Пушкин в Поденных записях Кауфмана Самойлова 1

(из серии Эпитомы пушкинистики)

Том 1

Другие люди,  которые читают мои  стихи,  вообще  в поэзии смыслят,  как  свиньи  в  апельсинах,  и  отделываются  фразами: «Прекрасно! Восхитительно! Ну прямо будущий Пушкин!» Или: «Стиль оригинален», «Мысли хороши», «Нужно над собой работать» и т. д. Поэтому я наотрез отказался читать стихи таким людям и прячу их, уходя, а то родители достают их и читают.

Поразмыслив, я думаю, что мое положение не так уж плохо. Мало ли кого ругала критика? Взять Пушкина, Некрасова и др. А такой критик, как этот, особого авторитета не представляет. Я исправлю все свои недостатки, буду работать над собой и...

Я совсем не так увлечен Пушкиным, как им увлечены другие. Я согласен, что он большой талант, даже замечательный талант, что он создал русский литературный язык; но к чемуже преувеличивать его значение? Зачем называть «единственным в мире гением»? По своим идеям Пушкин не очень высок и порой выражает прямо реакционные мыслишки. А тут за несколько стихотворений, написанных в период юношеского увлечения, его провозглашают чуть ли не революционером.
По совести говоря,  Пушкина создал Белинский. Он, конечно,  создал великое дело,  конечно, воздал должное Пушкину,  но он же положил начало нескончаемой идеализации его. В этом отношении Писарев рассуждал гораздо более здраво, хотя и не совсем верно. По существу, кого мы можем считать гением? Человека, ведущего мысли и чувства своей эпохи, человека, открывающего  будущее.  Есть  гении  науки,  есть  гении  чувства,  все  они ведут к нему человечество.  Эдисон,  Гюго,  Сталин,  Леонардо да Винчи — гении,  и у всех у них есть одна отличительная черта — они  открывают,  предугадывают,  синтезируют будущее.  Гении  — это вехи, это могучие мысли, по которым отмеряет свои шаги человечество.

А что же мы видим в Пушкине, какими мыслями проникнуто его творчество? Что есть в нем еще, кроме поразительной легкости и игривости стиха? Возьмем «Евгений Онегин», эту вершину, этот апогей всего творчества поэта. Вот перед нами сам  герой,  этот идеал  Пушкина.  Что представляет он собой? Пустой, бездушный, подлый и пошлый светский фат, без мыслей, без желаний, с одним нескончаемым притворством.  И  этот посредственный тип  нравится  Пушкину как герой, он всячески идеализирует его.  Вот она вершина пушкинской мысли! Его замечательный художественный талант не искупает бедности идей.

Пушкин  —  поэт  исключительно  русского  значения.  Стихи непереводимы,  переводимы  только  мысли,  а  поэтому  стихи Пушкина  в  переводе  будут звучать,  как  самые  посредственные штучки дюжинного поэта.  Мы читаем «Чайльд Гарольда» не потому, что увлечены красотой языка (перевод весьма гадкий), мы читаем великие мысли великого поэта.

На меня скажут: «Ай моська, знать она сильна, коль лает на слона!..»
По мне лучше быть моськой, чем казаться слоном.

Эти дни почти не спал — готовился к Пушкинскому вечеру — и потому отоспался сегодня. Вчера занимались последний день. Завтра — первые испытания. Вчера же состоялся наш Пушкинский вечер.  Она была там,  и от этого я страшно волновался и сделал скучнейший доклад. Зато, обозлившись, я хорошо сыграл  Пимена.  Кажется,  она даже смотрела на меня.  Говорят,  что вид у меня был чрезвычайно величественный. Этим я хоть отчасти вознаградил себя за плохой доклад.
Половину кладбища расчистили и устроили в нем парк для детей. Невольно вспоминаются тут слова Пушкина:
И пусть у гробового входа
Младая будет жизнь играть,
И равнодушная природа
Красою вечною сиять.

А все-таки чувствуешь невольный ужас, когда, глядя на картину смерти и тления, подумаешь: а ведь и я буду тут! И горячие юноши, и прекрасные девушки рано или поздно обращаются в стариков.

