Глава 17

       Синьора Мариза, как выяснилось, действительно жила на набережной Принцессы Грейс. А часть окон её огромной квартиры, целиком занимавшей  двадцать третий этаж, смотрела на Бухту Ангелов. По всей видимости, воробушек, чирикавший Полковнику на ухо некоторые подробности из жизни окружающей среды, был профессионалом. Какой-нибудь есаул Горобец. Правда, никаких телохранителей ни на лестнице, ни у входной двери, ни в самой квартире я не заметил. Может быть, они искусно прятались – не станет же Полковник попусту тратить слова. Раз сказал «есть у неё телохранители», значит – есть. Что бросилось в глаза сразу, ещё в прихожей, так это цветной фотопортрет молодой Маризы и пожилого её мужа, большеголового, коренастого синьора с непроглядно-черными сицилийскими глазами. Оба улыбались – он победительно, она безмятежно.
       По дороге сюда Розита Лугари успела рассказать мне и о том, что за учёбу дочери в Америке она платит сорок тысяч долларов в год, и о том, что опера в наше время никуда не годится, и о том, что она устала от обязанностей секретаря, но ничего поделать нельзя, поскольку без денег не проживешь… И ещё о том она поведала, что синьор Лука погиб в авиакатастрофе три года назад, оттого-то вдова столь безутешна, часто плачет, и только музыка  помогает ей жить.
       Теперь, глянув на фото, я понял, что никакая музыка надолго синьору не утешит, не исцелит:  на меня смотрела женщина поразительной красоты. Без малейшей страннинки в лице и взгляде.
       «Марцела была права, - подумал я. - И отчего это женщины всегда оказываются правы?».
        Очень смуглая служанка, открывшая нам дверь, пригласила пройти в зал.
       - Синьора сейчас выйдет.
       Розовый мрамор пола,  диваны и кресла от Версаче, старинные гравюры на стенах, белый кабинетный «Стейнвей». «Точно, петь попросят сразу». Дверь на лоджию открыта. Оттуда доносится легкий шум накатывающих на берег волн. Внизу, прямо под домом, проносятся машины – из Франции в Италию и обратно. Но их не слышно, только волны – длинные, медлительные.
       Вышла Мариза – очень стильно одетая: бирюзовый костюм, такого же цвета туфли, платиновый браслет на ещё по-молодому узком запястье. Те же самые серьги, что были на ней в ресторане, видимо, любимые. И глаза! Зеленые – как у той русской из Екатеринбурга. Но смотрит как-то искоса, из одной ей доступной глубины, как из бездонного колодца.
       - Buon giorno!
       - Buon giorno, signora Marisa. *
       «И зачем я сюда пришел? Не буду тянуть время, спою – и уйду».
        И я подошел к роялю и решительно открыл крышку.
        Инструмент был прилично расстроен, видимо, давно на нем никто не играл.   
        Я спел ей про отраду, про звезду, про Сорренто, Волгу, про море возле Неаполя, про славное море – священный Байкал, про калинку-малинку… может, хватит, а?
       - Нет, ещё, пожалуйста!
       - Тогда последнюю – «О, не забудь меня…»
       Но после последней, после заключительного  «Non ti scorda-a-ar di me-e-e-e!» Мариза расплакалась. Розита побежала за водой, оставив нас одних в зале. Мариза глянула ей вслед, потом прямо посмотрела на меня, как будто желая что-то сказать. Глаза у неё были заплаканные, но совершенно нормальные, трезвые глаза. Не глаза, нет – очи.
       «Не так всё просто с этой тулуз-лотрековской героиней», - подумал я.
        И в этот момент вошла служанка с подносом. На подносе были две рюмки, бокал с водой и бутылка граппы. Следом за ней появилась Розита, она что-то быстро спросила синьору по-итальянски, я не разобрал. Та закивала – «да-да». Служанка вышла, а Розита ловко наполнила рюмки – prego. Граппа была старая, выдержанная, как и полагается в таком доме.  Дневной свет за окном и в зале моргнул и смягчился. И смягчилось сердце, и слезы высохли. Но взгляд синьоры Маризы стал прежним –
колодезным, затаенным.
      На прощанье я спел про ямщика, которому не велят гнать лошадей. На сей раз Мариза не заплакала, а только сказала: «Bravo, baritono divino».
       Разумеется, Полковник не ошибся – никакого чека мне никто не предложил. Вместо этого Мариза позвонила своей снохе, и та немедленно пришла вместе с полугодовалой дочкой по имени Аллегра.  Оказывается, как объяснила Розита Лугари, весь этот дом принадлежит по завещанию синьоре Маризе. Этажом ниже живет её сестра, а под ней – сын синьора Луки от первого брака с семьей. На двадцатом – квартира племянника синьоры, ну, а ещё ниже живут иностранцы из Англии, Америки и Германии.
       Аллегра смешно окрывала крохотный ротик, зевала и морщилась, не желая понять, для чего её принесли сюда - чтобы незнакомый дядя разговаривал с ней на непонятном языке?
       Пришлось спеть и для неё – потихоньку – дети пугаются громкого голоса. «Schlafe, mеin Prinzchen es ruhn…  Спи, моя радость, усни». Наследница дедушкиных миллионов, чья-то будущая принцесса и радость, ещё раз зевнула и согласилась, так уж и быть, поспать немного. Её унесли, а я закрыл крышку рояля, давая понять, что бесплатный концерт окончен. Мариза сидела в раззолоченном кресле, очи её сияли нездешним светом, а улыбка была безмятежной, как на той фотографии.
      - May I invite you to dinner to-night? – (оказывается, она все-таки говорит по-английски!).
      - Thank you, yes, – (ну не умею я отказывать женщинам, даже слегка тронутым). *
      - У нас в Италии обед начинается в девять вечера. Вас это устраивает?
      - Да, синьора. Я привык есть поздно, как всякий                артист. Вот вам визитная карточка. Здесь мой пражский адрес и телефон.
      - Это очень любезно с вашей стороны. Розита даст вам мою визитку. Prego, Rosita. Еще один вопрос. Этот ваш друг, ну, тот, с которым вы были тогда в ресторане… Он так похож на Пола Ньюмена. Они, случайно, не родственники?
       - Нет, синьора, не родственники. Это и есть Пол Ньюмен, - (Господи, ну зачем, зачем я несу эту чушь!).
        - Ах, я так и знала! Но как же молодо он выглядит!   
         Она торжествующе обернулась к Розите, мол, что я тебе говорила. Потом снова повернулась в мою сторону и еле заметно лукаво подмигнула. Чуть-чуть, как будто благодарила за то, что подыграл в понятной только ей одной игре.
       - Ещё граппы?
       - No. Thank you.
       - Ciao! See you later.
       - See you later. *

