Исповедь брошенной собаки

Исповедь брошенной собаки 
МИЛОСЕРДИЕ – это сердечная милость
                Автор: Наталья Морсова

 Фото: Я никому не нужен
 
 Говорят, что я – охотничий пёс, - я этому охотно верю. Зовут меня – Гвоздь. Видимо, мой хозяин любит забивать гвозди, его зовут Паша, по крайней мере, так его окликает женщина по имени Ань, Анна, наверное. Своих родителей я не помню. Паша меня взял в свой дом полугодовалым щенком. Я быстро рос и много играл с ребятишками в игрушки, особенно в мячики, которые любил грызть. Меня за это ругали, но не сильно. Дети бегали со мной наперегонки, катались на спине и таскали за хвост. Вероятно, я добрый, по крайней мере, три кошки спокойно ели суп из моей миски, и я на них не обижался. Мне нравилось жить в деревянном доме на берегу живописного озера: я спал, когда хотел, и ел, сколько хотел. Но потом мне сообщили, что я уже большой и должен жить в конуре. Меня переселили в тесную будку и сказали, что это мой новый дом. Я не жаловался. Только мешала туго завязанная на шее верёвка. Ошейник покупать не стали, - дорого нынче обходятся собачьи принадлежности. Одно меня тревожило: хозяева мои – выпивохи. Есть у них заветная бутылочка, от которой они сильно хмелеют.  Зовут и меня - третьим будешь? Но я отказываюсь: мерзкий запах не выношу.
     Потом меня взяли в лес на охоту, чтобы научить загонять зайцев и лис,  как говорится, попробовать зверя на зубок.  И я загонял. Так пролетела моя жизнь. Не раз больно битый палкой и поротый верёвкой, прощаю обиды и остаюсь верным, преданным псом. Теперь я вошёл в солидный возраст: второй десяток лет, староват, конечно, но с работой справляюсь. Имею хороший нюх, вынослив, послушен, только слух в последнее время стал подводить, да зрение не то, а теперь вот одышка привязалась.               
   На этот раз было всё, как всегда.  Мы с Пашей сели в лодку и помчались на быстроходном моторе в заповедный лес. Вышли на берег заросшего густым лесом полуострова, похожего на заячье ухо. Царила золотая осень. Я люблю осенний лес: шуршащие листья будоражат воображение, лёгкая прохлада бодрит и добавляет азарта.
      Охотничьего рожка у хозяина нет.  Он свистнул, – это предназначенный мне условный знак, и я взял заячий след. Правда, шорох листьев – плохой помощник: близко к добыче не подойдёшь. Хорошо охотиться в сырую погоду, особенно по легкому туману: тогда запахи усиливаются, обоняние  обостряется. А ещё лучше - по легкому морозцу: зайчишка оставляет отпечатки лапок на заиндевелой тропке. На этот раз рысак оказался на редкость резвый, усердно петлял, ловко запутывая следы. Места мне   незнакомые, но я не волновался, - со мной товарищ, который непременно похвалит за хорошую работу.
      Пока было понятно, что иду по свежему следу, я усердно потявкивал, переходя на мелодичный лай. Но что-то пошло не так.  Вконец запутавшись, я понял, что хожу по кругу. Косой ушёл, оставив меня с носом. Неужели подвело обоняние? Грустно мне стало от таких мыслей. Пытался, было, распутать петли замысловатых узоров следов, да не вышло. Обидно, такой трофей упустил!  Досадно, конечно.  В следующий раз отработаю. Охотнику бы тоже не зевать, а возле заячьей лёжки с ружьём покараулить, так и охотника след простыл. Я остановился в нерешительности, не зная, что предпринять. Возвращаться было стыдно: Паша будет ругаться нехорошими словами, которые меня обижают. 
        Шло время. Я подавал голос, он гулким эхом разносился по лесу, и надеялся, что услышат, вспомнят и окликнут. Но никто не окликнул.  Эх, позабыли обо мне!  Наверное, хозяин хлебнул из заветной бутылочки и крепко заснул. Ясно стало: выбираться придётся самому. Но как? Я кружил и кружил вокруг одних и тех же пригорков и похожих друг на друга деревьев.  Стемнело, короткий день подошёл к концу.
      Вдруг зычно взревел лодочный мотор, - это мой хозяин засобирался домой. Со всех лап бросаюсь на шум двигателя, вламываюсь в заросли  кустарников, подминая моховые кочки, и выскакиваю на берег озера. Громко, что есть сил, зову. Но лодка уже далеко. Паша, наверное, обиделся.  Я бросился в воду, полагая, что догоню. Но скоро стало ясно, что с техникой не поспоришь, и вернулся на берег.
