монастырь!

…Ближе к закату в окошко моего флигеля постучались. Я уже догадался: Маша. Быстренько прошмыгнула в мой холостяцкий уют, на кухоньке, на табуреточку присела типа виновато, приняла драматичную позу, красиво прикрыла лоб ладонью:
- Роман Владимирович, надежда только на вас…
Мне привычно, что ко мне по имени-отчеству. Все же я врач. Странный, правда, интернатуру разменявший на далеко не самую лучшую психиатрическую больницу, позор Всея Руси. В городе меня не поняли, коллеги сказали: «Идиот ты, а не романтик, карьеру просираешь!» А вдруг мне интересно жизнь понять в самой ее глубинной сути? Если рассудить строго, душевное здоровье человека напрямую зависит от состояния общества, в котором он обитает. Наследственность я здесь опущу… Психиатр должен изначально нащупать внутренние струны социума, иначе он не поймет, где и что «поломалось». Это моя парадигма и данную истину в нас, студентов, вдалбливали профессора, в том числе и знаменитый Суровкин, Петр Ильич. А ка-ка-я здесь практика! Потрясающие случаи паранойи, разнообразных психозов, маниакально-депрессивных расстройств. Живая энциклопедия шизофрении во всех ее стадиях! Сюда привозят пациентов в белой горячке, в ступоре… а еще неудачников-суицидников. Скрывать не буду: рутины в нашей работе много, да и в моем девятом отделении нет ярко выраженных случаев, на которых можно построить революционные научные идеи, опубликовать статью и прославиться в медицинской среде. Тяжелобольных мне, молодому, все же не доверяют. Но матерьялец для книжонки однако я уже поднакопил. Скажу совсем кратко: в маленьком поселке, на окраине области, а, может, и Мира, очень даже видны человеческие добродетели и пороки. Это главное, остальное все же – пыль.
Встретили меня в монастыре участливо. Молодой специалист, сам отважившийся поехать в глубинку, – почти что сенсация. Дали вот, «квартиру» в виде древнего флигеля, за стеной монастыря. Да, центрального отопления в моем логове нет, топлю дровами. Удобства во дворе. Мыши (с которыми я, впрочем, сдружился) ночами снуют. Но ведь – такие потрясающие вечера… Случаются накладки: некоторые больные из «вольных» изредка истошно вопят. Но я ж прекрасно понимаю, что это от радости жизни, от желания хоть как-то выразить свое восхищение моментом внешней свободы. Остановись, мгновенье, и для психов, и для прочих обитателей третьей планеты от Солнца ты прекрасно! Или, как минимум, упоительно, как осенние русские закаты.
И все ко мне: «Роман Владимирович, Роман Владимирович,...» Чуть не «голубчик». Нет, тщеславием я не болен. Мне просто приятно думать, что мы «зависли» в девятнадцатом веке, и представлять себя… ну, к примеру, тем же доктором Рагиным из «Палаты №6». Ведь и в психиатрию я пошел отчасти и оттого, что зачитывался в отрочестве Чеховым. И в моем девятом мужском отделении тоже есть палата № 6. В ней восемь коек, а сейчас пребывают семеро. Про каждого целую повесть написать можно! Но я ведь не «про каждого» в настоящий момент пишу, а о том, что должно случиться завтра с Блин Блинычем, или по-нашему, запанибратскому, – Кариком.
…Итак, Мария Кирилловна, Маша. Красивая русская женщина, немногим старше меня. Изначально ее фамилия по мужу - «Квамбаибебе» - резала слух, но теперь я уже привык. Старший ее киндер, Билли, юркий мулат с перманентно затравленными громадными глазами, частенько сиживает у меня, пока мама уроки не закончит. Я ему дозволяю на моем драгоценном ноутбуке поиграть, тот самом, на котором сейчас настукиваю данный текст. Билли во втором классе, Мария Кирилловна учит русскому и литературе старшеклассников. Билли, если скверная погода, торчит в моем логове, режется в «реверси», листает мои книги. Говорит: «Дядь Ром, я тоже врачом стану, лечить психов буду. В Африке, как доктор Айболит». Марию Кирилловну при слове «Африка» всегда передергивает. Хотя, она это тщательно старается скрывать. Но я-то профи, вижу внутреннюю сумятицу.
Школа рядом с монастырем, в поселке Коммуна а ходят мать с сыном из деревни Красивка. Младший киндер, двухлетний Джордж, до некоторых пор оставался с отцом. Теперь с малым сидит дед, благо Кирилла Петровича проводили на пенсию. Откровенно говоря, достал он здесь всех, я еще о Петровиче и о его «фермерстве» злополучном расскажу. Сейчас вот такая история: пришла женщина, к которой я, врать не буду, неравнодушен. Дети дома, муж – на заимке, в монастырь приехала целая зондер-команда злых карателей. Маша наверняка сейчас будет просить о помощи. Я готов растаять.
Мы с Машей – местная интеллигенция. В глубинке слово «интеллигент» еще не считается ругательным, что мне так же в этом «медвежьем углу» импонирует. Подозреваю, что и Маша после получения качественного образования в приличном месте вернулась на родину именно для того, чтобы чувствовать себя уважаемой. Впрочем, у Карика (а мы об этом с ним говорили) иная версия. Ну, как бы то ни было, как представители одного сословия, или, если угодно, социального слоя, мы можем обходиться минимумом слов.
Маша, переместив ладонь со лба на висок, глядя то ли вниз, то ли в пустоту, отрешенно сказала:
- Вам, Роман Владимирович, легче всего к нему съездить. Скажите все, как есть, добавьте, еще, чтобы выполнил условия, которые оговорены вот здесь…
Она протянула мне листок «А4», сложенный вчетверо. Мне, черт подери, приятно, что такое доверие оказано. Даже в конверт не положила!
- Хорошо, Мария Кирилловна, все сделаю, можете не волноваться. Хочу, простите, спросить… Вы точно придумали надежное место?
- Да. Да… Я придумала. Они не посмеют рыскать по домам.
- Верю. Храни вас Господь. Пожалуй, поторопиться бы надо.
Маша глубоко, легко вздохнула, перекрестила меня (что-то раньше не замечал за ней набожности!) – и скорой походкой покинула мое холостяцкое гнездо. Я заметил, что она в домашних тапочках… У Маши довольно грузная фигура, да и росту она пониже среднего. Я всегда думал, что мне нравятся стройные, с точеными формами. Вероятно, меня подкупила ее тайна. Или достоинство, с которым она переносит редкие оскорбления от глупых старух: «Вот, привезла на нашу голову нерусь!» В глубинной России ценз: для того, чтобы тебя в деревне приняли за своего, ты должен прожить безвыездно двадцать лет, не менее. Ежели ты инородец – срок удлиняется до неопределенного значения. А все же Карик – талантливый «музик» (как он сам со своим эфиопским акцентом произносит), ежели уже на втором десятке лет проживания на Тамбовской земле симпатии большинства завоевал. Авторитет о-о-о-чень туго дается. Зато теряется за полминуты.
А Маша чувствует, что я нее чуточку влюблен. И умело использует мои чувства. Пускай! Все же я смотрю на свои провинциальные экзерсисы как на легкое приключение и подспудно веду наблюдение за самим собой. Как там в учебниках пишут: «индивид с повышенной саморефлексией»… Да это я. И ничуть данного позиционирования не стыжусь.
Где-то в относительной близости истошно крикнул псих. Сегодня не полнолуние, пора осенних обострений еще не настала, за контингент можно не волноваться. Это была краткая лирическая песнь, гимн могуществу и величию Бытия. Мне и самому порой хочется нечто нечленораздельное выдохнуть из жаждущей страсти груди. Вот сейчас, к примеру, не прочь. Сдерживает только одно: кто-то рассудит: «А доктор-то молодой тоже того… сбрендил, чего и следовало ожидать».





Не негр – семит!


…Со стороны настоятельского корпуса, даже через каменную четырехметровую стену, доносится гусарский гогот. Видно, ОМОНовцы пируют по полной программе. Мой скутер заводится легко, работает почти бесшумно. Главное – перемахнуть понтонный мост, надеюсь, его не перекрыли и не поставили блок-пост. С них, блин-блин, станется. Впрочем, трезвая мысль пресекла страх, а то я уже было начал мандражировать. Ну, поехал молодой врач на рыбалку. К примеру… Или к соломенной вдовушке – дело-то молодое. Да, точно! Но рыбалка как-то вернее. Я вернулся во флигель, взял охапку удочек. И газанул, даже не озаботившись накинуть на петли замок.
Я еще чем очарован здесь: психов – полно, всякого отребья – тоже. Но я закрывал свое «гнездо» на висячий замок с надписью «Лысково» только первый месяц, потом перестал. У меня ни разу ничего не стащили. Может, главврач, Хаирулла Насретдинович, так всех запугал, чтоб, значит, молодого не забижали – дабы я не покинул данные пенаты? Тут молодые специалисты до меня не раз уже появлялись, но более чем на три месяца не задерживались. Я же третий год держусь. Рекорд. Хаирулла Насретдинович на консилиумах меня уже и по правую руку усаживает. Коллеги (они исключительно пенсионного либо предпенсионного возраста) за глаза меня уж «преемником» называют. А некоторые уже и заискивать начали. Говорят, психиатры рано или поздно приобретают черты своих пациентов. Как говорится, с волками жить…  По коллегам замечаю, отчасти это так. Порой они действительно ведут себя своеобычно… будто панически боятся, что их переведут в отделение для буйных. Неужели и меня ждет подобная участь, то есть, я пойду по стопам доктора Рогова? Нет уж, я почему-то знаю, что однажды стану профессором и вообще все у меня будет круто. Только пресно.

…Мост по счастью пустынен. Солнце уже касается кромок деревьев, в воде реки Вороны отражается лазурь. Бабье лето, благословенное время! Вспомнил, что в этом году ни разу по грибы не сходил. А я ведь люблю вообще-то по лесу с палкой и ножиком побродить, не думая ни о чем. Все эти катавасии с Блин Блинычем задолбали.
За мостом хорошая грунтовка на Хорошавку, я же скорее нырнул во мрак леса. Удочки до времени бросил за кусты. Надеюсь, меня не заметили…
Вот все привыкли: «Блин Блиныч, Блин Блиныч…» На самом деле его имя Картер. Для своих – Карик. «Картер» - это в честь американского президента, при котором наш суперпупергерой родился. Сыновей своих Карик и Машей назвали Биллом и Джорджем тоже в честь американских президентов. Вначале я удивлялся, как Маша на это согласилась (все же непатриотично), но после понял: данная уступка дадена ради других, более существенных преференций. Например, Маша победила Кариков алкоголизм, которым он жестоко страдал, пока она доучивалась. А еще на Карике вся домашняя скотина. Была, пока он в лес не ушел, партизанить… Трудолюбивый он все же человек! Хотя, по нашим понятиям, все же недотепистый.
Да, про «Блин Блиныча» скажу. В деревне принято давать прозвища. У Карика присказка, чуть не с каждым предложением: «Блин-Блин!» Иные, ну, или почти все, ругаются просто: «Блин!», или того хуже, Карик выдает дуплетом. Еще смягчает с типично африканским акцентом: «Бл-линь-бл-линь» Маша отучила супруга и от мата, одно время он, говорят крыл даже не трех-, а семиэтажным. А это «блинь-блинь» осталось как сублимация. Трудно в России жить, не матюкаясь. Хотя и можно. Это я и по себе знаю, особенно, когда общаюсь с юными пациентами, парнями призывного возраста, которые вовсе не больны, а лишь внушили себе и в меру способностей стараются убедить нас, что психически нездоровы. От армии в психушке скрываются, будто здесь хуже, нежели в казарме. Поверьте – медикаментозное «лечение», которое здесь они вынуждены получать, не стоит никаких «откосов»!
Хочу, чтобы вы запомнили раз и навсегда: Карик – не негр! Он семит, такой же, как и мы, славяне. Полное его имя: Картер Хайли Квамбаибебе. Карик родом из Эфиопии, а национальность его – амхарец. «Эфиоп» переводится с древнегреческого как «человек с обожженной кожей». Еще эфиопов называют абиссинцами, но это так – для расширения общего кругозора. Да, если посмотреть на Карика свежим взглядом, - негр негром. Черный, поджарый, с вьющимися короткими волосами. Арап Петра Великого. Но глаза, если приглядеться, вполне «наши». И нос правильный, не сплющенный. Мысленно окрасить Карика в белый цвет – банальный тамбовский мужик.
Карик любит рассказывать о том, что его отец – большой чиновник в городе Барх-Дар. Частый его «хит» – повествование про то, как двое студентов-однокурсников на журфаке усомнились в данной информации, и Карик устроил для них двухнедельный тур по Эфиопии. Якобы парни там не просыхали, получали всевозможные африканские удовольствия и все такое. Как в самолете из Шереметьева в Аддис-Абебу начали расслабляться, так в том же самолете – только на обратном пути – очнулись. Там и озера были, и водопады, и сафари, и бедуины, и черт знает что. «В Африка, блинь-блинь, им мало не показалось… Она узнали, что такое, блинь-блинь, Эфио-о-опия!»
И все же частички правды в сказках Карика об Африке проскальзывают. Я например, узнал все же, что Карик – третий ребенок в семье, в которой восемь детей. Четверо его братьев и сестер еще учатся в школе, а проживает семья Квамбаибебе на окраине благословенного города Барх-Дар. И отец его все же не чиновник, а что-то типа водоноса. Богатые эфиопы посылают своих детей на учебу в Европу или Америку, надеясь, что там они «зацепятся». Россия – «Европа для бедных»; впрочем, наши дипломы в Африке вполне «катят». А я ведь, к слову, тоже в Раше учился…
В монастыре хорошая библиотека, там даже старинный «Брокгауз и Эфрон» наличиствует. Там я вычитал, что Барх-Дар – древний город, твердыня православия. Рядом озеро Тана, исток Голубого Нила. На озере много островов, на которых немало христианских монастырей. Да, Эфиопия – православная страна! И Россия для образования сына была выбрана не только по экономическим соображениям, но и по духовным, ведь семья Квамбаибебе – религиозная.
Карик часто на людях мечтает, что поедет с Машей и детьми на родину. Маша, мне кажется, вероятному путешествию не сильно-то рада. А Кирилл Петрович Синекуров, отец, тесть и дед, мне кажется, всякий раз, когда разговор заходит об Эфиопии, практически бесится. Он просто панически боится, что дочь и внуки оттуда не вернутся никогда. А вообще, я заметил, Карик об Эфиопии и о будущей семейной поездке говорит преимущественно в присутствии тестя. Подозреваю, чтобы лишний раз над стариком поиздеваться.
На самом деле и Блин Блиныч в Эфиопию не торопится. Из полунамеков, интерполируя фрагменты Кариковых откровений, я понял, что старший его брат, зовут его, вроде, Генри, там, в Барх-Даре, повязался с какой-то бандитской группой, взял в долг у местных воротил много денег, чтобы открыть свое дело, кажется, магазин бытовой электроники. И пропал. В Эфиопии часто пропадают люди, вероятно даже, чаще, нежели у нас. Согласно тамошним понятиям обязанности по выплате долга перешли на следующего по старшинству мужчину в семье, коим является Карик. Кстати, Карик уверен, что брат сейчас в Европе «для богатых», и там жирует. Только с семьей порвал, чтобы не обременять свой бизнес… Но суть не в том. Оказалось, Карику очень выгодно было скрыться в далекой стране. Желательно – надолго, а может быть и навсегда. А потому его «мечты вслух» об Эфиопии – только пустое сотрясение воздуха.

…На полянке мирно пасется Бен Ладен. У нас с этой скотиной отношения как-то сразу не сложились, вот и на сей раз белая гадина при виде меня начинает усиленно жевать, издавая глухой рык. Понятно: копит слюну… Скутер оставляю подальше, иду в кусты. И нос к носу сталкиваемся с Кариком:
- Блинь-блинь, Ромка, твою маму… О, братан, гляжу: Бен Ладен, блинь-блинь, какой-то неспокойный. Значита чует!
Он широко улыбается, демонстрируя белые зубы. Глаза веселы, ничего, черт, не знает. Чуть не обниматься лезет, по людям стосковался, что ль? Беру в охапку «черного брата», тащу в заимку. «Заимка» - сруб 3 на 3, с низкой дверцей, одним окошком, крытый щепой. Внутреннее пространство заполняют ржавая печь-буржуйка, двухъярусная лежанка типа нары, верстачок, табуретка – и все. Ее охотники строили, а потом что-то забыли. Теперь вот, пригодилось.
- Старик, вот письмо от жены, читай…
Карик зажигает свечу, разворачивает листок, заполненный убористым, аккуратным «бисером», напряженно всматривается. В игре света его лицо выглядит ужасающим. И впрямь такого на дороге, особенно в сумерках, я лучше бы не встречал… белки глаз чуть не светятся, небритый подбородок выпирает, губищи шевелятся (Карик читает, артикулируя). Да-а-а-а… молилась ли ты на ночь, Дездемона…
Стыдно, но не могу не вглядеться в текст, нет сил противиться самому себе. Разглядываю внизу: «…при прочтении сожги!»
- Ой, блинь-блинь… какой засада. Маша пишет, что я должен сховаться… у тебя, брат.
Я немного в ступоре – неожиданная идея. Письмо он бросает на верстак, вскакивает, и, кажется, панически начинает метаться по тесному пространству. Я схватываю бумажку, протягиваю к свече. Письмо озаряет внутренность Карикова логовища ярким светом.
- Все, в общем. Надо хорониться, Маша пишет, только на тебя надежда. Это правда?
(Я не буду дальше вставлять это «блинь-блинь», в конце концов, слова-паразиты – словесный мусор, который раздражает. И еще в слова Блин Блиныча вношу некоторую литературную правку.  Но вы учтите, гражданин Квамбаибебе весьма косноязычен…)
- Старик, положение оставляет не слишком много вариантов. Русские своих не бросают.
Блин Блиныч виновато улыбнулся. Ведь как-никак я его «русским», «своим» назвал. А ведь натерпелся наш герой в свое время за свой-то цвет кожи!
Карик любит прикалываться, этого африканцам не занимать. Вот, что он рассказывал про то, как в России первые свои шаги делал. Первый русский город, который познал амхарец (по его словам) – Киев. Туда он прилетел из Аддис-Абебы. До Москвы ехал на поезде. Попутчики, как полагается, объяснили, что в дороге полагается пить. Карик по-нашему, то есть, по-настоящему это делать не умел. После тоста «За дружбу между народами всего мира» он уже не помнит, что было дальше. В общем, к месту назначения приехал он с раскалывающейся головой, зато со знанием некоторых русских слов. Тогда он еще не догадывался, что весь арсенал русских выражений, которыми овладел гость из Африки в поезде, являлся матом. Удивляюсь, как хохлы (или кто там…) не грабанули нашего героя. Или Карик не признается в эдаком позоре?
В МГУ спасло то, что кроме русских слов абитуриент Картер Квамбаибебе знал много английских. Он весьма бегло говорит на «языке тлетворного Запада». Карика зачислили, поселили в общагу (на «Студенческой»), выдали первую стипендию. Карик мечтал стать журналистом. Но уже к концу первого курса к учебе охладел. Дело не только в романе с русской девушкой. У меня есть предположение, что Карик истосковался по земле. «Студенческая» рядышком с Кутузовским проспектом. Бывал я в тех краях – место жуткое и урбанистичное. И контрасты: пролетают крутые авто с мигалками к себе на Рублевку и обратно, а по тротуарам ховаются старые москвичи. Магистраль жизни и обочина… И над всем этим довлеет брутальный Моску-Сити, жалкая пародия даже не на Манхеттен, а на Шанхай.
Родные Карика, большая амхарская семья Квамбаибебе проживает на окраине Барх-Дара, в частном доме. Не знаю уж, что представляет собою «эфиопское подворье», но я почему-то воображаю себе глинобитную халупу. Многодетная семья держит много домашней скотины: коз, овец, свиней, кур, индюшек, гусей. Есть свой огород, на нем выращивается всякое съестное и хлеб. Я так понял, Карик в Москве по привычному образу жизни затосковал. Мегаполис на него подействовал подавляюще. Карик и сейчас про большие города (не только Москву) говорит: «Блинь-блинь… исчадие преисподняя!»
Русский язык Картер Квамбаибебе постигал умом. То есть, хотел проникнуть в суть. Взять мат. Да, непристойно. Но как тогда русские с легкостью произносят выражение «попасть впросак», ежели по смыслу сие означает: «при коитусе ошибочно ввести половой член в заднепроходное отверстие»? А что русские имею в ввиду, говоря: «и на старуху бывает проруха»? Проруха – месячные у женщины… Но я снова отвлекся. В столице красивая клубная жизнь. В клубах мат – привычный сленг. Ну, и травка, прочие психостимуляторы… В общем, из депрессухи Картер, вероятно, и не выбрался бы. Если бы не Мария…

- …Что с Бен Ладеном делать будем, Ром? Пропадет...
- А шут его знает. Ну, не убивать же… - Мне приятно, что в данный момент я «рулю», точнее, Маша мне доверила разруливать шибко нестандартную ситуацию. И тут меня осенило: - А давай его в поселок сведем. Вот омоновцы удивятся!
- А кто такие «амоновцы», брат?..
Блин, человек-то какой счастливый этот Блин Блиныч! За пятнадцать лет так и не узнал, что такое ОМОН. Может, так и надо – в том же духе, без знакомства с национальными неприятностями…
- В твоей стране есть полиция?
- Шутишь?
- Ну, вот, передовой ее отряд. Кто бандитов… отоваривает. По башке дубинкой. А тех, кто не подчиняется их воле, уничтожают. Физически.
Карик воздел к потолку выпученные глаза:
- О, май гот! – он по-английски частенько говорит, особенно когда в запале, - Рома, Рома, я не хочу к ним!
- Знаю…
В голове моей созрел план. Хотя немного обида все же взяла: Маша приписала меня к этой авантюре по полной программе, а во флигеле не удосужилась подробнее пояснить, посоветоваться, что ли… Получается, использует она меня. Ладно. Надо провести верблюда в поселок, желательно к школе, и там оставить. Легенда про «благородного тамбовского партизана на белом верблюде» слишком популярна, сдавшийся верблюд их запутает, вероятно, смешает карты. Есть опасность, что у моста уже выставлен дозор, это ведь ключевая точка. Тащить придется  верблюда через реку Ворону, вброд…



 Бен Ладен, корабль степей


Моих коллег коробит от слова «псих». Якобы это слово оскорбляет пациента. А меня – не коробит. Потому что «психа» с греческого дословно можно перевести на русский как «душечку». «Психиатр» по сути – «врачеватель душ». Заметьте: «умалишенный» или «сумасшедший» – все же более резкое позиционирование по отношению к душевнобольному, нежели «псих». Или взять народное название психиатрической больницы: «дурдом». Ну, да: у нас есть специнтернаты для инвалидов, в том числе и олигофренов разной степени. Но психиатрическая больница не для идиотов. Она для людей с душевными расстройствами, причем, по идее псих излечим. А вот идиот – нет. О, если б приложить здесь список гениев, имевших честь стать пациентами психиатра!..
Впрочем, мне не по себе от слова «психушка». Вот, почему: народная мудрость вложила в данное словечко скрытый смысл, «психушку» прировняв в «шарашке», «тюряге», в общем, к пенитенциарному учреждению. То, есть, к месту принудительного содержания ради... а, пожалуй что изоляции от общества и наказания с последующим раскаянием. А в чем психи-то виноваты перед этим самым обществом? Здесь не принуждают к раскаиванию, здесь лечат! Не всегда, конечно, с прямого согласия пациента – но обязательно во благо души, «псюхе». И правильным считаю, что нашу больницу чаще именуют «монастырем». Как-то смягчает данный казус самое явление психического нездоровья. Ну, все. Поворчал – пора и к повествованию вернуться.
Историю верблюда Бен Ладена начну с эпизода, когда его на скаку остановила Маша. Как там про русских женщин говорится: коня на скаку, в горящую избу… Мария Кирилловна Квамбаибебе остановила верблюда и вошла в горящую школу.
Если уж школу упомянул, расскажу вкратце, как все было. В поселке – основная школа, девятилетка. Сейчас по стране гуляет страшное слово «оптимизация», которое суть есть уничтожение всей социальной сферы глубинки. Школу в Коммуне с ее 42 учениками посчитали малокомплектной и собрались закрыть. Люди восстали, и Мария Кирилловна встала возглавила учительское сопротивление. Какие-то все комиссии приезжали из областного министерства (черт – какие там, в Тамбове могут быть министерства?!) и заставляли подписывать акты. Учителей собирали и принялись угрожать самыми страшными мерами вплоть до того, что упекут их в монастырь. Под наше, значит, психиатрическое наблюдение… Помните, как там у Высоцкого: «настоящих, буйных, мало – вот и нету вожаков!» Маша как раз стала той самой… настоящей. То есть, лидером непримиримой оппозиции.
Дошло до страшного. Минувшим летом из окон школы повалил дым. Здание старое, там когда-то церковно-приходская школа при монастыре была. По счастью, каникулы, детей не было. И картина: стоят люди, в том числе и больные, из наших пациентов. И ждут шоу. На Руси, как известно, пожар – наилюбимейшее зрелище. Маша с истошным криком – «Врешь – не возьмешь!» - заскочила в дверь, в самый дым, ее пытались удержать, но – куда там… Карик в лесу, на заимке, я на дежурстве (это я по рассказам свидетелей передаю), в общем, некому урезонить отчаянную женщину. Через несколько мгновений распахиваются окна второго этажа – из него начинают вылетать горящие предметы. Оказалось, дыма-то много потому что тряпки горели. Не такой уж и большой очаг возгорания был, всего-то в кладовке тряпки тлели…
Все знают: был поджог. И старики привычно вторят: «Это все демократы сотворили – погубить деревню хотят…» Во, зомбоящик-то что с человеческим сознанием сделал! Всех жуликов и чиновников автоматически причисляют к демократам, хотя уже и Ельцина, и Путина, и даже Медведева пережили… почти. И после пожара чиновничьи комиссии в Коммуну наезды свои прекратили. Вероятно, до времени оставили школу в покое. Или копят силы для новой атаки на глубинку? А уголовное дело по факту пожара возбуждать не стали – не нужна Шурику отрицательная статистика.
Теперь о «коне на скаку», то бишь, верблюде. Это случилось уже после того как Блин Блиныч в леса ушел. Бен Ладен с пеной у рта носился задворками Красивки, сшибал плетни и явно походил на взбесившегося монстра. Представьте: белая громадина весом почти что с тонну прет как танк и не замечает каких-либо препятствий. Из груди гиганта вырывается жуткий глухой клекот, загробный звук «четвертого коня Апокалипсиса». На его груди уже выступила кровь, ибо он и на гвозди напарывается, и на сучья… Эдакий таран. Народ попрятался, из окошек наблюдает внезапную стихию. И тут на пути зверюги встает… Маша.
Она подняла правую руку, стоит, не дергаясь, спокойно, как-то раздумчиво смотрит на ужас, который несется прямо но нее… И тут происходит чудо! Метров за тридцать Бен Ладен сбавляет ход, замедляется, замедляется… тормозит чуть не вплотную к Маше, как заправский джигит, припадает на передние ноги, на колени, и щекой аккуратно прислоняется к Машиной груди. Она приобнимает громадную, пышущую жаром голову, и что-то шепчет в оттопыренное ухо. Он совсем уже ложится, испуганные глаза его просят снисхождения…
В сельской местности непросто что-либо скрыть, и о Бен Ладене задолго до инцидента в Красивке наслышана была вся округа. В деревне Караул, в своем «родовом гнезде», предприниматель из райцентра Григорий Померанцев, отгрохал себе особнячок. Родительскую халупу снес и на ее месте воздвиг жуткое строение типа Бастилии. Старики его, кстати, противились, просили позволить умереть в родном доме, но Григорий обозвал их отсталыми ретроградами, насильно перевез в райцентр, а после окончания строительства своей крепости, заселил в «келию» - комнатушку восемь на восемь метров, с камином в готическом стиле. Там, в этом "замке Ив", все есть, включая теплый туалет, джакузи и спутниковую тарелку. Но старики обозвали свое новое жилище «золотой клеткой», и теперь проживают там затворниками. От скотины сын заставил предков избавиться, но огородик содержать покамест не запретил. Землею старики и спасаются от депрессии.
Хочу про слово «райцентр» порассуждать. Получается ведь, «центр рая». Так же там, в пристанционном поселке, есть рай-больница, рай-здравотдел, рай-администрация. Когда-то был рай-ком. Ад-кома что-то не было, или не светился.
Не буду в красках расписывать, как Григорий разбогател, но местные-то знают, что был он рэкетиром, даже состоял в той самой банде, что нашего последнего председателя Леню Терехина погубила. У Померанцева теперь сеть продуктовых магазинов. Вообще он трудоголик и педант, но любит по-русски отрываться, а так же не отрицает роскошь. Свой особняк он буквально ею начинил. В Карауле он появляется не слишком и часто, как правило, он там проводит запойные дни. Как врач, утверждаю, что Гриша - банальный хронический алкоголик, но пока еще в стадию разрушения личности Померанцев не вошел. Организм у него крепкий, изрядное количество жировой ткани неплохо нейтрализует алкоголь, да и работа волей-неволей обязывает выходить из состояния интоксикации, что отсрочивает неминуемую деструкцию головного мозга.
Григорий «афганец», когда-то в Афганистане исполнял, как говорится, интернациональный долг. Теперь-то его америкосы исполняют, в США тоже наверное алкоголиков прибавится. И как-то друзья-бизнесмены, помятая о прошлом Померанцева, подарили ему на день рождения верблюда. Специально выбрали альбиноса, покрасивее и покрупнее. Память об Азии… Поскольку верблюд базировался при замке, в Карауле, а Григорий приезжал на малую родину отрываться, трезвым с животным он не общался. В лице верблюда, уроженца, видимо, казахских степей или туркменских пустынь, Померанцев нашел воплощение всей Афганской нечисти – духов, талибов, душманов, ваххабитов, шайтанов… и кличку животное получило соответствующую.
Померанцев Бен Ладену не только словесно высказывал, что думает о Востоке и о врагах шурави. Григорий верблюда тупо бил. Говорят, бейсбольной битой. Поскольку особняк Померанцева окружен глухим трехметровым забором, какие истязания испытывало животное, никто не знает, кроме, пожалуй, родителей горе-бизнесмена. Но иногда оттуда, из Караула (а это глухая деревушка у кромки леса) доносился душераздирающий клекот зверя. Старухи у нас странные, они обычно говорили: «Григорий отдыхает…» Звучало это как-то уважительно, верно, у нас природно обожают диктаторов, отличающихся бессмысленной жестокостью. Читал когда-то книгу «О вечно бабьем в русской душе». Автор – если не путаю, философ Николай Бердяев, – думается мне, угадал все верно. Ну, какой урод будет мечтать о воскресении Сталина? Только мудак с вечно бабьей душой.
И как-то Померанцев ушел в особо глубокий запой, на полторы недели. Кончилось все тем, что Бен Ладен яко таран вынес железные ворота и поскакал прямиком на Красивку. Напоследок Григорий проклял животное: «Лучше не возвращайся, скотина стоеросовая!»
Теперь у Померанцева новый объект для сублимации – ослица Маня. Тоже, говорят, друзья подарили… Что она символизирует, не знаю, но со стороны Караула частенько доносится звонкое: «И-а-а-а, и-а-а-а!!!» Она, говорят, маленькая, ворота вышибить не в силах…
Маша отвела Бен Ладена на заимку. Первое время Карик называл Бен Ладена «Уродом». Потому что у него в Эфиопии верблюды одногорбые, а этот – двугорбый. Очень скоро даже человек, искушенный в верблюдоведении, осознал, что двугорбые все же более совершенны. Зачем верблюду два горба? В одном вода, в другом – еда.  Бен Ладен, между прочим, неприхотлив в еде и хомячит все растительное. Но более всего нравится зверюге обыкновенное русское сено. Желательно хорошо пересохшее, прошлогоднее, с затхлым запашком… Не стоит судить чужие вкусы. Наши, человеческие предпочтения верблюду тоже, вероятно представляются извращением.
Вероятно, когда-то у Бен Ладена было иное имя и он бороздил просторы каких-нибудь степей, а то и пустынь. Потом он предстал в виде олицетворения мирового зла. Теперь ему суждено было стать боевой транспортной единицей борца за справедливость, отважного разбойника Блин Блиныча.
Мне кажется, Бен Ладен ненавидит всех. Кроме Маши и Карика. Абиссинца он во всем беспрекословно слушается, к Марии испытает нежные чувства, и всякий раз пытается к ней заискивающе ласкаться, как уличная собачонка, которую благосклонно приютили. Я, вероятно, у верблюда не в чести потому что чем-то неуловимо напоминаю бизнесмена Померанцева. Может, от меня пахнет больницей, что напоминает верблюду о неволе?

 
Маша, русская женщина во всех смыслах


…Переправляться в закатной лазури было бы красиво, как будто мы герои вестерна, но все же решили ждать темноты. Карик вначале хотел оставить Бен Ладена возле заимки, запас сена там имеется, но я настоял на переправе. Будет облава, верблюда примут в лесу черт знает за что и ненароком пристрелят. Жалко скотинку-то!
Хренов абиссинец знает все броды на Вороне, не раз таскался через реку по своим черным делам! А здесь почему-то захотел прикинуться, что типа не знает броду: «Река коварная, блинь-блинь, утянет в омут-то…» Моя решительность (и откуда взялась!) победила. Пока тащились через лес, я представил «картину» как бы со стороны: Блин Блиныч на высоченном верблюде, рядом я на низеньком скутере… Дон Кихот и Санчо Панса! Хитроумный идальго, рыцарь без страха и упрека, ну, и его верный оруженосец… Нет, непохоже. Я все же, поставь нас рядом, буду повыше Карика, да и, помнится мне, литературный Дон Кихот книжек много читал, а гость из жаркой Африки в любви к художественной и прочей литературе что-то не замечен.
В кустах, у берега, Карик Бен Ладена усадил, сами улеглись в траве. Карик закурил свою извечную «Приму» (привык к простонародным, на фильтр не променивает), ушел в себя. У них, наверное, в крови охотничий навык ожидания, для эфиопов долгие паузы, похоже, в кайф. А мне вот – тягостно. Надо запомнить зависание, задаю вопрос, который ни разу не решался задавать раньше:
- Старик, признайся… А что для тебя – Россия?
Минуты две он выразительно рассматривал небо. Потом изрек:
- Раша? Это Сомали. Война кланов, коррупшн, страшный разрыв между богатым и бедным. Унижение. Я, Рома, хотель фермер стать, земли много взять. Ты глянь-ка, сколько ее пустует-то! Никто не даль. Много взятка надо нести, а у меня нет столько.
Иногда Блин Блиныч, как это ни странно, говорит на чистом русском, но чаще с изрядным акцентом. Хитрюга. Мне кажется, он порой любит играть в «гостя из Африки, на днях приехамши». Давно ты, братец Квамбаибебе, обрусел, африканского у тебя только разве кожа.
- Неужто в твоей Эфиопии лучше?
- Слышал, ваш Сталин говориль: «Кому сейчас легко?» У нас в Эфиопия нет пустой земля. У нас последний подонок, блинь-блинь, не будет запрещать человеку работать на земля. Я хотель работать, но не дали.
- А там бы дали?
- Там… - Снова пауза. Опять закурил, несколько раз выпустил дымные кольца. Умеет красиво курить. Как Штирлиц. - Там родина, там тепло… Братья, сестры, мама с папа. Они много работаль, много… Нет, земля там не дадут. В Африка земля – голд, золото…
- Скажи по-честному, старик… Тебе Машу не жалко? – меня давно подмывало спросить абиссинца о Маше. Искренне скажу: не верю я в ихнюю любовь. Мне, например, африканец Квамбаибебе кажется страшненьким, убогим каким-то. Вероятно, и белая женщина представляется черному человеку эдакой «бледной спирохетой»…
- Мария… - Мне показалось, лицо Карика исказилось гримасой. – Трудно Марии со мной. Такие, блин-блин, пирожки. Пора, брат, наверно?..
М-м-мда... уходит от темы, блин. Действительно, почти уже смерклось. Карик поднял Бен Ладена. Мы взгромоздили на него мой скутер. Мощный зверюга – даже не дрогнул, надменно косился на меня, хотя морду держал кверху. Разделись, одежду кинули на горбы, осторожно ступили в воду, которая показалась даже теплой. Это оттого, что вечера уже холодные. Странно, наверное, наш караван смотрится со стороны: два мужика в трусах ведут белого верблюда с поклажей через реку…
На быстрине Бен Ладена повело. Воды ему ниже пуза, нам – выше пояса. Скотина нервно стебанулась, но уверенная рука Блин Блиныча, дернувшая узду, остановила порыв. Интересно, подумал я, умеют верблюды плавать? Этого я так и не узнал, так как мы вышли на мель. На тот берег вылезли уже почти в кромешной тьме. Решили так: я поеду на скутере домой, там сделаю вид, что заснул, а встретимся на поляне у речки Бани, невдалеке от монастыря. Карика упакую в свою берлогу, загоню Бен Ладена, куда решил, а там уже подумаем о дальнейшем. Мобилы сразу договорились не включать: инстинкт подсказывает, по ним могут засечь.
Я ехал проселком и думал о Маше. Вот ведь продукт мужского воспитания! Мама ее скончалась молодой, Маше было десять лет. Растил ее батька, Кирилл Петрович Синекуров. Вот, выпестовал… Интересная личность Петрович, но из монастыря его выперли даже не с почестями, а с позором. «Так его, богодушумать!» - смачно говорил медперсонал, в особенности – младший.
Сейчас опомнился: вот я говорю: «Монастырь, монастырь…» А ведь на самом деле имею в виду нашу психиатрическую больницу. Она в бывшем монастыре располагается, который называется Банно-Введенским. Чуть позже я расскажу и о монастыре, и о местности, в которую меня судьба забросила, сейчас же о Петровиче.
Он у нас завхозом трудился. Мужик Петрович хозяйственный, говорят, потомок графского приказчика, если старухи не врут. С хозяйством в монастыре не ахти чтобы как. Бедно, убого, постыдно. Удобства на этаже, канализация не налажена… Вначале я думал, это от скромного бюджета. Теперь подозреваю, на лечебное учреждение отпускается несколько больше, нежели расходуется на весь соцкультбыт. У Хаируллы Насретдиновича очень даже престижная иномарка, «Тайота рав четыре». У старшей медсестры в поселке приличный каменный особнячок. У Петровича… ну, не сказать, чтобы хоромы, но хозяйство крепкое. Такого в первую руку раскулачили бы при Сталине. Хотя авто не комильфо: «Нива-Шевроле».
Вначале я не понимал, откуда эдакая зажиточность. Да, трудолюбивая семья, корову держат на семейном подворье, свиней. Я молоко у Петровича покупаю, мясо, творог. Но зарплата у Синекурова, когда он еще завхозом подвизался, была весьма скромная. Потом разобрался. Есть у нас несколько категорий больных. Самая элита – «вольные», те, кто в ремиссии. Шестеро «вольных» – из моего отделения. Дежурная сестра их выпускает «на территорию» после утреннего обхода, они только вечером возвращаются, ночевать. Да, еще и обедать приходят. И думаете, «вольные» слоняются? Ничего подобного! Они у Петровича были – «в деле».
При монастыре есть тепличное хозяйство, огород, небольшой хоздвор со свиньями, козами, курами. Всем этим беспокойным хозяйством Петрович рулил. И, простите, душевнобольные забесплатно трудились на повышение благосостояния семьи Синекуровых. Потому что на пищеблок уходили крохи – основной урожай Синекуров продавал. Собственно, на своем бизнесе Петрович и «попалился», лишившись теплого местечка. Петрович – дядька трудолюбивый и старательный, подлинный русский крестьянин. Но сгубила мужика элементарная тяга к халяве.
Приезжала комиссия из города, один господин из проверяющих случайно забрел на хоздвор и увидел больных, перебирающих урожай свеклы. Возрадовался сначала: трудотерапия, реабилитация! А один блаженный возьми, да и отчубучь: «Спасибо Кириллу Петровичу, барину нашему дорогому, благодетелю! Дай Бог здоровья хорошему человеку!» - «Свекла куда – на пищеблок?» - вопросил господин. Блаженный по простоте душевной голую правду: «Щас черножопые приедут, купят. Они уж две ходки седни делали…» Простим блаженного за «черножопого». Он имел в виду азербайджанцев, которые в райцентре на рынке торгуют. Петрович предпочитал творить свой бизнес через посредников.

Маша росла, не зная отказу почти ни в чем. Подозреваю, отец изрядно избаловал дочь, выпестовал сумасбродную самодурку. Захотела в Москве учиться – пожалте! Тесно в общежитии? Петрович дочери квартиру снимал. Это когда Маша с Кариком сошлась.
Я не знаю, какой такой, прости Господи, Гимэнэй соединил сердца амхарца и русской. В конце концов, это их интимное дело. Мальчики у них красивые получились, эдакие «Пушкины в детстве» - даже такие же кучерявые. А в любви так же как и в сельском хозяйстве важны не тонкости или секреты, а плоды. В глобальном смысле, конечно - в качестве залога будущего всего человечества. Как врач, могу отметить особый психотип Маши. Она ярко выраженный экстраверт, с детства подспудно поощряемая родителем за свои эпатажные поступки и одновременно осуждаемая социумом, в котором жила. Эдакое раздвоение поведенческих линий и привело к оригинальному результату. Вероятно, ей в равной мере хотелось привезти в деревню и экзотического мужа (думаю, им мог стать и японец, и француз, и марсианин), и «Лексус». Типа: «смотрите, а вы не верите, что я особенная!» Ну, с «Лексусом» не получилось, будем считать – пока.
В отличие от мужа, университет Маша закончила, и даже получила «красный» диплом. Но в журналистику не пошла. Если с Кариком мы все же изредка откровенно говорим, в Марией у нас задушевных бесед не случается. Всегда промеж нами какая-то неловкость возникает. Мне думается, Маше подавай «Нейшнл джиографик» или «Тайм» – в такой прессе она бы развернулась. Районная, областная газета для нее слишком мелкие сошки. Максималистка… Не могу не отметить, что преподавать в сельской школе ей все же нравится, и дети с удовольствием ходят на уроки литературы. Может, правда, в древности говорили, что учитель – первейшая профессия на Земле? Хотя, и не древнейшая.
Психологический склад Карика иной: он ведомый, в абсолютном большинстве случаев плывущий по течению. В этом смысле в семье Квамбаибебе царит гармония. Старший их сынишка, кстати, в мамку пошел: в школе Билли в обиду себя не дает даже старшеклассникам, которые по душевной своей простоте могут обидное сказать за его смуглый цвет кожи или буйную прическу. Бьется пацан по-серьезному и до крови – сам неоднократно наблюдал. Не процесс, а результат. И не плачет, если обидят. Ник-ког-да.

Первое время местное население относилось к Карику напряженно, но с видимым любопытством. Выбору Маши не удивились, она давно прослыла «своенравной принцессой», способной исключительно на чудачества. В Красивке, возле подворья Синекуровых, первое время по прибытии молодых к месту постоянной дислокации по вечерам собирались толпы старух. Все же настоящих африканцев они видели только в телевизоре, в бразильских сериалах. Карик тогда отчудил. Выскочил из дому, забрался на ближайшее дерево – и начал корчиться, истошно крича, яко бабуин. Потом мне рассказывал: «Достали, блинь-блинь, наглые, тупые. Ну, я и поучил маленько порядочности-то…» Факт, что с того эпизода толпиться возле дома Синекуровых перестали.
Маша еще получала образование в столичном универе, и Карик по несколько месяцев пребывал в русско-абиссинской тоске. Одно время увлекся выпивкой, но здесь Петрович помог: он Карика и в домашнем хозяйстве задействовал по полной, и в монастырском – в роли распорядителя. А, когда Мария приезжала, мужу доставалось в моральном плане. Короче, и материться Карика отучили, и выпивать. Ну, почти. А когда Маша родила первенца, эфиоп занялся сыном. Маша-то еще доучивалась после декрета.
Постепенно Карика в народе все же полюбили. Покладистый он, открытый, и безотказный. Попросят о чем старухи – огород ли вскопать, воды донести, покосившиеся крылечко выправить… все сделает. Крестьянская все же в мужике жилка. Не мне чета. Очень скоро люд стал звать его Блин Блинычем. Казалось бы, обидно, но Карику нравится. Многих ли теперь по имени-отчеству зовут? Только, разве, свое начальство. Даже Петрович эдакого почета не удостоился.


…Возле моего флигеля кто-то сидел, огонек сигареты медленно двигался во тьме, оставляя в воздухе треки. Первым заговорил он:
- Гуляете вечерами, Роман Владимирович?
Я узнал голос Шурика Богословского, участкового. Сердечко мое усиленно заколотилось. Стараюсь не выдавать волнения, паркую скутер, приглашаю в дом. Мент, бегло озираясь, входит - будто принюхивается. Садится на тот же табурет, на котором несколько часов назад сидела Маша. При свете лампы лицо участкового выглядит измученным. После томительной паузы наконец изрекает:
- Слыхали, что под Кирсановым случилось?
Я слышал, конечно, об этом чуть не на каждом углу треплются. И с радостью передают вести о новых победах "тамбовского партизана" над очередной несправедливостью. Истосковался народ по нормальному правосудию.
Молча покачал головой, дав знак, что не слышал. Шурик продолжил свою политинформацию:
- А вот, что было. Шестнадцатого августа совершено вооруженное нападение на пост ДПС. Трое раненых, один смертельно. Есть версия, что в регионе действует вооруженная хорошо организованная группа. Их уже обозвали «тамбовскими партизанами». А среди населения молва пошла, будто это народные мстители, наследники «антоновцев». Им, – Шурик сделал многозначительную паузу, – нужно раскрытие. Я вам, Роман Владимирович, секретные сведения сообщаю.
- Зачем? – вполне логично задаю я вопрос.
- Наиболее достойный кандидат в подозреваемые – Картер Квамбаибебе. Скажу откровенно: им надо раскрытие и пресечение. Там, - шурик указал перстов ввысь, - вопрос уже решен.
- На небесах, что ли? – черт, зря я дерзить начал, но за язык тянет непреодолимая сила.
- Почти… Меня в управление вчера вызывали. На кону стоит карьера, и вообще. Знаете ведь, у меня двое детей, а работу другую я найду вряд ли. Да-а-а… Мирно мы жили , но… Роман Владимирович, посоветоваться хотел, вот…
- Посоветуйтесь. – Да, проносится в моей голове, все знает, падлюка, обо всем догадывается… Помнится, кто-то мне говорил, фамилия «Богословский» у него от прадеда, который был священником, вроде, даже местным… Но ведь, если бы прищучить хотел, выследил бы. А может, уже? По телу будто слизняк пробежал. Но все же стараюсь держать себя в руках, отвлекся на варку кофе. – Я весь внимание, Александр Трофимович.
- Вы, я знаю, с Марией Кирилловной на короткой ноге. Картеру будут вешать терроризм, а это статья тяжкая. Вплоть до пожизненного.
- Но ведь это глупо, Александр Трофимович. Да и вообще он, кажется, в Африке.
- А что у нас не глупо? В такой стране живем. Собственно, я проинформировать хотел. Вероятно, он и в самом деле имеет алиби. Но там, - снова сделана многозначительная пауза, - плевали на личности, им нужен результат. Примите информацию, как говорится, к сведению и поступайте с ней как хотите. Ну, спокойной ночи…
- А кофе? – я, мне кажется, красиво и весьма артистично протянул руки к кофейнику.
- Кофейничать, значит… - Шурик призадумался, видно было, он все же что-то важное так и не сказал. – Завтра непростой день, выспаться надо. И чьи-то погоны по-ле-тят. Спасибо, доктор, всем привет!
Участковый ушел, я некоторое время стоял над кухонным столом и думал. Завис. Тесное пространство, все друг друга знают. Шурик хоть и заезжает в наш мирок как гость, но ему о многом докладывают. Есть у нас тут...  любители постучать. Я почувствовал некую доброжелательность со стороны Богословского. Жалеет он семью Квамбаибебе, вот, в чем дело.

…Карик уже на поляне. Едва различимы очертания мирно сидящего Бен Ладена. Со стороны монастыря доносятся крики, пение, опять же смех. Это не психи, ОМОН никак не угомонится. Хорошо, под шумок легче творить правое дело. Ну, и левое тоже, конечно…
Карика я определил на чердак. Туда можно изнутри подняться, и снаружи лестница приставлена – в случае чего умотать не проблема. Да, там пыльно, темно. Зато матрасов больничных навалено до фига, спи – не хочу. Мобильник я у Карика от греха отобрал, даже аккумулятор из него вынул. Гаджет я решил при случае отдать Маше. Может, глупость, паранойя, но так вернее.
Бен Ладен тащился за мной с видимым отвращением. Презирает он меня, гадина! И за что? Может, чувствует, что я боюсь? Ну, не похож я, черт возьми, на бизнесмена Григория! А то, что пахнет больницей… Здесь все ей пахнет – щас надышишься, с-скотина! По наитию выбрал, мне кажется, единственно верную линию поведения: не оглядываюсь – просто тяну за повод. Любая гадина подчиняется очевидной силе. Вдоль реки тропинка, она в кустах, и мы, кажется, незаметны. Все – вот она, школа! Привязываю Бен Ладена к дереву возле кочегарки. Не оглядываясь, несусь назад. Тут окрик в темноте:
- Стоять, не двигаться!
Блин, на сегодня много вводных… Я замер. Но внутренне я спокоен, еще когда на скутере возвращался, выдумал отмазку: поймал верблюда возле монастыря, вот, решил привязать… Ко мне выскочил кто-то, почти лицом к лицу, а запах-то от него знакомый, наш, больничный…
- Не бойсь, дохтур, свои.
Так, «дохтуром» меня только Никтокроменас зовет. Ну, слава Господу, он, болезный! Карик, когда отбывал повинность у тестя в монастыре, сдружился с несколькими «вольными». Ближайший его приятель – Никтокроменас. Я знаю, что абиссинец поддерживает с этим чудиком какие-то отношения и после исхода Блин Блиныча в лес. Никтокроменас единственный, кто обращается к Карику: «Арапка». Всякие короткие прозвища типа «негритос», «чернокожий», «гуталин» Блин Блиныча бесят. Если бы его кто другой «арапкой» обозвал, он тоже бы нервничал. Но от Никтокроменаса он подобную фамильярность терпит.
Никтокроменас не мой пациент, но историю его болезни я читал. Настоящее его имя, как это не смешно, Иван Степанович Иванов. Кликуху он получил, потому что на его плече наколка: аляповатый орел, а под ним едва различимое «Никто кроме нас». Эту же фразу он любит вставлять по любому поводу и без такового. Никтокроменас любит бахвалится, что он десантник, прошедший через две чеченских войны. На самом деле документы свидетельствуют несколько об ином. Иван Иванов черт знает чем занимался в Москве, почти что бомжевал (во всяком случае, ни адрес прежнего жительства, ни регистрация, ни место работы в бумагах не зафиксированы).
Кончил свой столичный променад он красиво, но как-то глупо. Никтокроменас кичился темным и героическим чеченским прошлым, всякий раз на Ильин день надевал голубой берет, брал в руки голубой флаг с надписью «Никто, кроме нас!», и шел, как он выражался, в боевое братство войск дяди Васи. Как-то, на очередной Ильин день он настолько ужрался у Васильевского спуска, что вскочил в уборочный трактор, завел его и с криками «Слава вэдэвэ, дави хачей!» пытался прорваться в Кремль. Протаранил он ворота Спасской башни. Стали разбираться и выяснилось, что он ни-ког-да нигде не служил, даже в стройбате. Иван Иванов вообще взялся практически ниоткуда. Ну, и решили мужика так же отправить «в никуда». То есть, в наш монастырь. Мне очень даже знакома психология подобных типов; они придумывают себе прошлое и свято в него верят, одновременно напрочь забывая обстоятельства своей подлинной жизни. Вероятно, в такой модели поведения есть некий смысл, нам недоступный.
Как специалист, скажу, что у Нектокроменаса только два расстройства: хроническая тяга бить баклуши и алкоголизм. От второго наша медицина худо-бедно умеет отваживать, в особенности в условиях стационара. Наши, монастырские алкоголики не пьют! От первого нет ни спасения, ни лекарств. Тунеядство – органическое поражение души. Никтокроменас мог бы с успехом сачковать и в больнице, и в тюрьме, и, вероятно, в аду. Поскольку лечащий врач посчитал, что у Ивана Иванова ремиссия, он его отпустил в «вольные». Выписывать его все одно некуда, а вреда от него никакого. Вот и слоняется мужик, сует свой нос в чужие дела.
- Дохтур, ты уверен, что Арапке на твоем чердаке нормально?
Мне захотелось выругаться матом. Практика учит: не вступай в бессмысленный дискуссии с неадекватами. Несмотря на правила, хотелось послать мужика на все веселые буквы. Но я сдержался:
- Иван, вы не ошибаетесь? – Я понадеялся, что этот хитрован меня на понт берет.
- Зачем ошибаюсь. Я вас на поляне видал.
- Больше никто? В смысле, не видел...
- А чего ты, дохтур, боишься? Не ссы, это только я такой. Доебистый. Мастерства не пропьешь. Знаешь, сколько раз я в Чечне в разведку ходил?
Конечно, знаю. В истории болезни Ивана Иванова все-е-е зафиксировано. Однако, выдуманное военное прошлое – его «пунктик», не стоит человеку крылья обрезать.
- Что там, Иван, в монастыре?
- А все тоже. Вояки пьют, психи да сестры с братьями по норам дрожат. Мы вот, гуляем… Участковый тут ходил, шмонал, но он точно ничего такого не видал. Зуб даю!
- Ладно… А ты чего сам-то не в палате? Комендантский час.
- Не спится ночами, дохтур. В городе Сочи, ой, темныя ночи… Я солдат старый, люблю на сон грядущий рекогносцировку проводить. Арапку опять же жалко, не чужой он мне.
- Ладно, Иван. Верю…
Мне Карик как-то говорил, что Никтокроменас – мужик (эфиоп это слово произносит забавно: «мюз-з-зик») с понятиями, надежный. Знает цену «боевому братству». Вероятно, ему стоит доверять – не все, но хотя бы часть правды.
Что вообще за фигня получается? На человека завтра охоту начнут, но все, кто знает этого человека, его уважают и даже любят. Даже, мне кажется, Шурик Богословский. Напрашивается крамольная мысль: свести Карика с омоновцами, пусть выпьют, по душам поговорят. «Дружба, фронтшафт, рот-фронт, но пассаран!» Уверен, и они хорошие люди, просто, у них приказ… Какой? Может, стрелять на поражение. Как так наши руководители по телевизору вещают: «Бандиты были уничтожены на месте…» Какой там на хрен суд, какие законы… Война.
- Иван, просьба: вы опытный разведчик. Может, завтра доложите, что видели?
- Легко, дохтур. Усе будет сделано в лучшем виде. Никто кроме нас!
Лже-вояка растворился во тьме…

Уже ночью ходил в Красивку. Пробирался как сволочь какая-то, задворками, пешком. Едрена вошь, до чего мы дожили-то в нашем царстве-государстве! Дело правое творим как… подпольщики при оккупантах. Маша встретила во дворе, получила Кариковы причиндалы, молча выслушала мой доклад. Сказала:
- Господь все видит, Роман Владимирович. Пусть он вас не оставляет! Ну, идите же, Карику передайте: мы за него молиться будем…
Не люблю я, когда про Бога. Это не значит, что я в него не верю, кто-то ТАМ все же есть. Просто, всякое упование на высшие силы – расписка в собственной беспомощности. Как психиатр говорю: душевные болезни имеют материальные причины. Не всякое психическое заболевание излечимо, но каждый случай из практики – по крайней мере, из тех, с которыми сталкивался лично я – доказывает, что человеческая душа есть механизм, в котором что-то сломалось. И ни-ка-кой алхимии.
Писателей, кажется, Сталин назвал «инженерами человеческих душ». Карик, абиссинец – и тот Сталина сегодня помянул. Маша Бога поминает, эфиоп – Сталина. Дуализм… Психиатр – тоже типа инженер. Только литератор реально не «инженерит», а всего лишь рисует эскиз диагноза. Врач-то как раз занимается ремонтом души, используя диагноз в качестве проекта. Или если угодно, перестройкой душа по усредненной модели, согласно Матрице данного общества. Эдакая душа без отклонений… Изредка в человеческой истории случается, что один псих на самом деле оказывается самым что ни на есть нормальным, а все остальные – моральные уроды. Но для того, чтобы общество осознало, что среди них жил гений, чаще всего этого отщепенца надо напоить цикутой или предать его огню. А то и распять. Так и живем.

