Глава 7. Наблюдатель

     Брюнет чуть выше среднего роста, карие глаза, бледная кожа лица, высокий лоб (так кажется ещё и оттого, что волосы собраны в короткий хвост на затылке), тонкие губы интроверта, обыкновенный прямой нос, довольно крупная родинка на левой щеке, узкий подбородок, ниже – тонкая шея с подвижным кадыком, выступающие ключицы, острые плечи и впалая грудь дрыща – портрет наблюдателя в раме зеркала готов. Тёмные круги под глазами, как и редкая рыжеватая щетина – явления временные, следствие отсутствия режима. Ниже края зеркала опускаться не буду, вряд ли кому это интересно. Сейчас он побреется, оденется и отправится на кухню варить на заляпанной газовой плите кофе, чтобы немного взбодриться после бессонной ночи, наполненной отчётом для акционеров и первыми страницами "Огненной дуги".
     Это мой портрет. Я нарочно так подробно себя описываю. Теперь вы, возможно, узнаете меня в толпе на улице или на заднем плане ваших фотографий. Узнав меня, не вздрагивайте и не бегите прочь. Я наблюдатель. Я не опасен. Моё появление рядом для меня часто так же неожиданно, как и для вас. С той лишь разницей, что для меня оно предрешено моим, так сказать, послушанием. Впрочем, я часто до самого конца своего задания не знаю, за кем должен присмотреть и что увидеть. Может быть, это вовсе не вы. И, может быть, сейчас за вами наблюдаю не я. С лёгким лукавством и беззлобной снисходительностью могу сказать, что я среди вас и такой же, как вы, один из вас, один из нас. Между нами нет барьера, пропасти, контрапункта. Мы дышим одним воздухом.
     Я не влияю на извивы и петли вашей судьбы, у неё другой хозяин. Я с ним лично не знаком. Я лишь выполняю его поручения на вверенном мне участке вселенной. Так же, как выполняю задания на перевод текстов, приходящих по электронной почте. Я фрилансер-переводчик. Английский, французский и немецкий со словарём. Финансовая аналитика, политические новости – зарубежная периодика, редко – художественные тексты. Я фрилансер-наблюдатель: повседневные драмы, пустяковые трагедии, завязывание и развязывание узелков судеб, жизненные переломы, редко – любовь.
     Я также не знаю, какую (скорее всего, самую ничтожную) часть от всего эпизода, обыкновенно занимающего от десятка секунд до нескольких минут, я призван увидеть. Я могу ошибаться в определении того, что из увиденного мной является флагом, триггером, поворотным пунктом в судьбе или отдельном прожитом или пережитом объектом дне, эпизоде. Я в некоторых случаях могу только догадываться, кто был объектом наблюдения. Но точно знаю одно: во всём, что я вижу, есть кадр, может быть, два-три, из-за которых я здесь. Когда возникает необходимость в моих услугах, мой незримый наниматель неизменно приводит меня в первый ряд в партере, на лучшее место. Чаще всего мне никуда не приходится специально идти, я оказываюсь в нужном месте как бы случайно, разве что иногда приходится чуть отклониться от маршрута или задержаться ненадолго в пути. Того, кому я таким образом служу, нисколько не интересуют мои желания, планы, настроение, время суток. На момент наблюдения я принадлежу только ему. Это высокая, но справедливая плата за мою, длящуюся уже тридцать пять лет, жизнь. Меня давно могло не быть вовсе.
     Я наблюдатель. Не соглядатай, не подглядыватель, укрывающийся в тени или, затаив дыхание, припадающий к замочной скважине, не вуайерист, не шпион, не надзиратель, не учёный-экспериментатор, глазеющий в микроскоп, невидимый и неощутимый для объектов наблюдения. Я не таюсь. Вы видите меня так же, как и я вас. Я не пытаюсь влезть в душу или выведать секреты. Вы мне безразличны, я могу обойтись без большинства из вас, и это взаимно. Я не могу предсказать или повлиять на исход эпизода; я даже не знаю, кому служу, на кого работают мои, застеклённые очками на минус два с половиной, глаза. Мне безразлично, что с вами было и будет. Не ждите от меня помощи, совета, участия. Я наблюдатель, вы объекты. Меня интересует только момент наблюдения – один квантовый переход – краткий миг в истории вашей жизни. Я беспристрастный и дотошный до тошноты свидетель.
