Квартирный вопрос

Много существует красивых преданий, много рассказано всяких сказок и написано небылиц про трагические судьбы громких фамилий и их родовые замки, в которых столетиями бродят не упокоенные души сородичей, совершивших при жизни страшные злодеяния, за которые и были обречены на вечную жизнь после смерти. Впрочем, зачастую они сами становились жертвами таких преступлений, и тут уж совершенно непонятно за что несчастные были приговорены к загробным мукам. Лорд Кентервиль, убивший свою жену, историю которого так трогательно показали в художественном и мультипликационном фильмах; чешская Белая Дама, бродящая в старом замке Совинец – не кто иная, как Перхта Рожмберк, насильно выданная замуж за человека намного старше её самой, аристократа Яна Лихтенштейна – злодея, извращенца и садиста, который часто насиловал и избивал молодую жену, терпевшую издевательства 20 лет, и так и не простившая мужа перед самой его кончиной, за что и была проклята им словами: «Пусть тебе не будет покоя после смерти!»; тень отца датского принца Гамлета, в истории то ли придуманной, то ли услышанной Вильямом Шекспиром; призрак сэра Фулка Гревилла, погибшего в 1628 году от руки своего слуги, и каждую ночь материализующийся из портрета, висящего на стене в башне английского замка Варвик, построенного в XI веке Вильгельмом Завоевателем, и видевшего больше боев, нежели любой другой замок Европы; приведение Франсуазы де Фуа, фаворитки Французского короля Франциска I, умершей при странных обстоятельствах в октябре 1537 года, душа которой с тех пор не может найти покоя в стенах замка Шатобриан; Австрийский замок Мушам, более известный, как Замок ведьм, где свершались кровавые суды над женщинами, которых жестоко пытали, а потом обезглавливали в его стенах – вот лишь несколько примеров известных «домов с приведениями», продолжать которые можно до бесконечности.
Надо признать, что тема это избитая и заезженная, и хотя продолжает вызывать некоторое любопытство людей неискушенных, но для серьезного литератора интереса не представляет, ибо обращенные в привидения мучители или их жертвы, жалости или порицания больше не вызывают: время нынче такое – жестокое и безнравственное, а грех, сделавшись привычным, перестал быть отвратительным. Но вот Булгаковский Воланд, поселившийся в апартаментах покойного Берлиоза, персонаж, безусловно, отрицательный, воспринимается современниками «на ура», ибо он остроумен, всемогущ, лишен сентиментальности и, что редко встречается в современном мире, справедлив. По-своему, конечно, по сатанински, но он вершит суд и наводит порядок в подвластных ему владениях. Именно это и располагает к нему читателей; неотвратимость наказания без судебных проволочек импонирует людям, уставших от бюрократизма и произвола чиновничьей братии, заполонившей все мыслимые и немыслимые ниши, где можно, заняв синекурную должность, хоть как-то поживиться за счет простого гражданина. Это касается абсолютно всех стран, с каким угодно государственным строем.
Но, чего-то я отвлекся – рассказать ведь совсем о другом хотел. Теперь непосредственно по теме. Так уж получилось, что к шестидесяти годам, влетел я – старый дуралей – с ипотекой, что называется «по полной программе», и вместо того, чтобы въехать в просторную двухкомнатную квартиру на Московском проспекте, был вынужден отдать за долги свою видавшую виды «хрущевку» недалеко от Пискаревского кладбища. Я понимал, конечно, что по закону единственного жилья никто меня лишить не может, но, поверьте, был поставлен в такие условия, когда на кону стояло уже не имущество, а собственно жизнь, а законом там и не пахло. Будущее мое теперь вырисовывалось совершенно однозначно, и описать свой социальный статус на «период дожития» я мог одним словом – бомж! Но, сердобольное начальство института, где работал без малого тридцать лет, милостиво позволило какое-то время ночевать на службе, а имелись там и микроволновка, и чайник, и, пусть не очень удобный, но вполне себе пригодный для сна диванчик, сохранившийся в отделе еще с советских времен. Так и жил, без всяких надежд на лучшую долю, в ожидании, когда терпение работодателя кончится и мне укажут на дверь. Прискорбное такое существование, и унизительное.