 


Гитлер капут!


Ночью заснуть так и не смог, слишком много событий, нервное перенапряжение плюс зачем-то это дурацкое кофе. Да и Карик вертелся на чердаке до рассвета как черт в табакерке, в общем, неблагоприятная для релаксации среда.
ОМОН ушел на операцию (или как у них это там называется) часов в семь, слышно было, как грохотали и кованные берцы по железу понтонного поста. «Вы слышите, грохочут сапоги…» Пусть променад по лесу сделают, наш сосновый воздух – не худший антидепрессант.
В монастырь я пошел, сделав крюк. Издалека увидел, что Бен Ладен смирно стоит возле школьной кочегарки. Да, пока не заметили это «чудо-юдо»… После утреннего обхода вернулся в свой флигель. Слышно было, как наверху сладко сопит Блин Блиныч. Да-а-а-а… лучшие силы МВД осуществляют операцию по нейтрализации… как там вчера Шурик сказал… банды партизан? А он, этот «тамбовский партизан», понимаешь, на массу давит! Впрочем, я тоже прилег на свою старинную пружинную койку, и не заметил, как сам провалился в глубокую дрему.
Если быть откровенным, в глубинке врачебная практика лишь до обеда. После оного медперсонал копается в личных огородах или вершит прочие не относящиеся к профессии дела. Я вот пристрастился к изучению историй болезни, так сказать материалец собираю. Может, книжка получится типа: «Безумный монастырь». Или: «особенности протекания шизофрении в условиях сельской местности». Нет, вру. Просто, времени до фига, а заполнять его чем-то надо. Я не огородник, не рыбак, не охотник, а просто молодой специалист, не знающий точно, чего я, собственно, хочу.
Настала пора рассказать о первом подвиге абиссинца, заставившего его уйти в леса. И о втором подвиге, в результате которого народ посчитал Блин Блиныча шаманом. Многое все же будет непонятно, если я хотя бы вкратце поведаю об истории местности, в которую нас судьба исхитрилась определить. Вот ведь, счастия-то удостоились! Бедолаги.
Во времена татаро-монгольского ига в долину при слиянии рек Ворона и Баня не решались забредать даже, собственно, татаро-монголы. Обитали здесь мордовские племена, которые… впрочем в истории не сохранилось вообще никаких сведений о том, что данные племена здесь творили. Известно только, что ко всему наносному аборигены относились настороженно, а именно, объявляли партизанскую войну всему чуждому ихним мордовским неписанным законам. Скорее всего – правильно делали. Хотя, их не спасло. В истории человечества много раз подтверждается истина: нельзя воевать против всего народа в целом. Впрочем, если народ маленький, его можно уничтожить или ассимилировать – тогда проблема снимается сама собою.
В общем, в старину даже завоеватели были осмотрительны и мордву до поры не трогали. Но как-то, еще в четырнадцатом веке от Рождества Христова на Баню пришел православный русский монах по имени Мамонт. Он срубил себе келейку и тихо молитвенно зажил. Местные то ли вожди, то ли шаманы пришли к Мамонту и сказали: «Уходи, чужеземец, по добру, сегодня тебя живым отпускаем, так и быть…» Мамонт, исполненный миссионерского рвения,  ушел недалеко – версты на две вверх по течению реки Бани. Через какое-то время мордовские авторитеты пришли монаха все же убивать - всякий народ в меру своих понятий охраняет исконную веру. В данном случае – языческую. И тут случилось чудо.
Мамонт ступил в воду реки Бани – и не касаясь поверхности будто понесся над рекою в сторону устья. Вышел на берег он ровно на месте своей первоначальной келейки, которую аборигены после изгнания святого отца предусмотрительно сожгли. С той поры многие из местных уверовали в Христа. Они даже отстроили Мамонту новую келейку, а рядышком часовню. Так было положено начало Банно-Введенскому монастырю. Получается, православный монах аборигенов все же отмиссионерил. Ну, а по исполнении задачи, как говорится, представился в бозе.
Долгие столетия мощи святого праведного Мамонта являлись главной монастырской святыней. Но пришли большевики, все ценности разросшегося и разбогатевшего монастыря конфисковали. В монастыре устроили сельскохозяйственную коммуну, которая за два года прожрала монастырские запасы и загнулась. В «коммунары» ведь записались тунеядцы да пьяницы, которые только горлопанить умели да отымать и делить. Память о том позорном времени увековечена в названии бывшей Монастырской слободы, ныне поселке Коммуна.
Мощи Мамонта, кстати, до сих пор ищут, и в пожилой среде ходит предание, что до той поры, пока Мамонт не вернется в эти места, они считаются проклятыми. Вероятно, это глупость, но по некоторым параметрам – похоже…
В округе были богатые деревни. Имелось имение графа Разумовского с ласкающим слух названием Отрада. О том, что теперь творится в бывшей усадьбе, позже я расскажу, тем более что с ней связаны сразу три подвига Блин Блиныча. На обоих берегах Вороны две деревни - Красивка и Хорошавка. В ходу легенда, что они так названы в честь дочерей графа. Ну, и еще есть тут несколько деревень, менее значимых. Центральной усадьбой считается Коммуна: здесь и правление бывшего развалившегося нашего колхоза, и сельсовет, и школа, и почта. В общем, центр цивилизации. Скоро, говорят, к нам даже асфальт проложат. Если не провинимся и в очередной раз проголосуем за кого положено.
Тут одно село в районе не проголосовало за кандидата, рвущегося в депутаты от партии власти. Так этот, с позволения сказать, господин не только приостановил реконструкцию дороги к этому селу, но даже отменил туда автобусные маршруты, ибо является владельцем районного транспортного предприятия. Вопрос: а нафига они не проголосовали за местного «олигарха»? Ответ: он местный, и народ слишком хорошо знает данного прощелыгу. Нет прохвоста в своем отечестве?
Вернусь к истории давно минувших дней. Народ в долине рек Ворона и Баня до Революции жил преимущественно богато. Босякам в обнищавшей коммуне это сильно не понравилось и они с особенным рвением в начале 30-х годов прошлого века включились и раскулачивание и коллективизацию. Проще говоря, в грабеж. Многих несогласных отослали в Сибирь. А вкупе с ними и монахов, которые после разграбления монастыря кое-как рассеялись по деревням и молились тайком. В общем, социализм победил. А потому и колхоз был назван «Победой социализма». Есть победившие, проигравшие, наварившие и просравшие… в общем, все как в жизни.
С конца 30-х в монастыре разместили областную психиатрическую больницу. Келии, так получилось, прекрасно подошли под лечебные палаты. Правда, если раньше в них монахи подвизались поодиночке, теперь в таковых размещаются по 8, а то и по 10 душ. В смене «формата» я лично дурного не вижу: в конце концов, и в старину при монастырях имелись богадельни. А, если учесть, что в русском православии весьма был развит институт блаженных, суть не меняется. Я и по современному контингенту нашего монастыря смело могу утверждать: у некоторых из больных ума, доброты и порядочности не мешало бы занять здоровым. А, если они убогие, значит, к Богу все-таки ближе.
Теперь о первом подвиге Блин Блиныча. Есть за рекой Вороной тихая деревушка Монастырка, забытая Богом весь с единственной достопримечательностью: полуразвалившейся часовней. Обитают там исключительно пенсионеры, 28 старух, в том числе бывшая учительница начальных классов Вера Павловна Чернышова. Ее судьба нелегка. Муж помер давно, от пьянки, дети уехали, кажется, за границу и забыли мать. Летом жизнь в Монастырке более-менее оживает, ибо население деревни увеличивается за счет т.н. «дачников», детей и внуков старух, прожигающих жизнь в городах и оттягавающихся душою на малой родине. Река Ворона рядом, лес почти вплотную, а значит, рыбалка и грибы обеспечены. Многие городские радуются тому обстоятельству, что мобильник в Монастырке не берет, а значит, в полной мере можно отдохнуть от цивилизации и ее плодов.
К Вере Павловне никто не приезжает. Сей факт умело использовал некий мужичонка, занесенный в Монастырку злым ветром. Осень, родня разъехалась, старухи погрузились в привычный ритм жизни без радостей и отрад, но с надеждою, что доживут до следующей Пасхи. Гитлер, как он себя сам назвал,  - прожженный зек, вероятно, «откинувшийся» с зоны после очередной отсидки. Информации и данного селения поступает немного, связи нет, и Гитлер творил свои безобразия нагло, нахраписто. Об злодеяниях этого, с позволения сказать, сына рода человеческого, мы узнали много позже, и то, вероятно, далеко не всё. Я уже говорил, что у Шурика участок большой, он в некоторых деревнях и не бывал вовсе, полагаясь на то, что местные как-нибудь сами по старинке разберутся в своих порядках. И ведь вправду зачастую разбираются, вспоминая древнее общинное устройство, организованное согласно естественным законам! Опасности Богословский ждет от семей, ведущих асоциальный образ жизни. Поскольку в Монастырке таких не числилось, Шурик верил, что и криминала оттуда не ждать. Вероятно, Гитлер и данное обстоятельство тоже учел.
Грубо говоря, этот подонок установил в Монастырке режим личной власти, как он сам ее назвал, «арийская вертикаль». Гитлер, звериным чутьем  почувствовав, что Вера Павловна – самое беззащитное и безропотное существо в деревне, просто вошел в ее хатку и стал в ней жить. Хатку он назвал своей «рейхканцелярией», ну, а других старух обложил имперским налогом в виде съестного, выпивки и «натуры». Мало того что Гитлер жил в Верой Павловной, он, уродище рода человеческого, еще «брал натурой» с других старух.
Несчастных женщин поддонок сразил таким аргументом: «Знаете ведь, что в стране вертикаль власти. Поставлены мэры, губернаторы, префекты. ТАМ все определено. Я спущен к вам СВЫШЕ и любая ваша жалоба всю равно спустится с ВЕРШИНЫ сюда. Такова арийская вертикаль». Женщины и вправду верили в данный бред. Надо казать, небезосновательно. Вон, как у нас в стране с «несогласными» поступают: отоваривают дубинкой по башке – и дос-ви-дос… Как врач скажу: в некоторых случаях психически больного (но не параноика) полезно держать в страхе: тогда он не дает волю своим неправедным чувствам. Так же и государство, и город, и деревню легче всего контролировать при помощи страха. Эта древняя система называется: «государственный террор». Общество управляемо, ежели в нем не царит боязнь кары, а не вера в справедливость.
Конечно, Гитлер внушил старухам обычное для всех бандюг: «Кто посмеет стукнуть – прибью и родную хату сожгу!» Тоже действенный метод. Но ведь напряжение накапливается, возмущение подспудно растет. Всякий диктатор рано или поздно переживает позор. Некоторые, правда, уже после смерти. Но ведь мы живем и ради доброй памяти о себе. Или не так?
Гитлер, тупая и бессовестная скотина, нелюдь, был все же не лишен сообразительности. Он правильно понял «тренд» и стал в Монастырке «калифом на час», используя общую политическую ситуацию в стране. Вынужден признать: его «час» длился и осень, и зиму, и половину весны. Довольно длительный промежуток времени, можно сказать, маленькая жизнь. Деревня стонала под гнетом самовластья. Не знаю уж, какие зверства творил в ней Гитлер, пожилые женщины не обо всем потом рассказывали, вероятно, от стыда.
Проговорилась одна из старух, пришедшая в Коммуну за продуктами. И поведала она о Гитлере не кому-то, а Маше. Обостренное чувство справедливости зачастую вредит, но иногда приносит достойные плоды. Маша передала услышанное мужу. Карик, человек, воспитанный на христианско-эфиопской морали, пришел в негодование: «Блинь-блинь, надо проучить сатану, он должен вернуться в ад!»
Позже Карик рассказывал о своем подвиге скупо, видимо, не желая бередить неприятные воспоминания:
- Сел в джип Петровича, Монастырка поехаль, - «джип» - это «Шевроле-Нива», а тестя он, как и все кроме Маши, Петровичем звал, - там тихо, вымерли будто. Иду один дом, второй, третий… В каждом мэм сидить, глаза у всех пугаются. Спрашиваю: «Где ваш оккупейшн?» Они все: «Ничего не знаю, моя хата с краю». Дурры. Крайний хата всегда первый горить. Ну, блинь-блинь, думаю себе, может та мэм, что Маша все сказала, придумала. Спина чую, кто-то возле джип снует. Я к джип бегу, смотрю – музик. Я ему: «Блинь-блинь – отойди от джип!» Он: «Ты, обезъян, ща рэзать буду!» О-о-о, я злой! Он на меня, с кинжаль. Ну, я схватиль – даль ему, еще даль, он вывернулся, побежаль. Я догналь, он палька схватиль, я палька схватиль. Бум-бум! Лежит… Мэм вокруг собрались, вопять… Он неживой. Все…

Кое-как собрав в кучу скупые сведения об произошедшем в Монастырке и аппроксимировав, можно представить следующую «картину Репина». Карик обошел полдеревни в поисках негодяя, а старухи запуганны донельзя. Не решаются сообщить, где злодей. Гитлер меж тем пробрался к автомобилю и попытался его завести. Просто так, без навыка, российское авто не заведешь… Драка была такой. Гитлер носился по Манастырке с ножом, крича, «Уйди, гад, пером проткну!», а сам панически боялся Карика. В конце концов, когда зек был зажат в угол, он, как и положено затравленному зверю, пытался защититься чурбаком. Блин Блиныч тоже схватил полешко и порядочно отдубасил негодяя. Да, перебрал, наверное. Но ведь находился в состоянии аффекта. Проломил Гитлеру череп, несколько ребер переломал. Так сказать, правосудие по-нашему. В первый раз в жизни Карик реально мстил за «обезьяну», хотя наверняка тысячи раз слышал оскорбления похлеще. Я бы все же не трактовал данное деяние как превышение пределов необходимой обороны. Ведь нож-то у Гитлера реально был!
Что характерно, некоторые из старух в Монастырке рыдали над бездыханным Гитлером. Ох, наша жалость… в селах Рязанщины, в Селах Смоленщины, в селах Тамбовщины слово «люблю» непривычно для женщины… А вот жалость – это наше, родное. Впрочем, я бы подобную реакцию, которую считаю все же неадекватной, списываю на «стокгольмский синдром». Женщины у Гитлера фактически были в заложницах…
Гитлера отвезли в райбольницу (так и хочется расшифровать: райскую больницу… Карик предрекал Гитлеру ад, но в итоге он попал в нечто однокоренное с раем) на нашей, монастырской буханке. Я сам напросился сопровождать этого гавнюка. Очень ух хотелось посмотреть на монстра. При удаче и побеседовать, определить его психотип. Последнее не удалось, поскольку Гитлер пребывал в бессознательном состоянии. Практически, у него не было дыхания, пульс почти не прощупывался. Зато изучил лицо подонка. Смешно, но на свой прототип он был похож весьма. По крайней мере, он отрастил «бюргерские» усики и чуб, который зачесывал набок. Фюрер и фюрер. Только в слишком уж ублюдочной версии… Кожа лица непривычно смуглая, наверное, от обилия сомнительного алкоголя и некачественного табака. Раздражало еще то, что даже в бессознательном состоянии эта харя сохраняла выражение довольства. Мужик хлебнул власти… А ведь он тоже – русский человек!
В райбольнице Гитлера определили в реанимацию, а дежурный хирург сообщил: «Тяжелая сочетанная травма. Фифти-фифти, но я бы поставил на черное…» Я попросил уточнить, что коллега подразумевает под «черным», в той же Монастырке несмотря на «стокгольмский синдром» и русскую жалость все же рады были бы, ежели б Гитлер исдох. Но хирург согласно клятве Гиппократа надеялся на положительную динамику, хотя и ставил на летальный исход.
В семье Квамбаибебе вести из райбольницы восприняли тревожно. Откинется Гитлер – на Карика убийство повесят. Очухается гавнюк (что менее вероятно) – наберется наглости и заявит в полицию. «Причинение тяжких телесных повреждений» - статья не из легких. Абиссинец запаниковал. Он слышал много рассказов о русских тюрьмах и туда не хотел. Карик понимал, что погорячился излишне. Можно было иначе разобраться с диктатурой в Монастырке, через участкового, Шурика. Но здесь в ситуацию включилась одна юридическая тонкость.
У Карика имелись проблемы с регистрацией. Картер Хайли Квамбаибебе имеет эфиопский загранпаспорт с российской визой. А виза-то студенческая, давным-давно просроченная. До поры – до времени власти на это закрывали глаза, но по мере бюрократизации системы административные тиски сжимались.
Естественно, доставалось за незарегистрированного эфиопа и Богословскому, но Шурик, веря, что Карик некрименогенен, старался оттягивать разрешение ситуации «на потом». Участковый несколько раз намекал Карику, что надо де съездить в Тамбов, в ФМС. Абиссинец обещал. Но не ехал. И лень, и боязно было ехать… По зомбоящику чуть не каждый день рассказывают в новостях, что в том или ином российском городе убили негра. Как там в песне поется: «…ни за что ни про что – суки, замочили…» Да, Блин Блиныч – не негр, семит. Но бьют-то у нас по морде, а не по паспорту, пусть даже и заграничному…

«Вторым» подвиг Блин Блиныча, который я сейчас опишу, я называю условно. На самом деле он то ли пятый по счету, то ли шестой. Наши края можно, конечно, назвать «медвежьим углом», но только метафорически. У нас встречаются волки, лоси, кабаны. А вот медведей извели еще при царе. Но вот, какое дело: завезли в лес под Хорошавкой настоящего мишку. Взяли его егеря откуда-то из питомника, в Тверской губернии. Для медведя специально в глухом месте посеяли овсяное поле, чтобы откармливался и никуда не уходил. Готовилась «удачная медвежья охота» для видного начальства. В райцентр должны были приехать то ли прокуроры, то ли аудиторы, то ли коммивояжеры (шутка). Короче, большое начальство.
Медведю было хорошо, ибо егеря подкидывали ему всякие яства. Не знал хозяин русского леса, что уже выстроены вышки, «номера», с которых руководство его расстреляет. Не ведал о присутствии в русском лесу зверюги и Карик. Возвращался он со своих ратных дел к себе на заимку, и Бен Ладен, который уже стал полноценной «боевой единицей», запаниковал. Карик спешился, стал прислушиваться… и тут верблюд подскочил вверх метра на два – и понесся галопом прочь! Зверь чует зверя, человеку такого не дано… Позже оказалось, Бен Ладен прибежал к заимке и там, трясясь ждал хозяина.
Между тем хозяин увидел громадного рычащего монстра, вылезшего из кустов. Абиссинец в ужасе забрался на дерево. Медведь не обратил особого внимания на незнакомца и пошел в овсы. Там он резвился, катаясь, как котенок, с боку на бок. Хорошо, когда ты сыт – можно и понежиться! Карик неожиданно чихнул. Медведь насторожился. Пошел на звук. Остановился под деревом, стал напряженно прислушиваться, принюхиваться… И тут – о, ужас! – ветка, на которой устроился Карик, проломилась. С криком: «Блинь-блинь, госьподи!!!» Блин Блиныч грохнулся прямо на жирную тушу!
Карик уже рванулся бежать, но вдруг понял: туша валяется недвижима. Отошел на относительно безопасное расстояние, пригляделся… подобрал палку, потыкал. Медведь был мертв. Он умер от испуга, от разрыва сердца. Тонкая психическая организация… Инфаркт.
У Карика, человека, выросшего на окраине маленького аграрного города, умения обращаться с мертвыми животными, не занимать. Абиссинец содрал со зверя шкуру и привез в Красивку: «Петрович, сюрпрайз! Готовь много соль, выделывать будем…»
Блин Блиныч, везущий по Красивке на Бен Ладене шкуру медведя – это картина! Сам я не видел, но, судя по рассказам очевидцев, это было что-то. Подобного ажиотажа не вызвал, вероятно, Спаситель, въезжавший в Ершалаим на осле. Кто-то первым воскликнул: «Шаман!»
Карик был возведен в ранг народного героя, да еще обладающего мистической силой. Победа над Гитлером, победа над «царем зверей»… И ведь число подвигов только множилось! Во многих эпизодах, о некоторых из которых я очень скоро расскажу, ничего такого сверхординарного Блин Блиныч не делал. Но народ жаждал подвига, свято верил в «рыцаря благородного образа», «Робин Гуда» тамбовской глубинки. Точнее, хотел верить.

…Вечером Никтокроменас докладывал о результатах труда карательной экспедиции. ОМОН набрел на заимку. Сруб сожжен. Большая часть окрестного леса зачищена, выставлены посты. Случайно застрелена коза одной из жительниц деревни Караул. На свое несчастье она была черного цвета, крупная и энергичная. ОМОНовцы забрали труп с собой, они уже поджаривают его на вертеле. На Кавказе они в этом искусстве насобачились. Бен Ладен обнаружен, переведен в монастырь. Омоновцы не знают, что делать со скотиной, утром, вероятно, оформят как вещдок и отправят в Тамбов. В настоятельском корпусе уже слышен женский смех: во всяком селении находятся веселые пейзанки, встречающие гренадеров радостно и воодушевленно.
Наблюдательный он, Никтокроменас. Карик слушал его с широко открытыми глазами, приоткрыв рот. Подробно расспрашивал, как там Мария, сыновья. Лже-десантник успокоил: «Не бойсь, арапка, у Марии Кирилловны все в ажуре! Сегодня детей учила, потом со старшим домой пошла. Да, тебе передала: сиди и не рыпайся, они не знают ни хера. И тебе, доктур, сказано: когда днем ты дрых, она приходила. Ты не дрыхни днем-то. Завтра будут инструкции. Все, бывайте…»
Никтокроменас исчез, Карик взмолился:
- Брат, домой хочу, надо… Может, смогу?..
Интересно, что герой местного пошиба под «домом» имеет в виду – Барх-Дар? Потерянный рай… Спросить не успел, в дверь постучались. Абиссинец взлетел к себе на чердак, я, сделав паузу (ох, опять сердце заколотилось…) пошел в сенцы. Снаружи как-то непривычно застенчиво переминался с ноги на ногу Шурик:
- Роман Владимирович, вас приглашают. К столу… Просили не отказывать.
Я даже не стал спрашивать, кто. Переоделся, вышел, закрыв все же свое логово на замок. Участковый повел меня в сторону настоятельского корпуса.
Картина заставила меня улыбнуться, ибо ОМОНовцы сидели как на картине «Тайная вечеря». Столы знакомые, из пищеблока, их вынесли на двор и поставили в линию. Меня усадили почти в центр, Богословский угодливо доложил:
- Вот, товарищ полковник, доктор Селиверстов собственной персоной, луч света в здешнем темном царстве, интеллектуал, умница и просто порядочный человек…
Забыл сказать, Селиверстов – моя фамилия. Рука, которая пожала мою руку, увесиста, крепка; ее владелец – явно человек самодостаточный. Голос владельца оказался на удивление тонким, даже чуточку визгливым. Он привстал, приветствуя, оказалось, полковник – человек очень даже коренастый:
- Антон. Для вас просто – Антон. Милости прошу присоединяйтесь к трапезе…
Передо мной возникла тарелка с жарким. Убитая коза? Аромат жареного мяса очень даже ничего… А вдруг они Бен Ладена под нож?! Беспредельщики… Полковник спросил:
- Доктор, водку пьете?
- На хлеб намазываю, - ответил я автоматически и чуть встрепенулся: нагловато, не по чину…
- Что ж… Андрюха, плесни гостю. – В стакан налито было грамм сто. – Доктор, хочу произнести тост. Вы здесь лечите души, так сказать действуете тактично. Мы вынуждены порой выжигать каленым железом. Оперативно, в общем, работаем. Но вместе мы делаем общее дело: заботимся о здоровье общества. Очень важно, чтобы уроды, которые мешают другим жить, были изолированы и… За наше общее дело, доктор!
…Водка подействовала почти мгновенно. Нервы, почти не ел ничего… В общем, уже через пару минут чувствую, что язык у меня стал чуточку заплетаться, появился шум в голове. Полковник рассуждал:
- Нас, правоохранителей, и боятся, и презирают, и за людей порой не считают. Молчите, молчите доктор, я правду говорю. А мы все же люди. Которым не все равно, куда держава катится. В жизни, к сожалению, встречаются люди, попирающие закон. Вот, у меня высшее юридическое образование. Я знаю, что общество, в котором плюют на законы, больно. Уверен, и ваши пациенты, изолированные от общества, собственно, для того и содержатся под надзором, что ведут асоциальный образ жизни. То есть, нарушают писанные и естественные законы. Мы сейчас ищем того, кого бы тоже не помешало бы изолировать. Скажите, доктор: кто он?
Я встрепенулся. Как себя вести? Шурик похлопал меня по плечу:
- Роман Владимирович, товарищ полковник не серьезно. Мы просто поспорили о том, каков он, злодей? Мы посоветоваться с вами хотели, надеемся, вы нам поможете составить психологический портреь. Не может ли этот «партизан» быть, к примеру, психически больным? Мало ли сколько народу через ваше учреждение проходило…
Чтобы не захмелеть окончательно, я вгрызся в кусок мяса. Прожевал, сглотнул, вытерся салфеткой (обратил, кстати, внимание, что на столе все аккуратно, есть не только салфетки, но даже зубочистки…), взглянул косо на одну из медсестер, которая с ОМОНовцем чуть не в обнимку сидит. Вспомнил, что она одна сына поднимает (он старшеклассник), муж уехал на заработки в Москву и там сгинул… И как-то я, что ли, осмелел:
- Для того, чтобы сделать определенные выводы, маловато информации, трудно сделать анамнез без описания симптомов. Если судить по поступкам, которые совершает данный… гражданин, точнее, по тем слухам, что ходят у нас – согласитесь, не все слухи могут соответствовать действительности – человек этот вполне адекватен. Даже более того: обостренное чувство справедливости присуще великим. Льву Толстому, например. Или Андрею Сахарову. Это, я бы сказал, это дар.
Не надо ведь забывать, что у нас и преступники лежат, на освидетельствовании. Не в моем отделении, но все же… Я вспомнил, что Шурик вчера рассказывал мне про расстрел на трассе, но ведь все это сообщено было мне в доверительной беседе, вдруг, это и вправду секретные сведения… Набрался наглости спросить:
- А вы что думаете, товарищ полковник?
- Мы-то… Да мы, доктор, не думаем, а вычисляем. Еще выпьете?
- Ну, разве чуток… - честно сказать, я испугался, что обижу вояк, отказавшись. Выпили. Тост произнес Шурик: «За успех нашей экспедиции!» И тут полковник как по сердцу резанул:
- А этот Квамбио… тьфу, черт, Саня, как там его?
- Квамбаибебе, товарищ полковник. – Шурик снова вел себя идиотски, как выслуживающийся пес.
- Так вот. Он вправду у себя в Африке?
Черт, забыл совсем, что согласно легенде Карик на родину уехал… И тут полковник поведал нечто интересное. Произошедшее в Монастырке видели множество старух. В общем, свидетелей полно. Но ни одна из женщин не может описать человека, отмутузившего Гитлера. А уж тем более ни одна монастырская жительница не смогла запомнить ни марки автомобиля, на котором «злодей» приехал, ни даже его цвет. Они же все по своим хатам попрятались, отключили внешние рецепторы… Какая-то из женщин только одну примету сообщила: «Темен ликом…» А это весьма расплывчатый параметр…
Я уже хотел сказать что-то отвлеченное об абиссинце, типа: «Индивид подобного психотипа неспособен на асоциальные поступки…» Но тут раздался душераздирающий рык, потом матерная ругань. Рычал Бен Ладен. Пьяный ОМОНовец пытался на него взобраться, но тот, памятуя о своем мучителе Григории, ловко сбросил насильника. Мало того: верблюд рванулся, так, что повод, которым зверь был привязан к дереву, оборвался и «корабль степей»  галопом поскакал в темноту. Пьяных Бен Ладен не просто ненавидит: он их либо атакует, либо от них спасается любыми возможными и невозможными способами. Все произошло в несколько секунд, никто из сидевших за столом даже рта не успел открыть. В моей голове пронеслось: «Ну, слава Господу, значит, мы не Бен Ладена жрали…»

…Вернулся во флигель я с большим куском мяса и салатом в судочке. Шел, слегка покачивался и мучительно вспоминал: в каком-то кино, в детстве, я все это уже видел. Возвращается мужик в барак, только что он с фашистами водку пил, они ему наливают, а он: «Р-русские не закусывают!» Какие фашисты? Милые люди эти ОМОНовцы, ну, кто виноват, что они винтики в полицейском государстве? Карик уже дрыхнет у себя наверху. Я еще немного посидел на дворе, чтобы алкоголь выветрился. Вот ведь, какая петрушка… ищут пожарные ищет милиция, все ловят некоего преступника, приметы которого неизвестны. А может, это какой-нибудь Соловей-разбойник, или, прости Господи, капитан Копейкин. В общем, миф ходячий. Да и вообще ситуация – чистый абсурд. Кафка отдыхает, Бенюэль кипятком писает. О, как: первого не читал, второго не видел, а сравниваю. Вот она, сила единого информационного пространства! Да, пора соснуть минуточек эдак шестьсот. Едва коснувшись кровати, я провалился в чистый, не отягощенный грезами сон. Как имбицил.
Утром та же история, что и вчера. С рассветом ОМОНовские берцы стучат по понтонному мосту, монастырь более-менее свободно и немножко томно  вздыхает, «вольные» выносят из настоятельского корпуса стеклотару. Знаете, странное ощущение: будто в маленький городок зашел полк гусар или каких-нибудь кирасиров. Праздник!
У меня вся та же катавасия: топтушка у главного, утренний обход, привычная писанина… Один раз в окно видел Машу, она зачем-то в монастырь приходила. Мы не договорясь выбрали простую линию поведения: друг от друга мы далеки, общих дел у нас нет. Вот ведь наивные… Я почти уже железно верю Никтокроменасу, сказавшему, что сообщение от Маши позже обязательно будет. Хаирулла Насретдинович перед обедом меня все же вызвал. Обратился по-восточному витиевато и полунамеком:
- Коллега, вы вчера встречались с нашими гостями … - Главный, конечно, имел в виду ОМОН, ведь настоятельский корпус – больничное помещение, да и кормятся они за счет медицинского учреждения… если не считать добычу. – Какие планы у этих уважаемых людей? Что говорят о перспективах?
- Какие уж планы, Хаирулла Насретдинович… Навести конституционный порядок, наверное. А вообще они не докладывали.
- Вай, вай… А что там с партизанами? Больнице не ждать… ну, скажем, так, террористической атаки… Мне из управления звонили, распорядились усилить режим. В общем, так. Ваших вольных под замок, на общих условиях. Такое же распоряжение отдано в другие отделения. НАВЕРХУ, скажу вам по секрету, есть предположение, что «партизанами» могут быть люди из нашего контингента. Ясно, что там, НАВЕРХУ, они с ума сошли, но… Понимаете, вдруг прЭсса прознается…
Главный сделал многозначительное ударение на «Э». Не пойму только, как вообще общество можно узнать правду, ежели прЭссу ненавидят в каждой берлоге. Кто-то возразит: а нафига вообще правда-то, ежели от нее только горчее? Парирую: а на черта жизнь, когда в ней бывают и дантисты, и онкологи, и, прости Господи, патологоанатомы? Как психиатр скажу: адекватность восприятия жизни во всех ее проявлениях – залог психического здоровья. Да, нехорошо, когда в монастыре психиатрическая больница. Да, редко душевнобольные прекрасны ликом. А что – среди ваших родственников все психически здоровы?



 Леня на броневике


Я несколько изменил свое отношение к Блин Блинычу после того как прочитал, что Эфиопия, берега озера Тана – наиболее вероятная прародина человечества. Якобы доказано, что прапращуры наши, то есть предки современных гомо сапиенс сапиенс, затеяли свое расселение по планете Земля именно в Абиссинских долинах. Даже генетики при помощи передовых методик рассчитали, что именно в Эфиопии проживала та самая гипотетическая «Ева», потомками которой мы все являемся. То есть, Эфиопия – потерянный рай?
Ежели рассудить не научно, а поэтически, получается, Картер Хайли Квамбаибебе – человек, потерявший рай… Ну, конечно, нынешняя Эфиопия раем не является. Но ведь – была же! А не ищет ли Карик эту мифическую растворившуюся в неизвестности землю на наших русских пространствах? В ментальном смысле. И еще один момент. Согласно преданию, в Абиссинии теряются следы знаменитого Ковчега Завета. Того самого, в котором скрижали хранились, те, которые еврейские. Ну, да ладно – так недолго до святого Грааля, Шамбалы или какой-нибудь космической базы пришельцев договориться. Лучше о наших, грешных человеческих делах…
…Снова ОМОНовские берцы, стучащие по мосту, этот утренний тревожный звук уже порядком поднадоел. Перекинулись парой слов с Кариком. Он впадает в депрессию, тем более что кончилось у него курево, очень просит купить. Здрасьте-мордасьте: весь поселок будет говорить о том, что молодой доктор, некурящий и положительный, «Примой» затоваривается. Для кого, спрашивается? Приказываю абиссинцу терпеть. До обеда хотя бы, а там что-нибудь придумаю. Обещал держаться. Спросил только:
- Брат, по бэби скучаю, поглядеть бы. О, Раша!..
- Три рубля – и наша. – пошутил я. Вспомнил, что и «Маша» так же рифмуется. «Приперся Карик в Рашу, влюбился в нашу Машу, а все же африканцы - изрядные…» Да уж… мои мысли – мои скакуны. На работу пора, вот, что.
Когда шел в монастырь, из кустов полушепотом меня окликнули. Голос узнаваемый: Никтокроменас… Оглянувшись по сторонам, как неопытный шпион, я нырнул во мрак:
- Иван, вас ведь не должны были выпускать… Приказ главного.
- О, дохтур… Штоб выпустить, надобно запустить. Я и не запускался…
- То есть…
- Ночевал в хорошем месте, не спрашивай, где. Марию Кирилловну видал. От нее инструкция. Сегодня в полдень на поляне, под дубом, будет тебя ждать. Ну, та – в излучине Бани…
- Знаю, спасибо. Не голоден?
- За меня не переживай, десант не пропадет. Вот, от Марии Кирилловны… - Иван протянул пластиковый пакет с надписью: «Сочи-2014». - Да, сказать забыл. Эти на мосту блок-пост поставили. Все по уму: мешками обложились, амбразуры, окоп. Копали наши дураки. ОМОНовцы велели населению передать, что на мосту теперь пропускной режим, положено теперь ходить с пачпортами… Всех подозрительных мордой в грязь - и в райотдел на установление личности. Кто вы…..ся – в пятак. Так-то. Бывай…
Да, есть же люди! Жаль только, теперь Ивана переведут отделение для буйных. Лекарствами накачают, аж себя забудет. Побег – тяжкий проступок. Правда, вначале надо его поймать… Наскоро вернулся во флигель. Вместе с Кариком выгребли из пакета сигареты, колбасу, сыр, вафли. Смену белья. Да, пора жениться, может, и вашему покорному слуге повезет… Уходя, услышал от Карика:
- Рома, брат… Ты уж прости меня, блинь-блинь. Устал, боюсь. Слабый я.
- Сказано терпеть – выполняй. Если жить хочешь. Пока.
Я ушел злой, раздраженный.

Теперь поведаю еще об одном подвиге Блин Блиныча, так сказать, защите земли предков Маши и многих-многих других людей, населяющих окрестности монастыря.
Здешний колхоз «Победа социализма» я не застал, социализм здесь сначала победил, а впоследствии сдал позиции задолго до моего здесь появления. Хозяйство, говорят, не процветало, но при ряде председателей все же крепко стояло на ногах. Последним хорошим хозяином суждено было стать Лене Терехину, молодому талантливому «кантри-топ-менеджеру» который навечно молодым и остался.
Про Леню, которого я знаю лишь по фотографии на его могиле, рассказывают много доброго. Местный уроженец, из деревни Караул, окончил в Москве с красным дипломом Академию Управления и решил вернуться на родную землю. Случилось это в девяностых. Родители Лёнины – простые люди; мать санитаркой в монастыре всю жизнь проработала, отец – механизатор в колхозе. Старики до сих пор живы, тихо проводят свою осень в Карауле. Леню в столице ждала перспектива – чуть ли не в Газпроме, а некоторые говорят, его и в Америку звали. Но парень вернулся домой. В 27-летнем возрасте его выбрали председателем, ибо его предшественница, бывшая колхозная бухгалтерша, все почти профукала. Зато и купила себе квартирку в Тамбове. Обдурила она колхозничков по самое небалуйся!
Терехин начал конкретно, взявшись побороть две главные беды, царящие в наших благословенных краях: воровство и пьянку. Прогрессивный Леня оказался парень. Установил на ферме и на току камеры видеонаблюдения, а мониторы вывел к себе в кабинет. Такое, понимаешь, реал шоу для себя устроил: «большой брат». Мужики думали: на понт председатель берет. Оказалось – не на понт, ибо при выдаче зарплаты нечистым на руку выдавали фотораспечатки их проступков. Появилась в колхозе оппозиция, так сказать, «банда разрушителей систем тотального контроля»: пыталась несколько камер разбить. Но, во-первых, они антивандальные, а во-вторых, сеть так была рассчитана, что каждую камеру видно из двух других. С пьянкой вышло еще проще. Утром пришел на работу – ком цу мир к алкотестеру. Вечером пошел домой – к нему же, родному. Отказался проходить тестирование – рабочий день не засчитан.
Дело вроде бы безнадежное, но параллельно Терехин нашел хорошие рынки сбыта в Москве – молоко, овощи, зерно прямо в столицу вез. Хорошие контракты, дисциплина… Вот и зарплаты у колхозников стали подрастать, народ воспарил. И все бы хорошо, но пришла беда с другого фронта. Наехала на нашу «Победу социализма» братва.
«Тамбовские» – известное криминальное сообщество, говорят, они Питер «держат». Пока предприятие на ладан дышит, бандюкам оно не интересно. Но, когда в колхозе завелись денежки, криминал на него неровно задышал. Как обычно делается: сначала председателю культурно предлагается «крыша». Потом, ежели братаны встречают отпор, культура куда-то исчезает.
Леня – человек почти святой. Он и семьей обзаводиться не торопился, говорил: «Подниму колхоз – тогда и за личную жизнь. Первым делом самолеты, потом девушки…» Жил у родителей, и смешно было наблюдать его «Нисан» под окнами халупы. Умилительная картина!
Итак, в первый раз Терехин братанов выгнал. И второй раз тоже. В третий раз, сказали ему «хозяева жизни», что убьют. И вот, что сделал Леня. Уехал он в город на своем «Нисане» утром, а вечером вернулся… на броневике типа «БТР». Уж где он достал боевую технику, неизвестно. Но ездил он теперь только в броневике, пусть не оснащенным огнестрельным оружием, но все же. Даже в райцентр, на планерки к главе района – все равно на боевой технике. Принципиальный он был человек. Верил в справедливое общество и капитализм с человеческим лицом.
И вот, что я скажу. По рассказам людей, они поверили в Ленину мечту. В то, что можно жить и работать по правде, по совести. Народ колхозный зажил, какое-то воодушевление зародилось в крестьянских душах. Рождаемость чуток подросла, стали бытовую технику покупать, автомобили. В кредит, конечно, но все же… Терехин затеял и строительство жилья для молодых специалистов, специально в Сельхозакадемию ездил, вербовал агрономов и зоотехников. Намечено было уже первое новоселье, но…
…Возвращался как-то Леня из очередной своей местной командировки, видит, на дороге «Лексус» в грязи завяз. Тормознули пассажиры дорогущей  иномарки председателя, попросили подмогу. Терехин выбрался из броневика, трос самолично стал прилаживать… только через пару часов нашли Лёнино тело в луже, с простреленной головой. И броневик сожженный. Глухие у нас места, местные дороги безлюдные… Мне Богословский рассказывал, следствие установило, что крутой «Лексус» приметили на двух постах ГАИ, в руках убитого был зажат трос. Только по этим двум фактам восстановили приблизительную картину убийства. А кто там ехал, что на самом деле произошло, можно только предполагать. Дело не закрыто, но сыщики говорят, это дохлый висяк, перспектив – ноль.
Вот и спас Леню Терехина броневик… По уму не надо было ему сопротивляться бандитской силе. Но ведь каждый сам выбирает свой путь. Леня выбрал. И остался в людской памяти светлым человеком. Можно задать риторический вопрос: почему на вершинах власти не встречается порядочных людей? Собственно, ответ-то прост: таких уничтожает Система. Даже наш монастырский слесарь, непросыхающий дядя Леша, по поводу каждого протекающего крана говорит: «Ну и х…и тут с крантОм сделаешь? Сколь новья не накрути – все одно сорвет. Сисьтему надо менять, сьсь-тему!»
Еще и сорока дней не прошло со дня гибели Терехина, в Коммуне появился некий мужичок, Жора-крюк, который официально назывался «управляющим», но все его знали как «смотрящего». Колхоз стал ускоренно загибаться, и скуксился за пару месяцев. Хотя, как оказалось, Жора-крюк более-менее разбирается в сельском хозяйстве, сам вроде бы в деревне вырос. Бандюги его «смотрящим» на колхоз поставили, надеясь, что он сдюжит, сохранит предприятие на уровне прибыльности. Оказалось, «вертикаль власти» не работает и в криминальном секторе. Не уважал народ Жору. Боялся, но не уважал. Да и веры не стало: парадигма «кто супротив нашей воли – тот не жилец» не шибко благоприятно влияет на производительность человеческого труда.
В первую руку страдать стали те, кто технику в кредит понабрал. Домики для вероятных молодых специалистов растащили по досточкам, по гвоздочкам. Кто помоложе, в города подались – в охрану, на стройки, на рынках торговать. И наступила тьма. В смысле, в умах.
Бандюги, поняв, что ни черта у них не получается после грамотного рейдерского захвата, решили другую прибыль извлечь. Жора-крюк затеял кампанию по скупке земельных паев у населения. У всех бывших и нынешних колхозников имеются свои доли в колхозной земле, по восемь гектар пахотной земли на душу. Теоретически они только на бумаги имеются, но юридически земля все же народная. Видимо, бандюки задумали хапануть по дешевке землю – и подороже продать какому-нибудь денежному мешку. Леня Терехин при жизни на всю область прогремел, никто еще не знал, что хозяйство уже развалено, многие думали, колхоз все еще крепок и неимоверно эффективен.
Появился в Коммуне юрист, интеллигентного вида пухленький молодой человек, при галстуке и с портфелем из крокодильей кожи. Звали его Александр Евсеевич. Народу, в особенности старикам Жорик и Александр Евсеевич стали вешать примитивную лапшу о том, что сегодня паи они могут продать за пятьсот рублей, но завтра они будут стоить четыреста. Надо, в общем, торопиться. Они еще придумали миф о том, что якобы скоро появится закон, согласно которому у колхозников все одно землю отберут в пользу государства. Эту же тюрю вбухивала и бывшая колхозная бухгалтерша (та самая, которая все развалила до Терехина), казалось бы, случайно заехавшая «проведать родные места» из своего Тамбова. Ее не любят, но все же подспудное уважение люди к бухгалтерше испытывали. Да, бессовестно, да нагло, но эта баба на доверии народном сколотила себе капиталец. То есть, поступила так же, как и все нынешние олигархи, которым,  кстати, ордена «За заслуги перед Отечеством» всяких степеней в Кремле пристегивают.
Появилась в поселке группа сопротивления, около пятнадцати человек, из бывшей колхозной интеллигенции. Они пытались доказать, что реальная стоимость пая – семьдесят тысяч (а в те времена он как раз столько и стоил). Но каким-то образом с каждым из пятнадцати «индивидуально договорились». Кому-то рот заткнули угрозами, кому-то обещанием дивидендов, кому-то – шуршащими бумажками. В общем, процесс скупки земли пошел на ура. Причем, покупали не за обещанные пятьсот, а за четыреста пятьдесят. Подана была почти вся земля, а обстоятельно-хамский Александр Евсеевич принудил народ подписать хитрые договоры, по сути переводящие людей в разряд «чужих на своей земле». А уже и не своей вовсе, а земле, принадлежащей некоему обществу с ограниченной ответственностью «Прокуратор», которое представляли «смотрящий» Жора-крюк да амебоподобный юрист.
Всё понимали учителя. Но у них нет колхозных паев, а потому к их правде никто не прислушивался. Считали, учителя завидуют колхозникам. Кто будет отрицать, что главный мотив русской действительности – зависть? Вы, вероятно, уже догадались, что абсолютно не смирилась с положением своих земляков только Мария Кирилловна. Уверен, если бы Маша родилась где-нибудь на Кубе, наверняка она стала бы истовой сподвижницей команданте Че. А когда по какому-либо поводу упоминают Жанну Д’Арк, представляю я себе именно Машу.
Снова точно не знаю, как все разрешилось на самом деле, рисую картину, собранную из сбивчивого рассказа Карика и собственного воображения. Вечер. Сидят в колхозной конторе деятели ООО «Прокуратор», составляют список заключенных договоров, которые они утром повезут в Тамбов, на регистрацию. Дельце провернуто без сучка – без задоринки, хозяин наверняка будет доволен и позолотит ручку. Послезавтра можно махнуть на Мальдивы, правильно и отдохнуть от изрядно задолбавшей Раши… Оторваться, в общем. Жора-крюк уже видит себя в первом классе «Боинга», по одну руку сиськастая телка, по другую – столик с текилой, фуагрой, лобстерами и суши… Бум-бум-бум!
«Смотрящий» бросает напарнику:
- Евсеич, кто бы ни был – пошли их нах…
Дверь в контору железная. Юрист через дверь злобно рыкает:
- Приема нет. Завтра, завтра!.. Чтоб вас всех…
Тишина. Только сверчок в углу стрекочет. Подельники возвращаются к делу. И снова – теперь уже редко, но так же громко: бум-м-м, бум-м-м… Привычным движением Жора-крюк достает из-за спины пистолет, опыта применения огнестрельного оружия ему не занимать:
- Ща, пугану козлов. Обнаглели, скоты долбаные…
Скрежещет в замке ключ, сдвигается засов, Жора уже готов выскочить наружу и пальнуть. Так, для острастки, в воздух. Но, едва его лицо выглядывает наружу оно сталкивается… с огромной мордой. В полутьме Жора не может разобрать, думает, кто-то зло шутит. Может, психи? Он уже готов смачно выругаться, но тут по правой руке что-то больно хлещет, ствол падает на крыльцо… Со страшной силой Жору вталкивают внутрь. Юрист забился под стол, надеется, его не заметят. Входят двое без лиц, вместо лиц шерстяные шапочки с дырками для глаз и ртов. Один кричит:
- В угол, оба в угол, блинь-блинь, упали и лежать!
Юрист выползает из-под стола, лебезит:
- Дя-я-яденьки, не убивайте, не убивайте меня, это все он, он! Вот - все, что есть у меня, возьмите, дя-я-я-деньки, пожалста, только не убиваа-а-айте!
Юрист дрожащий рукой вынул бумажник, айфон, пустил по полу в сторону налетчиков. У Жоры-крюка опыт. Он с рэкета начинал, знает, что и как делать в случае наезда. Сам много-много раз отнимал у одних в пользу других, более правильных. Полез в бутылку:
- Ой, братаны, не в ту лузу попали. Вы не знаете с кем связались. Не успеете до границы района доехать – с вами разберутся. Да и зря все. Бабла у нас нет, проверьте…
- Деньга не надо, блинь-блинь, другой надо. Бумаги надо…
Сзади «нарисовался» второй налетчик, он уже держит в руке пистолет Жоры-Крюка. Кричит:
- Убью вас, мне ничего не будет, я патентованный дурак, поняли? Никто кроме нас… Что сказано: бумаги где?
- Какие еще бумаги?
- На землю бумаги, сволота – быстро!
- А-а-а-а… Ну, берите. – Жора уже просчитал в своей опытной башке, что налетчики – кто-то из оппозиции, те, кого не смогли грамотно нейтрализовать. Лохи, в общем, хотя… Может, кто из них по контракту в Чечне служил, тоже есть навыки… С такими резких движений не надо.
- Мужики, - голос Жоры-крюка звучит уже уверенно, он знает, что гнобят того, кто позволяет себя гнобить; слова произносит он все же доверительным тоном, - глупо все, мужики. Сегодня вы заберете бумаги, завтра приедут пацаны, которые будут говорить с людьми на другом языке. Не стоит…
- Стоить… Договора сюда.
- А, пажалста, бумаги не жалко. Вот…
Налетчик взвесил пачку на руках:
- Не все. Еще давай. Из сейфа. Ну, торопись, блинь-блинь… Ты, второй!
Юрист, уже весь мокрый, засуетился, открыл сейф, выгреб оттуда все и с причитаниями: «Я жить хочу, дяденьки…» сложил все к ногам налетчиков. Главарь (вы поняли, что это Блин Блиныч) присвистнул. В контору вошел третий, ростом пониже, тоже с закрытым шерстяной шапочкой лицом. Посмотрел все, что на полу, взял именно договора и реестр, который не закончили подельники, кивнул и молча вышел. Главарь вынул из кармана бумагу, ручку, положил за стол:
- Ты, пинжак, сюда садись. Пиши что тебе надиктуют. - Второй тоже достал бумажку и стал по ней читать: «Я, Жукинский Александр Евсеевич… - из бумажника извлекли паспорт юриста, тот записал свои паспортные данные. – являясь сотрудником ООО «Прокуратор» вводил в заблуждение владельцев паев бывшего колхоза «Победа социализма» и обманным путем вынудил их подписать договора купли-продажи земельных паев по заведомо заниженной цене. Я пребываю в полном здравии и не нахожусь под давлением. Я осознаю, что мои преступные действия уголовно наказуемы…» Ну, и так далее. Видно было, текст составлял человек грамотный. Такую же бумагу написал и Жора-крюк. Правда, ворчал: «Вы за это поплатитесь…»
Уходя, главарь налетчиков спокойно сказал:
- Не надо дурить народ. Уезжайте сейчас, а, если кто наедет еще, передай, и с ними разберемся. Легко, блинь-блинь…
- Никто кроме нас! – вскликнул второй, когда налетчики исчезали за железной дверью. Некоторое время подельники боялись дергаться. Когда, наконец, высунули свои носы, увидели догорающее кострище из договоров.
«Смотрящий» с юристом тут же прыгнули в свой «Лексус» и укатили в неизвестность. И, что интересно, никто из «Прокуратора» так сюда больше не приехал. Вначале было тревожно, но теперь народ как-то осмелел, даже старики стали говорить: «Господи, как же нас бес попутал с ентими четырехстами пятьюдестями рублями…» Да колхоза уже нет, он развалился. Но ведь земля все еще в собственности людей, которые на ней трудились многие годы! А на железной двери колхозной конторы висит листок, который никто не решается сорвать. Там написано:
«Друзья, впредь не доверяетесь жуликам, разевающим рот на землю ваших предков. Думайте своими головами, берегите то единственное, что у вас осталось!»
И подпись: «Погибший за ваше будущее Леонид Иванович Терехин».





На графских развалинах


В полдень под дубом мы с Машей говорили о насущном. Но это не виды на урожай. К ней домой приходили Шурик и начальник ОМОНа, вели «задушевную» беседу о международном положении и прочих неприятных вещах. Проверили, кстати, наличие зарегистрированного оружия у Петровича. Охотничий винчестер оказался на месте – в сейфе, под замком. Дело вот, в чем. Бен Ладен приперся в Красивку, топтался у подворья Синекуровых-Кавмбаибебе. Маша верблюда увела. В поселок Отраду, к матушкам. С матерью Манефой у Маши неплохие отношения. Под дубом Маша делилась со мной сокровенным:
- Они меня пугали, Роман Владимирович. Говорили, детей в приют заберут, если не сознаюсь, где Карик. Они не верят, что он в Эфиопии… Что делать….
Маша прижалась к дубу спиной, глаза ее устремлены ввысь. Она в отчаянии, она загнана в тупик. Конечно, я испытываю к ней нежность. Как к сестре? Ну, мне хочется думать именно так.
- Мария… ни-че-го они не думают, успокойтесь. У них приказ: зачистить. Вот, зачищают… С Джорджем и Билли – нагло врут. Не посмеют же они преступить закон…
- Какой закон, Рома! Они привыкли так-то вот. В той же Чечне... Им что, впервой заложников-то брать?..
Машины глаза полыхают огнем ненависти ко всему-всему несправедливому. Я вдруг представил себе «всенародного заступника» тамбовского партизана Блин Блиныча, блаженно растянувшегося на матрасах. Какой на хрен заступник? Затравленный африканский мужик, которого… Да, Карик не век будет на моем чердаке ховаться. Кольцо сжимается. И все же нахожу слова для психотерапевтического воздействия:
- Это не Чечня, Мария Кирилловна, здесь все по-свойски. Выпьют свою водку, отчитаются, уедут. Осталось чуть-чуть, потерпите. Они растерянные, злые, нет у них желания на своей-то земле оккупантами быть. Впору их пожалеть. Они более не посмеют вас запугивать, сейчас же с этим вопросом разберусь. За-слан-цы…
- Спасибо, Роман Владимирович, если бы не вы… - Маша искренне, благодарно посмотрела мне прямо в глаза. Кажется впервые чуть раньше она проговорила почти нежно: «Рома…» Я не стал фиксировать момент, застенчиво потупился:
- Главное – сохраняйте обладание. Первыми отступят они, ведь стыдно-то им а не нам. Поверьте, очень стыдно, когда видно… - Мария бегло оглядела себя. - Я с полковником этим говорил. Хороший человек, уставший от всей этой катавасии. Все. Будет. Хо-ро-шо.
- Ладно. Карику передайте: я в него верю. До свидания…
Глядя на удаляющуюся коренастую фигурку, я представил себе будущее. Солнечного света в нем что-то не проглядывалось. М-м-мда… а в то ли ты веришь, русская женшана?

