Глава 19

        Когда  мы подъехали к розово-голубому собору святого Николая на бульваре Царевича, служба уже закончилась. Только у лавки, где продавали церковную литературу, беседовали две женщины. Пожилой мужчина в цивильном платье ходил около подсвечника, слюнявя пальцы, гасил свечи, складывал огарки в коробку. Запахи воска, лампадного масла, ладана плавали в воздухе, таинственно сгущая его. Храм внутри чем-то напоминал театр после спектакля с неубранными декорациями.                Марцела осталась у входа, а я подошел к гасителю свеч.
        - Нет, в церкви нет сведений о могиле вашего родственника. Понимаю, фамилия знаменитая, но, к сожалению… Обратитесь в мэрию, в социальный отдел, там вам помогут, наверное. Всего доброго.
        Его русский зеленел патиной наследственной эмиграции, в то же время он был прекрасен мелодией, той мелодией, что, увы, исчезла, забылась, уступила место виновато-гавкающему мотивчику современной совковой речи.
        Я купил в лавочке образок с благостным лысым старичком в нимбе – святым Николаем.
        - Вот, Марцелочка, это тебе. Николай, кстати, наше родовое имя. У меня так зовут половину родственников. Ты, правда, католичка, но это неважно, Бог един.
        - Я не католичка, - покраснела она. – Мы ходим в гуситский храм.
- Вот как? Тогда всё понятно.
- Что понятно? – испуганно спросила Марцела.
        - Понятно, почему ты мне так нравишься – Ян Гус был моим любимым героем с детства. Я фильм про него видел.
- Правда? Но это очень старый фильм.
- А я какой по-твоему?
- Ты молодой, ты мой милый.
        - А ты моя нежная гуситка. Гуситочка. Знаешь, Святой Николай помогает путешествующим, а мы – кто? Пу-те-шест-вен-ники. В путь, в мэрию.
        Мы сели в машину, терпеливо поджидавшую нас. Последний взгляд на пятиглавый храм: похож, похож на тот петербургский – «На крови».
        Avenue Gay, Boulevard Gambetta – и вот мы уже миновали столь любимый пролетариями всех стран отель «Негреско», выбранный ими для будущего объединения, и вылетели на Английскую набережную. Музей Массены, казино «Руль», Опера, справа слабонаселенные пляжи, серо-лазурное море, слева город, а вот и Цветочный рынок. Мерси бьен, свободны, мы дальше – пешком.

                *  *  *

       После нескольких, к счастью, коротких переходов из кабинета в кабинет мэрии я выяснил, что фамилии моего прадеда в списках похороненных на «Семетер дю Шатон» – городском кладбище – нет.
       - Вы все-таки сходите туда, - посоветовала молодая бюрократка, похожая на Мирей Матье в пору её популярности. – Русских там хоронили, да. Может быть, найдете. Кем был ваш прадед по вероисповеданию – католиком, протестантом?
        - Православный.
        - А, ортодокс – тогда вряд ли. Вам, скорее, стоит поискать на русском кладбище. Это недалеко от аэропорта.
 
        Рядом с морским портом, напротив маяка, стоит в углублении скалы то ли кремово-белый мавзолей, то ли беседка с колоннами. Это памятник павшим в Первой мировой войне. А наверху, куда ведут марши каменной лестницы, находится Военно-морской музей и кладбище. Мы шли по ступеням, задерживаясь на смотровых площадках не столько затем, чтобы полюбоваться излучиной Лазурного Берега, сколько для напавшего на нас дурачества.
       - Посмотри, я выше тебя, - говорила Марцела, поднимаясь на цыпочки.
       Я поднимал лицо вверх, а она быстро целовала, куда придется – в нос, в лоб, в щеку, словно птичка клевала.
       – Вам не больно? О, какой вид чудесный! Господа, посмотрите налево, посмотрите направо. Что вы видите? Ничего? Неужели ничего? Браво, господа! Не надо мешать людям выяснять отношения. Так, отвечайте, месье, кто был на самом деле ваш прадедушка и что он тут делал?
       - Я же тебе говорил, он был принц, а здесь жил в эмиграции.
       - Ты, видимо, хочешь сказать, что он был князь? Принцы живут в западной Европе и в сказках Андерсена.
       - Нет, Петр Александрович все-таки именовался принцем. Его предки приехали в Россию вместе с царем Петром III из Германии. То есть, когда Петр приехал, он ещё не был Третьим, царем он стал потом, когда умерла императрица Елизавета.
       - Так твой прадедушка Петр был царём что ли? Я ничего не понимаю.
       - Да нет, мой прадедушка тогда ещё не родился. Царем стал другой Петр. Петер Ульрих Голштинский, племянник Елизаветы, внук Петра Великого.
        - А ты чей внук?
- У меня, как и у всех, два деда – Петр и Николай.
        - Не у всех. У меня только один дедушка – Вратислав.
- Один дедушка?
        - Да. Мамин папа. А папин папа умер до моего рождения.
        - А-а-а… Ну, так все равно у тебя два деда, просто одного ты не знаешь.
- Я так и сказала.
        - В принципе, возможно допустить и такое, что у кого-то всего один дедушка. Или бабушка. Но это уже инцест.
        - Ясно, - с игривым вызовом заявила Марцела. – Это как у нас с тобой, к примеру.
        - То есть…  как это? Да ты хоть знаешь, что обозначает слово «инцест»?
        - Конечно. У нас с тобою это самое и есть. Объяснить?
- Ну-ка, ну-ка…
        - В ту первую ночь,  когда вы с Полковником в казино ходили играть, ты вернулся поздно. Помнишь? Лег спать рядом и проспал так тихо, так мирно – как  братик с сестричкой. Ну, а сегодня утром нам обоим приснился один и тот же сон. Разве не так? Вот и выходит, что… Прости, у меня какие-то шутки глупые, – она отстранилась от меня, отвернулась в сторону, уставившись невидящим взглядом в стеклянное море. – Мне отчего-то плакать хочется, а я дурачусь.
       - Милая, - сказал я, - милая моя. Не надо плакать, ведь мы на кладбище идем. Там столько слез уже пролито, что плакать не стоит, право, не стоит. Иди ко мне.
       И мы в обнимку стали подниматься вверх, пока не очутились в гранитном лесу «Семетер дю Шатон», выше которого были только далекие снежные вершины Альп.
       Здесь вознесся над городом, над его черепичными и железными крышами, над радугами фонтанов и суетой площадей и улиц, над казино с ломливой Госпожой Удачей, над  провансальским жизнелюбием и толпами любознательных туристов фешенебельный спальный район. Здесь ярче, чем внизу, сияло солнце, и золотом отсвечивали надписи на обелисках и склепах, более похожих на дворцы, чем самые изысканные палаццо, потому что праздности здесь было куда больше. Здесь было столько мраморных крыльев – и распахнутых, и скорбно сложенных, словно плащи, что верилось – однажды, в день Страшного Суда, они захлопают разом, поднимут скалу со всеми её обитателями и понесут туда, где нет ни времени, ни пространства.

      - Нет, прадедушки Петра Александровича здесь мы не найдем. Надо ехать на русское кладбище.
      - Я хочу пить, мы можем куда-нибудь зайти, выпить чаю и немножко передохнуть?
      - Ну, конечно. Пошли обратно.