Дети Гл 9 Разбойники

   
  Гл.9
   Разбойники

  Не заметно пролетел год. Опять весна.
  Наверно был конец апреля. Апрель и май в Севастополе – самое дивное время.   Много солнца, однако иногда  внезапно налетят  хмурые тучи и небо прольётся обильным дождем. .  Не то что холодные, скушные и промозглые  осенние; весенние дожди - всегда веселые,  короткие и даже иногда тёплые. .  Буд-то кто с неба плеснул ведро воды и всё на том и закончилось. Первым, после зимней спячки,  это еще в конце  февраля,  зацветет миндаль.  Миндаль, он осторожный, недоверчивый. Надует цветочные бутоны, и ждет. Иногда долго ждет, набирает силу.  Вокруг будущих цветов  кружат шмели. Иногда садятся, и нетерпеливо теребя бутон мохнатыми лапками, гудят, требуют, чтоб тот раскрылся. Бутоны не поддаются, но непременно  лопнут только когда   уверенно ударит солнце,.  Миндаль это значит, что хоть и конец февраля, но зима окончательно проиграла битву с весной. За миндалем  зацветут абрикос и персик, а дальше  вишня, черешня, слива и яблони с грушами. Большая радость, особенно у кого  кого свои. Море из серого,  становится темно-синим, а там где песчаное дно,  нежно голубым или бирюзовым.  И хотя и  март   радует теплыми   солнечными днями, но даже в апреле  купаться   рановато. Но море  уже  зовет.   Зато  в апреле  можно поваляться на горячем песке!  Май, встречает первыми теплыми грозами,  и хотя это еще совсем весна, но по настроению вполне лето, всё кругом зеленое.  К концу июня степная трава уже пожелтеет и посохнет , и только ковыль – серебристый, розовый, зеленый и голубая овсяница останутся украшать землю своим разноцветием   до самой зимы.  Зелеными,   остаются  заросли   дурмана, но это там,  где ему достаточно воды и на помойках.  Не смотря на то, что этот красивый куст довольно ядовит, многие дворы не выпалывают его   перед заборами,  и он буйствует вперемешку с мальвой, топинамбуром и душистым горошком.  Часто под заборами, со стороны улицы растут  и подсолнухи. Подсолнухи перед созреванием многие  хозяева пытаются охранять от вездесущих детей. Однако дети,  ,  всё же вполне успевали открутить  подсолнухам  головы   еще  в молочной спелости.  То, что не поливается, сохнет на глазах.  Кроме деревьев.  И только  возле моря, посреди уже почти выжженной солнцем степи, особенно в воронках, оставшихся после войны, прячась от прямого солнца,  зеленеют душица и       круглые кустики чабреца, заманивая в себе тягучим медовым запахом и нежными  шариками сиреневых соцветий. От туда же из воронок, яркими желтыми  цветами  стреляет татар-чай, пушистые листики которого, если растереть между пальцами, неожиданно  удивят  запахом настоящего  лимона.
 Так вот про апрель. Как только начинаются  теплые деньки, все дети, что не ходят  в садик или  школу, после завтрака, особенно по воскресеньям,  оказываются  за воротами,  на улице. Много  детей собирала Карантинная, может от того, что там действительно было много детей, но может и от того, что  она была покрыта таким гладким асфальтом, что лучшего места для «классиков»  и не придумаешь, и мелом чертить удобно,  и бита скользит, как намыленная.  С утра до обеда вся Карантинная скакала в  «классики». Но, если уж очень тепло,  дворами шли гулять к морю.  Штандр,  вышибала, замри, прятки, догонялки, это уже по  вечерам.  И  когда уже стемнеет расходились по своим дворам – «травить баланды».  Потом, летом, когда закончится школа и станет окончательно тепло,  еще будут и казаки-разбойники и фашисты.
