Блуждания молодого сетевого суслика по минному пол

БЛУЖДАНИЯ МОЛОДОГО СЕТЕВОГО СУСЛИКА ПО МИННОМУ ПОЛЮ

Будучи эстонцем (чухонцем), позволю себе небольшую преамбулу. Финно-угорские народы общей численностью в 24 миллиона человек живут в Северной, Восточной и центральной Европе, а также в Западной Сибири. Наиболее крупные из них - венгры, финны и эстонцы, которые на данный момент имеют независимые государства (венгры даже составляли половину грозной империи - Австро-Венгерской). Финно-угры в разной форме всегда контактировали с германскими, славянскими и тюркскими народами. Так, Эстония в течение 200 с гаком лет не только находилась в составе России, но и состояла в тесных культурных связях с Петербургом.

Путь от "приюта убогого чухонца" до крупной диаспоры в Санкт-Петербурге был вполне естественным. В Петербурге даже жили некоторые видные представители эстонского национального движения.  Все это свидетельствует о притягательной силе этого великого города, вполне совместимой с эстонской самоидентичностью.  Стоит особо отметить, что  Эстонию своей родной землёй считают  также и остзейские немцы, среди которых известны имена  великих мореплавателей Беллингсгаузена и Крузенштейна. Я сам встречался с немцами, которые с большой нежностью вспоминали про их и мой родной город - для них Везенберг, для меня Раквере.

Раквере
Моя дорога по следам петербургских эстонцев началась в красивом здании Первой средней школы Раквере. Сейчас она называется Гимназией. Мне запомнились несколько  замечательных учителей. Остроумный математик, коренастый и подвижный учитель пения, который играл на скрипке и одновременно пританцовывал между партами, и преподаватель литературы, нешумно, но эффективно поощрявший свободное самовыражение учеников.

С основными предметами у меня не было проблем. Зато предметы "второго эшелона" были моей головной болью. Самые нелюбимые занятия  - рисование  бесконечных бидонов и кувшинов, которые следовало тушевать - и физкультура - какое наказание было кувыркаться на брусьях или разбираться в путанице лыж и собственных ног. Все же были и светлые моменты.  Во дворике у моего приятеля летом появился холмик песка. Мы стали упражняться в прыжках в высоту. И не зря. Осенью в школе меня ждала награда. На физкультуре мы должны были прыгать в высоту. Я разбегаюсь и останавливаюсь перед планкой.  Смех среди одноклассников. Ничего другого от меня и не ждали.  Но вот я делаю несколько шагов в сторону, снова разбегаюсь и  перелетаю планку с большим запасом. В памяти остаётся столь редкий, но тем более ценный  момент "триумфа воли".
 В общем, после некоторой притирки в школе меня приняли за своего. С соседом по парте Айво, впоследствии специалистом по конъюнктуре торговли, было приятно играть в шахматы. Правда, играли без фанатизма, и не удивительно, что ни он, ни я мастерства в этой игре не достигли. Ещё о нескольких школьных приятелях. Тит Сал преуспевал в точных науках и в будущем  сделал солидную научную карьеру.  Тыну Ару - с ранних лет одаренный и оригинальный художник, в  будущем практикующий философ-мистик. Меня потрясло его психологическое эссе о взаимоотношениях с братом. В школьном спектакле  он вдохновенно играл роль Хлестакова. (Мне досталась малопочётная роль  Городничего). Помню, как привлекали внимание броско одетые ребята из параллельных классов. Их называли стилягами и  прорабатывали в стенгазете, на что они никак не реагировали. Подражая стилягам, я тоже завёл себе узкие брюки, но дальше этого  не пошёл. Вспоминается смешной эпизод, который мог иметь серьёзные последствия, связанный со взрывами в нашем классе.

 "Маленький мальчик  смеётся, он-то знает, кто принес в школу порох", - говорит наша классная руководительница, имея в виду  младшего брата  моего одноклассника. Но её подозрения необоснованны - ничего он не знает, ему просто смешон переполох среди солидных учителей, пришедших допрашивать его брата, увлекавшегося химией. Предполагается, что поскольку он увлекался химией, он и принёс в класс порох. На самом же деле никто ничего не приносил.  Мы синтезировали слабую взрывчатку на уроке химии по прописи из журнала Химия и Жизнь. К счастью, этому делу  не дали ходу. А мем про всезнающего маленького мальчика стал паролем нашего класса.
Ограничиваться школьными занятиями  мне не хотелось , и я попытался прорваться в большой мир, записавшись на курсы эсперанто, безнадежно утопического   проекта универсального языка. Меня хватило лишь на несколько уроков.   
 В литературном кружке при доме пионеров  я тоже не задержался. Не понравилось обсуждение упадка западной литературы на примере юмористического рассказа о влюбленной корове. 

