Глава 11. Пьер Вонави

     – Привет! Ты дома? – спросил Пьер бодрым голосом быстро шагающего человека. В трубку телефона пробивается уличный шум. – Я к тебе направляюсь пару делишек обсудить, – продолжил он, не дожидаясь моего утвердительного ответа. – Через полчасика нарисуюсь, не сотрёшь… – последнее предложение прозвучало утвердительно, без толики вопросительной интонации.
     Что-то в последнее время друзья приходят ко мне с двумя делами сразу. В том, что Пьер придёт с выпивкой, но без закуски, сомневаться не приходится: не в первый раз. В общем, сценарий один. Я посмотрел вокруг и решил, что уборку затевать не стану: и мне и Пьеру это не важно, а вот в магазин сходить придётся.
     – Приходи, не вопрос. Давненько не встречались. Ты сейчас где? Ты за рулём? – спросил я, лелея слабую надежду, что мы обойдёмся без спиртного: я не большой поклонник зелья, быстро пьянею и потом неважно себя чувствую.
     – Нет, загнал ласточку в стойло. Сдал под роспись. Я теперь пешеход, но это временно. У тебя есть что пожрать? – Пьер без обиняков перешёл к делу.
     – Нет, сейчас схожу.
     – Не надо, не парься, сегодня я угощаю. Я пиццу взял.
     – Одну?
     – Ну да.
     – Хорошо. Жду, – я нажал отбой и стал собираться в гастроном.
     Пьер Вонави – мой институтский товарищ, с французского отделения. На самом деле он Пётр и притом Иванов. Пьер перечитал гору французской и английской литературы в оригинале, особое предпочтение отдавая моралистам, писателям левого толка и прочим постмодернистам-авангардистам. Своё составное имя-фамильное прозвище он пронёс с институтской скамьи и часто представляется незнакомым людям именно как Пьер Вонави. Ну Петька – Пьер – тут всё понятно, а Вонави – это Иванов наоборот, если вы ещё не заметили. Неплохой псевдоним для писателя. Уже несколько лет Петька пишет психологический роман с большим количеством героев, связанных сложными и запутанными взаимоотношениями, взаимной любовью и ненавистью. Он периодически делится со мной замыслами и набросками. Действие повествования, по определению Пьера, "основанного на библейском сюжете, то есть на реальных событиях", развивается на большом, построенном из дерева гофер ковчеге, который плывёт, влекомый неведомой силой, через неспокойный и безбрежный океан. Берег, от которого ковчег отчалил, и берег, к которому он идёт, теряются в безднах расстояния и времени. Судно идёт сквозь туманы, сменяющие друг друга шторма и штили, затяжные дожди и краткие солнечные дни. Конечная цель неизвестна, если она вообще существует. Внутреннее устройство судна включает множество кают, кубриков, переборок, петляющих проходов, запертых дверей. Время в плавании течёт нелинейно, а в финале ковчег разбивается о рифы в миле от берега, к которому плыл. Герои петляют в лабиринтах, оказываются поодиночке и группами в разных каютах, поднимаются в рубку, воюют между собой, создают банды, союзы и театральные труппы, выбирают себе вожаков. Все герои потенциально бессмертны на время путешествия, им не страшны простые смертные, погубить их может только равный им, находящийся на борту. Каждый стремится найти каюту капитана, чтобы занять его место. У каждого из них есть свой ключ, но проверить, подойдёт ли он к замку, они могут, только найдя каюту. Замок в двери постоянно меняется, универсального ключа нет. Где находится каюта капитана, известно приблизительно, и не всем. Сам капитан присутствует в тексте повествования незримо, есть ли он на самом деле, явно не указано. Кроме пёстрой команды, ковчег населяют крысы, которым не суждено спастись при крушении. Крысы нападают на команду, прячутся, получив отпор, подворовывают, но по их поведению команда пытается предугадывать развитие событий на ближайшее время и поэтому прощает серым и хвостатым мелкие пакости. При этом все действующие лица – это множество сущностей, населяющих сознание одного человека. Собственно говоря, плывущий из ниоткуда в никуда ковчег – это и есть подлинный герой романа. На моё предположение, что герой – шизофреник, Пьер загадочно ответил: "Нет".
