Молоко в ладонях Глава 11

               
   О ДОМЕ И О МИШКЕ…

   К вечеру разыгралась метель, принялась по проулкам и околицам гулять; вдоль дорог, по над плетнем пошалила, у разваленного на половину стога покружилась да мимо старого сарая, в котором дети сгрудились на новую печь посмотреть, тоже просвистать не преминула. Дед Карпо с каменкой до самого вечера провозился. Хотел было уж и не затапливать, на день отложить, а то ведь от сырой печи дыму будет густо – без слез не продышать, да и угореть на ночь не мудрено. Печь греть должна, а не дымить. А детям каково; им порадоваться теплу хочется, что старый, ветхий амбар жизнью наполнит. Щели уж все плотно, старательно законопачены и дверь не сквозит. Снаружи, как ловко придумал Юрка, стены соломой обложили и притоптали, засыпав по верху снегом. Старый, низкий сарай стал походить на укрытую белым покрывалом землянку. От стога, сено с тыльной стороны брали, которая к лесу смотрела, чтобы пещеру не порушить, и уберечь на случай, если помещение тепло плохо сохранять станет. Но всем хотелось, чтобы печь грела и оттаяли амбарные, холодные стены, обильно покрытые инеем, искрящимся белым и рыхлым серебром.
   Коптила новая печь долго, почти весь вечер, но окончательно прогрев корявые, серые бока, угомонилась и лениво стала согревать пространство. Через отворенную настежь дверь, гонимый внезапными порывами разыгравшейся пурги, в помещение врывался свежий аромат зимы, изгоняя из стылого, сырого амбара, клубы едкого, висевшего под потолком, дыма. Жестяная труба, что через боковую стену наружу выходила, сквозь обложенную обломками кирпича дыру, разогрелась почти до красна, приобретя легкий радужный оттенок. От нее исходил жар, посильно помогавший удачно сложенной печи, быстрее согревать настывшее, не знавшее тепла и уюта помещение.
     - На зиму хватит, а то может и раньше нужды в ней не станет, - добавил натрудившийся дед, отходя в сторону от готовой печи. Потом подозвал Елизавету и, лишний раз напомнив об осторожном обхождении с огнем, вышел наружу, глубоко вдыхая метельный запах. Зануздал, жевавшую солому, понурую лошадь, попрощался и, упав в сани, быстро исчез в глубине заснеженной ночи, словно и не было старика, творца уюта и тепла.
   Озабоченный делами бытового устройства, старший брат с самого утра отрядил Машу и Веру в лес на поиски хвороста и дров для будущей печи. Девочки потрудились на славу; густой лес, располагавшийся неподалеку, был полон хвороста и обломков от толстых, неподъемных стволов. Их, в течении дня, делая ходку за ходкой, терпеливо перетаскивал на своих плечах Юрка. К вечеру, у амбара скопилась высокая куча дров, которые еще предстояло сделать потребными.
   Из скромных остатков имевшейся крупы и сухих трав, Елизавета намеревалась сварить суп; пусть даже готов он будет к полуночи, считала мать, но всем так давно хотелось поесть горячего, что на фоне разогретой, огненной плиты и ощущения долгожданного тепла, никакой сон не в силах был уложить спать, обретшую свой укромный угол, семью. И не беда, что нет кроватей, а есть солома, что нет стола со стульями, но есть печь, что нет питьевой воды, зато есть чистый снег, который быстро тает, превращаясь в воду; важно не унывать…  Подобно разгоряченным сердцам детей, обретших надежду на спасение и тепло, снеговая вода оживала, готовая неудержимо закипеть. Среди суровой круговерти зимы, брошенный за ненужностью, старый и ветхий сарай, на глазах преображался, и становился похожим на маленький, латаный домик, в котором можно жить.
