Жизнь, как она есть

До шести лет я ни слова не знал по-русски, поскольку, в первый же день убежал из детского сада и категорически отказался посещать его в дальнейшем, за что отец в первый и, пожалуй, в последний раз стукнул меня свернутой газетой по щекам. В дальнейшем он предпочитал проводить со мной профилактические беседы хотя, к моей чести надо сказать, что особых хлопот родителям я не доставлял. Так вот, учиться русскому языку было негде, поскольку моим воспитанием занималась бабушка, которая кроме трех слов на языке ничего не знала. И эти слова, как я потом понял, были не совсем применимы в светской беседе, их ее научил мой младший дядя, объяснив, что это вежливое обращение, вроде нашего «да буду я твоей жертвой". На самом деле это было «…б твою мать», и прохожие сочувственно смотрели, когда она так звала меня с балкона, держа в руках тогдашнее лакомство – хлеб, помазанный маслом и посыпанный сахарным песком.


Потом к нам во двор переехала семья военного моряка и у них был сын Боря, мой ровесник и я за год общения с ним быстро освоил русский язык, первое время прибегая и бабушке и прося перевести то или иное слово. Но, опять же, бабушка ничего дельного не могла ответить, потому, что кроме тех трех слов, она знала еще «матышкя», абсолютно уверенная, что азербайджанское слово, и еще стишок, как ей казалось, про русских, из которого я только запомнил «ишто мишто дийярляр, донуз эти йиярляр» ("што, мишто говорят и свинину едят")..


Так, что русским я овладел самостоятельно, видимо, как папуас, которого языку учили, тыча пальцами на предметы…


Пришло время идти в школу, и я категорически настаивал на русском секторе. Судя по всему, мой характер Козерога начал проявляться уже тогда.


Мать отвела меня в школу 134, поскольку в шестой уже учился мой старший брат, и он себя там так проявил, что никакой надежды устроить туда второго сына не было.


Естественно в школе принимать мои документы отказались, посоветовав войти с другого входа, где была школа 132 с азербайджанским языком обучения. Я был маленький, неказистый и наверно, создавал впечатление не совсем ментально здорового ребенка.


Но мать была настойчива и пошла на прием к директору, та стала расспрашивать меня, я как мог отвечал, видимо это не совсем соответствовало стандартам директора, и она предложила мне спеть.


И я спел, тогда я не знал, что такое понятие как слух у меня абсолютно отсутствует, и я вдохновенно проорал: «По долинам и по взгорьям шла дивизия вперед…».
Директор замахала руками, остановила меня на взлете и сказала: «Принимаю».
Сейчас я думаю, что это было чисто эмоционально, директор, видимо осознала, не прими меня, я буду петь весь день за ее дверью, а то еще и заявляюсь к ней домой с новым репертуаром. Мать так и сказала, что именно пение стало причиной (именно причина, а не благодаря) моего поступления в школу.


Мою классную учительницу звали Клавдия Ивановна, она была очень опрятная пожилая женщина, влюбленная в свою профессию.


На первом же уроке меня потянуло в туалет, я поднял руку и попросил разрешения, и она понимающе, с улыбкой отпустила меня. Дойдя до двери, я вернулся, подошел к ней и спросил, нет ли у нее лишней бумажки.


Это ее так развеселило, что на глазах появились слезы, она обняла меня, и спросила нужна ли ее помощь. Я, как мужчина, ответил, что сам справлюсь…


И с первой недели я стал удивлять и родителей, и родственников, потому что все схватывал налету и, к удивлению домочадцев, стал круглым отличником. Не думаю, что особую роль сыграла та самая бумажка, сейчас сдается мне, что был я действительно смышлёным парнем.


К концу учебного года папе дали квартиру в военном городке. мы переехали и мне пришлось поменять школу. Мама рассказывала, что Клавдия Ивановна расплакалась и сказала, что не хочет расставаться со мной. Но судьба распорядилась нам расстаться и ее больше не видел, хотя остались очень теплые воспоминания, и она как живая, у меня перед глазами.


В новой школе меня удивил состав класса, нас было сорок три человека, из них, два азербайджанца, два еврея и трое русских, остальные были армяне. В прошлом классе как-то национальный состав соответствовал статистическим данным по республике.


Учительницу звали Валентина Николаевна, худенькая симпатичная женщина, с собранными на затылке русыми волосами, очень спокойная и рассудительная. Она мне сразу понравилась, и я даже решил выдать ее замуж за моего холостого дядю Камиля, но она через полгода ушла в декретный отпуск и ничего из этой затеи не вышло…


Тут нас, как класс расформировали и я из первого «Г» попал в первый «А», и это была большая разница. Здесь учились несколько учеников – детей преподавателей школы, класс был образцово-показательный, и дети были активные, пели, декламировали, танцевали, я же ни под одну категорию не попадал.


Думаю, с тех пор во мне и начал развиваться комплекс неполноценности, который я до сих пор не могу изжить. Учительницу звали Нонна Александровна, одевалась она очень модно, и мне, кажется, была очень общительная. Во всяком случае, отцу она понравилась, по-моему, он ей тоже, потому что она спрашивала у меня о его возрасте и роде деятельности. Хоть я был маленький, но мне это совсем не понравилось, я даже собирался рассказать матери, потом вспомнил, что я мужчина и в Чемберекенде это восприняли бы неодобрительно…
(продолжение следует)