Амнезия Леона Адамантова - часть первая

(фантазия на тему скуки смертной и творческого тупика)

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1.
- Эхх-хее-ххеее…
Модный писатель Леон Адамантов (а по паспорту – Леонид Романович Адашкин) медленно прогуливался вокруг Воронцовских прудов и размышлял о жизни вообще и своей собственной – в частности. И, если мысли вообще о жизни, как таковой, у него получались возвышенные и  боговдохновенные, то мысли о жизни собственной выходили всё больше какие-то ломкие, корявые и двойственные. С одной стороны, он был довольно состоятельным и «состоявшимся», много и вкусно издаваемым беллетристом, глубоко семейным дядей сорока девяти лет, с как бы любимой и вроде бы любящей женой, двумя, пока холостыми, сыновьями-студентами  и замужней, ныне немножко беременной, дочкой. Весь из себя в шоколаде со взбитыми сливками и кокосовой стружкой. С другой – то, что он в последние лет пятнадцать писал и успешно издавал огроменными тиражами, было одновременно и пресно, и слащаво,  а ему самому настолько неинтересно, что он тихо изумлялся раскупаемости этих самых тиражей и сокрушался по поводу падения вкуса у публики (чему, впрочем, и он во многом сам способствовал – да и другие, ему подобные, письменники). Правда, в самые последние годы, со стремительным развитием всякого разного блогерства, твиттерства и ютурберства, бумажные тиражи резко упали, но издатели, ради продления своей агонии и в стремлении сохранить хотя бы часть прибылей, быстро сориентировались и стали более или менее успешно продавать электронные варианты его книжонок. Устраивались всяческие видеоконференции, вебинары, Леона стали чаще выдергивать на разные видео-интервью и стримы на YouTube-каналы, ну, и все прочее, ныне модное. Почему-то хорошие писатели (даже классики, будучи бессмертными и казавшиеся вечно востребованными) издавались хуже, чем современная откровенная бульварщина и вульгарщина. Леон относил это на счет снижения общей культуры населения, падения ниже всех мыслимых плинтусов уровня школьного и высшего образования и включения в школьную программу по литературе всяких бездарей и начетчиков - типа предателя и доносчика Солженицына, злобного и ненавидящего Россию и все русское грузина «Акунина», напыщенной идиотки Улицкой, да и прочей писючей сволочи. Наблюдая стремительное всеобщее опошление и понимая, что скоро даже очень хороших и достойных писателей, а, тем более, и его самого совсем перестанут издавать, Леонид, не будь дурак, не только собрал серьезные суммы на разных счетах, но в свое время приобрел и отдал в управление солидному агентству по недвижимости несколько квартир в престижной подмосковной Жуковке, компактном поселочке за забором в районе Барвихи. Со временем квартирки эти настолько поднялись в цене, что никакого золота не надо. Ну, не чета особнякам на Николиной горе, конечно, но актив весьма ликвидный. Впрочем, золотишко у него тоже имелось в хранилище ВТБ. А еще он приобрел участок в двадцать соток с новым домом-дачей со всеми удобствами на одном их островов на озере Селигер. Все это он купил сразу на имя своей сестры Веры, жившей поблизости, в Осташкове, в их родительском домике. Переводил ей некоторые средства, с лихвой покрывающие расходы на содержание дачи, плюс небольшую премию для сестрички и подрастающих племяшей, которые помогали ей в уборке дома и в саду. Племяши его как-то не очень жаловали. Понятно, что из-за той самой, приносящей ему большие доходы, халтуры, которую он производил в большом количестве - чистоплюи этакие. Но, несмотря на открытое неприятие его литературных поделок, они по-родственному все же любили его, да и Леонид относился к ним тепло и любил спорить с ними по вопросам литературным и не только, часто подначивая и разогревая их полемический азарт. Мальчишки были зубастые и язвительные в дискуссиях. Впрочем, с возрастом они стали понимать, что спорить-то им, по сути, не о чем. С женой он продолжал жить как-то больше по привычке, без глубоких чувств, мило и дежурно-прохладно общаясь с нею по вечерам (она, будучи театральной критикессой, была, что называется, «в тусовке» - такой, богемно- представительской. Ей приходилось бывать на разных премьерах, юбилеях и разных околотеатральных мероприятиях, фуршетах и презентациях) и почти не общаясь по ночам – ну, раз в неделю они, смущенно хихикая и подначивая друг дружку, исполняли попурри на тему «супружеский долг», внешне даже веселясь, но на самом деле обоим было скучно. 
И, хотя до любовников/любовниц пока дело не дошло, но явно маячило в недалеком будущем. А писать ему уже сейчас не хотелось, но приходилось: раз уж попала собака в колесо – то, так сказать, «визжим, но бежим», а то издатели замордуют: договора, они, знаете ли, суровы. К тому же, некоторые его романчики успешно трансформировались в сериалы, поэтому приходилось еще и сценарии писать – благо, режиссеры в соавторы набивались, чем Леонид успешно и пользовался…

           2.
- Деградируемся, братцы, деградируемся…, - цитируя одну бестолковую тетушку, бормотал он себе под нос, слегка ерничая и мило коверкая великий и могучий. Ходил он так, ходил, и не в первый уже раз обращал внимание на какого-то человека в непременном ныне камуфляже цвета киношного спецназа НАТО, неподвижно сидящего с удочкой в самом дальнем углу большого прямоугольного пруда, на противоположном его обычному маршруту берегу. Леонид подумал вдруг: - А он вообще хоть раз чего-нибудь поймал?
И не смог вспомнить, чтобы этот человек хоть единожды вытаскивал какую-нибудь рыбешку или хотя бы просто проверял крючок на наличие червя. Сидел себе неподвижно в одной и той же позе, глядя на воду. Ну, положим, Леонид не каждый день гулял по прудам. Да и начал он свои прогулки месяца два назад – в конце июля. Но человек этот все это время попадался ему на глаза.
- Какой странный рыбак… - пробормотал литератор. – Или и не рыбак он вовсе, а так – имитатор?
Ему вдруг подумалось, что они даже, пожалуй, чем-то похожи друг на друга. Не внешне, конечно, а своим демонстративным одиночеством. Один гуляет, другой как бы рыбачит – но оба, как в капсуле, каждый в СВОЕМ одиночестве. Подойти к нему, что ли, да поговорить? Хм… О чем? О карасях? Или так – вообще, просто подойти и заговорить ни о чем – то есть, о погоде… Да нет, не стоит вламываться в мирок человека, который явно не страдает от отсутствия общения. 
«Ах», - подумал вдруг Леонид, - «как хорошо было бы внезапно оказаться в таком подобии общественной изоляции, как бы в капсуле, отгороженной от этого суетного мира…»
Хорошо бы, но как?  А вот, кстати, по теме: он смотрел недавно  один скучноватый криминальный сериал, так там один персонаж пару лет пребывал в амнезии после автокатастрофы. Вокруг него крутились врачи, родня… А он глазками хлопал, никого не узнавал, со всеми заново знакомился, ходил себе с туманным взором… Красота!!  «Вот бы и мне так – потерять память и уйти во внутреннюю эмиграцию, так сказать.» - мечтал писатель. – «Ах, как бы я тогда отдохнул от всей этой суеты и маеты!!» 
