366 снов на Благуше. Часть 28

Сон 212
Эмиль вышел из церкви, и – наваждение прошло. Или вытеснено было иным, более понятным и привычным наваждением из той череды знакомых снов, в которые он вошел неведомо где и когда. Было жарко и влажно, но от зеленой глади каналов исходила прохлада и свежесть, и его совсем не удивляло это столь странное для многих обстоятельство, ибо он знал, кому обязана Венеция чистотой своих каналов, равно как и причина исчезновения гондольеров с гондолами и пассажирами. Да, он знал, но и  что с того? Зло уравновешивается добром, и в итоге ничего, нуль, Глубь Ничто, как говаривал малыш Якоб, когда они неведомом в каком году бродили в августе по пустынным улицам Венеции, но тогда, кажется, мутная вода каналов издавала невыносимое зловоние. В ту пору в городе свирепствовала какая-то заенесенная с Востока эпидемия, что и стало причиной безлюдья и зловещей тишины. Помнится, Эмилю ужасно хотелось пить и еще больше хотелось отведать ярко-красной перезрелой душистой сочащейся соком клубники, которую продавала жизнерадостная и довольно миловидная торговка, оглушительно чихающая, несмотря на полное отсутствие носа.
Нежелание покупать клубнику Эмиль объяснил тогда излишней стыдливостью сына прибалтийского пастора, ибо, кроме лакомых ягод, почтенная сия особа предлагала кое-что еще, и напрасно Эмиль убеждал малыша Якоба, что покупка витаминной продукции у приветливой барышни их ровным счетом ни к чему не обязывает, - ученый искусствовед стоял на своем.
Воспоминания о несъеденной клубнике и странностях малыша Якоба немного развлекли Эмиля, и он не заметил, как дошел до палаццо синьоры Фоскари.
Только войдя в прохладную затхлость видавшего виды памятника архитектуры, Эмиль почувствовал, как устал. Едва держась на ногах, он поднялся к себе в комнату и, упав, не раздеваясь, на неубранную постель, мгновенно заснул.


Сон 213
Эмиль проснулся на рассвете. Странный сон снился ему этой ночью, сон тревожный и нелепый. И помнил он его так ясно, будто все случилось наяву. Утомительный путь вдоль канала по жаре, прохладный сумрак какой-то церкви, черная Мадонна с лучистым взглядом небольших глаз на округлом лице, аббатиса, будто кающаяся Магдалина, сошедшая с картины Тициана… И зачем ему понадобились эти жалкие камушки, которыми в П. весь берег усыпан, и только он, Эмиль, не нашел ни одного по причине слабого зрения. Ах да, хотел отдать ожерелье Софи, которое ей до сих пор было дорого как первый и последний подарок ее мужа-скряги. А ведь у Кестутиса водились деньги, Эмиль это доподлинно знал. Однако он слишком много думает об этом грубом язычнике, который жрал камамбер на черном хлебе, точно сало, вот он и приснился ему и в каком виде…А он, Эмиль, весьма странно вел себя во сне. В реальной жизни он одним только холодным взглядом парализовал этого мужика, принявшего своего барина за церковного вора. А он… стыдно вспомнить, хоть и случилось это во сне. Видимо, он, Эмиль, слишком много работал в последнее время, что ему снятся кошмары. Надо посоветоваться с доктором Люксембургом относительно своего состояния.  Пусть выпишет ему хороший транквилизатор, не вызывающий привыкания.
Размышляя подобным образом, Эмиль встал с твердым намерением совершить прогулку по утренней прохладе, дабы прийти в себя после нелепого сна и нагулять аппетит. Однако ноющая боль в правом  плече заставила его вновь откинуться на подушки.
Отвернув ворот сорочки, он похолодел: огромный синяк лиловел  на его белоснежном полном плече.
«Так я и знал: больные сосуды. Вот отчего я мерзну по вечерам, вот почему у меня, словно у мертвеца, белеют пальцы после длительного купания в холодной воде, вот отчего у меня мигрень, стоит Софи хотя бы немного задержаться с обедом, вот отчего я не могу сосредоточиться без пары чашек хорошего кофе… Однако мог ли я предположить, что мой недуг зашел так далеко, и сосуды начнут лопаться ни с того, ни с сего. Хорошо, что на плече. А если бы в сердце?!»
Эмиль представил себя в гробу, представил свое бледное осунувшееся лицо в обрамлении оранжевых лилий и рыдающую у изголовья Софи. «Это я, я его убила», - всхлипывая, будет повторять она. Да, это она его убила. Первый удар в сердце Софи нанесла ему в П., когда, покуда он пребывал в объятиях Морфея, кормила на кухне этого мужика, который сидел на его, Эмиля, месте и пожирал камамбер на черном хлебе, точно сало, а она говорила с ним нежным, вкрадчивым, чуть дрожащим голосом, исполненным любви и благоговения. Да, такие интонации ему, жениху, не предназначались. А потом эта ночная прогулка с Кестутисом на кладбище. Софи как-то сказала ему, что интересуется местными достопримечательностями, и Кестутис сопровождает ее во время краеведческих прогулок, потому что барышне неприлично гулять одной. Разумеется,  экскурсии эти проходили только ночью, ибо в другое время Кестутис был занят.
Только сейчас он понял, что ведьмак не только рассказывал ей о местных обычаях и преданиях. Это он посоветовал Софи отослать Эмиля в Вильно якобы просить руки у ее троюродного дяди, который даже не был ее опекуном, а в его отсутствие женился на Софи и завладел имением.
Однако справедливость восторжествовала. Ведьмак мертв, хотя возникает время от времени в его снах, словно наяву.
Эмиль решительно встал и отправился на консультацию к доктору Люксембургу.