Не в пример интереснее было сверхдальнее телевидение. Энтузиасты этого дела получили разрешение разместить свое оборудование и вести приём в башне нашей школы. Помню тест-таблицу какого-то канала, на которой был изображен индеец с роскошными перьями в волосах. Но дежурить ночами в башне, увы,  нам никто не  разрешил.
Тем временем незаметно назрела необходимость решить вопрос -   какую специальность выбрать. Судя по любимым научно популярным журналам, самые удивительные вещи должны были произойти в биологии. На подходе было открытие генетического кода. Поэтому мой окончательный выбор пал на молекулярную биологию и генетику.

Тарту
И вот я уже живу и учусь в университетском городе Тарту (Юрьев, Дорпат) на юге Эстонии, с населением около 100000 жителей.
Университет поражает яркими личностями  как среди  студентов, так и преподавателей. "Моя фамилия Лумберг,- представляет себя новый преподаватель, но студенты называют меня дождевым червем (Lumbricus terrestris)."

Мы находимся на летней практике в замке Сангасте. Там ежегодно происходит ритуал посвящения в биологи. Центральным неформальным элементом церемонии является поедание вареных съедобных лягушек - Rana esculenta  из придворцового пруда. Они были в своё время завезены сюда владельцем замка. Не съесть лягушку нельзя, иначе на тебя будут смотреть косо - вроде и биолог, но лягушек не ест.
Студенческие песни за столом погружают нас в традиции вневременного студенчества, помогают оторваться от злобы дня. Героями этих песнопений были  князь Бибеско, седой хосподар Сербии- симпатичный выпивоха - а также безвинно убиенный эрцгерцог Фердинанд.

В Университете обитало особое поколение шестидесятников.  Правда золотое время этого поколения пришло позже, когда я уже покинул Тарту. Всемирную славу университету принёс семиотик и культуролог Юрий Лотман.  У биологического факультета были свои не зависящие от политического и культурологического прогресса звезды. Во-первых, седой профессор, видный антрополог и зоолог Юхан Ауль. Он давал мне читать учебники по генетике, которые в Советском Союзе в те годы было очень трудно достать, так как они якобы пропагандировали "менделизм-морганизм". Связав свою дальнейшую научную карьеру не с Эстонией, а с Россией, я разочаровал профессора. Об этом он дал знать в своем уникальном стиле. "Тыну, вы не знаете, почему русские пьют чай  так шумно - лрпрпр - с блюдца? Это же неудобно и некрасиво." На это мне нечего было ответить. И мне жаль, что я огорчил любимого профессора.
Восторженные взгляды многих приковывал к себе известный ботаник  Ханс Трасс, ученый, джентльмен и к тому же талантливый  писатель.   
 Пользовался  я также и уникальной возможностью, которую предоставлял университет -  учиться японскому языку у известного полиглота Пента Нурмекунда. Мы рисовали в правильном порядке иероглифы и читали Гете по-японски (хоть это и звучит странно).
И всё же в почтенном университете попахивало серой. В нашем деканате одно официальное лицо  ** весьма настойчиво интересовалось настроениями студентов. Избегать подобных разговоров требовало усилий и изворотливости.

Но  пора рассказать и о студенческом быте. Многие, так же как и я, жили в огромном общежитии на улице Тииги. Наша комната вмещала, кажется, 6 коек, вход в нее был через другую большую комнату, в довершение всего  наши  окна были единственным источником дневного света еще для двух жилых каморок. В общежитии  кипит дикая развеселая жизнь. Заходит, например, сосед, требует внимания и демонстрирует на пари, способность разбить головой стену нашего шкафа. Или группа энтузиастов, в которую вхожу и я сам, устраивает выставку пародийного изобразительного искусства. Но горе тем, кто хочет  заниматься учебной программой, писать реферат или делать что-то иное столь же серьезное. Над ними просто издеваются.

