Артём Прокуроров. Тогда считать мы стали раны

  (Статья Артёма Прокуророва из журнала "Русская история" (две тысячи двадцать второй год, пятый номер, страница двадцать два)).
  Каждый возвращённый в строй раненый солдат - огромный плюс для сражающейся армии. Эффективная работа медицинских служб приближает победу не меньше, чем выигранные битвы. А как лечили солдат в русской армии?
  Дружину киевского князя Владимира Святославича постоянно сопровождали лекари. Называли их костоправами и лечцами. Первые - нечто вроде нынешних хирургов, а на вторых в большей степени возлагались обязанности ветеринаров и инфекционистов.
  Известно, что живший в то время лекарь Иван Смера был послан "в разные страны" перенимать опыт коллег. Он побывал в Антиохии, Александрии и Иерусалиме.
  Самым известным лекарем Киевской Руси был Агапит. Судя по записям монахов Киево-Печёрского монастыря, он был гениальным военно-полевым хирургом. Агапит, видимо, умел производить даже трепанацию черепа, не говоря уж о лечении обычных ран. "Великое множество воинов от него излечение приняли", - говорят источники. Большую известность на Руси приобрёл и Пётр Сириянин, сопровождавший в походах войско Владимира Мономаха на протяжении двадцати лет.
  Больниц и госпиталей в те времена не было. Раненых после оказания первой помощи оставляли на лечение в близлежащих монастырях или поручали заботам местного населения. Но это в том случае, если военные действия велись в пределах Руси. На чужой территории приходилось труднее. В степи воина на излечение не оставишь. Поэтому костоправам приходилось проявлять чудеса изобретательности, чтобы поставить бойца на ноги в походных условиях.
  Судя по археологическим находкам, врачи работали эффективно. К примеру, в окрестностях Чернигова обнаружено захоронение русских воинов, погибших в битве на Нежатиной Ниве в тысяча семьдесят восьмом году. Изучение костных останков показало, что для трети погибших в сражении полученные раны были не первыми в жизни. Фрагменты скелетов имеют явные следы излечения довольно тяжёлых травм.
  Если распространить эту пропорцию на всю дружину, выходит, что в строй после ранения возвращалось до трети раненых. Такой показатель характерен, скорее, для девятнадцатого века, когда познания врачей шагнули далеко за пределы народной медицины.
  Аналогичные находки на местах битв в Западной Европе такого материала не дают. Там первое серьёзное ранение почти всегда становилось роковым. А на Руси умели ставить на ноги даже безнадёжных раненых. Например, Всеславу Полоцкому в тысяча сорок четвёртом году тяжёлый польский меч разрубил шлем надвое, после чего князя нашли на поле боя в луже крови. Через неделю он уже сидел в седле.
  Древнерусские врачи умели ампутировать раздробленные конечности и делать перевязки. Более того, они сращивали кости, зашивали жилами животных или растительными волокнами рваные раны, останавливали кровотечения, извлекали застрявшие наконечники стрел. При этом писали предостережения о строгом соблюдении гигиены при операциях и наставления, как можно избежать воспаления.
  Опять же - сравнение с Западной Европой. Вильгельм Завоеватель в тысяча шестьдесят шестом году после битвы при Гастингсе оставил на попечении монахов триста четырнадцать тяжело раненых воинов. Через несколько месяцев он уплатил за каждого выздоровевшего по одному золотому. А всего - тринадцать золотых. То есть выздоровело всего тринадцать человек. А в тысяча двести шестнадцатом году князь Юрий Всеволодович, бежавший от новгородцев, оставил в городке Юрьев-Польский шесть сотен тяжело раненых. Через два месяца он просил "отпустить к нему в Городец" триста двадцать семь дружинников из числа поправившихся.
  Интересен и такой момент, как социальные различия при оказании медицинской помощи. На Руси, конечно, в первую очередь помогали князьям и боярам, но вот дальше различий не делали. А в Европе рядовому ратнику дождаться врача было нереально. В английской королевской армии, например, был установлен такой порядок оказания помощи: сначала рыцари, затем кавалеристы и оруженосцы, только потом лучники и в самом конце копейщики. Такая практика кочевала по уставам европейских армий до середины девятнадцатого века.
  Ещё один пример. Английский король Эдуард Третий запретил тратить время на помощь безнадёжным раненым. Их оставляли прямо на поле боя, а собирали уже потом - в виде трупов. А Владимир Мономах, ещё будучи черниговским князем, наоборот, запретил "оставлять увечных без помощи". Кстати, на Руси лечцы и костоправы во время похода получали вознаграждение из казны, а в Европе - от самих пациентов.