Сон 214
  Осмотрев его плечо, доктор Люксембург уверенно произнес: «В этом месте сосуды не лопаются без внешней причины. Это травма. На вас напали?»
Эмиль медлил с ответом. Зря он пошел к этому бывшему уездному лекарю. Ну что он понимает в современной ангиологии? Правда, доктор Люксембург не возьмет с него денег за прием, а эти венецианские эскулапы…
«Неужели вы подрались с кем-то? – продолжал господин Люксембург. – Это, кажется, на вас не похоже».
Доктор смотрел на Эмиля столь внимательно и тревожно, что ему стало жаль старика. Зачем лишний раз напоминать ему о его профессиональной несостоятельности и отсутствии должных компетенций?
«Вы правы, - произнес Эмиль, - я, видите ли, немного подрался. Зайдя в одну церковь, я увидел, как какой-то негодяй снимал ожерелье с шеи Мадонны. Я остановил его, он в ярости кинулся на меня и вцепился в плечо, я тоже схватил его, но он вырвался и убежал, бросив ожерелье, которое я надел на шею Мадонны».
Доктор Люксембург всплеснул руками. «Эмиль! Ведь этот бандит мог убить вас!»
«Доктор Люксембург, - произнес Эмиль торжественно  и печально, - я добрый католик и не могу спокойно наблюдать, как грабят Матерь Божью».
«Ах, Эмиль, - вздохнул господин Люксембург, - вы не меняетесь с годами:  вы постоянно жертвуете собой ради других и рискуете жизнью во имя справедливости, совсем не думая о том, что смерть ваша  для кого-то может стать трагедией».
«Что может быть прекраснее смерти в храме Господнем от руки разъяренного богохульника?»- подумал Эмиль, но решил приберечь эту блестящую фразу для более подходящего момента.
«Кстати, - произнес доктор Люксембург, подавая Эмилю рецепт какой-то мази, - у Софи приближается час обеда, а я не хочу опаздывать. Может быть, вы составите нам компанию? Только, пожалуйста, не говорите Софи об этом происшествии в церкви. Это ее расстроит».
«Разумеется, зачем вспоминать о такой безделице?» - ответил Эмиль, а сам, дабы не забыть,  повторил в уме только что придуманную фразу: «Что может быть прекраснее смерти в храме Божием от руки разъяренного еретика?»   



Сон 215
После обеда, когда они вместе вышли от Софи, доктор Люксембург, откашлявшись, произнес: «Я очень благодарен Вам, мсье де Томон, что Вы скрашиваете одиночество моей внучки. С тех пор, как Вы появились в Венеции, она стала выглядеть лучше и немного повеселела. Но… видите ли, мсье де Томон, Ваши почти ежедневные визиты заметили очень многие, ибо здесь, сами понимаете, ничто не может долго оставаться тайной.  Поверьте, я сердечно расположен к Вам, но репутация моей внучки…»
«Доктор Люксембург, - неожиданно с не свойственной ему горячностью произнес Эмиль, и ему вновь показалось, что за него говорит кто-то другой, - если бы я не имел серьезных намерений, точнее, если бы я не питал надежды…»
«Ваши намерения действительно серьезны?» – осведомился доктор Люксембург.
«Да, - сказал Эмиль (или это говорил за него кто-то другой?), - я хотел бы просить руки Вашей внучки».
Доктор улыбнулся: «Почту за честь. Вы, как никто другой, подходите ей, тем более, что Вы уже прежде были ее женихом. Будьте счастливы, дети мои».
На следующий день, сразу после утреннего кофе, Эмиль поспешил к Софи.
«Я хотел с вами серьезно поговорить», - произнес он, собравшись с духом, и понял, что не в силах более произнести ни слова. Да и что он мог сказать ей: «Я вас люблю»? Но он не любил ее. Точнее, любил так, как можно любить произведение искусства. Созерцать ее, думать о ней, как о прекрасном шедевре, привлекшим его внимание  в странном этом музее жизни.  «Станьте моей женой»? Точно так же он мог сказать героине романа, который он читал на ночь и никак не мог закончить, потому что засыпал.
«Вы уже говорили с моим дедом?» - прервала его размышления Софи. – «Да» - «Я во всем покорна его воле, - сказала она спокойно, - ведь это  мой единственный родственник. За исключением, конечно, Фридерики, но она еще слишком мала»
«Благодарю вас», - произнес Эмиль, поклонился и вышел.