И так сильно впился в него этот, воистину демонский какой-то, соблазн и искус, что Леонид совершенно серьезно стал обдумывать все, так сказать, технологические принципы этого выверта. В интернете он нашел массу интересных материалов разной степени достоверности в части деталей поведения пациентов с амнезией, но его больше интересовали подробности причин возникновения этого феномена у людей: травмы, физические и психологические; участки головы, воздействие на которые может вызвать явления амнезии частичной и полной; продолжительность подобного состояния у людей разных возрастных категорий и прочие подробности, которые он надеялся выцепить на просторах интернета и овладеть «техниками достоверного притворства», о которых так мило и непосредственного писала и болтала его драгоценнейшая супружница Алевтина. Чем он методично и занимался несколько дней подряд. И, к своему удивлению, как-то очень быстро преуспел. Видимо, столь сильным было его желание, да и кстати же сказался многолетний опыт сочинительства: он набросал основные характеристики образа, поведенческие модели, некоторые детали - особенности изменения походки, мимики, жестикуляции и всего того, о чем прочитал в разных околомедицинских источниках и подсмотрел в сериалах. Репетировал перед  зеркалом мимику, недоуменно вскидывал брови, морщил лоб, страдальчески прикрывал глаза. Удавалось даже доводить себя до состояния, при котором пускал скупую, мужскую, так сказать, слезу… Благо, дома он оставался в одиночестве на вполне «законном» основании, поскольку жил так годами. Домашние привыкли ходить на цыпочках или разбегаться по своим реальным и выдуманным делам. Дочка давно жила отдельно, в шикарной квартире мужа-адвоката, жена пропадала в своей богемной тусовочке. Все складывалось почти идеально. Оставалось только выбрать время и технику впадения в амнезию. Ну, если со временем он решил быстро – как нельзя, лучше всего подходил его пятидесятилетний юбилей, который должен был праздноваться в два этапа: официальная часть с речами и фуршетом в Доме литераторов, а неофициальная – здесь, в его просторной квартире. Решено было организовать скромное торжество человек на тридцать самых близких родственников и друзей. Сестричка вряд ли приедет, она не любила его московское окружение, но всегда с радостью встречала его в их стареньком родительском домике в Осташкове, потом они вместе посещали его пустой дом на острове Вороньем – просто так, безо всякой цели. Леонид так и не привык к этому, формально вроде бы и «своему» дому, он не ощущал абсолютно ничего внутри этого нового, хорошо обставленного и оборудованного в стиле high tech… объекта, однажды переночевал там, как в гостинице какой-то. Ну, тем проще будет с ним расстаться, подумалось ему.

3.
Он завел несколько счетов в разных отделениях Сбера в Москве, Твери и Осташкове, прикрепив к ним пару дебетовых карточек, и периодически переводил туда существенные суммы на вклады до востребования в режиме онлайн (21-й век все же!). Там же, в арендованной ячейке они и лежали вместе с небольшим ноутбуком в простеньком рюкзачке, да еще несколько запечатанных банковских бандеролек с купюрами разного достоинства, всего тысяч триста, да парочка простых кнопочных мобильников с никому не известными номерами. Ну, осталось дождаться кворума, да провернуть свою нехитрую комбинацию. Ага, это он так думал, что все будет просто. Гладко было на бумаге, да забыли про овраги…
…Ожидая полного сбора гостей, домашние разбрелись кто куда. После скучнейшей «торжественной части» в Доме литераторов народ уже слегка утомился, а также принял «на грудь» - кто стопку-другую водочки, кто пару бокалов «Шампанского»… Вот, наконец, все собрались и сели за стол. Ага, подумал Леонид, бдительность слегка притупилась. Ну, можно! Дождавшись первых трех-четырех тостов и здравиц, он стал ненавязчиво изображать из себя благодушно расслабленного и в меру поддатого юбиляра, выходил из-за стола, чтобы лично чокнуться и расцеловаться с кем-то из гостей, затем пригласил мужчин покурить хорошего табачку. И вот они веселой толпой человек в пятнадцать потянулись за ним в кабинет. Угостив всех дорогими сигарами из шикарной шкатулки, Леонид потянулся за специальной сигарной зажигалкой, стоявшей на письменном столе, и, якобы запнувшись за ковер, «неловко» растянулся на полу. Падая, он звонко стукнулся виском о массивную фигурную ножку стола, выполненную из мореного дуба. И… «потерял сознание». Страдальчески прикрыв веки, он оставил малюсенькую щелочку и, с трудом сдерживая смех, наблюдал за царящим в доме переполохом. Тетки метались из кабинета в ванную и обратно, прикладывая к его бедной головушке противно мокрые тряпки. Мужики лупили его по обеим щекам, приговаривая что-то вроде «друг, что с тобой?!» и «Леня, очнись, братишка!!».. Стало трудно дышать. Леонид начал опасаться, как бы и впрямь не впасть в обморок от духоты и «дружеских» ударов… Он невольно застонал от боли и поежился от затекавшей за воротник ледяной воды. А уж когда кто-то попытался влить ему в рот коньяк, ему стало совсем дурно, да так, что чуть реально не стошнило. Пришлось приоткрыть глаза и изобразить, что он, типа, пришел в себя. Ему было тяжко и противно до того, что заготовленный «сценарий» вылетел из головы, он растерялся и… И тут ему на помощь явилась бригада «Скорой помощи», заботливо вызванная хоть и перепуганной, но не окончательно утратившей своего обычного хладнокровия женой. Здоровенный фельдшер быстро отогнал от Леонида всех «радетелей», сунул под нос пузырек нашатыря, осмотрел висок, шепнул что-то медсестре, та прижала ранку ватным диском, смоченным йодом, а сам расстегнул ему ворот сорочки, стал щупать пульс и одновременно вглядывался в глаза, подсвечивая зрачки модным фонариком в форме толстой авторучки. Потом воткнул в уши «рожки» стетоскопа, сердце послушал, глубокомысленно хмыкнул и изрек:
- Забираем пациента в стационар, имею подозрение на сотрясение мозга.  - Он позвонил по мобильнику и договорился с травмой 1-й Градской.  - Паспорт, полис попрошу. Сегодня никого к нему не пустят – будут обследовать, да и вон как он слаб, все приходите завтра после обхода.
Леонид окончательно  пришел в себя, стал натурально закатывать глазки и напустил на себя скорбно-безразличный вид.
- А после обхода – это во сколько? - жалобно пролепетала жена живого (пока еще) классика.
- Обычно обход в первой половине дня, с девяти до одиннадцати. А там – кто знает… - напуская на себя важность, изрек фельдшер.
Принесли носилки, погрузили Леонида, потащили в машинку…
Дверки хлопнули, включилась мигалка с сиреной, поехали…
Леонид уже окончательно освоился со своим новым статусом. Глаза до конца не открывал, дабы никто сразу не понял, что у него в целом все вполне нормально. Решил, что будет придерживаться линии поведения, которую отрабатывал в течение последней недели. Всю дорогу до больницы он картинно дышал с придыханием, томно постанывая и вызывая сочувственные дежурные вздохи медсестры типа «потерпи, миленький…», дополняемые успокоительными поглаживаниями предплечья, которые периодически производила ее нежная, но твердая ручка.
Еще перед выездом фельдшер, на всякий случай, вколол ему пару кубиков обезболивающего, поэтому Леонид пребывал как бы в сладком тумане. Любое лекарство, кроме, пожалуй, аспирина и парацетамола, было для него в новинку, ибо состояние здоровья у него было, если не прям богатырское, то вполне себе стабильное, никаких хронических болезней он не приобрел. Да и как бы он их приобрел, ведя сытую, спокойную и размеренную жизнь трутня в пчелиной колоде.