   Для сердца матери нет ничего приятнее чувства спокойствия за малышей, когда они сыты и не плачут. Сейчас, оно отсутствовало у Елизаветы точно так же, как не было уверенности в благополучном исходе завтрашнего дня; когда грозит самая страшная беда для женщины – потеря детей, лишение их покровительства и тепла материнского сердца, ее любви…
   Когда на новой, соломенной подстилке, вповалку заснули уставшие за день ребята и натрудившаяся печь, умерила свой пыл, Елизавета тихо вышла наружу, плотно притворив за собою дверь. У стога стоял Юрий и замерев смотрел на звезды. Метель незаметно угомонилась, ударил первый мороз и чистое ночное небо полыхнуло мириадами загадочных светил. Подобно жарким углям печи они мерцали холодным, но живым светом бесконечной Вселенной. Юрка впервые смотрел на великолепие далеких созвездий, где ясно различимые пространства «Млечного пути», превращались в калейдоскоп неизведанных лабиринтов, в которых непременно таилась жизнь. Здесь, в Сибири, звезды сияли ярче и мощней они отличались от тех, прежних, какие он наблюдал в приморье на Родине. На те звезды он смотрел иначе; через призму уюта и беззаботной, спокойной жизни, а здесь, сейчас, они сияли по-другому, в них кипела и бурлила жизнь, переливая через край желаний и возможностей.  Вероятно все от того, что и в его душе нестерпимым океаном бьется и живет любовь к свободе и справедливости, вздымаются волны протеста и отказ становиться рабом чужого, бесчеловечного произвола, дающего возможность безнаказанного подчинения, возвышения одного человека над другим, вместо гармоничного понимания и принятия мира. И сейчас, в эти волнительные минуты, всколыхнувшись, в нем пробудилась способность мыслить глубже, рассуждать и даже немного философствовать. Ему от чего-то хотелось этого, словно непревзойденное сияние звезд и тайные силы самого Мироздания проявили в нем этот необычный дар.
   Укрытая тихим пологом ночи, подошла Елизавета. Сын слегка вздрогнул от неожиданности, впуская ее в пространство своих тревожных мыслей; чуть стушевался, ему показалось, что мать расслышала, прочла его взволнованные мысли:
     -  Почему ты не ложишься, Юра, поздно уже. Мы все сегодня сильно устали, нужно отдохнуть.
     -  Да, мама, я сейчас пойду. Взгляни, - очарованно всматриваясь в ночную даль неба, восторгался сын, - я никогда еще не видел такой красоты. Хочется петь и радоваться жизни, у нас теперь и печь имеется и сестренки в тепле спят, но мне сейчас грустно и даже немного страшно. Что будет завтра, мама, я очень боюсь и волнуюсь за тебя?..
     -  Я как раз собиралась поговорить об этом, Юра. Ты стал взрослым, характером весь в отца, вижу, ты понимаешь всю ответственность, которая ляжет на твои плечи. Я знаю, ты упрямый и добрый, в этом твоя сила, а значит и качество твоих будущих поступков. Мы с отцом будем полагаться на тебя, и обязательно разыщем всех вас, чтобы не случилось. Ты выдержишь, иначе никак нельзя, поэтому прошу тебя, завтра утром проводить меня, пока дети будут еще спать; сердце не вынесет их плач. Пусть думают, что мамка уехала в район, чтобы восстановить для всех документы. А там, что Бог даст, как жизнь распорядится…
   Елизавета действительно не слышала, как громко рыдала Ника, в объятиях взволнованной и испугавшейся Марии, как теребила за рукав брата заплаканная Вера, как хлопал глазами Ваня, не зная, что произошло и лишь стоявшая в раздумье Таня, понимала, что мамы вновь не стало… Юрий не захотел обманывать сестер и рассказал всю правду; как забрали Елизавету и увезли для разбирательств в район и когда она вновь вернется он не знает. Сказал, что теперь будет за старшего в доме и все должны его слушать, так просила мама.

   Несмотря на свалившиеся заботы, незамеченным, приезд Сашки в село не остался. По пути из леса встретился как-то он со своим случайным знакомцем. Разговор, как и прежде, не заладился. Да и как ему было заладиться, коли въедливый сверстник не только «правая рука» председателя, а и надзиратель над народом, с хваткой и гонором, который Сашке совсем не по душе пришелся. Привык видно Биряй власть над людьми иметь; праздновать свое мнимое, дозволенное превосходство. Так вот, видимо, и взошло его величие над покладистыми, безмужними, потерявшими всякую защиту и опору, деревенскими бабами. Не ведал Сашка о делах бригадира почти ничего; так догадки одни, да то, что от Полины, о его власти над сельчанами, слышал. Ни с кем из жителей деревни Сашка знаком пока что не был; две промелькнувшие незаметно недели он занимался с детьми Марты и помогал Полине, жившей неподалеку. В эти трудные дни, события, происходившие в поселке, попросту обошли его стороной.