Но, не видя способов к разрешению ситуации, мы обязательно увидим, как она разрешится, надо только подождать. Чаще почему-то получается, что итог подобного ожидания только ухудшает и без того непростое положение, но в моем случае получилось наоборот. Да, что там, наоборот – просто фантастически здорово все получилось! На момент, когда я пишу эти строки, думаю, что правильнее было бы сказать чертовски невероятно все вышло. Дело в том, что к пенсионному возрасту остался я на свете совсем один: родители умерли, братьев и сестер у меня не было, жена ушла еще десять лет назад, а детей мы с ней так и не завели. О других родственниках сведений не имелось, а потому считал, что у меня их просто нет. Если вы решили, что я очень страдал от своего одиночества, то спешу уверить, вовсе нет – человеком я был самодостаточным, а уединение любил с детства. Книги – вот мои лучшие друзья, работа – мое хобби, телевизор – туристическое бюро и окно в большой мир, и лучшую жизнь. Только вот непонятно откуда взявшееся на старости лет желание улучшить жилищные условия подвело. И ведь не дурак совсем, читал в советских учебниках: «Ипотека – денежная ссуда, выдаваемая банками капиталистических стран под залог недвижимости; ипотека – орудие эксплуатации и разорения мелких и средних крестьян. В виде процентов они отдают банкам практически весь свой доход, тяжелое положение заставляет трудящихся залезать в долги, закладывать имущество, что нередко приводит к экспроприации их хозяйств», а, поди ж ты, – повелся на сладкие рекламные призывы и предложения нынешнего времени. Но сожалеть уже было поздно.
И вот, когда я со всей очевидностью понял, что жить в том же помещении, где работаю, больше нельзя, и вскорости меня все же попросят съехать, получил я повестку явиться в мировой суд района, где был прописан до недавнего времени. Не буду утомлять вас, уважаемый читатель, подробностями моей явки и беседы с судьей, только вдруг оказалось, что родственники у меня все же были. Именно были, поскольку несколько дней назад какая-то двоюродная или троюродная тетка почила в бозе. Оставайся она живой, я бы и не знал о ее существовании, вернее, не знал, что она до сих пор жива, так как не общались мы почитай последних лет тридцать. Похоже, и она обо мне давно забыла, ибо завещания не оставила, но закон на этот раз сработал четко – единственного наследника разыскали и сообщили ему, что после покойной ему осталась пятикомнатная квартира на бельэтаже дома в старом центре Петербурга. Как понимаете, наследником был я.
Известие огорошило меня и привело в бурный восторг, который не омрачило даже то обстоятельство, что вступить в права наследства я смогу только через полгода – срок, в течение которого другие возможные родственники могут оспорить мое право на владение внезапно свалившимся богатством.
Опять выступать просителем у и без того косо смотревшее на меня начальство я больше не хотел, а потому снял небольшую комнатенку на Учительской улице, решив, что как-нибудь перекантуюсь полгодика. После оплаты аренды, денег с пенсии и зарплаты на жизнь вполне хватало – не разгуляешься, конечно, но не в моем положении привередничать. Стал ждать прохождения означенного законом срока.
Не стану утруждать ваше внимание подробностями этого ожидания, скажу лишь, что последующие полгода провел как на иголках, вздрагивая от любого телефонного звонка, в коем видел потенциальную угрозу моему возможному скорому счастью. Иногда человек в жизни попадает в такое положение, когда самое лучшее известие – это полное отсутствие новостей. Но любому ожиданию рано или поздно приходит конец. Права мои на наследство тетушки никто не оспорил, и вот в феврале месяце я переступил порог теперь уже абсолютно законно моей квартиры.
Первое, что бросилось в глаза – это длиннющий коридор, берущий начало из кухни, расположенной слева от входа и имеющей довольно небольшие размеры для 160-метровой квартиры. В коридор выходили четыре комнатные двери – здоровенные, тяжелые, то ли советской, то ли еще дореволюционной конструкции.
«А где же пятая? – подумал я».
Недостающую дверь я обнаружил внутри первой же комнаты, куда вошел – просто два помещения оказались смежными. Обошел владения. Если кратко: самая большая комната была 30 квадратных метров, смежная с ней вдвое меньше, оставшиеся три размеры имели усредненные между этими двумя значениями; коридор (по моим меркам) громадный – на велосипеде кататься можно, а вот кухонька всего двенадцать квадратов. Имелась так же небольшая кладовка и совмещенный санузел габаритов немалых, а потому не кажущийся неуютным ввиду вместе расположенных ванной и унитаза.