У нас все становится культом.  Если существует поговорка:  «Отрицать  все  —  значит ничего  не  отрицать»,  то  не менее верно, что хвалить все — значит ничего не хвалить. Нельзя любить, не ненавидя... О Пушкине кричат на каждом перекрестке,  Пушкина превозносят плохие критики.  Пушкин — доброде­телен, идеал, мировой гений, совершенство и пр. Это, то есть любовь к поэту, несомненно, явление положительное, больше — за­мечательное  и  ценное,  но  любовь  должна  быть  разумна.  Мне одинаково противны и наши липовые,  нахватавшиеся эрудиты, которые  пышно-бездушными  фразами  цицеронят  о  Пушкине, втайне  не понимая,  не осмысливая его,  и эти пощипанные  интеллигенты, дрожащие над каждым словечком, залезая в каждую дырку, до приторности и отвращения смакующие все и вся и извлекающие на свет божий тысячу ненужных, гадких,  не относящихся к поэту вещей. Эти последние слепо любят Пушкина,  но в  их руках он  похож  на обсосанный леденец,  как  в руках  первых — на обычную и скучную газетную статью...

Любить писателя, значит прежде всего видеть его недостатки. Я люблю Пушкина,  но без трактатов о нем,  без деталей его биографии,  без  фанатизма,  как  можно  любить  замечательного поэта и человека!

Первым делом Пушкин гениальный поэт! (Поэт, но не человек.) Как гениальный поэт он недостижим. В этом его громадная сила, привлекательность, за что я его ставлю первым среди люби­мых мной поэтов, но в этом и его слабость.
Гёте был не только замечательным поэтом. Он был к тому же гениальным человеком, поэтому его называют поэтом мировым.

Пушкин  —  поэт  русского  значения  именно  потому,  что  он только  гениальный  поэт.  Об  этом  говорил  еще Чернышевский. Но напрасно думают те, которые принимают мое положение как умаление достоинств поэта. Совсем нет! В этом и выражается его гениальность. Переводить можно только мысли, поэтому все чи­тают Шекспира.  (Зачеркнуто:  «Если  мысли по своей обобщающей глубине поэтичны,  то»  — А. Д.).  Мысли должны быть поэтичны по своей обобщающей глубине. Для этого нужен гениальный человек.

Пушкин только поэт,  он совсем не философ,  поэтому он так легок  и  приятен,  поэтому  его  стихи  полны  такого  оптимизма.

Поэзия  настоящего  поэта  всегда  стремится  к  радости,  поэзия философа всегда немного тяжеловата.  Это  не значит,  что стихи Пушкина пусты. Они глубоки уже по своей поэтичности, по той непосредственности, с какой поэт воспринимает мир.
Несомненно, что Пушкин сделал русский язык, что он пер­вый русский поэт, которому, может быть, нет равного, но тем не менее он не мировой поэт...

Я мог бы развить эти взгляды в более обширной статье,  вы­разить их полнее и доказать, но не хочу быть похожим на сосателей Пушкина.
Обожаю Пушкина — поэта, ненавижу Пушкина — фетиш.

В смысле литературном я попал в свою стихию. Спорим (собираясь у Лильки) до отупения. Недавно я чуть не подрался из-за Пушкина.

Вчера был скучнейший литературный кружок. Наташа хотела быть,  но не пришла. Я хандрил.  Потом неожиданно занялся самобичеванием  перед Лилькой  по  поводу прошлогодних моих отношений с Риткой. Действительно, это было так подло.
Хочу  писать,  и  не  о  чем.  Какой-то  ком  в  груди.  Неужели я всего-навсего бездарщина? Читать не хочется.
И вновь бездумье и тоска
Меня скребут в своих тисках.
Комки в груди и боль в висках,
А мысли тяжелей песка.
В мозгу гнетущий кавардак:
Есенин, Пушкин, Пастернак,
И ночь, пустая, как чердак,
Унылый дождь, бездонный мрак.
Как хочется писать, писать
И строчки с рифмами бросать.
И жечь кого-то и терзать...
Хотеть, достигнуть и дерзать.