     -  Завтра с документами явишься в контору, на работу тебя определю, а то болтаешься по селу без дела. У меня здесь дармоеды долго не живут, с голоду дохнут или под высылку определяю; сам выбирай, - напористо навалился Биряй на новичка.
     -  Мне выбирать не пристало. Приду завтра, если надо, только учти; я тебе не бабы, что хамство твое терпят; не по нраву придешься, на шахту уйду и ты мне здесь не указ.
     -  Здесь я решаю; уйдет он!.. - зло взглянул Василий на ершистого сверстника, но обострять ситуацию не стал, все же Капустин над ним стоит: «Через него волчонком и взвоет, не я буду!..» - свербело на душе. 
   А вечером, уж и сам председатель в дом Марты явился: «Больно скоро, - подумалось Сашке, - не с лихой ли подачи бригадира, спешка такая?» - Хозяйка, как и водится, гостя к столу, на чай вечерний пригласила, но Капустин, ссылаясь на занятость, сразу к делу:
     -  Ты что же, Марта, так и будешь своего племянника от работы прятать? У меня рук трудовых совсем нет, а он у тебя здесь прохлаждается. Работника укрываешь… Самой пора бы уж на ферму, хватит с малыми без дела сидеть. Не колхоз, а детский приемник какой-то, понавезли тут мне добра, хлопот не оберешься. Одна Елизавета чего стоила, хорошо хоть отправили, своевольную бабу; дай слабину, весь колхоз бы взбудоражила, - возмущался Капустин, словно сам себе на людях зачет о проделанной работе ставил. - Теперь, вот, детвора, не пристроенная по селу в попрошайках, без дела, болтается. А мне забота - решать с ними что-то надо. На полдня и тебя определю на дойку; там руки нужны. Не люди, так и не знал бы о твоем иждивенце. Кто такой, откуда? Почему не сделал отметку по прибытии или порядка не знаешь, милиции дожидаешься? – не унимался с наставлениями председатель. - Коли в селе проживать собрался, завтра же с утра в конторе жду, оформлять будем, годами то, погляжу, вышел уже, - строжился Капустин, искоса поглядывая на юношу.
   А Сашка молчал, словно и не чувствовал над собой власти: «Своя голова на плечах имеется». Услышав о Елизавете, он задумался, но имен, как и случайных совпадений много. Решил при первом же случае разузнать о той женщине и детях, которые, со слов председателя, остались теперь сиротами.
     -  Ты, Степан Игнатьевич, на малого сильно-то не шуми; он племянник мой и гостит у нас, потому как сам знаешь, что война и люди с прифронтовой полосы эвакуируются. А мне помощник ой как нужен. Детишки совсем малые, одни дома без присмотра сидеть не могут.  Тебе бы только на лесопилку всех согнать. Успеется, ему и тринадцати нет; вот будет, тогда и заходи, а пока не твоя над ним власть!
     -  Ох, Марта, дождешься у меня! А регистрироваться все же надо, ек-макарек, того закон требует.
     -  Ты, Сашенька, на его угрозы внимания сильно не обращай; привыкли они на селе власть свою держать, - успокаивала Марта племянника, лишь входная дверь за председателем затворилась. - Ты по молодости может и не знаешь пока, что тираны трусливы, но кусают больнее – это у них вроде иммунитета. Поэтому будь поосторожней, особенно с Василием, тот еще упырь!..
     -  Я завтра за хворостом в лес съезжу, пока погода стоит хорошая, нужно дровами запастись, зима у вас здесь, наверное, долгая. Потом уж и до конторы схожу, для регистрации. А что касается занятости, то я лучше ближе к лету на шахту пойду, думаю возьмут.