     Солнце завалилось за горбатую сопку и скрылось за горизонтом.  Похолодало. Я понял, что потерялся и остался наедине с незнакомым лесом. Я лёг на остывающей скале и ждал, напряжённо вслушиваясь в шум волны, вот – вот лодка вернётся. Так прошла ночь. Утро было пасмурное и неприветливое. Поднялся ветер, озеро штормило. Пошёл моросящий дождь, нудный, долгий, по-настоящему осенний. Я здорово продрог и, кажется, проголодался. Кто теперь мне сварит овсяную кашу на куриной косточке? Моим кормлением занималась Ань. Она сейчас дома, заждалась, наверное.
Так миновал ещё день, а потом ещё много дней. Считать я не умею. Да и зачем? Оцепеневший от напряжения и холода, я стоял на высоком холме и ждал. Силы покидали меня, шансы на выживание таяли день ото дня. Над головой кружили беркуты - крупные, сильные хищники, а это - зловещий знак, пернатые охотники горного барана без труда завалят. По ночам тревожную песню выводили волки. Ураган здорово потрепал деревья, и они дрожали от холода и мокроты. Дрожал и я. Мимо проходили лодки, но это были чужие лодки. К берегу никто не причаливал - всех пугал мой хриплый лай, переходящий в тревожный вой и стоны отчаяния. Мне было страшно, одиноко и обидно, я ощущал себя никому ненужным.  В голову приходили совсем не собачьи мысли: «Чем я провинился? Неужели старость подвела?»
     Что ждёт меня в будущем? Что и всех брошенных собак. Я пошёл бы на запах свалки и пополнил армию бездомных. Нередко бродячие собаки носят на себе тугие ошейники, заботливо надетые любимыми хозяйскими руками. Но брошенные или вовремя не найденные, животные вырастают, задыхаясь от удушья. Облезлые и больные - бродят они по улицам наших городов, плодя новые поколения тощих страдальцев, с выпирающими рёбрами, с плешивой шерстью и потухшими глазами. Хозяйничают они на свалках и делят со скитальцами – бомжами - мытарями, потерявшими всякий смысл жизни, помойное пропитание.
   Однажды подошла резиновая лодка и причалила за мысом. Люди были незнакомые. Я быстро нашёл их, в тайне надеясь, что приехал мой хозяин. Вот обрадуется!  А как я скучал!  Из последних сил приветливо виляю хвостом. Но Паши среди них нет, и вилять хвостом расхотелось. Люди заохали, запричитали и зашуршали пакетами с едой, увидев истощённого, с выпирающими рёбрами пса, дрожащего от слабости, с остекленевшими от ужаса глазами, полными душевной боли. Сначала я застенчиво поджал уши, а потом осмелел, и правильно сделал, потому что мне перепало всё, что они привезли с собой: бутерброды, печенье, шоколадные конфеты.  Я всё проглотил, не жуя. Закружилась голова, я прилёг, ожидая нового угощения. Но съестного больше не было. И я тихо заскулил. Хотел, было, погавкать, но передумал. Люди пожалели меня и позвали в свою маленькую лодочку. Но я отказался: скоро приедет Паша и отвезёт меня домой на надёжном катере.
          Положение казалось безвыходным. И вдруг на горизонте в дымке кучерявых облаков, словно призрак из волшебной сказки, появилась белоснежная яхта под белым парусом. Дети бегали по палубе, мамаша в нарядной шляпке в бинокль любовалась красотами живописного озера. Мои кормильцы закричали, замахали руками и позвали капитана судна пришвартоваться. Так решилась моя судьба. Семья высыпала на берег и услышала историю про меня. Я и сам хотел было рассказать, но по моему внешнему виду и так всё было понятно. Меня поманили колбасой и пригласили на красивый корабль, и я не выдержал. Беспокоило одно – а вдруг приедет Паша и будет искать. И очень рассердится. А в гневе он грозен. Но голод сделал своё дело - на палубе меня накормили вкусной картошкой с мясом. От такого заботливого обхождения хотелось заплакать, но слёзы давно иссякли. Тревога утихала, только не стихала дрожь. Тогда я узнал, что такое человеческое милосердие.
         Яхта с добрыми людьми причалила к рыбацкому посёлку, где жил одинокий старик, который в прошлом году простился с любимым псом. Дед ласково потрепал меня за холку, погладил по спине, прижал к себе, как родного, сытно накормил супом и кашей с маслом и назвал меня Дизель, - видать, трактористом в колхозе работал. Я хотел, было, сказать, что Гвоздём зовут меня, но передумал, - это уже не имело никакого значения. Дед Михаил тосковал без преданного друга. Я оказался как раз кстати. Моё изношенное сердце согрелось добротой и наполнилось благодарностью. Я лёг у ног старика, вглядываясь в глубокие морщины его добродушного лица. Душевная боль тихо таяла.
В подслеповатых глазах старого пса защипали слёзы...