Время говорить. Глава 2. Без Бога - ни до порога

ГЛАВА 2 ©
Без Бога - ни до порога

Горожанин увидел Михал Егорыча на водительском сиденье. Дверь машины была открыта. Старик положил руки на руль, склонил голову на руки и вздремнул.
Городской грибник присел на корточки спиной к капоту. Взяв сверху ведра три недомерка, стал их рассматривать. От июльской жары даже шляпки с ноготь покрывались мелкой сеткой трещинок.
- Пятрович, чаго ты мелочёвку насбярал? – услышал он за спиной старый хриплый голос. – Полное вядро мелочёвки, шчо ля?
- Нет, – не оборачиваясь, ответил Никитин.
- А на дне чаго, ошлёпки?
- Ошлёпки? – обернулся Пётр Петрович к старику. Дед уже сидел, высунув голову из машины. – Я не знаю таких грибов.
Старик, кряхтя, вылез из машины. Снял серую затёртую кепку, почесал почти безволосый затылок и снова натянул кепку на голову.
- Ошлёпком у нас старый грыб имянують, – пояснил он, подойдя к гостю.
- Старые я не брал. В основном средние. – Пётр Петрович оживился: – Набрёл  в березняке на грибное место. Вот верите, ногу поставить некуда – везде грибы. Первый раз в жизни такое чудо увидел. Я, не вставая, минут за десять полведра набрал.
- Да шчо енто за грыбное место – полвядра? Шесть-семь мешкоу на водном  пятачке набярають. Во енто место! – похвастался дед богатством родной местности.
- Вот на такое я и набрёл.
- А шчо жа тольки вядро насбярал?
- Пришлось уйти. Лосиха на меня вышла.
- У-у, малай , – покачал головой старик. – Табе дужа  повязло, шчо живой востался.
- Могла убить? – Сердце горожанина зашлось от внезапно нахлынувшего страха.
- Ну, можа, и не убила ба, но копытами отходила ба здорово.
- А чего же не «отходила»?
- Яна водна была али со лосёнком?
- По-моему, одна.
- А-а, малай, – приподнял дед кепку одной рукой, а другой пригладил на лбу редкие седые волосы, – тады другое дело. За лосёнка яна табе кости ба поломала али брюхо копытами успорола.
- Какой ужас, – округлил Никитин глаза. – Неужели лосиха такая агрессивная? Я и не знал.
- А ты думал. Мы жа на прыроде живем. Енто табе не книжки чатать. За свояго дитёнка любая мать убьеть. Лосиха дажа медведя шугаеть почём зря. М-м-м, – промычал Михал Егорыч, качая головой, – лосиха вышла. Лося увидеть тожа опасно. У яго чичас гон. Ён сусим  дурной. Ты больша не ходи без нас по лесу, – сочувственно заглянул старик в глаза гостя. – Зря я тябе отпустил водного. Зверья у нас у лясу хуть отбавляй. Народу маловато ходить, во зверьё и не боится. Ну, мужаки наша на охоте трошки пальнуть, а так зверьё непуганая. Так шчо ты восторожку  имей.
- А вы сколько грибов собрали?
- Два меха  прыволок, – хитровато улыбнулся дед. – У машине валяются.
- Ух ты, – не сдержал восхищение Пётр Петрович.
- Ага. У нашам лясу скольки люду не ходить, усе с грыбами прыходють.
- Ничего себе!
- У-у, прорва, – заулыбался дед беззубым ртом и тут же погрустнел: – Тольки кому енто усё? У дяревне старый люд вымираеть, а молодёжь сбягаеть у город опосля школы. Старееть наша дяревня, – разочарованно покачал он головой и тут же встрепенулся: – Ну, енто ладно. Давай-кя грыбочки твои поглядаем, – достал старик из кармана зелёной спецовки жёлтый полиэтиленовый пакет. – Сып сюды, – бросил пакет на траву.
- Грибы лучше не высыпать. Зачервивеют быстро, – отказался Никитин.
- Белай грыб червя особливо не боится. Мы тольки верхния снимем. Не успеють замяжениться . Чичас домой поедем.
- Зачем тогда высыпать, если скоро домой? – упорствовал гость.
- А то прынесешь горчакоу, бабы нас засмяють, – назвал Михал Егорыч истинную причину своей настойчивости.
- Горчак? – Никитин впервые услышал такое название гриба. – Это поганка?