О делах, которые разруливал Блин Блиныч в Отраде, расскажу курсивом. Как говорил один мой коллега, когда произносил последнее слово на суде (а судили его за наркоту): «буду краток».
Это теперь Отрада – черт знамо что, паноптикум странностей. В старые, без сомнения, лучшие (для некоторых) времена это была небедная усадьба графа Разумовского, подлинная жемчужина Тамбовской губернии. Усадебнный дом, конюшни, семейная церковь, говорят, построены были по проекту итальянца Растрелли. Или Жилярди. Точно никто не помнит, но все одно романтично. Шикарный графский парк поражал современников убранством и разнообразием пород. Это ныне он более походит на лес; когда-то целая команда садовников творила чудо, насаждая удивительный дендрарий из 77 пород деревьев со всего Божьего света. Ныне весь этот ботанический беспредел поглотила дикая энтропия, иначе называемая «Русским Лесом». У нас везде, где нет порядка, устанавливается царство Русского Леса. Сходите на любое старое кладбище – все поймете.
Собственно, и монастырь процветал по радению графа. И вообще получается, Разумовский был местным «маркизом Карабасом». Иначе говоря, хозяином всего и вся. А может, так оно и надо… то есть, чтобы в стране был царь, на местах – суверены. И кругом порядок и благоденствие. То есть, иначе говоря, Средневековье. А то все: «демократия, либеральные идеи, свобода слова…» Какая к черту свобода? При графе была четкая иерархия и каждая точка имения подвергалась радению. Пришли коммунистические порядки – усадьба не пропала. Во дворце разместили туберкулезный санаторий (места наши из-за обилия сосновых лесов  благоприятны для чахоточных), конюшни переделали под колхозный свинарник, из церкви сделали клуб. Ну, монастырь, конечно, не бросили – создали сначала пенитенциарное, а после лечебное учреждение. Вот, взять монастырский собор. В нем в суровые богоборческие времена разместили склад. Результат: прекрасно сохранившиеся фрески, нетронутый иконостас… другое дело, сами иконы из него повыковыряли… А между прочим, многие из них я наблюдаю в домах в той же Красивке. Или в Хорошавке.
В общем и целом, и при советах царил порядок. Советский, мелковороватый, но все же именно что порядок, который худо-бедно являлся системой со знаком «плюс». А теперь… Как там говорится: «во всяком безумии есть система». И в экономическом, социальном беспорядке, царящем сейчас у нас, тоже просматривается некий порядок. Знать бы только, кто его организовал. Чтоб хотя бы в его глаза .
После закрытия тубсанатория в начале 90-х годов прошлого века дворец пустовал. Некие уроды пытались оторвать с полов финский паркет, которому лет сто пятьдесят, но не смогли – настолько плотно он уложен подлинными Мастерами. Тщились отколоть изразцы с печей – результат тот же. От злости все окна побили, насрали по углам – вот и вся их мародерская наука. Однако, нашлась на дворец новая напасть. Обустроился в нем современный… рабовладелец.
Зовут его Муса Синаевич Хамсаев, в просторечии - Муса. Национальность его я не знаю, скажу только, она кавказская, а обращаться он к себе велит: Хаджи-Муса. В Мекку он летал в турпоездку – так сказать, совершил хадж. Себя теперь уважает вдвойне. Его рабы между собой его именуют: «генерал Синаич». Уважают…
Я Мусу плохо знаю, но так получилось, что в рабы к нему прибились несколько наших бывших пациентов, то есть, монастырских. Больница не только изолирует душевнобольного, но и излечивает. Изредка – но это так. Хорошо, когда у человека есть дом, семья. А иным идти некуда, они «псы безродные». Жалко таковых, но поступают новые больные, а койки надо освобождать. Некоторые из такового бомжового контингента быстренько что-то крадут и перемещаются в казенный дом иного типа, то есть, на зону. Ряд блаженных на воровство неспособны. И попадают они в разные передряги, в том числе и к Мусе.
Усадебный дом на дворец уже и не смахивает, но стены его пока еще крепки. Муса в каком-то смысле защитил строение графа Разумовского, даже поставив новые окна и двери. Но – какой ценой! Он устроил во дворце… деревообрабатывающий цех. В бывшем зале, в котором когда-то устраивались великосветские ассамблеи, порхали в лихой мазурке изящные барышни и бравые гусары, стоит теперь обыкновенная пилорама. В нескольких комнатах расположены всякие станки – стругающие, фугующие, шлифующие. ЧП «Хамсаев и К» производит двери. Говорят, на строительном рынке в Тамбове они пользуются спросом среди богатых людей, ибо они из натуральной древесины, а значит, экологически безупречны. Трудовой люд проживал на нарах в двух комнатах, еще одно помещение оборудовано под кухню. Работали не за деньги, а за еду и крышу. Кормит, говорят, Муса отменно. Но и «пахать» своих рабов заставляет по 12 часов в день. С одним выходным. По пятницам.
Вот, называют Мусу «рабовладельцем». Жестко, вероятно, оскорбительно, но кавказцу нравится. Хаджи-Муса, хозяин человеческих судеб и большой начальник… На Кавказе рабов хватает, почему бы им в Средней полосе России не быть… Тем более не все так просто и однозначно.
Мусса появился в России еще до всяких Кавказских войн. Он приехал сюда по распределению после института, работал главным механиком в «Победе социализма». В бизнес пошел он уже после убийства Лени Терехина. Мужик он трудолюбивый, доброжелательный. Женат на местной, в семье три взрослых дочери, они сейчас в институтах учатся. А обитает семья Хамсаевых в Коммуне. Скромный стандартный щитовой дом, без изысков. И откуда взялась в порядочном человеке эдакая… царственность? Кавказский менталитет?
Дочери Мусы тогда еще школьницами были, работы не стало… Вот он и задумал свое дело. Начать было, с чего, ибо мужик прихватизировал колхозную пилораму. Ну, в те времена все начальники всякого пошиба тащили что плохо лежало. Ну, и неначальники - тоже. Хозяина нема – гуляй, рванина! В первое время Муса нанял местных парней. Не срослось: заработки невысокие, да и спорадические. Вот и стали появляться в Отраде всякие маргинальные элементы.
«Генерал Синаич» их не пленил, бомжи сами к нему приходили. Как-то у них, бичей связь налажена, своеобразный «бомжовый Интернет» в среде маргиналов бытует. Со всех концов района и даже из других районов тянутся в Отраду униженные и оскорбленные. В особенности, конечно, ближе к зиме.
Добровольное рабство для меня как для психиатра – явление обыденное. Мы биологические существа, и не всякая особь стремится к доминированию. Помню один американский фильм. В позапрошлом веке главная героиня освобождает на плантации рабов и говорит им: «Радуйтесь, вы теперь полноценные граждане ЮЭсЭй, обладающие всеми правами!» На что старый негр раздумчиво вопрошает: «Хорошо. До воли нас кормили в девять, в два и в девять. Кто нас будет кормить теперь и во сколько?»
Через каторгу генерала-Синаича прошло немало чудного народу. Можно сказать, в рабство был конкурс, как в Академию государственного управления. Про кавказца ходили добрые сказки, что якобы он справедливый и великодушный. Это не зона: хочешь – уходи. И уходили. Но большинство возвращались, потому как мир по отношению к ним агрессивен. А здесь, во дворце, переоборудованном под цех, трудись честно, не предавайся греху – будет тебе покой и стабильность. В среднем до шестидесяти рабов теснились на нарах. И были счастливы!
Но случилась в Мусе метаморфоза. Понимаете… власть, даже самая малипусенькая, приводит к органическим изменениям личности. Проще говоря, власть развращает. Человек начинает воображать себя центром Вселенной и вершителем судеб. Демиургом. Вначале генерал-Синаич немного нервничал, после все зверел, зверел…
Берусь оправдать Мусу: его доконала склонность наших людей к усладам жизни в форме неумеренного возлияния. То есть, пьянство контингента. Генерал перепробовал несколько педагогических методов. И непедагогических - тоже. Они помогали. Но не всегда и ненадолго. Чашу терпения переполнили ряд случаев, когда контингент пропивал инструменты и даже небольшие станки (из тех, что можно было унести). Муса вычислял главарей и наказывал. Проще говоря, приковывал наручниками к нарам, а бригаде увеличивал дневную норму вдвое.
И все бы хорошо, но все же есть Трудовой кодекс РФ. В нем немало полезных статей, но «труд за крышу и харчи» в Кодексе почему-то не упомянут. Так же нет в ТК РФ упоминаний о наказаниях, потому что наказывают в концлагере и на зоне, но ни в коем случае не на предприятии, пусть и частном. Короче, однажды рабы восстали, но об этом  - чуточку позже…

…Часть бывшей усадьбы – фамильная церковь Разумовских. Клуб в ней закрылся еще в перестройку, а появились в Отраде верующие люди. Себя они называют «Мамонтовой общиной», в честь, значит, нашего потерянного святого.
В монастырь наш главный их не пустил, то есть, не дал матушкам расквартироваться в больнице. Татарин не позволил невестам Христовым обжиться в том же настоятельском корпусе, к примеру, который оставлен для форс-мажора, в данном случае, в качестве жилья для ОМОНа. Хаирулла Насретдинович рассчитал, что ежели дать верующим палец – они проглотят не только руку, но и все туловище. Вероятно, он прав, клинический и хозяйственный опыт, а так же восточная мудрость даром не проходят.
Что ж, Мамонтова община определилась в Отраде, при церкви. Хорошие люди, можно сказать, благочестивые. Но какие-то недоделанные, что ли. Я не против религии, в конце концов, вера – позиционирование по отношению к действительности правильное. Но наивная вера не всегда полезна, а вот неверие порой приносит больше пользы в плане практицизма. Кто говорил: «Верую, потому что абсурдно»?
Их, "мамонтовцев", шестеро, если говорить только о взрослых. Все женщины, но был мужчина, отец Всеволод. Плотный такой мужик с жиденькой бородкой и лицом кровожадным, как у мясника. А еще при матушках четверо детишек, старший из которых уже в нашу школу ходит. Мальчик Леша с Билли Квамбаибебе в одном классе учатся, вместе частенько слоняются. Толька мамка Алексея – Божьего человека (так его почему-то в школе зовут), мать Манефа, запрещает сынишке с компьютером знаться, потому ко мне он после школы не заходит.
Они, матушки с батюшкой, к нам из Молдавии заехали. Не знаю уж, почему именно к нам, тем более мне непонятны их отношения. Манефа – точно жена Всеволода, четверо детей ихние. Остальные пять матушек вроде как монахини. Или не разбери кто. Наши старухи по деревням привыкли по домам тайно молиться и в церковь Отрадинскую, которую община восстанавливает, не ходят. Чужаков ре-е-е-едко держат за авторитетов. Если они не денежные мешки.
В общем, если быть кратким, Всеволод загулял. Появилась у него на стороне некая «пейзанка», к которой попик переметнулся. Не знаю уж, куда епархия смотрит, если смотрит вообще, но Всеволод исхитрялся и службу вести, и жизнью наслаждаться во всех ее искушениях. А матушки безропотные, богобоязненные. Ну, грешил бы себе мужик – и пусть с ним; не согрешишь – не за что и молиться будет. В конце концов, кто без греха – путь первый бросит камень и вообще не суди – дождись, когда тебя засудят ханжи. Так, кажется, в священных текстах указано. Но Всеволод совершил кое-что круче греха, а именно – преступление.
Община имеет деньги, относительно немалые. Это и пожертвования, и милостыня, и средства, отпущенные епархией. Деньги на банковском счету лежат, а доступ был только у Всеволода. И он деньжата уверенно так профукивал, профукивал… Реставрация церкви не идет, матушки ютятся в церковной сторожке, живут впроголодь. Летом вообще все на заработки уехали. Говорили, сахарную свеклу в южном колхозе выращивать, а что там на самом деле – один Бог знает. Ну, и матушки, конечно тоже в курсе, но они приучены молчать. Манефа одна оставалась, с детьми. Ей учителя помогали – и едой, и одеждой. Ну, а Всеволод в загуле, живет на полную катушку, вкушает радости жизни по полной программе, как завещал еще древний мудрый Екклесиаст…

И еще одна «картина маслом», случившаяся на бывших конюшнях графа Разумовского. Заселились туда цыганские семьи, небольшой табор душ в семьдесят, с выводком цыганят. Случилась беда такая года полтора назад. Народ думал, перезимуют – и в иные края. Но те, перезимовав, зависли. В деревнях стали пропадать ценности – начиная с кастрюль и заканчивая поросятами. Появились слухи, что конюшня теперь – перевалочная база наркомафии. Якобы, цыгане крупные партии героина фасуют по пакетикам и отправляют в города.
Заправлял всем колоритный такой цыган по имени Степа. Невысокий, лысый, с курчавой бородой и толстенной золотой цепью на жирной шее. Не знаю уж, каким способом, но он нашел общий язык даже с Шуриком, нашим участковым. Богословский любил к цыганам на конюшню приезжать и возвращался в райцентр всегда довольный. Один раз из уст Шурика я услышал странную тираду: «Они нацменьшинство, обидишь – приедут правозащитники, бучу подымут, что у нас толерантность попрана. Надо уважить ромал…» Кажется, Богословский боялся скандала, но, скорее всего просто ему нравилась цыганская культура и вообще… не обижали ромалы мужика.
А народу тревожно. Кавказец с рабами, поп с грехами, цыганский барон с цепями… Отрада стала приобретать репутацию проклятого места. И уже пошли по деревням слухи о наставшем Апокалипсисе, который уже охватил графские развалины, а скоро, как раковая опухоль, заполонит долину Бани, потом район, а рано или поздно и всю Святую Русь.

Не буду здесь красочно расписывать, как Блин Блиныч, тамбовский партизан, разобрался и с генералом, и с попом, и с бароном. Я не был тому свидетелем, а Карик все же любитель присочинить. Был один у нас на Руси… тоже родом абиссинец. Александр Сергеич Пушкин его звали. Сочинитель. В общем, я не Пушкин, красиво врать не умею, чтоб, значит, вы над вымыслом слезами облились, скажу просто. Получается, кавказца Блин Блиныч раскавказил, попа распопил, цыганского барона расбаронил. Или расцыганил…
Вероятно, дела во дворце не стали бы «мусором, вынесенным из избы», если бы один из рабов генерала-Синаича не имел отношений с Никтокроменасом. В одной палате они когда-то сидели… то есть, лежали. Примерно та же ситуация с Мамонтовой общиной. Всякие социальные среды имеют тенденцию к закрытости, ибо свои тараканы есть все же позор. Но мать Манефа дружит с Марией Кирилловной. Вот и дошла информация о неправедности Всеволода до Блин Блиныча. Что же касается цыган… Друзей у них не было. Кроме Богословского. Конюшни табор занял потому что они пустовали, а отпор пришлым людишкам дать было некому.
Поведаю о результате. Генерал-Синаич со всеми своими рабами заключил трудовые договора. У рабов гражданское сознание появилось и… «крыша» в лице Блин Блиныча. Муса даже оформил своим работягам трудовые книжки. Представьте, отчисления в Пенсионный фонд идут! Про дворце появилась баня, нары уничтожены, рабы теперь на приличных койках спят (рабочие их сами сделали). Замечу: деньги Муса рабам дает все же небольшие, только по пятницам. От зарплат идут отчисления – на питание, на проживание. Но в общем-то установившимся порядком довольны все.
Денежными средствами общины управляет мать Манефа. Возобновилась реставрация церкви, а трудятся у матушек некоторые из бывших рабов генерала-Синаича, правда, теперь они «трудниками» зовутся. Они же ежедневно молятся вместе с матушками на службах. Вот только Всеволод пропал. По слухам, в епархии его сана лишили, но данный хитро…й тип пристроился в Русскую Зарубежную Православную Церковь; там его приняли благосклонно, в дали городской приход. Говно не тонет.
А цыгане съехали. В одну ночь их не стало, пропали так же внезапно, как и возникли. Карик ни разу мне не говорил о примененных методиках. Было ли это увещевание, или произошел «фулл-контакт», я не знаю. Факт, что матушки теперь Карика почитают (слух есть, уже пишется икона «Блин Блиныч, спаситель, посланный Небесами»), а Муса при произнесении словосочетания «тамбовский партизан» нервически вздрагивает.
Помнится, когда я еще был пацаном, приблизительно такого возраста как Билли, к нам в город приезжал цирк Шапито и мы, мальчики, бегали смотреть через забор, как циркачи разворачивают свой балаган, как репетируют среди вагончиков, зверей выгуливают. Более всего мне запомнилось, как усатый богатырь, видимо, главный циркач, басисто покрикивал на своих подчиненных: «В цирке чудес не бывает!» И теперь мне кажется, чудес не бывает не только в цирке. А бывает адекватное понимание ситуации и вовремя совершенное действо. Как минимум, к медицине это относится. Ну, а что свершает Блин Блиныч, как не медицинскую операцию в заболевшем обществе? Выдрал гнилой зуб, вырезал кисту, нейтрализовал больную часть мозга… Оперативное вмешательство, как говорится. Глядишь: социум воспарил, в людях вера затеплилась!

 

Развязка на мосту


Как-то, что ли в привычку стала входить полицейская операция. Омоновцы рассредоточились по местности, в монастыре их целый день не было видно. Приметил, как томно вздыхают некоторые сестрички – из соломенных и простых вдов. Какой-никакой, а праздник пришел на их улицу простого женского счастия. Мне кажется, они рады были бы, если б тамбовского партизана разыскивали где-нибудь месячишко, ну, или поболе.
Я закрутился в своем отделении, в общем-то немало накопилось мелких дел. Писанины вагон, надо истории болезни буковками заполнять. Двое новых пациентов ко мне прибыли, первоначальный осмотр весьма важен. Главный вызывал, снова заискивающе допытывался о планах правоохранителей. Короче, освободился поздновато. Прихожу в свой флигель. Чувствую – что-то не так. Пустота заполнила старые стены. Лезу на чердак, осторожно окликаю… нет Карика! Пропал, чертяга амхарская…Сунулся во двор, в закуток, где абиссинец курит. Ни-че-го. Мне стало тревожно. Во мне проснулся запуганный зверь. Рыскаю… вижу возле входной двери свежие отпечатки берцев… «Все, - проносится в голове, - п…ц!» Сейчас и меня повяжут, я ведь соучастник, подельник, значит… Маше позвонить? Ведь договаривались: мобилой не пользоваться, могут вычислить, подслушать. Надо торопиться в Красивку!
Дверь на замок, наконец седлаю свой скутер, который уж застоялся, мчусь тропкой, вдоль Бани… тут выстрелы! Бух-бух-бух-бух-бух!!! Пауза, потом снова: Бу-бу-у-у-ух! Все со стороны понтонного моста. Слышу крики, опять бубухает… И тишина. Остановился. Некоторое время сижу в раздумье. Воображение рисует самые невероятные картины. Что ж, надо лететь к мосту – а там будь что будет.
Вырвавшись на простор из «зеленки», вижу много фигур в голубой форме. Из них выделяется одна – и бежит в мою сторону, размахивая руками и что-то крича. Очень скоро разбираю смысл:
- Роман Владимирович, Роман Владимирович, сюда-а-а-а!!!
- Ко мне подбегает запыхавшийся Шурик. Глаза его азартно горят:
- Роман Владимирович, вы же врач… ыххх, ыххх… уф! Мы, кажись, нашего партизана укокошили. Вышел на мост, бойцы ему: «Стоять, руки за голову!» А он на них, значит… ыххх, ыххх… Ну, они предупредительный вверх. Он по беспределу - прямо на наших. Чем-то размахивает, кричит: «Вот, я вам, вот, я вам, блин!» Ну, и наши – на поражение. Вы посмотрите, жив ли…
Сердце, конечно, у меня заколотилось. Иду по мосту на ту сторону – там ОМОНовцы возбужденно шумят. Завидев меня расступились… лежит человек лицом вверх. Господи, неужели… Уже издали пытаюсь разглядеть лицо. Оно темное! Внутри все оборвалось, будто струна лопнула: «Ох, Карик, Карик… и что я Маше скажу?!» Но… это же не одежда Карика! Он штаны цвета хаки не носит, и тельняшки у него не было. Никтокроменас?! Да нет, вроде бы не он, этот какой-то совсем ублюдочный. Вглядываюсь еще пристальней… и вдруг понимаю:
ЭТО ГИТЛЕР!!!
Бюргерские усики, лицо, потемневшее от суррогатного алкоголя… Таким я видел этого поддонка на этом же мосту, когда его из Монастырки везли в райбольницу. Выходили, значит гавнюка… Вовремя себя осекаю: «Рома, спокойно, спокойно, только не выдай, что его знаешь…» Ко мне обращается ОМОНовский командир:
- Роман Владимирович, пощупайте его пульс. Может, еще…
Пульс щупаю у подбородка, на сонной артерии. Сдох… Глаза закатились, стеклянно смотрят на монастырь. Веки я прикрываю:
- Мертв.
- Точно, Роман? Может… Нас вы…т, не было приказа на поражение…. Ч-чорт.
- Фенита ля комедия.
Во как, на пошлости меня потянуло. Смотрю на руку Гитлера, в ней зажата самодельная резная трость. Вот ведь попал, урод рода человеческого. Есть же такие, кого не жалко в принципе! Проскочил бы мост – загнобил Монастырку… Или Бог на самом деле существует?..
Уже подоспел ОМОНовский ПАЗик. Труп завернули в плащ-палатку, закинули в задний люк. Вояки радостно галдят: «Все, дембель, б…, домой, в семью!» Появился армейский котелок, доверху наполненный водкой. Пустили по кругу, досталось и мне. Я пью водяру жадно, сделал глотков пять, чуток пролил. Потом ОМОНовцы, почти все увесистыми дланями пожав мне руку, некоторые дружески похлопали по плечу, попрыгали в автобус. ПАЗик принялся лениво разгоняться, из него высунулся полковник, закричал то ли нам с Шуриком, то ли реке Вороне, то ли монастырю, то ли Вселенной: «Побе-е-е-еда-а-а!!» Участковый, блаженно вздохнув, сказанул:
- Ну, ладно, мне еще протокол писать. Надеюсь, приключения на нашу жопу кончились. Адью…
Шурик насвистывая «Вечерний звон…» почапал к поселку. Я остался на мосту, собираясь с мыслями. Никак не мог сосредоточиться: куда дальше-то ехать? Тишина, слышно только ленивое движение воды, и, кажется, шевеление водорослей в пучине. Я стоял и тупо наблюдал вечную игру подводных растений. Театр русского абсурда…
Тут из леса возникло нечто странное, но очень-очень знакомое. Ёкалемене, Бен Ладен! На нем восседали люди. Впереди Билл, за ним Маша, следом Карик, держащий на руках Джорджа. Святое семейство. Бегство в Египет. Или куда там они бежали… Верблюд ступал по высокой траве уверенно и гордо, будто он на вершине счастья. Маша улыбалась как мартовское солнце, дети выглядели испуганными, эфиоп блистал зубами. Еще издали он закричал:
- Эй, брат, блинь-блинь, бойся, великая человекь Блин Блиныч идет!
- Да ну тебя, - сказал я неожиданно для самого себя спокойно, - достал уже. При-дурок…
- Роман Владимирович, - задорно воскликнула Маша, - айда с нами, в Красивку! Посидим…
- Знаете, что, ребят. – я почувствовал, что мне все обрыдло. Захотелось еще водки. – Я уж лучше как-нибудь так.
Верблюд стоял уже напротив меня. Его горячее дыхание было мне отвратительно. Карик приподнял руку, потряс кулаком, истошно завопил (дети вжались, закрыли глаза, Маша заткнула уши):
- Знайте, нерадивые!!! Ежели будете творить мерзости, придет тамбовская партизана Блин Блиныч на белая верблюда и вам воздастся!!!
Бен Ладен, сосредоточенно пожевав, плюнул мне прямо в лицо.
























 


повесть четвертая
Серега Хрылин, чухломской ковбой


 
Отца Серега помнит неважно, тот помер рано, от паленого алкоголя. А мать – та вообще непутевая была, да и сгинула нелепо. Ее в деревне «Манькой-встанькой» звали. В колхозе работала «куды пошлють», честно и безропотно, но трудиться не любила. Колхоз в народе называют почему-то «Имени второго пришествия Господа нашего Иисуса Христа». Народ на самом деле не дурак, он мудрый, если что переиначивает – все по делу. Все больше пьянка-гулянка у матери была в голове, песни (по преимуществу матерные) да перегарные мужики. И однажды мать забрало к себе Чухломское море. Пошла искупаться – да не вернулась. Вот и весь ее конец.
Сереге было одиннадцать лет, когда он остался один-одинешенек. В детдом не захотел, а под свое крыло его взяла тетя Дуся, одинокая комендантша школьного интерната. В интернате Серега и вырос. А, когда школу окончил и в колхоз пастухом устроился, дали ему сначала комнату при правлении (заодно он это правление сторожил), ну, когда маслозавод закрылся, эти вот хоромы. Особняк, шесть на шесть! Запущенный, правда, да и печь жрет похлеще российского чиновничества. Но лес рядом, а, значит, с топливом в ближайшие сто лет перебоя не будет.
Серега мать свою, Марью Тимофеевну, все равно любит. Он почему-то верит, что тело, выловленное в Чухломском море через неделю после пропажи матери вовсе не мамино, а чужой женщины. В нем и взаправду «Маньку-встаньку» не признали, уж очень море постаралось изменить облик человека. Втайне Серега лелеет две надежды. Либо мать как Чапаев выплыла на том берегу, возле Авраамиева монастыря и начала новую, путевую жизнь, либо вообще случилось чудо. Поэты – часть человечества, все еще верящая в чудеса. То ли Сереге тетя Дуся, большая выдумщица, напела, то ли он у Гоголя в детстве вычитал, но есть предположение, что мать стала… русалкой. Вот так: вступила в связь с каким-нибудь водяным и переселилась в пучину. Как бы то ни было, к Чухломскому морю Серега не подходит никогда, а рыбу ловит только в реке.
До сих пор, если Серега идет в Чухлому и видит издалека женскую фигуру, сердце его начинает усиленно биться: он думает, это мать. А на кладбище, к могиле, на которой уже почти сгнил крест с прибитой табличкой «Марья Тимофеевна Хрылина, утопленница» Серега тоже не ходит. Там чужой человек лежит – к чему?
Вот я все «море, море…» В какое оно к лешему море! На самом деле Марутино расположено в трех километрах от берега Чухломского озера. Но здесь почему-то его «морем» привыкли называть. Для статуса, что ли… Есть ведь на Святой земле море, которое в Библии называется Галилейским, так вот, оно даже меньше Чухломского...
Стихи Хрылин на старых бумажках пишет, он их на чердаке нашел. Это бланки нарядов маслозавода. Пишет – и складывает в ящик конторки. Их, стихи, иногда школьники читают. Они любят к Сереге приходить – особенно в июне, когда урожай клубники. Серега клубники этой соток девять растит, целые плантации. Для чего? А, нравится…  Хрылин сам удивляется, насколько легко она плодится б но это только для него удивительно, поскольку свежему искушенному в огородничестве глазу сразу заметно, с какими любовью и старанием клубничные грядки возделаны. Вся марутинская детвора пасется на Серегиных плантациях, для деревенских мальчишек это настоящая Мекка. Воровать приходят в основном ночью. Хрылин может их и попугать немного – но никогда не будет ругать. Пускай уж берут, засранцы! Не жалко... Вот если бы попросили, он не отказал бы никогда. Но на то они и пацаны, чтоб приключения на кое-что искать, сам таким был.
Один раз в ящике конторки покопался начальник районного отдела культуры Пал Палыч Угрюмов. Ему учителя марутинские рассказали про самодеятельного поэта. Надо было, что ли, властям денежные средства отмыть, вот несколько десятков бумажек со стихами начальник и отобрал. Позже выяснилось, району кровь из носу следовало похвастать местными дарованиями, поэтический сборник и порешили издать. В Чухломе с поэтами напряжонка, и Пал Палыч счастлив был, что самородка в Марутине отыскал. Так сказать, своего Платона и быстрого разумом Ньютона. Брошюрка ничего так вышла. На ней нарисован знаменитый Авраамиев монастырь, вид из Марутина, и надпись: «Сергей Хрылин. Чухломское море».
После публикации у Сереги даже поклонницы появились. Записали мужика в областной Союз писателей и поэтов. О, как! Но парень Серега застенчивый, обхождению с противоположным полом не обучен. Поклонниц (в основном, вдов бальзаковского возраста из райцентра) он отшил, и, вероятно, зря. Катался бы сейчас как сыр в масле под опекой доброй и горячей матроны, и в ус бы не дул. Хотя… в эдакой теплице давно спился бы, тем более что наследственность не очень. Серега изредка выпивает, это факт. Выпьет – дуреет, какой-то тупой он под парами становится. Но, по счастью, не буйный – и то слава Богу. И по крайне мере, в запой не уходит. Так – дня два погудит, на третий головой поболит - и к трудовым колхозным будням.
Еще одна страсть Сереги Хрылина – рыбалка. Ставит на речке Вексе хитрую снасть из ивовых прутьев, вершами называется. Снасть допотопная, но надежная. Плетнем перегораживается речка, а в небольшой проем вставляется сооруженный из ивовых прутьев “сачок”, в который рыба и прет. Если такой “сачок” поставлен на рыбу, которая идет против течения, он называется вершей. Если наоборот, ту, что по течению отлавливает – веренькой. Наловит Серега рыбы – и в деревню, продавать. Летом в Марутине много дачников. Рыбалку они любят, а особенно выпить на чистом воздухе. Ловить не умеют, а выпить хочется. Легче им купить улов у Сереги и спокойно оторваться на живописном берегу. Вечером вернуться домой, бросить улов жене: «Готовь, женщина, а я добычу обмывать…» Ну, и продолжить квасить. И всем хорошо, особенно Сереге, ведь в колхозе зарплата никакая. Рыбаки не знают, что Серега поэт, они думают: уйобище. Сами такие, ибо книжек не читают, а бескультурно бухают. А Хрылин – читает. Хотя, случается и бухает.
Ну, а от верш не слишком далек путь к виршам. Думаете, зря Иисус свой контингент набирал в среде рыбаков? Они ж потом тако-о-ого понасочиняли! Один «Апокалипсис» чего стоит. Настоящим поэтом Серега себя все же не считает, стесняется серьезно к себе относиться. А по профессии Хрылин – ковбой. Ну, если по-русски, по старине, – пастух. При ферме имеется конь по имени Буцефал, серый в мелких барсовых пятнах. Серега его сам так многозначительно назвал, когда еще колхоз жеребенка прикупил. Без Буцефала Хрылин сам не свой, пронзительные у него отношения с животным. Буцефал на ферме ночует, так метров за триста чует приближение хозяина – истошно ржет.
А как Серега рассекает на свое Буцефале по полям! Со свистом, лихо хлеща кнутом – ну чисто кавалерист! Конь поджарый, тренированный топкими низинами, с огнем в глазищах. Где-то Серега читал, что пастух – это пастырь. То есть, авторитет, ведущий стадо куда положено. А еще он слышал про «коня Апокалипсиса», несущего всадника на бледном коне. И всадник на бледном коне, и ад следовал за ним… о, как завернул!
Труд пастуха для Сереги привычный, связанный с природой. Однако, сезонный – а на северах пастбищный сезон невелик. Лето – да, надо вставать до утренней зари, в три утра, а высыпаешься в перерывах, когда дойки. Но вообще Белая Ночь не располагает к дреме, тем более ночью Серега идет верши чинить. Не путать с виршами! Векса – речка невеликая, но капризная: снасть то и дело смывает. А зима – довольно занудная спячка. Оттуда-то и стихи, которые летом только еще рождаются в душе, ну а с похолоданием изливаются на конторскую бумагу как снег на грешную Землю.

 


Галич мерзкий


Четверг в городе Галиче – базарный день. Почему-то его здесь зовут «татарским» (хотя, в здешних краях монголо-татары даже во времена ига не водились). Поляки были – это факт. Грабили, убивали, насиловали. А вот татары что-то не дошли. Холодно им, что ли, на северах… И с чего это повелось: «татарский день, татарский день…» А ведь и слово «базар» – тоже тюркское. Поди, пойми Россию…
Сереге нужны были новые ботинки. Старые что-то быстро истерлись – за одно лето. Потому что итальянские, наверно. На них написано было «Карло Позолини». Не стоит доверять Европе, халтуру лепят! Летом Серега продал дачникам много рыбы, скопил денег. В Чухломе рынок слабоват, надо ехать в Галич, ведь там станция, народу не меряно, а в «татарский день» торгаши даже из Буя приезжают. Да что там из Буя – из самой Костромы!
На сей год праздник Покрова аккурат совпал с «татарским днем». К Покрове стадо обычно ставят на зимовку, и Сереге дают передых. Зимой Серега переквалифицируется в скотники, в то время как «штатный» скотник Лука Тараскин уходит в плановый запой. До весны, а то и лето прихватит. Крепкий у Тараскина организм – никакая зараза не берет.
Ехать в Галич удобно: выходишь в шесть утра на трассу, голосуешь автобус типа «Икарус» из Солигалича… немного сладостной дремы в мягком кресле - а через час ты уже в у торговых рядов, в кишащем товарами китайских народных промыслов месиве. Шум, крики зазывал-айзеров, торжественные лица покупателей. Праздник, одним словом. Я не о Покрове, а о «татарском дне».
В народе Галич называют «Галичем мерзким». Потому что полное название города: «Галич Мерьский», в честь народности меря, которая когда-то обитала в здешних местах. Пока не пришли славяне и не ассимилировали аборигенов. По полной программе – вплоть до истирания народности меря в порошок. В общем-то и Серега Галич не любит. По непонятной для него самого причине. Как и Чухлома, Галич мерзкий вольно растянулся вдоль озера, оно называется Галичским морем. Но какой-то он, Галич… разухабистый, что ли. Чухлома крепко сбита, компактна, целостна. А у Галича нет системы. Накиданы слободы по склонам горы Балчуг – и, как в народе говорят, «ни пришей ко всем делам рукав»…
В Галиче есть тюрьма, ликеро-водочный завод, вытрезвитель. Даже казино имеется, и, поговаривают, публичный дом. В общем, цивилизация! Но нет порядка и собранности. Некультяпистый город, в общем.
Ботинки Серега купил почти сразу, у бородатого мужика. Специально выбирал отечественное, чтобы не Италия. На Италии уже обламывался, то есть, подметки обламывались. Хорошие теперь купил ботинки, производство город Торжок, бородатый сказал: «Натуральная, паря, кожа, прошиты – семь лет износа не будет, фирма гарантирует!» Да, подумал Хрылин, через семь лет мне сороковник стукнет, старик буду… как этот бородатый. Но мужика сердечно поблагодарил за содействие и участие.
Осталось немного денег и решил перед отходом хватануть пивка, обмыть приобретение. До обратного автобуса пятьдесят минут; шли автобусы и позже, но в мерзком Галиче дотемна задерживаться не хотелось. Один раз, лет пять назад задержался – местная галичская мерзкая шпана звездюлеей наваляла. Просто так – за то что рожа проста и лыбится.
С утреца был морозец, иней украшал бренную землю, но ближе к полудню солнышко уже ласкало людей, даже воробьи заливно галдели, устроив свой птичий праздник псевдовесны. Уже на пороге пивнушки Серегу обхватили чьи-то ручищи и утянули к себе. Прямо в ухо хлестнул баритон:
- Блин, Серый, жив, парень!
Серега тщился узнать бритоголового бугая в кожаной куртке. Тот, видно, поняв, что его не опознали представился:
- Лешка я, Крюков. Однокашник твой.
- Эк, тебя разнесло… - Серега не умел скрывать правду, Крюкова он помнил худеньким пацаном, таким же как сам Хрылин. – где ж ты отъелся то?
- В бандитах я, Серый. Вишь, рекет собираю. Так рад видеть тебя, веришь – достали все эти хари! Тро-гло-диты. Как там в Марутине-то?
Алексей когда-то был чистым, порядочным пацаном, артистом в марутинской школе, во всех постановках участвовал. Читал патриотические стихи. Вдвоем они верши на Вексе ставили, по грибы ходили. После девятого класса уехал в Галич, в ПТУ поступил. Потом на завод устроился, есть такой в мерзком городе, на нем автокраны делают. Пока родители были живы, приезжал на малую родину. С семьей – две дочки у него, жена, симпатичная такая галичанка. Особо тесно Серега с ним не общался – так, на уровне «Привет, как дела? Ну, бывай…» – да и отдаляет городская жизнь от деревенских, новоявленный горожанин подспудно смотрит на земляков свысока, будто стыдясь. А тут – на тебе: бандит, рэкетёр… Шутит ли?
- Ну, да, хорошо, приятно было тебя увидеть. Быв…
- Да ты чё, братан? Я ж по-свойски… - земляк резко оборвал Серегину попытку отвертеться. Это здесь я король. Так жизнь сложилась. А Марутино, море наше Чухломское, монастырь знаешь как снятся. Кажную ночку! Тоска-а-а-а…. Эй ты, мымра, сюда иди, сказал!
Это Леха обратился к какой-то торговке в тулупе, с набедренным кошельком. Та чуть не подбежала, взмолилась:
- Ой, Крю-ю-ю-к, забыла я болезная, ща, ща, вот…
Дрожащими руками женщина неопределенного возраста отсчитала из пояса семь сотенных, подобострастно протянула. Леха снисходительно, яко иудейский прокуратор, взял. Ну, чисто фараон. Назидательно протрубил:
- Шибко часто забывать стала… мымра. В останний раз – поняла?
Женщина отвернула глаза и на мгновение в них мелькнул блеск ненависти. Побежала на свое торговое место как шавка какая-то. Серегу передернуло от этой мимолетной вспышки гнева в бывшем деревенском другане. Земляк назидательно пояснил:
- Не понимают, с-с-ско-ты, што мы им порядок гарантируем. По-по-нятиям. По-у-би-вал-бы. Пошли – посидим, поговорим. П душам, как грица. Только в приличное место.
Леша, бывший артистичный мальчик и поклонник тихой природы, а теперь натуральный бритоголовый бычара, кажется, не занал, что такое перечить. В кафе с названием «Паисий» народу было мало, официантка особенно суетилась возле столика двух землячков пошустрее той «мымры». «Крюк» разливал по рюмкам  непонятную коричневую жидкость из красивой бутылки с нерусским названием. Пили за родину, поминали родителей, учителей, однокашников и приятелей, которых уже нет или они далече. Двое погибли в Чечне, а четверо, дак, сидят, и не по второй ходке. Закусывали красной рыбкой, салатами, каким-то жаревом из глиняных горшков. Серега вообще в первый раз очутился в настоящем кафе и ему все было интересно. Даже не еда – люди, интерьер, атмосфера. В кафе сидели семьи, парочки, группки мрачных мужчин. Но официантка лебезила только перед Лехой, что заметно вдохновляло бугая. Явно человеку не чужды понты. Серега вдруг нелепо спросил:
- А вот, что… как жена, дети? Завод…
- Жена? А не знаю, братан, у нее свое. На детей я даю, им хватит. Завод? Я што, на мудака похож? Тут такое бабло – не поверишь. И ****и липнут, о-о-о-о… как мухи. Только щелкни. У тебя-то как – женился? – Леха критически всмотрелся в Серегино лицо, издал гулкую отрыжку, - Да. Может не отвечать, все ясно. Телок тебе хватает. На ферме. Хе-хе. С эдаким имиджем и в бригаду тебя не возьмешь.
Серега проглотил. В смысле обиду. Его свербила только одна мысль: домой, домой – и к черту.
Леха поделился новостью. «Шеф» (он не уточнил, кого именно Крюков имеет в виду) отправляет его по «делам фирмы» в столицу:
-  В самую, понимаешь, Москву. О, как: в Мо-скву! Доверяет шеф, авторитет, значит, я. Встреча у меня там будет. Серьезная. Вечером, в двадцать нуль семь поезд, вагон класса «люкс» Понимаешь, Серега? А давай-ка обмоем это дело. Статус – это тебе не хер собачий…
Серега хотел возразить: хер – такая буква в кириллическом алфавите, у собак ее не бывает. Но благоразумно промолчал. В ход пошла вторая бутылка. Не "раздавили" и половины – Леха настоял на том, чтобы они вышли на улицу. Базар уже рассасывался, торгаши, испуганно озираясь на Крюка, развозили свои тележки со шмотьем. Так коровы поглядывают на осеменатора, когда тот на ферму приходит. Поднялись на гору Балчуг. Древнее место, там по легенде первое поселение было, еще мерьское. Тогда Галич, видно, еще не прослыл мерзким… Они стояли на ветру, наблюдали закат над Галичским морем, и Леха красивым баритоном пел гимн России. Исполнив, прослезившись при словах «славься, страна, мы гордимся тобой», однокашник глотнул из бутыли и разрыдался. Как баба, которой замуж поздно – сдохнуть рано. Сквозь всхлипы едва можно было расслышать:
- Та понимаешь… ык, ык… вся жизнь, вся жизнь… атх-быр… в жопу. Тудыт его. Ну, я их… ык… У-у-у-у, мне!
Серегу тоже изрядно развезло. Похоже, последний автобус на Солигалич уже ушел, но как-то уже было все равно. Он уже не слишком уверенно понимал, что они сидели теперь в какой-то забегаловке, землячок и сам пил обильно, и подливал Хрылину. Потом платформа, свет прожектора, поезд… Казенный женский голос:
- Ну, и кто из вас едет? Мужчины…
Леха трубно заревел:
- Я – не-е-е-е! Мне домой. Спать. Хватит. Сер-р-р-рый, впер-ред! Не-воз-ра-ж-ж-ать. Он, ж-женсчина, знает, что де-ла-ет. Ну, чё встал? – Приятель буквально затолкал Серегу в тамбур. Проводница процедила:
- Так, мужчина. Билет. И паспорт.
Леха залез во чрево своей кожанки, некоторое время покопался, а между тем пискнул тепловоз и состав начал движение. Леха сунул документы проводнице, произнеся неожиданно трезво:
- Вы его берегите, женсчина. Важная фигура. Авторитет. Бывай, зёма. Воз-з-звращайся с победой.
Серега уже и не помнил, как очутился в купе. Он провалился в блаженное забытье.

 








Юлия из Строгино


Серега не всегда был «ковбоем» – все же большую часть сознательной жизни он являлся обычным банальным пастухом. Своеобразной смене образа, если угодно, перевоплощению, способствовало почти сказочное событие, случившееся три года назад.
Хрылин гнал стадо мимо большого села Ножкино. Он всегда старается не повредить чужим выгонам, обходит селения стороной, но корова Таранька вдруг направилась в центр села, по большаку. В любом стаде всегда есть животное-лидер, за которым прет масса. Чаще всего эта «Альфа» – самая дурная, хотя и агрессивная, но стадо все равно уверенно марширует в будущее, веря, что оно светлое. Просто, лениво думать своими бошками. Это касается всех земных видов, впрочем, я отвлекся. В то время  доминирующим существом, всегда шагающим впереди, являлась Таранька. Она даже частенько наскакивала на других коров, имитируя любовные действия быка. «Альфа» – чего с нее взять.
Стадо пришло в центр Ножкина, к заброшенному храму. Серега пытался воздействовать на животных силовыми методами, свистом и кнутом (а Хрылин это умеет), но они залегли в тени, давая понять, что это маленький бунт. В этот момент до Сережиных ушей донеслись незнакомые звуки, доносившиеся из недр храма. Это была музыка. Нежная, задумчивая – аж мурашки по коже!
Он спешился и нерешительно, крадучись вошел в пролом. В алтарной части, прямо посередине стояла босая женщина в белом платье. Она прижала ко рту какую-то дудку. Такой Серега не видел никогда. Он почему-то перестал стесняться. Сел на корточки и прикрыл глаза. Музыка буквально уносила куда-то, будто не существовало времени, пространства – вообще ничего не было кроме звуков… Громко заржал Буцефал. Серега приоткрыл веки. Она стояла над ним. Распущенные, чуть вьющиеся, ниспадающие черные волосы. Высокая грудь, насмешливые карие глаза… Русалка?!
- Абориген? – прервала молчание женщина.
- Че-го? – хорохорясь, стараясь держаться развязаннее ответил Серега. Все же он почувствовал, что на корточках как-то нетактично. Встал. Постарался ответить с достоинством: - Аборигены на островах. Здесь християне, то есть, наш брат. Что за струмент, дак?
- Флейта пикколо. Лошадка – твоя? – эдакое запанибратство Сереге как-то импонировало. Он вообще-то не шибко свободно ведет себя со слабым полом, но сейчас чувствовал себя необычно смело. Даже смотрел незнакомкепрямо в глаза. Хотя и глуповато улыбался.
- Буцефал. Колхозный.
- О, как,  - грубовато отреагировала она. - Юлия. - она протянула руку.
Серега вначале не понял. Потом все же пожал, точнее, обхватил белые, податливые пальцы. – Так ты кто, восторженный пейзанин?
- Дак, это… пастух.
- Пастух и пастушка… Ковбой, значит. Покатаешь?
Серега замялся. Конечно, коров упускать не хотелось, дотемна ведь потом собирать будет. Впрочем, опытный взгляд разглядел, что буренки залегли в тени храма надолго. А чего не покатать, коль просит? Щас, только седло протрет, пыльно ведь.
Он ее посадил. В седле Юлия держалась уверенно, поглаживала Буцефала по холке. Тот удивленно косился на всадницу, редко он чужих-то возит. Некоторое время Серега вел коня под уздцы, после чего она вопросила:
- Ой, не знаю, как звать-то…
- Сергей.
- Надо же… Даже не думала, что такое имя. Сергей, я в церкви сумку забыла. Там, у стены. Принеси…
Серега вернулся в храм, отыскал торбу из джинсовой ткани, Когда вернулся, ни Буцефала, ни наездницы не было. «Все, - мелькнуло в Серегиной головушке, - облажался…» В этот момент конь с Юлией выскочил из-за бугра. Она, заметил Серега, довольно уверенно управляет лошадью… Буцефал явно был недоволен манерой управления наездницы, нервно крутил глазищами, но почему-то слушался безропотно. Она подскочила к Сереге и чуточку приподняла Буцефала на дыбы. Воскликнула:
- Хорош жеребчик! А ну, садись за мной, ковбой, покатаемся!
Серега вскочил, пристроился сзади. Было неловко, он не знал куда деть руки. В конце концов женщина сама расположила Серегины ручищи на своем мягком животе, хлестко стукнула босыми ногами по крупу – и Буцефал поскакал. В сторону Чухломского моря.
Серега вовек бы не сунулся на берег. Но со странной женщиной в белом платье ничего не было страшно. Женщина успела о себе рассказать:
- Паломническая группа у нас. Мама моя верующая, вот, привезла. В монастыре служба, а мне скучно. Хорошо хоть, тебя нашла…. Убьем время.
На берегу, когда они спустились с Буцефала, сели на поваленное дерево. Она достала из своей торбы бутылку, на которой было написано нечто нерусское, два пластмассовых стаканчика, три банана. Спросила ехидно:
- Пьешь, ковбой?
- На хлеб намазываю. – Серега помнил армейские обычаи. Он хотя и во вспомогательных войсках служил (на свинарнике, при военном аэродроме), крепко усвоил простые нравы, не приемлющие церемоний. С этой женщиной ему было как-то легко.
Юлия разлила, зачистила банан, сунула Сереге. Тот скуксился, типа : «русские не закусывают». Она запросто произнесла: «Ну, за знакомство!» Пригубила чуточку. Серега охлобучил все сто грамм. Жидкость оказалась необычно жгучей, аж дыхание перехватила. Очень быстро по телу стало растекаться тепло. Посидели молча. Юлия разлила еще:
- Ну, вздрогнули… Ты где живешь-то, ковбой?
- В деревне Марутино. Недалеко.
- А я в Москве, то же в деревне. Строгино называется.
- Неужто в Москве деревни-то есть?
- В Москве есть все. Забавный ты. Женат?
Сереге стыдно было признаться. Захотелось уйти от правды. Попросил:
- Поиграй еще... – Серега наглел. По крайней мере, ему хотелось выглядеть уверенным перед такой незакомплексованной женщиной. – Ловко у тебя выходит.
- Легко. – Она вынула из сумки флейту, встала, зашла по колени в воду, продула инструмент, и вскоре над Чухломским морем полились нежные звуки. Серега слушал, разинув рот. Кажется, никогда он не испытывал эдакого блаженства.
Потом выпили еще. В голове Хрылина зашумело, Юлия виделась уже как-то нечетко. Серега вдруг стал читать свои стихи. Просто так, навскидку, но с выражением:

И когда пора сомнений
Мне являлась вновь и вновь,
То в тумане самомненья
Обнаружил я любовь.
И она пришла нежданно,
И сказала мне: «Дерзай!
Не  считай все это странным,
От меня не убегай.
Знай, не буду благосклонна,
Не облегчу бытия.
Но зато весь мир наполню
Для тебя надеждой я!
Выбирай: или страданья,
Или мертвенный покой.
Либо больно сердце раню,
Либо долгий век с тобой…»

Женщина снисходительно послушала, спросила:
- Бродский? Вознесенский? Пастернак?
Сереге захотелось побравировать:
- Так, вспомнилось. Вдруг. Сочиняю на досуге.
- Почитай еще… - Она прижалась к нему, обхватила руку.
Серега уже смутно понимал, что происходит. Декламировал:

Я журавль. Я лечу над Россией.
И душа моя птичья подранена.
Я кричу… я кричу что есть силы.
Тонет в осени голос мой жалобный
Подо мной проплывают просторы,
Города, и леса запустелые.
Знаю я: они скроются скоро
Под снегами, как облако, белыми…

Реальность стала уплывать, но, кажется, его губы сомкнулись с ее губами, он млел от легкого дыхания женщины…
…Очнулся он там же, возле сухого дерева. Ее не было. На песке аккуратно, каким-то школьным почерком было выведено: «Прощай, ковбой, с тобой прикольно! Юлия из деревни Строгино». Буцефала нигде не было. Серега заметался, По счастью, коня он нашел возле храма. Стадо собрал быстро. Как ни странно, голова была свежа, мыслилось легко. Было ли у них еще что-то с Юлией после того как он забылся? Непонятно. Хотелось думать, что было.
Позже Серега задумывался: а вдруг эта Юлия и вправду… русалка? Приворожила, нечистая… А все же эта внезапная встреча в заброшенном храме осталась ярчайшим воспоминанием некультяпистой жизни Хрылина.





Слишком огромный странноприимный дом


Как там в приличном обществе говорится: «лучше один раз напиться крови, чем всю жизнь питаться падалью». В конце концов, если не сейчас – никогда он уже не увидит Юлию. А там – как Господь положит.
В общем, Серега, когда более-менее оклемался в купе типа люкс, в котором он ехал один, и стал понимать ситуацию, особо переживать не стал. На столике лежали билет, паспорт Крюкова Алексея Васильевича. Серега полистал документ. А ведь фотография в паспорте очень даже похожа на него! Да-а-а-а… реальный сегодняшний бычара по кличке Крюк когда-то был простым сельским пареньком… Новые ботинки производства город Торжок стояли внизу, на изящном коврике. В дверь постучались. Вошла проводница. Глянула строго, осуждающе. Серега подумал: «Все, сейчас сеанс разоблачения, изгнание, позор…» Но проводница неожиданно ласково произнесла:
- Пассажир, через два с половиной часа Москва. Чай, кофе?
Конечно, трубы горели здорово. Серега прикинул, сколько у него денег. Та-а-ак… рублей девятьсот. Ну, хотя бы до деревни Строгино доберется, а дальше будь что будет. А обратно электричками да кукушками, на перекладных. Как-нибудь, как-нибудь… А пожалуй, на пивко-то хватит:
- Пиво есть? – Хрылину казалось, что его голос звучал уверенно. Проводница ответила нагло и ехидно:
- Чё, не хватило? Ладно. Двести рублей.
- За полторашку?
- Поллитра. Балтика, номер три. Брать будете, мужчина?
…Голову после нескольких затяжных глотков можно было поворачивать, не боясь, что мозги пронзит тупая боль. За окном уже мелькали пригороды великого города. Что там сейчас думает Леха, бывший земляк? А сам виноват, надо уметь контролировать себя. Алкоголь – зло. Не всегда, конечно, только если его слишком много. Но почему обычно его всегда много?