Каждой осенью  почти все мы были вовлечены в сельхозработы. Иногда это были чудесные места,  оставлявшие по себе приятные воспоминания. Но чаще всего нам было скучно и тяжело. Смутьянам-студентам  местные жители   были не слишком рады. Наши ночные бдения мешали  им спать.  "Я спрашиваю, чего они ночью воду качают, отвечают - Будем мыться - Мыться в полночь! Свиньи!"

Традиционным наваждением для меня было  занятие физкультурой. Вместе с одним коллегой мы переоткрыли важный принцип. - Сачковать сподручнее, если  входишь в элиту, состоящую в основном из мастеров спорта. Мы записались не в группу общей физкультуры, а в группу легкой атлетики. Занятий полагалось в два раза больше, но реально мы посещали тренировки когда хотели. И в итоге, кажется, все были довольны. Занимаясь легкой атлетикой для зачета, я даже  занялся тяжелой атлетикой  для души. 

В эти годы в литературе появилось много молодых бесстрашных поэтов. Их творчество стало предметом обсуждения среди молодежи. Я тоже отдал дань стихосложению. Лучшей рецензией на мое творчество были слова одной знакомой  писательницы. "Подумать только, даже смысл есть". Но я на многое и не претендовал. Мое место  было  не на сцене, а, скажем, в партере на удобных  местах рядом с остроумными друзьями. Чаще всего с микологом Айном Р. и биохимиком  Яаном С.   
Кроме партера мне довелось  побывать и в, так сказать, директорской ложе. Я оказался приглашённым на чтение стихов  экстравагантного поэта Артура  Алликсаара и подающего большие надежды  Яана  Каплинского. Многие стихотворения Тартуских поэтов середины 20 века с тех пор только прибавили в актуальности.
Образчики замечательных Тартуских поэтов  привожу ниже в переводе Светлана Семененко. Это первые четверостишия  стихов Мазинга и Алликсаара.

ПЕСНЬ СОЛДАТ, ОТСТУПАЮЩИХ ПОД НАТИСКОМ НЕЧИСТОЙ СИЛЫ Уку Мазинга(1909-1985)
"Мы воины стана Господня, мы бросили дом и детей,/
Под нами усталые кони и выжженный вереск степей,/
За нами пустыня и пепел, летящий горячим дождем,/
Мы сушу минуем и море и все за собою сожжем..."

и  «ВРЕМЯ» Артура Алликсаара (1923 - 1966)
«Нет ни дурных, ни хороших времён, /
есть лишь мгновенья, в которых живём./
Что началось – хорошо ли, ужасно –/
нашим желаньям уже не подвластно...» 

Спустя несколько лет я проходил летнюю практику в Петербурге (тогда еще называемом Ленинградом) в Институте сельскохозяйственной микробиологии, который располагался на излюбленной туристами Исаакиевской площади. Однажды по дороге на работу я неожиданно услышал эстонскую речь. "Посмотри, Эмма, этот уже здесь". Так обращалась одна женщина  к другой, указывая   на меня. Мне стало смешно, т.к. никакой прочной связи с Северной столицей у меня не было и не предвиделось. Но сон оказался в руку. Заведующий кафедры генетики в Тарту договорился со своим Петербургским коллегой о возможности  некоторых толковых выпускников претендовать на место у него в аспирантуре. И я оказался среди счастливчиков.

Санкт-Петербург
В мои планы не входит рассказ о развитии генетических исследований в научных учреждениях Петербурга, скорее это рассказ о нравах с уклоном в сторону незлой сатиры. Итак, я появился в Петербурге в составе группы из 4-х мушкетеров на службе науки, противостоящих гвардейцам кардинала и самой миледи (так я  называю старую коммунистическую гвардию кафедры, среди которых особенно выделялась пожилая дама-парторг). Точности ради замечу, что несколько лет спустя из нашей четвёрки выделился заведующий кафедры, но это уже отдельная история.
Это было прекрасное время, и  со стороны на нас, молодых, глядели с завистью, что нас отчасти объединяло. Мы чувствовали себя в центре научного процесса, так как на кафедре собирались молодые ученые из разных стран - Эстонии, Латвии, Литвы, Украины, Молдавии,  Болгарии, ГДР, Польши, Вьетнама, Монголии и Индонезии.  Многие из них были весьма колоритные личности, добавляющие перца и соли в наше житье-бытье.
В нашем корпусе стажировался тучный поляк пан Ян. Встречаемся у входа.  "Вы куда? На работу? Да, работа дурака любит." Похожее мнение  было и у болгарского аспиранта Кънчо: "Обойдутся без меня большевики, обойдутся."