- Поганка али не, а не буровик. По виду, як быдто белай. Но ести яго не станешь. Горькай, зараза. И варево  спортишь: буди горькое, шчо тый  яд.
- Я срез делал. Меня бабушка учила по ножке грибы определять. Не потемнеет место среза – значит, настоящий белый гриб.
- Вишь ты, зная, – дед удивлённо посмотрел на гостя. – Выходить, не пустой ты чаловек. У дяревне жил, шчо ля?
- Городской, – тихо сказал Пётр Петрович. – С бабушкой в детстве ходил по грибы и ягоды.
- Бабка твоя дерявенская? У город переехамши? – дознавался дед. 
- Тоже городская, – не захотел открыться Никитин.
Дед, посмотрев на тонкий срез ножом на толстых ножках, хмыкнул:
- Хм… Глянь-кя, и городския разбяраются. Во чудеса. Обознатушки у мяне получилися, – сознался дед в напрасном недоверии к горожанину.
Гость расплылся в улыбке, увидев замешательство старика.
- А ты молодчина, дажа-дажа . Недаром уремя стратил у лясу: отборных грыбоу насбярал,– сказал дед тихо, сняв недомерки сверху и добравшись до красивых середняков. – А то попрыедуть дети к нашам суседям с городоу – дурни дурнями. Ничёго не разумея у жизни и подсказок слухать не хочуть. А ты у жизни разбяраешься.
- Разве есть связь?..
Никитин не успел договорить, как дед тут же деловито ответил:
- А як жа . Сувязь у во всём. Мы жа на прыроде живем. Енто табе не у городе – усё из магазина. Прыдуть дурни, нахватають напропалую усякую дрянь, лишь ба чем брюхо набить, а опосля дохнуть, як мухи от дихлофосу. А прырода, слышь, – ткнул Никитина пальцем в плечо, – дурнеу не любить. Дурень, ён не бережеть дажа сябе. Любов отъял от яго сатана.
- Кто отнял? – переспросил Никитин, подумав, что ослышался.
- Сатана. Кто жа яшшо шкодить чаловеку? – невозмутимо ответил Михал Егорыч.
Пётр Петрович удивился перемене разговора и, не зная, что в таких случаях говорят, сказал первое, что пришло на ум:
- Почему отнял?
- Отъял – и усё. – Дед замолчал на несколько секунд. – Назло Господу усё робить . Говорить Яму: «Гляди жа на людёу. Мяне Ты скинул с неба во тьму кромешную, а чада Твои, неслухи, шчо, лучша мяне? Чаго их не скидваешь во мглу?»
-  Действительно – почему?
- А-а, малай, не зная, шчо чаловек – любимое чадо Божье. Ежли кого любишь без меры, смогёшь яму хуть чем наврядить? – заглянул старик в глаза Никитина.
Пётр Петрович отрицательно покачал головой.
- А-а, то-то и оно, – довольно протянул Михал Егорыч. Выбрав из кучи средний гриб, а затем самый маленький – с ноготь, показал их Никитину. – Вишь два грыба? Водин сусим малой. Енто и ёсть дурень. Сока у ём маловато, хуть и выглядить прыгоже. Глазу, конечно, прыятственно. Да шчо яго красой робить? Вум-то у яго дитячий. А нальется соком и тожа гож на жаровню али у банку. Пусть растеть, вумнееть, на то Бог и попускаеть яму скорби .
- А кому-то только маленькие нравятся, – сказал Никитин, поняв, о чём иносказательно говорит старик.
- Сдуру-то няхитро. Грош цана твоёй мелочёвке, – кивнул старик, подняв белёсые брови. – Тольки молодому зубу прыятственно. А трэба, шчоба польза была усяму организьму. Во любов – енто и ёсть самая настошшая польза для усяго. Любов к звярюшке, птушачке, к лесу. К зямле, – ткнул он пальцем вниз, а затем повысил голос: – К чаловеку. Во тады пользительное дело. А так – ничёго. – Подумав, добавил: – Мы хуть тожа грешныя, но… трошки приучёны любить, а Любовию стяраются усе гряхи. Подчистую! Порой гляну телевизер уместя с жаной своёй, шчо хвильму , шчо новостя. Водни трутня по усяму миру, – скорбно произнёс дед, нагнув голову. – Развялося их чичас, трутнеу. Кажуть  красиво, а слухать нечаго.
- Аристократизм теперь в моде.