Такие «хоромы» мне явно были не нужны, да и оплачивать их в копеечку выходило – даже больше, чем я за снятую комнату в месяц платил. В голове роились мысли, что неплохо бы было эту квартиру продать, приобрести хорошую двушку где-нибудь в спальном районе – благо вырученные от продажи деньги явно позволили бы мне выбирать лучшую из лучших, а оставшиеся средства разместить на вклады в банках и жить, как рантье. Мысль мне понравилась.
Что ж, первичный беглый осмотр я провел, возникший план принял безоговорочно, но решил не торопиться с его реализацией – обследовать все стоило более тщательно: дому никак не меньше ста лет, сколько тайн он хранит, сколько событий и жильцов пережил, может, кто из них клад здесь запрятал в один из переломных моментов Российской истории, коими так насыщен был век ХХ-й.
За основную «резиденцию» выбрал самую большую комнату, ту, что сопрягалась с маленькой. Мебели в квартире почти не осталось, а в этом помещении и кровать была, стол обеденный со стульями и шкаф платяной, и даже телевизор имелся фирменный «Sony», только старенький, еще с кинескопной трубкой. Впрочем, какая разница – главное, что работал.
Время вечернее, к десяти уж. Застелил постель, включил телек – как раз аналитическая передача Соловьева начиналась, любил я эти дебаты посмотреть, да и «отключаться» под нее хорошо. Лег. Минут через двадцать-тридцать почувствовал, что веки наливаются свинцом, смысл экранных диалогов стал ускользать – я засыпал… Вдруг дверь комнаты приоткрылась, и сюда боком протиснулся высокий молодой человек в клетчатом пиджаке и нелепых коротких брюках явно не из костюмной пары. На голову был глубоко натянут черный «котелок», а-ля мистер Фикс из французского мультфильма «Восемьдесят дней вокруг света». Он бросил короткий взгляд на меня, не выразил никаких эмоций, аккуратно прикрыл дверь и, бормоча что-то себе под нос, пересек комнату по диагонали, скрывшись в смежном с ней помещении.
Я был настолько ошарашен этим неожиданным появлением, что сразу даже не испугался – страх пришел позже, когда опять остался один. Сон, как рукой сняло. Встал, взял в руку ботинок (какое никакое, а оружие), на цыпочках подошел к соседней комнате, набрался решимости и резко распахнул тяжелую дверь – никого! Только представьте – она была абсолютно пуста! Можно было предположить, что таинственный визитер выпрыгнул в окно, но окна здесь не было! Да и вообще, спрятаться было негде.
– Э-эй! – позвал я неизвестно кого, – есть кто-нибудь?
Тишина. Глупо помялся на пороге, сделал несколько шагов, заглянул за старинную ширму в углу, постучал по стенам, ища потайной выход, зачем-то переставил из угла в центр комнаты грубо сколоченный табурет. Ми-истика…
Вышел в коридор, понимая, как нелепо выгляжу с зажатой в кулаке туфлей, слава богу, оценивать мой вид было некому. Проверил входную дверь – заперта на все замки. На всякий случай накинул длинный железный крюк – теперь никаким ключом снаружи не откроешь. Вернулся в кровать, лег, натянул до подбородка одеяло – очень хотелось укрыться с головой, как в детстве. Не стал – оказаться в полной темноте представлялось еще страшнее, чем наблюдать какие угодно видения, как говориться: лучше видеть Дьявола, чем гадать, где он.
«Наверное, померещилось, – подумал, – задремал, вот и приснилась ерунда какая-то».
Телевизор выключать не стал – приснилось - не приснилось, а холодок внезапного испуга все еще бегал мурашками по спине и щекотал живот. Долго ворочался, не вникая в сюжет, смотрел какие-то фильмы, наконец, вырубился – хоть пару часиков, но поспал.
Утро выдалось великолепным: легкий «минус» за окном, пушистый снежок с неба, по телевизору пообещали солнечный день. Встал, принял душ, приготовил завтрак, но прежде чем сесть за стол, заглянул в смежную комнату – пусто. Под старинной люстрой стояла переставленная мною табуретка.
«Ну, точно – померещилось, – мысленно ободрил я сам себя».
На работе к моему внезапному наследству отнеслись по-разному: кто-то искренне радовался, кто-то по-белому завидовал, нашлись и те, кого душила черная зависть. Мне было все равно, ведь я уже твердо решил, что как только проверну сделку с продажей теткиной квартиры и куплю новую, поскромнее – уволюсь к чертовой матери и заживу на проценты с капитала и пенсию в свое удовольствие. Куплю небольшой домик в деревне и займусь забытой за годы городской жизни рыбалкой; попутешествую по миру, и – чем черт не шутит – может, еще женюсь!
