Всему своё время

Лиска ещё неуверенно стояла на длинных тонких ножках, но уже с огромным любопытством осматривала всё вокруг. Ей всё было интересно – от маленького муравья, случайно проложившего свой путь по её копытцу, до жаркого небесного светила, что так беспощадно слепило глазки, ещё не совсем привыкшие к яркому свету летнего дня.
Лиска родилась всего час назад, но почти сразу же почувствовала себя полноправным и важным обитателем Вселенной. Её мама стояла рядом и с нежностью поглядывала на своё дитя. Это была гнедая кобыла-пятилетка белорусской упряжной породы: довольно округлая телом, с широким лбом, густыми и длинными гривой и хвостом. Вообще, белорусская упряжная – это мелкий тип облегчённого тяжеловоза, хорошо приспособленный для полевых и транспортных работ в лесистых и болотистых местах. И мама Лиски с ранней юности добросовестно трудилась в поле. Пока фермерское хозяйство её владельца не пришло в упадок, и вся животина, как и техника, была распродана, что говорится, «с молотка».
Новым хозяином Луши стал добрый и весёлый мужичок средних лет. Жена его бросила – уж слишком весёлым да безотказным в помощи другим казался ей Борис (так звали мужичка). А он и не переживал по этому поводу. Любовь к лошадям заменила любовь к «этой бестолковой Гальке», как он любил её называть, когда в очередной раз заходил разговор о Борькином неудачном браке. Хозяйства большого Борис не держал – так, огородик с картошкой-огурцами да сад с яблонями, вишнями и малиной. Руки у него росли из нормального места, поэтому без денег Борис не сидел – то одному пособит по хозяйству, то другому, да и работа на тракторе в местном агрокомплексе тоже приносила неплохой доход.
В свою красавицу Луизетту – так звали гнедую кобылу по паспорту – он влюбился, едва увидев её на фото в объявлении о продаже. Ей тогда шёл четвёртый год, и это было игривое резвое гнедое чудо, которое ни секунды не могло постоять на месте. Борис, не торгуясь, выложил за кобылку кругленькую сумму, которую чётко и регулярно пополнял после зарплаты – копил на ремонт другой своей «ласточки», старенькой полноприводной «Нивы». Пришлось ремонт на время отложить и пешком добираться и до магазина, и до ближайшей железнодорожной станции. Или просить машину у соседа, если уж без «железного коня» было не обойтись. Но всегда готового прийти на помощь Бориса соседи любили, поэтому никто ему ни в чём не отказывал.
С появлением в хозяйстве Луизетты, или, как по-простому прозвал её Борис, Луши, мужчина окончательно простил и забыл свою «бестолковую Гальку» и всю не раздарённую любовь отдал молодой кобылке. Он никогда не утруждал её непосильным трудом. Но иногда поработать всё же приходилось – то картошку опахать, то пропавшую корову найти, то привезти из магазина что-нибудь объёмное (что в машину не влезало, а на телеге или санях – самое то). Поэтому Луизетта и в качестве гужевого транспорта бывала, и под седлом ходила.
А теперь вот стала мамой: принесла своему хозяину ещё одно счастье – красавицу Лиску, Лисель по паспорту. Борис не спроста дал жеребёнку такую кличку. Он чувствовал лошадей каким-то только ему ведомым чутьём. Лисель – в переводе с нидерландского «летучий парус». Такой же лёгкой, «воздушной», в буквальном смысле летящей по ветру оказалась дочка его любимицы.
Но это будет позже – всему своё время - а пока маленькая Лисель стояла около мамы на красивом цветущем лугу и потихоньку познавала мир. Она уже выяснила, что такое солнце, небо, облака и теперь изучала всё, до чего могла дотянуться. Нежными маленькими ноздрями она коснулась пушистых лепестков одуванчика и неожиданно фыркнула:
- Ой, щекотно! Мама, что это такое щекотное?
- Это одуванчик, дочь, такое вот солнышко на ножке, - ласково ответила Луша.
- А разве может быть солнышко на ножке?
- Может, милая, в этом мире много удивительного.