4.
 Безобиднейшее обезболивающее погрузило его в состояние, подобное  наркотическому опьянению. Вот так, почти кайфуя, наш хитро-мудрый Адашкин-Адамантов и был доставлен в отделение неотложной травматологии и ортопедии 1-й Градской больницы.
Вечер уже плавно переходил в ночь, когда к сладко и беззаботно  посапывающему классику слюнявого жанра вошла медсестричка, больше смахивающая на героиню немецких эротических фильмов, томно закатывая глазки, присела к нему на постель и, грациозно склонившись над болящим,  поинтересовалась, не желает ли господин Адамантов поужинать или «чего-нибудь сладенького»… Леонид едва не повелся на эту нехитрую уловку, ибо бедро «медсестры» плотно и возбуждающе прижалось к его руке, а в вырезе халатика призывно-бесстыдно сияли спелые прелести. Но он все же устоял и перед этим соблазном, решив наверстать упущенное потом, когда исполнится первая половина задуманного плана. Мило и якобы смущенно отказавшись и от ужина, и от «десерта», он прощально поцеловал явно разочарованную отказом (видимо, гонорары девушке начислялись по перечню и строго по факту оказанных «услуг») «сестру-сиделку» в оголившееся плечико и изобразил сонного дядечку. Когда красотка удалилась, Леонид, наконец, уснул, как невинное дитя, и проспал почти до самого обхода. Поутру он даже не шевельнулся, когда ему сначала сунули подмышку холодный градусник, а потом (спустя положенные  десять минут) извлекли. Поднялся он только по настоятельному требованию организма – благо, все необходимые удобства были в его ВИП-палате, так же, как купальный халат, чистое недешевое нижнее белье, пижама, набор разнообразных полотенец и подобающая мужская косметика. Он даже успел принять душ, когда все та же крутобедрая «медсестра» вкатила сервировочный столик с кофейником, чистой чашкой и завтраком, по составу больше похожим на обед, только что без супа… Пресекая попытку устроить ему завтрак в постели, Леонид предусмотрительно переселился за стоящий у окна квадратный столик, на котором девушка и разместила его завтрак. Поблагодарив девушку и отказавшись от навязчивого обслуживания (хотя от плотного прижимания упругой груди к его спине в процессе сервировки ему уклониться все же не удалось), Леонид вздохнул, наконец, свободно и с аппетитом съел почти все принесенное. Он только успел промокнуть губы салфеткой, как в палату вошла небольшая процессия во главе с заведующим отделением доцентом Филиным Андреем Петровичем. Его сопровождал один из врачей с красными от недосыпа глазами, который как раз снимался с дежурства, палатная медсестра и (ну, а как же!) скромно потупившая глазки и застегнувшая халатик аж до самого горла ВИП-«сестра-сиделка». Адамантов привстал со стула, но доктор протестующе усадил его обратно. Медсестра  что-то коротко шепнула ему на ухо, а дежурный доктор ткнул пальцем в листок из тощей истории болезни. Доцент нахмурился, бегло осмотрел висок писателя, пощупал пульс, послушал сердце, хмыкнул и, дежурно улыбаясь, спросил:
- Леонид Романович, какие с утра ощущения? Что-то болит, что-то беспокоит?
Леонид слегка поморщился, страдальчески наморщил лоб, пожал плечами и ровным, даже безразличным, голосом тихо произнес:
- Не знаю, что и сказать… Вот Вы меня назвали по имени и отчеству, а я не уверен, что это про меня. Это точно МОИ имя и отчество?
Зав отделением переглянулся с дежурным врачом, еще раз бросил взгляд на листочек со вчерашним предварительным диагнозом, вздохнул и, осторожно подбирая слова и пряча глаза, мягко проговорил:
- По правде говоря, нашей квалификации для разрешения Ваших… м-м-м… затруднений явно недостаточно. В плане травматологии и общей хирургии у Вас все в неплохом состоянии, ранка у виска неопасная. Вам несказанно повезло – еще бы пару миллиметров, и мы бы с Вами не беседовали. А не помните, отчего Вы потеряли сознание?
- Не помню. Смутно вспоминаю, что был среди толпы мужчин, все курили, кажется, сигары, что-то пили, а потом… - Леонид поморщился, якобы с трудом пытаясь что-то вспомнить, ему удалось даже покрыться легкой испариной… 
- Да нет, ничего больше. Просто… темнота, удар по голове… и … всё..
Доктор Филин насторожился. – То есть, Вам был нанесен удар в область виска?  А кто это мог быть, не вспомните?
Леонид помедлил, справедливо предполагая, что, видимо, такое его поведение (замедленная реакция, расплывчатые ответы, сбивчивая речь) укладывались в концепцию, наскоро придуманную врачами. В отделении и так хватало действительно тяжелых случаев, поэтому они искали любой повод, чтобы поскорее отделаться от этого, важного для начальства, но явно непрофильного пациента.

5.
Зав. Отделением не торопил пациента с ответом, а Леонид выдержал  МХАТ-овскую паузу и, страдальчески поморщившись, вяло и неуверенно проговорил:
- Не помню. То ли мне кто-то ударил по голове, то ли я запнулся ногой о ковер и сам упал. Больно очень было.
Дежурный врач кивнул и скороговоркой повторил вечерний диагноз, добавив, что КТ показала лишь очень легкое сотрясение, а, слава Богу, не ушиб, мозга, как можно было бы предположить, исходя из таких последствий, как потеря памяти. Зав.отделением даже высказал сомнения насчет диагноза в части амнезии, но затем решил оставить решение за неврологом и психиатром.
Доктор Филин задумчиво постучал пальцем по папочке и пожелал Леониду поскорее оправиться, пообещав, что в течение часа его навестят и обследуют невролог и психиатр. Они ушли, а ВИП-сестричка осталась, налила ему апельсинового соку в высокий бокал. Леонид задумчиво взял сок, пригубил.
- Тебя как зовут, деточка? – мягко поинтересовался Леонид.
Девушка «скромно» потупилась и произнесла неожиданно низким, приятным меццо: - Алевтина. – Леонид чуть не поперхнулся соком…
- Но мама и друзья всегда называют меня Тиной: это потому, что я неплохо пою, почти как Тина Тёрнер. Я когда в колледже училась, все время ее репертуар пела. Иногда даже с профессиональными музыкантами, в одном ресторане. – Она даже слегка смутилась.
Кто бы мог подумать, что эта девушка способна смущаться… Или это тоже часть ее «работы»? Ну, разберемся потом.
Тина, так Тина, решил Леонид, взял ее руку в свою и, глядя прямо в глаза, спросил:
- Деточка, а меня правда зовут Леонид Романович?
- Да, я Ваш паспорт видела, там так и написано – Адашкин Леонид Романович. Правда, мне мое начальство в Департаменте здравоохранения сказало, что пациент – Леон Адамантов, знаменитый писатель. А я ведь перечитала все Ваши книги! А мои самые любимые – это, конечно, «Золушка из приюта» и «Сиреневый куст в дальнем углу сада». Мама моя тоже Ваши романы читала, и тоже считает, что очень жизненно…   
Леонид чуть было не ляпнул, что этот дурацкий псевдоним придумал сто лет назад его издатель, но прикусил язык, напустив на себя вид в меру удивленного человека, ничего общего с литературой не имеющего, и пролепетал: 
- Так я, стало быть, писатель что ли?..               