За такими радужными мечтами день прошел быстро, в конце перечислили аванс и я, зайдя в продуктовый магазин и основательно затарившись продуктами, вернулся в свое новое жилище. Немного поколдовав на кухне, накрыл стол в большой комнате: сосиски с пюре быстрого приготовления, селедочка, обильно посыпанная кольцами репчатого лука и политая подсолнечным маслом, сыр, нарезка колбасы и салат «Столичный». В центре композиции водрузил яблочный сок и поллитровку «Царской» – новоселье, как-никак. Но прежде чем приступить к реализации всех этих вкусностей, приоткрыл дверь смежной комнатенки, шагнул вперед – темно. Поводил рукой по стене – щелк – включился свет.
– А-а-а! – крик вырвался совершенно непроизвольно.
На старой люстре, обвитая за шею короткой пеньковой веревкой, висела молодая женщина в белом саване. На бледном лице несчастной, неестественно выделялись иссиня черные губы, между которыми торчал прокушенный насквозь язык. Кровь струйкой стекала на белоснежное одеяние, несколько капель попали на опрокинутый босыми ногами девушки табурет. Тот самый, который я вчера ночью переставил из угла в центр комнаты.
Я отшатнулся назад, споткнулся о порожек и упал на пол. И тут произошло то, от чего волосы встали дыбом: веки повешенной вдруг разомкнулись, белая оболочка закатившихся глаз поплыла вниз, зрачки встали на место. С трудом повернув шею в петле, женщина опустила голову и уставилась немигающим взглядом на меня. Язык нырнул обратно в рот, обильно забрызгав белую одежду и пол внизу выдавленной кровью, губы изогнулись в какой-то дьявольской гримасе, сомкнулись-разомкнулись, и тут я услышал свистящий харкающий звук, похожий на тот, что издает водопроводный кран при отключенной воде:
– С-сними-и… Бо-ольно…
– А-о-а-а, – я, не вставая, попятился назад, потом вскочил и бросился к входной двери.
Не с первого раза открыл замок, выбежал на улицу. Сам не помню, как нашел местное отделение полиции, но через десять минут уже путано объяснял дежурному, про повешенную в моей квартире.
– Кто заговорил? Труп?
На лице служивого читалось: «Еще один идиот нарисовался, с обострением к началу весны».
– Да… То есть, не совсем труп… Я… я не знаю.
– Это статья, голубчик, – лейтенант помахал в воздухе томиком уголовного кодекса, – оставление в опасности называется.
Я окончательно запутался: мало того, что чуть не помер от страха, так еще и виноватым оказался?
– Да, вы поймите, – залепетал, – там не преступление, там… там ерунда какая-то…
– А ну, поехали, – офицер вызвал кого-то по рации, – посмотрим, что у тебя за гоголевщина на дому.
«Начитанный, – непроизвольно отметил я».
«На дому» все было тихо и спокойно – ни повешенной, ни крови на полу, даже табуретка стояла нормально.
– И где же тело? – лейтенант и старшина водитель переглянулись.
– Было, – я только пожал плечами, – на вот этот люстре и висело.
Опустился на колени и стал рассматривать вытертый до проплешин паркет – никаких следов капель из прокушенного языка.
Правоохранители прошли в большую комнату, придирчиво осмотрели стол – сосиски безнадежно остыли, а пюре успело даже покрыться застывшей корочкой. Заметив бутылку водки, полицейские опять обменялись взглядами.
– Подойдите сюда, – попросил начитанный лейтенант.
Я поднялся с колен и приблизился к нему.
– Дыхните, пожалуйста.
Дыхнул.
– Странно, спиртным не пахнет, – он пожал плечами, – а вообще, часто употребляете?
Офицер щелкнул себя средним пальцем по шее. Теперь плечами пожал я, и указал на запечатанное горлышко бутылки.
– Не часто, я и сегодня не успел выпить из-за той девушки. – Указал пальцем на приоткрытую дверь соседней комнаты. – А тут еще один в клетчатом пиджаке…
Я осекся – никакой повешенной женщины не было, и в глазах служителей закона я выглядел просто сумасшедшим. Стоило ли укреплять их в этом мнении, рассказывая про ночного визитера, в существовании которого и сам был не очень уверен.