Сон 216
Эмиль не смотрел ни на Софи, ни на людей в церкви. Его взор был прикован к картине, висевшей прямо перед ним. Кажется, он это уже видел, но не на картине, а в реальной жизни, но где и  когда? Слева – старик в струящемся золотом одеянии, справа – крупная женщина, стоящая спиной к нему и показывающая  дочери длинной мускулистой мужской рукой на маленькую худенькую девочку, которая поднималась на мост, а вдали – освещенная пробивающимся сквозь туман бледным солнцем серебрилась лагуна. Эмиль смотрел неотрывно на идущую по мосту девочку и вдруг вспомнил, кто она: маленькая Фридерика, приведшая его сюда… Он пристально посмотрел на Софи. Она была прекрасна, как никогда, ее глаза с длинными темными ресницами были опущены, бледное лицо отрешенно и печально. Почувствовав его взгляд, она подняла взор и неизъяснимая нежность засветилась в нем. Никогда она не смотрела на него так, только на ведьмака, клторый ел камамбер на черном хдебе, точно сало, заедая нежными листиками салата, выращенными специально для Джонатана. Но ведьмак околдовал ее, а он – первый и единственный избранник ее сердца. Его внутренний монолог прервал голос священника, вопрошавший его о желании взять в жены…
Вдруг он почувствовал на себе чей-то невыносимо тяжелый взгляд. Неимоверным усилием воли он заставил себя повернуть голову и увидел его. Он стоял недалеко от входа, и лицо его, освещенное падавшим слева лучом солнца, было отчетливо видно, хотя в церкви царил полумрак и издалека люди казались темными силуэтами. Его лицо было неподвижно и казалось спокойным, но темные, блестящие, почти лишенные белков глаза были, как у разъяренного голодного зверя, у которого отняли добычу.   Защитить ее, закрыть своим телом, в конце концов, что может быть лучше мгновенной смерти в храме Божием от руки рассвирепевшего язычника? Но Софи тоже увидела его. Тихо вскрикнув, она метнулась от алтаря, словно вспугнутая птица, и, прежде чем Эмиль опомнился, уже, ломая руки, стояла на коленях перед этим ведьмаком и говорила ему что-то на его варварском наречии. Луч солнца исчез, а с ним и потух взгляд  Кестутиса, и лицо его потемнело и стало почти неразличимым, как у остальных прихожан.
«Вы ошиблись, синьора», - произнес он бесстрастно, отчетливо и медленно на итальянском языке. – я вас не знаю». И вышел из церкви.


Сон 217
Софи лежала недвижно лицом вниз на мраморном полу, и мертвая тишина царила вокруг. «Позор! Какой позор! – билось у него в голове. – Такая нелепость! Какой-то праздный иностранец зашел в церковь, и как она могла принять его за Кестутиса! Значит, во время венчания, подняв на Эмиля исполненный любви взор, она думала о ведьмаке, и не ему, Эмилю, предназначался этот взор, а мертвецу, неотступно стоявшему за ним. Однако и он принял этого бродягу за Кестутиса, и он во время венчания думал о нем.
Мертвая тишина, воцарившаяся в церкви на несколько мгновений, взорвалась криками и причитаниями. Люди окружили лежавшую на полу Софи, и Эмиль уже не видел ее.
Никто не заметил, как Эмиль, крадучись, словно вор, выскользнул из церкви. Оказавшись на набережной, он немного пришел в себя и быстро зашагал в сторону дома.  Он не видел да и не хотел ничего видеть вокруг и потому чуть не сбил с ног Мейера Люксембурга, который  с нарочито равнодушным видом прогуливался неподалеку от храма, неотрывно глядя на церковные двери, дабы во что бы то ни стало хотя бы издали  увидеть свадебную процессию. Он был так поглощен ожиданием, что не узнал Эмиля. «Поосторожнее, молодой человек», - отпрянув, произнес он и снова воззрился на церковную дверь, ожидая появления любимой внучки, которая наконец-то вышла замуж за порядочного человека.
«Слава Богу, не узнал!» Почувствовав облегчение, Эмиль сбавил шаг и почти спокойно дошел до дома. Заперев за собой дверь, он бросился на кровать и заснул.