     Мы с ним не то чтобы близкие друзья, но хорошие приятели. Нечасто видимся, хотя не заняты не оставляющей свободного времени работой и не обременены семьями. В прошлый раз мы встречались ранней весной, то есть почти полгода назад. Петя тоже фрилансер, но работает как минимум внешне не головой, а ногами: шабашит водителем на арендованном такси. Перевозя пассажиров, складывает монетки в две копилки: одна из них питает его физическое начало, а другая – писательское, давая характеры и невыдуманные "детальки" для будущего романа и образов героев. В ожидании заказов урывками читает. Вдохновляется персонажами своих пассажиров, справочником по психиатрии и записками Юнга в оригинале. Временами прерывает работу в такси, уходя в творческий, а часто и не только, запой. Впрочем, в случае с Пьером одно другому не мешает.
     К моему подъезду мы подошли одновременно: я с пакетом из гастронома, Пьер с бутылкой в одном кармане куртки, свёрнутой в трубочку стопкой жёлтых листков в другом, и коробкой из пиццерии. Он был в превосходном расположении духа, его распирало от нетерпения рассказать о своих новостях и планах. Объём рукописи, очевидно, подлежащей прочтению, и объём бутылки, также, очевидно, подлежащий распитию, поставили жирный крест на моих сегодняшних планах немного поработать.
Пока мы поднимались по лестнице, встретили соседку с четвёртого этажа, Анастасию Павловну, с зажатым под мышкой подобием собачонки по кличке Тесей. Старушка неодобрительно посмотрела на нас и сухо кивнула на моё "Здрасьте". Бутылка в кармане Пьера не укрылась от её внимания. Она была вечно недовольна происходящим вокруг, но интеллигентно, ни словом ни делом не вмешивалась в жизнь соседей. Часто, подходя к дому, я вижу её на посту у окна, пристально и надменно-презрительно наблюдающей за рутинной жизнью нашего двора. Картина в раме оконной рамы практически неизменна вне зависимости от сезона: седая дама с отрешённым взглядом, в оранжевой шерстяной кофте и с сигаретой. Говорят, она бывшая актриса, не знаю. "Стасья Пална", как называют её большинство соседей, медленно и тяжело спускаясь по ступенькам, ведёт, а точнее, несёт на вечерний моцион своего той-терьера, мелкое, вечно дрожащее от злобы и холода существо. С собакой Тесея роднят разве что способность лаять, количество конечностей и наличие хвоста. Хвост, впрочем, тонкий и поросячий. Тесей, несмотря на свою дворянскую породистость, большой любитель инспектировать помойки. Поэтому хозяйка, как правило, минуя нашу мусорку, выходит за дом, не выпуская животное из рук, и только там спускает его на землю и выгуливает на коротком поводке.
     Мы с Пьером поднялись ко мне. Я на правах хозяина стал раскладывать наш нехитрый ужин, он же "ле закусон", а Пьер, не дожидаясь окончания сервировки стола, налил нам водки.
     – Сваливаю я отсюда, je commence une nouvelle vie(1), – произнёс он как тост и выпил.
     – Куда, и что за "нувель ви"? – я подумал, что начинать новую жизнь становится устойчивым трендом окружающих меня людей.
     Пьер налил себе вторую и сообщил о своей находке: он собирается уехать в соседний город, вниз по течению. Там начинается строительство химического завода. Завод строят французы; подрядчики – большей частью местные; таким образом, переводчики понадобятся и тем и другим; план "А" и план "Бэ" в одном флаконе. Кроме того, есть вакансии землекопов, ну то есть разнорабочих, без требований к образованию и опыту работы (план "Цэ", если первые два провалятся). Чем не повод начать новую жизнь? Нулевой цикл, фундамент цехов становится фундаментом новой жизни. Каждый день, кирпич за кирпичом, выстраивается фасад. "Мне терять нечего", – после небольшой паузы подытожил Пьер.
     Терять нечего, но получится ли найти? Я с трудом представляю себе Пьера, живущего по часам и таскающегося на работу по строгому графику. Я бы так, наверное, не смог. Жизнь, расписанная в клетку, как расписание электричек. Подъём по будильнику, недосмотренный сон, бегом на работу, с работы – ползком, отбой – после выпуска вечерних новостей. И снова взведённый курок будильника.
     – А книга? – спросил я.
     – Почти дописал. Осталось определиться с окончательным названием и поправить финал (прямо не названного героя романа Пьер окрестил Семёном Хреновым, и, соответственно, рабочее название произведения – "Хренов ковчег").
"Поправить финал". Как всё просто… Ещё бы знать, какой он, этот финал. Но Пьер не вполне искренен. Здесь есть что-то ещё.
     – А если честно, чего вдруг?
     – Не главное, но существенное – женщина, – Пьер усмехнулся и поднял глаза к давно не белённому потолку кухни.
     – В смысле? Впрочем, не хочешь – не говори.