На платформе №2 Ярославского вокзала стояли восемь полицейских, мрачно  и внимательно вглядывались в пассажиров, сошедших с поезда «Абакан-Москва». Хладнокровные взоры выискивали жертв. Сергей Александрович Хрылин, чухломской ковбой, и, возможно, сын русалки, этого не знал. Серега просто торопился найти дорогу в деревню Строгино, прикидывая, у кого бы спросить.
- А нут-ка, сюда иди, - младший сержант хватанул Серегу за отворот куртки и вытянул из толпы. – Документы…
Серега смотрел на полицейского чисто и безгрешно. Ну, мало ли недоразумений. В Москве вон, как страшно, если по телевизору судить: взрывают, убивают, грабят. Пускай проверят…
Разговор продолжился уже в тесном, мрачном помещении. Да и какой разговор? Двое полицейских, младшие чины, внушали Сереге, что он, вероятно, прибыл в столицу нашей родины с экстремистскими целями. Может быть, в марше несогласных собрался участвовать или каком-нибудь, прости Господи, флеш-мобе. Серега не знал, что такое «флеш…» ч-ч-чорт, даже и не запомнишь. И марш каких-то несогласных… В Марутине телевизор две программы принимает, первую и вторую, там про несогласных ничего не говорят. Может, педерасты какие или трансвеститы? Про таких много рассказывают, особенно в американских фильмах и передаче «Пусть говорят». Ну, конечно, Хрылин пытался убедить сотрудников органов, что у него с ориентацией все о`кей.
Как ни странно, полицаи схватились и за эту идею:
- Ага, значит, проституцией сюда прибыл заниматься? Ух ты, блин, Элтон Джон поганый! Это тебе дорого обойдется, скотина, ща кинем в чистилище, тебя быстро опустят! - Глаза младшего сержанта пылали азартом. – Вот тут у нас ориентировочка есть, гражданин… э-э-э-э… - Мент посмотрел в паспорт Крюка – Крюков. Вчера в Басманном районе совершено разбойное нападение на гражданку, похищены сумочка и мобильный телефон типа «айфон». Тэ-э-э-эк, вот приметы нападавшего: рост средний, шапочка, какая у тебя, нос длинный… ну, что, колоться будем?.
Серега все же возмутился:
- Так это… товарищ сержант. Я ж с поезду, вчерась в Галиче еще…
- А билет, билет-то где, Крюков? Хотел, понимаешь, в толпе затеряться…
Серега вспомнил: билет-то они оставил в купе, на столике! Он почувствовал, как по его спине потекли ручейки холодного пота. Он готов был уже припасть перед этими двумя на колени и взмолиться: «Отпустите, дяденьки, не виноватый я, мне домо-о-ой охо-о-о-та!» Сержант протянул Сереге какую-то бумагу:
- Ознакомьтесь, гражданин. Ну, пиши, паря. Ты же хороший мальчик, и все у тебя будет хорошо. Итак: «С моих слов записано верно…»
В этот момент в комнату ввалился третий полицай, младший лейтенант:
- Ну, чё, мужики, на вас пива-то брать?
- Да подожди, - фамильярно ответствовал младший сержант, - вот этого вахлака раскрутим – и в отрыв.
- А чё вы с него хотите-то? – Младшой лейтенант вальяжно закурил хорошую сигарету, от которой по каземату разлился аромат. – О, рожа то. Будто из наших, из костромских. Эй, боец, ты откуда будешь-то?
- С Чухломского району, дак.
- О, как. А я с Парфеньевского. Станция Никола-Полома. Слыхал, что ль?
- Бывал. – Серега почувствовал какое-то участие, которое исходило от младшого. – И в посад Парфеньев заносило.
- Да ну! Ну и как там сейчас?
- Обычно. Запустение.
- Да-а-а-а… За что вы его, мужики?
- Пока не за что. Че, земляк, что ль?
- Почти. Дай-ка ксиву… - Младший лейтенант полистал паспорт. – Да, регистрация и вправду Чухломской район, деревня Марутино. Слышал такую, вроде, не врет. М-м-м-да, ты, дак, молодой покрасившее-то был. Ага… двое детей записаны.
Хорошо, подумал Серега, что Крюк прописку не поменял. Щас бы попалился. Офицер присел, сделал еще несколько глубоких затяжек, завел почти светскую беседу:
- По делам, земляк?
- Есть такое.
- Хорошо. Москва деловых любит. Она лохов не любит, вот ведь оно как. Мой тебе совет: идешь по улице – не прячь рыло в землю, смотри прямо, нагло. Наш брат вычисляет вашего по застенчивости. Понял? Вот ксива твоя, и хреначь отсюдова, щас другая смена придет – у них своя песня. Ну, бывай!
Серега и не помнил, как очутился на улице. Долго искал, где войти в метро, у людей спрашивать стеснялся. Даже схему метрополитена нашел, оказалось, в деревне Строгино есть своя станция, так и называется: «Строгино». Москва! В каждой веси, похоже, здесь есть свой метрополитен! Отстоял в кассу, и тут выяснилось, что денег-то у него – нету! Только мелочь, шестнадцать рублей в кармане куртки. О, попал… В вестибюле тоже стояли полицаи. Один из них нетерпеливо постукивал дубинкой по своей ладони. Внизу оставаться что-то не хотелось, Серега поднялся наверх, вышел на площадь.
Там толпились люди. Серые какие-то мужчины, с помятыми лицами. Далеко не все – русские. Искрящаяся на дымчатом солнце снежная пыль все же настраивала на хорошее. Дышалось легко. Но надо было где-то раздобыть денег. Вернуться в отделение полиции и пожаловаться на беспредел? Не-е-е-е… Ежели зёма сменился, ловить там нечего. Где-то он слышал, что на московских вокзалах грузчиком можно подработать. Но где искать то место? Тут в толпу врезался прилично одетый мужчина с барсеткой:
-Та-а-ак. Нужны четверо. Полтыщи на нос, три часа работы…
Толпа загалдела: «Я!.. Начальничек, меня!.. Отвали!.. Ну, мне же… Ой, блин!!!...» Мужчина вытянул за рукава четверых. Шум постепенно затих. Серега все же решился спросить у одного из таких же, как он, бедолаг:
- А что здесь, уважаемый?..
- Что-что, - нервно ответил сосед, - жрать хочется, вот, что! Курить есть?
Серега не курит. Поняв это, бедолага отвернулся от Хрылина. В этом мире, кажется, всяк сам за себя. Никому ты не нужен, но нужны твои деньги.
Серега присмотрелся к окружению внимательней. Некоторые имели очень уж запущенную внешность. Фингалы под глазами, разбитые губы, оплывшие лица. Были и культурные лица. Но мало, и тоже мрачные. Какое-то печальное воинство.
- …Эй, кто хочэт много заработать? Сэмэро мне нужны! – это некто нерусской наружности, в кепке и красивом пальто, с кожаным портфелем. Серега рванул в его сторону, кажется, отпихнув кого-то локтем. И его пытались придержать за край куртки, но Серега мужик крепкий, на натуральном молоке вскормленный. В общем, он одним из первых очутился возле нерусского с портфелем и в кепке. Очень скоро их, семерых, запустили в теплые недра «Газели». Счастливцы излучали счастье, нерусский разъяснял:
- Повэзло вам. Попали на вэликое дело. Пят днэй работы, три тыщи получите на рыло. Кушать хотите?
Счастливцы промолчали. Да и чего говорить – по виду ясно, хотят. У того же Сереги ой, как в желудке сосет… «Газель» остановилась возле красивого здания, нерусский приказал ждать, минут через десять принес большой пакет, из него вынул и раздал всем странные бутерброды: круглые булки, внутри кусок мяса, сыр, зелень. Пили чай из больших красных стаканов, нерусский вещал:
- Слышали про башню «Свэтая Русь»! Самый большой нэбоскреб в Эвропе! Будэте работать на нем, там все объэснят. Выпало вам, мудзики, вэликоэ счастэ.
Тащились долго – и все пробки, пробки… Сереге показалось, Москва тянется километров на пятьсот, а то и на всю тысячу. Серега узнавал здание ФСБ, Детский мир, Большой театр, Госдуму, Кремль, Новый Арбат, Белый дом… Раньше все это он видел только по телевизору и на деньгах. Крутил головой во все стороны, восхищенно раскрыв рот. Но более всего был поражен, когда они вышли из «Газели» в окружении высоченных домов. Вспомнилось из детства: «Небоскребы, небоскребы, а я маленький такой, то бледнею, то краснею, то теряюсь головой…» И где это Серега слышал? Нерусский вещал:
- Самый прэесжный мэсто Москвы, называется Сити. Дэловой центр мира. Будущий. Вы будэте работать на башне «Свэтая Русь». Дэтали объэснят там. Пока што сдавайтэ документы.
Собрав паспорта, нерусский отвел семерых в какое-то теплое помещение. Там их встретил уже русский, в синей форме, белой каске. Разъяснил задачу. Есть помещение, его надо освободить. Деньги по окончании работы. Ночевать будут здесь же. По времени – как справятся, но по опыту видно, работы где-то на неделю. Дальше человек в синем повел «команду» в «Святую Русь». Кругом было грязно, глина липла к ногам. Но ведь всякая стройка такая. Перед входом в башню приказали очистить обувь. Потом завели в лифт. Ну, подумал Серега, сейчас он увидит белокаменную с высоту птичьего полета! Синий нажал на кнопку «-5».




 Святая Русь


А все же отрадно было на душе у Сереги, что приобщился простой чухломской парень к великой стройке века. Саму эту башню «Святая Русь» во всей своей красе он пока что не увидел, ибо как опустили «команду» на минус пятый этаж, так счастливцы (или бедолаги…) на нем и зависли.
Представьте себе громадный мрачный каземат, доверху набитый однотипными тюками. На всех надпись: «URSA-Чудово». Тюки сильно повреждены, из дыр торчит коричневая вата. Синий разъяснил задачу: в тюках стекловата, он нее надо очистить помещение, поднять на верхние этажи. Наверху свои люди, «команда только зачищает помещение и отправляет тюки наверх. Ночевать будут здесь же, в комнатушке, в которой постелены матрацы, есть подушки и одеяла. Еду будут приносить, удобства здесь же, даже душ можно принять. В общем, почти халява – за три-то тыщи на рыло.
Начали работать сразу. Выданные респираторы помогали плохо, частички стекловаты все же проникали в легкие. Кашель, мокрота… Неудобство скрасила еда, принесенная двумя то ли узбеками, то ли таджиками в оранжевой униформе. Армейские термосы содержали наваристый борщ, гречку с тушенкой и компот. Хлеб без ограничений.
Как-то семерка счастливчиков не слилась в дружный коллектив, но с двумя Серега все же сошелся. Первый – Вася, низенький, крепко сколоченный мужичара лет сорока пяти. Малоразговорчивый, сосредоточенный, как принято говорить, «себе на уме». Кто он, откуда, не говорил. Но глаза Васины – глубоко посаженные, устремленные как бы в нутро носителя - всегда почти говорили о том, что мужик все понимает и заранее принимает свой рок. Второй – Рашид, худой суетливый татарин неопределенного возраста, все старающийся доказать, что он фермер из богатого села Елюзань, что в Пензенской области, ограбленный на вокзале и просто желающий заработать на обратный билет, чтобы выбраться из чрева шайтан-города.
На перекурах (курили трое из «команды», но на перекуры отвлекались все, чтоб никому не было обидно) они спорили. Преимущественно о сущности и назначении государства. Ночами не спорили – все моментально провались в тяжелый сон, даже не слыша хор из хриплый кашля. Большой спорщик был Рашид – он все отстаивал позицию, согласно которой во главе государства должна стоять сильная рука. Типа Сталина. Молчаливый Вася умудрялся быть против. На долгие Рашидовы рулады, витиеватые доказательства неизбежности Путина в качестве национального лидера Вася рубил с плеча: «Ага. В ГУЛАГ он тебя загонит, твой Путин». Или: «Медведев твой пусть в Твиттере сидит, блох выводит!»
Серега не знал, что это за твиттер такой, он подозревал – нечто типа триппера. А с блохами ковбой знаком. Спросить про твиттер не решался, стеснялся своей невежественности. Впрочем, Серега делал попытки отстаивать свою идею: народу все же нужен царь. Или царица. Хотя бы марионеточный – но самодержец, как в Англии, Швеции или Голландии. Это как традиция, а не система. Как хорошо в старину-то было! У Гоголя Николая Висилича кузнец, кажется, Викула отправляется в столицу, чтобы черевички царицины достать. Любимой подарить. Красиво! А сейчас для чего в столицу едут? Бабла заколотить! Половина той же Чухломы, говорят, в Москве на шабашке. Еще четверть – в Ленинграде. Где романтика, поэзия, наконец? Вот был бы царь… он бы, может, о деревне наконец подумал, как тот же Александр Второй Освободитель…
Серега – товарищ грамотный, на пастбище он много книжек читает, тем паче в Марутине неплохая сельская библиотека. Про своего двойного тезку и кумира Сергея Александровича Есенина он прочитал две биографические книги, и знает, что тот тоже когда-то из деревни приехал Москву покорять. Все у Сергея Александровича Первого получилось. Почему бы не попробовать Сергею Александровичу Второму, коли такая оказия? Работал Есенин корректором, на самой низкой должности. И вона, к каким высотам взлетел! Правда, и пал тоже низко. Сереге очень хотелось, конечно, поглядеть, что такое «весь тверской околоток», побродить старинными улочками, вдохнуть воздух, который с младых ногтей питал Пушкина, Лермонтова, Пастернака. Опять же Рубцова Николая, кстати, родившегося на Вологодчине, в семидесяти верстах от чухломского моря. Но это потом, когда разживется, обзаведется средствами. Вот, найдет деревню Строгино, повидается с Юлией, и…
Пока же он вынужден был дышать колючим воздухом минус пятого этажа «Святой Руси». Заказ продвигался трудно. Уже и неделя прошла, а противоположной стены каземата видно не было. Синий увещевал: плохо работает «команда», без задоринки. А ведь пахали по шестнадцать часов. Частенько отключался лифт, но работнички неустанно подтаскивали тюки к дверям. Кашляли все чаще и раскатистее. Гулкие коридоры, ой, как разносили надрывное доханье счастливцев…
Стена показалась на десятый день. Дабы свершить дембельский аккорд, таскали дольше обычного, свалились без чувств уже за полночь. После богатырского сна их, чистых, сытых и гордых подняли на поверхность. Казалось, солнце сияет, хотя на улице стояло промозглое пасмурное утро. Все тот же нерусский с портфелем посадил «команду» в «Газель». Выдал каждому по четыре тысячи рублей:
- Хараш-ши, орлы, па-с-с-старались! Бонус получаете от фирмы. А фирма наша вэникоф нэ вяжет… Документы вот, получите, спасибо да доблэстный труд, таарищи!
Снова продолжительное путешествие по столице. Яркая реклама, спешащие красавицы, синие мигалки, стремительно проносящиеся мимо… Жаль, что так и не поднялся на «Святую Русь». Ну, да фиг с ней, в конце концов, спасибо, счастье подвалило – денег заработал. И на том спасибо Руси! А вот и знакомый уже Ярославский вокзал. Серега тепло попрощался с приятелями. Вася пробурчал: «Свидимся… может». Рашид причитал: «Ой, скорей бы домой, Москва эта вот тут сидит, - он выразительно постучал себя по шее, - и что б я хоть раз сюда!...» Итак – скорее в метро, дорогу Серега запомнил. И к Юлии…
Едва семеро вышли из «Газели», она мгновенно умчалась. Тут же к ним подступили несколько крупных парней в форме и с дубинками: «А ну-ка, пройдемте…» Стражи порядка были настроены агрессивно. «Команда» очутилась снутри автобуса типа «ПАЗ». Капитан вальяжно вещал:
- Ну, што, гости столицы нашей родины… Хорошо ли потрудились? Вася пробурчал себе в нос: «Б..я, снова-здорово. И скока раз…» Все деньги полицаи отобрали. Рашид чуть не на колени падал, умолял. Капитал умело ударил татарина кулаком в скулу:
- Это наш город, скотина, и будешь жить по нашим порядкам…
Включился Вася. Он перехватил ручищу капитана и спокойно, с достоинство произнес:
- Что ж ты, парень, ведешь себя как оккупант? Ты Бога не боишься?
Двое мусоров скрутили Василия и начали избивать ногами. Капитан прошипел:
- С тобой, сволота, мы отдельно разберемся…
Шестерых вышвырнули из «ПАЗика», автобус с полицаями и Васей уехал. Серега стоял довольно долго раскрыв рот, он не мог поверить в эдакую подлость, но вдруг его осенило. Хрылин обратился к Рашиду:
- Друг, есть выход, пошли!
Он повел татарина в то самое отделение, в которое его отвели после того как он сошел с поезда «Абакан-Москва». Хрылин надеялся, что там найдет своего земляка, младшего лейтенанта. О, счастье, младшой был там – сидел в дежурке! И он узнал Серегу. Внимательно выслушал сбивчивый рассказ Хрылина. Серега и про Васю поведал. С интересом слушали и другие полицейские. После младшой рассудил:
- Они не нашего ведомства. Мы полиция на транспорте, те – ОМОН. Бизнес у них такой. Гастарбайтеров после выдачи зарплаты на вокзал привозят, а перед тем фирмачи в ОМОН звонят. Бабло потом делят.  Беспредельщики… - Младшой грязно выругался, обозвав ОМОНовцев нехорошими словами. – Ладно, кой-что исправим.
Младшой куда-то позвонил, после чего сообщил:
- Васю вашего выпустят. А бабло не вернут, уже поделено. Ну, да ничего, и это исправим. А ну-ка мужики, скинемся – не обеднеем!
Сереге, и Рашиду досталось по две с чем-то тысячи. Есть же порядочные люди на земле! Сереге хватило ума не напоминать младшому, что когда-то его и здесь, в этом отделении обобрали. Однако, правда-то есть в подлунном мире! Младшой на прощание вновь напутствовал:
- Ту вот, что, Крюков. Не стой ты на этом рынке рабов, там, на плешке, только кидалово одно. Если что, запиши номер моей мобилы – звони. Чую, приключения сами на твою жопу липнут. Ну, бывай и не вешай шнобеля!..
Возле касс распрощались с Рашидом. Татарин крепко обнял Серегу, произнес (правда, сильно закашлявшись):
- Брат, ты приезжай ко мне в Елюзань. Барана для тебя зарежу, беляш, чек-чек жена испечет. Спасибо, брат!
На площади, куда вышел Серега, стоял шум. Прямо по проезжей части шла громадная толпа, состоявшая преимущественно из молодых мужчин. Все они были одеты в черное, многие с белыми медицинскими масками на лице, у некоторых вместо лиц зияли черные шапки с прорезями для глаз и рта. Какой-то ку-клукс-клан… Молодежь кричала: «Бей хача, жида и очкарика, слава России, это наш город!!!» Серегу передернуло: только недавно от ОМОНовцев он слышал про «наш город»… Кто же владеет Москвою, черт возьми? Толпа нахлынула на Серегу, поглотила его… Кто-то обратился к Хрылину: «Славянин, ты с нами – или против нас?» Что ответить… Серега просто растерялся, он уж понял, что столица не терпит сопротивления. Могучая сила повлекла его в неизвестность.





Это чей город?


Толпа необузданной стихией неслась в сторону Центра. По пути громили лотки с товарами, били стекла торговых павильонов, переворачивали автомобили, жалобно пищащие сигнализациями. Скандировали: «Москва – русский город! Долой империю лжи! Мусора – позор России! Хватит платить дань Кавказу!» При словах «Слава России!» вскидывали руки в нацистском приветствии. Серегу передергивало, что-то жуткое было в этом действе. Массовое безумие. Но он тоже вздымал правую руку, правда, молчвл. Просто, ему было боязно поступать не так, как все… И рефреном, всю дорогу: «Это наш город, это наш город, это наш го-о-о-о-!!!...» Изредка на улицах видны были полицаи, стыдливо отворачивающиеся в сторону - типа ничего не происходит.
Вот уже видны стены Кремля. Сердце России, и Серега в нем! Закричали: «Только русские, только победа-а-а-а!!!» Кругом зажглись яркие, чадящие факела. И снова нацистское «зиг хайль» - теперь уже в сторону Красной площади… Появились наконец ОМОНовцы, много. В зеркальных касках, как астронавты, со щитами, дубинками. Кругом заорали: «Сосали, сосете и будете сосать!» Зачалась драка. Какая-то нелепая: астронавты организованно вклинивались в массу, вырывали кого-то из толпы и, скрутив, утаскивали в «ПАЗы». Сереге вспомнилась давнишняя кинокартина «Война миров», которую показывали в сельском клубе. Поэтическая он все же душа… В сторону астронавтов полетели петарды, камни, урны, обломки скамеек. Снова крики: «Это наш город, это наш го-о-о-о!!!...»
И тут – что то переменилось в атмосфере. В нос стала бить струя едкого газа, отчего глаза заслезились и запершило в горле. Раздались истошные крики, толпа начала отступать. Астронавты, похоже, получили подкрепление и начали выдавливать массу. Один из них пытался схватить Серегу за рукав, Хрылин разгляде сквозь зеркальное стекло бешеные неземные глаза. Он вывернулся, вырвался из цепких лап марсианина - и побежал. Сзади свист, шипение, вопли, сирены… ад кромешный! Вместе с парой десятков парней Хрылин бежал тесным переулком, потом они юркнули в подворотню, затырились во дворе. Один из серой массы сорвал с лица черную маску и Серега увидел молодое, благородное, пышущее жаром лицо. Парень смотрел на Серегу подозрительно:
- Чё-та не узнаю. Не провокатор?
Серега не знал, что ответить. Но все же замычал:
- Не местные мы. С Чухломы, из деревни. Хрылин я…
- Ладно, ладно… Уходим, заляжем на дно…
Петляли мрачными дворами, узкими переулками, наконец, зашли в подвал. Там было уже много народу, исключительно молодежь. Тот парень, что заподозрил в Сереге провокатора, протянул руку:
- Руслан. Располагайся, отдохни. Сегодня у нас, брат еще одна акция. Надо поднабраться силенок…
В детстве Серега зачитывался книжками про пламенных революционеров. В сельской библиотеке таких полно. Для него они были как сказки про удивительных героев, побеждающих зло во всех ипостасях. Эта подвальная молодежь вернула Хрылина в то время, когда мир представлялся прекрасным и непостижимым. Чистые сердцем люди, искренне желающие изменить мир, сошли с небес на грешную землю. Какие просветленные лица, хоть иконы с них пиши! Есть и девушки – серьезные, сосредоточенные. Даже не верилось, что всего-то час назад эти милые, доброжелательные люди переворачивали машины и громили ларьки. Принесли пакеты с бутербродами, такие еще тот нерусский покупал, что в «Святую Русь» Хрылина со товарищи отвозил. Квас в больших бутылях, колбасу, сыр. Все раздали по возможности поровну, досталось и Сереге. Подсел Руслан:
- Не страшно идти?
- Куда? – Серега растерялся. Опять идти куда-то… Господи, когда ж покой-то будет?
- А не все ли равно? Бороться. Ты, я смотрю, свежачок, не обтесался еще. Ничего – пообвыкнешь. Небось и в ментовку ни разу не попадал?
Серега закашлялся. Замкнутое помещение теперь, видно, не для него. Или еще стекловата на выветрилась… Как раз про это дело он что-то сказать мог:
- В отделение-то? Бывало. – Чуток Хрылину было приятно осознавать, что некоторый опыт общения с московской правоохранительной системой у него все же есть. В Марутине милиционера вообще нет, участковый – и тот в Чухломе обитает. Хотелось поерепенться, вспомнился совет землячка. – Что нам менты? С ними так: идешь, рыло прямо держишь, ведешь себя нагло.
- Это правильно, нечё их бояться. Ладно, передохнем…
- Ты погоди… - Серега решился задать вопрос. – Вы… то есть, мы за что боремся?
- Как всегда. За справедливость. Задолбали эти подонки у власти. Клептократы. Снюхались с гопотой да чернотой. Абромовичи сраные. Ободрали страну, сами-то своих детей в Лондоне держат, подальше от нас, демоса. Скоро мы для Державы вернем Крым, а они не понимают, какую силу гнобят. Мы демос – не плебос – понял? Потому что нам не все равно, что с нами сотворят, и мы не быдло. А я тебя чё-то не понял. Ты не согласен, что ль? А?
- Дак, как… Все точно. Ладно. Проехали.
- Мы русския – с нами бох… - Голос Руслана звучал как-то механически, вроде из старого патефона. О, как: с ними Бог. Но в последние дни Серега что-то не чувствовал, что Бог видит его и знает о нем. Происходящее вокруг и внутри него больше всего походило на круги ада…

…Разбились на группки по пять человек.. Договорились соединиться на площади Европы. Что делать – там скажут. Наконец-то Серега спустился в метро - впервые в жизни. Красиво, просторно! Только людно. Хрылин все посматривал на пассажиров и удивлялся их мрачным лицам. Он вообще заметил, что москвичи и одеваются как-то серо, и совершенно не улыбаются. Как будто непрерывные поминки какие-то. А ведь в каком великолепии живут!
Вышли на станции «Киевская». Уже в полутьме выдвинулись на открытое пространство. А там… Одна «стенка» - русские. Другая… Во мраке не было понятно, но там кричали со слишком знакомым акцентом: «Щ-щ-ща-а-а-а… получите, свиньи! Алла Акбар!!!» Их человек триста, наших – около пяти сотен. С нашей стороны тоже закричали: «Кав-каз не пройдет, Кав-каз не пройдет! Слава России!!!...» Сереге представилось: сейчас выйдут пара нанайских богатырей, схлестнуться один на один, а войска будут стоять и наблюдать. Типа спорт. Но нанайцы не выдвинулись. Кто-то первый закричал: «Дави хачей!» - и стенка схлестнулась со стенкой. Алла Акбар и Слава России…
Заблистали ножи, замахвли невесть откуда взявшимися дубинами, кто-то даже размахивал цепью, сквозь нецензурщину послышались хлопки, напоминающие выстрелы. Запахло порохом и свежей кровью. На Серегу навалились двое. Нутром он понял, что хотят пырнуть «пером». Рукой перехватил вражескую руку, хитро вывернул ее, нож упал на асфальт. Армейская школа – деревенские ребята ее проходить умеют. Второго Серега повалил подножкой, еще успел пихнуть кулаком в темя. Подобрал с земли кусок арматуры, стал махать налево и направо. Но вообще-то захотелось свалить с этой площади Европы подальше – Серега так и не понял, зачем весь этот… идиотизм. Какое-то средневековье. Рядом возник Руслан:
- О, брат, классно ты! Давай, давай, мочи-и-и-и-у-у-ум….
Это кто-то охреначил Руслана по чайнику. Он осел, схватился двумя руками за голову, высоко завыл. Серега понял: пора! Раскидывая пацанье, он ринулся в темноту. И тут его руки перехватили будто тиски. Спокойный голос: «Ага, этого в автозак, попался… сойдет за главаря»… В замкнутом тесном пространстве Серега понял: полицаи не встревали в мочилово, мудро ожидали в стороне. Отлавливали поодиночке. В автозаке уже было битком. Кто-то всхлипывал как нашкодивший ребенок, кто-то стенал: «С-с-с-уки, повязали…», кто-то стучал в стенку. Детки в клетке…
Судья районного суда Шарашкина оказалось женщиной приятной и приветливой. Правда, от нее сильно разило перегаром, но это к делу ведь отношения не имеет. Шарашкина мило побеседовала с Серегой, расспросила о жизни на Костромской земле, и впаяла Хрылину (по документам, конечно, Крюкова) пятнадцать суток административного ареста. За организацию массовых беспорядков. Он среди задержанных был самый старый, и его действительно сочли за главаря. О, как Крюку «повезло»!
Надо сказать, в СИЗО №5, а именно туда поместили Серегу, было очень прилично. Да, тесновато, но зато кормежка по расписанию и сытная, легкая «общественная» работа, хороший коллектив – сплошь гопота да неформалы. Интересные беседы на высокие темы, светские споры о философии. И ни слова матом! Во, попал-то, считай, в самые сливки общества вляпался. По самое небалуйся. Серега отдохнул не хуже чем в санатории. В соседним с Чухломой городе Солигалич есть свой санаторий. Серега бывал в нем и надо сказать, там хуже, нежели в московской тюряге. Там, в Солигаличе удобства не в камере, а на этаже и белье не такое свежее, как в тюрьме. О, как.

 



 Деревушка Строгино


По выходе на свободу Серега без удивления обнаружил, что деньги у него все же стырили. Спасибо, паспорт Крюка вернули – и то слава Богу. Ну, и рублей шестьдесят наскреблось в куртке мелочи. Что ж, самое время к Юлии. В метро Хрылин ориентироваться уже обучился. За час он доехал до станции «Строгино». Вышел – вокруг коробки, коробки… Все серые, одинаковые, невзрачные. А где деревня-то? Снегу, однако, уже навалило, хорошо, новые ботинки производства Торжок не подводят – ногам уютно, не зябко. Курточка, правда, болоньевая уже тонковата для морозца-то.
Спросил у полусонного мужика, тоскливо сосущего джин-тоник из банки. Тот переваривал, переваривал вопрос… и все же изрек:
- А пошел ты нах….
Ладно. Москва слезам не верит, соплям не вторит. Нахватался мудрости Серега в тюрьме-то. Четвертый или пятый человек, гнусавый очкарик, разъяснил:
- Здесь две деревни рядом: Троице-Лыково и Мякинино. Строгино была такая деревня, ее снесли, микрорайон построили. На сто тыщ населения. Может, вам все же Троице-Лыково?
Может, может… Серега и помыслить не мог, что прекрасная Юлия просто пошутила. «Деревня» для нее – так, прикол. Глупо… Ну, хорошо, логическое завершение должно быть. Серега расспросил у доброжелательного интеллигента, как пройти в это Лыково. Он, кстати, слышал про эту деревню. В газетах Серега читал, что в ней писатель Солженицын проживал после того как в Россию вернулся. Ну, в такой же халупке, что и в Вермонте. Эх, был бы Серега знаменитым поэтом! Его бы встретили в столице тоже по первому разряду, разместили в приличной гостинице. Союз писателей наверняка бы помог. Но Серега всего лишь пастух. Пусть и ковбой. А значит, терпи, Хрылин. Стисни зубы – и терпи.
Об этом размышлял Серега, идя в сторону деревни. Вышел на берег большого озера, уже затянувшегося льдом. Вспомнилось родное Чухломское море. Оно зимою такое же, с чарующими горизонтами. Правда, летом – страшное. Серега побрел вдоль берега, прислушиваясь к своему нутру. Очень уж хотелось жрать. На склоне резвились три фигурки, катались с ледяной горы. Смех девушки Серега, кажется, узнал. Подошел поближе… Господи, Юлия!
Она была в компании двух парней, все выпимши, а веселье свое сопровождали грязными матюками. Серега постоял немного наверху, понаблюдал за Юлией. Он никак не мог понять: вроде та, а вроде бы… Один юноша прикрикнул с оттенком агрессии:
- Эй, ты, уродище, чё встал? Вали отсюдова. Понаехали тут…
Серега почувствовал, что готов взорваться. Но, сконцентрировав волю, с достоинством ответил:
- Так… воздухом дышу. Юля, - обратился он к девушке (на несколько мгновений снова вмешалось сомнение, но все же убедился: она…), - вы меня помните?
Юлия снизу довольно долго и растерянно вглядывалась в Серегино лицо. Потом ответила таким знакомым голосом:
- А вы кто, дяденька?
- Чухлома, монастырь, ковбой. Стихи на берегу…
Глаза Юлии вспыхнули, озарились чем-то светлым. Но очень быстро затухли.
- Нет. Не помню. Идите, куда шли.
- И все? – Серега почувствовал досаду.
- Что-все?
- Значит, ничего не было?
- А что должно быть? Велено валить – вали. Не понял?
Один  из парней сурово зарычал:
- …………… (в смысле, выдал многоэтажную матерную конструкцию)!
Юлин приятель (или черт знает кто) стал подниматься по склону. Он уже было взобрался наверх, замахнулся – но Серега охреначил парня по башке – ладонью, плашмя, как своего Буцефала иногда бивал по крупу – и тот кубарем покатился вниз. Тут же, грязно выражаясь, полез второй, но и его Хрылин пихнул обратно. Несколько раз Серега отоваривал юношей, которые так и не смогли наладить коллективные действия. Юлия завизжала:
- Ты, козел деревенский, не ясно – проваливай? Я щас… в милицию позвоню!
- Звони. – Серега с достоинство отвернулся и не спеша побрел обратно, к метро. Двое отморозков не решились за ним бежать, только поливали Хрылина всякими нехорошими словами. Отойдя метров на двести Серега все же обернулся. Никого не было видно; может быть, ушли, может за горкой сховались. Но до него донесся крик Юлии:
- Прощаа-а-аа-й, ковбо-о-о-о-й!!!...»
«Все же она», - подумал Серега, за эти двести метров он убедил себя в том, что опознался. А еще в последние две минуты он крепко-накрепко понял, что все же он и вправду «козел деревенский». Какого хрена он потащился в столицу, за какой-то непонятной мечтой? Тоска заела по чуду? Выдумал себе «прекрасную флейтистку»… идиот сельской жизни.

…И снова площадь перед Ярославским вокзалом. И денег – четыре рубля. Опять идти к землячку, младшому лейтенанту? Серега уже знал, что тот ответит: «Если человек умер – это надолго. Если он мудак – это навсегда». Клочок бумаги с записанным земляком телефоном Серега бросил в урну. Мимо рынка рабов Хрылин прошел равнодушно. Ему не жалко было обреченных на обман людей, с надеждой выглядывавших на «плешке» вероятных работодателей. Зайцем, что ль, электричками домой рвануть? Серега нашел место, в котором лихие парни перемахивали через полупрозрачный забор на платформы. Но уже хотел и сам преодолеть препятствие, но тут услышал окрик:
- Эй, поэт!
Вгляделся в лицо человека, наполовину закрытое капюшоном… Вася! Тихий Вася, бывший соратник по труду на «Святой Руси». Обнялись. Серега коротко поведал о своей судьбе, пытался выведать о том, что с Васей случилось после того как они расстались в полицейском автобусе. Вася сказал кратко и туманно:
- Бывает зверь жесток, но и ему знакома жалость… Но попадаются и порядочные люди даже среди зверей. Все нормально. Вижу, ты голодный. Пойдем…
Прошли через торговые ряды, заснеженные склады, пересекли железнодорожные пути. Под толстенной трубой, на листах картона лежали несколько тел. От трубы жарило теплом, было довольно уютно. Василий откопал откуда-то кусок курицы, хлеб, початую бутыль пива:
- На, бедолага, подкрепись…
Это было пиршество! Вася тактично отвернулся, пока Серега набивал утробу. Серега решился спросить:
- А ты чего в бомжах-то?
- Да, как сказать… - Василий почесал затылок, хитро улыбнулся.- Свобода – это мое. Ни от кого и ни от чего не зависишь. Просто живешь и все.
- То ведь где-то у тебя есть дом. Родина…
- О-о-о-о-о… Я знаешь, кто по профессии? Физик-ядерщик. Меня в цэрн приглашали, тему давали. Андронный коллайдер слышал? Но я понял, что мы, люди, слишком дерзить начали. Вертикальное развитие цивилизации… А, впрочем, ладно. В общем, родины у меня нет.
Серега не стал уточнять, что такое цэрн, огромный калайдер, вертикальное развитие. Просто Васе здесь хорошо – ясный пень. А где Сереге-то хорошо? Вдруг Серега отчетливо понял, что в родное Марутино его вовсе не тянет. Какая-то пустота внутри… Оставаться в бомжах? Серега всмотрелся в мятые, распухшие лица спящих под трубой людей. Один из них, то ли мужик, то ли баба, приоткрыв глаза, жалобно заскулил: «А я е-е-е-ду, а я е-е-е-ду за дурмаа-а-а-ном, за дурма-а-а-аном и за з-з-апахам теньги-и-и-и!..» Порыв художественной самодеятельности прервал Вася:
- Ты вот, что, братан. Дам я тебе адресок. На электричке с Каланчевки доберешься. Я там с месяц работал – не вынес. Бабла нарубишь – это точно. Вроде, мужик ты крепкий. Пойдем, провожу…
Пока шли через пути, через склады, по площади, Серега все же пытал Василия:
- Как с тобой полицаи-то поступили тогда?
- Обычно. Выписали звездюлей и отпустили с Богом. Чё с меня взять-то?
- Ну, а родные у тебя есть? Семья там, дети.
- Теперь уже не знаю. Да и не хочу об этом. Прости.
- Это ты извини. За все…
- Не за что тебе извиняться. Святой ты…
- Да, брось. Мне кажется – это ты вроде как праведник.
- Вот еще, придумали лизать друг дружку, как в прайде. Я, Серега, великий грешник. Искупать да искупать еще. А ты, парень, и нагрешить-то не успел толком. Все у тебя впереди. Ну, бывай здоров!..
…В электричке Серега думал о своем ангеле –хранителе. Кажется, он все же существует.







 Маде ин Германия




Привыкать к работе Сереге было непросто. Она, эта работа, шибко сволочная и вонючая. Впрочем, через две недели запаха фенола он уже не замечал. Полуподвальное помещение на территории воинской части, под городом Видное, было разделено на две половины. В одной находился цех, в другой – жилые помещения. Их, мужчин и женщин, в цеху работало тридцать две души. Хорошие сплошь люди, причем, что характерно, все – русские.
Делали они резиновые перчатки. На упаковке указывалось: «Made in Germany», но на самом деле эту пакость творили в пригороде Москвы. Подпольный цех крышевал командир воинской части, толстый полковник; он запрещал рабочим светиться где бы то ни было. Свободное время, вечером, не превышало двух часов, Серега рад был бы в есенинские места Белокаменной съездить, но за такой срок в центр столицы не смотаешься. А выходных дней положено не было.
На бытовые условия, правда, жаловаться было бы грех. Комнатки, в которых жили по четыре души, уютны, чисты, и, что главное, сухие и без грызунов. Наличествовал душ с теплой водой, подающейся утром и вечером. Трижды в день приносили еду из солдатской столовой. Полковник, которого рабочие звали «Барином», без задержек, дважды в месяц выплачивает зарплату. Да, есть у Барина служба охраны, которая следит за поведением рабочих: бугаи в штатском не разрешают рабочим «светиться». Два нарушения, включая выпивку, - все, досвидос! Без выходного пособия и выплаты за отработанное. А потому дисциплина в перчаточном производстве блюлась.
Работа Сереги  заключалась в том, что он заливал в чан реагенты, размешивал и разогревал. Дальше напарник, Лешка, заливал смесь в формовочный аппарат. Распрямляли и фасовали эти гадские перчатки женщины. Лешка уже второй год в этом дерьме. Он кашляет как туберкулезник. Вообще, считается, что «перчаточник» живет три года. Потом он сдыхает – от рака или от эмфиземы легких. Все надеются вовремя «соскочить», ибо Барин хорошо платит. Некоторые «соскочить» не успевают…
Интересная судьба у Лехи. Леха жил в городке Обоянь, что в Курской губернии. Точнее, в пригородном поселке Плодовый. Относительно недавно поселок был центральной усадьбой крупнейшего в стране плодосовхоза. Леху после техникума поставили бригадиром; в зоне его ответственности были 300 гектар элитных яблоневых садов. Но поработать парню удалось всего-то полтора года, ибо в плодосовхоз пришли инвесторы, которые все разорили. А ведь Леха уже и семьей обзаводиться собирался, гнездышко свое в Плодовом хотел свить… Но, после того как случилась катастрофа, девушка уехала, многие спились, а значительная часть народу повадилась ездить в Москву на это гадское перчаточное производство. В гастарбайтеры, значит, подались…
Леха – потомственный садовод. Его отец, дед, работали в саду. А самые старые яблони высаживал давным-давно прадед. Парень любит садоводство, и душа за погубленное дело предков болит у него до сих пор. Никто толком не понял, каким образом крепкое хозяйство, с богатыми традициями и великолепной урожайностью стало банкротом. За два года яблоневые сады, лишенные ухода, заболели, запаршивели и перестали родить. Две тысячи гектар трупов.
А ведь как все начиналось! Надеялись, что с инвесторами придет капитал, будет модернизирована база, придут новые технологии… Областные власти, тоже, видимо, движимые благими намерениями, отремонтировали дорогу, ведущую в Плодовый. Чтоб, значит, инвесторы остались довольны. А «инвестором» оказался какой-то питерский бандюга. Он, сколотив капитал на отъеме чужого бизнеса при посредстве фээсбэшных дружбанов, хотел вложить лишнее бабло. Первое, что сделал «инвестор» – демонтировал котлы из нержавейки на совхозном консервном заводе и продал их. А ведь при советской власти консервный завод производил яблочный концентрат, который за валюту продавали в Европу!
С этим бандюгой здорово влетел Лехин старший брат, Витька. Перво-наперво «инвестор» поставил Витьку управляющим. Не было денег на весеннюю страду, а «питерский» прислал своих «кунаков», бросивших на Витькин стол пачку баксов, пятнадцать косарей. Витька обменял доллары на рубли – и купил семена, удобрения, топливо, пестициды. На все, как положено, взял чеки и счета-фактуры.
Летом приезжают все те же «кунаки»: «Давай тугрики!» Витька удивился: «На посевную же потратили… вот документы!» - « Какие нах… документы? Тебе в долг давали – возвращать положено!» В общем, Витьку «поставили на счетчик». Пришлось брательнику дом продавать, машину… а у него двое детей.
Потом питерский «благодетель» перепродал совхоз «благодетелю» московскому, господину Батурину, хозяину фирмы «Интеко-Агро». Ну, тому, которого потом его же родная жуликоватая сестра в тюрягу упекла. Тот поступил вообще по-скотски. В совхозе были тысяча работников, и, соответственно, наличествовало тысяча земельных долей. Семьсот человек свои доли инвестору продали (по цене приблизительно холодильника), а триста остались при своих. Умные, значит, не поверили… Задумали «непродавшиеся» засеять поле ячменя, двести гектар – для корма своей скотине. Кое-какая техника нашлась, мужики все наладили, семян прикупили… Прослышал об этом новоявленный маркиз Батурин-Карабас. И вот, что приключилось: наслал москвич на Плодовый бригаду механизаторов из соседней области, комбайны «Джон Дир», которые быстренько ячменное поле убрали и обмолотили. Зерно бросили посередь поля, в рядом поставили вооруженную охрану. Населению было сказано: «Смотрите, быдло деревенское, как ваше поганое зерно будет гнить!» Оно и сгнило под осенними дождями. Старики припомнили: «А ведь при немцах-то, в оккупацию… фашисты такое себе не позволяли!»
Суть конфликта вот, в чем: земельные доли совхозных рабочих прописаны лишь на бумаге. И питерские, и москвичи имеют армию юристов, которые быстренько заказали кадастровый план и все права на землю оформили по букве закона. Согласно кадастру «непродавшиеся» посеяли ячмень на земле москвича. Он оскорбился и решил «быдло» наказать.
Все в Плодовом знают: «инвесторам» не сельское хозяйство нужно, а недра, скрывающиеся под землей. Земли плодосовхоза расположены над богатыми залежами железной руды. Вот она, правда «инвесторов»! А скотину населению пришлось пустить под нож, ибо кормить ее стало нечем…
…Никто и не помнит, кто первый из обоян «проторил дорожку» в это подпольное перчаточное производство. Но суть-то не в этом, главное – народ нашел заработок. Да, за деньги расплачиваются здоровьем. Но на них можно содержать семью. Своей семьи у Лехи нет, зато он помогал выбраться из долговой ямы брату. Он так считал: «Еще чуточку подышу фенолом – и соскочу! Ну, еще чуть-чуть…»
Так же решил и Серега: накопит денег, тыщ сто. Купит продержанный «МТЗ-80», вернется в Марутино и крепко займется сельским хозяйством. Выкупит у колхоза Буцефала и, наконец, заживет. Плантации клубники расширит, будет ягоду в этот мерзкий Галич возить. Может быть, и в Кострому, если с Крюком не замирится. Рыбу научится коптить. Картошки насодит гектара два, построит овощехранилище. Пока намешиваешь гадость в чане – много всяких таких мыслей в голову лезет…
…«Отдушиной» для Сереги в его перчаточном житии были вечерние два часа отдыха. Хрылин ловко научился дурить охрану, перескакивать через забор части (тем же путем и солдатики в «самоходы» бегают), пробираться «партизанскими тропами»… За забором поле, часть которого застроена коттеджами сильных мира сего. Аляповатые дворцы, сопрятанные за высоченными заборищами, походят на средневековые крепости. Кто они, современные феодалы, настроившие эту пакость? Как минимум одного Серега уже знает: это Барин. Ну, еще несколько офицеров части, вроде бы, отстроились… Но это так – на уровне сплетен, которыми злоупотребляет женская часть коллектива. Среди женщин, кстати, трудится одна из города Мантурово Костромской области. Она кашляет похлеще Лешки, но у нее двое детей, которые сейчас на бабке с дедом а мужа нет. Зоя Федоровна (так ее зовут) тоже надеется вовремя «соскочить»…
Пройдя поле, Серега привычно шагает в лес. Сам из лесного края, Хрылин прекрасно знает, что лес впитывает злую энергию и а подпитывает - доброй. Он когда-то учился искусству очищения легких у колхозного кузнеца Василича. Тот рассказывал притчу: жил кузнец в одной деревне, а кузня была в другой. Ходьбы на работу час, в одну сторону. Жители той деревни, где была кузня, пожалели кузнеца и построили ему дом. Кузнец переехал – и через месяц помер. Потому что легкие у него перестали очищаться…
Обычно Серега сквозь лес шел к трассе. Там он любил провожать солнце. И еще кое-что Серега привык наблюдать – так сказать, непристойное. А именно – жизнь «ночных бабочек». Вечером полицейский автобус привозит на трассу проституток. Автобус загоняют в «аппендикс», а на трассе стоят «мамочки». Бл….и греются в салоне, и, как только подкатывают клиенты, выскакивают наружу и строятся в свете фар. Хрылину смешно наблюдать эту «пионерскую линейку» (ну, прям как школьницы!) и пошлый спектакль выбора «невест». Других развлечений нет – а потому Сереге занятно.
Изредка полицаи, которые (как понял Хрылин) крышуют этот бизнес, привозят телевизионщиков. Те снимают репортаж про задержание бл…й, и начальник, бравый майор, перед камерами что-то эмоционально вещает (Серега не слышит, он прячется за деревьями). До сей поры Серега проституток не видел, и ему все это чудно. Хрылину (чего скрывать…) тоже хочется женской ласки. Но ведь говорят, это удовольствие дорогое, не для работяг… Хотя, как заметил Серега, за б…ми приезжают не только на «мерсах» и «хаммерах», но и на простеньких «девятках».
Понаблюдал, подышал морозной свежестью – и на базу, в воинскую часть. И кашель не так сильно забирает, и сон крепок. Перед сном послушает еще рассказы своего говорливого напарника Лехи. По документам-то Крюка Серега тоже Алексей, их тезками считают. Серега уже и привыкать стал к новому своему имени. Где-то Хрылин читал, что древние китайские мудрецы тоже меняли имя и род занятий, когда чувствовали, что вступили в пору кризиса. Что-то в этом такое есть… благородное, что ли.




Голубочки


Как-то на закате, идя уже привычной тропкой, Серега чуть не лоб в лоб столкнулся с девушкой. Обычная на вид проститутка – мини-юбка, черные колготки, сапожки, лицо намалевано, аккуратно уложенные прямые короткие черные волосы. Заметила Хрылина – взвизгнула. Серега извинился, отвел глаза (он подумал, девка писает – она сидела на корточках в «позе хача»), но угловым зрением приметил: что-то у нее не так… У девушки в руке был шприц, рукав кофты закатан, запястье перетягивал резиновый жгут. Глаза девушки будто стеклянные… Она отвернулась, обронив:
- Ну, чего уставился? Иди, куда шел…
Серега понял, в чем дело. Он бы и пошел, но какая-то сила не пускает… Он решился спросить (получилось как-то глупо):
- Ты с ними, что ль? С этими… на обочине…
В ее глазах затеплился свет. Зелье, что ли, подействовало? Девушка (курносая, подведенные брови, неестественно красные губы, ямки на щеках… неужто, своя, с Севера?), усмехнувшись, ответила:
- Ну, и фигли… Ты солдатик?
- Что, похож? – Серега осмелел. Ему тридцать три, старый уж, а за солдата приняли. Бойцы действительно, когда в «самоход» бегают, в гражданку переодеваются. – Я тут временно. Зарабатываю…
- Я тоже.- Девушка уже вовсю улыбалась. – Ну, и как тебе тут?
- В каком смысле?
- Зарабатывается?
- Пока не жалюсь.
- Я тоже…
Так состоялось знакомство Хрылина с Надеждой. Надюхой, как он потом привык ее называть. Наркоманкой Надя стала всего полгода назад – чтобы побороть стресс. Ее с подругой забрали на «субботник» какие-то бандюги из Домодедова, вроде как, работники охранной фирмы. Изуверствовали эти нелюди долго, отпустили девушек едва живых, дав денег только на такси. До того злополучного вечера Надя только два месяца была в этом бизнесе, и пережить позор и боль было очень трудно. У нее уже и мысли о петле возникли, но «помогла» одна из девочек – дала «ширнуться»… Кстати, полицаи потом тех охранников наказали за девочек – устроили на их фирме порядочный шмон (водила автобуса рассказал). Наде от осознания мести легче не стало.
Серега начитанный, знает, что рассказы падших женщин – собрания сказок Шахерезады. Всеже, если поверить словам ночной бабочки, в проститутки Надя попала, сама того не ведая. Она действительно с Севера, жила в Архангельской области, в городке Няндома. В семье трое детей, отца нет… Мать на станции работает, сцепщицей, младшие брат и сестра учатся… А Надя окончила техникум и никуда устроиться не смогла. Кризис. Тут одноклассник (вместе когда-то гуляли) звонит из Москвы, куда пару лет назад уехал на заработки: «Надька, тут классно, я в фирме, менеджер по продажам. Приезжай, помогу устроиться в нашу торговую сеть!»
Надя на все плюнула, переругалась напоследок с матерью – и приехала. Друг отвез Надю на окраину Москвы и передал какой-то женщине. Та взяла паспорт и сказала, что сейчас придет – принесет анкету. Женщина (шикарная пышная – в норковом манто, в изящной шляпе) вернулась и сокрушенно заявила: «Все, девка, ты попала… надо отработать – и все у тебя будет хорошо!»
…Отсыпались они, «ночные бабочки», в подвале жилого дома в районе Орехово-Борисово. Ближе к вечеру приезжал полицейский автобус – и отвозил девушек на «точку», на «Варшавку». Условия в подвале не самые скверные. Но девушек постоянно охраняют двое бугаев. Дамы попали в путаны разными путями: кто-то вот так же, по глупости, кто-то сознательно. Не сказать, что девушек прямо таки унижают: забирают ровно половину выручки, девушек раз в неделю осматривает врач, так же, раз в неделю их возят в супермаркет на «шоппинг». Заработанное Надя отсылает домой. Звонит матери: «Мам, у меня все о-кей, работаю менеджером!»  Надя поначалу думала: «Соскочу, соскочу… Ну, еще чуть-чуть – и все!» Теперь она не думает вовсе.
Некоторые из девушек действительно съезжают из подвала и на точке не появляются. Они не звонят, а потому никто не знает, куда они девались. Девушки верят, что исчезнувшие находят свое счастье: их берут в жены богатые клиенты, они становятся добропорядочными матерями и все такое. Я ж говорю: мы верим в добрые сказки, в которых побеждает свет. Надя особым успехом не пользуется. Клиенты говорят про нее: «У этой слишком жалостливые глаза!» В основном выбирают ее дяденьки в возрасте. И часто почему-то называют «дочкой»…

…Итак, Серега познакомился с Надей. Они теперь почти каждый вечер встречались в лесу. Хрылин очень переживал, если она не приходила. На следующий день, когда Надя появлялась, он был сам не свой от счастья. Счастья? Отчего это вдруг?.. Читал ей свои стихи, например:

Тепло всей земли собирается в стаи,
Чтоб нас облаками порадовать вновь.
Мы в мир запускаем бумажный кораблик,
Бумажный кораблик с названьем «Любовь».
И он поплывет по морям-океанам,
Подвластный ветрам и холодной волне.
А там, за морями, скрывается тайна,
Какой не понять ни тебе и не мне.
Все ждет его в мире: разлука и горе,
И радость свиданий, и горечь потерь,
Но лишь бы от зноя не высохло море,
И холода лед не пустил бы нас в дрейф…

Она задумчиво слушала. Общение продолжалось минут сорок, а то и полчаса. Тем не менее, они успевали поговорить о многом. Надя кололась далеко не каждый день. Всякий раз Серега, отвернувшись тактично, ждал… Она понимала, что скатывается в пропасть, но не знала, как спастись. Серега уже имел план.
В женском коллективе скрыть что-то проблематично. Девушки знали – и что у Нади в лесу завелся «хахаль», и что у них «плутонические» (так девки шутили) отношения. ****и прозвали Серегу и Надю «голубочками». Серегу к тому же считали «тайным олигархом» (который типа сбегал от жены из коттеджа ради… проститутки). «Ночные бабочки» вообще в большинстве своем остаются детьми – с какими-то сказочными представлениями о жизни. Или – прячут свою беду за инфантилизмом? Все знала мамочка. Но почему-то не реагировала. Вероятно, до поры до времени не давал отмашки хозяин.
У Сереги созрела такая идея. В Костроме наверняка есть наркологическая клиника. Надо туда Надежду пристроить, а он пока что рядышком как-нибудь перекантуется. В столице научился выворачиваться, а уж в Костроме пообвыкнется наверняка! Черт с ним, с паспортом Крюка, пусть у Барина остается! Уж наверняка Крюк плюнул, обзавелся новым. Но чем платить за Надино лечение, как поддерживать ее семью в Няндоме? Серега решил чуть еще поработать, поднакопить бабла. Так что побег был запланирован конец весны.

…Они должны были идти через лес – к станции Бутово. Оттуда электричкой доехать до Курского вокзала, дальше на Щелковский автовокзал – и в коммерческий автобус, прямиком до Костромы. В поезд без паспорта не посадят… Трудности начались сразу. У Нади сапоги на каблуке, в них идти по лесу невозможно. Не подумала… он вообще вела себя как сомнамбула, будто расквасилась в воде – и плывет по течению… Серега большую часть пути тащил ее на себе. Она просила сделать привал, «ширнуться», но Серега не дозволил, а шприц, пакетик, зажигалку и ложку выкинул. Два раза Надя порывалась идти назад, даже матюками Хрылина поливала, но как-то вяло. Тащились долго, и уже за полночь вышли к шумной трассе.
Машины, светя фарами, стремительно проносились мимо. Серега знал, что станция где-то рядом (он хорошо изучил карту) – надо успеть к последней электричке. Но он не ведал, где переход. Рвануть решил напрямую. Они уже перебежали несколько полос, как вдруг возле затормозил полицейский «Форд». Двери его распахнулись, выбежали двое полицаев и набросились на Хрылина с Надей. Он не сопротивлялся – думал, недоразумение… не будут же вязать за переход дороги в неположенном месте. В «Форде», куда их затащили, один из полицаев, капитан, куда-то звонил: «Да, да, взяли этих голубочков. Да куда они денутся, раздолбаи!..»
Проехали немного, свернули в пустырь. Хрылина вытащили из машины и стали тупо, как японские барабанщики, избивать резиновыми дубинками. Капитан почти шептал: «Не встревай в бизнес, ублюдок, не влезай в серьезные дела…» Один полицай сидел в машине, держа пытающуюся вырваться Надю; одной рукой он зажимал ей рот – другой сдирал юбку… Серега кричал: «Надюха, держись, держись, не давайся!» В этот момент с трассы на пустырь свернула машина…
Это был армейский «УАЗ». Из него выскочил… Барин, хозяин перчаточной фабрики. Несмотря на полноту, двигался полковник расторопно. С ним еще трое – охранники… Серега сразу вспомнил, что о побеге рассказал только Лешке. Значит, стукач. Все, теперь эти добьют…  Охранники не стали добивать Серегу. Они молча скрутили полицаев, Барин деловито заявил: «Это почему моих людей обижаете? Нехорошо как-то, не по-людски, капитан…» Капитан виновато и одновременно задиристо ответил: «Полковник, вроде, не в свое дело влезаешь. У нас приказ: задержать подозреваемых в разбое, на них ориентировка…» - «Отставить, капитан. Парнишка на меня верой и правдой работал. Сваливайте подобру». Полицай принялся переваривать информацию. Немая сцена длилась с полминуты, после чего капитан достал телефон, начал набирать номер. Барин перехватил руку капитана, мобила упала на землю. Капитан, выругавшись, подобрал телефон и приказал своим: «Ладно. Уходим…». Надя выскочила из «Форда», споткнулась, упала почти к ногам Барина. Тот ее поднял, произнеся: «Эх, дочка, чего босиком-то?..» Прежде чем захлопнуть дверь, капитан сквозь зубы процедил: «Твое дело, полковник. Я доложу. Но смотри: твой бизнес и от моего шефа зависит, я так понимаю…» Барин ответил: «Передай своим, капитан: мы тоже кой чего могём…»
«Форд» укатил во тьму, Серега, стеная, встал. К нему подбежала Надя, прижалась, заплакала… Хрылин приобнял ее, зашептал: «Ничего, ничего, Надюха, все у нас будет…» Барин приказал им садиться в собачник «УАЗа». Сказал: «Отвезем до вокзала. Ты молоток, парень. Но мы ж тоже люди, если б сказал правду сразу – все бы вышло красивше…» Когда ехали, Барин протянул назад, Сереге, что-то (в мраке видно не было): «Ее паспорт. Не спрашивай, откуда, это наши заморочки. Ну, и твоя ксива, Крюков. Или как тебя там… Как белые люди поедите, в поезде, в отдельном купе…»

…Скорый поезд мчался по Подмосковью. Надя спала, положив голову Сереге на ляжку, но очень нервно, все время вздрагивая. У нее, кажется, начиналась ломка. Хрылин тупо смотрел в окно, во тьму с мелькающими огнями. У него слипались глаза, но он боялся заснуть, не веря, что все кончилось. А если бы Леха не настучал Барину? Ох, сколько было за прошедшую зиму этих «если бы»… Серегу донимал препротивный кашель; последний месяц он дохал почти непрестанно. И все же дрема сразила Хрылина – он провалился в сладкую пустоту. "Голубочки" смешно сопели яко младенчики. Впереди у них было еще очень, очень много непростых задач…























 


Повесть пятая
Потешный бастион


Душно! без счастья и воли
Ночь бесконечно длинна.
Буря бы грянула, что ли?
Чаша с краями полна!
Грязь над пучиною моря,
В поле, в лесу засвищи,
Чашу народного горя
Всю расплещи!..