  К сожалению, нашествие Батыя и последовавший период упадка Руси сказались и на медицине. Многие монастыри, бывшие настоящими центрами распространения врачебных знаний, лежали в руинах, ценнейшие рукописи оказались утраченными.
  Тем временем на полях сражений появилось огнестрельное оружие. Европейская медицина шагнула далеко вперёд, а на Руси продолжался застой. Отставание было катастрофическим: вплоть до полного неумения извлекать пули из огнестрельных ран. Резко выросли санитарные потери - теперь возвращение раненых в строй стало редкостью. Только при Иване Третьем в армии начали появляться врачи, пытавшиеся применять современные на то время методы лечения. Но таких врачей было очень мало, и почти все они были итальянцами или немцами.
  Не вдаваясь в подробности, отметим, что германская школа полевой хирургии в пятнадцатом-шестнадцатом веках шла по неверному пути. Например, тамошние "светила медицины" рекомендовали не извлекать пули, а прижигать место ранения. Ничего, кроме лишних страданий, это пациентам не давало. Французские и шведские хирурги шли другим путём, но в России их практика полостных операций встречала резкое неприятие.
  При царе Михаиле Фёдоровиче военные власти попытались упорядочить работу врачей. Теперь медики полагались по штату каждому регулярному полку, для них выделялось казённое содержание. Однако в целом военная медицина в России семнадцатого и даже восемнадцатого веков хромала на обе ноги.
  Причина крылась в недостатках системы образования, вернее - в полном её отсутствии. Алексей Михайлович попытался учредить в Москве медицинскую школу, но под влиянием церковных кругов отказался от своей затеи.
  Даже Пётр Первый, перетряхнувший Россию до основания, в плане медицины продвинулся недалеко. При нём было открыто десять военных госпиталей, но подавляющее число врачей были иностранцами. И не всегда высокой квалификации.
  Санитарные потери русской армии в восемнадцатом веке были просто ужасающими. Раненых по-прежнему не бросали на поле боя, как частенько делали европейцы, но совершенно не умели лечить.
  В тысяча восемьсот пятом году при военном ведомстве была создана Медицинская экспедиция. И первая же инспекция выявила, что фельдшерами обеспечены лишь сто пятнадцать из четырёхсот девяноста семи лазаретов.
  Военные врачи в России злоупотребляли ампутациями, катастрофически не хватало медикаментов. Лишь в тысяча восемьсот тридцать восьмом году появились постоянно действовавшие фельдшерские школы.
  Гром грянул во время Крымской войны. Выяснилось, что лечить солдат в русской армии некому и нечем. В осаждённом Севастополе в строй вернулся лишь каждый пятнадцатый воин, получивший огнестрельное ранение.
  Всё держалось на голом энтузиазме добровольцев: санитары и медсёстры вынесли с поля боя тысячи раненых, день и ночь выхаживали их, вдобавок жертвовали немалые суммы на оборудование и медикаменты. А выдающийся русский хирург Николай Пирогов вообще совершил прорыв в медицине. Применённый им эфирный наркоз спас не одну сотню жизней. Увы, в целом проблему это не решало.
  Александр Второй провёл военную реформу. К сожалению, в войну с Турцией в тысяча восемьсот семьдесят седьмом году армейская медицина вступила со старыми проблемами. По примеру Пирогова на фронт уехали десятки выдающихся врачей: Николай Склифосовский, Сергей Боткин, Николай Вельяминов, Фёдор Эрисман. Огромный размах приобрело движение сестёр милосердия. Но командование редко помогало энтузиастам, гораздо чаще - мешало.
  В тысяча девятьсот четырнадцатом году грянула Первая мировая война. Россия оказалась к ней не готовой, в том числе в плане военной медицины. Прежде всего, никто не ожидал столь огромных потерь.
  На бумаге всё было складно: раненые поступали в передовой перевязочный пункт, где получали первую помощь. Затем их распределяли: одних - в дивизионные лазареты, других - в глубокий тыл.
  Однако практика серьёзно отличалась от теории. На деле в тысяча девятьсот четырнадцатом году во всей русской армии было всего два санитарных автомобиля! На целый санитарный поезд по штату полагался лишь один дипломированный медик. Все остальные были добровольцами, зачастую не имевшими вообще никакого медицинского образования.
  В среднем из сотни раненых в часть возвращались только сорок три - сорок шесть бойцов, умирали в лазаретах десять-двенадцать человек, остальные становились негодными к военной службе инвалидами. Для сравнения: в германской армии в строй возвращались семьдесят шесть процентов раненых, а во Франции - до восьмидесяти двух процентов.
  После Февральской революции русская армия фактически разложилась. Одной из причин этого явления, безусловно, стала отвратительная организация медицинской службы.