     Мне не приходится писать отчёты или донесения, звонить с секретных номеров, отправлять шифровки. Я не сохраняю никаких материальных свидетельств наблюдений, а лишь, как зеркальная витрина, мимо которой вы проходите, отражаю, излучаю в мировой эфир всё, что увидел. Наблюдение – определение – отражение – прощайте, мы больше не встретимся. Происходит это не так часто, чтобы заставить меня думать об этом постоянно и тем довести до помешательства, но и не так редко, чтобы я смог об этом забыть.
     Я наблюдатель. Иногда мне так кажется. Но чаще я в этом уверен. Изредка мне это нравится. Но всегда это отнимает время и путает планы. Я стараюсь не придавать этому большого значения, считать игрой, своеобразным хобби или вовсе делать вид, что всё это только мои фантазии и не существует никаких наблюдателей. Может быть, это мой способ взаимодействия с миром и в какой-то степени с самим собой.
     Зачем я за вами наблюдаю? Я, по сути, специальный корреспондент того, кто управляет нашим миром, но кому недосуг отвлекаться на разные пустяки вроде девушки в парке, странно одетого мужчины в троллейбусе, пассажира, опоздавшего на поезд. Его масштаб – сотворение мира, рождение звёзд, битвы богов. Кто-то должен выполнять рутинные наблюдения за событиями, меняющими судьбы отдельных людей, так или иначе связанных с судьбой всего мира в целом. Не сомневайтесь: всё, что происходит с каждым из вас, всё, что вы делаете или думаете, влияет на вселенную. Одна капля дождя может изменить ход истории. Ничего и ни с кем не происходит просто так. Ну во всяком случае для себя я это принимаю как постулат, повышающий статус моей миссии.
     Нас много, больше семи миллиардов, мы ежедневно проживаем крутые и не очень повороты судьбы, принимаем эпохальные и сиюминутные решения, изменяющие наши траектории. Мы, как маленькие клопики, ползём по ветвистому и раскидистому дереву возможных путей, оставляя за собой шёлковую (или какую там ещё) ниточку. Длина нитки – конечна и нам неизвестна. Век дерева жизни в пересчёте на миг клоповьего пути – вечность. Мы ползём с ветки на ветку, и чем выше забираемся, чем ближе к небу, тем веток становится больше: каждая делится на две, три, десять. У нас есть шанс к концу пути отрастить крылья и подняться в небо, когда нитка закончится. В отсутствие крыльев притяжения бездны не избежать, нас ждёт паденье. Впрочем, нам дано и третье: мы можем броситься с ветки вниз и оборвать нить.
     Подобные мне, наблюдатели, так же ползут по своим веткам с той лишь разницей, что время от времени тот, кто посадил и растит это дерево, тот, кто научил нас смотреть не только вперёд, но и по сторонам, иногда даёт команду остановиться и взглянуть на соседние ветки, сближая их с той, по которой карабкаемся мы, чтобы мы смогли увидеть и зафиксировать выбор ползущих по ним на очередной развилке. Наши ветки – параллельные миры, они никогда не пересекутся. Вы можете не знать о существовании наблюдателей, можете догадываться об их присутствии в мире, можете быть уверенными в их реальности – это ничего не меняет. Вы также можете быть уверены, что мои рассуждения о наблюдателях – бред неустроенного в жизни и жизнью человека (тоже вариант, верный с той же долей вероятности, что и остальные).
