Глава 13. Белый пароход

     Выползшие из тьмы уральских подземелий нибелунги, найденные мной фотографии и звонок Алисы совершенно выбили меня из колеи, растревожили, задели, как говорят, тонкие струны души. Вот только аккорд получился дребезжащий и фальшивый. Мой инструмент катастрофически расстроен. Я понял, что устал и так дальше жить не могу. Я не хочу оставаться наблюдателем. Обходить стороной, не вмешиваться, не сопереживать, отказывать в участии и помощи. Получив свою дозу наблюдения, бежать без оглядки, не думать, что стало или станет с моими объектами. Они не объекты, они живые люди. Среди них есть те, кого я люблю. Даже если я об этом ещё не знаю. Я не стану супергероем в красном, развевающемся на ветру плаще и трусах "навыпуск", мне не по силам спасти весь мир или город. Но кому-то я могу помочь? Просто изменив своё отношение к окружающим, просто отдав им несколько капель любви и доброты? Просто улыбнувшись и сказав: "Здравствуйте!".
     Никто нами не управляет. Да, у каждого своё древо судьбы. Но у каждого есть право на выбор. Каждый управляет своей жизнью сам. Иногда делает это плохо. Ветки судьбы растут на шаг впереди нас, подходя к развилке, мы делаем выбор. И каждый отвечает и платит за принятое решение сам. Я тоже.
     Ты выходишь из дома и видишь, что, вероятно, начнётся дождь. Ты торопишься, ты знаешь, что тебе нужно идти. Вернуться, взять зонт и опоздать? Остаться дома? Пойти без зонта? Позвонить и перенести встречу? Взять такси? Не ходить, но пригласить к себе? Пойти, забыть зонт в гостях и потом вернуться за ним? Выбор за тобой. Один из вариантов может оказаться судьбоносным звеном или началом цепочки фатальных событий. Хотя, скорее всего, это просто один из миллионов эпизодов твоей жизни. Я, конечно, упрощаю. Баланс между спонтанным и взвешенным часто не в пользу последнего. И это правильно. Это насыщает жизнь неожиданностями, сюрпризами, не всегда, правда, приятными. Это, конечно, зависит от характера ползущего по ветке и обстоятельств. Неуправляемых и плохо предсказуемых, как погода. Впрочем, есть у Садовника любимчики. Для них он сам отрезает под корень ветки, ведущие в никуда. Или просто ведущие не туда. Избранных единицы. Я, например, не из их числа.
     Часто люди сами себя ограничивают, табуируя часть веток. Придумывают себе ограничения: религиозные, философские и просто житейские. Приметы, суеверия, предрассудки, результат подражания культуре или моде. Кто-то не ест мясо; кто-то не шагнёт за линию, прочерченную чёрной кошкой поперёк дороги; кто-то сверяет свои действия с церковными календарями; кто-то безоговорочно верит предсказаниям гороскопов. Люди собираются в касты, союзы и секты, поскольку, сбившись в стаю, легче держаться своего пути, противостоять или взаимодействовать. Есть, напротив, подлинные одиночки, избегающие состоять в команде. Это тоже вариант. Можно петь хором или вести собственное соло, играть в футбол или шахматы. Но нельзя оставаться в стороне, вне игры.
     Что-то я расчувствовался. Пустое всё это. Я наблюдатель. Это цена, смысл и стиль моей жизни. Я неуязвим. Наблюдения могут быть токсичны и даже смертельно опасны, они могут, напротив, нести заряд добра и радости. Увиденное мной на посту могло бы изменить и мою жизнь, повлиять и на мои решения, мысли, действия. Но я одинаково защищён от добра и зла, любви и ненависти – от всего, что происходит с людьми, которые в судьбоносные свои мгновения оказываются под присмотром безучастного и аккуратного наблюдателя. Нас в момент истины (или, как правило, в моем случае – истинки) разделяет невидимый прозрачный барьер, непроницаемый для ядов, бактерий, смертоносных излучений, равно как и для душевного тепла, доброго слова, любви и прочих нежностей. Я выше всего, что происходит в этом городе, в этом мире. Мне это нравится. Мне так комфортно. Убогая квартира, скрипучие полы, старая мебель и капающий кран – это всё внешнее. Это почти не имеет значения. Это, наконец, можно починить или заменить новым. Внутреннее изменить сложнее. Очень тяжело. И зачем? Что будет внутри другого меня? Что делать с тем, что сломается или потеряется при трансформации? Чем заполнить неизбежно образовавшуюся пустоту на месте прежних привычных устоев (точнее, застоев) и ценностей? Вечных, абсолютных ценностей не существует. Даже на нашей крохотной планете, в нашей краткой, в масштабах вселенной, истории. Всё есть вопрос точки зрения, текущего столетия за окном, времени года и времени суток. Вопрос времени. Мой внутренний мирок тесен, тёмен и душен, но мне в нём комфортно. Алиса, что стучала в дверь в моё внутреннее, надеюсь, поняла, что моё "да" – минутная слабость.