Николай Некрасов



…Если жива мать моя, которую я никогда не знал, теперь бы я точно ей сказал: «Спасибо, что ты мне дала жизнь!» Раньше я в порыве отчаянья частенько твердил: «Кой черт ты меня произвела на свет да кинула, з-з-з-зараза!» Хотя, если уж правду говорить, все равно люблю ее… Ведь в самые трудные моменты жизни моей я верил, что только мама способна меня спасти и защитить. Ох, противоречива душа человеческая. Столь раз я за свои злополучные годы слышал это поганое «Вы****ок!», что и… а вот и не знаю даже, что. Душа моя давно истерлась в злословии, я уж думал, нет в ней уже места для любви.
Люся премило сопит, отвернувшись к стенке. Очень люблю наблюдать ее почти детское лицо, когда она спит. Она младше меня на восемь лет, но, признаться, опыта у нее хватает. Научила она меня многим премудростям – и так ведь тактично, умело…  Много раз думал: люблю ли я Люсьен? А вот, не знаю. Но жизнь свою точно отдам, чтобы у нее все было хорошо, чтобы вернула Людмила свое дитё, чтобы в ее жизни наконец воцарилась гармония.
Не буду пока будить – пусть понежится. Скоро ей обряжать скотину. Что делать – халява в нашем убежище на проходит: надо немало трудиться, дабы не издохнуть с голодухи. Мы должны сейчас с Жорой идти проверять верши. Это снасть хитрая такая из лозы – чтоб, значит, рыбу ловить, которая прет супротив течения. Плетнем перегораживается речка, а в небольшой проем вставляется сооруженный из ивовых прутьев “сачок”, в который рыба и попадается. Если такой “сачок” поставлен на рыбу, которая идет против течения, он называется вершей. Если наоборот, ту, что по течению отлавливает - веренькой. Мелочь проходит – крупняк задерживается. Для малых рек – устройство эффективное, рыбу порой можно лопатами черпать. Да мы много и не берем – только одну корзину. Остальную рыбешку всю выпускаем. Добычу обработают Жорины бабули. Они мастерицы это делать – а уж как коптят! Когда на нерест заходит судак или семга, их бабушки засаливают в бочках. Не шибко ароматное амбре от заквашенной рыбы – тухлятиной от нее несет – но, говорят, зимой нет лучшего средства от цинги.
Речушка Белая, приток более крупной реки Парани, невелика, считай, переплюйка, но в ней много всего водится. Даже хариус. Но только повыше по течению, там, где вода постуденее. Да и болото, среди которого прячется наше Беловодье – тоже кладезь. Жора уже немало передал мне таежных премудростей. Он – местная ходячая «энциклопедия дикой природы», «Дерсу Узала» здешних болот. А вот я учил Жору приемам самообороны. Меня-то жизнь настропаляла на борьбу за свое достоинство при помощи кулаков, ног и зубов, вот, делюсь… Сложные у нас отношения. Мне кажется, Жора меня недолюбливает. Но терпит. Ну, а я… хрен его знает. Для меня Жора просто нормальный мужик. Ну, чудаковатый, дикий. Одичаешь тут… А, пожалуй, я к нему отношусь как к доброму соседу, надежному напарнику – и все тут.
Иногда, впрочем, мне досадно, что Люся время от времени делит ложе и с Жорой. Постоянно себя осекаю: «Лёша, ты не собственник этой женщины, она свободна как ветер!» Да, действительно: какого лешего ты ревнуешь? Ты что ее – купил? А ведь, как я понимаю, спит Люсьен с дядей Васей. Амазонка… Но ведь сколько жизненной силы! А, может, она ею с нами, идиотами, делится?
Раньше я и не знал, что возможны такие отношения промеж полами. Какой-то, что ли, промискуитет. Но, видно, среда меняет и моральные нормы. В конце концов, мужиков в соку у нас несколько больше, нежели необремененных семьею дам. И я должен гордиться тем фактом, что до того как Петрович притащил мое бренное тельце в слободу, Люся проживала одна. Я же в ее доме - хозяин, а руки мои не токмо под одно заточены, но и под многие ремесла, без которых в эдакой глуши труба. Гордись, Найденов!
Уютно в Люсином доме. Как ни крути, это все же ЕЕ дом. Я здесь по большому счету все же не хозяин, а гость – пусть и несколько засидевшийся. Да и Люся – тоже гостья. Вот, не знаю, как точно и выразиться-то… Беловодье – мир так мною и не понятый. Уж сколько народу вольными ветрами сюда занесло… Все приняты, одарены кровом, пищей, теплом. А все равно ощущение абсурда. Никто от тебя не требует трудиться, делиться, помогать. А ты сам включаешься в эту ежедневную рутину. Иногда не хочется, поваляться охота. А советь берет – и заставляет идти и впрягаться. И никто ни на что не жалуется. Я долго к этому привыкал, ведь в Большом Мире мы все время чем-то недовольны. Нам все не так. А тут – все именно так. Гармонично, что ли.
Еще раз оглядел горницу. Дому, наверное, лет сто пятьдесят. Чуть накренился, но крепок еще. К матице прикреплен крюк. Люся говорила, раньше на нем висел очеп, а на очепу качалась зыбка. Сколько младенцев укачано было за все время! И все эти малыши выросли – и растворились в неизвестности. Нашел я эту зыбку на чердаке. Такая колыбелька – расписанная цветочками. Показал Люсе – она расплакалась… Эх, баба… Я там же, на чердаке, икону отыскал. Приладила Люсьен ее в красном углу, молится теперь вечерами. Мефодий книжку с молитвами ей дал, выучила вот. А я не молюсь. Зато пристрастился записывать. Тетрадки чистые (пусть и с пожелтевшей бумагой) в бывшей школе нашел, чернила, перья. Мне Люся: «Зря ты все. Никому это не надо. Разве только, ментам, если нас накроют…» Я Люсе: «Не бойсь, я знаю, что я делаю…» Хотя, на самом деле, не знаю. Просто, жизнь проходит. Жаль как-то уходящей натуры, хочу хоть что-то сохранить.
Здесь еще один фактор. Все на том же чердаке нашел я записи, которые восемьдесят лет назад делал безымянный обитатель здешних мест. Возможно, монах. Листки поизносились, не все читабельно. Но кой-то я разобрал. Разыгралась в Беловодье трагедия, благословенные места разорила и осквернила неведомая злая сила. Об этом написал человек, имени которого я не знаю. Прошло восемьдесят лет, и записи таки не сгинули. Может, и мои «письмена» достанутся «благодарным потомкам». Или не знаю уж, кому еще… Однако, если мыслить, что типа «никому это не надо», так вообще ничего не надо делать.
…Как и принято, встретились с Жорой возле бывшей колхозной конторы. Солнце едва только осветило верхушки деревьев, изо рта пар... утренняя благодать! Роса на траву ложится, вторые петухи провозглашают свою радостную песнь...
Перед дорогой перекурили. В лесу курить нельзя - таков закон добытчика. Жора научил меня в том числе рОстить ядреный самосад, правильно сушить табачный лист, крутить козьи ножки. Люся ворчит, не выносит она табачного дыму, а по мне, дак, курево - дело доброе, ибо способствует внутреннему сосредоточению. Пока здоровье дозволяет – чего не посмолить? Тем более, Жорин самосад зело хорош, маловреден и вообще приятен.
С Жорой хорошо просто так молчать. Это тебе не дядя Вася, который то и дело: бу-бу-бу, бу-бу-бу... Оно конечно, дядя Вася - гений, ежели выберусь однажды из нашей берлоги в Большой Мир, может, гордиться буду, что слушал такого человека и даже что-то вякал в ответ. Эх... где она - золотая середина промеж словом и молчаньем? Ну, разве только батька Сергий со станции "Раненбург" (как-нибудь обязательно про него поведаю)...
Ну, посмолили. И чё-то меня переклинило, спрашиваю Жору:
- Это, брателло, - я к нему именно так привык обращаться, - а почему ты ни разу не спрашивал о моем прошлом? Может, я бандюган какой...
Охотник хитровато улыбнулся самыми кончиками губ, на несколько мгновений призадумался и тихо, будто сам себе, ответствовал:
- Она есть, разница-то? Коль виноват - ответишь. Не перед народным судом - так еще перед каким...
Ну, да, тоже правильно. Мы ж не знаем, что нас ждет там, за последним порогом. А, может, и ничего.  В том-то интерес. В смысле, всей жизни интерес. Если б точно знали - про рай там, страшный суд или какую-нибудь карму, скучно было б. Все наперед ясно, только включай счетчик добрых и злых дел – и калькулируй.
- Отстал ты, брателло. Народных судов нет уж.
- И что теперь? Суды линча?
- Случается и такое. Но в основном районные, городские, областные. Верховный.
- Значит, знаком, Леш. С системой-то.
- Бывало.
- И как?
- В смысле…
- Для жизни-то полезно ли?
- Полезно. Одну истину узнаешь: с сильным не дерись, с богатым не судись.
- Надо же… А я, Леш, ее знал, в судах не побывав. Верховный суд, говоришь? Вот, и я про то же. Хе! Пошли, что ль…
Вообще, проверять верши – дело легкое. Корзину с рыбой только вот одному нести неудобно, потому парами и ходим. Обычно мы с Мефодием эту работу выполняем, но инок приболел, Жора подменяет. Зато мы с Жорою много вместе охотимся. Ему нравится, что я не пристаю с болтовней. А сейчас, вот, пристал. Чем вызвал явное недовольство «аборигена». А, пожалуй, получился у нас самый длинный разговор за всю историю наших отношений.
Жора научил меня пользоваться звериными тропами. То есть, отыскивать их по всяким приметам и сокращать путь в зависимости от обстоятельств. Зайцы, олени, кабаны, медведи лучше нас, людей, знакомы с местностью и готовы поделиться своим знанием. Если звериные тропы не проложены – значит, место гиблое. Поскольку мы живем в окружении болот, надо быть осторожным. Нигде мы не передвигаемся без длинных жердей, ведь трясина  - штука коварная. Топь может выдержать даже лося, но для человека с его относительно тяжелой поступью она станет погибелью. Пару раз я проваливался в трясину, но всегда кто-то оказывался рядом. Было фигово, ведь неприятности случились ранней весной, когда вода шибко студеная. По мере накопления опыта я стал более осторожным, внимательным.
Нынешнее время, когда близится осень, для ловли рыбы время самое золотое. Вода в Белой прозрачна, при наличии навыка и ловкости рук рыбу можно брать ночью, острогою с факелом, вольготно идя вдоль берега. Да мы и верши почти что все пооткрывали – хватает и двух. Действительно: на сей раз попалось много щук и сазанов. Что редко для наших краев, есть и стерляди. Уже набрали корзину, выпустили излишек – Жора встрепенулся, приложил палец ко рту, многозначительно на меня глянул. Я стал прислушиваться. Обычное журчание реки на перекатах, шорох листвы. Жора знаком указал мне присесть. Сам осторожно снял с плеча ствол (здесь обычай ружьишко, коли выходишь за «периметр», брать всегда с собою), и крадучись, пригнувшись, двинулся вниз по реке.
Я уж привык к таким инцидентам. Дикая, заповедная территория кишит зверьем. У каждого животного здесь свой участок, сфера влияния. По счастью, волки в стаи сбиваются лишь к зиме, сейчас их бояться не стоит. А вот лося надо бояться. Здесь поговорка такая: на медведя идешь – постель стели, на лося идешь – гроб точи. Медведь может покалечить, а вот лосяра – легко прибьет насмерть. Именно лось – царь леса, ему даже мишки дорогу уступают. Хотя, и кабан опасен – особенно весной.
Я уж встречался и с сохатыми, и с косолапыми (разве только с кабанярой пока не виделся). Теперь уж знаю: столкнулся нос к носу с медведем – демонстрирую свои отвагу и бесстрашие. Мишка знает, что делать с теми, кто убегает. Но всегда приходит в замешательство, ежели перед ним противник, который его не боится. Да и не хочет он лишний раз вступать в контакт с незнакомцем. Медведь чует опасность за полкилометра и старается избегать ненужных контактов. Тем более, по запаху он чует: если конкурент (медведь, забредший в чужую зону) – будет противостояние. Ну, а ежели иное существо – какой он соперник? Он спрячется в кустах, будет пережидать. Ну, и бывает, что напорешься…
Главное – не сдрейфить и не побежать. Можно самому зарычать, свиснуть. Мишка убежит первым. Однажды я попятился, споткнулся, повалился… И что сделал этот паскуда: подскочил – и вдарил мне лапой по заднице! Я тут же встал с земли-то (взял себя в руки), и повернулся в нему лицом. Наконец, стал загонять патрон в ствол. Я видел реально испуганные глазенки зверя. Хотя он и встал на задние лапы. Молодой был мишка, видно, нематерый, желающий поразвлечься. Меня Жора предупреждал: если косолапый встал пред тобой – он просто демонстрирует свою мощь – не более того. Щелчок курка – и он уже бежит! Кстати, пахнет медведь отвратительно. За последние месяцы я научился за сотню метров чуять медвежью вонь. Так что, и неожиданных встреч удается избегать, ибо для обоих лучше косолапого обойти. Особенно весною и в начале лета, когда медведицы пасут свой выводок.
Таежная правда дается, откровенно говоря, с трудом и шишками. Например, я не сразу понял, почему мы не уничтожаем то же медвежье отродье, освоившее территорию вокруг периметра. Оказывается, «свои» мишки – прекрасные наши… защитники. Жора знает нрав каждого, они предсказуемы. А убьешь косолапого… На его место придет другой – возможно, затаивший обиду за что-то на человека. И будет мстить. Они ведь – твари злопамятные. «Лучше свой шалун, нежели чужой шатун» - тоже охотничья присловица. Ближайших к нам мишек Жора всех знает. Некоторые даже персональные имена имеют - в зависимости от характера.
…Но сейчас что-то не так. Медвежатиной не пахнет... Лось, кабан – прут напролом, их слышно, а сейчас обычная таежная тишина. Я напряг слух. У меня с собою ствола нет. М-м-м-м-да… За полтора года, что я здесь, уже привык к общению со всяким зверьем. Если с Жорой за периметром – так он и не молчит вовсе, если возникает опасность. А здесь… вот ведь как мужика торкнуло-то. Я тоже почувствовал беспокойство. Вжался. Жду. На всякий случай, нащупал нож, перобу меня по старой привычке всегда под рукой. Чудятся (или нет?) какие-то шорохи. Сердечко стучит учащенно. Мучительно долго жду, кажется, с полчаса. Наконец, Жора возник. Тихонько вышмыгнул из кустов, на меня смотрит просящее, снова палец у рта. На охоте, в лесу мы привыкли понимать друг друга даже не с полужеста – с полувзгляда. Сели на корточки, еще некоторое время таились. Наконец, Жора зашептал:
- Двое. Мужчины. Кажется, в военной форме. Там, за рекой – пошли вниз…
Та-а-ак… Вообще говоря, пока я в Беловодье, заплутавшиеся бывали. Двоих, кстати, приютили, теперь они среди нас. Других выводили к ближайшему селению, Преддверию. Там есть телефон, цивилизация. Ну, и что те двое? Может, охотники… Жора зашептал снова:
- У них «калаши». Укороченные, как у десантуры.
- Ну, и… - откровенно говоря, ничего странного, на мой взгляд. Ну, предположим, вояки решили поохотиться. Изредка над нами «вертушки» пролетают. Нефти-газа здесь пока что не нашли, геологов не водится, граница далече, и мы знаем: если «вертушка» - всякие силовики любят в наших краях на какого-нибудь зверя сходить. Ну, там, менты, фээсбэшники. Мы же не на необитаемом острове живем. К нам никто не залетает, все знают: гиблое здесь место, кругом непроходимые болота. По крайней мере, так считается. Было как-то, зимой: сильные мира сего пару лосей завалили километрах в двух за периметром. Так их в «вертушку» - и все, улетели. Мы просто следы этого изуверства видели. Ну, а сейчас… - ты чего так испугался-то, брателло?
- Не пойму. Что-то не так. У меня чувство, они за нами… следили.
- А у тебя, случаем, не паранойя?
- Ладно. Пошли. – Обиделся мужик. Все же недолюбливает он меня.
Взяли корзину, двинули к слободе. У меня нет оснований подозревать Жору в том, что ему могли привидеться глюки. Не такой он человек, насколько я знаю. Так что молча, осторожно дочапали домой. Передали рыбу бабулям. Люся встретила напряженно. Мы ведь задержались на два часа. В размеренном ритме жизни Беловодья это срок. После завтрака, обычных трудовых обязанностей (я ведь еще и навоз должен убирать) мы, мужики, собрались на маленькое совещание.
Как всегда, Вацлавас, записной наш юморист вставил анекдот: «Плывут рядом в Японском море два траулера, наш и японский. Наши забросили трал, вынули: пустой. Японцы забросили, вынули: полный. Наши забросили, вынули: пустой. Япошки – полный. Наши опять – и… пустой. Япошки – снова полный. Япошки кричат: Эй, русски, план нет собрань давай!»
Иногда Вацлавас меня достает. Да и всех тоже. Но своей легкой энергетикой способен литовец снять напряжение. Это надо ценить. Тем более, мы с ним – родственные души. И в общем-то, в теплых отношениях. Хотя и он, и жена его, Мария – намного старше меня. Мы ж зеки прожженные, а рыбак рыбака завсегда видит издалека. То бишь, урка - урку…
Итак, наскоро обсудили инцидент. Жору интересовало, не сталкивался ли кто-то из наших с чем-то необычным. М-м-м-мда… У нас тут все в общем-то необычное. То есть, само наше существование – перманентное недоразумение. Ну, все, конечно, поняли, что охотник имеет в виду: не было ли признаков присутствия посторонних людей. Народ утверждал: не было ничего такого. Тем не менее, все же решили сходить по следам «случайной парочки с калашами». Вызвались идти вместе с Жорою Петрович и Вацлавас. Я промолчал. Откровенно говоря, плохо я знаю болото, а посему посчитал себя бесполезным «следопытом».


Из дневника безымянного инока

Листочки с записями неизвестного обитателя частично истлели, чернила местами расплылись. Расшифровывать было непросто. Но я старался. При переписке я удалил старинные «яти». Приведу последнюю часть дневника.

Января 30-е, год от Р.Х. 1930-й
Уверен не вполне, что следующий приход отряда в наше Богоспасаемую обитель ознаменуется порушением и поруганием. Я знавал ихнего главаря, Федьку Шелкунова: он родом из деревни Преддверие, и много раз ходил к нам паломником по престольным да двунадесятым праздникам. Оно конечно, на сей раз Федька уезжал шибко злой. Отец-игумен не раскрыл ему, где ризница, и тот шипел зело, Богопротивные речи говорил. Так и сказал: «Не хочешь, батька, по-доброму, придем, силой заберем и все тут огнем праведным попалим!» Игумен за сердце схватился, увели его братья в настоятельский корпус под руки. В те-то времена, когда антихрист не взошел еще на престол нашей Руси-матушки, Федька был кроткий Богобоязненный мирянин. Сам его исповедовал не раз, причащал, и могу сказать, человек он добрый, или, по крайней мере, зла в душе не держал. Господи, не остави раба Твоего в неведении!

3 февраля 1930
Братия по разному отнеслась, когда отец-игумен благословил мощи нашего Серафима, заступника обители, схоронить под спудом, в тайном месте. Только четверо в тайну посвящены, да и те слово пред Всевышним дали, что ни при каких смертных муках тайну не выдадут. Некоторое шатание в пустыни началось уже давно. Одни говорят, надо уходить в скиты. Другие, что оборону держать здесь. Есть и такие, кто пытается доказать (то ли другим, а то и себе), что надо бы покориться силе. Наш вечный смутьян Доримедонтушка моду такую завел агитировать, что дескать большевистская правда построена на идеях Господа нашего Иисуса Христа. Мол, рано или поздно мир православный сольется с коммуняками, бо из одного живоноснаго родника питаемся. А вот у меня своя мыслишка. Думаю, ежели оно даже и так, не понесет кобылка двух седаков. Растопчут они нас, горемычных. Помню, в 20-м: прятали мы тех, из бедноты, кто в партизаны ушел, не вынеся зверств колчаковцев. Среди тех и Федька был. Очень помню, как сердечно он благодарил и нас, насельников, и слобожан – за то, что не выдали супостатам. Вот, десять лет минуло – и все в них, в мужиках, перевернулось. Не в силах постичь я, грешный, откуда взялось в них столько злобы! Может, от горя и вопиющей несправедливости этого мира?

9 февраля 1930
Во имя Отца, Сына с Святага Духа, аминь! Замечено, что реже гораздо стали находить в нашу Богоспасаемую обитель миряне. Кто-то сетует на плохой зимник, на голод. Но я заметил, что и среди прихожан далеко не все стремятся приступиться к Святым Таинам. В глазах многих читаю страх. В свечном ящике очень мало записок. Над монастырем нависло непередаваемое напряжение. Несколько трудников пропали. Братия пока спокойна. Видно, с последнего наезда отряда страхи поулеглись, и некто не изъявляет желание уходить в скиты. С войны осталось у народа оружие. Нам, инокам, грешно его в руки-то брать, а вот среди мирян да трудников есть такие, кто готов дать отпор супостату. Ежели до весны дотянем, сможем держать оборону. Провизии достаточно, а вот баб, стариков и детишек отошлем в мир.

12 февраля 1930
По благословению отца-игумена прятали святыни из ризницы. Причастны только четверо, надеюсь, никто больше не прознал. В соборе служили Литургию, по возможности, собрали там всех, в то время мы, причастные исполняли свой долг пред Господом. Слышал я, в светской Руси заправляет товарищ Джугашвили. Говорят, у него семинарское образование… наш он, из християн. Такие не могут предать веру-то православную. Это ж какая тварь способна подрубать корни, которые его питают?

16 февраля 1930
Уехали школьные учителя. Зато прибыл агитатор из города, под охраной трех красноармейцев. Созывали на сход народ, нас, братию приглашали. Я так пошел – послушать. Агитатор, по виду и нраву из рабочих, говорил о том, что монастырь не тронут, но в нем сделают сельскохозяйственно-кустарную коммуну. Рады будут коммунары, ежели иноки вольются в трудовой отряд. Мы, монахи, слушали со скепсисом. Знаем мы эти истории. Еще в начале 20-х в других монастырях коммуны зачинались. Коммунары проедали монастырские закрома, сжирали скот, после чего все коммуны и заканчивались. Еще прозвучало слово «колхоз». Что ж… оно, это слово нам знакомое. Наша, Беловодская община – и есть тот самый колхоз, коллективное хозяйство, построенное на Законах Божиих. Хочется верить, все будет хорошо и в колхозе. Ежели, конечно, не порушат вековые устои.

23 февраля 1930
Что-то нехорошее творится в слободе. Те, кто победнее и поленивее, возненавидели зажиточных и трудолюбивых. Прибыл небольшой отряд. Забрали семью Миньковых – всех, с шестью детьми и стариками. Погрузили на сани. Комиссар сказал, повезут их в ссылку, как «раскулаченных». Это ужасно. Степан Миньков – мой духовный сын. Семья работящая, если их «кулаками» и называли – только лишь потому, что трудились как пчелки Божии, а спать в страду удавалось, только опершись на кулаки. Я, конечно, был в слободе, пытался отговорить комиссара. Ну, повезут их в неведомые края… а там разве хуже чем у нас в Белогорье? Мы за три века в кошмарном болоте сотворили маленький рай. Шутка ли: арбузы выращиваем! А какое хозяйство у Миньковых: две лошади, четыре коровы, бык. Детишки мал-мала-меньше. Скотину конфисковали, она теперячи «колхозная» будет. А на деле дали ее на обряжение Ваньке Силуянову, пьянице и бездельнику. Уморит он скотину-то. Пристыдил я военных. Комиссар ответствовал: «Вас, людей Божиих, до поры не трогаем, но скоро и до вашего брата дело дойдет! Ежели контрреволюцию будете тут плодить…» Узнали мы, Федька Шелкунов в уезде стал большим начальником. Что ли, внутренними делами заведует, вся милиция под его началом. А может, податься в уезд и поговорить с ним по душам-то? Наш ведь человек, на монастырских хлебах взращен, благодать от мощей преподобного Серафима напоен! Отец-игумен не благословил. Велел ждать. И чего ждать-то, вконец?

27 февраля 1930
Дурачок Федорка, коего в слободе за блаженного почитают, предрек нам, инокам, скорую гибель. Миряне беспокоятся, ждут конца света. К нему теперь больше вопрошающих, нежели было к недавно отошедшему ко Господу старцу Силуану. У нас, в среде братии, настроения неплохие. Мы верим, что Святые Отцы, Пресвятая Богородица и Преподобный Серафим, Небесный Покровитель наш, не оставят Божиих людей в беде и унынии. Та благодать, что три столетия витает над нашим Никольским Беловодским монастырем, будет освещать наш праведный путь. Молитвами Святых Отец наших Господи, Иисусе Христе, Сын Божий, помилуй нас!

1 марта 1930
Преставился отец-игумен. Господи, приими с миром отца Владимира! Схоронили тихо, торжественно. Пришли на монастырское кладбище все слобожане. Молчали. На поминальную трапезу не пошли. Только Федорка на нами, грешными, увязался. Напился пьян, кричал богопротивные речи.

8 марта 1930
Отряд вошел в слободу, скоро будет в обители. Не знаю, что нас ждет. Встречать будем чудотворной иконой Николая Мирликийского, Угодника нашего, и с молитвою. Отче наш, всеобъемлющее Лоно Любви, Создатель и Воитель, помилуй нас! Да будет воля твоя! Всецело себя и друг друга твоему Провидению! Аминь!




Периметр

Люся Жору почему-то называет «Шреком». Вот уж не знаю, откуда такое… немецкое погоняло. Я ее спрашивал. Она сказала только, я неразвит в смысле искусства. Может, какой-то литературный персонаж. Надеюсь, положительный. Впрочем, какая к лешему разница. Абориген – он и есть абориген.
Вот, я все больше по казенным домам, с казенным жизнеобеспеченьем отирался, и до совершеннолетья не знал, что, оказывается, человек при желании может сам, без всяких внешних помочей себя обеспечить. Причем, при любых обстоятельствах. Шутка ли: жарить яичницу я научился ужевзрослым мужиком.  Не говоря уже о прочих бытовых мелочах. А вот Люся, к примеру, с детства ко всему привычная, любая домашняя забота для нее не в тягость. Может, именно потому она и со мною, что мы такие разные.
Раньше я думал, невозможно существовать в отрыве от цивилизации уже хотя бы потому что надо где-то покупать соль. Без нее, в книгах пишут, человек помрет. Оказывается, даже в тайге, на болоте можно найти и естественные солонцы. Это выходы минеральной воды. И к ним ведут звериные тропы. Животные ведь тоже где-то соль должны находить. Так что, без соли мы не остаемся.
Мы здесь сами выращиваем жито, из зерна на водяной мельнице, которой, наверное, двести лет, мелем муку. Громадные такие каменные жернова исправно трудятся невзирая на смену эпох. Есть мука – можно готовить сотню блюд – начиная от киселя и заканчивая макаронами.
Бабульки собирают травы. И лечебные, и для употребления в пищу. Жаль, при советской-то власти к аптечным лекарствам приучились. Приходится Жоре в райцентр ходить – уважить своих… подопечных. А ведь в старину, говорит Любовь Васильевна, лечились только народными средствами. То же касается и алкоголя: из зерна старухи делают хлебное вино. Для сахару у нас выращивается буряк, потом его вываривают. При желании могут сделать и самогон – но так принято, что он идет лишь для медицинских нужд.
Еще бабушки квасят в бочках зелень. Эдакий «салат» хорошо идет зимой. Великолепные в Беловодье выращивают огурцы, которые – так же, в бочках – зимой плавают в ямах при реке, наполненных ледяной водой. Много трав сушатся для чаев и лечебных отваров. В пищу идут желуди, орехи, корни, кора деревьев. В почете дикий лук и чеснок. О грибах и ягодах даже и речи нет. Говорят, в старину на слободе исхитрялись и арбузы выращивать, но ныне эта культура утрачена.
В общем и целом, если не лениться и проявлять старательность и сноровку, пропасть в поселении, оторванном от цивилизации крайне непросто. Даже одежду добротную нетрудно самому сделать: для нее есть лен и овцы. А уж прясть, ткать да пошивать здесь умеют все женщины. А еще Жора научил меня шить унты да катать пимы. Скажу: дело хитрое. Но одолимое. Я уж промолчу про все охотничьи премудрости. Признаться, ими я еще не овладел, чтобы меня тоже назвали… «Шреком». Но, как минимум, стремлюсь, уже и основательно знаком с нравами животных, которые с нами соседствуют. А это уже немало. И за периметром чувствую себя вполне уверенно.
Что мы называем «периметром». Представьте себе холм, окруженный болотами. Своеобразный «остров» в форме яйца, вид сбоку. Видимых подходов к холму нет, только тайные тропы. Неизвестный человек – так вообще не выберется, не зная пути. Была когда-то насыпная дорога, но она давненько поглощена болотом. Поодаль петляет речка Белая. Среди болот тоже есть островки. Там наши покосы, угодья. На двух островках скиты, там никто не живет. Еще имеется несколько заимок – для охоты, для житья в сенокосную пору. Но это все уже за периметром.
Внутри периметра деревня, тридцать пять домов с подворьями. Сейчас жилые половина из них, остальные стоят пустыми. На самой границе периметра красуются построенные еще при советской власти ферма, телятник, конюшня. Есть пространство и для выгона скота, а так же плантации для выращивания разных культур. У нас водятся коровы, козы, овцы. Есть лошаденка – для пахоты и других сельхозработ. Все компактно, миниатюрно, лишней площади не остается. Тем не менее, мы даже исхитряемся оставлять часть земли под паром, соблюдая «четырехпольную» схему земледелия. На самой вершине холма – кладбище. В юго-западной части «яйца» тоже на границе периметра, - неплохо сохранившиеся монастырские постройки. Это собор, надвратная церковь, трапезная, братский, настоятельский корпуса. Все они каменные, добротные. Сейчас там не живут, протопка каменных хором накладна. Разве только Кирилл с Мефодием – но они облюбовали келейку в надвратной церкви. Вот, собственно, и вся география Беловодья.
Я вот, что понял, будучи в разных коллективах. Всегда есть яркие личности и серая масса. Из обитателей слободы я знаю по именам всех. Но многие из них – «серые мышки»: незаметные, тихие, покорные. Они бы и рады были, если б их не вспоминали вообще. Есть среди них бывшие бомжи, продавшие свои квартиры в городах, а после, как перекати-поле, несущиеся по русским пространствам без шансов за что-то зацепиться. Они и здесь не задержались бы, но… здесь система такая, что думать не надо, ежели не желаешь. Комфортно. И нет пресса постоянного, как на зоне. Как в стаю сбились, что ли…
К нам в дом зашла Елена Валерьевна, бабуля, один из «аборигенов» Беловодья. В лучшие для этого селения времена она работала завфермой. Начальнический запал в ней сохраняется до сих пор. Не люблю… Хотя, бабу Лену есть, за что и пожалеть. Мужа похоронила, а сын взял – да и повесился на болоте. Было время (рассказывал Жора), на здешних мужиков прям эпидемия суицида напала. Тоже ведь хлебнула Елена Валерьевна. Когда она была еще девочкой, семью, тамбовских крестьян, раскулачили, выслали в Сибирь. Тамбовские волки и там разжилась – снова раскулачили – и на лесоповал. И ведь все равно выбилась в люди, начальником стала. Пережила и подъем Беловодья (да и страны в целом), и катастрофу. Одна вот теперь, как божий перст…
Баба Лена принесла печенья. Сидим втроем с Люсей, чай пьем. Самовар древний, «медный бес» с медалями, уютно так главенствует на столе. Елена Валерьевна, прихлебывая, рассуждает:
- А ить, говорять, конец свету скоро. Нехорошо на душе. Опять же, слухи эти, што нас перебьють – и у болото…
Сарафанное радио. Апокалиптика. Уже все знают про незнакомцев у реки. Тут кто-то подогревает слух: якобы какому-то генералу шибко понравилось Беловодье, и он хочет устроить здесь охотничью базу. Ну, а население – в расход. Кто нас спохватится-то? Мы тут все же не дикари, люди радио слушают, далеко не сарафанное -  российское. Знают про беспредел, что в стране творится. Есть второй слух, из разряда бредовых: якобы чечены имеют планы устроить здесь свою военную базу, боевиков готовить для свершения терактов. Ох, бабули, бабули… Наслушаются черт знает чего по лукавому эфиру, и воротят всякие, блин, домыслы. Впрочем, чего ждать-то от женщин, которые вторую половину своей жизни только и дели, что хоронили близких да встречали очередные невзгоды.
- Баб Лен, ну, чё вы нагнетаете-то? – Я стараюсь говорить тактичнее. – Да все будет хорошо. Разберутся мужики…
 - Знаки были. Ты вот ночами, небось, хорошо спишь, а мы наблюдам. - Баба Лена по-сибирски любит проглатывать гласные. - Давеча около полуночи наземь звезда упала. Полынью называется. И чего ты лыбишься-то, охальник?
Это ко мне вообще-то, я часто слышу от старух всю эту эсхатологию. Любят они мистику, старая гвардия. Ну, да: сейчас пора звездопада, а в здешних краях ой, какое звездное небо! Прям вся Вселенная как на ладони. Видимо, один астероид свалился совсем близко и не успел сгореть в атмосфере. Молчу. Баба Лена довольно сбивчиво поведала такую историю.
Это случилось в 1953 году. Сбились в банду дезертиры да беглые зеки. Их гоняли по лесам да болотам, и как-то банда попыталась захватить Беловодье. А как раз в ночь перед происшествием наземь упала очень крупная звезда. Аж небо осветилось как днем. Елена Валерьевна тогда молодая совсем была, гуляла, вот и видела небесное явленье. И рано утром бандюки захватили два дома с восточной части слободы. Но развить успех злоумышленникам не удалось. Среди обитателей Беловодья в те времена было много бывших фронтовиков, которые умели грамотно вести боевые действия. К тому же в те времена отлично работала телефонная связь, и дежурный почти сразу сообщил куда следует.
Беспредельщиков выбили за периметр, без потерь. Те закрепились в Серафимовом скиту. Уж не знаю, как его они нашли - я дак до сих пор не знаю туда тропы... Беловодские мужики окружили противника и держали осаду до подхода настоящего боевого подразделения. Говорят, все бандюг пристрелили на месте, а их останки после растащили дикие звери. С той поры не одно поколение детишек в слободе пугали сказками о "беглых", которые все еще прячутся по островам и охотятся на непослушных отпрысков.
Я грешным делом еще малек постебался над бабой Леной. Типа: " Угу, так вот с кем кажную ночку вы звезды-то считаете..." А у самого, если по правде, тоже нехорошо на душе. Впервые я Жору таким напуганным увидал. Люсьен чувствует. Положила подбородок на ладошку, внимательно и строго смотрит мне в глаза. Вдруг вопрошает:
- А чёй-то ты такой... Испугамшись, что ль?
Не знаю, как и отреагировать... Бояться вроде как особо нечего. Мало ли тут всяких бродит. Решился чуток уколоть:
- Вот, ня знаю, как там Жорка. В смысле, один.
- Да он и не один, вроде... – Люся выглядела растерянной. Чувствовалось, хочет что-то спросить, но не знает пока стоит ли.
- Эт с какой стороны посмотреть.
- Да хватит полунемеков-то. Я же чувствую: не в своей ты, Лёш, тарелке…
Напряжение снял пришедший дядя Вася. Я сразу к нему:
- Василь Анатольичь, здоров! Ну, и чего там зомбоящик передает?
Дядя Вася единственный на Беловодье, у кого есть телевизор. Он новости по нему смотрит, преимущественно закардонные. Нашим не верит. А вот мы, у кого радио имеется (не сарафанное, а "такое" - дядя Вася многим наставил портативных электрогенераторов, а я ему помогал) как-то привыкли наши новости слушать. То бишь, россиянские. Так что мы в курсе основных событий в стране. К тому же довольно часто к нам попадают газеты или журналы. Вообще говоря, мы их в основном используем в бытовом смысле. Но многие читают, в том числе и я. Иногда даже обсуждаем политическую ситуацию. Кто-то за Путина, кто-то – против. Я дак за Путина. Потому что чувствую: развалится страна без авторитетного руководителя. Да, он лукавый гэбист, своих везде рассадил. Но разве новый придет, тот же Навальный, к примеру: разве своих на рассадит? А путинских – посадит…
Дед угрюмо ответствовал:
- Как всегда. Продолжается разбор завалов. Ничего нового.
Я снова пристал к бабе Лене:
- Елена Валерьевна... А ведь говорят, в старину кажном доме у вас голубой экран имелся. А чё щас не пользуете? Ну, там сериалы, ток-шоу, концерты художественной самодеятельности...
Уж я-то знаю, что старинные, черно белые телевизоры есть действительно в каждом доме. В хорошие годы здешние много понакупали этого добра. А когда провода со столбов стырили и пропал свет, ящики по чердакам заховали. Я и на нашем чердаке такой же нашел. Но Люся сказала: «Убери в черту!» Помню, когда в юности еще в колхозе трудился, там старухи только и делали, что обсуждали перипетии всяких "Рабынь Изаур" да перемывали косточки теледивам. А тут – какое-то, что ли, табу на телевещанье.
Баба Лена неожиданно шустро отрезала, эдак хитро прищурясь:
- Ага. Вот ты и гляди. Продукт эпохи. Рэмбо, бубёнать. Смотрел бы поменьше на всякое, может, сейчас и не здесь бы вовсе сидел.
- Эт где же?
- Где, где... в...
- Лёш, - оборвал нашу светскую беседу дядя Вася, - пойдем-ка, что ли, покурим...
Дед не курит. Ясный пень, ему сказать надо что-то тет на тет. Москвич, культурный человек. Вот не люблю москвичей, заносчивые они и капризные как все выродки богатеньких семейств. А дядю Васю уважаю. Вышли:
- Тут вот, какое дело... помнишь, говорил тебе, что у меня есть сканер радиочастот. Сегодня утром включил. Редко включаю, ловить здесь нечего. А тут бац - и поймал. Радиопереговоры...
Рассказал дядя Вася, что переговариваются какие-то начальники – не то военные, не то ментовские. Смысл переговоров понять сложно – там что-то о каком-то "объекте", передислокациях, выдвижениях, зачистках - однако сила сигнала говорит о том, что радиообщение ведется в радиусе не более двадцати верст от периметра.
М-м-мда... Пока наши трое "следопытов" на разведке, надо бы мобилизовать мужскую часть населения Беловодья и устроить дежурство на предмет дозора. Ну, а перво-наперво на колокольне надвратной церкви решили оборудовать наблюдательный пост. Дядя Вася пошел домой за, как он сказал, "гаджетами" (вот уж, сколь словечек ученых у деда в арсенале!) - прибором ночного видения и датчиком отдаленного движения "объектов, излучающих инфракрасные волны". О, какой умный... даром что профессор! А мне почему-то вспомнилась песня, которую я как-то слышал по радио. Проникновенный баритон задушевно выводил:
Когда в лихие года пахнет народной бедо-ой,
Тогда в полуночный час тихай, неброскай
Из лесу выходит старик, а глядишь: он совсем не старик,
А напротив - почти молодой...
Люблю проникновенные песни, есть грешок.
Дядя Вася однажды сказал (я специально даже на сон грядущий записал): "Есть три вероятных сценария посмертной судьбы. Первый: «имя твое будет забыто, прах твой истлеет, и не останется ни-че-го». Второй: «ёлы-палы, какого гения (гражданина, учителя, подвижника – варианты прилагаются) мы потеряли... и ведь не берегли!» Третий: «забудьте имя Герострата, не смейте упоминать имени Герострата, Герострата не было!» И мы вправе выбрать путь, которые предопределит наше бессмертие (или отсутствие такового). Хитро сказано. Жаль только, основная масса населения планеты Земля – те, кто истлеет без следа. И вот интересно: дядя Вася – на каком пути?
Вообще-то дядя Вася – патентованный и профессиональный жулик. Философом он является по состоянию своей натуры. Хотя, по своему земному призванию дядя Вася является все же гением, могшим прославить наше Отечество великими естественнонаучными достижениями. Разве только, не срослось… и все потому что времена не выбирают, в них живут и обирают. Еще относительно недавно по стране гремело название гениального гешефта, автором идеи которого являлся этот пятидесятипятилетний (столько дяде Васе сейчас годков) старикан.
Если он не соврал (а не верить дяде Васе у меня нет оснований), являлся сей славный муж профессором Московского Университета и доктором физико-математических наук. Поскольку этих регалий покамест не лишают, является и в настоящий момент. Ну, что ума у него палата – это точно. Именно дядя Вася придумал солнечные электрогенераторы, устройства для сбора и сжижения болотного газа, туалеты без запаха на основе торфа и прочую хрень, что в нашей слободе активно эксплуатируется. Ну, а я, будучи Винтиком и Шпунтиком в одном флаконе (так Люся любит шутить) помогал ему все это реализовывать на практике. Именно благодаря дяде Васе мы, живущие в отрыве от цивилизации, вовсе не лишены цивилизационных благ.
Ну, а лично я, к тому же по наущению дяди Васи проникся к творчеству русского поэта Некрасова. Где-то я слышал (кажется, на зоне), что Николай Алексеевич тоже был того… не совсем верной ориентации. Но разве это так существенно для поэзии? Вот, беру из Жориной библиотеки книжку Некрасова в очередной раз – и даже не могу удержаться, чтобы сделать выписки. Как верно у человека про нашу Россию сказано, и каким простым языком! Вот, например:

В столице шум, гремят витии,
Кипит словесная война,
А там, во глубине России -
Там вековая тишина.
Лишь ветер не дает покою
Вершинам придорожных ив,
И выгибаются дугою,
Целуясь с матерью-землею,
Колосья бесконечных нив...

Впервые услышал я эти строчки из Дядивасиных уст. Он вообще ходячая энциклопедия, память феноменальная у деда (простите уж, что дедом зову, но бороду он себе отрастил – не хуже, чем у Карла Маркса!). Да, действительно: у нас здесь, во глубине России вековая тишь, которая способствует сосредоточению и познанию себя самого. Исхитряемся мы в Беловодье и злаковые культуры выращивать - хлебушек на свои столы.
Некрасов теперь не на слуху. Так я понимаю, нынешние властьпридержащие боятся, что народ, прочитав написанное русским дворянином сто пятьдесят лет назад, поймет: все вернулось на круги своя. Рабы и господа, хищники и жертвы. Кровь народную сосут жалкие засранцы. Вот, сам нашел у Некрасова:

"Кушай тюрю, Яша!
Молочка-то нет!"
- "Где ж коровка наша?"
- "Стырили, мон шер!"
Барин для приплоду
Взял ее домой!"
Славно жить народу
На Руси святой!
"Где же наши куры?"-
Девчонки орут.
"Не орите, дуры!
Съел их земский суд;
Взял еще подводу
Да сулил постой..."
Славно жить народу
На Руси святой!

А ведь с немкой Татьяной Адольфовной, в воспитательной колонии мы читали эти стихи. Только жизнь еще не прожита была, чтобы нервом своим ощутить их пронзительность.
Дядя Вася частенько вечерами к нам с Люсей заходит. Ненадолго, так – чаи погонять, но мы о многом поболтать успеваем. В душе дед – человек молодой, порой я даже чувствую себя стершее дяди Васи. И знаете… счастлив он здесь. Никто из наших не ощущает себя счастливым, все придавлены обстоятельствами. А дядя Вася – в своей тарелке.
Что касается интереса к Некрасову (как к поэту, конечно), дядя Вася пробудил оный во мне, выпалив выразительно и без запинок вот это:

В минуты унынья, о родина-мать!
Я мыслью вперед улетаю.
Еще суждено тебе много страдать,
Но ты не погибнешь, я знаю.
Был гуще невежества мрак над тобой,
Удушливей сон непробудный,
Была ты глубоко несчастной страной,
Подавленной, рабски бессудной.
Давно ли народ твой игрушкой служил
Позорным страстям господина?

Вначале я думал, его, то есть, Дядивасино сочиненье. Уж очень актуально звучит. Он часто говорит о том, что мы в России живем, под собою не чуя страны, что не имеем царя в голове, что в вере ценим лишь обрядность, что не уважаем законов. Отсюда и все напасти, сотрясающие Русь в последнее время. Мы ж не дикари здесь какие, радио слушаем, знаем, какие события в стране.

Дядя Вася не говорит, каким макаром он набрел на наше Беловодье. А мы и не спрашиваем – всех заносит сюда Провидение. Скажу, капиталец у деда все же где-то имеется, и немалый. На него дядя Вася приобретает лекарства для наших бабушек, учебники для детишек, орудия сельскохозяйственного производства для нашего самосуществованья и прочие полезные вещицы. Сам дядя Вася неприхотлив, а главной роскошью на земле называет "роскошь человеческого общения". И сдается мне, он прав.


Рекогносцировка

"Следопыты" вернулись уже затемно, крайне возбужденные и заметно усталые. Рассказали кое-что интересное. Следы пришельцев отыскать было непросто, видно, ребята опытные, передвигаются осторожно. Помогло, что местность незнакомцы не знают, и шли они строго вниз по теченью Белой. А речка петляет среди болот изрядно, так что неизвестные потратили немало времени и поплутли.
Следы привели к устью Белой. На берегу Парани они теряются. Интуитивно наши исследователи пошли к мосту. Ну, так это место называется – в старинные незапамятные времена, когда еще болото не проглотило монастырскую дорогу, через Параню действительно переброшен был деревянный мост. Теперь-то от него остались лишь жалкие ошметки. Так вот, на том берегу замечен был... целый лагерь! Приходилось   действовать весьма осторожно, многого разглядеть не удалось. Но кой-чего разведчики все же установили. В сосняке развернуты несколько палаток, на вид – армейских. Близко к воде дымит настоящая полевая кухня. Людей видно было немного, но те, кого удалось разглядеть, военными не выглядят. Ходят мужики в трико, а то и в трусах, с голыми торсами. Один парень подтягивался на турнике – приколоченной к стволам жердине. Несколько из этих «гимнастов» играли в волейбол. Смыл лагеря совершенно неясен. Такого в здешних краях не случалось.
Наши задержались – потому что Жора поднялся по Паране вверх, на спрятанной в кустах лодке сплавал в деревню Преддверие. Там живет бабушка, подружка его покойной матери, бывший медработник, жившая когда-то в Беловодье – Ольга Андреевна. Охотник надеялся, она что-то знает. Преддверие находится в стороне от Большака, но и здесь работает сарафанное радио. Медичка сообщила, что заехали «эти» позавчера. Привезли их на автобусах. Без особого шума. В тот же вечер двое из «этих» наведались в Преддверие на предмет, где тут можно разжиться самогоном. В деревне одни старики проживают да калеки, так что ушли "ребята" (ну, для пожилой медички тридцатилетние бугаи – те же дети) несолоно хлебамши, сильно расстроенные. Одеты гости были по-простецки, в спортивные костюмы. На вид, кстати, русские, а ведут себя культурно. Старухи между собою, конечно, обсуждали событие. Пришли к выводу: какой-то, что ли, слет. Или съезд. Может, студенты-аспиранты. Уж очень "ребята" приятное впечатленье произвели. Старухи вспомнили добрые советские времена, когда из областного центра в тогда еще живой совхоз пригоняли "шефов" – интеллигентов из всяких НИИ – помогать в борьбе с урожаем на подсобных работах. Жизнь в Преддверии, да и на центральной усадьбе в те дни заметно взбадривалась, ибо новые лица привносили в унылую атмосферу трудовой обыденности некий «флер».
Возвращались напрямую, звериными тропами, а потому взглянуть еще разок на таинственный лагерь не удалось. В пути, конечно, полученную информацию анализировали. Даже Жора, человек, выросший в здешних краях и знающий почем фунт лиха, пребывал в недоумении. Ни с чем подобным он ранее не сталкивался - а потому версий у него нет. Петрович предположил: корпоративная тусовка. На предмет охоты-рыбалки-пьянки. С ЭТИМИ можно и сотрудничать. Например, в обмен за какие-нибудь полезные вещи указать клеевые места. Вацлаваса волновало, почему не видно женщин. Не в том смысле, конечно: уж, ежели увеселения – так они по идее должны проходить при живом участии милых дам. По крайней мере, в прежней жизни литовца именно так и проходили выезды на природу.
Да чего гадать-то? Небось, поздний вечер уже, утро будет мудренее. А у нас привыкли ложиться и вставать рано – обусловлено сельскохозяйственной необходимостию. Пока что никаких намеков на вероятную опасность. Тем не менее, на сон грядущий кой-чего успели, а именно - составить график дежурств на колокольне. Смена – четыре часа. Всего у нас в слободе 24 мужика. Двое недостаточно здоровы, им нет резону доверять караульную службу. 22, да с отдыхом - почти четверо суток;  обязанность плевая. Еще и несколько женщин, в том числе и Люся, просили, чтоб их в список внесли, но мы о выступили решительно против. Уж как-нибудь мы без баб. Обучение пользованию "гаджетами" дядя Вася назначил на завтра. Я как человек еще днем овладевший хитрыми приборами скрытого наблюдения, должен был вступить на дежурство первым.
По счастью, в Беловодье скопилось немало оружия и боеприпасов. Да, это охотничьи стволы, но попадаются среди них и нарезные. Когда-то здесь водилось много охотников. Да, пожалуй, охотниками были все мужики. Так что, если распределить – по два три ружья на рыло теперь выйдет. Да еще и дамам останется. Так – на всякий пожарный…
Перед тем как отправиться на пост, немного пообщался с Люсей. Она трепетно прижалась ко мне и тихо произнесла:
- Лёш… мне страшно.
- Ну, что ты, солнышко, - я стараюсь быть ласковым, - уже в жизни нашей столько всего было. И пережили, дак...
- Знаешь... я устала. Просто смертельно устала.
Я глажу Люсю по голове – как малое дитя успокаиваю. Вообще, я прекрасно знаю, что «сильную женщину» Люсьен только строит из себя. На самом деле ей очень хочется быть защищенной. И к сыну она хочет. Истомилась... Просто, так обстоятельства сложились. Неудачное замужество, досадное происшествие... "Не мы такие – жизнь такая" - так частенько говорили на зоне.
- Домой хочешь... А если ребенка сюда вытащить?
- И как ты себе это представляешь? - Люсины глаза все же чуточку зажглись. - Зависли в этой дыре по самое...
- Обычно представляю. Снарядим экспедицию. Дед поможет, он умный.
- Предположим. Ну, а дальше-то... что?
- Жить. Что же еще?
- И это, - она окинула взглядом горницу, - ты называешь жизнью?
М-м-м-мда... Уж не скажу тебе, Люсьен, ничего. Но – напишу все же – надо куда-то излить. Хотя бы на бумагу, что ли. У тебя хотя бы есть отчий дом. Тебя ждут, любят, надеются на тебя, дурочку такую из переулочка. Даже вот если случится такое, что тебя таки настигнет "карающий меч правосудия" – судья скостит, ты встанешь на "путь исправления" - и все у тебя получится. Выйдешь на волю – и к родным. А мне куда, ежели даже и "встану на путь"? Кто меня, лопуха эдакого, ждет… Была одна партия, на станции "Раненбург". Но там такой кадрище, что не дай боже...  Крепко она закладывала. Мог ли я ее перевоспитать? Ну, иногда у меня совесть взыгрывает... Возможно и мог бы. Наверное, поленился. Или испугался, что ли: втянет меня в это дело и всех святых на вынос. Сам-то, небось, не святой..
Люся, например, не пьет. Да никто здесь не балуется этим делом. Однако, я все же считал ее сильным человеком. По крайней мере, морально. Она и сейчас не плачет. Да и ни разу не видел я Люсю, распускающую нюни. Стоит передо мной хрупкое, ранимое существо. И понимаю: женщине и в самом деле страшно. Груз напряжения давил, давил… да и придавил, дак.
Я пытался говорить ей слова утешения, хотя и понимал, что они не слишком искренни. Пробовал ее ласкать – она уходила от моих объятий. Какой-то стоял промеж нами барьер. Психологический, что ли. У меня в сущности нет привязки к жизни, я - пожизненное чмо. Привычка. Опять на зону попаду? Впервой ли? А у Люси - привязанность, зарубка. Где-то во глубине России живет ее кровиночка. Сиротою живет - и это при живой-то матери... Я ведь тоже был когда-то так брошен. Да, при сыне – бабушка. Правда, неизвестно, какая, у Люсиной матери дитё могли и отобрать. Мы этого не знаем, мешают все те же обстоятельства. Мы что – законченные что ли рабы обстоятельств? Ра…бы? Вот те раз. До сих пор я уверен был, что свободные. И есть ли она – свобода?
Именно сейчас я впервые ощутил всю нелепость нашего положения. Занесло сюда, внутрь периметра каких-то отщепенцев. Дядя Вася нас зовет "счастливыми маргиналами", утверждает, что мы, глупцы, до конца не понимаем всю прелесть нашего положения. Ну, для него, может, и прелесть. Для меня лично все мое нынешнее счастье – Людмила. Остальное - театр абсурда, похожий шестьсот шестьдесят пятый сон Веры Павловны. Иногда мне представляется, что я, замерзая, заснул в лесу и все это Беловодье мне только грезится. Сон, замечу, все же интересный, так и не просыпался бы.
Среди нашего контингента встречаются таки-и-ие кадры! В кошмаре не приснится. Взять Игорька. Обычный мужик, в общем-то скучноватый. Сюда его занесло с женой, Ингой, и двумя детишками. Жили они на Урале, в маленьком рабочем поселке. Работяги оба, люди скромные, тихие. И в их поселке появилась одна цыганская семья. Стали с той поры поселковые парнишки, да и девчонки, подсаживаться на героин. Несколько мужиков, что обитали по соседству с цыганской семьей, по-свойски с наркодельцами разобрались. Короче, наваляли, выгнали и обещали: вернуться – убьют. А через пару недель в поселок на нескольких иномарках наехал «интернационал» из областного центра. Оказалось цыган крышеут целая бандгруппировка. Там, в банде, и Кавказ, и Средняя Азия, хохлы, и мордва… Только заехали в поселок – всех, кого встречали, избивали до полусмерти. Ну, и постреляли маненько из травматического оружия эти нелюди – даже в детей. Местные мужики таки дали бой. Вышли с охотничьими стволами и выписали «мстителям» по самое небалуйся. Один из раненых ублюдков издох. Убийцею оказался Игорек. Ну, там все палили – просто, он удачно попал. Еще бы: в горячей точке, в Чечне служил. Вкус к убийству волей-неволей привили. И где искать правду – если и менты да суды оказались на стороне бандюг? Бабло покрывает зло… Вот и сбежала семья. От правосудия.
...Сижу на колокольне один. Падающие звезды стремительно проносятся по небосклону. Помню, в детстве еще пытался успеть загадать желанье, пока яркая точечка летит. Так ни разу и не успел. А желанье всегда было одно - чтоб меня нашла мама. Очень уж шибкие они, эти сгорающие в атмосфере камни. Ну, да звезды здесь не при чем. В смысле исполненья заветных желаний.
Взошел молодой месяц. Свет тускл, но мир "подлунный" уже можно различать. На болото пал туман, ощущение: холм наш будто в облаках плывет. Или по океану. В инфракрасный визир наблюдать периметр уже поднадоело. Яркие точечки ежей, лис, ласок, барсуков, или не знаю, кого там еще (разрешение прибора не такое и большое), изрядно утомили глаза. Я один – будто посередине Вселенной, а внизу простирается Земной Мир… Тихо, только где-то на болоте ухают ночные птицы.
Странно: в Беловодье совершенно нет собак. Кошки имеются, собак нет. Жора объяснял: цепные псы здесь не нужны, охотничьи – не приживаются. Зимой их загрызают волки, летом – медведи. А для охоты собаки и не надобны вовсе – много дичи слободские не берут.
Боже праведный! И что я, грешный, делаю здесь... Провиденье загнало меня, как, впрочем, и многих, в эту дыру. Без надежды, без будущего... но ведь с отрадою! Если бы не Люся, не знаю, что со мной сделалось бы. Вероятно, сошел бы я с ума и сгинул в болотных безднах. Именно сейчас, сидячи на колокольне под великолепными небесами, впервые я ощутил, что есть у мня по-настоящему близкий человек. А боль моя в том, что для Люсьен и я, и Беловодье, и наша потешная братия – лишь временная отдушина в антракте подлинной жизни.
Да мы все здесь такие. Кроме, разве, дядя Васи. Вдруг я понял: впервые с того дня как полтора года назад я замерзал в тайге, мне довелось остаться наедине с собою. Подумать завсегда хватает здесь времени – в большинстве собрался внутри периметра народ несуетливый, так что даже в моменты дружного совместного труда никто тебя не отвлечет от размышлений. Но в одиночестве я все же впервые.  Странные ощущения... На зоне примерно такие же, а все же не так как-то все. И там есть "периметр", только присутствуют еще два ряда колючки да вышки с охраною. Здесь "периметр" – всего лишь условная граница. Тут мы, конечно, на воле, а не в заточении. И ведь получается... воля для нас - клочок земли, холм посреди гиблых болот. Все остальное – агрессивная, преисполненная опасностей среда. Мы только внутри периметра чувствуем себя комфортно. Прям какой-то "бастион духа" для себя создали. "Потешный бастион". Заповедник отщепенцев да маргиналов.
Ха! Мне же здесь поверили на слово. А вдруг я убийца, маньяк? И ведь другим - тоже вроде как поверили. А могли тако-о-ой туфты нанести! Да, в общем-то, где гарантия, что мы друг дружке сказок-легенд не порассказали? И верим. А почему не верить… Именно что ПО СОВЕСТИ мы тут живем. Как человек сказал – так, значит, оно и есть. Людей обманешь. А вот того, кто повыше – вряд ли. Здесь у нас как центр циклона. "Глаз бури" – слышали? Это когда кругом катаклизм, а в середине солнышко радостно сияет и тишь. Иные склонны думать, "глаз бури" – это глас Бога. Не того персонифицированного существа, которого представляют себе набожные люди. А Бога, который равномерно разлит везде и во всем. Каждый твой поступок – даже если тебя не видят другие люди и ты знаешь, что никто не узнает о твоей мерзости – послание этой Великой Силе. И будет ответ. Именно такой, который ты заслужил.
Здесь в Беловодье не поклоняются фетишу, не исполняют ритуалы, а просто стараются жить по неписанным заповедям, в согласии с собою и природой. Примитивно? Как дикое племя "Мумбу-Юмбу… Ну, не без того. Зато, избавившись от некоторых достижений цивилизации, мы таки спаслись от ряда грехов. Впрочем, от кое-каких грешков вовсе и не спаслись. Мы не крадем, не завидуем, не лжем. Уверен, что все же не лжем. Уже неплохо. Для начала.
Еще всплыло сравнение с зоной. Там самое жесткое наказание – ШИЗО, камера-одиночка. Я-то старался режим не нарушать, не попал ни разу. Но матерые урки рассказывали: когда один – на третьи сутки такие демоны приходят! И ведь получается, самое высокое благословенье в Беловодье: не оставить тебя одного? Приходит в голову сравнение с муравейником. О, как: опустились до уровня насекомых. Пусть и высокоорганизованных. Но ведь что-то отличает нас от тех же муравьишек? Может, наши сомнения, страхи, надежды? Вот уж не знаю... В больших "муравейниках" – городах, государствах – человеческие существа тоже вроде как организуются. Но там они разбиваются на касты, партии, землячества. И каждый по сути – за себя, за свою семью, свой клан. А по большому счету – все против всех.
И в тюрьме тоже каждый за себя. Замкнулся – и заставляешь себя не верить, не бояться, не просить. Здесь – все за всех. И что интересно: мы не боимся просить помощи, верим друг другу на слово. И… боимся? То есть, не боимся бояться. Для меня это загадка. По идее никто никому ничем в слободе не обязан. Однако, Беловодье живет как единый организм и ты понимаешь: без твоего вклада другим придется чуточку труднее. Инстинкт самосохранения? Коллективное сознание? Дядя Вася называет нас "идеальной общиной" и вековой мечтой человечества. Вацлавас – "кораблем идиотов". Кирилл – "блаженством нищих духом". Каждый из них по-своему прав. И мне интересно с этими людьми. По крайней мере, было бы любопытно узнать, чем вся эта вольница кончится. Ведь кончится, а?
Ночь вовсю властвует над нашим плывущем в тумане краем земли. Молодой месяц удивленно взирает на все это наше безмолвие. Живое дремлет в убежищах, и все существа из тех, кто не имеет обычая вести ночной образ жизни, питаются верою в то, что утро настанет и оно будет добрым. Мы ведь здесь и привыкли существовать, заглядывая во времени не далее, чем в грядущий день. Что-то он нам принесет...