- Ой, мама, - в следующее мгновение весело закричала Лиска, вспугнувшая присевшую на одуванчик бабочку, - цветок улетел!
- Это не цветок, - засмеялась мама, - это бабочка!
- Какая она красивая!
- Да, бабочек иногда называют «порхающими цветками», настолько они красивы и разнообразны в пёстрых рисунках на крылышках.
Лиска почувствовала, что проголодалась от такого упорного и всестороннего познания окружающей среды. Поэтому она молча подошла к маме и уткнулась в мягкое тёплое вымя.
От мамы Лиска унаследовала густую гриву и такой же шикарный хвост. От папы досталась рыжая масть. И «носочки» на всех четырёх ногах – они были белы от копыт до путовых суставов (чуть выше щёток). И хотя грива пока торчала непонятным ёжиком, и маленький хвостик ещё не стал шикарным, но опытный глаз коневода-профессионала безошибочно определил бы, что в скором времени Лиска превратится в рыжую, с маленькой белой звездой (отметиной) на лбу, красавицу.
Насытившись, новорожденная лошадка вернулась к своему увлекательному занятию. Вот с травинки на травинку перепрыгнул кузнечик. Лиска от неожиданности вскинула голову:
- Мама! Кто это? Страшный какой – усищи длинные, а ноги ещё длиннее!
- Это кузнечик, он не принесёт тебе вреда. Кстати, у кузнечиков длинные усы, как ты заметила, они длиннее самого кузнечика, а органы слуха у него располагаются на передних лапках!
- Как это?
- Ну вот так: ты слышишь ушками, а он лапками, - засмеялась Луша.
- Ничего себе! – искренне удивилась Лиска, и тут же переключилась на другой объект, - А это что за разноцветное чудо? И трещит так громко! У него мотор что ли?
- А это стрекоза, она тоже тебя не обидит.
- А у неё тоже уши на лапках?
- Нет, но она интересна органом зрения. Глаза стрекозы занимают всю её голову и состоят из двадцати восьми тысяч маленьких глазок, которые переливаются всеми цветами радуги!
- А что такое «радуга», мам?
- Она вырастает на небе после дождя.
- А дождь – что такое?
- Водичка, которая течёт с неба.
- А как это?
- Придёт время – увидишь. Всему в этой жизни есть своё время, - мудро сказала Луша и коснулась мягкими губами белой звездочки на лбу жеребёнка.
Лиска довольно помотала головой и побежала к яркому розовому иван-чаю.
- А это кто такой мохнатый? – спросила она, но не успев получить ответ, вдруг громко и протяжно заржала, - И-и-и-и-и! Ай-ай-ай-ай! Ой-ой-ой-ой!
Лиска взбрыкнула и пулей понеслась к маме, мотая головой из стороны в сторону.
Взрослая кобыла поняла, что случилось – любопытный нос был жестоко ужален и распухал на глазах. Лиска даже немного прослезилась от боли:
- Мама, цветок кусается!
- Нет, милая это не цветок, а пчела тебя ужалила.
- Плохая пчела! Зачем она это сделала? Я же её не трогала!
- Ты, наверное, хотела понюхать цветок, не заметила её и прижала мордочкой к стеблю, вот она и пустила в ход своё оружие.
- Но почему же так больно? Что у неё за оружие такое?
- Жало, дочур, обычное жало, а больно – это от яда, который через жало пчела впрыскивает нам под кожу.
- Чтоб её тоже кто-нибудь также укусил! Чтоб она почувствовала, как больно!
- Она уже почувствовала, поверь. Скажу больше, она уже умерла.
- В смысле? – Лиска округлила свои выразительные чёрно-лиловые глаза.
- Сейчас объясню. Есть ещё одно жалящее насекомое – оса. У неё гладкое жало, как иголка. Она ужалила, вытащила свою «иголку» и дальше полетела. А у пчелы жало с зазубринками, они не позволяют вытащить его из тела укушенного. Понимаешь? Пчела пытается улететь, а зазубринки в жале держат её. Она дёргается сильнее, и жало отрывается вместе с брюшком. Пчела умирает. Так что за возмездие не переживай, дочка, сама природа «наказывает» пчёл за причинённую нам боль.