     И тут мне пришла в голову очень простая мысль. Простая и безжалостная. Короткая, как выстрел. В голову. Я наблюдатель собственной жизни! Соблюдаю первую заповедь: не вмешиваюсь, не принимаю решений, не оцениваю даже то, что происходит со мной! Не с моими объектами, а со мной! Ждал, чем кончится разлад с Оксаной, не пытаясь вмешаться и принять участие в собственной жизни; наблюдаю со стороны на отношения с Алисой; пассивно принимаю всё как есть. Я ползу по своей лиане и по команде глазею по сторонам. Беззвучно, бесконтактно. А ведь моё невмешательство в происходящее тоже влияет на разрешение ситуации. По сути это тоже фактор, определяющий результат. Моё участие и неучастие – один из векторов, изменяющий финал эпизода. Остаюсь наблюдателем – один результат, становлюсь соучастником – другой, в том числе и в своей собственной жизни и судьбе.
     А если я при следующем наблюдении попытаюсь изменить или хотя бы немного отклонить направление развития эпизода, приведу объект на другую ветку? Протяну руку, заговорю, начав с безобидного и нейтрального "который час"? Если это изменит ход и моей, и чужой жизни? Участие наблюдателя не предусмотрено сценарием, но разве хотя бы иногда развитие сюжета не требует случайности, ошибки? Жизнь – это не фильм, который отснят, смонтирован и разложен в пронумерованные коробки с плёнкой. То, что отснято, – уже история, а мы на большой съёмочной площадке, на стыке будущего и прошлого и ведём съёмку прямо здесь и сейчас. Да, сценарий написан, но многое зависит от нас: и эпизоды, и развитие сюжета, и финал.
     Меня посетило ощущение, что я свернул на длинную и прямую ветку, ведущую к чему-то важному, к чему-то, что изменит мою жизнь. И все события нескольких последних дней связаны невидимой мне, но очень прочной нитью. И каждое малозначимое событие подводит меня к чему-то неотвратимому. Это не тревога, не депрессия, это странное чувство ожидания неизвестного. И от моих решений, выбора ничего не зависит, я лишь могу попытаться понять, что меня ждёт. Причём набор картинок-эпизодов конечен, как тройки, семёрки и дамы колоды гадальных карт. Я должен просчитать финал по их лицам и последовательности появления на круглом столе.
     Стоп! На воздух! Я быстро оделся и вышел на улицу. Да, свежо. Ветрено. Солнце клонится к горизонту, но час до наступления темноты у меня ещё есть. Прогуляюсь. Пройдусь в двух направлениях: топографическом и мысленном. Предамся размышлениям, не отвлекаясь на внешние факторы.
     Я проехал на трамвае две остановки до Музея Истории и не спеша пошагал вниз, к реке. Домой вернусь пешком по набережной. Вокруг ни души. Впрочем, немудрено – будний день. Спускаясь по лестнице, приметил странную бабулю из сословия, к которому принадлежит Санчо, и вздрогнул: до того она похожа на мою покойную соседку, хозяйку Тесея. Сорок одёжек, и все без застёжек, тележка, нагруженная всем, по определению движимым, имуществом бродяжки. Когда я с ней поравнялся, она несколько раз выкрикнула: "Фас! Фас!" – и вперилась в меня презрительным и высокомерным взглядом. В её глазах читалось холодное, бесстрашно-агрессивное безумие. Она сделала шаг в мою сторону. Я не стал поворачивать на основной ярус набережной, по которому намеревался вернуться домой, а двинулся дальше, вниз к дорожке, ведущей к старому причалу. У воды ветер сильнее. Поднял воротник. Оглянулся – бабуля склонилась над своими пожитками и потеряла ко мне интерес.
     Асфальтовая дорожка ведёт через грязный и холодный песок пляжа к кафе "Белый пароход". Превращённая в летнее кафе, навечно пришвартованная у старого заброшенного причала посудина, обозначающая этот самый "пароход", к концу сезона не сияет белизной. Поверх краски проступают пятна ржавчины; в гирляндах, разбегающихся с мачты, а точнее, антенны к носу и корме, зияют чёрные дыры погасших звёзд-лампочек. Проплавав всего лишь одно лето, пароход выглядит так, словно если не переплыл океан, то как минимум проделал судоходную часть пути из варяг в греки, преодолев ураганы, штормы и нападение разбойников.
     На нижней палубе пока немноголюдно, но уже включён ослепляющий свет и громко играет музыка. Я поднялся на верхнюю открытую палубу. Прохладно, но тише, чем внизу. Плеска волны всё равно не расслышать. Ближе к корме и лестнице, ведущей вниз, за столиком сидит женщина и разговаривает по телефону, прижимая мобильник плечом к уху. Телефонный разговор не мешает ей прихлёбывать кофе и делать пометки в блокноте, лежащем перед ней на столе. Женщина сравнительно легко одета: светлый костюм, жакет и юбка, и тёмная, тонкая блузка. Верхнюю палубу она, видимо, выбрала по той же причине, что и я: в поиске тишины. Тонкий серый шёлковый шарф, завязанный небрежным, свободным узлом, в порывах ветра вскидывает свои крылья, как летящая чайка.