…Она не шибко-то любит приоткрывать завесу над своим прошлым. Но, понимаете ли... Женщина, с которой ты разделяешь ложе, должна быть кремнем, чтобы не выложить свою подноготную. Кто-то и меня обвинит в сплетничестве. Успокою: настоящее имя у Людмилы другое. И себе я придумал псевдоним, а вкупе и другим – всем, о ком я здесь веду рассказ. Ни один следак в случае чего не подкопается! Не думайте, что у нас в Беловодье одни дураки собрались. Очень даже не одни.
Люся сугубо деревенский человек, а потому она здесь как рыба в воде. Вся рутинная сельхозработа для нее в легкоту – как дыханье. Может, она что-то и насочинила о себе (а кто из нас не любитель творить о себе мифы), только Люсина правда как-то не шибко казиста для сочиненья. Тем более что простой, добродушный нрав этой легкой на подъем и обаятельной женщины говорит о том, что врать ей вовсе не надобно.
Родилась Людмила в маленькой северной деревне, в многодетной семье доярки и механизатора. Отец рано сгорел, от пьянки и надсадного труда, и мать тянула шестерых детишек в одиночку. С малолетства Людмила привыкла трудиться, а такая привычка, к слову, воспитывается годами. После девятилетки пошла она работать на ферму, к матери. Ясно, молодухи из деревни стремятся бежать, исключений немного. Люся смогла поступить в техникум, в райцентре. Городок хоть и маленький, но живой, с веселой дневной и вечерней жизнью. Кругом леса, которые оборотистым мужикам помогли сколотить капиталы. На дискотеке Люся познакомилась с парнем. Он был сыном одного из преуспевающих лесопромышленников. Был...
Предприимчивый дядька, бывший партбосс "руководящей и направляющей силы" имеет значительное влияние в районе. А Людмила парню приглянулась прежде всего из-за ее природной скромности. Чего-чего, а этого добра в русских девушках из глубинки пока еще в достатке. Вот, у меня была такая, на станции «Раненбург». Тоже из деревни, в город на заработки подалась, выскочила неудачно замуж, осталась «соломенной вдовой». Она спилась, причем, именно от застенчивости. Много таких людей-то на Руси, кто скромность свою природную зеленым змием покрывает. Читал я в одной книжке, что поэт Есенин Сергей оттого и запил, что был деревенский лапоть, а в городе над такими потешаются. Впрочем, отвлекся я.
Девушка Людмила была доверчивая. Очень скоро подзалетела она от того сыночка. Тот проявил редкое благородство, от авторства отвертываться не стал, да и душа у него лежала к Люсе. В семье заправлял отец, человек старых устоев, да еще дороживший репутацией рода. Была свадьба, одна из самых шумных за всю историю города, начиная со времен Рюрика. Подарок от отца был поистине царский: он поселил молодых в отдельный коттедж. Надо сказать, строил дворец нувориш как раз для сына, который был у него единственным, то есть, подарок-то был прогнозируемым. Уже и детская комната была там предусмотрена, и заранее подобрана кандидатура няньки. У общем, наша "Золушка" обрела то, что обычно праведные и честные люди находят в сказках.
Родился сын. Здоровый, крепкий, на отца зело похожий. А, может, и не очень, ну, это с какого ракурса смотреть. По крайней мере, пацан северорусского облика. Люсины "акции" подскочили вверх, то есть, со стороны тестя и свекрови она получила изрядную долю благосклонности. Кроткий нрав, легкий характер невестки пробудил в старшем поколении благородного семейства нежные к девушке чувства. К ней перестали относиться как к "дурочке из дярёвни", сняли излишнюю опеку и даровали наконец почти полную самостоятельность. То есть, в доме Людмила уже заправляла сама.
Матерый предприниматель никак не мог смириться, что сын так и не получил достойное образование. И он пристроил отпрыска в Санкт-Петербург, в престижный университет, на дневное отделение. Парень, в общем-то интеллектом не блистал, но есть такие бумажки, которые решают всякие сложные вопросы. И только любовь нельзя купить. Секс – можно, а с любовью бумажки не дружат. Ни шатко, ни валко, но охламону удавалось переходить с курса на курс несмотря на личную недалекость. А между тем на долгие месяцы Людмила оставалась с дитём громадном доме одна.
Парень, наконец вырвавшийся из-под пресса тирана-отца, постарался хлебнуть свободы в полной мере. Это прямое доказательство того, что не всякому свобода на пользу. Короче, загулял муженек. Тятькины дензнаки возымели вполне ожидаемое действие: старший наследник "лесопромышленной империи» окончательно отбился от рук.
Тут еще один момент. Тесть зачастил в дом к невестке. Якобы понянчиться с внуком, но и потеснее пообщаться с пышущей здоровьем, скучающей по мужской ласке молодой женщиной. Хотя, в внуку немало внимания уделял тоже. Люся вначале на знала, как отнестись к приставаниям старика, но природа таки свое взяла. Тем более что старший наследник, наезжая из Питера домой, все реже вспоминал об исполнении супружеского долгу. Горе-муженек, видно, чувствуя конкурента в лице предка, пытался вымещать зло на законной супруге. Короче говоря, бил, хотя и получал сдачи. Людмила женщина не из слабых – но все равно всякий приезд мужа на каникулы знаменовался ссадинами и синяками на юном женском теле. В Питере у старшего наследничка текла своя бурная и сладкая жизнь. А если сказать вернее, утекала. Он вовсе не имел планов по окончании учебы возвращаться на родину и наследовать "империю" отца. Да и брак свой ранний он давно рассматривал как нелепую ошибку туманной юности. Только вот боялся наследничек признаваться в этом родителям. А перед женой, поняв, что Люся патологически порядочна и не будет стучать, уже и не таился. Называл супругу всякими словами, сплошь оскорбительными. Сына же (которого, к слову, зовут Денис) перестал считать за своего. По крайней мере, он в этом убедил себя.
Конечно, Люся не святая. Кой-кто не захочет – кобель не вскочит. Она и не скрывает, что мужская ласка для нее значит многое. Ее связь с тестем не только драматическое недоразумение. Вероятно, ежели бы она хранила верность, жизнь Люсина потекла бы в ином русле. Но что случилось б этого уже не переиграть. Однажды, уже на пороге дома, перед тем как уехать в милый сердцу Питер, муж высказал Люсе все, включая и ее связь со стариком. Завязалась драка. В пылу Люся так двинула своего любезного супруга, что тот отлетел на три метра, ударился головою о что-то острое и отдал богу свою мерзкую душонку.
Конечно, Людмила перепугалась. По счастью, коттедж стоит на самой окраине города, на опушке леса. Женщина оттащила труп в чащобу и упокоила мужа в торфяной яме. Около месяца она вешала лапшу родственникам покойника, утверждая, что супруг, мило попрощавшись с семьею, благополучно отбыл в Северную Пальмиру.
Напряжение, однако, нарастало. Тесть, чуя неладное, донимал невестку допросами, да к тому же он затеял целую операцию по поиску сына, подключив местных бандюг. Кольцо неуклонно сужалось. В конце концов Люся, сдав сына матери в деревню, пустилась в бега. Ей повезло: аккурат в городке гастролировала преступная группа жуликов, странствующих по Руси. Аферисты дурили провинциальных чиновников и бизнесменов, вымогали у них деньги на разнообразные «грандиозные проекты», сулили доверчивым «буратинам» исключительный барыш и вовремя сваливали, оставляя лохов с носом.
Люся в этой банде пришлась ко двору. Во-первых, она обладает своеобразной харизмой, что помогало втираться в доверие, а во-вторых, разделила ложе с главарем преступной группы, человеком в общем-то порядочным и даже в чем-то благородным. Полгода жуликов носило по стране, и надо сказать, Людмила вошла во вкус. Свою долю она отсылала матери, предупредив, чтобы та держала язык за зубами. Все хорошее рано или поздно кончается. Однажды Люся покинула «бригаду», прихватив значительную часть общака. Она просто устала от бесконечного «перфоманса»; необходимость носить маску чрезвычайно утомляет психику.
Было очень трудно передвигаться по стране, поскольку Люся была объявлена в розыск. Из посланий матери она узнала, что труп таки нашли, убийца установлен и на Люсю объявлена охота. Тесть продал часть своего бизнеса, нанял команду головорезов – только лишь для того, чтобы найти и наказать невестку «по понятиям».
Несколько месяцев Людмила слонялась по стране в поисках хоть какого-то убежища. В Беловодье она попала как бы случайно. Почувствовав, что в очередной гостинице, в которой она ненадолго остановилась, за ней кто-то следит, она купила на рынке скутер и рванула из города в прямом смысле «куда глаза глядят». Ехала очередным проселком, и навстречу ей попался мужик. Оным оказался Жора, идущий в райцентр за лекарствами для своих старух. Люся остановилась, чтобы спросить его о том, куда она попала, то есть, ей надо было сориентироваться. Разговорились. И сориентировалась. Вечером Люся уже осваивала свой новый дом.


Смерть Берии

Честно говоря, Петрович, пришедший утром на смену, вынужден был меня растолкать. Говорит: "Дрых ты, Ляксей, как тот крокодил, проглотивший теленка! Аж причмокивал..." Перекурили это дело. И вновь я открыл для себя, что я что-то делаю впервые. Например, встречаю утро на колокольне. Чудно: отсюда слышно, как Кирилл с Мефодием свою литургию служат. Тоже ведь, чудаки: я ведь читал, что в оскверненном и неосвященном храме службы не допускаются. А вот интересно… они монахи. Типа. Им оружие вообще-то разрешено носить?
Обсудили вчерашнее. Петрович склонен считать, что ничего особенного не произошло. Надо, конечно, до конца понять, что за козлы в том лагере обитают. Может, хорошие люди. Чего мы все на негатив-то настроены? Или пошли на поводу у старух, будто жаждущих увидеть конец света? Ну, так – для разнообразия жизненных впечатлений. А то всю жизнь тут – ничего такого… экстремального и не увидели. Если не учитывать, что я вся их неказистая жизнь по сути – перманентный «экстрим». Сверху видна обычная слободская суета: кто-то выгоняет скотину, кто-то в огороде, в поле. Детишки торопятся в избу, где у дяди Васи школа. Туман сегодня не упал росою, поднялся кверху. По крыше колокольни застучали робкие дождевые капли. Сегодня будет пасмурный день.
Под крышею, на деревянной доске черная надпись: "Боже праведный и милосердный, спаси нас от всех бед и напастей. Аминь!" Будто углем написано. Интересно, как давно? Может тот самый инок, ведший когда-то дневник, приложил руку… По преданию, колокола утоплены где-то в болоте. От бабы Лены слышал легенду: якобы в случае страшной беды, ежели враг захочет погубить Беловодье, колокола выйдут из чрева земного и сами собою зазвонят. Ворог, охваченный паническим ужасом, побежит без оглядки. Часть захватчиков утопнет в болоте, а выжившие дадут зарок больше никогда сюда не возвращаться. Смешно было мне наблюдать, как Люсьен слушала бабу Лену, раскрыв свой очаровательный детский ротик. Прониклась... А бабуля могла бы устроиться в Большом Мире сказительницей. Ездила бы по стране, бабло срубала. Талант.
Уже начал я было спускаться по скрипучей лестнице на бренную землю – резкие далекие щелчки сотрясли воздух. Петрович сверху воскликнул: "Ляксей! С северо-востока стрельба. Очередями, блин..." Лицо оптимиста исказила гримаса, которую и словами-то не опишешь. Кажется, мужик недоумевал. Петровичу хотелось верить в то, что ничего страшного не случилось... до выстрелов хотелось – а теперь... Аутотренинг исчерпал свой ресурс. Все наши в слободе будто по приказу прервали свои занятия, встали - и напряженно вслушивались. Больше не стреляли, но люди продолжали стоять. Немая сцена, картина Репина.
Уже через десять минут в направлении предполагаемой пальбы выдвинулась целая наша экспедиция из восьми вооруженных мужиков. В том числе и я. Выйдя за периметр, двигались осторожно, старательно всматриваясь в марево и сверяя каждый шаг. Довольно скоро мы вышли на медвежью тушу. Жора почти сразу признал: "Ё-мое... Берия!" Этого косолапого охотник так прозвал за его вредный подленький характер. Любил, скотина, выскакивать из кустов и пугать тех, кто неосмотрительно заходил на его территорию. Вонючая туша Берии буквально изрешечена пулевыми отверстиями. Даже мне, охотнику малоопытному, видно, что зверь яростно метался, вероятно, пытаясь спастись. Поломанные ветви, примятая трава, разбрызганная кровь... Черные глаза Берии широко раскрыты, в них навечно застыл ужас. "Это ж сколько надо втюхать в такую тушу, чтоб убить! - воскликнул Игорек. - Глядите..."
Игорь протянул ладонь. В ней лежали несколько гильз. Сам я не слишком разбираюсь в оружии. Игорек пояснил: калибр 5,45 - такой имеет автомат АКС-74, оружие, с которым в армии воюет спецназ. Стволы легкие компактные, надежные. Разве только, убить сложновато – пулька мала. Чтобы повалить взрослого медведя, надо в нем проделать дыр двадцать. Он же к осени отожрался уже, все пули в сале застрянут. Похоже, Берия по своему обычаю хотел позабавиться, припугнуть гостей. Вот, вляпался...
Мы обследовали прилегающую местность. Жора насчитал не меньше пяти типов человеческих следов. Было не слишком приятно таскаться под моросящим дождем. Но что делать... На сей раз пришельцы смело отошли от русла Белой, а передвижение в болоте требует нехилых навыков. Смелые ребята зашли в наши глухие края… Похоже, довольно опытные, и наследили они, по оценке Жоры, крайне немного.
Т-а-а-ак... На медведя с таким оружием не ходят. И на что же они тогда шли? Я сходил к туше Берии. Случайная встреча? Ну, даже я, уж какой лошара, знаю: ничего случайного в мире не бывает. Почему-то меня тянуло еще разок взглянуть на морду лесного хозяина. Жалко мне было зверюгу, вот что. Оскалившаяся пасть, желтые клыки... Тут я понял, чего именно я подсознательно хочу. А хочу я еще раз убедиться в том, что эдакая зверюга умеет бояться.  На сей раз испуга в глазенках Берии я все же не прочитал. Скорее, мишка был похож на обыкновенное музейное чучело. Равнодушные ко всему пуговки… душа животного уже там – в мирах, где нет всей этой грёбаной суеты. И очень человеческая поза. Как будто медведь закрывал лицо лапами – ну, как ребенок – а злодеи его добивали в упор. Хладнокровные, ядрена вошь.
На сей раз вместе с Жорою и Игорьком по следам пришельцев вызвался идти я. Жора противился – я же невыспавашийся, несвежий – однако, моя решительность взяла верх. Тем более что я чувствовал мощный прилив сил. Адреналин, наверное...
Прошли километра два, и Жора растерялся. Дело в том, что следы ушедших таинственных незнакомцев уходили в двух направлениях. Трое ушли к реке, точно тем путем, по которым группа пришла. А двое (предположительно – их могло быть и больше) повернули строго на запад. Мне лично стало совсем уж неуютно: за нами тоже ведь могут наблюдать! Мы идем себе, а где-то в кустах прячется некто с неопределенными целями… Пожалуй что, боязнь неизвестности – не самый лучший из видов страха.
Игорь – самый опытный из нас в плане разведки. Он имеет опыт боевых действий, знает, что делать. Как-то он рассказывал, как его друг в двух метрах на растяжке подорвался и фактически, приняв в себя осколки, спас Игорю жизнь. Надолго Игорек не завис – решено было двигаться по следам меньшей группы. Часть болота, в которую нас занесло, со старых времен называется «Гиблицей»; место отвратное уже только потому что здесь много выходов болотного газа и трудно дышать. Да к тому же много, ну, вовсе непроходимых топей. Надо быть отчаянным человеком, чтобы отважиться идти через Гиблицу напрямки. Следы показывали, что пришельцы плутали несильно. Складывалось впечатление, что пара неплохо знает местность.
- Кажется, я знаю, тихо проговорил Жора, - куда их несет. Там… скит.
Я слыхал, конечно, про Серафимов скит. Но никогда там не бывал. Говорили, скит – это такая уменьшенная копия нашего монастыря. Там тоже остров, и при советской власти на нем был покос. А в церкви сено хранилось. Теперь все заброшено. Ну, и почему бы незнакомцам не знать сокровенное место? Лес – он общий… Между прочим желудок напомнил мне, что так я с утра и не пожрал. С голодухи ах пузо стало сводить. Видно, доза адреналина в моем организме истощилась, захотелось домой. И спать. И курить. Слаб человек… И все же от товарищей старался не отставать. Ружьишко мне досталось отменное, английское – фирмы «Голланд-Голланд», 450 калибра. Как это ни странно, нашел я ствол все на том же чердаке Люсиного дома, завернутым в мешковину и любовно смазанным. Была к стволу приложена и коробка патронов. Год производства на нем указан: 1903-й. Интересно, что на вставке выгравирован… слон. Как на старой пачке индийского чая… Жора, увидев, искренне был удивлен, языком поцокал: «О, везунчик! Да этот англичанин нашей деревни стоит!» Сам-то с тульской двустволкой ходит. Скажу только: у Жорика ствол пристрелян, а у меня – нет. Патронов мало, берегу, на авось надеюсь. Тем паче я не охочусь, стрелять мне не на что. Разве только, два, кажется, раза зимой волков отпугивал. Долбит «англичанин» громко – пугач знатный. А вот за кучность и дальность судить не берусь.
Осторожно передвигаясь, мы прошли за полтора часа не больше четырех километров. Практически, наши визави двигались по прямой. Причем, явно быстрее нас. У Жоры не оставалось сомнения: они идут к скиту. Еще через полчаса сквозь ветви уже можно было разглядеть холм и строения на нем. Здесь уж мы вовсе заосторожничали. Затворы взвели, на остров взошли почти плечом к плечу – каждый держит под наблюдением свой сектор.
Остров Серафимова скита – такой лысый пригорок диаметров метров в сто пятьдесят. Трава на нем чуть не по пояс, а на вершине холма – одноглавая церквушка. Крест на главе свернут набекрень, дверь – нараспашку. Чуть поодаль двухэтажный кирпичный дом с пустыми глазницами окон. Под дождем – вид прескверный, тоскливый. И самое хреновое – совершенно потерялись в траве следы тех, за кем мы идем. Неприятно…
Игорек применил слово «зачистить». Он первым осторожно вошел в церковь, в то время как мы вдвоем с Жорою замерли у входа. Через пару минут вышел, знаками указал, чтобы посмотрели и мы. Сам остался на выходе. Внутри – ничего особенного. Странно только было видеть деревца, растущие посередине залы. Спрятаться в церкви можно только за иконостасом (без икон – их, видно, сперли), но там – никого. Под самым куполом, там, где изображение Иисуса Христа, было шумно – резвились птицы. По полу пробежал бурундук. Обжитое место…
Далее, мне дали знак, что я останусь в церкви, буду прикрывать, а мужики «зачистят» келии. До них метров пятьдесят. Я пристроился у окна, наблюдая, как Игорек и Жора крадучись пошли к дому. Жора исчез в дверном проеме, Игорь остался снаружи, прижался к стене. Я, наставив ствол, внимательно всматривался в окна. Кажется, вечность пронеслась – а Жора не появлялся и не подавал знаков. Наконец, Игорь, вначале посмотрев в мою строну, а после перекрестившись, тоже шмыгнул в чрево здания. Через минуту вышел. На его лице я увидел гримасу недоумения. Он дал мне знать, чтобы я подходил. Когда подбежал, он шепнул: «Жорик… пропал».
Мы тщательно обследовали дом. Побывали на чердаке, в подвале… Ни-ка-ких следов! Оно конечно, мы с Игорьком не такие уж и следопыты, как Жора. Однако, если что-то произошло, какие-то признаки должны об этом свидетельствовать! Но признаков не было. Птички под куполом щебечут, их ссору резонируют своды церкви, дождевые капли шуршат о траву… Все естественно, как оно и должно быть. А Жора – бесследно попал. Мы, явно обескураженные, трусливо отступили в слободу.
До конца дня мы еще раз успели обследовать Серафимов скит, теперь уже всемером. Все те же покой, благодать, запустение. Возникла даже версия, что Жорик мог провалиться в подземный ход, который согласно еще одной сомнительной легенде прорыт между монастырем и скитом. Еще раз обыскали дом, на всякий случай – церковь. Облазили окрестности. Никаких намеков – даже косвенных. Будто растворился… или улетел. Что самое фиговое, из наших только Жора умеет идти по следам. Мы теперь – как слепые котята.
Вечером, будто не было бессонной ночи, никак не мог заснуть. Нервное перевозбуждение, наверное. Я прикинулся сладко дрыхнущим, когда Люся особенно долго, истово молилась у иконы. Самому, что ли, какую молитву выучить? Впрочем, я и не заметил, как провалился в сладкую пустоту.
С  Беловодьем много неясного. Кой-чего об истории Никольско-Беловодской пустыни можно почерпнуть в дореволюционных книгах. Одна из них, носящая название "Описание монастырей русских", хранится в Жорином доме. Вообще, Жору на самом деле звать Егором Пономаревым. Но так уж исторически сложилось, что все его называют именно Жорой, по-свойски. Как и меня, впрочем, Алешей.
Про Жору и его бабушек я чуть позже, сейчас же хочу хотя бы вкратце рассказать об истории Беловодья. Я не случайно привел фрагмент найденного мною на чердаке Люсиного дома дневника неизвестного монаха. Дело в том, что в начале 30-х годов прошлого века здесь случилось нечто, отчего не стало ни монахов, ни прочего населения. По некоторым слухам, здесь был устроен концлагерь. Но это, повторю, всего лишь слухи, тем более что колючей проволоки, вышек и прочей лагерной атрибутики в Беловодье я пока что не встречал. Поверьте, в этой теме я смыслю.
Вот, какие сведения содержатся в книге.  Основал обитель почти 400 лет назад странствующий монах Кирилло-Белозерского монастыря Серафим. На холме, среди болот им была чудесным образом обретена икона Николая Угодника, после признанная чудотворной (ныне она утрачена, как, впрочем, и другие монастырские ценности). В книге не разъясняется, каким образом Серафим попал сюда. В те времена в здешнем таежном краю обитали разве что воинственные племена каких-то там зырян. Они, то есть аборигены, хотели убить Серафима, и в этом направлении совершали многочисленные попытки. Проблема в чем: холм посреди болот, на котором обосновался русский монах, являлся ихним языческим капищем. Какая-то таинственная сила в последний момент отвращала руки злодеев. И как-то поганый жрец, чувствовавший в Серафиме конкурента в борьбе за духовную власть, послал на злое дело целый отряд. Воины обступили келейку монаха (по иным сведениям, это была землянка) жаждуя крови. Серафим вышел с иконою в руках, и... неведомая сила перенесла его через злодеев. Инок опустился на воды реки Белой, и пошел по водной глади яко по суху. "Это шайтан, убейте его!" - воскричал шаман. Острые стрелы засвистели в сторону монаха. Но все они останавливались в воздухе, поворачивали назад и летели обратно. Одна из стрел поразила шамана - прямо в сердце. И Серафим начал пламенную проповедь, причем, на зырянском языке. Аборигены внимали ему, раскрыв рты.
Первыми послушниками подвижника стали его бывшие враги, охотники-зыряне. Так было  положено начало христианизации дикого языческого края. Лет через пятьдесят после кончины преподобного Серафима его мощи были обретены. Тело подвижника оставалось нетленным и благоухало. Много чудес явлено было и от иконы Николая Угодника. Обитель, названная Никольско-Беловодскоой пустынью, неуклонно разрасталась и преумножалось православным людом. На довольно тесном пространстве холма выросли не только собор, надвратная церковь, трапезная, братский и настоятельский корпуса, но и целое поселение мирян, называемое деревней Беловодье, а в просторечии - слободою. Отдаленность Беловодья от крупных городов и больших дорог не шибко способствовала прославлению обители во всероссийском масштабе, но пустынь за 300 лет не знала особых бедствий – вплоть до революции и гражданской войны. Это я понял из дневниковых записей безвестного монаха. 
Особая история у дороги, связывавшей Беловодье с большим миром. Она проложена через болото (это больше 15 километров), и по преданию строили ее не только монахи, но и паломники. Дорогу постоянно проглатывает болото, сей факт был известен широко, и каждый, отправляющийся в паломничество к мощам праведного Серафима с святой иконе, знал, что в путь надо взять хотя бы несколько камней. После войны, когда в Беловодье затеяли колхоз, камни навозили грузовиками. Сотни тонн щебенки! Однако техника не столь эффективно справлялась с задачей, нежели верующие люди, и дорога неуклонно погружалась в пучину.
В 60-е годы прошлого века до чего дошло: из-за утраты дороги расчистили в Беловодье площадку и организовали на ней аэродром, то есть, поле, пригоднное для посадки кукурузников типа У-2. Было времечко, возили самолетами на большую землю даже масло, выработанное местным Беловодским маслозаводом. Именно поэтому последние оставшиеся в живых беловодчане считают советское время "золотым веком" своей милой малой родины.       
              Колхоз именовался "Коммунаром".  Народ туда собирали из деревень, считавшихся неперспективными. Так же селили в слободе тех, кто был эвакуирован во время войны с оккупированных фашистами земель, а после не желал возвращаться в разрушенные в Европейской части СССР деревни, прознав, что они сожжены супостатами.
Жорина мать, Таисия Семеновна, родом со Псковщины. К сожалению, не застал я ее в живых, а ведь, как рассказывали знающие Таисию Семеновну, была она светлым и умнейшим человеком. Работала учительницей начальных классов в школе, располагавшейся в настоятельском корпусе. Много знала. Жора, мужик таежный и близкий к природе, если честно, про историю Беловодья знает немного. Схоронили Таисию Семеновну три года назад. Из старого, еще в советское время  жившего здесь населения остались только четверо: Жора да три бабушки: Любовь Васильевна, Елена Валерьевна и Марина Автономовна.
Я нахожу все же некоторую мистическую связь с Жорой. Его корни на Псковщине, и я найден был в Псковской области. Как мне рассказали, Таисия Семеновна девочкой еще была, когда их из села Волышово в 41-м эвакуировали вместе с элитными орловскими рысаками. В Волышове был старинный конный завод, основанный еще при царе. Казалось бы: какое дело было советский власти до коней? Впрячь их в лафеты – и на передовую. Так нет: спасали табун – для будущих поколений! Недавно узнал (случайно в газетке одной, из тех, что изредка до нас доходит): теперь, когда совок издох, конный завод похерили. Весь табун на колбасу пустили… Ну, да не в этом дело. Эшелон, в котором ехала Таисия, попал под бомбежку. Она была ранена, девочку отправили на Восток. Узнав, что родителей нет в живых, подросшая Таисия решила остаться в здешних краях.
Училась, вышла замуж за местного, из охотников. Вскоре после рождения Егора муж пропал в лесу без вести. Так и не нашли… Так что, Жора наш – безотцовщина. Но ни в коей мере не маменькин сынок! Гены отца взыграли в мужике вполне, хороший охотник из Жоры получился! И вся драма Беловодья разыгралась на Жориных глазах.
Случилась со слободою вот, какая беда. Каменная насыпная дорога провалилась в тартарары, а зимник проходим только с ноября до апреля. В застойные брежневские времена транспортную проблему легко решала малая авиация. Но пришла перестройка, пропал керосин в доблестных наших авиационных соединениях, и вообще нагрянул в слободу кирдык. Население Беловодья таяло неуклонно. Закрылись школа, медпункт, почта, ликвидировали сельсовет. В лучшие годы в слободе проживали до 450 человек. Колхоз "Коммунар" был на хорошем счету, и особенно славилось здешнее сливочное масло, которое самолетами возили прямиком в областной центр. Нарушили и маслозавод, и контора колхозная перестала существовать. Те, кто помоложе, конечно, старались убежать. И в итоге допрыгались до того, что из мужиков в Беловодье остался один Жора.
Жоре одно время везло: он в лесхозе состоял на должности лесника. Государственный человек, однако! Зарплата-то не ахти б так, копейки – зато на законных основаниях при оружии, в казенной форме (которая, правда, за дюжину лет изрядно поизносилась, а новую начальство зажимало) и с полномочиями. К тому же Жора выполнял социальные функции: охотничьими болотными тропами он ходил в райцентр не только за зарплатой и новостями, а заодно забирал пенсии и почту для своих старушек.
В лучшие времена в Беловодье даже проведена была линия электропередач. Столбы сгнили, провода сперли предприимчивые охотники за цветметом. Ну, как-то слобожане свыклись в том числе и с отсутствием электрической энергии. Веками предки как-то исхитрялись жить без шустрых потоков электронов, при лучине – чем мы-то, современные люди хуже?
Оно конечно, плохо, что Жора к своим 35 годам так не обзавелся семьей. Видный-то жених: не выпивает, опять же. Гениальный охотник. Вот, лично я уже многим охотничьим премудростям у Жоры научился. Ну, а что касаемо женской ласки... Что-то от Люси мужику все же перепадает. Добрая она...
Ну, так вот. Леспромхоз развалился. Жору забыли сократить, да и вообще начальство о нем хитро запамятовало. Приходит как-то Жора в райцентр, а в конторе лесхоза совсем другие люди сидят. Да и вообще вывеска незнакомая. Люди не в курсе, куда пропало леспромхозовское начальство. Засада... Приходит Жора на почту, ему там и говорят: "Письма – вот, а пенсий не будет. Твоих нет в списках..."  Бред полнейший. Получается, трудились бабули, когда в силах были и помоложе, во благо державы, а тут бац – и "нет в списках"... Жора толком не знал, куда идти с этой бедой. Государственная машина до этого момента со скрипом, но все же работала. А тут в одночасье Жора остался без работы, бабушки – без пенсий. Что делать – двинул Жора назад, в слободу, чтобы успеть до темна.
Случилась на административном фронте вот, какая хреновина. На пороге были выборы – то ли президентские, то ли еще какие – и в район должна была прибыть делегация каких-то не то наблюдателей, не то карателей. Их там, леших, не разберешь. Власти шибко перепугались, что неведомые ревизоры, заранее внушавшие первобытный ужас местной властишке, разобравшись в обстановке, возопят: "Вы чё тут, совсем охренели? Двадцать первый век на дворе, а у вас в районе целая деревня без дорог и без света! Да вас, скотов, самих надо туда поселить!" Чинуши рассудили запросто, по-свойски: нет людей – нет проблем! Вычеркнуть к чёрту бабушек и мужичка из всех списков как "выбывших", авось, бог не выдаст, свинья не съест... Живут себе тихо эти слобожане, мы их не трогаем, они не просят себе каких-то благ... Ревизоры, кстати, ни в чем разбираться не стали. Пировали каждый божий день, не отказались от обильной мзды. И ретировались зело довольные.
Всей этой подоплеки Жора не знал. На самом деле, тратились старухи только на лекарства, а Жора на них сам мог заработать: он охотник, собиратель – добытчик, в общем. И бабульки в этом деле неплохие помощницы. Та же Автономовна великолепно умеет шкуры выделывать.
Так и зажили. Государство само по себе, слобожане тоже кое-как бытуют-поживают. И, что характерно, никто не в обиде. Возможно, умерли бы бабушки, состарился бы Жора, и проблема снялась бы сама собой. Но, видно, еще не настал час погибели святого Беловодья. Неведомая сила стала притягивать в слободу разных людей.


Пленный

Весь день мы провели в суетливых согласованьях. Мнений много, и все противоречат другим. Вот, я лично понял: в такой ситуации обязательно нужен вождь.  Сия примитивная истина даже нашим далеким предкам была известна. Я уже не говорю о законах той же волчьей стаи... Это потому что ситуация меняется слишком стремительно – некогда размениваться на всякие бла-бла-бла. А лидер, которому группа доверит бразды, по крайней мере будет быстро соображать. Хотя, и не застрахован от ошибочных решений в условиях… как там жулики говорят… ага: валотильности.
По сей день мы как-то исхитрялись существовать без "вождя". Так сказать, жили мудростью коллектива. Мы с дядей Васей, при Люсином участии, за чаем нередко об этом болтаем. Дед уверен, у нас настоящий коммунизм. От каждого по способностям – каждому по потребностям. Дядя Вася – грамотный, он рассказывал, эдакий коммунизм испанские монахи-иезуиты лет четыреста назад создали когда-то в Южной Америке, кажется, в Парагвае. Не всем эта вольница понравилась – потому что в республике было отменено рабство, а во всей Америке на рабах строилось благосостояние "белой расы". И еще в иезуитской стране отменены были все государственные институты – за ненужностью. Счастливо жили и без захребетников. На коммунистическую республику пошли войной. Шесть лет боевых действий. Вольница таки была побеждена. Но только после того как было уничтожено девять десятых ее населения.
А, пожалуй что, дядя Вася вполне подошел бы на роль нашего "национального лидера" (или как там его, лешего по радио называют...). По крайней мере, идеологический авторитет из деда получился нормальный. Одна бородища чего стоит! Это прекрасно понимает и Люся. Да и большинство наших не против. По идее. Нужен, нужен начальник. Потому что пахнуло бедой.
Без Жоры ощущается пустота. Оказывается, этот застенчивый деревенский парнишка здесь является своеобразным "склеивающим веществом", стержнем, вокруг которого и строится наша... потешная республика. Здесь нельзя жить без согласия с природой, без умного компромисса. И только Жора научил нас данному искусству.
Дядя Вася между тем дурака не валял: проводил занятия среди наших по овладению "гаджетами". Дело шло туго, не всякий имеет дар к технике. Мы усилили режим: к наблюдательному посту на колокольне добавлен пост на крыше фермы: оттуда лучше обозревается периметр, обращенный на север, к бывшей дороге. Постовым так же выданы были портативные рации. Они маломощные, максимум достают на три километра, но штука полезная. По крайней мере, уже можно координировать действия, ибо такие же рации в постоянное пользование получили Мефодий, Люся, баба Люба и Антон (есть у нас такой мужик – его дом у западной границы периметра). Естественно, центральный пульт – у дядя Васи. Дед будто чуял, основательно подготовился к защите.
Данные радиоперехвата, полученные дядей Васей, скудны. Какие-то совершенно непонятные и очень короткие переговоры об "объектах", "выдвижениях", "перемещениях в заданный участок", "группе один", "группе два", "группе три"... Игорек утверждает, "работают профи". Интересно – в чем "профи"? Уверенное передвижение неизвестных по болоту, по мнению деда, не проблема – при условии, что у группы есть какой-то "джи-пи-эс" и спутниковые карты. И у нас такое могло бы быть. Но нам не надо, мы все же знаем болото и тропы не теоретически, а своими жопами, которые не по одному разу вытягивали из трясин. В этом все же наш плюс – даже при отсутствии Жориного чутья.
Между прочим, решено было не выпускать из виду женщин и детей: при них всегда должен находиться человек с оружием – куда бы они не пошли. Очень похоже на "осадное положение", черт возьми. Неприятно...
Ближе к вечеру снарядили новую экспедицию. Отправились четверо: Игорек, Петрович, Вацлавас и я. Само собою, исчезновение Жоры вероятнее всего связано с лагерем "неизвестных лиц" на том берегу Парани. Грех не отправиться туда и разобраться, наконец, так ли страшен черт.
...На лодке переправились уже в сумерках, трое. Петрович остался на нашем берегу – наблюдать за лагерем со стороны. У нашей разведвылазки оказался значительный союзник: в лесу тарахтел дизельный генератор, под прикрытием его унылого рева мы могли передвигаться во тьме без боязни быть услышанными.
В самом лагере сложнее: он в сосняке, все неплохо просматривается. К тому же довольно светло – между брезентовыми палатками навешано несколько лампочек. Двигаемся от куста к кусту, местами – ползком. После дождя грязно, извозились изрядно. Но, сжав зубы, терпим.
Мы попали аккурат к ужину. Пахло гречкой, в одной из палаток, самой большой, слышались оживленные голоса, звенели ложки, стаканы. Один раз очень близко от нас прошел мужик в "адидасовском" костюме... между прочим, с "калашом" через плечо... Как назло остановился, стал вглядываться. Мы постарались «врасти» в землю, задержали дыхание. Руки судорожно сжимали ружья. Пронесло – постовой отвернулся, ушел. В одной из палаток в отдалении горел яркий свет. Дав знак товарищам, я подкрался с тыльной стороны, пристроился в тени от лампы, прислушался. Там, внутри, кто-то довольно громко докладывал, кажется, по телефону:
- ...Пока не ясно, Александр Тимофеевич. Группы на базе. Информация анализируется. Очень, очень осторожные… Хочется понять, какая стрктура, но...
Повисла пауза, видно, докладчик выслушивал того, кому докладывал. Начальник грузил долго, докладчик подобострастно сопел. И снова-здорово:
- Мы все понимаем, Александр Тимофеевич. Скоро переходим. Да, план решающей фазы сверстан... Да... Нет... Так точно. Утром, в ноль шесть ноль ноль... Как всегда.... Ну, что вы. Все будет сделано, товарищ генерал. У лучшем виде.. Хе-хе. И вам спокойной... Ну, все поняли, бесславные ублюдки? - Теперь он, видно, обращался к сидящим в палатке. Этого раскололи?
- Работаем, - ответил моложавый голос. – Там-то уж точно заговорит. Крепкий орешек…
- Хорошо, хорошо… Ну, я так, думаю, они там довольны. Пока все по плану. Степанов, что с данными?
Железный такой голосина несколько виновато ответствовал: - До конца не выяснили, Артур Олегович.
- И в чем проблема?
- Крайне закрытая структура. Осторожные, скоты. Четкая организация, дисциплина. С панталыку не возьмешь. И еще...
- Чего заглох, Степанов. Говори...
- Понимаете... Те прогнозы в оценке численности и вооружения... Их, похоже, надо корректировать. В большую сторону. Недооценили. Вероятно, потребуется подкрепление.
- Ну, ты мне не разводи тут, на... Подкрепление! Знаешь, что наверху скажут?..
Ну, там дальше много матом было говорено, я уж не буду воспроизводить. Явно, совещание идет не о грядущей охоте. Точнее, об охоте – но не на зверей. Мужчины в палатке принялись обсуждать еще разные технические проблемы. В этот момент я почувствовал, что в мою сторону кто-то идет. Недолго думая я откатился подальше, в еще более глубокую тень, и вскоре находился с товарищами, в кустах. Вкратце нашептал, что услышал. Игорек тихо скомандовал:
- Леха, ты здесь, страхуешь, мы с Вацем (он так Вацлааса зовет) берем... кого-нибудь.
Что ж... не мы первые, как говорится, начали. А ля гер ком а ля гер.  Мужики растворились в темноте.
Уже через семь минут мы тащили безжизненное тело к лодке. Там наш пленный очухался, стал трепыхаться. Один греб, двое удерживали. Мы, прихватив Петровича, отплыли подальше, вверх по течению. Там, у одной из тайных троп, спрятали лодку, постарались замести следы. Наша удача: "эти" не позаботились о качественной охране своего лагеря. Отойдя в лес на безопасное расстояние устроили перекур. Возбужденный Вацлавас рассказывал:
- У них там культур-мультур, биотуалеты. Срут в комфорте, как белые люди. А этому мы дали время. Чтобы просрался. Игорь пацан что надо. Тюкнул – этот и не понял даже... Только тяжелый попался… бугай.
Да, Вацлавас действительно маленький, по сравнению с пленником – пацан. Зато Игорь нужных габаритов. Развязали пленнику, руки, вынули изо рта кляп. Игорек властно приказал:
- Теперь пойдешь своими ножками. Мы не служки тебе – тащить. Девяносто килограммов в тебе, дорогой, не меньше. Нам будет тяжело. Поял?
Пленник, стоя на коленях (Петрович сзади придерживал его связанные руки), помотал опущенной головой.
- Это чё, не поял... Дяденька не пойдет? А мы ведь можем и популярно объяснить...
Пара резких ударов в пах. Пленник, сплюнув, пренебрежительно выдавил из себя:
- Вы за это ответите. По закону. Вы не знаете, с кем имеете дело...
А голос-то знаком! Я стараясь быть отчетливым и убедительным, заявил:
- Артур Олегович... мы знаем несколько больше, нежели вы думаете. Не стоит вам капризничать, наверное...
- Откуда вы...
...Дочапал таки Артур Олегович до Беловодья своими ножками. Мы его даже чаем напоили. Точнее, пытались напоить – гордо оказывался вначале. Все же, хлебнул, даже шанюшками угостился от бабы Любы. Гость как-то удивленно смотрел на бабушку, таращился яко баран. Ночевать устроили почти в царских условиях, в отдельном доме. Разве только, под охраною. Зато – с развязанными руками.
В пути расспросами мы особо нашего пленника не донимали. Однако, не без помощи Игоревого кулака, выяснили, где Жора. Оказывается, в райцентре. Рано утром его должны отправить в областной центр. Пленник никак не хотел признаваться, что за ведомство занимается нашими делами и в какую контору шлют Жору, но, когда Вацлавас высказал предположение - "В уфээсбэ?" - он многозначительно крякнул.
Еще ночью дядя Вася вышел на прямую радиосвязь с противником. Начались переговоры об обмене пленными. Практически, к следующему вечеру уже были обговорены все условия. Похоже, повязали мы значительную фигуру, ибо противник соглашался почти на все.
Ну, допросом утренний разговор с Артуром можно назвать разве только с натяжкой. Сидели в горнице, за столом с самоваром. Пили чай с медовыми пряниками. Я ведь забыл сказать, у нас и пасека имеется, пчелки одаривают нас целебным полифлорным медком. Вначале Артур куксился, строил из себя героя советского союза. Но очень скоро отогрелся. Или, что ли, хитрый лис, сделал вид, что теперь мягкий и пушистый. Чтоб, значит, усыпить нашу бдительность. На всякий пожарный я все же своего "англичанина" из рук не отпускал.
На вид мужику лет сорок. Высокий, поджарый, лысоватый, чернявый. На кавказца похож.  Говорит на чистом русском, без акцента. Мы ведь не забываем про слух о чеченских террористах... Кстати, с брюшком. Ерепенился: "Да вы не понимаете, на кого руку подняли! Система вас в порошок сотрет и фамилии не спросит..." Да мы, вроде, ничего ни на кого не подымали. Живем себе, хлеб с маслом жуем. Нами же, кстати, выращенный хлеб и взбитое руками Автономовны масло. Не нахлебники мы и не намасленники.
В пылу довольно ленивой перепалки (все же кавказская кровь в нем есть, но не шибко горячая...) пленник выдал:
- Ну, а как же еще, если у вас тут... секта?
- Какая такая секта? - парировал дядя Вася.
- Ну, эта, как ее, бишь... тоталитарная.
- Ага, значит. Вот с этого места, пожалуйста, поподобнее...
Артур и выложил нам. Альтернативную историю нашей слободы. Оказывается, пока мы здесь обитаемся, в недрах специальных служб копился обильный материал о Беловодье. Якобы внутри периметра поселились сектанты, приверженцы некоей религии. Неизвестно фээсбэшному начальству, кто нашей шайкой-лейкой заправляет, но есть предположение, что нити тянутся за рубеж. Мы уже несколько лет находимся в "оперативной разработке". Возможно, у нас тут "база экстремистов", задумавших государственный переворот. А с экстремизмом сейчас в стране жестокая борьба. О, как.
Артур умело все же уходил от вопросов на тему, кто организовал операцию, что за люди в лагере, какова их цель, какая роль отведена лично ему. Ясно было, мы повязали немаленькую шишку. Артур, почувствовав, что опасности для его жизни нет, стал вести себя немного развязано. Даже отваживался на едкие замечания. Например, увидев Люсю, цокнул языком: «Нехилая у вас тут житуха, екарный бабай!» Люся обворожительно улыбнулась. Я почувствовал, как к моему лицу прилила кровь ревности.
Однако, суббота, банный день. Несмотря на осадное положение, несколько банек у нас топиться. Полезная привычка – дело святое. Артур не отказался посетить баню. Охрану, конечно, мы не ослабляли. По традиции, "с устатку", положено принять. Мне нельзя, я с самогону нашего, на болотной клюковке настоянного, дурной становлюсь. Но все равно рядышком сидел, бдел, значит, со своим "англичанином".
Мужики хватанули – разок, другой. Крякнули, еще хватанули. Убрали, не след расслабляться. Пленник тоже не отказался принять. Размяк. Я приметил, на шее его почему-то пуля на веревочке висит. Вопрошает:
- А в курсе вы, почему англичане Англо-бурскую войну выиграли?
Раскрасневшийся дядя Вася:
- Ну, я, к примеру, в курсе. Вы другим поведайте.
- Хорошо. Буры пленных принимали как гостей. Уважали, значит.
- Ну, и? - Вопросил Игорек. Кажись, наш спецназовец почуял своего, как рыбак рыбака. Как минимум, в вопросе звучали нотки уважения.
- Вот и ну. Англичане откармливались, убегали и... мочили со всей жестокостью. Без жалости.
- Зачем?
- Чтобы подчинить.
- Нормальный ход, - дядя Вася вступил несколько нервозно, - И зачем их подчинять? То бишь, нас...
- Не мое дело. Приказ.
- Па-а-анятно. Это значит, только жестокость и еще раз жестокость?
- Примерно так... - Похоже, Артур и сам был не рад, что затеял дурацкую дискуссию. - всякая силовая операция не предусматривает... гуманизм.
- И что же... нельзя по-нормальному договориться и разойтись? В сухую...
- Не-а. В сухую невозможно.
- А как тогда?
- Как, как... Маленьких - пиз...ть, больших - убивать. Более эффективного способа подавления сопротивления человечество пока что не придумало. А шуры-муры – это для мирового кинематографа. - в пленнике вновь взыграло кавказское – уж мне ли не знать... У меня знаешь, сколько таких операций в послужном...
- Операций, говоришь... - дядя Вася поглаживал бородищу, вид его был задумчив, глаза зло глядели на малосольный огурец, насаженный на вилку. Дед приподнял руку, повертел огурец... и с громким хрустом откусил.