- Да, да! – горячо подтвердила Тина. – Да еще какой! Хороший, знаток человеческих душ, настоящий психолог, деликатный, никаких вольностей в Ваших книгах нет. Вот и мама моя говорит… Вы такой…не то, что эти все… молодые хамы, им только порнуху подавай! А я к Вам…, я Вас… - тут она совсем смутилась.
Девушка была, видимо, настоящей фанаткой Леона Адамантова, вот незадача-то… Хотя, как сказать…
Леонид взял девушку за руку выше локтя, слегка сжал и, глядя прямо в глаза, проникновенно проговорил:
- Я ничего такого не помню про себя. Вот ты, деточка, называешь меня каким-то странным именем, да еще писателем, а я только смутно и без особых подробностей вспоминаю, что ходил по тайге, потом плыл на лодке, чуть не утонул на перекате, меня рыбаки из воды вытащили, привезли на катере в какой-то поселок, там я заснул, а проснулся вот вчера, когда по голове получил.
- Ой! – вскричала медсестра- книголюб, - это ж Вы про геолога Андрея Хмурова рассказываете, героя Вашего романа «Расскажи про свои мечты». Ну, вот же – это Ваш роман, по нему вроде хотели сериал снимать, да то ли денег не нашли, то ли актера на главную роль никак не подберут, я слышала…
- Да нет же! – горячо заспорил Леонид.- Какой роман! Я же хорошо помню это тяжеленное весло, которое упустил на перекате, этот камень, на который напоролась лодка и перевернулась…
Девушка с обожанием смотрела на писателя, который как бы в пылу воспоминаний встал со стула и принялся размахивать руками. Лицо его сияло, глаза горели… Она подошла к нему и внезапно прижалась к нему своей упругой, почти обнаженной, грудью и, обвив его шею руками, просто впилась своим хищным ротиком в его мягкие податливые губы. Леонид аж задохнулся, тут уж у него вполне натурально закружилась голова, он тоже крепко обнял девушку, которая стала мягко смещаться в сторону постели… И тут раздался резкий стук в дверь. Они расцепились прямо у постели. Девушка отскочила в сторону, схватила кофейник с чашкой и скрылась в санузле.
- Войдите! – сипло и прерывисто дыша, прохрипел Леонид, что было как нельзя кстати, исходя из его легенды, потому что на пороге показался еще один маленький консилиум, состоящий из двух мужчин и дамы: один из них был известный в столице невролог и приятель живого классика Марк Абрамович Гольдберг, второй, хмурый мужчина лет шестидесяти, – не менее известный психиатр Семен Израилевич Кац, а дама неопределенного возраста - ассистентка психиатра Анжела Моисеевна. Невролог всем своим обликом просто излучал сочувствие и милосердие.
 
6.
Он подошел к Леониду, успокаивающе погладил его по предплечью, подтянул к себе стул и, аккуратно усевшись и сочувственно заглянув в глаза пациента, произнес:
 -  И снова здравствуй, Леонид.
Марк Абрамович, с которым Адашкин дружил семьями, был, естественно, в числе приглашенных на юбилее классика. Разумеется, он присутствовал при инциденте, но самого падения и удара о ту злосчастную дубовую ножку стола не видел (поскольку, будучи некурящим, в общей толпе в кабинет Леонида не пошел), в деятельность бригады «Скорой» не вмешивался -  люди и без него вполне квалифицированно справились. Но вчера, еще во время работы бригады, как раз он и позвонил главе Департамента здравоохранения Москвы и попросил содействия в размещении друга семьи в хорошей травме, а со своей стороны, пообещал тоже, если потребуется, просоответствовать. И теперь, когда у его старинного приятеля случилось нечто по его профилю, Гольдберг сам напросился поучаствовать в диагностике как невролог и давний друг семьи Адашкина/ Адамантова, а в качестве эксперта-психиатра предложил своего давнего хорошего знакомца Каца Семена Израилевича – заведующего клиникой первого эпизода в ПКБ №1 имени Алексеева, в просторечии именуемой психбольницей Кащенко или Канатчиковой дачей. Семен Израилевич занимался как раз лечением пациентов с психотическими расстройствами, которые впервые столкнулись с данными состояниями. Ну, вот такому небольшому, но мощному и серьезному «вражескому» отряду спецов предстояло противостоять Леониду. И он должен был их победить, вернее – убедить в истинности своего надуманного «недуга». От этих двух доброжелательных, искренних друзей и высококвалифицированных специалистов исходила, конечно, серьезная угроза для всего замысла Леонида. Впрочем, во-первых, отступать уже не хотелось, а, во-вторых, даже в случае полного провала Леонид может просто громко рассмеяться и на весь свет объявить о своем дружеском розыгрыше, который он как бы сам себе «подарил» на юбилей. 
- А? Да, добрый день. Мы знакомы? – неплотно прикрыв глаза, завел свою, теперь почти постоянную, «песню» Леонид. – Видимо, да. И, наверное, уже давно, если мы на «ты», так ведь?      
- Давно, давно… - проговорил Марк Абрамович, внимательно вглядываясь в лицо Леонида и пытаясь понять, что в действительности произошло с его старым приятелем. В выражении лица, мимике и телодвижениях Леонида наблюдалась некоторая скованность и замедленность, что можно было отнести на счет успокоительных средств и все же имевшего место легкого сотрясения мозга в результате травмы. Относительно утраты памяти – ну, тут Семену Израилевичу и карты в руки, его профиль. А с точки зрения неврологии и невропатологии у Марка вопросов не возникало – ничего существенного он не наблюдал, да и томография никаких патологий не выявила. Поэтому ему-то, строго говоря, здесь особо и делать было нечего – разве что немного морально поддержать Леонида и создать для него условия, чтобы, так сказать, вспомнить себя. Заглянув в затуманенные глаза пациента, Марк чисто по-человечески ему посочувствовал, и никаких сомнений в правдивости поведения Леонида у него, как у невролога, не возникло. Да и многолетний личный опыт общения с писателем не давал ему никаких оснований предполагать какой-то скрытый смысл или некие тайные намерения в его поведении. Так что первые реакции приятеля Леонид просчитал на все сто. Тут из санузла с чисто вымытой посудой вышла красотка-медсестра и предложила врачам по чашке кофе, на что они с благодарностью согласились, завистливо поглядывая на пациента и красноречиво покрякивая. Тина, захватив поднос и пустой кофейник, вышла из палаты и удалилась на кухню, где стоял термос с кипятком. Быстро заварив полный кофейник дорогим молотым кофе, она дала напитку хорошо настояться, поставила кофейник на поднос, добавила две чистые чашки, молочник со сливками и сахарницу и аккуратно внесла поднос в ВИП-палату Леонида. По дороге она, пройдя мимо поста, попросила дежурную медсестру организовать еще три стула для врачей, что и быстро (буквально через две минуты) произвели два молодых практиканта.
Пока Тина отсутствовала, Марк Абрамович представил Леониду психиатра, и его бесстрастную ассистентку. Семен Израилевич, внимательно наблюдая за реакцией пациента на задаваемые им вопросы, начал неторопливо опрашивать Леонида о происшедшем несчастном случае, перемежая конкретные вопросы о месте падения, силе удара, ощущениях после полученной травмы, общими расспросами о его имени и фамилии, месте рождения, профессии, последних событиях жизни. Все вопросы Семен Израилевич задавал ровным, безэмоциональным, но все же доброжелательным и спокойным тоном, который внушал доверие и свидетельствовал о неподдельном интересе доктора к проблемам собеседника. В общем, доктор не зря ел свой хлеб… с маслом.
