Достоевский о самом запрещенном при дамах слове

Или о «нелексиконном существительном»  русского языке, которым и только одним им можно объяснить многое и объясниться без лишних слов 

(из серии Эпитомы пушкинистики)

Отяковский В. в ст. « БАРКОВ, ПРУТКОВ И ПРОЧИЕ О «СТИХАХ ПОЭЗИИ» ЛЕЙТЕНАНТА ПИДОРЕНКО В.П. – 2021»:

«В Достоевском можно увидеть одного из провозвестников матерного искусства, вспомнив его миниатюру, демонстрирующую «радикальную полисемию мата»:
«Однажды в воскресение, уже к ночи, мне пришлось пройти шагов с пятнадцать рядом с толпой шестерых пьяных мастеровых, и я вдруг убедился, что можно выразить все мысли, ощущения и даже целые глубокие рассуждения одним лишь названием этого существительного, до крайности к тому же немногосложного.
Вот один парень резко и энергически произносит это существительное, чтобы выразить об чем-то, об чем раньше у них общая речь зашла, свое самое презрительное отрицание.
Другой в ответ ему повторяет это же самое существительное, но совсем уже в другом тоне и смысле — именно в смысле полного сомнения в правдивости отрицания первого парня.
Третий вдруг приходит в негодование против первого парня, резко и азартно ввязывается в разговор и кричит ему то же самое существительное, но в смысле уже брани и ругательства.
Тут ввязывается опять второй парень в негодовании на третьего, на обидчика, и останавливает его в таком смысле, что, дескать, что ж ты так, парень, влетел? мы рассуждали спокойно, а ты откуда взялся — лезешь Фильку ругать! И вот всю эту мысль он проговорил тем же самым одним заповедным словом, тем же крайне односложным названием одного предмета, разве только что поднял руку и взял третьего парня за плечо. Но вот вдруг четвертый паренек, самый молодой из всей партии, доселе молчавший, должно быть вдруг отыскав разрешение первоначального затруднения, из-за которого вышел спор, в восторге приподымая руку кричит... Эврика, вы думаете? Нашел, нашел? Нет, совсем не эврика и не нашел; он повторяет лишь то же самое нелексиконное существительное, одно только слово, всего одно слово, но только с восторгом, с визгом упоения, и, кажется, слишком уж сильным, потому что шестому, угрюмому и самому старшему парню это не “показалось”, и он мигом осаживает молокососный восторг паренька, обращаясь к нему и повторяя угрюмым и назидательным басом... да всё то же самое запрещенное при дамах существительное, что, впрочем, ясно и точно обозначало: “Чего орешь, глотку дерешь!” Итак, не проговоря ни единого другого слова, они повторили это одно только излюбленное ими словечко шесть раз кряду, один за другим, и поняли друг друга вполне.
Это  факт,  которому  я  был  свидетелем.  «Помилуйте! — закричал  я  им вдруг,  ни  с  того  ни  с  сего  (я  был  в  самой  середине толпы). — Всего  только  десять  шагов  прошли,  а  шесть  раз  (имя рек)  повторили!
Ведь  это  срамеж!  Ну,  не  стыдно  ли  вам?»
Все  вдруг  на  меня  уставились,  как  смотрят  на  нечто  совсем неожиданное,  и  на  миг  замолчали;  я  думал,  выругают,  но  не  выругали,  а  только  молоденький  паренек,  пройдя  уже  шагов  десять, вдруг  повернулся  ко  мне  и на  ходу  закричал:
—  А  ты  что  же  сам-то  семой  раз  его  поминаешь,  коли  на  нас шесть  разов  насчитал?
Раздался взрыв хохота, и партия прошла, уже не беспокоясь более обо мне.»