ЗЛОЙ. Глава 2. Отец

Мне всегда казалось, что мой отец меня не любил. Я чувствовала это, но долго не могла понять, почему. Не было никаких  оснований полагать, что биологически я не его дочь, но судя по его отношению ко мне, я считала, что была для него очень не желанным ребенком.  Может быть, причина была в том, что он хотел сына. А может, он вообще не хотел иметь детей. Не знаю до конца его мотивов, но с раннего детства сделала вывод, что не каждый отчим относится к приемным детям так, как ко мне относился мой родной папа.

У меня практически нет счастливых воспоминаний из детства. Всё, что я помню о времени, проведенном в родительском доме, до сих пор вызывает внутреннюю дрожь.  Почти каждый вечер у нас были крики, побои и битая посуда. Отец пил часто и много, и приходя домой, искал любого повода для скандала.

Маме, казалось, было проще покорно сносить его выходки, нежели им сопротивляться. Во всяком случае, я долго считала, что в ней никогда не было достаточно сил на противостояние. Почему она оставалась с ним? Что держало ее в этом адском, ненавистном мне месте? Что не давало ей уйти? Не знаю, была ли это любовь или пресловутый страх остаться одной с ребенком на руках.

Мне казалось, она запросто могла уйти от него, оттолкнуть, бросить, забыть и никогда к нему не возвращаться. Она заслуживала быть счастливой и любимой, а он заслуживал того, чтобы его бросили. Он никогда не стоил ни моей мамы, ни ее любви, ни семьи, ни тепла домашнего очага.

Отец издевался над ней, как хотел. Его ужасной фантазии хватало на многое. Он избивал ее жестоко и безжалостно, не думая о последствиях, никогда не смущаясь тем, что бьет не равного себе, не здорового и сильного мужика, а хрупкую, болезненную женщину. Обычно, когда он ее бил, я хватала его за ноги (ростом я тогда едва была ему выше колена) и изо всех сил пыталась оттащить от нее. Но что были мои детские попытки против разрушительной мощи огромного пьяного мужчины?

Когда я ему мешала, он злился еще больше, и тогда мы получали обе. Однажды, во время очередного пьяного дебоша, он схватил маму за волосы и стал бить головой о стену. Это было невыносимое зрелище даже для взрослого человека, не говоря уже о неокрепшей психике ребенка. Я не знала, что мне делать, потому что понимала, что моих сил не хватит на то, чтобы остановить его. Тогда я вцепилась в его брюки и, что было сил, укусила за  бедро. Он  завопил, отпустил маму, повернулся, схватил меня за шиворот, размахнулся и вышвырнул из комнаты, как котенка. Я полетела в коридор, ударилась об угол стены и упала. Я не думала о боли, в тот момент мне было важно, что он хотя бы на время перестал бить маму.

Отец подошел, наклонился, убедился, что я цела и, размахнувшись,  ударил меня по рту. Это было для него в порядке вещей и повторялось по отношению ко мне не раз. Я помню эти ощущения: когда одновременно лопаются и вспыхивают жаром губы, рот наполняется теплой, вязкой, солоноватой жижей, становится трудно дышать, набухает нос и из глаз  буйным фейерверком сыплются  разноцветные искры. Это взрослому человеку можно просто дать кулаком «в зубы». А у ребенка, в силу несоразмерности, «в зубы» получает всё лицо целиком.  Мне тогда было сказано: «Еще раз укусишь, убью».  Я больше не кусала его. Не из страха быть убитой. От страха, что потом, когда меня похоронят, мама останется с ним совсем одна. Мне казалось, что даже если я умру, она все равно не уйдет от него, и тогда ее совсем некому будет защищать.

Отец никогда не жалел маму и был к ней чрезмерно требовательным. И даже за мной, беззащитным и беспомощным ребенком не признавал права на ошибки. Он не был перфекционистом. Он был бездушной сволочью. Он жестоко избивал меня за малейший проступок. Хотя  проступками это было лишь в его понимании. В моём - это были обычные детские шалости или неосторожность. Разбила чашку - получай. Порвала колготки на горке - получай. Уронила хлеб со стола – получай. Не положила кофточку на место – получай. И так без конца.

В пять (!) лет, вместо того, чтобы играть с ребятнёй во дворе, когда мама была на работе, я должна была убираться в доме, стирать его носки и рубашки и выносить мусор. Теперь это даже может казаться смешным, но я помню себя в детстве: маленькая несчастная девочка, которая страшно получала по рукам, если вымытые тарелки или постиранные вещи были не так чисты, а на подметенном  полу оставались незамеченные соринки. (Ну, какой может быть спрос с ребенка?!)

Отец бил меня по поводу и без. Не так стоят комнатные тапочки, либо не на том месте лежит книжка, либо не идеально ровно застелена кровать, либо развязался бантик на косичке, - всё это заслуживало жестокого наказания. У него это называлось - воспитывать.

Чтобы «завестись», ему хватало нескольких минут. Он не тратил время на слова и объяснения, предпочитая воспитывать действиями. Он хватал меня за руки или за одежду и тряс, как тряпичную куклу. Он хлестал меня по щекам своими могучими ладонями, и мне казалось, что в такие моменты никто на свете не в силах его остановить. Его глаза при этом становились совершенно бешеными, лицо кривилось в яростном оскале, ноздри раздувались, как у разъяренного зверя. И он ужасно скрипел зубами. Этот звук мне запомнился на всю жизнь – звук ярости, ненависти, презрения и едва сдерживаемого желания убить.
 
Он не умел жалеть. Если я приходила с улицы в слезах из-за того, что упала и разбила коленку, он бил меня, чтобы я «научилась смотреть под ноги». Если на кухне, помогая маме с готовкой, я случайно ранилась ножом, он бил меня, чтобы я «не зевала по сторонам». Если у меня что-то не получалось и я плакала, он бил меня, чтобы я «не ныла». В конце концов, я научилась не плакать. Не плакать от боли.

Я научилась вообще не плакать напоказ, позволяя себе плакать лишь тайком – от обиды, от страха, от досады, от жалости к самой себе и к маме. Но когда он меня бил, я не издавала ни звука, не роняла ни одой слезинки. И это бесило его еще больше. Он ждал моих слёз, ждал, когда я начну просить о пощаде. Я не просила. Потому что он был для меня воплощением Вселенского Зла, с которым мне надо было бороться, что есть сил, до последнего вдоха. Нельзя было давать слабину. Для себя я решила: если хоть один раз заплачу, когда он меня бьет, то Зло победит, и весь мир станет таким же несчастным, как я. Мне просто нельзя было плакать, чтобы не сделать Зло всемогущим.

Он был деспотичным отцом. Мне нельзя было играть, потому что это была «пустая трата времени». Нельзя было долго спать по утрам, потому что «все нормальные люди уже встали». Нельзя было выходить во двор, потому что «там нечего искать». Нельзя было смотреть телевизор. Нельзя было разговаривать, если меня не спрашивали. Нельзя было попадаться на глаза и путаться под ногами. Нельзя было петь или смеяться. Нельзя было выходить из своей комнаты и вообще как-либо себя проявлять, пока он этого не позволит. Чтобы не сойти с ума (это уже мое взрослое предположение), я рисовала. А потом мама научила меня читать и писать.