 Эти вольности сходили  им с рук. Но бывало и такое, что  вызывало подозрение и суровую отповедь. Однажды аспиранты повесили  объявление о коллективной поездке по грибы за  подписью Синий гриб. Дама из свиты Миледи пришла в большое волнение. Что ещё за гриб? Может какое-то тайное общество? Надо проверить.

Кое-что к счастью проходит незамеченным для старших сотрудников кафедры. Индонезийская стажерка поправляет произношение a 'iilaha... у аспиранта, который хочет козырять религиозной просвещенностью. Остаётся незамеченным и тот факт, что  этажом ниже научный сотрудник печатает стихи Бродского.
В приинститутском парке из земли высовывается каменное идолище, 2 метра на 1.8, привет из мира "Руслана и Людмилы". Столько лет без последствий идолище зырится и зырится. Удивительно, куда только смотрят органы?


Но есть  и бдительные личности, нашедшие среди нас  подходящее место. Например, Виктор Урин со своим сборником  воинствующих  стихов на столике в  туалете. Навсегда запомнились строки его стихов: "Познать уроки ревизионизма/как он себе струится на авось/и каждая волна как маленькая призма/ломающая взгляды вкривь и вкось." Или "Познать молчальников красноречивых/ и пригвоздить к позорному столбу! "
Всё же, несмотря на все препоны, кафедра знала своё дело и выпускала квалифицированных специалистов. И вот тому курьёзный и отрадный пример - потомственный астролог из Вьетнама по окончании университета  становится крупным генетиком.

Кстати  о Вьетнаме. Находясь на дежурстве, я заболел. Друзья позвонили   в поликлинику, заверив меня, что после их вызова врач приедет срочно.  Так и было, т.к. они сказали,  что заболел вьетнамец. Диалог с врачом у меня вышел сюрреалистический:  "У вас на родине сейчас наверно ужасная жара?" "Ну, не такая уж и  жара. Примерно как здесь." Когда выяснилось, что я всего-навсего эстонец, наступила пауза, но лекарство мне врач всё же прописал. Про вьетнамцев же могу добавить, что они были отличными политическими диагностами. Помню комментарий двух аспирантов по поводу изменений, привнесённых нашим новым государственным деятелем: "Он у вас порядок наведет."
 Чреваты смешными приключениями бывали иногда  дежурства по нашему корпусу Биологического института. Помню, как вечером я устроился спать у светоустановки в соседней лаборатории и совсем забыл, что ночью включается дополнительно освещение. Когда это произошло, я истошно  заорал, так как мне показалось, что произошло что-то вроде атомного взрыва. 

 Или ещё курьёзный эпизод. Парторг  Биологического института беседует с зав. кафедрой генетики. -" Я предложил Т. вступить в партию." -" И он тебя не послал? " "Нет, просто посоветовал сначала узнать мнение Миледи," - "Значит, послал"- подводит итоги зав. кафедры.

Этот парторг - в общем-то невредный и дружелюбный  человек - мне явно симпатизировал, и я с его подачи  угодил в руководители философского семинара нескольких корпусов Биологического института ЛГУ.  И вот, уже стоя за кафедрой, желая сеять доброе, вечное, я  говорю о том, что политическое равноправие не требует от людей единообразия. Так считал и в известном смысле присутствующий здесь Владимир Ильич. При этих словах, о ужас, я глажу лысину сиятельного бюста. Повезло,  что никто на меня не смотрел, все были заняты кто чем.
Без лишней скромности замечу, что семинар стал весьма популярным. На его заседаниях   обсуждались и демонстрировались увлекательные феномены. Например, мало образованный молодой человек, практически мальчик, мгновенно отвечал на вопросы типа - в какой день недели началась первая мировая война. Под конец выступления ему предложили прочесть что-нибудь наизусть по собственному выбору. Он задумался, а потом трубным голосом провозгласил: "Речь товарища Леонида Ильича Брежнева на двадцать третьем съезде КПСС."  Остановить его стоило немалых усилий. Помню семинары, на котором читали  отрывки из своих работ  выдающиеся переводчики с китайского, из группы, руководимой Вахтиным Борисом Борисовичем, а известный йог Анатолий Иванов рассказывал о силе кундалини и мистической анатомии человеческого тела.