Моя непутевая жизнь

Рожден я не знаю где, не знаю, от кого и кем. Нашли меня на станции «Дно», в пятидесяти метрах от здания вокзала, между путями; был мне при обнаружении приблизительно месяц от роду. Я обретен завернутым в "конверт", мирно почивавшим в плетеной корзине. Наткнулась на меня осмотрщица вагонов Зинаида Нестерова, шедшая осматривать вагоны. Характерно, что все мое "приданое" было идеально чистым, да и дитё, в смысле, я, отличалось ухоженностью и отменной упитанностью. Все эти премилые подробности я разузнал в своем личном деле, которое выкрал, будучи в интернате в поселке Багряники. И они до сих пор будоражат мое, возможно, шибко нездоровое воображение: вдруг я отпрыск каких-нибудь высокопоставленных, благородных родителей, и моя потеря – звено в цепи трагических случайностей, могущих стать сюжетом латиноамериканского сериала?
 Оттого-то и фамилия моя Найденов, что я найден, ну, а имя мне, бедолажному, дала железнодорожница Зинаида, рассудив, что, ежели я послан судьбою - значит, богом. А "божий человек" – это Алексий. Меня и записать-то хотели именно «Алексием», но в последний момент передумали. Пошла для меня череда казенных домов, своеобразные и в чем-то полезные для развития инстинкта выживания круги ада. Дом малютки в Кашине, дошкольный детдом в Елатьме, детдом в Шуе, Багряниковская специальная школа-интернат... Должен признаться: еще в Елатьме на меня навесили ярлык "дебил", что обусловило мое дальнейшее "специальное" образование. Да, проблемы с математикой и русским языком у меня были, но позже, в Вольской воспитательной колонии, когда со мною в школе занимались грамотные учителя, выяснилось, что я просто медленно и туго дохожу до сути. С гордостью скажу, что среднюю школу я окончил без троек, а по литературе, географии, химии и геометрии я вообще был лучшим.
Там же, на зоне, я пристрастился к чтению. Учительница русского и литературы Татьяна Адольфовна Штункель (она из поволжских немцев) приметила, как я нестандартно пишу сочинения, сама протолкнула меня в редактора стенгазеты нашего отряда. Подсовывала мне полезные книги, да и вообще старалась как-то повышать уровень моей внутренней культуры.
Да-а-а... А должен был я отмотать восьмерик, но через четыре года, в 19 неполных лет, я обрел волю. Вынужден сознаться, за что мне наваляли эдакий срок. Мне было 15. Мы, несколько пацанов Багряниковской школы-интерната, без разрешения воспитателей выбрались в поселок Пречистое и там разжились портвейном. Выпили. А дальше я ничего уже и не помню. Утром просыпаюсь в интернате, а меня уже пришли повязывать менты. Оказалось, я – соучастник группового изнасилования и даже главарь банды. Да, в то время в нашей группе я был самым долговязым. Не знаю уж... Все пацаны показали пальцами на меня, короче, сдали. На суде и тетка показала, та, которую признали потерпевшей. Она старше меня на двенадцать лет. Раньше-то я эту Маньку знал, мельком, она в Пречистом известную репутацию имеет. Да, я не сахар в ту пору был, всякие грешки имел. Но, видит бог, женщины не познал. Мне вкатали восьмерик исправилки, а всем моим "подельникам", бывшим друзьям-товарищам, условные сроки.
С моей статьей на детской зоне было немало пацанов – дураки, не добавишь, не убавишь. Не сказать, что детская колония - сахар, но школа хорошая, тем более что там, в Вольске, люди нормальные. Универсальное правило зоны - не верь, ни бойся, не проси – применимо ко всяким слоям нашего общества. Это факт, проверенный мною на собственной шкуре. Вспомнилось, что человеком-то впервые я себя почувствовал именно на детской зоне – и все благодаря учительнице.
 Был случай у нас. Отморозок один, на воле еще пристрастившийся к травке, взял Татьяну Адольфовну в заложницы, прямо в школе, после уроков. Дождался, когда все из класса выйдут, и приставил к ее горлу заточку. Такое у нас нечасто случается, но бывает. Что тут сказать... Еще и охрана прискакать не успела, я уж дверь-то выломал – и стрелою к ним. Я этого придурка уже знаю, в первые пять минут на мокряк он не пойдет, потому что еще не осознал своей власти над жертвой. Но через пять минут действия его будут непредсказуемы. Он и зенками хлопнуть не успел – выбил я железку из его руки, мы сцепились на полу-то. Тут и охрана подоспела. Свинтили обоих, да еще и накостыляли – некогда им разбираться-то, ху ис ху. Что мне за это было? Да ничего не было, отчитали за агрессивность. Спас человека – и все тут. Начхать на последствия и несправедливость (столько я этого дела на свою беду принял, что аж душа зачерствела) – надеюсь, если мир горний есть, там мне воздастся.
И знаете... Я был уверен тогда, абсолютно уверен в своем поступке. Это необъяснимо. Втайне я представлял, что Татьяна Адольфовна – моя мама, и я спасаю ее от неминуемой гибели. Замечу, наказание мое начальник колонии приказал в личное дело не записывать. Иначе и не светило бы мне УДО. Есть и в тюрьмах порядочные люди!
Скажу, что после инцидента в школе Татьяна Адольфовна ко мне охладела. Она, как и все другие учителя, была уверена, что я подверг ее жизнь риску. Здесь, понимаете, есть особенность. Учителя заходят в школу с воли, нас туда приводят под конвоем, а после уроков все расходимся туда, откуда пришли. Не знают учителя, что такое зона! Там, понимаете… развиваются звериные инстинкты. Ты спишь – но все равно чуешь опасность. Ну был я на сто десять процентов уверен, что не успеет тот отморозок ничего плохого сделать! Да-а-а… остыла ко мне училка русского и литературы. И даже сторониться меня стала. Позже, повзрослев, я понял: мы все втихую ненавидим тех, кому хоть чем-то обязаны. Такова человеческая натура. Разошлись наши с Татьяной Адольфовной пути. Зато я не охладел к книгам!
На воле судьба мне определила городок Данилов. Дали комнатушку в общаге, работу. Общага - двухэтажный барак на окраине, в местечке, называемом Горушка. Когда-то там была пересыльная тюрьма, ну, а теперь – жилище для таких вот, как я, бедолаг. Среди контингента имелись и те пацаны из Багряниковского интерната, что тогда меня сдали. Я зону прошел, у них все нормалек, а в финале все тот же барак на Горушке. И что характерно: из наших, интернатовских, многие уже и спились, а у меня после той злополучной вечеринки с портвейном и Манькой какой-то стержень внутри встал. Заставляй – пить не буду.
Непросто жить среди эдакого контингента, но... здесь я ходил в авторитетах. А пацанье, дак – так вообще от меня шарахалось. Комната мне досталась нехилая, эдакий пенал два с половиною на четыре. Записался в городскую библиотеку, вечера сплошь чтению посвящал. Полюбил Чехова, Мельникова-Печерского, Ремарка, Лондона. Особо зачитывался Горьким. Во, мужик русскую глубинную жизнь знал-то! Я даже удивился, почему немка мне Алексея Максимовича (опять же, тезка...) не подсовывала. Она все Бунина, Тургенева, Лескова... Нормальные писаря. Но дворяне. У них, как ни крути, своя правда – благородная. Оно может, и у меня неизвестно какие крови (хотя, по внешности я мужик-мужиком), но среда сотворила меня плебсом.
А вот с работою вышла беда. Меня определили в Сельхозтехнику, слесарить. Кой-чему я на зоне обучился, руки, что называется, на месте. Ну, тружусь месяц, второй, третий... А тугриков нету. Первое время я жил-то на те баблосы, что мне по выходе с зоны дали. Но их я проел. Конечно, я к начальнику, а тот: "Алеша, потерпи, кризис сейчас, вот, выправимся..." Так и хочется выругаться русским матом. Сколь живу, только и слышу: кризис, кризис... Мне кажется, они специально напридумывали кризисов, чтобы сподручнее было воровать. И все мы терпим... И что за нация-то такая? Начальник еще с месяц кормил меня терпежами, а жрать-то охота.
У нас на Горушке был "смотрящий", Толя-Катях. Нормальный такой пацанчик, у него четыре ходки на зону. Он нашему брату пропадать не давал. Данилов – крупная узловая станция, там локомотивы перецепляют, пассажирские поезда подолгу стоят. Ну, треть населения городка станцией кормится. Чтобы просто так прийти и продать, к примеру, редиску, эта фишка не пройдет. Нужна крыша – ментовская и бандитская. Толян последнюю и представлял. Мне дали торговал мягкими игрушками. Ходил такой, весь обвешенный Чебурашками, слонами, мишками, обезьянами, попугаями и прочей китайской хренью. Особо пассажиры ко мне подходить побаивались – уж больно у меня рожа мрачная – но на жизнь, однако, хватало.
 И как-то получаю я письмо, от своей училки-немки. Татьяна Адольфовна сообщала, что вышла на пенсию. Здоровье у нее сильно покачнулось, да к тому же случилось у нее страшное горе. Сын в Чечне погиб. Их, юных солдатиков, бросили в самое пекло, и всех перебили как котят. Теперь Татьяна Адольфовна ненавидит того генерала – прежде всего за то, что ему присвоили Героя России, а генерал русских мальчиков не жалел. И вообще она ненавидит ЭТУ страну (так и написала), и готовится переехать в Германию на ПМЖ. Да.... Вот ведь судьба-то: нас, тех, кто крадет, насилует, даже убивает, на бойни не посылают. Гибнут лучшие – те, кто невинен. Разве справедлива эта жизнь? Еще училка просила у меня прощения. Она осознала, что я действительно спас ей жизнь. Ну, вообще-то я знал.
После отхода последнего поезда наши, с Горушки, по обычаю нажираются. В эту ночь я присоединился к ним. Наутро меня в моем "пенале" подняли с койки менты. Мне вменялось соучастие в преступлении. Якобы мы по предварительному сговору избили и ограбили мужика. Конечно, я ни черта не помню. Хватанул с ходу два стакана портвейну – все у меня поплыло. Потерпевший меня не опознал. Сказал только: "Темно было. Может, он, а, может, и нет..." Но я ж уже «меченый». И впаяли мне четыре года общего режима – за разбой в составе орггруппы. Рецидивист, однако... Хотя, судья пожалел, учитывая положительные характеристики из колонии для малолеток и с места работы, от начальника Сельхозтехники.
На зоне, в поселке Поназырево, было тоскливо. Работы не давали (производства стояли, начальство сетовало на отсутствие заказов), и опять много времени удавалось посвящать общению с книгами. Там, в Поназыреве, открыл я для себя Ахто Леви, Варлама Шаламова, Виктора Астафьева. Стал чувствовать Достоевского, и за многословием Федора Михайловича учился нащупывать сам нерв человеческой жизни.
Еще один положительный опыт приобрел. Весною, осенью нас, зеков (из тех, кто покрепче и без склонностей), посылали трудиться подсобниками в подшефные колхозы, участвовать в битвах за урожай. Приметил меня один председатель, дядей Ваней его все звали. Никто не мог починить зерносушилку, а я взялся - и починил. Золотые дни это деревенское житье! Ну, а харчи – чисто на убой. Мне дядя Ваня предлагал по освобождении к нему идти, сулил и "гарну кралю" (он хохол), и жилье. Но, выйдя на волю (снова по УДО) я пошел своим путем. Дело вот, в чем. В тогдашние свои 23 я ни разу не видел большого города. Так получалось, что города я проскакивал, сидючи взаперти в спецвагонах. На зоне, в Поназыреве, крутились у нас людишки, окучивали тех, у кого срок заканчивается, на предмет выгодной шабашки. Вот и я клюнул. Некий Артем набирал бригаду, строить в Подмосковье дачи для богатеньких москвичей. Ну, вот, и попал я. Под Можайск.
Возводили коттеджик какому-то то ли банкиру, то ли следаку, то ли бандюку. По крайней мере, пальцы веером расставлять тот умел. Основательно строили, сколачивали опалубку, ставили арматуру, заливали бетон. Тот, который Артем, быстро пропал, месте с нашими справками об освобождении. Сказал, уехал формальности с регистрацией утрясать. А рулил нами бригадир Серега, нормальный деревенский курский мужик. После дяди Вани я вообще деревенских уважать стал. Серега и сам пахал как папа Карло, но и нам, уркаганам расслабиться не давал.
Нормально работали, с умеренным огоньком. Но рвался я все столицу нашей родины поглядеть. А Серега отваживал: "Куда ты, паря, лыжи-то навострил, на первом же углу ментяры повяжут! Что ты без ксивы? Червяк..." Не то, что бы я обиделся - на обиженных всякое там возят - но стало несколько не по себе.  Тварь я дрожащая, или... В общем, пошел я на станцию Шаликово, сел в электричку и рванул в Первопрестольную. Еду, еду.. контроллеры ходят, но до меня не доёживаются (неужто рожу такую отрастил?..). Леса за окнами все меньше, строений больше, дома большие показались. Уже и представляю себя на Красной площади, у мавзолея дедушки Ленина. Может, и на труп вождя мирового пролетариата удастся глянуть… Рядом Большой театр, Детский мир, Лубянка… это на зоне знающие люди всю эту географию рассказывали. Ну, совсем уж громадины за окном. Спрашиваю попутчиков: "Москва?" «Не, - говорят, - пригород». Ну, ладно. Прошло еще с полчаса. А дома еще выше - их ряды все тянутся, тянутся... Опять вопрошаю: "Москва, что ль?" Дедок один разъясняет: "Только самое начало Москвы-то. До центру еще ой, как пилить!" Ладно. Сижу, наблюдаю в окно город. Серый такой, невзрачный, заборы похабщиной расписаны. Сам стараюсь от мата воздерживаться, чужую брань с трудом терплю, так что не по себе мне стало. И это столица? Да еще злословия на заборах по отношению к власти. Сам-то я по казенным домам ковался, не привык к эдакой свободе самовыражения. За один только мат при начальстве пять суток ШИЗО. В размышлениях о противоречивости воли я счет времени потерял. Встрепенулся: вагон пустой. Машинист объявляет: "Конечная, просьба освободить вагоны".
Выхожу. Пустынный перрон, дождь, как назло. Читаю название станции: "Щербинка". Выхожу на площадь при вокзале, там бабулька носками вязанными торгует. Спрашиваю, конечно, что за Щербинка такая и почему не Москва.  Бабушка добрая попалась, объясняет: На конечной, Белорусском вокзале, поезда Смоленского направления не в тупик заходят, а дальше идут, по другим направлениям. Промахнулся я мимо города-героя Москвы, на Тульское направление попал. Ладно. Бывает. Разузнал я, что электричка обратно через час, пошел послоняться.
И тут, аккурат, откуда ни возьмись, появились они. Менты. "А, предъявите-ка, гражданин, ваши документы..." Обучен я жизнью простой истине: с сильным не дерись, с богатым не судись. С ними, властьимущими как с дикими зверьми надо: не возражать, резких движений не делать, в глаза не смотреть. Я нарушил все три завета, то есть, полез в бутыль: "А по какому, собственно, праву..." И в глаза одному гляжу  - пристально и насмешливо. Короче, свинтили меня и в обезьянник. Право вспомнил… забыл я, дурень, в какой стране живу.
Поймал себя сейчас на мысли: пишу как оправдываюсь в чем-то. А я ведь сейчас не на суде. Хотя... Тут с какого боку посмотреть, ведь я еще не все рассказал-то. Через три дня появился в изоляторе Артем, тот пацанчик, что в Поназыреве нас вербовал. Выручил он меня, бедолагу. Подтвердил, что я есть я и все такое. Но вот, какая редька: отвез он меня на станцию "Столбовая", высадил, выдал мою ксиву об освобождении и официально сообщил: "Парень ты, может, и хороший, но наша фирма не уважает вольных путешественников..." Остался я на перроне, один, без денег и вещей.
По идее, мне надо было вернуться домой, в Данилов, в барак на Горушку. Но, коли меня назвали "груздем", то бишь, вольным путешественником, - почему бы не изведать свободы уж с лихвой?
В белокаменную уже больше не тянуло, видно, неплохо меня фараоны привили супротив вируса мегаполиса. Похоже, спонтанные, немотивированные поступки – мой фирменный стиль. Порешил махнуть я на юг, море настоящее, Черное посмотреть. Колония наша, та, которая для малолеток, в Вольске, была почти рядом с Волгой, на высоком берегу, считай, почти над обрывом. И всегда-то меня манили дали, открывающиеся за великой русской рекой. Мы, пацаны, созерцали сей отрадный пейзаж сквозь два ряда колючей проволоки, да с вышками по бокам… И за четыре года ни разу не вышел я на утес, дабы по-настоящему вдохнуть полной грудью тот самый воздух, коим когда-то Стенька Разин да Емелька Пугачев свои легкие наполняли. Едва освободился, нас, счастливых пацанов, свезли на станцию, затолкали в спецвагон и отравили на Север. Наверное, мы не заслужили человеческих отношений. Но... короче, были мы еще детьми, и по своей же глупости не наигрались вдосталь. Вот, захотел я еще поиграть в путешественника уже зрелым мужичарой.
На перекладных добирался мучительно, в конце концов "завис" на станции "Раненбург". Вот не знаю даже, но шибко меня привлекло это название. И еще один момент: когда электричка приближалась к станции, увидел я девчушку в белом платьице стоящую на пригорочке и махающую ручонкой – проезжающему поезду. Практически, мне. Поразил меня контраст: белоснежное платье, чумазые ноги, и запачканное искренне улыбающееся личико. И так на меня накатило: чего это я таскаюсь неприкаянный? Какое к лешему море, ты вообще, Алеша, заслужил море-то? Сошел я и направился к красивому такому храму, высящемуся вдали. У нас на Горушке тоже красивый и большой храм. Местные его не жаловали, да и в те времена в храме был склад Сельхозхимии, грубо говоря, воняло там неимоверно. А здесь... вот, не знаю, какая сила меня потянула.
 Пришел – уже смеркается. Навстречу толпою бабушки идут. Подхожу, возле входа в церковь священник с мужиком беседу ведут. Жду в сторонке, наблюдаю. Поп ненамного старше меня, бороденка такая куцая, росточку невеликого. И в детской, и во взрослой колониях батюшки у нас бывали, все ходили, воду кисточками разбрызгивали. За бога говорили, но я не шибко в это дело-то верю. В общем, избегал я попов. Ну, куда я с моими статьями? Однако, батька сам меня приметил, хотя, мой пыл вроде как и поугас. Он сам ко мне подошел: "Здравствуйте, с праздником! Христос воскресе!" Какой праздник?  Наверное, ихнего брата специально в семинариях (или где еще...) обучают втираться в доверие к людям. Типа цыган. Или меня урки понапугали на зоне, что даже попам верить нельзя? Вообще говоря, есть древнее поверье: встреча в дороге с попом – к несчастью. Да разве, когда я поперся к храму, с чёртом искал свидания? Не знаю, какими там фибрами души, но в этом батьке почувствовал я неподдельную искренность.
Все про себя отцу Сергию (так батьку звать) выдал как на духу. Никогда в жизни до этого момента не откровенничал. Что нашло? Вот, бывают же такие люди, которым ничего не страшно сказать. Заканчивали мы мою неказистую исповедь у него дома, за чаем с пирогами. Матушка его, Антонина, приятная такая, тихая женщина. А детей своих у них, к слову, нет. Вот, узнал человек, что пришел к нему насильник и разбойник. И ведь ночевать меня оставил в доме своем. А наутро, после службы своей церковной, свел меня в город и пристроил временным разнорабочим на крахмальный завод. Директор завода, Юрий Алексеич, видно приятель Сергию, без возражений меня взял, справку об освобождении только мельком глянув. Даже «подъемные» дал – чтобы я прибарахлился.
Поселили меня в вагончике, с таджиками-гастарбайтерами. Плохого о них не скажу, народ чистоплотный, рассудительный. Ну, меня они сторонились, все по-своему промеж собою балакали. После совместного жития с людьми из Средней Азии никак не могу теперь называть их чурками. Первое время я на разгрузке с таджиками пахал, но скоро, прознав про мою техническую сметку, перевел меня Юрий Алексеич в ремонтники. Легкий он человек и с юмором. А, главное, порядочный. Жаль, мало таких на Земле.
Я и по церкви мастерил, конечно, за доброе слово, не более. Интересный мужик, этот батька Сергий. Москвич по происхождению, между прочим. Никому он не навязывает своих идей. Я курю, а батька ни разу мне за это не высказал. Слушает больше, чем говорит. И, что главное, все в конечном итоге получается по-егойному.  До сих пор не уверен, что в бога верю вообще, но месяца через два сам к нему подошел с просьбою, чтоб он меня окрестил. Хотя, до этого промеж нами ни разу на эту тему разговору не было. Батька тогда ответствовал: "Надо подготовиться, Алексей, Катехизис пройти, молитвы выучить..." Представьте, с месяц ходил я в воскресную школу. Матушка Антонина детишек учит, я в уголку литературу духовного толка читаю. По счастью, с чтением у меня проблем нет. Да и с усвоением материала – тоже. Хотя, много вещей было непонятно. Например, Христос изгонял торгующих из храма, а в наших церквах торгуют. И еще: «Не мир принес я вам, но меч», «кто не с нами – тот против нас». Ого… экстремизм, однако. Впрочем, как я понял христианство все же религия любви, а не религия страха. Уже это хорошо, а углубляться дальше во всю эту теологию – только крышу себе сносить.
Весною, когда город расцвел уже, батька убедил меня в том, что все же я должен ехать туда, где меня пропишут: в Данилов. Негоже взрослому мужику на собачьих правах существовать. Не хотел я. На крахмальном заводе с женщиной одной познакомился; она разведенная, с ребенком. Уже и сошлись почти, но… Жила та женщина на окраине Чаплыгина (так город именуется, где станция "Раненбург"), в столетней халупе. Считают ее "соломенной вдовой" потому как два года назад муж уехал на заработки в Москву и больше не возвращался. Прислал только письмо о том, чтобы его больше мужем не считала. Обещал ежемесячно присылать деньги на содержание ребенка. Два раза прислал, а потом, видно, забыл. Почему-то я не удивился, узнав в ее ребенке ту самую девчушку в белом платье, что махала ручкой проезжающему поезду. Настей ее зовут. И все бы, может, хорошо, да женщина выпивала. Нечасто, но конкретно. Буквально, в запои уходила. Батька и говорил, чтоб я не торопился с ней. Вот, побываю в Данилове, верну себе полноценное гражданство, пропишусь, тогда и можно будет что-то решать. Разлука – вернейшее средство проверки всяких чувств.
Ехать довелось через эту гадскую Москву. У Ярославского вокзала случайно я встретил Серегу-курянина, бригадира, под началом которого мы, урки, дачу банкиру строили. Там, у Ярославского, «плешка», несчастные работяги хотя бы какую работу ищут. Вот и Серега искал. Оказалось, работодатель кинул на хер всю бригаду. Построили они коттедж, тот прислал наряд ментов (он и впрямь то ли ментовским, то ли фээсбэшным  начальником оказался), те свинтили бригаду, на пустырь свезли, отмутузили и бросили. Вот и вся социальная справедливость. Я дал Сереге денег на поезд до Курска. Хотя бы одно доброе дело в жизни сотворил.
На горушке ждала меня новость. Пришла та самая Манька из Пречистого. Предстала предо мною почти старуха, смердящая, согбенная, с распухшим лицом. Слезно просила предо мною прощения за то, что оговорила. Спал я тогда себе тихо в уголку, пока приятели ее, как грица, оприходовали. А оговорить меня вынудил дуру-бабу якобы «нечистый». Ей, видишь, скоро на тот свет, цирроз печени загоняет во гроб, и хочет Манька раскаявшейся пред Господом предстать. Ну-ну. Во мне ни злобы к Маньке, ни жалости. Проехали, а назад уже ничего не возвратишь. А, коль чистым перед богом быть хочешь – ему и докладывай. Если бы не тюрьма, может, у меня еще хреновее судьба-то получилась. А так – хотя бы начитанным стал.
Вот совершенно не страдаю от подлости человеческой. Судьба казенная – она такая: не по этой статье, так по другой на зону бы угодил. Свобода выбора и все такое? Ну, знаете... А вот, я думаю, мы только незначительно можем поправить в своей судьбе какие-то мелочи, а в общих чертах она предначертана. Да, я читал рассказ про раздавленную бабочку и последствия. Но, может, не будем путать сочиненье с жизнью? В общем, дал я Маньке на бутылку и отпустил, сказав, что зла на нее не держу. Та еще для плизиру поползала на коленях по моему "пеналу", и ускакала прочь.
Сельхозтехника моя совсем развалилось, как и все сельское хозяйство района. Тут как раз Толя-Катях подсуетился: сезон, многие наши кто в запое, кто в отстое, и на перроне не хватает работников. Согласился я хотя бы до осени Чебурашек этих чертовых поносить по платформам.
Ну, поносил. С месячишко, наверное. По правде говоря, почуял я, что погружаюсь в неприятное болото, снедает меня заскорузлая обыденность. Каждый раз, засыпая, давал себе слово, что утром схожу в библиотеку и запишусь. Но утром как-то то ли лениво, то ли стыдно. Своей хари уже стесняться стал… ну придет эдакий в библиотеку: «Любезная, а не соизволите ли подать Ивана Сергеича Тургенева…» А тебе в ответ: «Вам, сударь, его отварить или отпарить, и чем будете запивать?»
И однажды, ближе к вечеру, кто-то хлопает меня по спине. Холеный такой мужичара, в красном спортивном костюме «Боско-Рашия», улыбается до ушей, сам пышет благородным перегаром. Долго я не мог понять, кто это, а он сам разъяснил: Колька из нашего Багряниковского интерната. Пока я на зонах университеты проходил, этот Колька по спортивной части пошел. И представьте себе, стал чемпионом пары олимпийских каких-то игр. Я так и не понял – то ли по бегу, то ли по плаванию. Заехал вот, проведать родные пенаты, разузнать, кто как устроился.
Очень он обрадовался, конечно, что все мы, то есть, те, кто не продвинулся по жизни, в анусе. Я все еще сирота, а его-то харя уже не пролазит в ворота. Это дело Колька предложил обмыть. Хватанули в привокзальном буфете. Я чувствую, что мне больше не надо, но спортсмен предложил добавить. Что ж… закатились в кабак в центре Данилова, еще долбанули… Проснулся я утром на полу в своем «пенале», на Горушке. На постели Колька дрыхнет. Разбудил меня стук в дверь: менты приехали – вязать. Свинтили, что характерно, и Кольку. На нас вешали ограбление продуктового магазина: якобы ворвались, девушку-продавщицу загасили, схватили с полки две бутылки коньяка и были таковы. Ни я, ни пара-олимпиец ни черта не помнили.
Что здесь сказать… свидетели показали, что продавщицу бил Колька. Крепко он ее своей накаченной лапищей «приласкал», сотрясение мозга у несчастной девушки случилось. Кольке впаяли четыре года. Мне – три с половиною. Судьба меня миловала: несмотря на Колькину крышу, на звонки из столицы, районный судья проявила объективность и главарем признала чемпиона. Да-а-а… бывший мой однокашник, конечно, рыдал при оглашении приговора – сущий ребенок. Ну, а я… дурак – и все тут. Побывал в свои неполные двадцать пять и насильником, и разбойником, и грабителем вот теперь.
Сидел я на зоне в северном поселке Карпогоры. Ничего не могу сказать – хорошая колония, «красная» - порядки и все такое. Один раз, что уж совсем для меня было удивительно, приезжала на свиданку та женщина, со станции «Раненбург». Изначально мне очень радостно было – хоть какая, а близкая душа… ой, как нам порой не хватает-то, чтобы нас вспоминали в трудную минуту и дарили тепло. Но женщина в первый же час свиданки нажралась той самой водки, которую мне в грелке пронесла, и романтические отношения окончились, так и не начавшись. Ну, ежели у меня-то крыша едет от познанья зеленого змия – на что мне такая подруга?
Третий срок – уже тенденция. Оттрубил я его нормально. Пахал на пилораме, в свободное время опять много читал. Редактировал газету нашего отряда, писал в нее. В отряде меня даже «ТолстЫм» прозвали. Конечно, с ударением на последнем слоге. Авторитетом я стал в пенитенциарном мире – вот, дела-то какие. Снова вышел я по УДО. Местным поездом доехал до Архангельска – и не знаю, куда дальше-то лыжи свои навострять. В Данилов, в замкнутый круг? В Чаплыгин, к батьке и на крахмальный и к алкашихе? Куда не плюнь – всюду засада.
Вот, стоял я на берегу Двины... Шумит большой город, чайки истошно кричат в небесах... И снова перепутье: куда же на сей раз потянет меня, горемычного, судьбина? Где-то здесь, рядом совсем, Белое море, там, как рассказывали мне на зоне мужики, те, кто из местных, поморов-трескоедов, Соловецкий архипелаг. На нем монастырь, туда, ежели не врут, можно попроситься в трудники. Знающие говорят, монахи не отказывают даже прожженным уркам, до поры нашего брата не трогают, не грузят уставами какими-то  афонскими. Правда, недели через две, ежели новичок не оправдывает, силой отправляют на материк. Нет, не тянет что-то уже по святым местам, лучше уж по несвятым. По большому счету, монастырь - тот же казенный дом с четырьмя стенами, небом в клеточку и режимом. Хватит, накушался.
Еще, сказывают, можно наняться в бригаду – лес там валить, искать в недрах нашей необъятной земли нефть, а то и добывать какого зверя, к примеру, белька. Деньга там, говорят, длинная, мужики с зоны мне парочку адресочков подкинули. Обещали, что три судимости – не аргумент против моей кандидатуры.
Белое, Черное море... какая к лешему разница? Хоть Японское. Я вот почему свои ощущенья сейчас описываю: наверное, лучшие минуты в жизни всякого человека, когда он тешит себя надеждою, что только от его персональной воли зависит судьба. Боже, какими мы порой бываем наивными! Но как прекрасны мгновения воли!
Вот и тогда, в Архангельске я воображал себе, чудачина, что мой решительный шаг способен круто поменять планиду. Шагнул я в сторону желдорвокзала. А почему бы и не Японское море? Сибирь ведь тоже типа русская земля. Добрался я до Вологды. От нее и до Данилова моего злосчастного рукой подать, но по счастью поезда на Восток через прекрасный город с резными палисадами идут минуя мою «столицу злого рока», через станцию "Буй". А все равно, когда проносился мимо малой своей родины (хоть и на приличном расстоянии), сердечко-то, ядренать, щемило. Я ж простил мою сучку-мать, оставившую меня на станции «Дно»… Мы, люди, все же прощать и любить умеем. Только не всегда хотим себя заставить поверить в свое умение.
Трясся все в общих вагонах, среди простонародья. Интересно так-то тащиться: народ едет на малые расстоянья, соседи часто сменяются, и нет-нет, а кто-то свою историю поведает. А я страсть как люблю человеческие истории. Случалось, попутчики предлагали и выпить, но я все же держался яко кремень. Однако, скажу прямо, от хавки не отказывался. И уносило, уносило меня на Восток к неведомому Японскому морю. Проехал и станцию «Поназырево» видал в окне один из своих зекинских университетов. Была мысль сойти с поезда и податься к дяде Ване. Но представил себе: спросит председатель: «Где был?» Что ответить – правду, что опять сидел?
На четвертый день, утром меня за ногу дергают. Отворяю зенки: мент надо мною стоит. Годы злосчастные воспитали во мне прежде всего интуицию. Сразу понял: неладное. Рядом с ментом мужичонка. Ногами сучит, фараона науськивает: «Он это, он… только прознаться надо, куда чемодан заховал…» Вытолкали меня на станции, название которой я так и не разглядел. Завели у конурку, и там давай пытать: «Куда вы дели личные вещи гражданина N?». Та-а-а-ак, думаю, теперь уже и вором буду. Причем, точно – ни у кого ничего не украв. Трезв ведь был, яко слеза Мичурина. Мужичонка-то дальше поехал, а я остался на этом безымянном полустанке в статусе подозреваемого. Скажу правду: очко у меня… того. Жим-жим. Опять же, чутье: чувствую, ЭТИ (трое ментяр) будут на меня навешивать все свои «висяки». Ну, я крепкий орешек, на понт меня брать бесполезно. Терпи, парень! Ну, и пошевеливай извилинами-то.
Попросился «до ветру». Менты добрые. Только, повел меня один из этих остолопов, не позволив накинуть верхнюю одежду. А скажу: было начало зимы, зело морозно, аж мандраж. Хорошо. Пристанционный клозет тесненький, но, замечу, чистый. Как на зоне. И, что главное, было в нем окошко. Ну, я через него и утек…
Шел перелеском, пересек поле, снова перся лесом. Вышел на грунтовую дорогу и двинул по ней. Неприятная, скажу, прогулочка: коченеют у меня конечности-то, прежде всего руки. Какое-то время тащился я по этому пути, пока не появилась в поле зрения телега. На ней мужик и женщина. Чего уж скрывать… встал я на их пути, остановил экипаж и насильно пассажиров высадил. С мужика пальтишко его снял, шапку, отобрал рукавицы, развернул гужевой транспорт и был таков. Те, местные пейзане, только рты раскрымши на мой разбой глядели. Как в шоке. По правде, я в первый и единственный раз в жизни преступное деяние совершал на трезвую голову. И, замечу, получалось у меня все это легко. Даже на удивление.
Ну, не знаю… может, и выдержал бы я прессование тех ментяр, что на станции. Характер у меня в общем, закаленный. Но пятое чувство подсказало: «Алеша, борись и спасайся!» Я боролся, конечно. Наверное, часа полтора гнал дорогою лошадь. В конце концов, она все же встала, думаю, выбилась из сил. Посмотрел я, что в телеге: сумка, там какая-то провизия, шмотки. Лыжи, кстати, имелись. Ну, для хитрости я отошел километра на два назад, экипировался – и рванул напрямки, на Восток. Кстати, вовремя: уже из леса увидел я сразу два ментовских «козла», несшихся в сторону оставленной повозки. Что же: бесстрашного бог ведет.
Шел до темна. Чего уж юлить, жутковато стало: мороз наяривает шибче, местность уж вовсе незнакомая... Заиграло очко-то. Уж мысль стала свербеть: а не вертаться ли взад? По счастью, в сумке нашлись спички. Разжег костер, перекурил это дело. Произвел ревизию добытого, простите, нечестным путем провианта: дня на три вполне растянуть можно. Ну, а дальше – что? Вот она воля, получай, брат Алексей Найденов.
Ночь я пролежал, свернувшись калачиком на ветвях подле костра. Слушал далекий вой волков, истошные крики ночных то ли птиц, то ли зверья. Утром снова двинулся вперед, по направлению к восходящему солнцу. Два раза пересекал малоезженые дороги, опасливо перебирался через замерзшие речушки. Однажды увидел вдали населенный пункт, однако, свернуть не решился. Ближе к вечеру мне здорово подвезло: набрел на избушечку, видно, охотничью заимку. Такая, аккуратненькая, три на четыре, сруб совсем свежий (на зоне в архангельской тайге в древесине я очень даже неплохо научился разбираться). Про такие я слышал, в них всегда есть спички, соль, посуда. Зеки из таежников не солгали: я даже нашел чай.
Вечер у меня был царский, ибо печурка, возле которой были любовно сложены сухие дрова, дарила уютное тепло. Не буду здесь подробно описывать свои сны, но, поверьте, они были сладки. Снилась мама. Я с детства и ругал ее нехорошими словами, и привык представлять ее себе эдакой большой, доброй женщиной, не шибко красивой, но... все понимающей. И все принимающей – благосклонно и великодушно. Удивительно, но в матушке со станции "Раненбург", той, что учила меня, горемычного бугая, закону божьему, я признал тот персонаж из моих снов, что являлся ко мне всю жизнь – но до обидного редко. И это я понял только здесь, в чужой избушке, запрятанной в лесной глуши.
Утром проснулся я оттого, что изрядно озяб – да еще звериное какое-то дикое чутье внутри меня взыграло. Прямо поземкою в моем мозгу: что-то не так! Мне показалось, за мелким окошком, амбразурой, затянутой полиэтиленом, промелькнула тень, и, кажется, заскрипел снег. Могло почудиться – волей-неволей разовьется тут паранойя. К тому же в щелях свистел сквозняк, порождавший дикий, занудный хор. Я крадучись подошел к двери и стал прислушиваться. Прихватил у печурки два полена... одним подпер дверь, другое нервно сжал в руке. Минут с пятнадцать я мучительно внимал тишине. Ну, вовсе замерз, да и здравая мысль наконец во мне взыграла: если тебе, Алеша, и суждено сыграть роль жертвы, исполни ее достойно!
Я не спеша возобновил огонь в печи. Разложил на грубо сколоченном столике остатки еды, заварил крепкий чай, почти чифир, и стал смаковать пищу, отнятую мною у мирян. Закурил. Ну, тут природа, само собою разумеется, возобладала. Захотелось мне до ветру – аж терпежу нет. Чего уж трусить, пора ставить решительную черту подо всеми этими кошмарами!
Отворив скрипучую дверь, я некоторое время привыкал к свету, уж шибко ярким сегодня было солнце. Едва я высунулся из хатки, что-то тупое резко ударило меня по темечку… посыпались из глаз искры, и наступила темнота.
Меня по жизни бивали неоднократно, и я познал на своей шкуре, что сопротивляться не надо - только тебе во вред будет, а нужно расслабить мышцы: это и значит "держать удар". Очухался от нокаута я быстро, принял позу плода в материнской утробе, прикрыл лицо руками и стал дожидаться, когда эти лоси устанут. Притомились, наконец. Затащили меня в избушку. Я лежу, они на койку сели, закурили. Двое. На фараонов не похожи. Одеты в хаки, но явно не из органов. Разве служивым положены бороды-то? Я, памятуя наше исконное "не верь, не бойся, не проси", тупо гляжу в их сторону. Изображаю покорность. В глаза пялиться нельзя - человек непредсказуемая зверюга. Они, будто я дичь какая, а не  гомо сапиенс, затеяли между собою обсуждение: "Ну, как мы с ним? Навроде, очухался..." - "Свяжем, что ль?" - "Да нет, наверное... Мы, кажись, его так обработали, что… щ-щ-щенок". Мужик выругался трехэтажным матом.
- Эй, - это уже ко мне, - на дороге ты, что ль, Петровых-то грабанул?
Помалкиваю. Сплюнул кровавую харкотину.
Мужики молча курили и несколько растерянно глядели – не на меня даже, а в мою сторону. Мучительная пауза длилась, казалось, бесконечность. В конце концов, один из них, пустив слюну на бычок и аккуратно растоптав его, раздумчиво произнес: "Ну, все. Наверное, будем, что ли кончать". Что кончать? Впрочем, я уже прикидывал вероятные варианты своих личных действий и не придавал шибко большого значения словам. Они, кажется, были без оружия (огнестрельного), это плюс. Я еще не повязан – это второй плюс.
Нечасто получаешь удовольствие именно оттого, что выбрал именно тот самый момент. Едва один из этих нагнулся ко мне, раскручивая веревку, я, сделав прием "ножницы" (о, я им еще в интернате овладел!) ловко свалил мужика с ног. Бугаи были в толстых бушлатах, что для меня являлось третьим плюсом, ибо верхняя одежда стесняла их движения. Я схватил полешко и от всей души саданул упавшему по лицу. Что ж... они на меня засаду устроили, яко на дикого зверя, а я просто усыпил бдительность таежных людей. Закон тайги. Второй так и сидел на койке, разинув варежку. Мне показалось, мой внезапный демарш и свирепый вид его загипнотизировали. Первый, схватившись за свою окровавленную харю, отчаянно выл. Каждая потерянная секунда мне во вред – подскочил к тому, на койке. Он по-детски прикрылся руками. Я с размаху приложился поленом по его ноге. Да, брат, не я первый начал, вопи не вопи, получил ты возврат должка.
 Я выскочил наружу. Все-таки башка после ихнего нокаута трещит, сосредотачивался я с трудом. Взгляд выхватил два ружья, приставленных к срубу. Наверное, прикладом одного из них меня и загасили… Лохи, однако, эти горе-охотнички... Курки взведены, были готовы меня шлепнуть... Неосмотрительны вы, ребятки дорогие!   
Мозг работал стремительно, несмотря на шум в голове. Уверенно я направился по натоптанной ими тропке, и метров через сто наткнулся на снегоход типа "Буран". Техника для меня знакомая, да и руки у меня из того места растут, какое надо. Ого, да я король положения! Я уверенно вернулся в избушку. Те двое испуганно зырили на меня. М-м-мда, хорошо, когда ты банкуешь! Я молча (но краешком глаза все же наблюдая за фраерами) оделся, собрал в сумку остатки провизии, прихватил лыжи. У одного из ружей вынул патроны, положил в карман. Ствол бросил на пол. Скажу честно: был горд тем фактом, что смог одолеть противника, не проронив ни слова. Кураж, блин. Жалко ли мне было этих людей? Ни на копейку. Теперь уже я уверенно глядел в виноватые глазенки того, кому изуродовал ногу. Он что-то шипел, кажется: «Не убивайте нас, у нас де-е-е-ети…» У меня ведь ружье в руках… Я еще раз сплюнул – теперь уже презрительно.
Бензину хватило километров, наверное, на восемьдесят. Когда мотор в последний раз хряпнул и заглох окончательно, я изучил содержимое бардачка. Там были только железки – разного рода капканы – да приманка в виде дохлых грызунов. Невелика моя добыча...
Дальше скажу совсем уж коротко. Да и рассказывать, откровенно говоря, особо нечего. Два дня я шел все в том же восточном направлении, две ночи кое-как кантовался у костра, свернувшись калачиком. Вначале думал, убью какую-нибудь зверюгу, сожру, но оказалось, зверь просто так по лесу не ходит. Ну, не охотник я, чтоб знать, как зверя добывать! Не набрел я и на человеческое жилье. Кажись, попал я ну, в совершенно необитаемую зону. Здесь я, видно маху дал – ведь, когда летел на "Буране", несколько раз пересекал наезженные дороги. Надо было все же держаться их. Третий день уже и сил не было идти. Пробовал жевать какие-то ветки, во рту только гадостно было. Вот тут и охватило меня полное отчаяние. Ружье казалось трехпудовым. Сбросил я его, поплелся налегке.
Еще задолго до темна я начал в меру сил обустраивать лежанку. Обустроил, а костер… не захотелось мне его разжигать. А ведь чувствую, что руки, ноги коченеют, и такое приятное тепло стало меня обволакивать. Я улегся на свое одро. Сомкнул веки. Пытался представить себе маму – именно такою, как матушка Антонина со станции «Раненбург». Почти сразу я погрузился в сладкую дрему…
…Очнулся от резкой боли в конечностях – уж так стало меня ломать! Полумрак, чернота над головою, и… вдруг склонилось надо мной лицо. Женское. «Мама?» - Пронеслось в голове… Кажется, я и произнес это слово.
- Ну, маму вспомнил, - заговорила женщина приятным голосом, - тебя как звать-то красавчик?
- Так, это… Алексий… - Таким странным показался мой голос…
- Божий человек? – Она по-детски хихикнула. Такое простое, приятное лицо. Нет, это не мама. Наконец, я стал концентрировать мысли, понял, что я лежу в помещении.
Я промолчал. Она приподняла уверенной рукою мою голову приложила к губам что-то теплое:
- На, попей, дак. Молоко…
Я глотнул пару раз. Подавился. Закашлялся. Она приподняла меня за плечи и трижды стукнула по спине:
- Жив будешь. А меня Людмилою зовут. Люсей.


Гиперболоид

В обмене пленными мне поучаствовать не удалось. На дежурство надо было заступать – моя очередь охранять северные подступы с крыши фермы. Да, там все просто было - договорились о встрече "три на три", на нейтральной территории. Стороны пребывают на противоположных берегах Белой, меняемые встречаются на середине речки. Там неглубоко, по пояс. Если в омут не угодишь.
На прощание, еще в слободе, Артур нам сказал: "Ребят, зря вы это все. Плетью обуха не перешибешь. Сопротивляться будете – только хуже получится, поверьте. Система работает как американский авианосец. Ну, да господь вам судья..." Между прочим, горячо пожал нам руки, а Игорька с дядей Васей приобнял. На всякий случай мы все же послали тайными тропами группу сопровождения. От этих отморозков ждать можно чего угодно. Впрочем, неприятных инцидентов не случилось.
Жора вид имеет не героический, но помятый. Фингал под глазом, рассечена губа. Прихрамывает. Злой как сволочь. Рассказал немного. Обращались те козлы жестоко, угрожали чуть не расстрелом. В общем, неласковые какие-то. К таким в лапы лучше не попадать. Особенно Жора в обиде на меня с Игорьком. Как лохи себя вели в скиту. Буквально из под носу у нас пара боевиков утащила нашего товарища, а мы носами даже не повели. Я считаю, Жора неправ. Мы ведь не ниньзя, откуда нам знать все тонкости диверсионного искусства? Игорь все свое умение применил. И в конце концов, именно наш спецназовец добыл "обменный фонд".
Ну, да ладно... теперь мы нашего следопыта просто обязаны оберегать. Отдохнув совсем немного, Жора поспешил тщательно обследовать периметр. Я к тому времени уже сменился, тоже поучаствовал. Как там у Игоря это называется: «зачистка зеленки», кажется. Наша торопливость оказалась не пустой: обнаружены были два "схрона", наблюдательных поста, оборудованных в кронах деревьев. По счастью, пустые. Оказывается, какое-то время наше Беловодье находилось под "колпаком"... Мы "схроны" трогать не стали, просто усекли, какие именно участки просматриваются с неприятельских НП. "Тиха украинская ночь, но сало надо перепрятать..." - раздумчиво произнес обычно беспечный Вацлавас. Кольцо сжимается? Ну, не слишком. По крайней мере, как утверждает Жора, троп, ведущих к нам, все же конечное число. Тем более что обороняться как-то менее хлопотно. Хотя, лучшая защита все же – нападение.
Сформировали особую "команду", которая принялась ставить на тропах капканы, ловушки. Для защиты смехотворно, но нервы противнику потреплет изрядно. Ее возглавил Мефодий. Он опыт имеет, долго на острове жил и всякими промыслами мужскими овладел. Тем более, как монах он не может брать в руки оружие. Ну, а капканы – не оружие, все же.
С любопытством наблюдаю, с какой деловитостью все наши исполняют дела. Впору отчаяться, запаниковать.  Действительно, на что мы надеемся? Уж коли некая сила взялась вытравить наше "осиное гнездо" – по любому они своего добьются. Хотя... какая-то во всех наших живет надежда. Не могу и понять-то, на что. Даже старухи, и те стараются нас подбадривать. И помогать. Пока мы занимаемся проблемами нашей беловодской обороноспособности, бабушки, как и все женщины, взвалили на себя сельхозтруд, который обычно справляют мужики. Мобилизация физических и моральных сил? Пожалуй... Против лома нет приема... А если и мы найдем лом? Тогда уж надо поглядеть, чей крепче...
В книге про Наполеона, написанной ученым со странной фамилией Тарле (ее я нашел в Жориной библиотеке), читал: корсиканец покорил много стран и народов. Но зубы сломал только об испанцев и русских. Потому что в Испании в России столкнулся с народной войной. Мы здесь, в Беловодье все же народ. В нас сильна идея. Это идея свободы. Мы – анархисты? Не без того. Но суть не в этом. Прежде всего, мы люди, которым не по душе пришлось существование в обществе, в котором... как там наш полукавказский пленник сказал... маленьких пиз...т, больших – убивают? Нормальная такая парадигма. И это общество, в котором попы ходят под ручку с президентом, а тот на пару с премьером стоят в церкви со свечками как со стаканами. Государственная религия любви? Ну-ну...
Я фактически принял на себя роль порученца при дяде Васе. Он наш "начштаба", координирует все действия и строит стратегические планы. Тактические маневры на Игорьке, практически, он наш полевой командир. Жора… ну, хотели его в начальники разведки, да он какой-то убитый. Пообломали они парня, дядя Вася сказал: посттравматический синдром. Видимо, так задуман мир: на "гражданке мы равны, в условиях войны сама собою формируется строгая иерархия. Может, так и рождаются диктатуры – когда над обществом нависает внешняя угроза?
...Зашел в храм, дядя Вася просил разобраться с вопросом, насколько годится он в качестве фортификационного сооружения. Приятно, что дед мне доверяет, однако. Кирилл, плотненький такой, крепко сбитый, растирает краски. Они с Мефодием специально курятник держат – для яичного белка, а для красок разыскивают минералы и перетирают. Потом не белке готовят естественную краску. Натур-продукт. За последние два месяца, что я не заходил в храм, работа значительно подвинулась: одну из стен украсила обновленная фреска. Я не сильно разбираюсь во всей этой иконописи, но, как понимаю, это "страшный суд". Ну, там – грешники голые всякие страдания принимают, типа в аду, все в красных тонах... ну, очень похоже на современный ночной клуб. Сам я не бывал – фотки в журналах видал. Нарисовано с чувством. Наверное, художник сам все это пережил. В душе. Или наяву. В сущности, все равно, где пережил, главное – прочувствовал. Это заметно.
Плохо приспособлен храм для вероятной обороны. Окошки узкие, обзор неширок. Дверь деревянная – легко выбить. Да и вообще все внутри простреливается, спрятаться можно разве что в алтаре. Пожалуй что, надвратная церковь с колоколенкой получше будет: там и обзор, и переходы, и вообще доминирующая высота. Так и скажу деду. Господи, до чего дошли: храм рассматриваем в плане "угла обстрела"...
Мефодий с первого дня беды сразу включился в общее дело. Кирилл – ни в какую. Правда, еще позавчера заверял: "Прижмет – в стороне не останусь..." Даже от дежурства на колокольне отказался, сослался на то, что там с оружием надо быть. Я лично напряженно отношусь к этим "Дольче и Габано" русского православия. Но, по крайней мере, терпимо. Каждый сам в ответе за свои поступки. Вроде, наши иноки никому своих предпочтений не навязывают. Значит, хрен с ними.
С Мефодием мы в сущности кореша. Частенько плечо к плечу работаем. Кирилл для меня - "темная лошадка". Есть люди, с которыми легко. Они без заморочек – вот какие дела, будь проще и к тебе потянется всякая тварь земная. А Кирилл - с заморочками. Даже не знаю, как к нему и подступиться-то. До того как к нам пришел враг, вполне можно было жить и без контактов с теми, кто тебе противен. Ну, а сейчас... хочешь – а один за всех, все за одного.
Пока я деловито бродил под гулкими сводами, Кирилл усиленно тер свой камень. Хотя и поглядывал на меня. Искоса, украдкой. Ну, блин, думаю: Тоже мне Микеланджело Буанаротти. Вспомнилось: "...а был ли убийцею создатель Ватикана?!" С-с-святоша... Был бы святым, не занесло бы сюда, дак. Не люблю тех, кто считает себя умнее других. Незаслуженно, то есть. Вот дед – он умнее. А Кирилл, мне кажется, только выёживается.
Красивая черная борода Кирилла сумасшедше топорщилась. Вообще, он больше напоминал старика-лесовика. Или еще какую нечисть. Все же я решился съязвить:
- Ну, и чё там пророчества говорят? Когда нам кирдык?
Я и сам испугался своему голосу, многократно отраженному от сводов и вернувшемуся ко мне звонким гулом. Встрепенулся, аж мурашки по телу. Нормальная здесь акустика. Вот, почему, когда иноки свои литургии служат, их так слышно. Мне Мефодий говорил, Кирилл задвинут на пророчествах святых отцов. Типа вся история уже написана в книгах, нам остается только отыскивать нужные места. И так все у них хитро устроено, что мы нужное пророчество обнаруживаем пост-фактум. Спекуляция все это – вот какое мое убеждение. Потому что под события любые словеса можно подогнать. Они все равно стараются писать туманно, обтекаемо. Поди, например, объясни рельефно, что значат эти «кони апокалипсиса»…
Кирилл остановил свои "фрикции". Молча глядел в пол. За бородою не поймешь выражение его лица. Все же изрек - так же язвительно:
- Наверное, вы хотите от меня услышать, что на все воля божья?
Он со всеми на "вы". Интеллигент.
- Ну, об этом я уже знаю. Так, я о пророчествах. Апокалипсис, и все дела...
- Где? - инок выпалил это слово так громко, что его еще с полминуты носило во внутренностях храма, получилось: "Йе-йе-йе-йе-е-е.."
- В периметре, где.
- И к гадалке ходить не надо. У нас все будет... как надо.
- Кому?
- В смысле...
- Надо – кому?
- Ему. - Кирилл кивнул в сторону алтаря. Перекрестился.
- Ага. Значит, все-таки, божья воля. Вот такая и вся ваша религия. У-вэй.
- Чаго?
Мне черт возьми, приятно, что я знаю то, чего не знает православный монах. У-вэй – буддистская парадигма: "ничего не надо делать, все само собою образуется". Укатал я тебя, монах! Ваш "промысел божий" не более чем оправдание пассивной позиции. Да если бы не свалил в нужное время из Большого Мира, братан, тебя б давно в психушку упекли! Поял? Но это я только про себя ворчу. Не буди лиха – пока оно... Вслух же сказал:
- Эх, батюшка, батюшка. Страшно далеки вы от народа. Вот, в чем беда-то.
- Если удастся приблизиться к чему-то другому, значит, надо быть далеким от народа. 
Вдруг вспомнилось: "если пьянка мешает работе - брось ее на хрен - работу свою..." Непросто, однако вести беседы, когда думаешь одно, а говорить надо другое. Напрягает. Я вновь начал грузить оппонента банальностями:
- Угу. Вдарили по одной щеке – подставь другую. Народ поймет.
- Кто-то кого-то заставляет жить вопреки воли божьей?
- В принципе, да. И уж, коль пошла такая пьянка...
И хотел сказать о том, что нам наболтал пленник. Но не успел. Снаружи что-то загрохотало. Мы выбежали из храма, и...
Прямо над нами нависло пузо вертолета. Оно казалось огромным. Воздушный поток чуть не сшибал нас с ног. "Вертушка" опускалась на площадку между храмом и настоятельским корпусом. Травы испугано прижались к земле. От борта до поверхности оставалось метров семь. Из открытой двери "вертушки" вылез ствол – он повернулся в нашу сторону и раздались хлопки. У наших ног стала вздыматься пыль. Кирилл схватил меня за руку и рывком втащил внутрь храма. Наконец, я вспомнил, что у меня есть "англичанин" и взвел курок.
Вдохнув и выдохнув три раза, прошептав: "Ну, с Богом!", я резко высунулся в проем, чтобы выстрелить. Я успел увидеть человека в каске, готового спускаться по веревке, спущенной из дверцы вертолета... и тут!
По "вертушке" со стороны колокольни ударил яркий-яркий пучок света. День пасмурный, и пучок казался огненным столбом. Человек в дверце закричал, его вопль даже пересилил шум лопастей. Он скрылся в чреве вертолета и дверца захлопнулась. Огненный столп обрел синий оттенок и ударил по кабине пилота.  «Вертушка» взмыла вверх. Секунд десять повисев метрах в пятидесяти, "вертушка" резко развернулась и улетела на северо-восток. Стало так тихо - аж в ушах зазвенело.
- Ми восьмой... - пробормотал Кирилл.
- Что?
- Армейский вариант. Старая посудина, прошлый век. Я на таких бортах тыщу раз летал.
- Что это было? Десант?
- Разведка боем. Проверка на вшивость.
Подбежал Игорек:
- Как вы тут... живы?
- Нормалек, - сказал я, - а это чё, гиперболоид инженера Гарина?
- Типа. Дядьвасин "гаджет". О, зырь!
Появился сам дядя Вася. В руках он держал продолговатую хрень, по форме напоминающую балалайку:
- Так-то, господа. Вот что можно сотворить из продуктов китайских народных промыслов. Нужно только многократно усилить и позаботиться о емком источнике энергии. И вот вам... Вуаля!
Вечером, за чаем дядя Вася, артистично закатив глаза, декламировал стихи:

И вот настал желанный час,
Свободу громко возвестивший,
И показалось нам, что с нас
Проклятье снял народ оживший;
И мы на родину пришли,
Где был весь род наш ненавидим,
Но там всё то же мы нашли -
Как прежде, мрак и голод видим.
Смутясь, потупили мы взор -
"Нет! час не пробил примиренья!"
И снова бродим мы с тех пор
Без родины и без прощенья!..