     – Нашершёл я себе ля фам… Любовь у меня случилась, – Пьер снова налил себе.
     – Давай за любовь!
     – Давай.
     – Нет, до дна! – он пресёк мою попытку вновь ограничиться полумерой, то есть полурюмкой.
     – Понимаешь, я познакомился в такси с хорошей девушкой, мы встречаемся уже долго. Может быть, даже поженимся. Я для себя решил, что таким образом сама по себе нашлась цель моей работы в такси и теперь нужно заняться чем-то другим. К следующей цели, следующей ступеньке. Без цели в жизни нельзя. Пришло время становиться большим мальчиком и вести настоящую "взрослую жизнь". Нам за тридцатник… Уже, наверное, пора.
     – И как давно ты с ней встречаешься? – спросил я.
     У Пьера время течёт нелинейно не только в его недописанной книге, но и в жизни. Для него "давно" с равной долей вероятности может быть и три года, и три дня назад.
     – Мы почти в математической фазе.
     – Это как?
     – Ну смотри, первая фаза – это химия: молекулы, управляющие телом и сознанием, вспышка, взрыв. Вторая – физика: искры электричества, притяжение заряженных частиц. Третья – как раз математика: система уравнений со множеством неизвестных.
     – А четвёртая есть? – я попытался наложить составленную Пьером систему на свою жизнь и небольшой опыт моих "любовей".
     – Четвёртая – это уже литература: сначала поэзия – полёт фантазии, а затем проза – интерпретация происходящего… Проза – это пятая стадия.
     Пьер – любитель всяческих классификаций, он вообще любит порядок. Но, сколько я его знаю, стремление к порядку для него лежит скорее в философской, умозрительной плоскости и до сего момента не играло решающей роли в прикладном устройстве его жизни. Теперь, похоже, Пьер наконец переходит от теории к практике. "Планеты, что ли, так встали? – подумал я. – Окружающие меня через одного начинают новую жизнь или как минимум пытаются изменить старую, уезжают, женятся… А я наблюдаю со стороны. Моё сегодня не отличается от моего вчера. А есть ли у меня цель? Зачем я вообще живу? Так, стоп! Это что, действие алкоголя? Потянуло на рассуждения о смысле жизни?"
     – О чём задумался? – Пьер снова наполнил рюмки.
     – Так, о разном. У всех что-то происходит в жизни… Неожиданно как-то. Интересно.
     – Ожиданно приходит только поезд к перрону, и то не факт, что по расписанию. Никогда не знаешь, что ждёт завтра. Что-то можно, конечно, прогнозировать, предполагать, что-то является результатом усилий. Но в целом никогда точно не угадаешь, что произойдёт. Хотя всё предрешено.
     – Ты уверен? Случайностей не бывает?
     – Случайность – это исключение из правила, только подтверждающее наличие этого самого правила. Настоящая случайность – большая редкость. Большинство как бы случайных событий являются результатом наших действий, мыслей, решений, стечений обстоятельств, часто обусловленных другими людьми и внешними факторами, но логически связанными, закономерными и неизбежными. Часто незаметными, как бы второстепенными для тебя. Главное – понять закономерность. В наши годы уже можно достаточно точно просчитать предстоящую жизнь. Лет на двадцать. А дальше не нужно. Через двадцать лет история человечества закончится.
     – Почему закончится? – спросил я. – Материя вечна, история бесконечна.
     – А никто и не спорит, и с материей и с историей будет всё в порядке. Речь о нашей цивилизации в том виде, какой мы её знаем сегодня. Человечество допиливает сук, на котором сидит. Дерево останется, а мы – нет.
     – Это из твоей книги?
     – Нет, статью читал, переводную. Учёные построили математическую модель, спрогнозировали несколько вариантов развития дальнейшей истории. И в итоге получилось, что все просчитанные сценарии приводят к неутешительному финалу. С вероятностью семьдесят шесть процентов через двадцать лет наша цивилизация прекратит своё существование. Исчезнем, как динозавры и мамонты. Причём, на мой взгляд, нам грозит не столько ядерное оружие, неизведанные вирусы или космические катаклизмы, сколько мы сами. Хеппи-энда не будет. Кроме того, двадцать лет – это по самому медленному и, так сказать, "доброму" сценарию. Мы можем поубивать друг друга или, что одно и то же, самих себя гораздо раньше. И с большей вероятностью из-за глупой ошибки, чем в результате сознательного уничтожения наших переменчивых врагов. Иначе говоря, не на войне, а во время чистки револьвера. Но коренная причина – наша стремительная деградация… И наше неуёмное потребление. Мы тратим больше, чем имеем: энергии, природных ресурсов, денег, времени, чистой воды и чистого воздуха. Расходуем быстрее, чем воспроизводим, тратим больше, чем зарабатываем. Мы живём в долг у нашего завтра, и этот кредит не бесконечен.