  Казаки- разбойники, это  точно на полдня, ровно до обеда. Часов, конечно, ни у кого не было. Но зато был заводской гудок, что гудел на всю округу и  который  везде хорошо слышался  от «Красной горки» и до «Омеги».  Если  гудок услышал,  войнушка  заканчивается, и надо бегом «дуть» домой, где бы ты ни находился. Иногда казаки с разбойниками, заигравшись,  уходили  и довольно далеко от дома. Но родители всегда знали, что по гудку все дети скоро  прибегут.  И даже если детский двор долго не появлялся и после гудка, родители не очень то и переживали, зная, что пока они  все вместе,  они - в безопасности. Ну, заигрались. Дети, со своей стороны, тоже хорошо знали, что если сильно опоздать, то можно и тумаков получить.
  Заигравшись, носились от ул.  Частников, Карантинной  и Мартыновой бухты и до Омеги, включая Палаточный городок и Старое кладбище.
  Иногда казаки и разбойники между собой менялись, но девчонки  Олька с Танькой предпочитали  казаков, оставались сторожить «казачий дом», не лазая по заборам, воронкам, оврагам  и окопам..  И только косая Светка и маленькая Татушка соглашались идти в разбойницы. Светка – потому, что на самом деле была настоящая разбойница,  и даже бегала быстрее некоторых мальчишек. А Татушку  не хотели к себе брать казаки.  Она была еще маленькая,  плохо караулила казачий дом, медленно бегала, а если бегала, то непременно  разбивала себе коленки.  Зато Серый ради Татушки,  всегда и уходил к  разбойникам, не сидеть же ей во дворе в одиночестве.  Ее родители, как-то  несколько  раз  оставляли дочь во дворе  под присмотром Сереги, и дети быстро сдружились.  Оставить Татушку одну во дворе никак не могли, это было не честно.  С  разбойниками всегда еще был Фома-чур-поделимся.. В казаки его не брали, потому,  как он был большой и неуклюжий,  а    самому Фоме больше  нравилось с разбойниками.
 Фома странный мальчишка лет четырнадцати.  Высокий полный, с длиннющими,  черными гладкими волосами,   что спадали почти на  плечи.  Жил где-то а центре города,  а гулять приходил на Карантинную. Одет всегда в черные ситцевые шаровары и белую майку, или длинную белую рубашку. Говорил, что живет с бабушкой на Большой Морской.  Родители его бросили на бабушку потому как он был умственно-отсталый. В школу не ходил. Первый раз его увидели ка Карантинной однажды в начале лета. Он бесцеремонно подошел  к девчонкам, то скакали в классики и с любопытством стал их разглядывать. .  Карантинные мальчишки здесь же неподалеку гоняли на самодельных самокатах. И только Влад на своем – настоящем. Это Павел. После истории с пробитым колесом  карантинным мальчишкам сделал 3 самоката на подшипниках. Делал вообще то Сереге и своим девчонкам. Но Девчонки пару раз прокатившись, передали самокаты во владение Коту и Кумполу. Говорили без руля и тормозов опасно и  больно громыхучие. 
  Когда подъехали самокатчики, Фома вытащил из за пазухи батон, разломил его на много частей протянул всем,  и сказал:
   - Чур поделимся!
Так он и стал Фома-чур-поделимся.
  Так вот однажды, раним воскресным утром, как всегда после завтрака, разбойники -  Фома, Серега, Светка и Татушка  ушли от казаков. Задача казаков  -  в этот раз Влада, Кумпола, Кузи и Ольги с Танюшкой,  состояла в том, чтобы изловить хотя бы одного разбойника.  Если это получится,  тогда все другие разбойники автоматически должны сдаться  в плен. Задача же разбойников  -  уйти от  погони, а затем незаметно пробраться в свой  двор, он же  «казачий дом»,  и завладеть лестницей над детским домиком. Это была бы победа, даже в случае пленения одного из разбойников во время штурма.   Двор обычно охранялся только одним казаком.   Только  девчонкам  разрешалось охранять двор всей компанией, что значительно усложняло задачу разбойников. Для всех других было правило: «Дома кашу не варить, а по городу ходить!» А это значит, что  основное казачье войско, после бегства разбойников, почти сразу отправлялось в погоню. У казаков главный всегда был Влад, и это, не смотря на то, что Кузя из соседнего двора был  и  постарше его на пару лет.  У  разбойников верховодил Серый.  Однако,  в  это воскресенье хитрый план  придумал Фома.