– Ну, ну, – подбодрил лейтенант, – что там еще у вас?
– Ничего, – вздохнул я, – извините, ошибся… Показалось.
Офицер подошел вплотную.
– Это называется ложный вызов, – сказал он, чеканя слова, – и если бы не ваш почтенный возраст, я бы выписал вам штраф.
Он повернулся ко мне спиной и, махнув напарнику рукой, бросил через плечо:
– Вам бы лучше вообще не пить, во всяком случае, сегодня. Валек, пошли. – Это он уже старшине.
В дверях лейтенант остановился, с каким-то сомнением посмотрел на меня, пожевал губами и сказал:
– Вы в следующий раз не бегайте по улицам, а звоните 03. Не обижайтесь, но сейчас вы выглядите их клиентом. И помощь вам, мне кажется, вполне может понадобиться.
А вот я в этом не сомневался: холодный пот тек по позвоночнику – из-за выступа кухонной стены выглядывало бледное лицо молодой женщины с закатившимися глазами, синюшные губы змеились в каком-то подобии улыбки. На шее болталась пеньковая веревка. Кроме меня, ее, похоже, никто не видел.
Дверь за стражами правопорядка захлопнулась, я вздрогнул и на мгновение перевел взгляд в сторону выхода. Когда вновь сфокусировал его на стенном выступе, там уже никого не было. И что мне было делать? Я стоял на месте будто приклеенный к полу, боясь пошевелиться и все время ожидая, что из-за угла вновь появится белое лицо с бессмысленными глазами и высунутым прокушенным языком. А может я и впрямь сумасшедший? Психически больной не может сам поставить себе адекватный диагноз. Я снял трубку стационарного телефона: почему-то он был вынесен в коридор к самой входной двери. Набрал номер скорой помощи – пошел вызов; после четвертого гудка ответили, но как!
– Рано тебе еще сюда, – услышал свистящий шепот, – дома поживи, соскучились мы без гостей.
Трубка вывалилась из моих рук, но не упала – лишь чуть провалилась вниз и повисла в воздухе, будто пойманная чьей-то невидимой рукой, потом поднялась вверх и аккуратно опустилась на рычажки телефонной базы. Я прижался спиной к входной двери, рукой нашарил собачку замка, потянул и прямо вывалился на лестничную площадку. Вскочил и бросился вниз по пролету, распахнул дверь парадной и… очутился в маленькой комнате, которая была смежной с той, где час назад накрыл стол. От неожиданности остолбенел. В помещении никого не было, но из-за приоткрытой двери раздавались голоса. Я прислушался.
– Еще Эпикур говорил: – вещал кто-то низким басом, – «Если Бог хочет помешать злу, но не может, тогда он не всемогущий; если может, но не хочет, тогда он сам преисполнен злобой; если он и хочет и может, тогда откуда берется зло? Если же он не может и не хочет, тогда почему его называют Богом?»
Даже ужас, сковавший меня, не смог заретушировать красоту услышанного высказывания. Кто бы его ни произносил, но это было существо, несомненно, разумное. А значит, с ним можно договориться. Или нет? Весь опыт моей долгой жизни говорил скорее об обратном – чем разумнее божье создание, тем оно опасней.
– Да уж, – согласился некто визгливым дискантом, – надо признать, если Дьявол – это противоположность Бога, то он должен быть против рабства, насилия, убийств, сексуальных извращений, дискриминации, геноцида и еще кучи других мерзостей. Похоже, он неплохой парень!
Возникла небольшая пауза, лязгнули вилки, минутой позже дискант продолжил, «на лету» сменив тему:
– Милочка, умоляю – сотрите с лица эту ужасную улыбку, вы портите аппетит; и где вы научились так гримасничать?
Преодолев столбняк, я приблизился к двери и заглянул в соседнюю комнату – щель вполне позволяла смотреть в оба глаза. Та, которую назвали милочкой, сидела в профиль ко мне, и ее оскаленный рот был виден только наполовину. «Повешенная, – я затаил дыхание, – только это, пожалуй, не саван – просто длинная белая пижама». Синие губы дамы зашевелились, и свистящий шепот неприятно резанул по барабанным перепонкам.
– Бенвенул, удивляюсь вам – тысячу раз говорила: я не в силах перестать улыбаться. Прежде, чем подвесить на люстре, дражайший супруг отравил меня побегами оенанзе крокате – это растение вызывает у жертвы в момент смерти улыбку на лице. У вас совсем нет памяти!