   Ничуть Сашку не встревожил визит строгого председателя. Он готов был на любую работу, только бы одинокой женщине с детьми, помочь пережить трудные дни беспокойного, полуголодного времени, когда все отдавалось фронту, чтобы выстоять и поскорее приблизить желанную победу над врагом.

   Жизнь юродивого Мишки, страдающего с рождения определенными формами недоразвитости, как речевой, так и умственной, никого, собственно, в смысле глубины всей сути, в деревне не занимала. Частичная степень олигофрении - этот рецидив только врачи, пожалуй, и называли, идиотизмом или расстройством психики, а в простонародье, таким несчастным и, по-своему, довольным собою людям, давали всенародно укрепившееся прозвание - дураков. По этой природе, соответственно к ним и относились; то жалея, то подшучивая, то откровенно издеваясь, зная, что ответной агрессии от недотепы не последует, потому как в их невинных и, не в полной мере адекватных поступках и видении окружающего мира, зло по природе возникнуть не могло. Но, несмотря на терпимое, сочувственное отношение к несчастным, и понимание, что их суженный диапазон эмоций, мог лишь спровоцировать неконтролируемое проявление обиды, не более того, в своих интересах, люди все же пользовались их доверчивостью. Как низко падают посягнувшие на наивную открытость и добрую душу такого человека…
   Мишка был добродушным. Многие говорили, что это «Божественное создание», ведь с таким качеством он родился; реагировал на все с улыбкой и лез обниматься. Был человеком послушным и покладистым; не способным обидеть кого-то или оспаривать свое притязание на равноправие, словом – выразить или проявить недовольство открыто, так как это умеют делать вполне нормальные люди, однозначно никак не мог. Однако, обостренно чувствовал и замечал плохое и недоброе в поступках других; грозил пальцем и сразу же реагировал, указывая, что так делать нельзя, и это не хорошо. Показывал просто и емко, как надо любить друг друга, поглаживая по голове или ласково обнимая любого, кто был рядом.
   Семья у Мишки большая. Две младшие сестренки и брат, тремя годами старше его. Брат начитанный был, важный, и собственно, даже от части пренебрегал им, понимая, что чем-то он не угодил этому миру, заполучив столь злую судьбу. Умный брат в город собрался уезжать, учиться, а тут война. Забрали его вместе с другими, по повестке, а Мишка долго за ним по обочине дороги плелся, наверное, чувствовал беду, что следом за братом шагала; видел ее, но помочь своим ограниченным сознанием никак не мог. Махал брату рукой, чтобы тот обратно, домой вернулся, а брат от чего-то не понимал его… Про похоронку, что через два месяца пришла, Мишка не знал. Ему, что знать, что не знать - смысл один. Никто из родных не удосужился об этом даже сказать бедолаге, коим его сочувственно считали даже в кругу семьи. Мать по-другому беду разъяснила, а Мишка и рад был, что теперь он, стало быть, за старшего останется. Только вот не знал Мишка, что он не такой как другие. И видятся ему люди, как и вся жизнь совсем иначе; с одним лишь добром внутри. Да и какой, собственно, спрос с юродивого; он любил всех в доме. Отца, помогавшего деду Карпо конскую старую упряжь шить да латать, видел редко, но похвалы от него получал частые; за работу, что по хозяйству исправно исполнял, за помощь матери, за бескорыстие, немую простоту, покорность и добродушие. Что он сам, по своей хромоте, сделать не в силах был, все то на Мишку ложилось. Особо привечал за рыбу, что сын иногда до дома доносил: ловил и делился со всеми, кто на пути попадался. А люди благодарили всегда улыбающегося Мишку и брали, порой так, что рыбак с чем уходил на рыбалку, с тем и возвращался. Отец его всегда по голове гладил, и хвалил, что не жадный, а Мишке нравилось, и он ластился к нему еще больше, словно котенок.   