Если меня спросят, кто из поэтов мне нравится больше других,  то я  назову разных:  Тютчева,  Верхарна,  Пастернака.  Я  поэтов люблю, как девушек, — пока не знаю. Поэзия не есть что-то статическое.  Я  могу любить только такого поэта,  который  каждый раз,  как я буду брать его в руки,  откроет мне новое, дотоле неведомое. Таков Пушкин...За это неведомое я буду долго любить и Пастернака...

Когда думаю о …, то читаю Пастернака. В поэзии я люблю его так же. Пушкина люблю, как родителей, а его, как Наташу.

По мне, лучшее, что написал Блок — «Двенадцать». Хороши «Пузыри земли». Меня раздражает ритм «Возмездия» и отвратительная рифма. (Пусть меня сочтут формалистом.) Рифма должна звучать, обращать внимание и вместе с тем быть яркой приметой.  (Пушкин)  Взять хоть рифмы Тютчева — без особой оригинальности, но очень освежают стих.

Потом  он  добавляет:  «Знаешь,  у  Пушкина  есть,  что  после первого поцелуя девушки бледнеют...»

Милка мила и чуть глуповата, кажется, не избалована ухаживаниями.  Высокого роста и всем обликом напоминает девушку пушкинских времен (кстати, она в родстве с Гончаровыми). Всего этого достаточно, чтобы она мне немножко нравилась...

Вживаюсь в Велимира  [Хлебникова].  Ищу крупного плана. Безделушки  надоели.  С  Пастернаком далеко  не  уедешь.  Думая о нем, раньше я не чувствовал, что его манера, оторванная от его миросозерцания, не живет.
Поэзию делают больше чувства и мысли, а не способ развертывания  метафор.  Пастернак  может  остаться  любимой  безделушкой мастера, но не путем и учением.
Нужна настоящая простота и глубина.  Это — Пушкин и Велимир. Оба неисчерпаемы.

Учителя  были  скверные.  Старомодные,  но  с  новейшими взглядами.  Новая идеология не вошла им в плоть и кровь.  Они кормили нас мякиной. Снаружи все, казалось, было ясно и просто: были классы.  Они боролись.  Одни побеждали, другие жили под  гнетом.  Личностей  не  было.  Пушкин  —  среднепоместное дворянство. Лермонтов — тоже среднепоместное. Толстой — патриархальное крестьянство. Личностей нет.  Есть борьба классов. А Шекспир? Как быть с Шекспиром, он тоже среднепоместное?  А Ленин? Он тоже не личность?

Солдаты говорят о литературе.
— Маяковский из-за бабы покончил.
— Грамотный, а дурак. Я бы лучше ее застрелил.
— Пушкин тоже из-за бабы.
— Большой вред от них. У нас в гражданке механик был. Тот спился.

Поэзия, стихи! Мы пишем друг для друга. Кого знают? Маяковского  понаслышке.  Есенина уже  забывают.  Симонова.  А из стариков.  Пушкин, Лермонтов, тоже не по стихам,  а по имени.
Вот и все. Лучшее, чего может ожидать поэт, это если его поют, не зная имени автора,  как несколько песен  Некрасова,  Никитина, Кольцова и десятка других. Нужно переходить на прозу.

Литература  «четвертого  поколения»  не  стала  поэзией.  Гудзенко, Урин, Межиров  -  все они талантливы.  Но это лишний раз доказывает, что поэзия — это идейное движение. Был период Пушкина, Лермонтова. А следующего периода уже не было. Тогда стали Белинский, Грановский, Станкевич. Если у нас не будет поэзии,  время будет названо по нашим мыслям.

Планы мои велики и громоздки. Сумею ли осуществить их? Роман, поэма о провинции, поэма о детстве Ленина, повесть о Пушкине и декабристах, эстетика.Мне, как воздух, нужен успех. Я из тех, кто силен в удаче. Не обязательно  во  внешней  удаче.  Но давно  у  меня  не  было  удач
внутренних...  Да исполнится!

Читаю записки Смирновой-Россет.  Очень умная и наблюдательная  баба.  Часто  женское  тщеславие  портит  ее  заметки. Пушкина она любит горячо и искренне,  поэтому хочет изобразить его с точки зрения своих идеалов. Очень сомнительны многие взгляды П. в ее изображении. Совсем не соответствует правде картина взаимоотношений П. с царем.