- Дурнеу стадо. А сабе яшшо про Бога толкують.
- Михал Егорыч, вы в Бога верите?
- А як жа, – поднялся дед, выпрямился, как свеча перед иконами. – Без Бога – ни до порога. Нетути у тябе Бога у душе – нетути от тябе никому пользы. Так-то нас старыя люди вучили. Вобчество вучило.
- Я видел в деревне небольшую церковь. Подумал вначале, что часовня.
- Да поставили малую, чаловек десять войдеть, – упрекнул кого-то дед.
- Ходите туда?
- Водин раз был. На Пасху, на хрёстный ход. Но вовнутрь не прышлося зайтить.
- А ваши, деревенские, ходят?
- Бабки ходють, и моя колдыгаеть . Кой-кто из молодых баб забежить. Можа, и больша б ходило люду, да стать негдя. Шчо тама? – старик изобразил соединёнными пригоршнями маленький круг.
- Михал Егорыч, а если бы церковь большая была, то ходили бы молиться регулярно? Каждое воскресенье, например?
- Не.
- Почему?
Старик ответил не задумываясь:
- Вотучили коммунисты. Любов к Богу отъяли у люда. – И мучительно медленно выдохнул: – Церквы поломали.
Никитину показалось, что старик неожиданно для самого себя покаялся, что его отчаянный выдох был похож на запоздалое извинение, как будто старый сельчанин ждал того времени, когда можно будет вытолкнуть из души многолетнюю горечь вины перед Богом.
- Дома молиться можно было, – подсказал Никитин выход из положения.
- Молитва у церкви не сравнится с домашнёй. Тама поп Бога просить у алтаре. Яго Господь-батюшка скорейша послухаеть, чем нас, грешных.
- Разве священник святой?
- Ну, уж почища нас буди. Мы – шчо? – старик махнул рукой и оглянулся. Затем улыбнулся беззубым ртом, ткнул Никитина пальцем в плечо и похвалился: – Слышь, нам попа хорошаго прыслали. Вотца Захария.
- Имя какое-то старинное.
- А якое жа имя буди? Енто ж поп.
- Ну и что. У современных священников и имена современные.
- Ён уже у возрасте. Весё-олый. – Старик хрипло засмеялся, и в глазах промелькнула детская непосредственность. – Усё с шуткой-прыбауткой. У жизни разбярается. Я раз покалякал с им, шчо мёду напился.
- Хорошо ответил на ваши вопросы? – поддержал Никитин улыбкой хорошее настроение старого сельчанина.
- Ага. А то молодёжь попрышлють у церквы. Шчо от их толку? Яны старикоу не разумея. Им ба таких жа молодых, як сами. Ребяты наша усё рауно не ходють у церкву, а нам, старым, горе горькая с молодыми попами. Валькя, кума наша из Дологово, тута рядом, у десяти километрах, каже, шчо к им прыслали желторотого попа.
- Разве это плохо? – Никитин двумя пальцами выбирал из грибов, высыпанных на пакет, жёлтые листочки и сухие травинки.
- А шчо хорошаго? – насупился Михал Егорыч.
- У молодых задора ещё много, различных планов.
- Плантовать  яму не к чаму. За яго расплантують, кто повыша. И у бурсе яму усё уже растолмачили . – Дед хрипло засмеялся: – Ён баб ихних боится. Як завидеть якую бабу, так ховается .
- Боится?
Дед захохотал, как молодой, запрокинув голову:
- Ихние бабы вопросоу много задають. Яны у церкве ентого попа прыщучуть сразу опосля службы, яму деваться некуды, ён и стоить, як укопаннай. Яны усё спрашвають и спрашвають, а ён… хы-хы… – хрипло хихикнул старик, – уже прозелянел увесь. Кхе-кхе-кхе, – закашлялся. Успокоившись, серьёзно сказал: – Сока у ём нетути, як и у твоёй мелочёвке. Чаму ён баб дологовских можа научить, ежли сам маловато зная?
- Но ведь когда-то нужно начинать? Сейчас молодой, потом наберётся опыта, – ответил Никитин.
- Пусть яшшо игде-нибудь набярается вопыта, – недовольно сказал Михал Егорыч.
- Где же, как не в храме, на рабочем месте?
- Енто не мене ряшать. Для ентого ёсть вумные люди. А то разоралися: «Молодёжь, молодёжь». У наша уремя молодых на подхват брали, пока не научатся усяму у настауникоу.