  Разбойники сделали вид, что убегают в сторону  Мартыновой бухты, к морю, но сами, низиной балки ушли в Палаточный городок. Из Палаточного городка  два главных выхода. Один через Стрелецкий спуск, и потом через Стрелецкую горку подобраться  к своему двору с тылу, где можно спрыгнуть прямо со стены.. Но там-то разбойников всегда и ждали! Второй путь – через детский садик и территорию Старого кладбища и через балку..  И, решив, что казаки за ними никак не полезут через закрытый детсад, охраняемый сторожем, разбойники по совету Фомы, выбрали именно этот путь.
  Казаки, по честному,  сидя во дворе, отсчитали  до ста, и   в погоню. К этому времени разбойники уже надежно скрылись за бараками  Палаточного городка. В городке всегда  много и других детей,  и  легче  спрятаться..  Между Палаточным городком детским садом глухой деревянный и довольно высокий забор.  В заборе тайный лаз. Этот лаз проделал Серый   во время очередного воскресного материнского наказания, отковыряв  две доски.  Маманя могла наказать своих пацанов за непослушание заточением в своем детсадовском кабинете.  Она и не предполагала, что форточка для пацанов это практически та же дверь на свободу. Хотя Влад этой дверью никогда не пользовался, боялся дополнительных тумаков от маманьки.  Доски остались висеть на верхних гвоздях, но отодвинув  их внизу,   можно было попасть из садика в Городок.  Такое наказание воскресным арестом чаще   получал Серёга за порох и «бомбочки».   Именно  этим детским  садом  и заведовала  Серегина  и Владова  мама.  Про лаз в заборе знал и Фома, но не знал Владька.
  Отодвинув снизу  две секретные дощечки деревянного забора, разбойники оказались на территории детского сада.   Здесь  Серега  хорошо знал каждый закуток.
 - Теперь нам только не встретиться с Мотькой и дядь Мишей.  – прошептал  Серега приложив палец к губам,  встал  на четвереньки,  и предложил  всем последовать его примеру.  – Мотьку не бойтесь, она детей знает и не кусается. Главное, чтоб она не разбудила дядь Мишу. 
  С дядь Мишей он был хорошо знаком, так как во время ареста Серега сидел как раз под его присмотром.  Но тут целая банда…
 Татушка засопела: 
  - Да? Она детей знает, а мы-то ее не знаем.
 - Туська не дрейфь, мы только прошмыгнем под забором.
   Разбойники недоверчиво, на четвереньках, но всё же,  последовали за ним ,    Банда между тем, похоже,  опасалась совсем не сторожа, но собаку.  Мотька четко знала свою территорию, и кроме садика и  Городка ни где не гуляла. Своих всех она знала в лицо, а Карантинных до этого не видела и они для нее были пока чужие. Этого Серега немного опасался, но говорить о том не стал.
  Преодолев на карачках  половину пути  и укрывшись в кустах сирени, сделали передышку.  Сирень захватила всю заднюю часть садика, а  из ее зарослей хорошо  просматривались все помещения, ворота и   центр двора.
Окно сторожки выходило  в сторону ворот. Значит,  опасность исходила только от Мотьки.  А Мотька,  вольяжно  растянулась на уже прогретом солнцем цементе,  возле ворот. 
 Серый поднялся на ноги  показал жестами, что можно дальше пешком, только не спотыкаться,  не хрустеть ветками и не шевелить кустами,  шепотом предупредил:
 - Мотька дрыхнет на воротах, Значит дядь Миша в сторожке.
