Глава 2

        Мы познакомились с Полковником на приеме во французском посольстве. Меня, как водится, пригласили петь, а что он там делал, я до сих пор не знаю. Но вышагивал по залу между столов с закусками и выпивкой с достоинством, на коньяк не налегал, пил только красное вино и то – немного.
        Возле него вился человек русской национальности по фамилии Брежнев – подходил, отходил, тряс кому-то руку, беседовал и тут же снова подбегал к Полковнику, что-то кратко говорил, словно докладывал, одновременно простреливая окружающую толпу быстрыми взглядами. Потом я узнал, что Брежнев, разумеется, не имевший никакого отношения к генсеку, в советской империи принадлежал к привилегированной категории журналистов, работавших за границей и, очевидно, совмещавших журналистику еще кое с чем... Он отлично знал французский и английский, и Полковник, не говоривший ни на одном языке, кроме природного армейского – просьба не путать с  арамейским! – держал его при себе в качестве переводчика и адъютанта.
      - Откуда у тебя... вас... такой голос? - спросил меня тогда Полковник. – Когда ты... вы... запел, я прямо-таки вспотел – до того громко! А в армии в каких частях служили? Случаем, не в артиллерии?

       Так получилось, что мы несколько раз встречались то в общей компании, то на концерте, куда его приводила меццо-сопрано, то на балу в Пражской опере, то в поезде «Вена-Берлин», то в аэропорту. Общение не переросло в дружбу, но и простым знакомством его нельзя было назвать – мы перешли на «ты».  И я не очень удивился, когда однажды осенью Полковник позвонил мне и попросил зайти к нему в офис на Вацлавской площади, чтобы «обсудить кое-что, представляющее обоюдный интерес».