 
7.
О произошедшем с ним «несчастном случае» Леонид рассказывал хоть и кратко, но вполне связно и относительно точно (с небольшими вариациями повторяя то, что говорил вчера дежурным хирургам). А вот на все расспросы о себе, своей личности, он, напротив, давал либо отрицательные, либо неопределенные ответы. Потом вдруг и вовсе замолчал, сделав вид, что крепко задумался. Повисла напряженная пауза, которую разрядила вошедшая с полным подносом ВИП-медсестричка, которая сразу обратила на себя повышенное восхищенное внимание врачей-мужчин и одновременно возбудила неприкрытую неприязнь ассистентки психиатра, ибо полы ее халатика при ходьбе разлетелись в разные стороны, обнажив породистые крепкие ножки намного выше колен…
Умело порозовев от «смущения», она взгромоздила поднос на столик и пригласила всех испить благородного напитка. Светила неврологии и психиатрии и примкнувшая к ним ассистентка уселись за столик, а пациент слабым голосом отказался от кофе и попросил сока, каковым его нежно угостила заботливая Тина,  при этом она трогательно промокнула покрывшийся испариной лоб страдальца мягкой марлевой салфеткой.
Леонид периодически весьма умело прятался за свою, показавшуюся обоим матерым докторам вполне мотивированной и адекватной, «усталость», томно прикрывал глаза, опускал голову на подушку; отвечая на вопросы или обдумывая ответы, он то тер пальцами обеих рук виски, то клал ладонь на лоб, как бы силясь вспомнить, кто он. Историю с лодкой, перекатом и рыбаками он тоже рассказал, Семен Израилевич переглянулся с ассистенткой, она что-то быстро записала в своем планшете и сделала пару фото пациента, а доктор по старинке черканул несколько слов шариковой ручкой в блокнотике, который все время держал наготове.
Попив кофе и с сожалением отойдя от Тины обратно к Леониду, доктора коротко посовещались, и Марк Абрамович сказал:
- Ну, пока по моей части мне сказать особенно нечего. Посмотрю еще  вечером результаты анализов биохимии крови, липидный профиль, маркеры на онкологию. Но думаю, что в плане неврологии никаких осложнений, слава Богу, не выявится. Леонид, - он взял приятеля за руку и наклонился к нему поближе, - прошу тебя, будь откровенен с Семеном Израилевичем. Очень надеюсь, что опыт диагностики и когнитивно-поведенческой терапии, который собран у него в клинике, поможет и тебе, дружище. А я откланяюсь на сегодня. Буду на постоянной связи. Леонид, ты не хочешь сейчас поговорить с женой Алевтиной? Вы все же столько лет прожили вместе, вдруг это как-то напомнит тебе о прежней жизни?
Леонид, не открывая глаза, озадаченно призадумался, не понимая, как ему реагировать на это, в общем-то, вполне уместное предложение.
А Марк Абрамович продолжил, не дожидаясь ответа:
- Да и вообще – если у врачей этого отделения нет вопросов и сомнений относительно состояния здоровья нашего друга с точки зрения травматологии, то стоит ли продолжать держать его здесь? Ну, день-другой витамины прокапать стоит, а потом не лучше ли будет вернуть домой? Может быть, пребывание среди родных стен в семье поможет вернуть память? 
  На помощь неожиданно пришла ассистентка психиатра Анжела Моисеевна, которая осторожно проговорила, поглядывая на шефа:
- Как Вы полагаете, профессор, а не стоит ли в данный момент, принимая во внимание столь явно острое психотическое состояние нашего пациента, пока избегать острых патопсихологических нагрузок, чтобы не провоцировать соматический шок?
У Леонида от этих выражений голова пошла кругом, а явно довольный Семен Израилевич лишь одобрительно кивнул, поощрительно улыбнулся ассистентке и заключил:
- Согласен с коллегой. Начнем с осторожной диагностики в сочетании со стимуляцией изменения отношения пациента к своим мыслям, чувствам, воспоминаниям и физическим ощущениям, которых человек, может быть, боится или избегает. Главное сейчас – принять правильное решение о том, где нашему уважаемому пациенту будет комфортнее (в психологическом плане, разумеется) лечиться  - в нашей клинике или дома. Ну, вот Марк Абрамович полагает, что Леониду Романовичу пока лучше побыть дома. Может быть, у него проснется ассоциативная память. Я бы предпочел поместить Леонида Романовича в наш стационар, но настаивать не буду… пока, по крайней мере. Мы можем начать с осторожной психосоциальной реабилитации, попробуем симулировать адаптационные навыки, нащупаем пути возврата к значимым социальным контактам и повседневным делам… Ну, по крайней мере, на самом первом этапе. Леонид мысленно облегченно вздохнул и перекрестился: какие молодцы эти замечательные, прогрессивно мыслящие психиатры! Сами за него все определили, все его «проблемы» разглядели и сформулировали. Теперь главное (с учетом того, что мадам назвала его «нашим пациентом») не попасть бы к ним  надолго в стационар, а то это все его планы обрушит.

8.
А они продолжили:   
- Мы попробуем предложить нашему дорогому писателю пока не начинать борьбу за изменение нежелательных мыслей и переживаний, а вместо этого попробовать сосредоточится на реализации ценных и значимых целей и задач...
Речи прервала вошедшая процедурная сестра, решительно потребовав  сделать паузу, ибо пациенту предписаны укол и капельница. Сердечно попрощавшись, пообещали продолжить назавтра с утра…
После ухода всей этой нервно-психиатрической компании Леониду показалось райской и даже почти приятной процедура укола «витаминчика», как весело проговорила процедурная сестра. Затем она сразу же наладила капельницу «Легкая и светлая голова» с мексидолом и изотоническим раствором и попросила Тину проследить за процессом, раз уж она осталась дежурить до утра. Это известие не оставило Леонида равнодушным – грех было не воспользоваться такой возможностью, поскольку их внезапный судорожный поцелуй основательно «завел» Леонида. К тому же сказался и полученный им стресс от всего произошедшего – нужна была разрядка. Лежа под капельницей и с удовольствием наблюдая за тем, как Тина то выходит из палаты, то входит и хлопочет, сервируя ужин, Леонид наслаждался видом ее ножек и всего прочего рельефного, чего никакой халат не смог бы скрыть, и предвкушал сладкое «дежурство» девушки. И вместе с тем, он, кажется, только теперь в полной мере осознал всю опасность затеянной им авантюры, и сколь тонок «лёд», по которому он так размашисто зашагал. Ведь в его, в теории казавшейся столь простенькой и незатейливой, столь незамысловатой комбинации, оказалось такое количество мелких, средних и громадных подводных камней, что он вновь стал подумывать, а не дать ли всему этому, так сказать, «задний ход». И тут его вновь осенило: а что, если ему не просто «прикидываться веником», как говаривал его, ныне уж покойный папаша, а потихоньку «вспоминать» как будто бы события собственной жизни, а на самом деле - сюжетные линии его романов. Например тех самых, которые вспоминала Тина, как свои самые любимые. Ну, да – логично. Понятно, что девушка, безусловно, должна была «запасть» на перепевы сказочки про Золушку (эх, сколько же их было в мировой литературе и кинематографе, да и сколько еще будет!!). Это мы легко отрепетируем даже и мысленно, а на нашей девушке ненавязчиво «обкатаем». А вот со вторым сюжетом все не так просто, это все же психологическая драма с некоторыми элементами детектива. Тут все надо будет проиграть потоньше, и столь опытнейшего и матерого психиатра, каковым по праву слыл и был Семен Израилевич, влегкую  и с наскока не переиграть. Тем более, что он серьезно настроен поместить Леонида, так сказать, на свое поле. Поэтому необходимо сконцентрироваться, собрать в кулак всю свою волю и…Леониду вдруг пришла в голову неожиданная и дерзкая идея. А что, если воспользоваться этим, весьма кстати подвернувшимся, фанатичным увлечением милейшей Тины его, так сказать, «творчеством»? Цинично это как-то и нехорошо, но если вдруг поможет его «благородной» цели? Леонид устало прикрыл глаза и не заметил, как задремал. Тина не трогала его ровно до того момента, пока почти закончился раствор в капельнице, и было уже опасно оставлять катетер в вене. Она ловко извлекла иглу из руки Леонида, прижала смоченную спиртом ватку к месту прокола и зафиксировала ее кусочком специальной липкой ленты. Леонид даже не пошевелился. Тина пошла за ужином и заодно попросила процедурную сестру убрать штатив и пустые флаконы и ампулы от лекарств. Мысленно листая медицинские справочники и вспоминая истории болезни непростых «элитных» пациентов, она предположила, что и Леониду, кроме уже предписанных инъекций и инфузий витаминов группы B, холина, янтарной кислоты, следовало бы назначить кавинтон, который усиливает обмен серотонина и норадреналина и способствует расширению церебральных артерий. Тина решила завтра утром «блеснуть» своими знаниями в области укрепления сосудистой системы. Обучение в лучшем колледже губернии, пара лет работы в «Неотложке» для местной элитки и последующая работа старшей сестрой в неврологии губернской больнички не прошли для нее даром. Одному пациенту после микроинсульта назначали курс таких капельниц, еще добавляли трентал и  пентоксифиллин.