Татушка, увидев громадную незнакомую собаку,  перепугалась, села на корточки,  натянула сарафан на коленки,  как бы спряталась,  и умоляюще посмотрев Сереге в глаза, пропищала:
 - Я  хочу домой.
  Фома, хотя издали и  встречался с Мотькой и до этого,  выглядел так, будто он домой хотел еще больше маленькой Татушки.  Теребил свои шаровары и скороговоркой почти про себя, твердил:  - Опасно! Опасно! Опасно!
 Собакам Фома не доверял.
А судя по Светке, единственное, что она сейчас хотела, это как можно скорее  смыться, в любую сторону.
Серый не отступал:
  - Да ладно заладил – опасно-опасно.  А кто это нас сюда затащил?  Это же твой план! Назад уже нельзя,  до кладбища ближе! Бабуля говорит, что  самое безопасное место на земле  это как раз кладбище и есть.
 Татушка, сложив губки бантиком,  прошептала:
  - Сергуня, пожалуйста, я  не хочу на кладбище, я хочу домой. 
  - Мы и идем домой, только через кладбище.  Мотька к нам спиной. Не увидит. Или вы хотите с Фомой здесь сидеть до вечера?
  Это был аргумент.  Серый  схватил Татушку за руку и потащил вдоль деревянного забора к каменной стене, которую еще предстояло преодолеть. Светка тут же за ними. Фоме ничего другого не оставалось.   Он любил повторять: – Как все, так и я.
 До стены добрались  почти бесшумно.  Пока решали,  кто полезет первый, сзади в кустах  сирени послышались тихие шаги.  Все дружно оглянулись.   Вдоль  деревянного забора, совершенно по шпионски,     к ним пробиралась Мотька.
Серый не растерялся:
 - Мотя знакомься. Это Фома,  Татушка и Светка. Добродушно виляя хвостом  Мотя приблизилась. Серый развернулся к разбойникам, чтоб представить и Мотю, но на том месте, где только что стояли разбойники,  стоял один Фома,   вытянувшийся  по стойке смирно . Девчонок не было. Мотя, равнодушно понюхала Фому  и   удивленно посмотрев  на стену,  незлобно букнула:  -  Гав.
Серый перевел взгляд на верх стены. Обе разбойницы сидели на стене.
  - Как?  - озадачился Серый.
  - Забросил.  – ответил Фома.
 Хлопнула  дверь сторожки:
  -Мотя! Кто там?
После этих слов, рыхлый и обычно неповоротливый Фома тоже оказался на стене.
Мотя весело залаяла.
 - Мотя! Я понимаю, что ты хочешь с нами, но,  в другой раз.
  После этих слов,  Серый ловко вскарабкался на забор,   и    разбойники посыпались на землю, но  уже с другой стороны, как спелые яблоки с дерева.  Единственным не зрелым яблоком оказалась Тутушка. Фоме ее пришлось снимать, и  локти- таки она  ободрала. Но не плакала! Знала, что плаксу в следующий раз могут и не взять.  За стеной  ворчал дядь  Миша,   и радостно лаяла уже совсем не опасная Мотька. Дети помчались,  прыгая  через старые, поросшие высокой травой могилы с прогнившими деревянными или  старыми  покосившимися каменными крестами, напрямик  к церкви, от которой шла широкая аллея к главному входу. Серый бежал впереди,  Фома  сзади стращал девчонок бродячими покойниками, чтоб разбойницы  прибавили скорости. Девчонки ему верили,  и,  сверкая пятками,   верещали на всё кладбище. Впереди за деревьями показалась беленькая церковь. От  церкви, уже издали,  пахло  свежей известкой  и еще чем-то очень вкусным,  как сдобная булочка.  Осталось обежать церквушку, а там - почти прямая аллея к главному входу, что остался для разбойников единственным выходом.  Внезапно,  выскочив на небольшую, обычно совершенно безлюдную,  площадку перед церквушкой, Серый, сам не понимая как, со всего разбегу воткнулся во что-то очень большое, мягкое и теплое. И тут же понял, что это большое, мягкое и теплое уже держит его за ухо. Понял, потому,  как  ухо не приятно захрустело.