- Ну значит, они не плохие, а глупые, - сделала вывод Лиска, но познавать мир пока перехотелось.
Так прошёл её первый день. Солнце стало клониться к закату, наступал тихий летний вечер. А когда на небе блеснула первая звезда, пришёл Борис, погладил Лиску, потрепал ёжиком торчащую чёлку, потом отвязал Лушу, обнял её и так они стояли некоторое время. Хозяин что-то говорил своей любимице, нежно шепча ей в ухо. Кобыла спокойно и внимательно слушала, будто понимала – да почему «будто»? Понимала ведь! – всё, что говорил ей Борис. А затем он повёл её во двор. Лиска послушно бежала следом.
Борис завёл лошадь с жеребёнком в стойло, принёс им воды. Луша с удовольствием попила, а Лиска опять припала к мамкиному вымени – надо же было и поужинать. Место укуса уже так сильно не болело, и маленькая кобылка почти забыла про неприятный инцидент с пчелой.
А ночью к дому подкатило такси. Из него вывалилась «бестолковая Галя». Она явно была навеселе. Разбудив бывшего мужа, женщина начала оказывать ему всяческие знаки внимания, говорила что-то о любви и всепрощении, об ошибках и желании забыть прошлое. Борис молча выслушал её, а потом тихо так, но твёрдо сказал:
- Уходя, Галя, надо уходить, без возможности возврата.
- Чего? – не зря, наверное, Борис прозвал её «бестолковой». Она никогда с первых слов ничего не понимала.
- А того, дорогая моя, что раз ушла – ступай себе с Богом. Не надо нам второго шанса, и прощения твоего мне не надо. Я и без тебя живу чудесно. Вон у меня какие красавицы есть! – Борис кивнул в сторону своей небольшой конюшни-сарайчика.
- Какие такие красавицы?! – глаза Гали начали наливаться кровью.
- Да успокойся ты, - засмеялся Борис, охлаждая ревность бывшей супруги, - пойдём, покажу.
Это было опрометчивым шагом, очень опрометчивым. Увидев Лушу и малышку Лиску, и убедившись, что мужчина говорил не о женщинах, а о лошадях, Галя не успокоилась. Даже наоборот, разошлась ещё больше:
- Тебе эти клячи дороже меня, что ли? Да ты совсем крышей поехал, дорогой муженёк! Как вообще можно ставить меня в один ряд с этими вонючими лошадьми?!
- Воняешь в данный момент только ты, Галя, - Борис спокойно ответил на выпады бывшей и, мгновение спустя, добавил, - и словами, и дыханием.
- Что ты имеешь в виду?
- Езжай домой, - всё так же тихо и спокойно продолжал Борис.
- Никуда я не поеду! – кричала взбешённая женщина, - Мой дом здесь! И хозяйка в этом доме – я! Понятно тебе?
- Нет, Галя, в моём доме больше нет места для тебя, - Борис посмотрел на звёздное небо и тяжело вздохнул, - как и в моём сердце.
- Ах, так! Ну берегись! Ты пожалеешь об этом! Ты обо всём пожалеешь!
С этими словами Галина громко хлопнула калиткой и выбежала на тропинку, проходящую вдоль рядя деревенских домов.
Борис ещё какое-то время посидел на ступеньках крыльца. Тяжёлое нехорошее предчувствие, как тисками, сжимало сердце. Эксцентричное появление Гали залегло горьким осадком. Повздыхав да поохав, мужчина всё же отправился спать – петухи очередной перекличкой обозначили три часа ночи.
Разбудил его сильный треск и яркий свет, пляшущий в чёрном окне.
- Горю! Господи! Горю! – Борис похолодел от страха и ужаса.
Он ещё толком не проснулся, но уже бежал во двор – как был: босиком, в длинных семейных трусах и растянутой домашней футболке.
Полыхала конюшня. Из неё слышалось отчаянное и пронзительное ржание Луши. Борис, схватил ведро с водой и помчался тушить разбушевавшееся пламя. Со стороны деревни к нему на помощь бежали люди – кто с огнетушителями, кто с вёдрами, кто с лопатами. Но куда там! Огонь с чудовищной быстротой заглатывал маленькую деревянную постройку.