И у него, как раз благодаря очищению и укреплению сосудов, стимуляции мозговой активности, быстро повысилась способность концентрироваться на разных задачах. Уже после первых процедур улучшилась память, а по итогу курса прошли головные боли, улучшилось настроение, реакция на стрессовые ситуации стала проще. Ведь именно этого и хотелось бы добиться для Леонида? И вряд ли здесь уместно более серьезное лечение. Нельзя позволить запереть Леонида в ту клинику, откуда приходили сегодня мрачный дядька-психиатр и его ушлая ассистентка, Леонида там только уморят.

9.
Нужно поговорить в этом ключе с начальником губернского Департамента здравоохранения, потому что он всегда доверял мнению Тины - были основания, так сказать: ведь именно ее усилиями удалось сохранить не только жизнь, но и здоровье матери этого самого начальника после никем не замеченного микро-инсульта. Тина не имела диплома о высшем медицинском образовании, но закончила несколько курсов повышения квалификации, постоянно занималась самообразованием, поэтому ее рекомендовали в персональные сиделки к очень важным пациентам. Но главное было в другом – девушка была просто очень добрым и сочувственным существом. Этого не могли не ощущать по-настоящему больные и страдающие люди. А Леонида она заочно полюбила, как некий недостижимый идеал. Чувствительные девушки часто путают литературных героев с авторами, честно полагая, что писатель в своих героях описывает самого себя. И вдруг – такое счастье, просто с неба свалился ее кумир и прямо ей в ручки…
Леонид очнулся от дремы, слабо застонал, Тина метнулась к нему, взяла его за руку, и поцеловав тыльную сторону ладони, ласково прошептала: - Леонид Романович, как чувствуете себя после всех уколов и капельниц?
- Ох, как с похмелья, деточка… - Леонид не преувеличивал, он и впрямь немного «перебрал» разных лекарств, ранее никогда не «посещавших» его в принципе довольно здоровый пока организм.
- Ну, ничего. Потерпите, все эти уколы и капельницы, а также и те, которые Вам назначены на завтра, помогут Вам вернуться в прежнее состояние. – Эти слова прозвучали весьма убедительно - видимо, Тина и сама верила в то, что говорила. И, скорее всего, так оно и было бы… но только в том случае, если бы Леонид был реально болен. Но со здоровьем-то у него все было в порядке. Даже эта несчастная ссадина у виска перестала его беспокоить.
Как бы убедить эту милую, добрую девушку в том, что ему никакие лекарства в действительности не нужны? А если пойти по прямому пути и просто рассказать ей всю правду о том, как ему надоело это лицемерное существование, это постоянное фарисейство, привлечь ее на свою сторону, сделать ее участницей его персонального «заговора» против этого ханжеского мира? Леонида «посетил» реальный когнитивный диссонанс. Так и не решившись ни на какие резкие действия, он просто предпочел поплыть по течению. Лежа в ожидании ужина, он постарался припомнить в подробностях сюжеты основных своих «творений», которые, как к своему искреннему удивлению он узнал от Тины, были способны вызвать столь глубокие положительные отклики у таких умных и вовсе не экзальтированных женщин, как она сама и ее, явно образованная и отнюдь не глупая, мамаша. 
Тина, между тем, накрыла столик для ужина и стала подкармливать Леонида всякими деликатесами вроде копченой осетрины и теплого салата из вареного картофеля и слабо тушеных перцев с кабачками, слегка поджарила хлеб в электротостере, заварила чай с чабрецом и мятой. Сама же ограничилась кефиром с сухариками.      
- Леонид Романович, давайте покушайте, а то уж почти восемь вечера.
Леонид с трудом разлепил веки. Есть-то не особенно и хотелось, но пришлось, ибо спорить с красавицей не след! А если учесть, какими влюбленными глазами Тина на него смотрела, как любовно и нежно подкладывала ему вкусненькое и чуть ли не с ложечки кормила… Ах, да даже и в лучшие свои молодые годы Леонид не испытывал такого полного, блаженного счастья! Но все же пришлось ему прервать эту царскую трапезу минут через десять – начинало почти тошнить.
- Это все лекарства, они для Вас, видимо, непривычны, - заметив его состояние, озабоченно прощебетала Тина. – Завтра скорректируем назначения. А то наш гений психиатрии задумал «попотчевать» Вас капельницей под названием «Мозговой штурм»…
«Господи, помилуй меня, грешного», - подумал Леонид, пребывая заранее в тихом ужасе и смятении. «Это еще что за адская смесь?»
Словно угадав его мысли по отчаянному выражению лица, Тина сообщила, что ничего особенного эта капельница из себя не представляет. И она, как на лекции, кратко объяснила Леониду:
- В состав капельницы входят простые и известные препараты: 
Актовегин – позволяет запустить обмен веществ в тканях головного мозга, стимулирует активную работу восстановительных процессов в нервных клетках;
Глиатилин — способствует улучшению памяти, концентрации внимания и психоэмоционального состояния;  Мельдоний  - скандально известный как якобы допинг,  на самом деле, известный во всем мире кардиопротектор, который позволяет нормализовать метаболизм и стимулирует доставку кислорода в ткани, –  пояснила Тина и заключила успокаивающе:
- Все это – обычные, нетяжелые препараты, но полезные, например, для восстановления памяти. Ведь мы хотим, прежде всего, вернуть Вам память. Ведь правда, Леонид Романович? – мягко и успокаивающе, словно уговаривая капризного дитятю, проговорила Тина.

10.