 -У-ухо-о-о!!! – простонал  Серый, что было сил, но,   тут же почувствовал, что попался хорошо, и в очень крепкие руки.  Ухо  перестало хрустеть, но теперь находилось в мягком, но очень надежном капкане.  И такой же  капкан уже держал его и за руку.
  -Это же поп! – Серый услышал сзади испуганный голос Фомы и обернулся. Дети ошарашено остановились.
 -  Ребза! Бегите! Я попался! – еще не совсем понимая, что происходит, закричал Серый. Фома, прихватив Татушку за руку, неуклюже рванул на аллею к выходу, Светка – за ними.
 - А ты опять дурак здоровый с детьми вошкаешься! – откуда-то послышался старушачий  возглас, похоже адресованный Фоме, но того уже и след простыл.
   Перед входом в церковь стоял довольно длинный стол, выстроенный из нескольких столов  в ряд,  и покрытый белой скатертью.  А на столе - ?!!! А на столе стояли большие и маленькие круглые хлеба, покрытые белой глазурью и присыпанные мелкими разноцветными шариками,   корзинки с раскрашенными яйцами, тарелочки с какими-то белыми пирамидками, и блюдца с зеленой травой! Так вот, откуда был запах! Вокруг и около стола  стояли   нарядные  бабуськи, в белых платочках.   А большое и теплое, что так крепко держало  за руку - это и был настоящий Поп!  Серый попытался вырваться, но надежные  тиски поповских пальцев показали бесполезность этой затеи и развернули Серого в свою сторону. Ухо  горело, но было уже свободно.  Поп оказался громадный, черный и толстый. Сначала он показался Серому очень страшным из-за густых бровей и широченной, черной с проседью бороды  и длинными, как у Фомы , но очень пышными волосами. Однако за широкими усами  пряталась   настолько добродушная улыбка, что страх,  вдруг,  сам собой куда-то улетучился. Поп слегка склонив голову, дремучим басом сказал:
  -Вот гляди,  отрок,  щас я тебя отпущу, а ты никуда не убежишь!
И с этими словами он так незаметно отпустил руку, будто  до того и не держал ее вовсе.
  И хотя желание убежать еще оставалось, но ноги почему-то не слушались. А еще  нее пускало   любопытство, что же здесь происходит?  Бабуськи  весело перешептывались, и это бы и успокоило.  Но на громадном животе попа висел большой крест, а к кресту был прибит какой-то полураздетый дядька. От  этого дядьки опять стало страшно.  В добавок ко всему и  сам поп был  странный - в длинной черной  платье-юбке, туго подпоясанной офицерским ремнем,  а из-под юбки, совершенно чужеродно  торчали  блестящие, черные военные сапоги. До этого,  Серый слышал про попа от матери, но ничего хорошего она про него  не рассказывала.  Поп развел руки в стороны, чтоб показать, что Серого больше ничего не держит. Но убегать уже и не хотелось.
   Поп – не настоящий! – подумал Серый.   Бабульки о чем-то в полголоса ворчали, а некоторые   и посмеивались, но слов было не разобрать. Откуда-то появилась смелость, и Серый спросил:
  -А Вы - настоящий поп?
 -А ты как думаешь? – пробасил поп.
Такой бархатный бас Серый  уже  слышал, и  он был очень похож на голос его деда.
  - Думаю, не настоящий…
  - И почему так? – поп удивленно поднял свои густые брови.
 - А зачем у Вас сапоги под юбкой?
 Поп  громко рассмеялся, и за ним волна смеха прокатилась по белым платочкам..
 - А что должно там быть вместо сапог?