     Я прошёл в середину зала (или палубы?) и уселся за столик лицом к корме и заходящему солнцу. Подошла официантка, усталым и отточенным движением протянула мне истрёпанную за время летней навигации книжицу-меню. Монотонно сообщила о скидках на алкоголь и мороженое в связи с окончанием сезона и закрытием кафе. "Белый пароход" не относится к ледокольному классу. Я заказал кофе. К алкоголю я равнодушен, а к мороженому не располагает погода.
     Зябко, но не беда: чашка горячего кофе согреет, а затем я откланяюсь и вернусь домой. Я стал смотреть на холодные, серые волны в надежде, что эта хрестоматийно успокаивающая и убаюкивающая картина остановит бег мыслей в моей голове и позволит расслабиться. Моя соседка несколько раз повысила голос, что-то отрывисто возразила и закончила телефонный разговор. Я мельком взглянул на неё. Ольга. Роковая женщина. Её зовут Ольга. Зачем мне её имя? Привычный шум в ушах и головокружение. Я устал, я не готов к очередному неизбежному наблюдению. Я хочу выпить кофе и уйти домой.
     Ольга вынула из сумочки сигарету, взяла телефон и снова набрала номер. Затем встала, повернулась и двинулась к лестнице вниз. На полностью открытой ветру корме можно курить. Я смотрел на Ольгу и даже не заметил бесшумную тень официантки и появившуюся на столе чашку кофе. Время остановилось. Ольга закурила, присев на ограждение борта, и погрузилась в очередной телефонный разговор, держа левой рукой телефон, а правой, вытянутой за обрез кормы, – сигарету.
     Меня бросило в жар: началось! Сейчас или никогда! Я не знаю, что произойдёт, но отказываюсь далее быть наблюдателем! Я возвращаюсь в свою жизнь и свою судьбу, возвращаюсь хозяином, рулевым, главным героем, первым лицом, генеральным электриком! Возвращаюсь, даже если это будет мой последний шаг! Я встал и двинулся к лестнице. Словно заработал невидимый стробоскоп: моё движение из плавного и непрерывного превратилось в набор вспышек-фотографий. Слайд-шоу. Я наступил на первую, верхнюю, ступеньку. Резкий порыв ветра донёс запах дыма и сладких духов. Не люблю сладкие духи. Этот же порыв распустил слабый узел шарфа, и чайка порхнула прочь, на свободу, оставив свою хозяйку. Ольга попыталась ухватить своенравную птицу, потеряла равновесие и, перевалившись через ограждение, вскрикнула, ударившись затылком о край палубы, и упала в воду. В три прыжка я оказался на корме. Секунда на размышление. Боковым зрением увидел тёмную фигуру напротив, на берегу. Прыгнул в серую бездну. Обжигающе холодная вода. Дна я не достал. Оказалось глубже, чем я думал. Безжизненное светлое пятно опускается в илистую тьму. Нырнул, подхватил за воротник жакета. Нащупал дно. Выплыть не смогу. Как краб, перебирая полусогнутыми ногами, потащил свою добычу. Надо брать левее, чтобы обойти причал и выйти на пологий берег. Ещё немного. Воздух! Снова на дно, приподнял Ольгу на руках. Берег!
     На берег уже сбегались люди. Первым подоспел крепкий парень в униформе, охранник "Белого парохода". Ещё несколько человек: официантки, посетители кафе, зеваки. Охранник зашёл в воду и взял из моих обессиленных рук мокрое, безжизненное тело. Я упал на спину в воду и замер на волнах, как морская звезда. В воде, как мне показалось, теплее, чем на воздухе. Всё относительно. Небо. Только небо перед моим взглядом. И белая чайка, настоящая и живая.
     – Эй, ты чего! Не дури! – охранник схватил меня за ногу и потащил к берегу.
Я подчинился. На берегу на холодном песке сидела Ольга. Она кашляла и отплёвывалась: нахлебалась. Кровит рана на голове. Но не фатально. Жива. Официантки принесли стопку накрахмаленных полотенец и принялись вытирать недоутопленницу.
     – Ну ты, мужик, даёшь! Герой типа! Я Лёха, если что, – охранник хлопнул меня по плечу, и протянул мне пару полотенец. – Пойдём, надо как-то вас привести в порядок. Скорую вызвали? Шефу я сам позвоню! – крикнул он суетившимся официанткам.
     Лёха оставил меня и пошёл поднимать Ольгу.
     Ольгу взяли в кольцо, подняли и повели, а точнее, поволокли под руки к кафе. Она обернулась, следуя указывающим на меня перстам официанток, поймала меня неверным взглядом и прошептала, как мне показалось: "Спасибо!" Ольга потеряла сознание и повисла на руках своей случайной свиты в белых фартуках. Я вытер мокрые волосы и лицо, промокнул одежду. Практически безрезультатно. Бросил полотенца на песок. И пошёл домой.
     – Стой! Ты куда! Замёрзнешь, придурок! Пойдём, мы тебя согреем! За счёт заведения! – Лёха окрикнул меня, когда я дошёл до лестницы и начал подниматься на набережную.
     Очень холодно.