- Ой, Тиночка, да мне кажется, я уже почти все про себя вспомнил, - торопливо и, якобы будучи только что внезапно осенен воспоминаниями, затараторил Леонид. – Я прямо вот явственно вижу нашу дачу, такой небольшой загородный домик, большой сад, цветы, дорожки… Я иду по дорожкам, поливаю грядки с садовой земляникой, кусты смородины. А ранним летом там, в самом конце участка, всегда зацветает…
- Куст белой сирени, да? – сочувственно закончила за него предложение Тина, едва не прослезившись.
- Ну, да. – горячо заговорил Леонид. – Понимаете, деточка, этот куст когда-то давно посадил…
- Ваш папа, который погиб в Афганистане, да?
Леонид сделал вид, что поражен, огорчен и, наконец, раздосадован:
– Да не может этого быть! Что, и это тоже придумано? Скажешь, из какой-то моей книги? Да я в жизни ни одной книги не написал! Это моя жизнь, моя!  Ведь я помню все до мельчайшей детали: и фото отца в полевой капитанской форме на стене у нас в московской квартире, и тот папкин сиреневый куст, и маму, которая по ночам плакала, думая, что я сплю…, - и, как ни противно ему было вот ТАК притворяться, но он решил идти до конца и, прокричав, - да и вообще – я все-все помню, понимаешь ты?  ВСЁ! – обхватил  голову ладонями и уронил пару настоящих слез прямо на пальчики Тины.
«Какая же я циничная и подлая скотина, оказывается», - подумал Леонид, судорожно сжимая пальцы и прикрывая от стыда глаза. – «Неужели во мне все – ложь, если я так легко могу изобразить липовые эмоции? Разве я настолько холоден и бессовестен, что для достижения своих сиюминутных целей могу вот так играть чувствами людей, которые по-настоящему  искренне расположены ко мне?» - эта мысль так больно ударила по его душе, что это, видимо, даже некоторым образом исказило черты его лица.
Но добрая, влюбленная Тина и это истолковала в пользу «страдальца».         
- Бедный мой, добрый, несчастный, одинокий мой Лёнечка, - всхлипывая почти по-бабьи, как в кино, запричитала девушка, крепко обняла Леонида, прижала его голову лицом к своей вздымающейся груди, и – заплакала, бедная. Да так горячо, так горько - помнится, именно так в старом, добром советском кино плакали по родному человеку – смертельно больному или тяжело раненому. Только у Тины это было по-настоящему. Леонид чувствовал, что он все плотнее загоняет себя в некий тупик, в такой узкий и жесткий угол, из которого никакого иного выхода не будет, кроме…
Внезапно Тина резко оборвала причитания и плач, поискала взглядом и наощупь нечто вроде салфетки и, ничего подобного не найдя, вытерла глаза рукавом халатика. Глубоко вздохнула, погладила Леонида по щеке, поцеловала в прикрытые глаза и решительно поднялась. Видно, они приняла некое решение, о котором никого не собиралась оповещать.
- Леонид Романович, простите, мне нужно оставить Вас ненадолго. Уберу посуду, выброшу мусор и скоро вернусь.
Тина отнесла грязную посуду на мини-кухню, но сразу мыть не стала, оставила в мойке. Собрала в отдельный пакет весь медицинский мусор использованные ампулы, шприцы, катетеры, салфетки, капельницы - и торопливо вышла из палаты…
Леонид опять задремал, вернее – впал в забытье. Он оставался совершенно недвижимым и после возвращения девушки спустя минут сорок,  никак не среагировав на возвращение Тины. Заметив, что Леонид все еще дремлет, девушка сходила помыть посуду, потом ушла в душ и плескалась там с четверть часа. А когда убедилась, что Леонид все еще не очнулся, то неспешно включила ночное освещение, перебралась за обеденный столик, и, найдя нормальную настольную лампу, решила было почитать одну из взятых из дома любимых книг Леона Адамантова, но никак не могла выбрать, какой именно из четырех романов больше всего соответствует ее настроению. «Золушка из детдома»? – да нет, сейчас этот роман вдруг показался ей чрезмерно сентиментальным и каким-то… слишком уж женским, что ли. До книги «Сиреневый куст в дальнем углу сада» она даже боялась дотронуться, памятуя о недавней вспышке Леонида, которую она восприняла вполне серьезно. Ей очень хотелось вернуть себе то ровное, спокойное и даже несколько приподнятое настроение, в которым она пребывала с того самого момента, когда начальник Департамента поручил ей заботу о самом живом классике Леоне Адамантове, и до этого тяжелого и страшного нервного срыва, который так убедительно и достоверно разыграл перед ней Леонид. Он-то уже несколько минут назад вышел из дремотного состояния, но держал глаза закрытыми, соображая, с чего начать разговор – на этот раз он решил полностью завладеть инициативой и не упускать ее как можно дольше. А Тина вспоминала свой недавний телефонный разговор с начальством и тихо радовалась, что ей удалось убедить его хотя  бы в том, что нет никакой острой необходимости запирать Леонида в психиатрический стационар, и что можно помочь ему более простым и человечным способом. 


11.
Начальник департамента пообещал переговорить с психиатрами и настроить их на наблюдение и, при необходимости, лечение пациента вне стационара. Спрашивается, а где же тогда? Дома? А если он так и не узнает ни своих  домашних, ни сам дом (в данном случае – квартиру)? Ведь тогда даже само пребывание в чужой для его восприятия среде, да еще и с чужими людьми (если он по-прежнему никого не вспомнит, как не вспомнил старого приятеля Марка Абрамовича) принесет ему скорее вред, чем пользу. В отделении травматологии его оставлять бессмысленно – в этой части здоровье Леонида практически не пострадало. И куда же его стоило бы поместить, если в психиатрический стационар не очень желательно? Может быть – в какой-нибудь из Домов творчества, находящихся в ведении Союза писателей, членом которого он состоял уже почти двадцать лет?
- Тина, деточка, сейчас утро или вечер? – изображая внезапное пробуждение, слабым голосом проговорил Леонид и положил ладонь правой руки на грудь в области сердца.
Тина сразу вскочила, оставив книги Адамантова на столике. Подлетела к постели Леонида, присела вплотную к нему, прошептала: «Вечер уже», тут же смерила пульс и с радостью установила, что пульс ровный, 64 удара в минуту, хорошего наполнения. Дыхание у пациента свободное, ровное. Тина для себя сделала вывод, что капельница благотворно подействовала на Леонида. Да и внешне он ей сейчас показался более здоровым, чем при самых первых минутах после их знакомства. Тина сходила на пост за тонометром, измерила АД и преисполнилась еще большего оптимизма, получив на правой руке внушающий здоровый оптимизм результат: 135/85, а на левой и того лучше  - 125/80.
- Леонид Романович, давайте Вас послушаем. – Тина ввела оливы фонендоскопа в свои розовые ушки и стала размеренно водить головкой прибора по обнаженной груди Леонида. Удовлетворенно кивнув, попросила его привстать и повернуться к ней спиной, послушала еще. И радостно защебетала, повесив фонендоскоп на спинку стула. – Легкие чистые, дыхание ровное, никаких хрипов или одышки, ничего такого, что могло бы помешать Вашему размещению в любом санатории или пансионате общего типа. Или Вам лучше дома пожить?