- Я и говорю, что, кроме храма, больше негде начинающему священнику практику проходить.
- Во-во, – старик согласно ткнул пальцем в сторону Никитина, – пусть практику пройдеть да кзамен  сдасть. Чаго сразу яго у священники лепють? К дьякону вопытному пусть приставють, як ране было.
- Всё-таки хорошо, когда молодёжи много вокруг. И самому радостно. Возраст не чувствуешь.
- Тольки пусть воли им помене дають, – уступил Никитину старик. – А то чичас им волю дали: де-елай, шчо хо-ошь, – наигранно разбросил дед руки в стороны, поворачиваясь всем корпусом и обводя руками лес, стоявший плотной стеной вокруг него.– Прям молются, на их глядючи. Во яны и пошумарквають . Тьфу! Якой дурень енто выдумал? Ухи ба тому дурню надрать, як пацану бязрукому.
- Тоже проблема, – задумался Никитин.
Дед обиженно шмыгнул носом и тихо заговорил:
- Да не проблема, Пятрович, а загнанье народа у угол. Нашли, кому дать дубину у руки. Бязмозглым. Их жа тольки пальцем поблазишь , ткнешь у якой бок , туды и бягуть. Сами жа яшшо маловато соображая у жизни. – Постучал пальцем по голове: – Микитра у их яшшо не варить .
- Зря вы так о молодёжи.
- Чё зря? – хитровато улыбнулся Михал Егорыч.
- Молодые тоже разные, как и старшее поколение. Есть такие умники и умницы, каких в наше время и быть не могло.
- Вумныя-то вумныя, да водна и та жа думка у их таперича: побольша ба денег. А Бога у душе нетути. И чаго яны наворотють у государстве?
- Как же у священника «Бога в душе нет», – возмутился горожанин. – Что вы, Михал Егорыч? Это уже непрофессионализм с их стороны.
- Да енто жа я вобче о молодёжи казал, а не о попах, – поправил себя старик. – Я к попам хорошо отношуся. Ты чё? – покосился он на гостя.
- Вот и церковь теперь рядом, только ходи и молись. И всё равно недовольство, – вернулся к прежней теме Никитин.
- Говорють жа табе: вотучили от церквы, – повысил дед голос, возмущаясь то ли непонятливостью гостя, то ли его недоверием к слову умудрённого жизнью человека. – Прывычку молиться из нас вынули. А прывычкя – большое дело. У наша уремя у дяревне работы неупроворот было. Як пойдеть с вясны питеньё . Зимой хуть и работы маловато, да не проскрябашься к шляху : усё снегом занесемши. Тады сугробы до крыши ляжали, – поднял дед руку над головой. – Видал той-то таперича? А-а, – язвительно протянул дед, открыв наполовину беззубый рот. – Пока, бывалоча, проскрябашь дорожку к шляху, уже и прыть пропала ехать у город, за двадцать километроу. А была ба своя церква – работну одёжу скинул ба и добяжал. – Присев перед грибами, дед виновато посмотрел на горожанина: – Давай-кя сбярать у вядро.
Аккуратно укладывая грибы в ведро вместе с Никитиным, дед осматривался вокруг:
- Водни  полятели. Яшшо полчаса и зажруть нас тута. Игде Славик? Шчо-то заходился.
Никитин тоже осмотрелся: через широкую тропу от одной кромки леса к другой стремительно прожигали воздух несколько оводов: з-з-ж, з-з-ж.
- Да, пора уезжать.
- И бабы наша лаяться  буди, ежли у час вобеда прыедем, – продолжал говорить дед.
Пётр Петрович заметил приятеля. Тот шагал по тропе от дальней кромки леса с ношей на плече.
- Вон и сын ваш, – сказал Никитин, глядя в ту сторону.
- Игде? – вскинулся дед. Увидев сына, оживился: – Чижало  шчо-то тянеть. И мяшок, и битон . У две руки несё. Тружельник мой, – благоговейно сложил дед ладони перед грудью.
- Пора домой. Одиннадцатый час, – посмотрев на ручные часы, напомнил гость.
- Хорошо грыбную жаровеньку с картохой молодой опрокинуть, – засияли тусклые глаза старика. Весь он изменился: посветлел лицом, приосанился. – Да ежли жане моёй грыбочки прыглянутся, то и рюмашечку белай мене польеть. А ежли повязеть, то и стаканчик.



Светлана Грачёва
Воскресенск