Разговор со Слуцким. Есть три типа поэтов:  поэты идеологии, поэты темы, поэты ощущения. Пушкин — поэт идеологии, Лермонтов — темы, Блок — ощущения.

О  методах работы.  Есть несколько способов взаимоотношений поэта с темой. Стихотворением  может  стать  извне  пришедшее  задание, силлогизм,  который  сознательно,  без  предварительной  внутренней подготовки втискивается в форму поэзии. Есть хорошие образцы этого метода у позднего Пушкина, у Байрона, у Гейне, хотя ни для одного из них этот метод не характерен. Второй  способ,  когда  пришедшая  извне  тема  попадает  на сложившееся  внутри  поэта  настроение.  Наиболее  результативный способ творчества. Так написаны наиболее страстные стихи Лермонтова. Третий способ — вырастание стиха из внутреннего ощущения  без явного  соприкосновения  с данной  извне темой.  «Как соловей  поет».  Способ,  редко  оправдывающий  себя  в  других жанрах, кроме любовной лирики. Невозможный в поэме.

Если поэт хочет вкусить славы у своих современников, пусть он не посягает на ломку готовых форм восприятия  (кантовских категорий). Если он внутренне раскован настолько, что не влезает в готовые формы, его удел — одиночество,  разочарование.  Этого не избежали ни поздний Пушкин, ни поздний Маяковский, ни поздний Блок.

А. А. о Мартынове:  «Хорошо продуманная мания преследования».  О стихотворении Новеллы Матвеевой «Солнечный зайчик»: «Нельзя так долго быть зайчиком. Пушкин никогда бы не
написал о себе: я — зайчик».

Говорил, что ему ближе пушкинское начало прошлого века, когда было общество и идеей литературы была честь. Потом пришла идея совести у Толстого и Достоевского, т.  е. дисгармония,
разлад и длинноты. Лермонтов  уже  провинциален.  У  него  нет  столицы,  а  есть кавказский Печорин.

Зреет мысль о чести. Честь в наше время важнее, чем совесть.  Совесть — непрочное и раздвоенное. Честь — пушкинское, точное начало.

Два замысла: один давний, другой новый. Сцены о Пушкине и декабристах.
1. Пушкин и Пестель в Кишиневе.
2. Пушкин в Каменке. (Почему декабристы его «не взяли».)
3. Пушкин после казни дек[абристов].
Попробуй-ка подумать за Пушкина!..

Читал Казакова.Это писатель настоящий, очень большой. Думал,  как внешний облик не совпадает с тем, что содержится в книгах. Это и современников Пушкина сбивало с толку. А дело в том, что писатель должен читать в себе и в себе вычитывать весь мир. Каков он в  общежитии,  для  него  не  важно.  А  когда  важно,  получается Слуцкий или Евтушенко. Талант -  это умение точно воспроизвести  свое состояние в  его  человеческой  (значит,  и  всечеловеческой) сути. Этому только и следует учиться. Это умеет Казаков.

На сцены о Пушкине и декабристах у меня терпения не хватит.  Нужно написать короткий рассказ о Пушкине и Пестеле. В него можно уложить все главное -  что Пушкин умнее Пестеля и противоречивее, и точнее его.

писал  предисловие  к  книге  Тувима.  Он поэт настоящий, но чем больше его познаешь, тем яснее его истоки и его границы. В нем есть темперамент, ум, остроумие, словесный дар, умение — и мало божественного, того, что у Пушкина есть даже в пустяках.

Читаю воспоминания о Лермонтове. Он — антипод Пушкина. Поэзия Лермонтова — всегда молитва, мольба, исповедь или обличение. Она поэтому всегда к кому-то обращена. Его  одиночество,  которое  всегда рядилось  в  независимость,  по существу, зависимо от того, к кому обращено. Поэзия  Пушкина есть чистое  выражение духовного  опыта, опыта чувств и мыслей. Он зависим, когда этот опыт накапливает, он не может его не накапливать, ибо рожден его выражать. Но выражая, он независим. Он ни к кому не обращается с жалобой или с мольбой. В нем богоравное достоинство творца.