   Мишкин интерес порой до того доходил, что он по утрам спать не мог; все-то до зорьки норовило любопытство его разбудить. Поэтому рыболовство, как действенный способ от бессонницы, пришлось Мишке по душе. Даже червей для утреннего промысла, мудреный своими причудами дурачок, с вечера не заготавливал, отнекиваясь: «Чего, - говорил, - им в банке всю ночь без дела сидеть, истомятся. Пусть в земле, у себя дома, спят». А вот по утру, другое дело; накопает их обычной палкой, и спешит за село, к озеру. Долго наблюдает как солнце из-за леска колесом выкатывает, смотрит на него, не щурясь; не пропустит зорьку. Жаль вот только Мишке, не ведают его червячки, что на крючок угодить могут. Но когда, случалось, что рыба на редкий, по случаю сбереженный, хлебный мякиш или на приговоры шла, он отпускал всех червей и не губил попусту; все же Божьи твари, как их отец называл, а значит и польза от них непременно есть. Приговоры легко давались ему и выглядели обычным шепотом, разговором с рыбками малыми, что у берега вьются, да в босые, голые ноги тычутся. Мишке щекотно, и он их крошками кормит, приговаривая, а они и рады; разведут суету, а там, гляди и крупная рыба без боязни подплывает. Мишка по поверхности воды рукой водит, словно ласкает ее. Потом плеснет, брызнет – наигрался, и за рыбалку принимается. Рыбу в дом Мишка всегда приносил. Отец его гладит и хвалит, кормильцем называет. Он у него инвалид, еще с первой большой войны; старый, добрый, а все хромает по дому, стучит деревянной ногой и его, Мишку, очень любит. От того и Мишка все больше к отцу, а не к матушке льнет. Мамка ему говорит: «Голодно, Мишка, неси рыбу домой, у тебя вон, сестры две, да отец инвалид, а ты по дороге всем страждущим раздать норовишь». А отец не так думает; говорит, что у него душа иная, не чета другим, что хоть с головой по жизни, да без жалости, а значит и без сердца живут.
   Случалось, по пути домой, отнимали у Мишки и рыбу и даже снасти, силой. Хулиганистые дружки Биряя; знали, что будет чем поживиться, когда Мишка с озера возвращался. Одного Мишка понять не мог, приходя домой пустым; зачем надо было его бить, он бы и так отдал?.. Зимой, толстый лед намерзал на озере, и Мишка скучал без рыбалки. Время для него останавливалось и, если никто не предлагал ему стоящего дела, он скучал, сидя в сарае, и глядя в синие глаза коровы, будто в колодец, пытался проглядеть их до самого дна.
   Одним утром, Мишка без дела слонялся по двору и, наверное, ждал, пока матушка его чем-нибудь займет, иначе день покажется длинным, а он все так же будет слоняться по заснеженному подворью, не догадываясь взяться за лопату. Это только на рыбалку Мишка бегал без просьбы или разрешения, а на прочую работу сообразительности не хватало, вернее ее совсем не было. Ему требовался совершенно ясный и понятный приказ; что и как сделать, иначе он и с места не сдвинется, не поймет, что от него нужно. Как в армии; лечь, встать, идти или бежать и ничего лишнего; приказ должен быть ясным и понятным, тогда и будет выполнен.
   И вот наконец-то ему дали задание; идти на пилораму и, с разрешения начальника, которого Мишка хорошо знал, принести домой хоть пол мешка свежих опилок, совсем грязно в хлеву стало, надо бы прибрать. Но вначале сходить, а уж прибрать – это потом; второе, после первого, иначе было не понять, и Мишка сделает все наоборот или вообще забудет, что надо что-то сделать. Мишка понял задание и, взяв из рук матери пустой мешок, отправился на лесопилку. Про разрешение начальника он конечно же забыл еще дома и стоило увидеть кучу свежих опилок, в отходной яме, как он со свойственным ему энтузиазмом набросился на них. Однако, проходимца сразу же заметил бригадир, внимательно осматривавший передний двор простаивавшей лесопилки.
     -  А ну-ка стой! – громко крикнул Биряй, пресекая действия, настойчиво гребущего, расхитителя народного добра. - Ты что тут делаешь? Разве не видишь, что лесопилка сломана и продукция ее сейчас на вес золота. Василий хорошо знал, что из свежих опилок даже суп сварить можно, если грамотно их использовать. Дай волю, вмиг растащат…
     -  Мамка велела взять, вот мешок у меня, она дала - уверенно сказал Мишка, не понимая, что он делает не так.