     Мы принимаем осознанные (в меру сил, таланта и аналитических способностей) и спонтанные, эмоциональные решения, упорствуем в выборе направления или смиряемся, ленясь, плывём по течению, называем это случайностью или судьбой, но чаще всего не замечаем и не понимаем, что прошли ещё одну развилку. После мы гордимся или сожалеем о своём решении, но, как правило, даже не задумываемся о том, что нахождение в точке сознательного выбора – следствие предшествующих событий, большей частью нами не замеченных. Как, впрочем, и большинство судьбоносных поворотов мы преодолеваем, не задумываясь об этом.
     Время дискретно. Каждый день – маленькая жизнь между небытиём сна. Каждый день, каждый миг нас меняет. Струйка песка в песочных часах состоит из мельчайших крупинок. Сколько эпизодов, включая события, эмоции, сказанные или услышанные фразы, другие мелочи ты можешь вспомнить за истёкший день? А за день вчерашний? А за неделю? А при этом любая песчинка может полностью изменить тебя и твою жизнь и окружающий мир. Я должен увидеть, куда упала песчинка в твоих часах. Только и всего. Я не берусь предполагать, что из этого последует и что будет с тобой. Во-первых, не моё это дело ("…располагать – известно чья задача…")(1), а во-вторых, – я это точно знаю – никак не влияет на мою жизнь, я защищён от этого, как хирург – от инфекции стерильной маской, как космонавт в космическом пространстве – герметичным скафандром.
     Поле игры наблюдателя – первая сигнальная система. Только увидеть, не думать и не трогать руками. Исчезнуть так же незаметно, как и появился. Наблюдатель не вмешивается, не оценивает и не влияет – это непреложно, это закон. Это как "не убий, не укради, не прелюбодействуй" или как "не верь, не бойся, не проси", что кому ближе и понятней. Наблюдатель не извлекает пользы из своего служения, он этим живёт или поэтому живёт, как я. Я, правда, немного подворовываю, изредка заимствуя увиденное для трансформации в сюжеты своих рассказов. Извиняет меня то, что авторские права творца на зафиксированные мной кадры истекают по окончании наблюдения и далее не представляют никакой ценности. Я в своей обычной человеческой ипостаси тоже объект для наблюдателя.
     Есть большое количество людей, постоянно глядящих в мир и в движущуюся перед ними толпу в силу профессии, пристрастий или иных причин, – охранники, постовые, продавцы, персонал регистратур, билетных касс, водители автобусов, старушенции на лавочках и им подобные. Есть те, для кого пристальный и вдумчивый взгляд служит инструментом творения: художники и скульпторы, поэты и писатели. Отличие их всех от наблюдателей в том, что они вольны наблюдать или не делать этого: закрыть глаза, уйти в отпуск, в запой, умереть, в конце концов. Наблюдатель – инструмент в чужих руках и себе не принадлежит. Наблюдатель не может любоваться или, напротив, смотреть с неприязнью, не может зыркать, подглядывать, присматривать, пялиться, не может зажмуриться или отвернуться от страха или отвращения. Наблюдатель не может наполнять наблюдение собственными эмоциями, опытом, источать во взгляде нежность или яд. Наблюдатель беспристрастен. Живой датчик, настроенный на определённый диапазон. Холодный взгляд широко открытых, внимательных глаз. Автоматическая фотокамера в коробке с котом. Свидетель, завершающий и фиксирующий квантовый переход. Без наблюдателей наша жизнь хаотична, она набор неопределённостей. Наблюдатель ставит точку в конце предложения, написанного вами. При этом точка остаётся у вас, наблюдателю она не нужна. Если вдруг вы почувствовали на себе взгляд другого человека, не стоит беспокоиться, это не взгляд наблюдателя. Наблюдатель незаметен и не должен себя выдать. Это вторая заповедь.
     Как давно я помещён в коробку? Скорее всего, всю сознательную жизнь. Часть моих наблюдений в детстве и ранней юности мною не осознаны как служба, но, надеюсь, зачтутся в общий стаж. Могу ли я стать свободным? Стать ненаблюдателем? Возможно, да. Но сейчас цена выхода – моя жизнь. Когда-нибудь, я думаю, мне будет позволено уйти в отставку по выслуге лет, состоянию здоровья или за беспримерную стойкость и проявленный героизм при совершении наблюдения особой важности. А за вами присмотрит другой, следующий наблюдатель.