 - Не знаю…
 Серый задумался.  А действительно, что там должно быть вместо сапог? Ну, не сандали же? Хотя, почему бы и нет?
 -… Наверное,  сандали…
 - Почти попал! Да только я к своим сапогам привык,  как ты  к своим сандалям. Я в сапогах всю войну фашистов бил, и на всякий случай, до сих пор не снимаю. 
 - А попы тоже фашистов били?
  - Еще как били!
  - Прямо в таких юбках?
 - Ну нет. В юбке мы только в церковь ходим, а фашистов били  как все, в гимнастерках.
  Поп ,   по приятельски  положил   руку Серому на плечо   и повел к столу.  Серый хотел было посопротивляться,  но любопытство взяло вверх, и он послушно пошел рядом.
    - И как звать-то тебя, разбойник, и знаешь ли ты,  какой сегодня день? – поп пронзительно заглянул  Серому прямо в глаза.
 - Воскресенье – выпалил Серый, даже не представляя себе, насколько попал, ведь он хотел было сказать  - выходной!  -- А звать Серегой.
 - Воскресенье, воскресенье - прокатилась волна  по другую сторону стола.
 -А знаешь, почему воскресенье? – не унимался поп.
 - День такой.  По воскресеньям мы с бабушкой  в садик не ходим!
 - А что такое воскресенье?
 - Бабуля говорит, что это  как всю неделю трудиться надо, а один день воскресать.
- Это как?
 - А вот так  - человек болел-болел, а потом раз, и здоров!
Бабуськи  радостно закивали платочками.
 -Похоже, и опять отгадал! –  подумал Серый,   - вот бы еще яичком угостили!
  В плетеных корзинках и а большой красивой тарелке,    аппетитно сияли на солнце  красные, желтые и зеленые крашенки.
  На этой его мысли,  поп,  на самом деле,  протянул руку к корзинке с яйцами,  выбрал три самых  блестящих, красных яичка, и протягивая их Серому,  спросил:
 -А что отрок Сергий, любит ли твоя бабушка Бога нашего Иисуса Христа?
 - Про бога не знаю, мама говорит, что бога нету, а вот Богородицу бабуля точно любит! – Серый  бережно взял  крашенки и прижал их к груди.
Поп положил свою  легкую ладонь Серому на голову:
 - Ну, если Богородицу любит, значит Бога тем паче! – и тут же спросил:
 - А ты как знаешь, что любит?
 - А любит, потому что когда ей грустно, она  тихо-тихо поет про Богородицу:
 - Это как?
Серый собрался с духом и пропел первые две  строчки:
   -Царица моя преблагая,
    Надеждо моя Богородице …».
Платочки с другой стороны стола  восторженно притихли.
  - Я тоже иногда с ней пою, вот только  слов половину не понимаю, и  не знаю до конца.
  - И почему?
  -А когда она доходит до слов:
  « Яко не имамы иные помощи разве тебе…»
начинает всегда плакать и дальше петь не может. Иногда поет еще несколько слов, но я их не понимаю и не помню.
 Поп  тихо, будто по секрету только для Серого,  сказал:   
 - Вот, что отрок Сергий, два яйца  раздели со своими разбойниками, а одно непременно отнеси бабушке. И не забудь! Когда будешь отдавать бабушке, скажи:
-«Христос Воскрес!»
 - Хорошая бабушка у тебя.. А про Богородицу никогда не забывай, придет время, и она тебе  поможет.
  И   хотя  теперь,   убегать  Серому   вовсе   не хотелось,  ноги  сами развернулись,  и  помчали его к выходу. Руки крепко прижимали к груди три крашенки.
  На выходе его  ждали разбойники с виновато опущенными головами и хитрый, сияющий  Влад, который, на этот раз правильно разгадал маневр разбойников и  их караулил на выходе со Старого  кладбища.
Серый,   немного раздвинул пальцы, чтобы  были  виднее крашенки, и торжественно сказал:
 - Смотрите, что мне поп дал!