---------------

     * - Добрый день!
        - Добрый день, синьора Мариза. (итал.)
        ………..
        - Могу я пригласить вас на обед сегодня вечером?
        ………..
        - Спасибо.
        ………..
      *  - Нет. Благодарю.
        - Чао! До вечера.
        - До вечера. (англ.)


                *  *  *

        Розита не забыла дать мне визитную карточку синьоры Маризы. Визитка как визитка. «Marisa Antinori». Только адреса нет - один телефон, и тот без кода страны. Звоните «на деревню… бабушке». Конспирация?
       У меня есть приятель, помешанный на теории заговоров. Ему всюду мерещатся тайные общества, братства посвященных, эзотерические шабаши, невидимые кукловоды, управляющие миром. Он уверяет, что человечество не ведает своей подлинной истории в силу секретности истинных причин  событий – войн, революций, реформ, катаклизмов. По его словам, мы никогда не узнаем, из-за чего, например, началась Вторая мировая война. Или, скажем, Первая.
       - Ну не из-за выстрела же Гаврилы Принципа, - скажет он, улыбаясь иронически. – В основе конфликта лежит со-о-овсем другой принцип. У него свой акцент, своя логика, своя рифма. Кстати, вам известно, что в тот самый день, когда в Сараево Гаврила стрелял в Фердинанда, в далеком Тобольске в Григория Распутина всадили нож?  Между прочим, возле дровяного  с а р а я.  А «сарай» на тюркском означает «дворец». То-то. Вот и подумайте, как следует, может это быть совпадением или нет. Только вряд ли додумаетесь. Во всяком случае, не случись этой поножовщины, вся история России и, следовательно, мира была бы иной. Ведь Распутин-то отговаривал царя от войны, а в самый ответственный момент угодил в больницу, едва выжил.
      Слушать его было забавно, не хотелось спорить. Тем более, что рассуждал он, в основном, о далеких глобальных проблемах. Но одна его идея  казалась интересной. Он уверял – чем ближе событие к настоящему времени, тем труднее его понять и оценить. Иногда требуются годы и даже века, чтобы постигнуть общий смысл явления, разглядеть сквозь туман деталей его, если и не суть, то хотя бы контур. Объяснял он эту историческую дальнозоркость просто.
       - Каждое целенаправленное действие группы заинтересованных лиц, - тут он многозначительно поднимал палец вверх, словно Голова из «Майской ночи», – создаёт помехи, так сказать, информационные шумы – неважно, случайные или же запланированные в целях конспирации. С течением времени помехи ослабевают и становится возможным кое-что понять. Вот и всё.
       Отчего-то я подумал о своём чудаковатом приятеле именно теперь, когда мне показалось, что я в последнее время живу, словно в дождевом лесу, среди мощных стволов, заслоняющих небо, в путанице лиан и неразберихе бурелома. Среди чужого шума и глухого молчания.
        Тут я вспомнил, что в отеле меня ждёт Марцела, и шум начал слабеть.