     -  Вылезай быстро из ямы и так уж полмешка нагреб, а то высыпать заставлю! – строжился Биряй, а Мишка строгости не знает, делает свое дело.
   Поднялся Мишка, отряхнулся и смотрит на Василия, словно в первый раз того видит.
     -  Ты хоть знаешь, что берешь, голова твоя полоумная, чем мне этих немцев теперь кормить; они же только опилки едят и клыки у них для того особые имеются. Там они, беги посмотри; рогатые все да с хвостами, как и сам Гитлер. Их недавно привезли в поселок и живут они вон, на окраине, у балки, в старом амбаре, - С расширенными зрачками и жутким страхом в глазах представились Мишке немцы, поселившиеся в их деревне.
    -  Ну так уж и быть, - продолжал злой розыгрыш Биряй, - коли нагреб слишком много, так ты и им отнеси, голодные ведь, а остатки после себе заберешь. Все понял то, нелюдь!? Ступай давай я освобождаю тебя.
   «Что делать, если отпустил его начальник и велел отнести и отсыпать половину мешка немцам, то так уж и быть, он пойдет туда, хоть и страшно», - И раздираемый любопытством Мишка, не смотря на страхи, пошел к балке, где жили те самые немцы; злые и хвостатые, в надежде, что обойдется, ведь он им еду несет.

   Маша, будучи самой старшей среди девочек, переняла на себя обязанности по дому и уходу за маленьким Ваней, она, как и старший брат, все же не теряла надежды и первое время ждала скорого возвращения матери; ведь должны люди увидеть и внять страданиям женщины, лишившейся своих детей. Неужели все так трагично? Расспросят, запишут ее показания и восстановив документы, отпустят. Хотелось в это верить. Ведь нет в ее поступках ничего противозаконного и никому она ничего плохого не делала, а пока что страдали от бед только все они. Мария набралась терпения и ждала, забавляя и отвлекая младших сестер от грустных воспоминаний о маме, которой им так не хватало в необустроенной жизни.
   В это утро Юрка решил отправиться искать работу, надо было хоть как-то зарабатывать на пропитание. Прошлым летом ему исполнилось тринадцать и сейчас он надеялся, что по возрасту ему уже не откажут и можно будет трудиться, хотя бы на местной лесопилке. Он хорошо разбирался в технике, которая была в их поселке перед началом войны, тогда уже на хлебных полях страны стали трактора появляться. Ему нравилось бывать в кузне или наблюдать, как трактористы ремонтировали стальные, могучие машины. Даже отец ему участливо говорил: «Эх, сынок, вижу другой у тебя интерес; к металлу руки тянутся, технику любишь. Это хорошо, за ней будущее, а я вот без дерева не могу. Выходит, придет пора, только на Ваньку и надежда; ему надо будет навыки, и мастерскую передавать». Юрка улыбался радуясь, что отец его понимает.
   Председателя в конторе не оказалось. Не дожидаясь его, Юрка решил сразу идти к лесопилке. На другом краю села уже тайга начиналась; почти к самому двору заготовителей плотной стеной подступали мохнатые, зеленые ели. Сама пилорама не работала и в сбитом из досок, высоком помещении, стояла тишина. Проходя мимо, в глубь двора, в глаза бросился интересный факт; в отдалении, почти у самого забора, стояло два занесенных снегом трактора. Одного из них лишили кабины и видимым оставался лишь остов мотора, другого лишили одного, левого гусеничного трака. Взяв на заметку увиденное Юрка направился к маленькому домику, в котором вероятно и должно было располагаться руководство лесопилки. Но и там никого не оказалось: «Может лес не завезли или поломка случилась, вот и нет работников, всех распустили?» - делал Юрка выводы, стоя в растерянности среди безлюдного двора. Взглянул еще раз на брошенные трактора, из любопытства направился к ним. Подойдя, он принялся осматривать заснеженные «колоссы»; моторы на вид были целыми и гусеничные траки, за исключением одного, почти в порядке. От чего они стоят без дела, было не совсем понятно. Решил спросить у председателя, ведь их должны были забрать еще в начале войны, на фронте нуждались в технике, а тут стоит заброшенная, не зная нужного применения.