 Своё особое мнение о музыке и мироздании излагали  каббалист Анри Волохонский, а также художник и мастер музыкальных инструментов Феликс Равдоникас.
Моим бенефисом была лекция об "искусстве обезьян." В её основе лежала книга "Биология Искусства" Десмонда Морриса. Автор сравнивал тест-рисунки детей и молодых шимпанзе. Были найдены общие черты в  композиционном чутье и каллиграфической дифференцировке. Иллюстративный материал копировала на досках девушка в обезьяньем костюме.

За это моё выступление нашего профессора Лобашёва пропесочили  в райкоме партии, но мне он, к своей чести, не сказал ни единого слова порицания. В некоторых ситуациях это было крепкое поколение.

Рассказанные здесь маргинальные истории в свое время казались мне не такими уж важными, но они окрашивали окрестности будней и праздников. Хочу остановиться ещё на одном по-своему знаменательном случае. Итальянский неореализм прославил время похитителей велосипедов.  Мне  же кажется, что Санкт-Петербург в позднее советское время мог претендовать на звание города похитителей книг.
Вспоминаю такую сцену. У моей книжной полки замер симпатичный гость. -" Я правильно понял, вы собираетесь угнать книгу." - "Тыну Рихович, ну как Вы могли подумать такое?" - "Отчего же, любителей книг много, а хорошие тексты печатают редко. Тут хочешь не хочешь подумаешь, а не угнать ли...  Среди грехов   это самый извинительный". В ответ мой гость стеснительно улыбается и распахивает пиджак. Обнажается  огромный карман. - Даже самые крупные журналы свободно в него входят.

Казалось,  это  пустячный эпизод. Но такой ли уж пустячный?  Книги часто воруют  не только для себя, но и для детей, внуков, просто любимых родственников. И разве плохо то, что  объектом страстей становятся сокровища  сознания. Кто-то ищет алмазы в каменных пещерах  или жемчужины в море полуденном, а кого-то привлекают драгоценности духа. Их приобретают, коллекционируют, досконально изучают, ими дорожат, им подражают, а порой, что греха таить, их похищают. И  это, конечно, тоже форма признания, причём одна из высших. (Твои произведения воруют в библиотеках? Счастливчик! Как я тебе завидую!)

Ряд моих петербургских знакомых и друзей были мистиками. Я относился к их воззрениям с большой симпатией и сам делал некоторые духовные упражнения (мантры, гадания) .  Все это хотя и занимало, но не задевало  меня всерьез.

Легкомыслие  моего отношения к мистике смыла река Вуокса. На этой реке я стал свидетелем и невольным участником ритуалов природы и пережил один из крупнейших кошмаров.  Быть невовлеченным свидетелем не получилось.
Дело произошло близ водяной мельницы, в доме отдыха одного из институтов, куда я поехал пообщаться с прекрасной Карельской природой. Это было около  дня Ивана Купалы.

Проезжая вдоль придорожной канавы я вижу, как мимо нас деловито проплывает метровая змея, не обращая на людей никакого внимания. А вот и мельница. Около полуночи тут кружится молчаливый хоровод чаек. Я пошел гулять один. Вечер был прекрасный. Мне захотелось  проникнуть глубже в окружающее меня великолепие и я совершил действие, которое эзотерики рекомендуют для открытия духовного ( третьего) глаза.  И тут появилось что-то крупное и ужасное, похожее одновременно на стог сена импрессионистов и на  кошмар из бабушкиных деревенских страшилок,  и прижало меня к стене. Я стал повторять Иисусову молитву и понемножку ужас стал терять силу.  Вернувшись через час в свой дом отдыха, я убедился, что  мой корпус  заперт. Я приставил лестницу к стене, чтоб проникнуть через окно во второй этаж. Но как  бы не так! Лестница заскользила по стене, и я оказался висящим над оврагом, полным крупных камней. Малейшее движение грозило катастрофой. Мне ничего не оставалось, как снова повторять слова молитвы, имея мало надежды на благоприятный исход. Но тут, о чудо! Появилась группа моих друзей, они удержали лестницу и  спасли меня.  На землю я вступил  несколько повзрослевшим и переоценившим свой предыдущий  легковесный духовный опыт.
Может быть, это и было концом  моей юности.