Леонида последнее предложение сильно озадачило. Он решил стоять на своем, только бы не ошибиться с выбором «легенды». Леонид стал судорожно вспоминать все, более или менее подходящие к сложившейся ситуации, сюжеты своих книг, которые можно было бы выдать за события собственной жизни, якобы припоминаемые им из-за «благотворного» действия всех этих уколов и капельниц. Как же у него кружилась голова после той дряни, которую ему вкололи и влили, - до тошноты и рвоты! Сейчас вроде стало «отпускать», но ему и на завтра какие-то жуткие составы приготовили. Надо что-то придумать, чтобы ему больше никаких «коктейлей» не вливали. Но что? Леонид даже непроизвольно застонал от бессилия. Тина (добрая душа!) поняла это по-своему и совершенно не по-докторски прижала его голову к своей груди, как бы защищая его от этого мира. Ощущение упругой, вздымающейся девичьей груди подействовало на хорошо отдохнувшего и набравшегося сил «пациента» отнюдь не успокаивающе, а, напротив, возбудило его сверх всякой меры. Леонид и не подумал сдерживать свои желания и эмоции, положив обе руки на аппетитную попку девушки и прижав ее к себе изо всех сил – так, что Тина охнула и… Ну, в советском целомудренном кино здесь бы последовало затемнение, а в современном (распущенном!) – жесткая, со стонами и криками, постельная сцена. Ну, что последовало, то и последовало. Тина головы отнюдь не потеряла, метнулась к входной двери, навесила снаружи ВИП-табличку «НЕ БЕСПОКОИТЬ» и заперла дверь на ключ, оставив его в замке. Не глядя на Леонида, быстро прошла к постели, быстро сбросила с себя все, что на ней было надето, и взобралась на опешившего от такой прыти «больного», который, впрочем, успел-таки стянуть свои пижамные штанишки и пребывал в состоянии жуткого, ранее никогда не испытываемого, возбуждения. Ну, и – понеслось. Понеслось, да не очень... Леонид даже опешил от неожиданности. Он ожидал чего угодно, только не этого…
- Ты разве…
- Да, ты – мой первый мужчина.
Леонид вспотел и едва не утратил весь пыл. Как так-то?!! Такая красивая, спелая, уверенная, даже игривая с виду женщина, и вдруг – нате вам! Как быть-то? Конечно, лет двадцать назад жена его тоже оказалась нетронутой, но тогда это было понятно и оправданно: Алевтина была дочерью маститых московских искусствоведов, известных своим пуританским нравом, выросла под жестким присмотром бабки-чекистки на пенсии. А тут-то что? Вот тебе и первое о ней впечатление как о зрелой, опытной женщине…
- Тебе больно, деточка?!
- Да, немножко, но так хорошо! Так странно и… необычно. Я тебя полюбила с первой же твоей книги. Я мечтала стать твоей. Ты – точно такой, каким я тебя себе представляла: сильный и нежный. Еще хочу!.. 

12.
- Хочу, хочу, хочу!.. – Тина обвивала его руками, прижимая к себе, - ну, что же ты, мне уже не больно, милый мой, дорогой мой...
Он осторожно и медленно вошел в нее, двигаясь мягко, без напора. 
Леонид боялся причинить ей не только телесную боль, но и душевную, поэтому и говорить старался, как с дитятей. Он уже вообще плохо понимал, как себя с ней вести, чувствуя себя неопытным юнцом, впервые овладевшим желанной девушкой и пребывающим в счастливой растерянности. Да ведь, по большому счету, оно почти так и было. Если вспомнить, скольких женщин он за свои уже пятьдесят лет, так сказать, познал, то получится, что у него никого и не было, кроме одноклассницы Светки, которая, приняв изрядно портвешка, сама напялилась на него после выпускного и прогулки на Красную площадь, чуть ли не под своими же окнами в скверике их общего двора, да Алевтины - законной жены. Ах, да, - была еще смешная интрижка лет десять назад с голодной и обожающей его красоткой-библиотекаршей лет сорока в Костроме. Там несколько дней проходила выездная конференция Союза писателей по работе с творческой молодежью. Он и еще несколько матерых прозаиков и поэтов проводили семинары с начинающими писателями из нескольких областных организаций, читали и разбирали их первые опусы, учили кто основам композиции, кто – «секретам» стихосложения, ну и так – вообще. Его уговорили дополнительно провести встречу с читателями в областной библиотеке, собралось человек двести его поклонников и, главным образом, поклонниц. Он захватил с собой пару десятков своих книг, каковые после встречи и ответов на вопросы надписывал и дарил всем желающим. Многие читатели и сами принесли его книги, купленные в Костроме и других городах, он их благосклонно снабжал автографами. Все было чинно-благородно. Как вдруг в самый последний день конференции областные культурно-просветительские начальники устроили жуткую пьянку в узком кругу в элитном ресторане «Гроза» при отеле «Островский», где он и проживал. Вот там-то, в небольшом интимном отдельном кабинете для двух десятков «лучших» людей, его и «пленила» местная заведующая этой самой библиотекой. Да он особенно и не сопротивлялся: устал, был благодушно настроен, немного выпивши, дал себя еще немного подпоить. Женщина была и впрямь хороша… наверное. Он силился вспомнить ее лицо или хотя бы имя – и не смог. Помнил только ее крутые бедра, большую белую грудь да жаркие голодные губы. Ничего общего с теми ощущениями полного, светлого счастья и нежности, которые он испытывал сейчас к этой ласковой, смущенной девочке…    
- Сколько же тебе лет-то, маленькая моя? – его голос звучал глухо и хрипло. – Я уже ничего не понимаю. Что тебе во мне – нездоровом, стареющем типе, себя не помнящем. Вокруг тебя всегда столько интересных молодых людей, красивых, свободных. Наверняка тебе уже не одно предложение было сделано…
- Да что ты, Лёнечка! – воскликнула Типа. – Какие предложения? И от кого? Я же после школы сразу пошла в медицинский колледж, потом пару лет работала то в «Скорой», то в «Неотложке», потом меня стали приглашать сиделкой – уж, конечно, не к молодым и здоровым. Да, люди мне попадались солидные и положительные, но все они были семейные и не очень здоровые… Однажды я очень помогла нашему начальнику департамента здравоохранения, выходив его мать. Вот и приглашают меня на важных и трудных больных. А ведь мне уже тридцать два. И никто никогда мне по-настоящему не нравился. Наверное, я тебя ждала – и вот видишь, дождалась. И ты пришел ко мне, ты ведь мой, мой – весь мой! Прости, что использую твой недуг, но ты ведь сейчас себя самого не ощущаешь чьим-то мужем и вообще -  семейным человеком? Ведь так? Я только теперь про тебя все поняла: в твоем сознании перепутались судьбы всех твоих героев, сюжеты всех твоих замечательных романов, став как бы твоей собственной жизнью. Сейчас вся твоя настоящая жизнь вытеснена из твоего сознания жизнями и личностями твоих героев. А они все, поверь мне, очень хорошие и интересные люди с непростыми судьбами. Но ведь это ты наделил их характерами, и это ты дал им прожить все те жизни, которые не смог бы прожить в реальности сам. Наверное, твоя травма просто активизировала в тебе тот огромный потенциал, который и позволил тебе написать все эти судьбы. И вот ты стал – ими, всеми твоими героями одновременно. У тебя никакая не амнезия - просто ты убежал в самом себе от себя-творца к себе-творениям…Потому что именно в созданных тобою героях твоя настоящая жизнь, а вот эта вся суета -  нелюбимая жена, выросшие дети, у которых собственная жизнь, - встала непреодолимой стеной между ними и тобой, это вот все НЕ твоя жизнь. А друзья… Да были ли они друзьями?
Леонид слушал эти, неожиданно мудрые слова от годящейся ему в дочки девушки, и самые противоречивые мысли одолевали его воспаленный ум, постепенно перестающий дружить с разумом.

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