     Как я стал наблюдателем? Мне было пять лет. Я рос смышлёным мальчишкой. Рано научился читать; посредством сотен сложных ответов, данных на мои простые вопросы взрослыми, ощупал окружающий мир; научился создавать недлинные причинно-следственные цепочки. Понимал, что облака по небу плывут в ту же сторону, куда дует ветер; знал, откуда берутся котята, как устроен водопровод в нашем доме; знал, что бога нет (потом, правда, выяснилось, что он есть). Тайной оставалась лишь великая сила невидимого электричества, которое становится светом, звуком, теплом, холодом и изображением в телевизоре. Электричеством я был околдован, и, если бы не полная неспособность к точным наукам, я бы, возможно, стал "генеральным электриком нашего города", как мечтал в детстве. Мне нравилось слово "генеральный". По радио и в телевизоре часто звучало "генеральный секретарь". Я не очень понимал, кто такой "секретарь" (это, следуя моей детской логике, – хранитель секретов), но слово "генеральный" звучало солидно. Это значит самый главный и в погонах. Это тот, кто всё решает и всем командует. Повелитель электричества непременно должен быть "генеральным". Итак, электриком я не стал, но именно электричество посвятило меня в наблюдатели.
     Произошло это под Новый год. Впрочем, глубинная причина, начало цепочки датируется полугодом раньше, когда мне на день рождения подарили электрический фонарик. Плоский, с корпусом защитного цвета. Я считал его настоящим военным фонарём. За несколько месяцев эксплуатации после опытов в тёмной ванной, изучения поддиванного пространства и нерегулярной подачи сигналов пролетающим высоко в ночном небе самолётам я обратился к устройству этого чудесного прибора. Я расщепил его, как физики – атом. Открутил рефлектор с лампочкой и вынул провода, соединяющие лампу с батареей. Батарея к тому моменту окончательно села, и лампа уже не светила. Достать новую батарею оказалось делом непростым. Нужен был источник света. Желательно вечный. И я его нашёл! Под новогодней ёлкой стоял круглый электрический тройник-удлинитель, в который были включены две гирлянды, состоящие из мигающих разноцветных лампочек, сестёр-близнецов моей безжизненной лампочки от фонаря. Одна из трёх розеток была свободна. Попытки познакомиться с электричеством ближе, непосредственно в месте его рождения – белых круглых розетках, мне были строжайше запрещены (а я был послушным мальчиком), но удлинитель мне представлялся источником, не попадающим под запрет. В числе прочих чудесных вещей в моей игрушечной сокровищнице были гвоздь и настоящий штепсель от розетки. Я умножил дважды два – два провода от лампочки, две дырочки в розетке, гвоздь и штепсель – и полез под ёлку. Работающий на полной громкости телевизор прикрывал мою вылазку за неисчерпаемым источником света. Примотал провода к гвоздю и штепселю так же, как они соединялись с батареей, и двумя руками проник в таинственную вселенную электричества.
     Не знаю, ко всем ли озарение приходит так ярко, как ко мне. Вспышка. Вибрирующий удар по пальцам, по рукам, по всему телу. Меня отбросило. Ёлка звякнула игрушками, качнулась, но устояла. С колючей ветки сорвался кот учёный, чёрный, в пенсне и цилиндре. Потом наступила темнота.