Фома заулыбался своей глуповатой, но очень доброй улыбкой:  - Сергуня, чур поделимся!
 - Серый  протянул друзьям крашенки. Но сразу вспомнил про бабушку  и обратно прижал их к груди.
 -Не жмись, жадина! – Влад зачем-то ехидно улыбнулся.  Тем не менее, сразу  получил  яичко. Все- таки, брат. Старшой.
Второе яичко получил Фома со строгим наказом разделить на четыре части..  Да  никакого наказа и не надо было,  Фома всегда любил делиться со всеми. Брату тоже никакого указания давать не следовало, тем более, что свое яйцо он  не только почистил, но вставив целиком в рот уже азартно шевеля челюстями и едва ворочая языком, спросил:
 - А соли не дали?
Вопросительно посмотрел на оставшуюся,  в  руках Серого яичко.
 - А это не дам! Поп просил отдать его бабуле.
 - А откуда твой поп про нашу бабулю знает?
 - Не знает. Просто просил.
 Тем временем Фома, аккуратно очистив крашенку и,  достав перочинный ножик,  разрезал яйцо пополам. Девчонки, встав на цыпочки и держась за длинную рубашку Фомы,  с   любопытством заглядывали к нему в ладошку.
- Сергуня,  давай ладонь!
Серый протянул свободную руку. Фома уравновесил на ней половинку яичка и ловко его разрезал опять  пополам, так же и свою.  НИ одна четвертинка даже не рассыпалась. Серый протянул руку с четвертинкой  Татушке,  а Фома Светке,  и они  приняли  угощение, будто это было и не яичко вовсе, а настоящее заморское лакомство. 
 Влад недовольно хмыкнул, похоже, он рассчитывал еще и на четвертинку и  процедил сквозь зубы:
 - Ребза, вы попались! В следующий раз опять будете разбойники.
 Серый, не смотря на то, что они попались,  с видом победителя ответил брату:
 - А в следующий раз - дудки вы нас поймаете!
Когда дети подошли к своему двору, казаки уже давно сидели на лавочке и довольные, болтали ногами:
 - Ага, разбойнички, попались! Владька вас ловко раскусил!
Светка бежала  первая, и первая же сообщила новость:
 - А нас,  зато,  чуть собака не съела,  а  поп красными яичками накормил!
Все с любопытством смотрели на Серого, который  прижимал оставшуюся крашенку к груди.
 - И не думайте, это бабуле! – буркнул Серый и  нырнул за калитку. Только бы не забыть: - Христос воскрес, Христос воскрес…
  Уже на лестнице, почуяв запах ухи, Серый с  громко втянул носом воздух. Бабуля возилась  на кухне-веранде, возле примуса. На примусе стояла кастрюля, и из нее шел  тягучий аромат рыбного  супа  с картошечкой,  лавриком  и черным перцем.  Он на цыпочках подкрался к бабуле, скрывая крашенку в ладонях. Протянув руки вперед, и глядя бабуле прямо в глаза, сказал:
 - Христос воскрес…- и открыл верхнюю ладонь.
Бабуля  растерялась, как-то надрывно вздохнула и с удивлением едва прошептала в ответ:
 - Воистину…
И, кажется, хотела сказать что-то еще, но у нее   в глазах  блеснули  слезы, и она, вздрагивая плечами, беззвучно заплакала,  прижав голову внука к своему животу.
  - Бабулечка! Ты чего?
Немножко успокоившись, она спросила:
 - Откуда это у тебя?
 - А меня на кладбище поймал поп и дал три яичка.  Надрал ухо,  но  угостил яичками. Два велел отдать Фоме с девчонками, а  одно просил передать тебе, потому, что ты любишь Богородицу.
От бабулиного фартука вкусно пахло бабулей и ухой. Серый не понимал, почему плачет бабуля, но спрашивать больше ничего не стал, такое с ней бывало.