Ополоумевшая от страха и жара Луша металась из стороны в сторону. Маленькая Лиска забилась под ясли и тоненько попискивала. Луша сильными задними ногами поначалу пыталась выбить дверь, но та не поддалась. К тому же её очень быстро охватил огонь – пожар начался именно с двери. Окон в конюшне не было – только одна единственная фрамуга почти под самым потолком. Но как до неё дотянуться? Для лошади это была непосильная задача.
Дым заполонил всё внутри. Он до боли резал глаза, удушливой гарью проникал сквозь ноздри и будто стальными когтями вонзался в лёгкие, лишая возможности сделать вдох. Лиска начала задыхаться. Луша – ещё пронзительнее ржать и бить по стенам копытами. Ужас близкой смерти придал четвероногой матери исполинскую силу. Она боролась уже не за себя – за жизнь погибающего в огне ребёнка. И пусть этот ребёнок был на четырёх ногах, но это был ребёнок. Самый любимый, самый дорогой -  и за его жизнь мать, не задумываясь, отдаст свою.
Неимоверной силы удар копыт в стену заставил фрамугу вывалиться наружу.
- Лиска, сюда, - из последних сил прохрипела гнедая, ставшая от копоти уже вороной, лошадь-мама, - быстрее, дочка, быстрее!
Лиска кое-как поднялась на тонких ножках и шатаясь подошла к матери. Голова кружилась, горький дым твёрдым комком застрял в горле. Она едва дышала.
- Лезь мне на спину, - прошептала Луша.
С горем пополам Лиска выполнила просьбу матери – взгромоздилась ей на круп.
Луша собрала остатки всех своих лошадиных сил, оттолкнулась от пола задними ногами и, встав на передние, подбросила жеребёнка к фрамуге. Полуживая Лиска вылетела в прохладную черноту ночи. Последнее, что услышало её уходящее сознание, был пронзительный прощальный крик мамы – красивой гнедой кобылы-пятилетки.
Когда пламя было сбито, и чумазый, с обожжёнными лицом и руками Борис смог, наконец, выбить обгоревшую дубовую дверь конюшни и ворваться внутрь, его взору предстало душераздирающее зрелище: на полу, посреди дымящихся ещё досок, лежала Луша. Его любимица Луша! Лежала тихо, не стонала, не шевелилась. Не пыталась подняться навстречу любимому хозяину. Бока её не вздымались от дыхания. А чёрные проницательные глаза закрылись веками с длинными ресницами. Закрылись уже навсегда.
Борис опустился на колени. Односельчане в тихой печали застыли на пороге. И тут из груди мужчины вырвался такой жуткий, нечеловеческий вой, что лежавшая под кустом малины Лиска вдруг пришла в себя. Она, ещё совсем неуверенно, встала на ножки и, покачиваясь, побрела на этот страшный звук. Всё её тельце горело огнём от ожогов, но шок от всего происходящего заглушал боль. Односельчане, увидев перепачканного сажей вперемешку с кровью жеребёнка, расступились. Лиска на подкашивающихся ногах вошла в конюшню. Увидев мёртвую мать, она тихонько и жалобно заржала. Слёзы в два ручья покатились по красивой рыжей в чёрной копоти мордочке, оставляя глубокие мокрые желобки. Точно такие же желобки пролегли и по лицу Бориса. Он уронил голову на ещё тёплый и мягкий бок лошади и беззвучно плакал.
«Всему в этой жизни своё время», - говорила Луша дочери в их первый и последний день, когда они вместе стояли на ярком цветущем лугу, под золотым летним солнцем, и всё было цветным и ярким, и даже укус пчелы теперь не казался таким больным, как разрывающая сердце боль невосполнимой утраты.
«Да, всему своё время, - печально думала Лиска, - но почему твоё время так быстро кончилось, мама?! Ведь я даже толком не успела тебя запомнить…»
Выхаживали жеребёнка всем селом. Кто молока приносил, чтоб было чем сиротку кормить, кто мази целебные – залечить глубоки ожоги на нежной шкурке, кто просто с добрым советом шёл – помочь, подсказать, как обращаться с малышкой.