                *  *  *
 
       Для того, чтобы попасть в этот офис, надо было пройти тройной контроль. Открыв тяжелую дверь подъезда, я оказался в просторном потертом  вестибюле. За стойкой рецепции сидел дежурный – пожилой чех, по виду отставной полицейский. Он вежливо спросил, куда я иду, поинтересовался моей фамилией, посмотрел на часы и отметил время в журнале.
      - Распишитесь, пожалуйста. Спасибо. Лифт за углом, шестой этаж.
       Лифт был тесный, допотопный, с одинарной захлопывающейся дверью. Шахта не изолирована и, если поднимаешься или спускаешься на таком монстре, присутствует ощущение опасности. Мимо плывут блоки межэтажных перекрытий, подвывает мотор, и кажется, что ты угодил в то время, когда «Розамунде» - она же «Шкода ласки», она же «Печаль любви» - еще не стала шлягером двадцатого столетия...
       На шестом этаже я вышел из лифта и остановился перед матовыми стеклянными воротами, похоже, пуленепробиваемыми. Ни надписи, ни номера на них не было. Все гладко, даже кнопки звонка нет. Несколько секунд я пытался сообразить, как же войти в эту цитадель. За спиной зашумел и двинулся вниз лифт. Я оглянулся и увидел стальную решетку – она перекрывала лестницу и явно была заперта.
       «Без окон, без концов – полна банка огурцов, однако, - подумал я. – Как же отсюда выбираться, если лифт сломается? Может, постучать? Как-то нецивилизованно. Или сказать волшебное слово?»
       - Сезам, откройся! – громко сказал я, так, будто бы на сцене. Гукнуло эхо.
       Лифт внизу замер – и тут раздалось мягкое жужжание, и ворота отворились.
       Коридор ярко освещен, ни слева, ни справа дверей нет.
       Впереди виднеется одна – но какая! Наверное, такие вели в покои царя Соломона. На ум почему-то приходит эпитет «палисандровые».
      Я постучал и нажал на золоченую ручку. Дверь легко подалась.
      - Входите, - раздался молодой женский голос. – Вас ждут.
       Приемная выглядела, словно центр управления космическими полетами в миниатюре. Пульт непонятного назначения, компьютеры, мониторы на стене. На одном застыл знакомый лифт, на другом черно-белая Вацлавская площадь, на третьем – рецепция с бдительным привратником.
       Обладательница голоса не соответствовала его тембру. Она не была блондинкой, как мне послышалось вначале. Каким образом я определяю цвет волос по цвету голоса, объяснить не могу – видимо, это профессиональное. Но, взглянув на неё внимательнее, я обнаружил, что – или мне это показалось? – брюнетка она явно не природная. Кожа белая, глаза светло-зеленые, волоски на тонкой руке слегка рыжеватые.
       «Видно, правду говорят, что Полковник с тех пор, как красавица-меццо покинула его, терпеть не может блондинок, - дошло до меня. – Секретарь это знает и, чтобы не быть уволенной, перекрасилась. Сообразительная! Впрочем, Полковник мог ей и приказать, и сообразительность здесь ни при чем».
       - Привет, - сказал Полковник, лениво приподнимаясь с крутящегося кресла.
       Кабинет его своим размером напоминал небольшой ипподром. Впечатление усиливалось тем обстоятельством, что на стенах были развешены многочисленные фотографии лошадей. В профиль и анфас, вороные, гнедые, каурые, чалые, буланые и саврасые. Над необъятным столом висел фотопортрет хозяина. Верхом на  белом коне и почему-то в штатском.
       «Странно, - подумалось, - что же он лошадь-то не перекрасил? При современных компьютерных возможностях это легко».
       Часть стены напротив стола была задернута плотной шелковой шторой. Интересно – что там? Портрет меццо или какого-нибудь иноходца?
       - Так я и знал, что ты скажешь «Сим-сим, откройся!» - Полковник довольно рассмеялся.
       - Сезам. Я сказал – сезам.
       - Да? – удивился он. – А мне показалось... Ну, да это неважно.
       Впоследствии я понял, что его фраза «ну, да это неважно», произносимая при различных обстоятельствах, означала одно – Полковник благодушен и настроен философски.
       - Чай, кофе, коньяк?
       - Для коньяка, пожалуй, рановато, - заколебался я.
       - Для такого, как у меня, никогда не рано, может быть только поздно.
       Полковник подошел к портрету вороного, потянул за раму – открылся бар. Он достал бутылку, две пузатые рюмки, поставил на стол. «Мартель Луи XIII. Однако», – подумал я.
       - Значит, так, – Полковник сделал глоток, с небрежным видом знатока понюхал янтарный напиток и снова отпил – немного, как полагается. – Так, значит. У тебя, насколько мне известно, имеется Шенгенская виза.
       - Да, годовая, а что?
       - Кроме этого, ты легок на подъем – иначе бы столько не разъезжал по свету. Логично?
       - Вполне.
       - Связи с театром ещё не утрачены?
       - Нет.
       - Вот, – он поднял указательный палец. – О чем я и говорю. Ты для этого дела подходишь. А если учесть, что по-английски можешь, то – почти идеально.
       - Прошу прощенья, я не вполне понимаю. О каком деле идет речь?
       - А вполне понимать и не нужно. Зачем? «Во многая знания многая печали» – так говорил Заратустра. Или кто другой?
       - Или.
       - Да это неважно. Короче, готов ли ты отправиться, скажем так, в командировку? Очень хорошие суточные, подъемные, прогонные, карманные – и так далее. Ну, а после завершения дела еще и премиальные. Если, конечно, все сложится благополучно.
       - Могу я  все-таки узнать, что за дело и в чем могли бы состоять мои обязанности? – разговор вокруг да около начал меня раздражать, хотя... коньяк, действительно, был превосходным, да и упоминание о премиальных согревало.
       - Ха! Как вам это нравится? – Полковник обвел взглядом стены, словно бы обращаясь к лошадям. – «Могу» и «могли бы» – хорошее сочетание! Тонкое, я бы сказал. Значит, так. О деле как таковом рассказывать не буду – пока. А вот обязанности или, вернее, поручения раскрою.
       Он плеснул еще коньяку себе и мне.
       - В карнавалах приходилось участвовать?
       - Приходилось.
       - Прекрасно! Так что же самое главное в карнавале? Можешь не отвечать, я и сам знаю – костюм. Костюм, да.
Вопрос – какой? А вот тут-то и пригодится совет специалиста. Кем ты видишь, например, меня?
       Полковничья манера разговаривать намеками, пропуская смысловые звенья, была мне уже знакома. Но одно – болтать вот так полубессмысленно где-нибудь в буфете поезда «Вена-Берлин», потягивая вино да поглядывая на пунктир заоконного пейзажа, и другое – пытаться уразуметь, о чем, собственно, идет речь.
       «Вероятно, Полковник служил в секретных частях, где только таким образом и можно было общаться. На всякий случай – если враг не дремлет», - размыслил я.
       - Насколько я догадываюсь, предстоит какой-то праздник с переодеванием?
       - Именно! – воскликнул Полковник радостно. – Именно, праздник с переодеванием.
       Голубые глаза его засияли, обычная сонливость исчезла, и он внезапно стал похож на голливудского актера Пола Ньюмена, когда тот был помоложе.
       - И ты хочешь, чтобы я подобрал тебе оригинальный маскарадный костюм?
       Полковник перестал сиять, но взгляд был все же улыбчив.
       - Знаешь, тебе бы не петь, а в Генеральном штабе служить – парень ты догадливый. За это надо еще по одной.
       Коньяк нравился мне все больше, а нововыявленное достоинство – догадливость – приятно тешило самолюбие.
       - Два костюма, - сказал Полковник. – Надо два – мне и Симоне. Ты Симону знаешь?
       - Нет, только слышал о ней.
       - Ну, слышать – это мало. Её видеть надо, – Полковник засмеялся и снова обвел стены взглядом.
       «Да, - кивнули лошади. – Её надо видеть».
       - Все детали относительно авиабилета, гостиницы, времени отлета и так далее тебе предоставит Брежнев. Ты ведь с ним знаком? Ну, конечно, знаком – личность известная. А вот, кем нас нарядить – это уж твое дело. Изволь. Только этим... как его... Мефистофелем не надо – чертей не люблю. Тем более, что там пить придется не помалу.
       - Где – там?
       - Я разве не сказал? – Полковник изумленно посмотрел на меня, потом с еще большим изумлением на пустую рюмку. – В Монако, где же еще. Мы  туда – завтра, а ты – через  три дня. Ну, дай Бог, не последнюю.