Как я понял, его любимый Некрасов. Настроение у все было приподнятое. Но не засиделись, устали. Очень скоро мы остались с Люсей одни. Прибрались, собрались спать. Я приобнял ее, но она отвела руку. Строго посмотрела мне в лицо. Тихо проговорила:
- Знаешь… Кажется, я… беременна.
- И кто отец? – парировал я почти мгновенно.
- Ну, ты, Найденов, и дур-р-рак…



Эйфория

Внезапно пришла в Беловодье Ольга Андреевна, бабушка из Преддверия. Сказала, ЭТИ уже начали борзеть. Заходят в деревню и берут, что хотят. Кур там, овощи, консервы. И все им спиртное подавай, а в магазинах берут бесплатно. Как опричники – заваливаются молча и забирают с полок. Полрайона уже взвыло, теперь их называют все «оккупантами проклятыми». Ольгу Андреевну по-особому обидели: у нее несколько овечек – так они приехали на бронетранспортере пьяные, забор снесли, тут же на дворе всех застрелили из автомата и забрали. Правда, на прощание культурно сказали: «Спасибо, бабуля, за шашлык!» Вот бабушка обиделась и ушла к сыну покойной подруги. То есть, к Жоре. Она просто не знала, что наш Жора теперь уже воробей-то стреляный, причем, ее же обидчиками. Рассказала: уже такой разговор в деревнях пошел: «Достали оккупанты – уйдем в Беловодье, там хотя бы сволочей нет!»
Снова наблюдали с нашего берега Парани лагерь. Неприятель поумнел: ребята ходят с оружием, по периметру – постовые. Подогнали, однако, БТР, с-с-с-скоты. Его пушечка аккурат в нашу стону нацелена... неприятно. Эти козлы поняли, кажется, что недооценили противника, то есть, нас. Это плохо: следующая атака придет на новом качественном уровне. Нельзя давать противнику знать, что ты умнее паровоза, в любой жизненной ситуации всегда надо уметь дурачка-то включать.
После инцидента с попыткой высадки вертолетного десанта прошло два дня. Мы обследовали территорию за нашим периметром и установили: большая группа готова была атаковать в случае успеха атаки с воздуха. Их операция сорвалась, отползли, скоты. Но за ними следующий ход, а, значит, мы заранее в проигрышной позиции.
Конечно, я в состоянии эйфории. Это ж надо: возможно, мне суждено стать отцом! Даже если биологический отец не я, в интересном положении любимая женщина... Круто! Говорили, Автономовна владеет навыками повитухи. У на в Беловодье уже лет тридцать как никто не рожал, не растеряла ли? Пока что дал Люсе слово помалкивать. До конца ведь пока неизвестно, что там. Эти мысли, исполненные приятного томленья, затмевают все остальное. Мою рассеянность не могут не заметить мужики. Все списывают на усталость и меня отсылают домой. Поодиночке у нас теперь не ходят. Оправляемся вдвоем с Петровичем.
Петрович из тех, с кем хорошо молчать. Надежный дядька – даром что из казаков. Идем молча, торопливо. Погода, наконец, наладилась – сквозь ветви весело проглядывает солнце. Наткнулись на лосиху с лосенком. Мать отпрянула, а довольно крупное ее чадо полминуты с любопытством на нас глядело. Я вскинул "англичанина" и тихо сказал: "Пух..." Звереныш галопом убежал к матери. Тропа вплотную приблизилась к Белой. На половине пути сели перекурить. Скрутили козьи ножки, набили ароматным самосадом. Я, конечно, весь плаваю в своих мечтаниях... и тут Петрович меня в плечо бьет, дает знак: "Прислушайся, мол!"
Да, впереди шуршание. Среди листвы замелькали очертания. Мы резко откатились в яму, плюхнулись в трясину. Затаились. От тропы нас отделяют несколько осиновых стволов, мы – за корнями большого дерева. Господи! я забыл на поваленном стволе, возле самой тропинки, свой ярко-голубой кисет! У, лох... Успеваю разглядеть четыре фигуры – в форме цвета хаки, с оружием, «монопенисуальные», как роботы-полицейские. Мы вжались в жижу, стараемся не дышать. Авось, пронесет...
Не пронесло. Похоже, они остановились у места нашего перекура. Тихо... И вот мы слышим приближающееся шуршание травы. Ч-ч-чорт, курок не взведен, у Петровича – тоже...  начнешь щелкать – наверняка услышат. Берданка старая, шумная, сволочь. Да что там услышать... увидели.
Над нами навис боевик. Наставил на нас дуло своего "калаша". Мы тоже наставили. Немая сцена. Вид у парня (молодой, лет двадцать пять ему...) все же глупый. Чую: ему ведь тоже страшно, блин! И че-то меня подмыло улыбнуться и подмигнуть. В голове проносится целая мысленная комбинация: "Да откуда он знает, что наши стволы не стрельнут? А может, у нас тут засада..." Парень тоже недоуменно так улыбнулся. Показал два пальца – типа "виктория". И надо же: опустил "калаша" - и отошел! Свистнул своим – видно, подал какой-то знак.
Мы таки курки взвели. Заняли позиции, удобные для боя. Ждали, ждали... а боевики, похоже, растворились. Я осторожно, под прикрытием Петровича, сходил к бревну. Кисета своего не нашел. А так, рассудить: шли две группы, обе на базы свои возвращались. Ну, пересеклись... наверное, боестолкновения никто не хочет. Нахрена? Все хотят жить, и по возможности здоровыми и счастливыми. Вот и разбрелись как в море шаланды.
И все же неприятно, что чужаки слоняются по нашим местам уже как по своему двору. Вдвойне скверно, что у нас нет хороших средств связи – те рации, что есть, уверенно достают лишь в пределах периметра... Может, дед что-то придумает?
Дядя Вася согласился: серьезный прокол. Для новых "гаджетов" нужны составляющие, а чтобы их достать, надо как минимум до райцентра добраться. Но сейчас покинуть периметр для деда затруднительно – он ведь начштаба. Ну, а если только у ЭТИХ отобрать... А что касаемо разведгрупп – всех не засечешь. Да и не шибко они опасны: поняли умнички, что нас на понт, да кавалеристским наскоком не возьмешь. Бастион оказался не таким и потешным, как им думалось спервоначалу. Это же подтверждают и данные радиоперехвата. Нервные они стали, друг дружку всякими такими словами поругивают.
К вечеру вернулись и другие наши, наблюдавшие за вражеским гнездом. Там все оживилось. Подъехала новая техника, контингенту прибавилось. Подкрепление... Наверное готовятся к решающей фазе. Мы, собравшись в доме Ивановых (он самый большой), решали, что делать с детьми и женщинами. Если реально начнется пальба, ЭТИ, кажется, щадить никого не будут. "Маленьких – пиз...ь, больших - убивать". Не думаю, что Артур шутил.
Фигурировали разные предложения. Вплоть до идеи всех немужчин отправить временно в скит. Отказалась: там тоже надо организовывать охрану, а это, получается, тот же периметр – только в уменьшенном масштабе. Возобладало следующее решение: женщин и детей размещаем в пяти домах на западной окраине слободы. На крышах - белые флаги (из простыней). Это "демилитаризованная зона". Мы же будем держать оборону с центром в надвратной церкви. Стратегическая высота.
Натаскали туда провизии, запаслись водой. Сколько сможем протянуть?  А это уж как срастется... Несколько человек решительно выступили против: слабую половину возьмут в заложники и будут нам диктовать условия. Но здесь надо выбирать: либо мы рискуем близкими – либо не рискуем. Даже если их сдаем врагу. Так, кажется, монголы во времена Чингисхана поступали. Посему остановились на гуманном решении вопроса.
И ведь, так мы поступим только в случае, ежели мы все же уступим периметр. Пока что периметра мы не уступили. Ряд женщин высказались за равноправие. Нахрапистей всех – Антономовна, супруга Петровича. Типа, все вместе должны стоять стеной, если уж держать оборону – так скопом. Марфа-посадница, ё-мое. Ну, да: муж да жена один сатана. Но ведь, это не касается, наверное, ратных дел? В общем, так: решено не доверять дамам оружия. Пусть о детях думают, а не о всякой... обороноспособности.
Хочу подчеркнуть вот, что. Наш сход рассматривал много сценариев дальнейшего развития событий. Например, вариант массового исхода на новые, более дикие земли (отвергли, ибо бежать некуда – достанут везде), рассредоточения (отказались – не все такие опытные таежники как Жора, мы просто загнемся; да и переловят...), атаки на стан противника (глупо с берданками-то супротив современных вооружений – да и в таком случае мы действительно станем преступниками-террористами...). Не рассматривали только один сценарий: коллективной сдачи. Хотя, по идее в нашей ситуации он, как раз представляется наиболее разумным.
Люся на всем протяжении нашего "вече" помалкивала. Надо сказать, со вчерашнего вечера вопрос залета мы не задевали – даже оставаясь один на один. А, может, приколола? Да, вряд ли... Зачем? Ведь слово давал не просто так, с бодуна. Как-то стеснялся я заговаривать на эту тему и когда пришли домой. Не распространялся я и о дневном инциденте. Столько уже негатива, решил я, не стоит, наверное, добавлять. А то ведь, каждая новая капля рискует переполнить стакан терпения. Теперь нас трое... А хотелось бы, чтобы – четверо. Я имею в виду Люсиного сынишку, который сейчас неизвестно, где и с кем...
Раннее утро началось с новых выстрелов. Далеких, едва слышных. От них проснулась Люся, я дрых мертвецки. Очухивался долго, но еще успел различить автоматные очереди на северо-западе. Впечатление, что идет бой. Мы отправились на разведку вшестером. Еще властвует утреннее марево, туман... Само собою, осторожничаем крайне. Едва вышли за периметр, Игорек двоих отослал назад: есть вероятность провокации, основные силы могут напасть с другой стороны. 
Километрах в двух наткнулись мы на жуткую картину. Ошметки одежды, раскинутые на ветвях, многие куски измазаны в крови... Кровь на траве, на листве. Мы нашли пустые автоматные рожки А еще – рацию. И рюкзак. Ощущение, что здесь произошел жестокий рукопашный бой с поножовщиной. Что же случилось? Жора внимательно изучал следы. И радостно изрек:
- Есть бог-то!
Разъяснил: это бывшая территория покойного медведя по кличке Берия. Того самого, которого наши визави шлепнули несколько дней назад. Сюда пришла новая особь. И, как видно, шатун имеет о-о-очень крупный зуб на людей. Вероятно, есть у мишки богатый опыт «дружбы» с гомо сапиенс… Отряд противника пробирался в сумерках. Довольно большая группа, человек двадцать. Ну, и наткнулись на свою беду. Зверь попался коварный - умело посеял панику в стане непрошенных гостей. Те и не поняли, что происходит, начали палить почем зря.  Возможно, зацепили кого-то из своих. Гильзы, кстати, уже не только 5,45, но и 7,62. Это значит, теперь уже стрелять будут "неподецки". Отомстил, значит, косолапый... и за свою какую-то обиду, и за Берию. Да и за нас в общем-то. Сам того не предполагая… Простой закон жизни: за все поступки надо платить. И кредитор всегда приходит внезапно. Ранен, скорее всего, и медведь. Если не издохнет и таки залижет раны, с ним будут проблемы и в будущем. В этот сектор, однако, теперь лучше не заходить вообще.
Дядя Вася с отбитой нашим невольным союзником рацией разобрался быстро. Сказал, хороший "гаджет", настоящий "японец", бьет на полсотни верст. В наглую связался с противником. Ответил наш друг, Артур. Дядя Вася:
- Эй, там, на проводе! Потери есть?
- Дед, что ль?
- Неважно. Беспокоимся, дак.
- Все нормально. А что это было?
- Мы здесь не причем. Ваши люди, товарищ полковник, вступили в героическую борьбу с дикой природой.
- Не поял...
- На нашей стороне, Артур Олегович, выступили... естественные силы.
- То есть, вы хотите сказать, засада не ваша? Не верю.
- Ваше дело, товарищ полковник. Баню в субботу топить?
- Не паясничай, дед. И я не полковник. Пока еще...
- Ах, до звездочки один шаг, да мы тут на пути встали. Понимаю, незадача. Зубы не обломаете?
- Но почему у вас наше имущество, если вы не при чем?
- Хотели вас спасти от сил естественной природы. Не успели. А имущество можем передать. Если вам угодно.
- Да уж. Желательно. Мы по-серьезному придем, вы нам все... отдадите.
- Вы любите творчество Эйзенштейна?
- Не поял.
- Кино в детстве смотрели: "Александр Невский"?
- Теперь поял. Но мы к вам не просто с мечом, а с мечом закона. Это существенно, дед. Вот что. Хватит пиз...ть. Сдавайтесь, ваше сопротивление бессмысленно. Не стоит проливать кровь без смысла.
- Вы своим прошлой ночью это говорили? А дырочка-то в погоне уже просверлена, дак.
- Дед. Ты меня достал.
- А? Не разберу.
- Собирайте манатки, складывайте оружие и выходите к периметру. Сухарей насушили?
- Что такое? Непонятно. Наверное, батарейка села.
- Да по-хорошему говорю, дед. Кончайте эти ваши игры.
- Ась?
- Все ты слышишь. Ладно. Пока что конец связи. Все.
- Язык мой враг мой, - пробормотал раскрасневшийся от радиоперепалки дядя Вася, - затеял тут... хуливар.
Вступился младший сын Ивановых, Ванька:
- Василь Анатольич, все правильно сделали. Совсем обнаглели. Хозяева жизни. Их бог наказал и еще накажет.
- Может быть, может быть... - Дед ласково потрепал буйную растительность на макушке мальчика. - А ты что здесь забыл, Вань? Все твои уже собираются. Беги, помогай родителям...
Дядя Вася проговорил, обращаясь сам к себе:
- Цуцванг. Но это ведь – в игре. В жизни все иначе, в жизни есть полутона. Должен, должен быть выход...
Именно Петрович спас мне жизнь. Нашел мое бренное тело, замерзающее в лесу, отогрел, оттер, и две дюжины верст тащил до слободы. А то, что я попал в дом к Люсе – чисто ее инициатива. Вот, хочу отметить одну особенность человеческой натуры: мы всегда тихонько недолюбливаем тех, кому хоть чем-то обязаны. Хороший человек Петрович, во всех смыслах хороший, но напряженность между нами все же присутствует. Мне все же стыдно за то, что я ему должен, Петровичу стыдно за то, что спас мне, дураку на букву эм, жизнь. Да-а-а... Несовершенен человек. Вот, снова вспоминаю мою учительницу-немку. Вы даже себе представить себе не можете, сколько досад и обид я перенес после того как я защитил Татьяну Адольфовну от беспредельщика и она ко мне охладела! Ведь я относился к ней как к маме... Ее поздние извинения нисколько не залечили душевную рану. Почему? Думаю, оттого, что значительная часть отпущенного на этой планете прожита, и ничего уже не воротишь. Проехали.
Тут недавно дядя Вася изрек: "В жизни так: спас кутенка – уже за него в ответе..." Это мы лосенка из капкана вызволили, рану обработали и отпустили. Неизвестно, оставила свое дите мать-лосиха либо где-то таится, ждет... Ежели матери нет, плюнула лосиха на кровинушку - по-любому погибнет. Дилемма... (О, каким словам меня дед-то научил!). Лосенка мы выпустили. Когда рану залечивали, в его красивых глазах читалась благодарность, сам шелохнуться не смел. Но драпанул от нас, будто мы шайтаны. И вот, думаю, если выжил зверь, теперячи человека ненавидит. Впрочем, оно и к лучшему. В дикой природе ненавидеть для всякого вида полезнее, нежели... Нет, не любить. Межвидовая любовь – нонсенс. Ненавидеть полезнее, чем относиться равнодушно.
Ну, так я про Петровича и его семью. Ивановы (именно такая фамилия у Петровича, его супруги Антоновны и их детишек: Таи, Вари, Карины и Вани) столкнулись не то чтобы с "межвидовыми" отношениями, а с межэтническими.
Родились и выросли Ивановы в старинном русском селе Ильинское, на берегу славного озера Иссык-Куль. Село было основано 250 лет назад казаками, Петрович и Антоновна сам из казачьих родов, и данным фактом безмерно гордятся. Двое их детишек родились в Киргизии, двое – уже в России, когда Ивановы осваивались в текстильном городке, на Волге.
Так вот, я про засаду, которая скрывается за всяким равнодушием. Власти Российской империи, когда строили планы расширения владений, особо не доверяли киргиз-кайсакам и прочим степным племенам. Именно поэтому новые земли осваивали преимущественно казаки. Полувоенные поселения с людьми, мирно распахивающими целину, но способными мгновенно мобилизоваться, занять боевые позиции и дать отпор врагу, были самым эффективным методом колонизации. "Вот вам, кочевники, степь, нам же, оседлым русским, дозвольте обживать берега озера!" Эдакая конвенция действовала два столетия, и всем было комфортно. Но пришла советская власть, с новой парадигмою. Теперь обитатели империи строили социализм, в котором все равны и нет раздела сфер влияния. Тоже интересная модель – но при условии, что в головах нет Средневековья с "клановым" мышлением. В имперской модели тоже имеются изъяны, но мозговой определитель "свой-чужой" весьма помогал разрешать конфликты и способствовал сохранению культур. То же само, кстати, происходит и в дикой природе. Это называется «экологическим равновесием». Коммунистическая идеология определила иной ориентир. Все вместе, в едином порыве должны идти к светлому будущему человечества. Вот и пришли, здрасьте-пожалста!
В селе Ильинском нейтрально относились к киргизам, доля которых среди населения неуклонно возрастала. Ну, что ж... социализм – так социализм! Однако, советская власть кончилась. Немного времени прошло, и по домам русских людей стали ходить молодые возбужденные киргизы (обязательно толпою) и просто так заявлять: "Слушайте, русские свиньи, сваливайте отсюда к шайтану, или мы всех вас перерэжим!" Демарш можно было воспринять как проверку на вшивость. Пока еще никого не "рэзали" и вообще актов физического насилия не наблюдалось. Но вот, какие пироги... Во времена казачества наличествовали моральные границы, пресечение которых воспринималось как посягательство на святое. Грубо говоря, за эдакие наезды могли запросто бошку снести. Теперь таковых препонов не существовало. Нация, которую русские воспринимали нейтрально (ну, вякают что-то себе киргизы - и хрен с ними...), теперь заявила свои права и стала нахраписто давить на психику. На эдакую агрессию некому и нечем было ответить. Как сказал бы дядя Вася, русские «потеряли пассионарность».
 Ивановы в то время трудились в совхозе. Хорошо работали, как обычно. Родители еще живы были, мирно обустраивали личные подворья, будучи пенсионерами. А тут: "Убирайтесь, свиньи и оккупанты!" И не было силы, способной противостоять организованной агрессии «пассионариев»...
Ивановы тогда совсем молодыми были, оптимистично настроенными, легкими на подъем. Здесь не трафит? Поищем еще, где... Подались в Новосибирскую область. Там с радостью принимали молодых и работящих, в хозяйстве пристроили: его скотником, ее – телятницей. Но, видно, в стране вообще завьюжила беда. Местное хозяйство было признано банкротом, платить перестали, посоветовали зубы на полку положить до лучших времен. Подалась семья Ивановых в европейскую часть России, в один городок в верхнем течении Волги. Там немногим ранее пристроились некоторые репатрианты из Средней Азии (себя они называли "беженцами"), в том числе выходцы из села Ильинского. Друзья сообщали, есть работа, а так же жилье можно по-дешевке купить. К тому времени скончались его и ее родители, ни при каких условиях не желающие оставлять Ильинское. Похоронили стариков, продали киргизам за копейки отчие дома. С трудом, но набрали денег, чтобы купить жилье в российской глубинке.
Городок, куда Ивановы переселились, называется Юрьевец. Между прочим, один из древнейших русских городов. Я про него в одной книге читал, про лидера Великого Раскола протопопа Аввакума. Священник пытался в Юрьевце установить християнские порядки, за что был бит и с позором изгнан. Отсюда вывод: даже если правда за тобой, не спеши ее насаждать: сначала сделайся авторитетом. Когда Ивановы обосновались в Юрьевце, действовал там еще льнокомбинат, которому требовались работники. Антоновна устроилась прядильщицей, Петрович – механиком в ткацкий цех. Именно в Юрьевце у Ивановых родились двое младших. Особо не жировали, но и не бедствовали. До поры. Начались на комбинате перебои с сырьем. Великая страна перестала выращивать лен. Хотя, начальство комбината настраивало работников на лучшее и сулило златые горы. Аккурат в то время начался в стране потребительский бум. Народ стал брать кредиты, дабы приобрести поскорее какой-нибудь набивший оскомину бренд. Общество потребления – что тут скажешь… Не остались в стороне в данном движении Ивановы.
 Купили в кредит плазменный телевизор, двухметровый холодильник "Бош", аэрогриль, ноутбук, игровую приставку "Соню" и посудомоечную машину. Хотелось еще, конечно, автомобиль, но пока еще семейный бюджет не тянул. И слава богу! Хотя...
Проблема в том, что льнокомбинат обанкротился и работникам перестали платить. Задолженность была почти за год, но руководству на данную проблему было глубоко начхать. Петрович пытался подвизаться гастарбайтером, то есть, ездить в Москву на заработки. Вышло не слишком удачно: в первый раз заплатили копейки, а во второй получилось вообще кидалово. Прям как в моем случае, чёрт бы его задрал. Деньги выплатили, свезли работяг на вокзал, а там их повязали менты и вообще отняли все. А между тем кредиты Ивановы брали под залог своей недвижимости, то есть, квартиры.
Банк недолго думая подал в суд. Естественно, суд постановил выплатить все без всяких оглядок на многодетность и все такое. И приставы пришли описывать имущество. Все в этой системе схвачено: Ивановых переселили в общагу, добро конфисковали, квартиру отняли, но продана она была с молотка за такие копейки, что их не хватило даже на половину кредитных долгов. Все очень хитро: приставы хорошо на этом деле нагрели волосатые ручки… Должен был последовать новый суд. Кредиты записаны были и на Петровича, и на Антоновну. Хорошо, арестовывать их не стали, взяли только подписку о невыезде. А то бы родителей в тюрьму, детей – в те же Багряники. Адвокат, которого Ивановым предоставило государство, сразу сказал: «На снисхождение не надейтесь! Вы – козлы отпущения системы...» И накануне суда семья решилась бежать.
Без родины, без правды, без защиты скитаться непросто. Да еще и с четырьмя детишками… Вот я думаю что: Ивановым дали бы небольшие сроки, да и то в колонии-поселении. Вышли бы по УДО через годик-другой, малышня бы в детдоме до времени покантовалась бы. И с законом остались бы в дружбе, и вообще… Так нет: выбрали они иной путь. У них в семье особые отношения: боятся разъединиться – и все тут. Их дядя Вася в Беловодье привел. Говорил, на станции нашел Ивановых – голодными, затравленными. Вот, дети вырастут – куда им теперь? Младшенький, Ванька Иванов, как утверждает дядя Вася, имеет математический дар. Возможно, дядя Вася взрастит гения, который в будущем раскусит какую-нибудь теорему и прослалвит Матушку-Россию. Но как ему легализоваться с Большом Мире – чтобы родителей не засветить?


В жизни всегда есть место…

Обязанности свои исполняю, скрепя зубы, через немогу. Хорошо теперь понимаю, каково нашим предкам приходилось в осажденных крепостях. Один только блокадный Ленинград чего стоит... А может, прав был Кутузов, оставивший Москву на разграбление и сожжение? А защитники Козельска совершили непростительную ошибку… В книжке про Наполеона читал, что корсиканец называл нас "скифами" и не мог понять тактики русских. А какая там тактика... "Выжить" – вот и вся тебе стратегия, тактики же как не было так и нет.               
Еще трижды прилетали "вертушки". Нависали на солидной высоте, видно, изучали нас, как какое-нибудь агрессивное племя в Амазонской Сельве. Дядя Вася вытаскивал свой «гиперболоид», но до применения так и не дошло – осторожничать стали, гады. Боятся – значится, уважают. Мы живем здесь как сорняки, вне рамок ихнего понимания "правильности" - вот, в чем наша беда. Может, мы вообще для них – раковая опухоль, которую поскорее надо уничтожить. Сбросить на нас небольшую такую атомную бомбу – из тех, чей срок годности истек. Мы и по радио часто слышим: «Бандгруппа уничтожена…» Ну, пока это не про нас, а про другие «раковые опухоли». Не наказали бандитов, не нейтрализовали, а именно что уничтожили – как моль. Бандиты, значит… Их беда в том, что они даже не пытаются нас понять, потому что мы для них не люди, а явление. Им всех, обязательно надо построить. Эдакий тоталитаризм, что обидно, у них в крови. Царя у них в голове нет - вот, что я скажу. "У нас приказ"... И за приказом удобно прятать свою совесть. Не надо включать мозги - там, наверху все за тебя решат. Дядя Вася этот заплыв по течению называет научным словом "мейнстрим".
И ведь они свято уверены, что, ежели являются частью системы, система их не сдаст. Ох, сколь раз я в жизни наблюдал, как система "своих" не только сдавала, но и сжирала - аж крякала от удовольствия!
...За неделю осады стрельба внутри периметра случалась только единожды – когда с "вертушки" пытались высадить десант. Рано или поздно рецидив должен был случиться, ведь "сундук Пандоры" уже открыт. Произошло это в полдень, когда солнышко припекало неожиданно яро для начала осени, а значительная часть наших была занята на жатве яровой пшеницы. Война-войной, а сельхозтруд никто не отменял.
Пальба послышалась из собора. Перепугались все - ведь из-за акустики казалось: артподготовка началась. А чё – эти холуи и установки "Град" вполне могли подогнать. Почему бы не попалить почем зря? Некоторые от этого получают кайф... По счастью, взрываться у нас ничего не стало. У страха глаза велики. Позаботившись о детях и женщинах (отправили их в демилитаризованную зону, под защиту белых флагов) мы заняли позиции вокруг храма. Стрельба в соборе к тому времени затихла.
И вообще – будто уши заложило. Только слышно, как воздух горячий дрожит и нос щекочет от порохового духа. Если ЭТИ там закрепились – они ошиблись. Непригоден храм для войны. Или... Они ж – профи, а мы таки чайники... Напряжение на пределе. Игорек уже было рванулся, чтобы перебежками добраться до стены собора, как мы услышали:
- Мужики! Все нормально. Вывожу...
Со скрипом отворилась дверь. Показалась незнакомая, подтянутая фигура в военном комбинезоне. Руки - за головой. За ним – второй, третий... Следом, весь в крови, Кирилл. Ну, не весь, конечно, но лицо точно все красное, разбитое вдрызг. Подрясник черный, на нем ведь ни хрена не видно. В руке у монаха – автомат, через плечо перекинуты еще два ствола... Инок неожиданно грубо скомандовал:
- На колени, бисово отродье!
И к нам:
- Вот, смотрите: доигрались, голубчики...
Кирилл сплюнул кровавой слюною. "Голубчики" пали на колени. Игорь спросил:
- Еще там – есть?
- Все тут... - прохрипел монах. Сбросил оружие наземь, присел, опершись о стену храма, схватился руками за голову. К нему подбежал Мефодий, приобнял, полой своего подрясника стал вытирать кровь с лица своего духовного брата. Кирилл разрыдался.
В этот момент выстрелы раздались со стороны демилитаризованной зоны. Послышались отчаянные визги. О мы, лохи! Ведь мы наших оставили без охраны! Мужики бросились туда. Мне Игорь приказал остаться с пленными.
Стрельба продолжалась минут пять. За это время мы с Мефодием связали бугаев, двум дали по мордам – для острастки. У нас тут Женевских конвенций не водится. Кирилл взял себя в руки - молился. Автоматные очереди слышались реже, хлопки наших берданок не унимались, из чего можно было сделать вывод: по крайней мере, не сдаемся! Я, стараясь выглядеть солидно, обратился к тому из пленников, кто мне показался старше:
- Что – выкусили?
- Да пошел ты нах... - Ответил тот надменно. Обжег меня ненавидящем взглядом, и добавил: - При-дурки.
- Очень приятно, Лёша, - ловко съязвил я. У них тоже хватало ссадин, а вид их почему-то навевал сравнение с пленными фрицами в Сталинграде.
Парень отвернулся. Мы примерно ровесники. Блин, так и бы и отмутузил! Не я пришел в твой дом, а ты ко мне. Отожрался... бык. А вслух произнес:
- Это где ж таких выкармливают?
- Тебя туда не пустят. Вот ты скажи, какая сука капканов у вас там понаставила? - солдат кивнул на свою ногу. Штаны порваны, кровь.. Попался, значит, голубчик.
Тоже самое хотел произнести вслух. Вдруг прибежала разгоряченная Люся:
- У вас веревки еще есть? Пополнение...
Вскоре привели еще четверых. Тоже молодые, накаченные. Гоблины. Петрович расстроено сообщил:
- Вацлаваса ранили...
Оказалось, когда мы скопом ринулись к собору, отослав женщин с детьми на демилитаризованную территорию, совершено забыли подумать о том, что клюнули на примитивную наживку. Группа на храме всего лишь отвлекала наши силы. Основной удар был по западной части. И только Вацлавас в последний момент почуял неладное и таки решил сопроводить слабую половину.
Боевики вышли открыто, не таясь. Приказали всем сбиться в кучу. Вац имеет рост невеликий, из толпы он не выделялся. Женщин с детьми погнали за периметр. Как стадо. Вац уже на границе периметра выскочил из толпы, сшиб одного из бугаев с ног - и ловко спрятался на пасеке. Наши побежали к ближайшему дому.
Эти бараны принялись палить по ульям. Вац перебегал от одного улья к другому, даже успевал перезаряжать. Конечно, дробью нанести значительный урон врагу затруднительно, но, по крайней мере, было выиграно какое-то время. Главное: наши остались внутри периметра, а дома и стены тоже бойцы. Помогли еще пчелы: они яростно жалили боевиков, внося в их стан несуразицу. Тут как раз подоспели мужики. Противник отступил за периметр, а четверых пленили.
Жаль только, Вацлаваса дважды задело: у него ранения в плечо и в бедро. С трудом остановили кровь, он без сознания. Среди наших женщин есть медработник, Та самая Ольга Андреевна, которая к нам сбежала из Преддверия, сейчас ему оказывают помощь. В остальном у нас, слава Богу, без потерь. Все у них было рассчитано до мелочей: малая группа захватывает собор, отвлекает основные наши силы, в то время как ихний ударный отряд берет в заложники наше самое святое. По их мнению, гениально: маленьких пиз...т, больших – убивают. А на мой взгляд – подлость. Наверное, даже Чингисхан до подобной мерзости не опускался.
Но не срослось. План сломался о Кирила и Вацлаваса. Троица довольно легко проникла в собор. Кирилл настолько был поглощен своей живописью, что потерял всякую бдительность. Но в последний момент, видно, какие-то нематериальные силы помогли. Кирилл никогда и никому не рассказывал о своем прошлом – даже Мефодию – а оно, похоже, богатое и разнообразное. Бьюсь об заклад, Кирил воевал. Вероятно, именно потому он в веру и окунулся, что настрелялся в свое время.
Диверсанты было скрутили монаха, да тот вырвался из рук ублюдков, а спрятаться в храме можно только в алтаре. Те сдуру принялись палить по иконостасу. Теперь там полно дыр. Безбожники! Именно эту стрельбу мы приняли за канонаду. Один из них рискнул зайти в алтарь - посмотреть, жив ли еще инок. Ну, тут Кирил им и задал! Сначала первому – а после и остальным двум. Знай наших!
М-м-мда... Они, гады, четко понимали, что делают. Здесь не могло обойтись без предательства. Откуда-то они узнали про женщин и детей. Проверка личного состава установила: пропал один из наших мужиков, бывший бомж. Он из тех, кому мы оружия не доверили. В семье не без урода. Пока мы судить не будем человека: может, его взяли в качестве "языка". Противник коварен, ждать он него можно всего. Но и мы, однако, не лаптем щи хлебаем. Горстка «отребья» дала прикурить крутым профи! Не зазнаться бы.
Дядя Вася вышел на связь с Артуром. Опять у них случилась ярая перепалка. Тем не менее, командиры договорились, что мы выведем пленных к Паране. Не ровен час, медведь задерет, а на нас вину навесят. Артур обещал в отместку передать лекарства для лечения Вацлаваса. Хоть один среди них… не окончательное быдло.
В конвоирах был и я. Разговорил одного солдата - на тему гуманизма:
- Зачем овец у бабы Оли зарезали. Вы скоты, что ли?
Тот оправдывался "Это не я, не я..."
Ну, я ему и высказал. Громко, чтобы слышали все. Ведут себя, как оккупанты на нашей русской земле, население против себя возмутили. Молчат, будто говна в рот набрали. Может, и правда кто-то из них – овец-то порешил. Тот, который в капкан попался, вякнул:
- А вы чего там у себя развели? Если б не вы, не сунулись бы в вашу жопу. У нас ведь тоже семьи, дети. Мы домой хотим.
- Ну, и валите домой! - рявкнул Жора. – Зачем будили лихо?
Я лично в глаза называю Вацлаваса «лесным братом», памятуя дела, которые творились на его родине, в Литве, после войны. А ему по барабану. Маленький, поджарый, с усами, как у Чапаева – Вацлавас выглядит юношей, хотя на самом деле у них с Марией пятеро взрослых детей. Живут дети на пространстве бывшего СССР – в Крыму, на Камчатке, в Калининградской, Мурманской и Белгородской областях. Супруги говорят, достойно отпрыски живут. А сами вот, тут колупаются.
История особая, но, впрочем, типичная. По крайней мере, для нашего царства-государства. Щас ее расскажу. Только отмечу одну особенность: Вацлавас – правоверный католик, а Мария – человек православный. Причем, воспитывалась она в старообрядческой семье – до сих пор не уважает «никоновские» церковные книги и крестится двумя перстами. И, что характерно, при наличии духовного конфликта все у них в личных отношениях вполне гармонично. Вот ведь как в жизни бывает-то! И не венчаны, кстати, ибо так и не договорились, в какой вере брак легализовывать.
Интересные отношения у супругов и с православными братьями Кириллом и Мефодием. Не то, что они спорят о преимуществах той или иной конфессии. А скорее подкалывают друг дружку, стараются поддеть. Эти поддевки со стороны наблюдать забавно. Чаще всего верх в словесных поединках одерживает Вацлавас, ибо у него язык как шило. Цеплять он мастак. Правда, всегда умеет соблюсти меру – уколоть – но не больно, победить – но не методом уложения на лопатки. Например, НИ РАЗУ Вацлавас даже не намекнул на необычные отношения Кирилла с Мефодием. А ведь мог…
В Беловодье Вацлаваса привела Мария – потому что монах Серафим основал монастырь в «дониконовские» времена, а значит, обитель неосквернена. Впрочем… все это вторично. Первопричиной было все тоже бегство, спасение от преследования. А все же не могу не отметить один существенный момент. Оно конечно, и у Марии, и у Вацлаваса, и у Кирилла с Мефодием веры разные. Но поклоняются они все же Иисусу Христу. А ежели посмотреть совсем уж глобально, христианство – религия любви и всепрощения. Ну, ладно, внутри периметра наши верующие договорились и то слава Богу. Может, у нас тут и в самом деле какая-то, что ли, благодать. А вот в мировом масштабе сколько католики перешлепали протестантов, никониане – последователей Аввакума... Одна только Варфоломеевская ночь чего стоит!
Вацлавас любитель вставить вовремя анекдотец, да просто кинуть острое словцо, снимающее общее напряжение. Но про религию он не шутит. А вот дядя Вася шутит. Как-то он анекдот рассказал. Помер Папа Римский, очутился в раю. Его встречает апостол Павел, спрашивает: «Ну, и кто ты, человече?» Папа запросто отвечает: «Папа… Римский» - «А это – кто?» - «Ну, наместник Господа Бога нашего. Иисуса Христа. Глава христианской церкви. На Земле…» - «О, как… нут-ка, погоди…» Уходит, возвращается с мужчиной, ну очень похожим на Христа: «Вот, знакомьтесь: Иисус Христос. Повтори-ка, человече, и кто ты?» Папа повторил. Иисус удивленный ушел. Возвращается с толпой мужчин, ну, очень похожих на апостолов. И говорит: «Помните, на Земле мы создали кружок рыбаков? Представляете… он до сих пор существует!»
М-м-да... Так я, бишь, о Вацлавасе. По молодости двинулся он из своей литовской глубинки на Север, заколачивать длинную деньгу. Попал в Западную Сибирь, в поселок, где жили добытчики газа. Со своим характером он – душа компании. К тому же работник что надо (а трудился Вацлавас в должности плотника), да и не злоупотребляет, кстати.
Однако, засада была вот, в чем. Эксплуатация наших недр в те времена считалась "комсомольской стройкой". Вацлавас комсомольцем не являлся, и не вступал в коммунистический союз молодежи из принципа. Он считал, что родная Летува незаконно оккупирована Россией. Одно дело – братская дружба народов (а у литовцев гораздо больше общего с русскими, нежели с поляками), другое – наглый захват территорий. Своей позиции парень не скрывал, да и, честно говоря, даже в те времена среди «комсомольцев», героически осваивавших богатый углеводородами Север, встречались и замшелые урки, и отъявленные националисты (те же западные украинцы, к примеру, или казахи), а потому начальство лишь следило, чтобы на национальной почве не разгоралась поножовщина. Скважины бурят, месторождение осваивается – значит, и план будет, и премия. Следовательно, местное начальство в случае выполнения задания ждет прямой путь в главк из этой дыры.
И случилось так, что весельчак Вацлавас влюбился в повариху из столовой, русскую девушку Машу. Мария тоже из глубинки, из кержаков, и на Север она подалась ради лучшей доли - хотелось избавиться от излишней опеки своей патриархальной семьи. Надо сказать, Вацлавас ей почти сразу приглянулся – она любит легких людей – и чувствовала Мария, что в за литовцем будет как за надежной стеной. Однако, дело в том, что еще до знакомства Марии с Вацлавасом за нею ухаживал неплохой парень, комсорг экспедиции. Литовец сразу разобрался с соперником по-свойски. До драки не дошло, но мужской разговор состоялся. Комсорг не шибко-то приударял за Машей, были у него и другие "кадры". Но зло все же затаил.
И вот однажды Вацлаваса вызывают в город Ханты-Мансийск, в КГБ. Типа на беседу. Ну, а там… в общем-то ничего особенного: человек в штатском положил на стол стопку бумажек: «На вас здесь жалуются, молодой человек. Вы и вправду ведете антисоветскую пропаганду?» Времена были брежневские, мягкие. Состоялась профилактическая беседа на тему: «Если вам что-то не нравится у нас – сваливайте за кордон…» Вацлавас не свалил, а вернулся к месту работы. И навалял комсоргу – потому что узнал его почерк. В общем, угодил литовец на зону – за злостное хулиганство и причинение телесных повреждений.
Мария, бросив денежную работу, переселилась в город Новая Ляля, там Вацлавас сидел. Уже через полтора года его выпустили и они расписались. Устроился Вацлавас на Лесозавод, там же, в Новой Ляле – вальщиком леса. Очень скоро дорос до бригадира. Даже в техникуме заочно выучился. Мария нигде не работала: в семье каждые два года появлялось прибавление, и жена оставалась домохозяйкой. Жили на далеком лесоучастке к поселке Шайтанка. Надо сказать, хорошо жили. Шутка ли: литовца за отличную работу представили к Ордену Ленина. Даже несмотря на то, что партию литовец почти открыто презирал. Он просто любил работать и умел правильно организовывать коллектив.
И вот беда: в райцентре появился новый партийный босс – тот самый комсорг, который когда-то подло обошелся с Вацлавасом. Чувствуя свою вину, секретарь райкома продолжал строить козни семье. Мациявичкус (такая фамилия у Вацлаваса, Марии и их детей). В различные органы снова пошли анонимки. Есть же такие люди, которые будут мстить до упора… На сей раз Вацлавасом заинтересовалась прокуратура. Ему «вешали» хищение горючего в особо крупных размерах. Топливо действительно пропадало. В поселке Шайтанка были школа, медпункт, детсад – и Вацлавас отпускал горючее, если надо было везти в райцентр больного ребенка или роженицу. Как бригадир, именно он отвечал за ГСМ. Бригада гнала план, выполняла пятилетку за три года, и некогда было за расходом топлива особо следить. В общем, состоялся суд и литовцу «впаяли» восемь лет строгача. Могли и больше, но помогли госнаграда и хорошая характеристика с работы. Могло быть и меньше, но партбосс организовал шквал анонимок, в которых «доброжелатели» сообщали о «многочисленных злоупотреблениях», устраиваемых «злостным врагом советской власти».
Упекли мужика в поселок Ивдель. И снова Мария, как жена декабриста, с детьми – подалась вослед за супругом. И опять литовец, честно трудившийся в заключении, вышел на волю по УДО. Теперь, с двумя судимостями, Вацлавас мог рассчитывать только на рядовую работу. Поселилась семья снова в Новой Ляле, устроился литовец на тот же лесозавод, простым вальщиком. Начали строить на окраине городка свой дом. Тот самый комсорг-партбосс пошел на повышение, Новую Лялю оставил. Вацлаваса в народе уважали, с радостью принимали в любой компании. Детям Мациявичкус смогли дать достойное образование, женили их, отправили в Большой мир.
 Уже и советская власть кончилась, и компартия перестала быть «руководящей и направляющей силой». Правда, обанкротился лесозавод. Предприятие приватизировали, рабочим раздали акции, ну а малограмотные работяги, не слишком долго думая, продали акции по дешевке некоей фирме. У нее был хозяин, известный в области криминальный авторитет по кличке «Батон». Этого рабочие не знали. Да и как можно предположить, что член «уралмашевской» бандитской группировки возьмет – да и выкупит завод? Гендиректором же поставили того самого «злого гения». Этот бывший комсомольский вожак не бывал в Новой Ляле, рулить приезжали «шестерки», которые скоренько распродали на металлолом все оборудование, а людей оставили без содержания. Две тысячи человек, вынуждены были положить зубу на полку.
И как-то Вацлавас в составе инициативной группы поехал, в Екатеринбург – за правдой. В областной Дом правительства их не пустили, пригрозили: если не уйдут к черту – все окажутся в обезьяннике. Стояли они, думали: куда податься? Трассу, что ли, перекрыть… И тут подъезжает «бумер», седьмая модель. Из него выходит «комсомольский вожак». Тот самый. Уже и пузо отрастил, и поседел. Но выглядит холеным, довольным жизнью. Вацлавас на вид щуплый, но жилистый, крепкий. Всю жизнь тяжелым физическим трудом занимался. Подскочил он к своему обидчику и второй раз в жизни начистил ему морду. Хорошо начистил, тот в нокауте очутился. Все произошло так быстро, что «босса» не успели защитить телохранитель и водила. Когда они попытались свинтить Вацлаваса, на помощь пришли друзья-работяги.
Само собою, пришлось спасаться. Созвонились с Марией: и ей надо быстро уезжать из Новой Ляли. Менты все куплены – жену могли взять в заложницы. Так Мациявичкус пустились в бега…


Колокола

...Четыре утра, сменяю Петровича на колокольне. Чудесная звездная ночь, как там у поэта: "в небесах торжественно и чудно..." Эх, жаль, я не поэт. В последние три дня общее настроение на подъеме. Мало того, одержали решительную победу, так еще нашего полку прибывает. Пятнадцать новых штыков!
ЭТИ исхитрились настроить супротив себя весь край. "Оккупанты", видно не могут вести себя иначе, чем по-хамски В Жориной библиотеке книжка есть автора Мережковского: "Грядущему хаму". Если вся эта петрушка все же закончится и выживу, надо взять, почитать. Кажись, она про ЭТИХ. Мужики из сел, деревень - те, у кого есть свое оружие - уходят к нам, за Параню. Мстить. Молва, оказывается, - страшная сила. Уже все знают: дракон если и непобедим, все же не всемогущ. Волну народного гнева, сказал на днях дядя Вася, можно остановить только нечеловеческой жестокостию. Но рано или поздно придет ответная волна, которая ИХ таки накроет.
Сидим вот тут среди болот, храним... гордое терпенье. Кой по кому из наших, возможно, плачет тюряга. Но, думается мне, в жизни своей нечто мы уже свершили. Познали, что ли, вкус свободы. А на миру и смерь красна. Хотя, если честно, помирать не хочется ни за какую идею. Жить охота - вот, какие пироги. Когда замерзал один в тайге - уж точно в мыслях с жизнью расстался - и без сожаленья. Ныне все иначе...
...Петрович, пожелав спокойного утра, сообщил: все спокойно. "Гаджеты" ведут себя тихо, даже, наверное, слишком подозрительно тихо. Аж зверушки не попадаются в поле зрения. Последняя разведвылазка показала: кажись, ЭТИ сворачивают лагерь. Особо верить их маневрам не стоит, однако, вероятность того, что нам по крайней мере, дарована передышка, имеется. Игорек говорит: на войне нельзя расслабляться, а готовиться надо только к худшему. Но Люся, например, заявила вчера: "У меня такое чувство, все будет у нас хорошо!" Не верю, ё-мое, в женскую интуицию. Хотя, и хотелось бы верить...
Ёлы-палы, в последние дни даже полюбил такое вот одиночество - когда ты вроде как один, никто тебя не грузит, а с другой – ты ответственен за все населенье нашего многострадального и все же благословенного Беловодья. Практика показала, в этих приборах толку немного: всякого зверя они  принимают за вероятного противника, о чем тебе  сообщают своим противным писком. Однако, мы уязвимы - это факт. А вот, что победимы - еще не факт. Все почему: "гаджеты", которыми так любит окружать себя "цивилизованный" человек, подводят. Причем, с завидной постоянностью. А человеческий фактор пока еще выручает. Оно конечно, мы не "парни из стали" обыкновенные русские маргиналы. Возможно, канонические отбросы общества – читай "На дне" Максима Горького. Но все же мы не быдло. Это как минимум.
Мысли мои унеслись совершенно – в какие-то идиотские пространства. Типа мы с Люсей вызволяем ее сына, у нас рождается дочь, потом еще сын... Всем нашим дружным семейством мы отправляемся к Черному морю. Поселяемся в домике под пальмою, там, где свои сказки нашептывает нашим детям шорох прибоя, и.... с-с-стоп! Эт что же, свое будущее я все же связываю НЕ с Беловодьем?
К чему себя обманывать? Для всех нас периметр – всего лишь зал ожиданья, временное прибежище в океане наших страстей. Думаю, даже Жора с удовольствием свалил бы из слободы. Ему хорошо бы наняться в какую-нибудь геологическую партию или бригаду охотников-промысловиков. Чего он все тут – как старик-лесовик? Молодой ведь еще, полжизни минимум впереди. А старухи, думаю, жалеют искренне, что жизнь утекла в этой дыре, а ни черта хорошего они так не увидели. Вот ведь, какая засада - а вы говорите: "свобода", "коммунизм", "община" и все такое. Поживите в эдаких условиях, в вечной борьбе со стихиями - много всего такого поймете, о чем не рассказано книжках о "прекрасной жизни" в согласии с матерью-природою. И еще одна хрень. В своих мечтаньях я много всего воображаю. Только не представляю, что мы с Люсей вазюкаемся со скотиной, сгибаемся в огороде, пилим дрова. Этот тупой деревенский труд ради пропитания, однако, заколебал. Ни хрена не делать, и чтоб все у тебя было - вот вековая мечта человечества. А русские народные герои – Иван-дурак с лягушкой, Емеля со щукой да Маша с медведем. Нажраться от пуза и завалиться мечтать – вся «национальная идея». А пашут пусть чучмеки. Разве не так? "Золотой миллиард", говорил дядя Вася, именно так все и залупенил. В одной книге репродукцию видел, одного, кажется, голландского художника. Имя запамятовал, но прозвище запомнилось: "Мужицкий". Там, значит, трое работяг обожрались, упали под стол, лежат, смотрят на небеса и чё-та там себе воображают. Подпись: «Страна лентяев». Это про нас. То бишь, про человечество. Что – не нравятся мои откровенья? Любите пасторали про пастухов с пастушками? Ну-ну.
...Вдруг я почувствовал на своем лице что-то, ну, очень неприятное. Красная точка... на носу, на щеке... И в глаз - аж ослепило! Я упал на пол. Вовремя: "гаджеты", укрепленные на кирпичной кладке стали лопаться! Меня обдало пылью, полетели пластмассовые ошметки. Я понял: стреляют! Похоже, снайпер то ли пожалел мою рожу (и жизнь), то ли не успел - долбит по приборам. Наверное, эти ублюдки окончательно озверели, решили нас убирать поодиночке.
Еще совсем темно, лишь слабое марево на востоке. Около пяти, наверное. Вглядываюсь в щель в стене. Чувства обострены. Четко осознаю: в лесу, за периметром – движенье. Началось? Бужу по рации Петровича, Игорька. Прикидываю, откуда стреляли. Если снайпер один (палили с юга, коль звука нет, ствол с глушителем...), значит, северная часть стрелявшему не видна. Рискую высунуться. Тихо. Теперь уже взвожу курок "англичанина" – чтобы наверняка. По рации вызывает Игорек, спрашивает, что вижу. А я не вижу ничего, только интуитивно догадываюсь, тем не менее докладываю о замеченном противнике. Надо же: веду себя как полноценный солдат, говорить – и то стал солдафонским языком – кратко, четко, тупо! Даже сам себе удивляюсь…
Слышу шаги по лестнице, весь напрягся... успокаивает условный свист. Это Мефодий. За ним еще двое наших. Тащат что-то ужасно тяжелое. Объясняют: пулемет "Максим". Он еще во времена гражданской был запрятан на одном из чердаков. Жора обнаружил его давненько, но никому не говорил – ждал "черного дня". Вот, настал... Уже достаточно расцвело, чтобы ориентироваться. Устанавливаем ствол на станок, вставляем ленту, но не знаем, куда направлять "оружие революции". Связываемся со штабом. Говорят: ждите...
Пытаюсь всмотреться в темноту – и вижу тени, передвигающиеся от периметра к конюшне. Ага, значит... И тут – громкие хлопки в лесу, с запада, где наша демилитаризованная зона! Мефодий громко и радостно произносит:
- Ну, вот! Столько этих шумовых растяжек понаставили... Наконец-то сработало, бубёнать!
Сообщаем, чтобы выдвигали отряды к конюшне и поближе к демилитаризованной зоне. Петрович успокоил: женщины и дети уже в безопасном месте. С такими силами мы уже способны оборонять слабую половину.
В районе конюшни началась пальба. Там пухнуло, повалил дым. Похоже, шашки, дымовая завеса. Уже достаточно светло, чтобы увидеть фигурки, убегающие за периметр. Там, за конюшней, у нас сточные ямы. Надеюсь, хоть кто-то из этих негодяев провалился. Слышны крики. Дым заволакивает лес, еще несколько выстрелов, воздух рассекают трассирующие пули, на болоте срабатывают еще пара шумовых растяжек. И тишина.
Мы даже не успели сообразить, как пристроить "Максима". Выглядываем с колокольни украдкой. Дым рассеивается, рассвет золотит кроны деревьев. День будет солнечный. Крайне сомнительно, что добрый... Нас вызывают в штаб (двух мужиков я толком не знаю, они из вновьприбывших). На наблюдении остается Мефодий, к нему подошлют чувака, знающего пулемет. Штаб в трапезной. Здание сильно потрепано временем, зато почти в центре Беловодья. Нас встречает Игорек. Он деловит, ведет себя уверенно:
- Периметр мы закрыли, ни одной позиции не оставлено. Ваша задача: сменить наших на конюшне, ты, Лёш, старший. Участок трудный, «ахиллесова пята» диспозиции. Сдадим – они завладеют половиной слободы. А не хотелось бы. Задача ясна?
- Есть, товарищ… а ты кто по званию-то?
- Рядовой. А это важно?
- Ну, не знаю… - Я и сам застеснялся, смутился. Чего спрашивал – сам-то по званию - урка, по роду – шиш без масла. – Мы пошли, что ль?
- Осторожно. Снайпера… Нате вот. - Игорь протянул нам холщовую суму. – Тут дымовухи. В случае чего – зажигайте, ветер на вашей стороне. С Богом!
Успел узнать: Вацлавас пришел в себя, у него спадает жар. Жить будет. С Люсей все в порядке, она со всеми женщинами. Настояла, чтобы ей выдали оружие. И еще несколько наших барышень теперь вооружены. Чувствует она себя теперь полноценным членом, шлет мне горячий привет.
Пробираемся очень осторожно, пригнувшись. На открытых местах ползем. Все промокли от обильно выпавшей росы. Конюшня – полуразвалившееся кирпичное здание, у которого нет половины крыши. Его, говорят, еще те, дореволюционные монахи строили. Если сдадим – под обстрелом будет вся слобода, а противник поимеет славное укрепление. Наши - те, кого мы сменили – уже обустроили уютные «гнездышки» возле окон, аж сена постелили. Эх, люблю аромат скошенных трав! На сене и помереть не так хреново… хотя, желательно подрыгаться еще, есть у нас еще дома дела. Разделили дымовухи, расселись. Считаю свои боеприпасы: тридцать три патрона. Надо же, так за всю войну ни одного не истратил!
Наверное, где-то с час мы сидели на своих номерах. Жуть – тишина, только кузнечики стрекочут в травах, ветер крадучись завывает в пустых стенах. Мыслей успел передумать много. Изредка переговариваемся с мужиками. Сереня и Антоха – так их звать – в армии служили, оба десантники, дело знают. У одного из мужиков, как я понял, ЭТИ дочь пытались изнасиловать. Еле отбили. Боевики ушли из ихнего поселка, но обещали прийти и наказать за «дерзость». Как я понял, настроены мужики решительно. Хотят хорошее боевое оружие добыть, жалеют, что мы автоматы тех семерых пленных сдали. Ну, и снайперскую винтовку неплохо бы. Да и гранаты не помешали бы. У Антохи, впрочем, нарезной ствол. Из него он вполне может и убить. А, пожалуй, ЭТИМ с нами уже и повозиться придется.
Вдруг, будто гром среди ясного неба – а небо сегодня действительно на редкость чистое – будто из преисподней раздался голос:
- Эй, вы! Внимательно меня слушайте!
Опаньки… знакомый голос. Наш старый дружок Артур.
Антон прокомментировал:
- Надо же… Звукоусилительную установку умудрились сюда принести. Эт в каком клубе они ее отжали, гавнюки?..
- Фашисты… - глухо произнес Сергей.
«Глас из преисподней» продолжил:
- Сопротивление бесполезно, вы окружены. Пожалейте своих родных. Будьте благоразумны. Никто не пострадает, если вы сдадите оружие. В случае сопротивления вы будете уничтожены. Понятно? У-нич-то-же-ны. На месте. Предлагаю всем сходиться к храму. Оружие складывать у входа. Повторяю: никто не будет подвергнут насилию в случае отказа от сопротивления. Вы преступаете закон, препятствуя законным действиям представителей федеральной власти.
Пауза. Через минуту залебезил другой голос. Я сразу узнал: тот наш бомжик, который пропал несколько дней назад. Даже имени его не хочу упоминать…
- Мужики! Да нормально все тут. Они правильные пацаны, не обидят. Дык, сдайтесь вы – глупо же. Их много, вас – мало. Жалко ведь вас. Ну, так примерно…
И снова наш Артурчик:
- Долго говорить не буду. Скажу просто. Ваши главари – преступники. По ним плачет тюрьма. Подумайте: вас ведут в пропасть. В пропасть – понимаете? Вы попались на их удочку, они вами манипулируют. Если они сейчас запугивают вас – не слушайте – это очередной их бред. Задержите ваших главарей, отберите у них оружие. Вам наверняка зачтется. И к вам обращаюсь, Василий Анатольевич. Пожалейте людей. Да, они вам пока что доверяют. Но у всякого доверия есть предел. Вы умный человек, прекрасно знаете, что, если будут жертвы, вы сядете пожизненно. Если выживете. А так – у вас остается шанс. Прикажите людям сходиться к храму и складывать оружие. Итак. Времени на размышление даю немного. Ровно пятнадцать минут. Через пятнадцать минут начинается штурм. Повторяю: у наших людей приказ стрелять на поражение. Каждый, кто попытается оказать сопротивление, будет уничтожен, каждый, кто проявит благоразумие и сдастся, будет прощен. Мы пришли не уничтожать. Мы устанавливаем законный порядок. Подчинитесь. Не приказываю – прошу. Все – в храм. Итак, на размышление – пятнадцать минут. Время пошло.
Повисла тишина. Смотрю: в глазах моих соратников – испуг. Задумались мужички. Да и я тоже… того. Действительно, страшно. По рации – голос Игорька:
- Ну, как настроение, Лёх?
- Херово, - Отвечаю честно. – Гебельсовская пропаганда действует. А у вас там чего?
- Все нормально. На понт берут. Не думаю, что у них достаточно сил. Не забывай, брат, ваша позиция – ключевая.
- Не забываю.
- С Богом!
- Аналогично.
- До связи.
В храм, говоришь идти… Раньше слушал, что у человека перед смертью в мозгу проносится вся жизнь. И сейчас проплывают прям перед глазами эпизоды моей непутевой жизни. Неужто к смерти? Спрашиваю у Серени с Антохой:
- Ну, чё, братва?
- В смысле белых флагов? – Сергей произносит слова с ёрническим тоном. – А кто за все дела ответит? Ты-то не обосрался, что ль? А то какой-то, будто палку проглотил…
- Бог не выдаст – свинья не съест. Прорвемся.
- Ну-ну… - Сергей смотрит не на меня, всматривается в периметр. Антон перекрестился. Ладно…
А часов у нас, между прочим, нет. Не знаем мы, когда эти пятнадцать минут кончатся. Опять стрекот кузнечиков, солнце золотит паутину в пожелтевшей траве. Мир, однако, прекрасен, не хочется из него уходить. И тут – свист!
Шш-ш-ш-ш…Пух! Кажется, взрыв на колокольне. Наверное, из гранатомета пальнули. И целый грохот выстрелов! Пули закалашматили по кирпичным стенам, несколько из них просвистели мимо ушей, тюкнулись о кирпичи внутри. И – Бух-х-х-х! Взрыв на стене. Пыль, ни черта не видно. И тишина. Понял: уши заложило – оглушило взрывом. Догадываюсь зажечь дымовуху. Бросил, зажег другую – еще бросил. Удивительно – кругом ад, но я ни черта не слышу! Оглох.
Пыль улеглась, дым унесло в сторону периметра. Вижу: мужики мои стреляют. Я тоже, наконец, разок пальнул из своего «англичанина». Перезарядил – еще разок пальнул. Еще перезаряжаю – вижу, наконец, человеческую фигуру, показавшуюся метрах в пятнадцати. Успеваю – бабахаю. Фигура упала, вижу – отползает назад. В ушах появился звон. Я читал, что так бывает от контузии. Звон усиливается. Но, кажется мне, это не просто такое гудение. Кажется, это звонят… колокола. На разный тон, да еще они играют какую-то мелодию. Сереня с Антохой удивленно переглядываются. Антоха шевелит губами, наверное, что-то говорит. Начинаю различать слова: «К…..а, Ко…ла, Коло..ла, Колокола…» Я слышу, ёкарный бабай! Это что же: я не оглох – и колокола звенят на самом деле?
Действительно: эдакие колокольные рулады! Я такие на станции «Раненбург» слыхал. Только эти – необычайно громкие. Страх какие громкие! В голове пронеслось: «Может, новая Дядвасина фишка?..»
Даже не знаю, сколько еще продолжался волшебный звон. Может, пять минут, а может, и час. Постепенно он стихал, стихал… и вот – снова тишина. Даже кузнечики молчат. Связываюсь со штабом:
- Ау! Что это было?
Ответил Игорь:
- А хрен его знает. У тебя есть версии?
- Дядя Вася?
- На сей раз, без меня обошлось как-то. – Это уже дядя Вася отвечает. - Пока не расслабляемся – ждем…
Еще где-то через полчаса две группы вышли за периметр на разведку. Сообщили: противник, похоже, отошел. Маневр? А вдруг, это ихний такой хитрый ход? Еще через пару часов и я участвовал в вылазке. Противник не обнаружен ни в километре от периметра, ни далее. Находим брошенные части снаряжения, вещи. Жора утверждает: убегали вороги без оглядки, будто охваченные паническим ужасом – об этом говорят следы. Ближе к вечеру в составе большого отряда ходил к Паране. Лагерь противника пуст. Рискнули переправиться. Там нет ничего – только утоптанная земля да мусор. Кажись, враг и в самом деле свалил.
Когда вернулись в Беловодье, уже у периметра нас встречала почти вся слобода. Сияющая Люся бросилась в мои объятия. Дядя Вася, поглаживая свою бородищу, задумчиво произнес:
- Необъяснимо…

Друзья, все пять приключенческих правдивых провинциальных повестей сочинялись в 2009–2011 годах. В наше время защитникам Беловодья пришлось бы сражаться с дронами. В будущем (ежели таковое настанет), на поле боя будет доминировать еще какая–нибудь смертоносная фигня. Однако главными врагами, как и прежде, будут все те же равнодушие и глупость. А надеяться мы будем на чудо, и таковым я считаю саму нашу жизнь. Которая, по большому счету, удивительна.