Всему своё время…
 Вот тихой поступью да с золотым листом пришла осень. Лиска подросла, окрепла и совсем уже оправилась после той ночи, которая так внезапно принесла в их дом беду. Конечно же, беду принесла не ночь, а потерявшая разум «бестолковая» женщина, но не переиграть уже того мгновения, когда она облила керосином дверь конюшни и бросила горящую спичку, не вернуть теперь уже ничего. И никого.
Доказать причастность Галины к поджогу оказалось довольно просто – и таксист, подвозивший её в ту ночь к дому Бориса, и сосед, вышедший из дома по нужде и ставший невольным свидетелем ссоры между Галиной и Борисом, и Борис, утверждавший, что только она могла сделать подобное – привели следствие к твёрдой уверенности, что Галина – единственно возможный поджигатель. Больше мотива для столь страшного деяния не было ни у кого. А потом, во время суда, раскаявшаяся женщина и сама во всём созналась.
- Я думала просто попугать Борьку, чтобы он понял, на что я способна ради него! – рыдала она в зале суда.
- Эх, ты, дура баба, - вздыхал на скамье потерпевшего Борис, - если бы ты думала, цены б тебе не было…
Суд принял во внимание «не уголовное» прошлое Галины, а также её чистосердечное раскаяние и вынес довольно мягкий, как решил Борис, приговор:
- Штраф двести тысяч рублей в пользу потерпевшего.
«Вот так оценили твою жизнь, красавица моя», - с горечью думал Борис, выходя из зала суда. Галина вышла следом. Она хотела было подойти к бывшему супругу, но какая-то сила остановила её. И она молча смотрела вслед уходящему Борису, который, казалось, постарел и как-то сгорбился за последнее время. Тяжело бремя утраты, очень тяжело – так и клонит человека к земле, всё ниже и ниже, пока совсем в землю не вгонит. И не у всякого хватает сил разогнуться, поднять голову. И если не остаётся у человека того стержня, того смысла в жизни, ради которого стоит по утрам открывать глаза, то он и закроет их в скором времени, закроет навсегда.
У Бориса стержень был – Лиска. Если бы не она, то и Борис, наверняка, поддался бы беспробудному унынию и совсем согнулся бы от навалившегося горя, и тихо ушёл бы в страну вечного сна. Но Лиска! Луша оставила ему своё дитя, зная, что он, Борис, вырастит его, никогда не отдаст, не продаст и не бросит. И он не может предать память своей милой Луизетты.
Суммы, выплаченной Борису, хватило и на постройку новой конюшни, и на ремонт старенькой «Нивы».
Всему своё время…
Прошла осень, наступила снежная и морозная зима. Как-то само собой получилось, что к соседке бабе Нюре из города приехала дочь Настя, женщина лет сорока. Приехала да осталась – что-то там в городе у неё не заладилось. А Борис и раньше каждую зиму помогал бабе Нюре – то воды в дом натаскает, чтоб не ходить за каждой кружкой к колодцу, то дров ей наколет, чтоб топила печку и не мёрзла. А теперь и вовсе зачастил. Идёт, а Лиска, как собака, за ним бежит. Всюду за хозяином ходит. Он в дом зайдёт, она остаётся ждать во дворе. Стоит, как верный пёс, никуда не отойдёт. Он в магазин – и она за ним. В самые лютые морозы Борис даже разрешал Лиске в доме ночевать – боялся, как бы не замёрзла его красавица в конюшне.
- Эх, Борька, Борька, - вздыхала периодически баба Нюра, когда провожала гостя до калитки - хватит уж с лошадьми вошкаться-то, жениться тебе надо…
- Не гони коней, баб Нюр, - смеялся Борис, похлопывал Лиску по лоснящейся шее, а сам краем глаза поглядывал на Анастасию, тоже провожавшую гостя, но обычно только до дверей дома, - всему своё время.
А Лиска подталкивала хозяина в спину своей мягкой мордой, гарцуя передними ногами, и тихонько покряхтывала, как бы говоря:
- Вот именно, своё время, но пока оно ещё не настало – для новой хозяйки. А вот голодную лошадку покормить – самое оно!