     В чёрную пропасть, в которую я стремительно падал вслед за учёным котом после моей прометеевской попытки похитить электрический огонь, проникло слово из телевизора, произнесённое диктором одновременно с ослепившей меня вспышкой. Сначала это было даже не слово, а чередование гласных, нараспев гремящее раскатистым басом-профундо: "А-ю-а-е-о! А-лю-а-те-он! Аб-лю-на-те-он?" Потом эта какофония преобразовалась в монотонно повторяемый вопрос, исполняемый баритоном: "Наблюдатель он?" В моей бездонной темноте совсем не осталось воздуха. Чтобы вдохнуть, чтобы прекратить этот кошмар, я должен был только согласиться. "Да", – прошептал я. "Наблюдатель?" – снова поинтересовался мой мучитель. И только после моего троекратного "да" наступила тишина и я снова обрёл способность дышать. Очнулся я на диване, облитый холодной водой. Родители были напуганы сильнее, чем я. Всё обошлось. Я выжил. Но… стал наблюдателем. Наблюдатель ООН, о котором шла речь в телевизоре, был международным, а я наблюдатель регионального масштаба. Я не сказал: "Нет!" Мог ли я это сделать позже? Могу ли я это сделать сейчас? Бодрая мелодия Vibration(2) до сих пор вызывает неприятные воспоминания о пережитой мной вибрации. Благо сейчас эту музыку практически ни услышишь.
     Я заключил сделку, не осознавая её условий. Долгое время меня это не беспокоило. Я жил и взрослел, как и многие в моём подъезде, в моём классе, в этом мире. Среднюю школу я закончил соответствующе, то есть очень средне. Точные науки я знаю неточно, тройки вперемешку со слабыми четвёрками по физике, химии и математике – результат усердия в отсутствие способностей. Средний балл я вытянул посредством "отлично" по родному языку и самой великой в мире литературе. Плюс высший балл за "иностранный яз. (англ.)". Институт дал второй иностранный – немецкий, а французский я начал учить ещё в школе по настоянию мамы, чтобы читать в подлиннике Бодлера и Сартра. Мама преподавала в школе географию (у меня – нейтральное "хорошо" в аттестате), но когда-то в молодости мечтала поступить в иняз. Я реализовал её юношескую мечту. Папа занимался проектированием жилых и производственных зданий в "Гражданпроекте". Возможно, у меня был шанс стать инженером (то есть, по мнению моего отца, человеком), но гуманитарное полушарие моего мозга одержало верх.
     Став наблюдателем, я получил некоторое покровительство своего нанимателя. Я, например, никогда и ничем серьёзно не болел, даже классические школьные простуды и ангины, заслуженные катанием с ледяной горки в напрочь промокших ботинках и штанах, обходили моё субтильное тельце стороной. Я не влипал в истории. Не переживал сколько-нибудь серьёзных неприятностей. Мировые и личностные катастрофы мне знакомы исключительно по книгам, медиа или опыту друзей. Даже мой собственный развод произошёл мягко и плавно, без сейсмических и атмосферных катаклизмов, ядерной зимы запоя или неизлечимого разочарования в прекрасном, включая таковую половину человечества. Раз чудом избежал гибели под колёсами гнутой "девятки". Это отдельная история. Я едва не был наказан за попытку вмешаться и оказать влияние на решение объекта наблюдения. Мой невидимый босс серьёзен и строг, но справедлив и милостив.
     А что же мои vis-a-vis, то есть жители моего славного города, вы, господа хорошие и не очень? Мои беспокойные объекты наблюдения? Людей, не реагирующих как минимум внутренне на взгляд со стороны, практически нет. Кто-то сторонится наблюдения из-за постоянных свойств характера или неприглядных сиюминутных действий, вызывающих неодобрение окружающих или влекущих за собой уголовную ответственность. Человек, ковыряющий в носу, или карманник за работой одинаково не хотят быть кем-то увиденными. Первый – бессознательно в силу совершаемого им интимного телесного акта, второй – понимая, что, "спалившись", легко может оказаться в отнюдь не оздоровительном лагере. Есть и полная противоположность: люди, профессиональная деятельность или внутренний уклад которых бессмысленны без взгляда зрителя, – артисты театра и кино, дикторы ТВ, социоэксгибиционисты. Популяция последних стремительно разрастается, как плесневый грибок, в питательном растворе социальных сетей.
     Вот и кофе готов. Прошу меня извинить. До встречи.


   1. "Мотылёк", стихотворение автора.
   2. Инструментальная композиция группы Ventures, заставка к телепередаче "Международная панорама".


Рецензии