   Казалось бы, в пустую потраченное время, как по началу представлялось Юрке, позже пошло на пользу. Возвращаться домой, где с нетерпением и добрыми новостями ждали его младшие сестры, не хотелось: «День в самом разгаре, а вдруг, вторая его половина окажется удачливее?..» - С такими бодрящими мыслями, проходя мимо дома поселкового совета, Юрка решил еще раз попытать удачу. На этот раз председатель оказался на месте; он вел какую-то вялую, необстоятельную беседу с тем самым кучером, который привез их тогда ночью к амбару. Он недовольно уставился на вошедшего юношу и, казалось, готов был вновь, по привычке, обрушить на него ушат брани.
     -  Тебе что надо? Если за мамку пришел просить, то это вон напрямую, к Ершову и обращайся, пока вас всех еще не обязали безвыездно сидеть на месте, - сердито бросил в лицо едва вошедшему парню, Капустин.
     -  Мне бы работу какую, если найдется? Надо же и кормиться как-то, вон нас сколько. Мне уже почти четырнадцать. Могу на лесопилке, и в технике я понимаю, - почти с порога выпалил Юрий.
     -  Да, что ты за своих девок печешься, рассуют их завтра по детдомам и заботы нет, кормилец – «от горшка до лавки». А ты знаешь, что лесопилка без запчастей не работает. Пока вон, председатель не достанет, я тебя взять не могу и так всех по домам распустил, - по-деловому распоряжался бригадир.
     -  И в какой это технике ты понимаешь, молодой такой? Да и технарей в деревне без тебя хватает, вот запчастей только нет, а из глины я их вылепить не могу, - аргументировал отказ Василия, председатель.
     -  Что же тогда ваших, целых два трактора под снегом стоят? Им работать надо.
   Биряй от шустрых слов юноши даже с места соскочил, подбоченясь прошелся как бы нехотя, и вытянув по-гусиному, длинную шею, уничтожающе глянул на новоявленного инициатора.
     -  Ты погляди на это ровное место, Игнатьевич, он нам уже указывать взялся. На работу его возьми, чего трактора не ремонтируем; так он обоих нас подсидит, умелец!
     -  Тягачи те, в полном нерабочем состоянии, - угрюмо заключил председатель, - их вон даже забирать на фронт не стали, там такого металлолома в избытке вдоль обочин навалено.
   И тут, Юрка, неожиданно предложил свою помощь в ремонте тракторов. Ведь всегда можно из двух неработающих машин собрать одну рабочую и запчасти могут даже не понадобиться… На какое-то время Капустин задумался; видимо свои расчеты в председательской голове проводил. Было заметно, что его заинтересовала идея, пришедшая со свежей мыслью нового человека, да еще похоже активного. Немного керосина, на котором работали двигатели, еще водилось на складе. Народ нужду в керосине всегда испытывал. Вот и получал председатель самую малость в районе. А в случае успеха он всегда сможет привезти еще. Под технику выделят. Только совсем бы не отняли; металлолом никого не интересует, пока лежит, а стоит ему запустить трактор, так тут же желающие отнять найдутся. А для леспромхоза такое подспорье могло здорово поправить дела. Да и по всем писаным правилам, техника для перевозки леса положена, без нее никак, тут и перед Ершовым свои интересы отстоять можно. Понял Капустин, что малец дело говорит:
     -  Дай-ка ты ему, Биряй, с завтрашнего утра, необходимый инструмент для ремонта и пусть принимается. Поглядим на что этот герой способен, а то за пустые слова я трудодни не начислю. Ступай, завтра явишься.
   Выбежал радостный Юрка из конторы, успев лишь на ходу спасибо сказать. Поспешил почти бегом к амбару, чтобы поскорее новостью поделиться. Дошел уж почти, а тут видит, какой-то чужой человек с мешком у их сарая стоит и о чем-то с Марией разговаривает. А девочки высыпали гурьбой и с интересом обступили незнакомца. Ускорил шаги старший брат, взволнованно глядя вперед; совсем не кстати будет, если кто-нибудь из мало знакомых жителей деревни, неосторожно посмеет испортить впечатления от первого удачного дня, в череде бесконечной цепочки печальных событий.