Мы летим на бешеной скорости, не зная дороги впереди, и уже разучились по-настоящему управлять нашим автомобилем. И, если там, за горизонтом, стена, пропасть или резкий поворот, мы не успеем остановиться или повернуть. Мы уже не понимаем смысла предупреждающих знаков. Мы их почти не замечаем на нашей скорости. Мы мчимся по прямой, не сворачивая. Выбор нужного поворота заставляет напрягаться, думать, а это снижает скорость. Прямого пути к цели не бывает. Нужно знать, где повернуть, не проехать нужный перекрёсток или вовремя заметить отклонение от маршрута, развернуться и вернуться ненамного назад. Но для этого нужно следить за дорогой и думать. А думать нам лень, скорость становится самоцелью, мы нетерпеливы, нам нужно всего больше и немедленно. Скорость становится смыслом жизни, эволюции, прогресса. Мы утрачиваем плавность жизни, мы не успеваем разглядеть детали окружающего; мы избавляемся от того, что было и может быть ценно, но тормозит наш полёт. Быстрые коммуникации, быстрая еда, быстрые чувства. Мы многое теряем, что-то уже потеряли навсегда, но темп не сбавим. Цена высока, и мы готовы её платить. Время – не деньги, время теперь дороже денег. Дороже жизни.
     Мы продолжаем разгоняться. Хорошо, если на полпути встретится как предостережение нежданная кочка, на которой нас хорошенько тряхнёт. Мы расшибём голову, но не убьёмся и, может быть, задумаемся и сбавим скорость. В нашем случае кочка – это счастливая случайность. Я вот налетел на свою кочку… – Пьер поднял рюмку. – Давай за счастливые случайности! И знаешь, мне кажется, то, чего с тобой точно не случится, предугадать проще.
     – Например?
     – Например, я точно знаю, что мне не суждено разбиться на частном самолёте, – он улыбнулся, выпил и продолжил: – Знаешь, дело не в процентах вероятности и не в конечном сроке – двадцать лет, двести или две тысячи… Всё когда-нибудь закончится. Надо быть готовым к тому, что это случится внезапно. Нельзя ничего откладывать на туманное завтра. Надо успеть сделать то, для чего ты родился. Но на то, чтобы понять, для чего ты здесь, уходит много времени, иногда вся жизнь. Многие так и не успевают это сделать. Иногда ты понимаешь это постфактум. Когда уже поздно и обратной дороги нет. Это должно прийти как озарение! Вспышка! Бабах! – Пьер ударил ладонью по столу, отчего посуда и приборы кротко звякнули. – Нужно пробовать, перебирать пути. Надо как-то действовать, писать, творить, любить, строить, искать, жить на все сто! Вдруг повезёт, и ты угадаешь. И тут самое главное – не свернуть с нужного пути или не уйти в безвозвратную даль по неправильному. Найти себя и свой путь – это и есть настоящее счастье! Считаем это тостом!
     Пьер снова наполнил рюмки. Темы тостов сплелись с течением его долгого философского монолога и стали своего рода заглавием частей. Тосты – названия глав романа. Меня эта мысль развеселила. Впрочем, при наших нечастых встречах почти всегда так и происходит.
     – На этот новый завод ты едешь вместе со своей девушкой? – спросил я. – А кстати, как её зовут, если не секрет?
     – Вместе. Наташа, не секрет, – он ответил на все мои вопросы одновременно. – Мы уже квартиру подыскали. Она экономист и, возможно, тоже будет работать вместе со мной на стройке, вакансии есть. Мы едем на следующей неделе.
     – Ну прямо как комсомольцы на стройку народного хозяйства…
     – Нет, нас интересуют только деньги, а не идеи. Французы обещают хорошо платить, по-европейски. Заработаем на красивую жизнь – будем жить красиво, нет – будем жить как все или свалим куда-нибудь ещё.
     – А в смысле свободы? Так одновременно изменить две стороны жизни…
     – Свобода – она внутри. Не срастётся – вернусь в извозчики.
     Я сварил кофе. Пьер ушёл глубоко за полночь. В бутылке осталось немного водки. Я кое-как прибрал на кухне и завалился спать.

   1. Начинаю новую жизнь (фр. яз.)