– Откуда же у меня возьмется память, Катрин, – я чуть переместился, что позволило мне увидеть говорившего – того самого мужчину в коротких брюках и клетчатом пиджаке, что неизвестным образом пропал из закрытой комнаты, – когда у меня нет половины головы!
Он стянул «котелок» и меня чуть не вырвало – задней части черепа попросту не было, «клетчатый» чуть развернулся в сторону, и я увидел его глаза со стороны отсутствующего затылка, отвратительное зрелище.
– Причем именно той половины, – продолжил он, – где должен располагаться мозг. Я не рассказывал вам эту историю?
– Рассказывал, рассказывал, – произнес тот, что говорил низким басом, – оденьте вашу шляпу – противно.
Бенвенул водрузил «котелок» на место.
– И все же, это прелюбопытно: палач промахнулся мимо шеи, и отсек половину башки. Я умирал в этой самой комнате целых два дня! При этом, находился в полном сознании! Мозгами и кровью было залито все вокруг. Дья-явольские мучения!
– Про них вы почему-то помните, а в остальном ссылаетесь на полную амнезию.
– Не ерничайте, Катрин, помню не я – помнит тело. Такую смерть забыть невозможно.
Я, пытаясь рассмотреть третьего собеседника, еще чуть сместился вправо, половица паркета скрипнула, и за столом повисло зловещее молчание.
– По-моему, – услышал я бас, – за нами подслушивают.
– И подсматривают, – прохрипела Катрин.
Бенвенул и дама в пижаме развернулись анфас, казалось, они смотрели прямо в мои глаза; обладатель низкого голоса по-прежнему не был виден. Мужчина поднялся со стула и сделал шаг по направлению к приоткрытой двери, за которой скрывался я. Змеиная улыбка на губах женщины стала еще шире, обнажились острые зубы, испачканные запекшейся кровью. Зрачки то закатывались вверх под веки, то возвращались в нормальное положение.
«Боже, неужели она вампир? – Подумал и потерял сознание».
Очнулся я на порожке между комнатами, там, где и свалился без чувств. Трудно было определить, сколько времени там пролежал, но, придя в себя, никаких признаков насилия на теле не обнаружил, что уже радовало. Поднялся, подошел к столу – странно, но выставленная мною еда и напитки, были нетронуты. И между тем, жуткая троица, несомненно, что-то ела – тарелки были перепачканы и на одной остались две какие-то то ли колбаски, то ли сосиски. Наклонился, чтобы лучше разглядеть, чем потчевались живые мертвецы. Все-таки меня вырвало: на старинном фарфоре лежали фаланги человеческих пальцев, сорванный с одной ноготь, был аккуратно положен на краешек блюдца. Я свинтил пробку с бутылки водки, зачем-то прополоскал рот, сплюнул жидкость прямо на пол, после чего сделал несколько внушительных глотков внутрь. В какой бы прострации я не находился, но выпитое требовало закуски. Ни страшные гости моего новоселья, ни их людоедская трапеза, аппетита мне не испортили. То есть, испортили, конечно, но кроме пельменей на завтрак, я за весь день ничего не съел – проголодался. Сосисок, по вполне понятным причинам, мне не захотелось, а вот колбасную нарезку, сыр, селедочку – это за милую душу. Брезгливо, сжимая тарелки раскрытыми ладонями за края, собрал грязную посуду, поставил в угол; стаканы и рюмка были запачканы чем-то красным – убрал и их. Еще раз приложился к горлышку бутылки, после чего смачно закусил. Внутри потеплело, накатывающие с неровной периодичностью волны ужаса, отступили. Я задумался.
Как это часто бывает – выпив, легче всего становится рассуждать трезво. Я сошел с ума? Очень на то похоже, но уж как-то слишком реалистичны мои видения, к тому же, я отдаю себе полный отчет, в тех событиях, участником которых стал не по своей воле, мыслю критически и вполне логично. Наверное, так кажется каждому умалишенному. Тогда о чем вообще говорить? Если я псих, то все это мне просто мерещится и опасности никакой не представляет, кроме той, конечно, что я свихнулся. Но это уже свершившийся факт, а значит бояться нечего. Надо обследовать квартиру. Глотнув из бутылки еще разок для храбрости и бросив в рот кусок селедки с парой колец злого лука, вышел в коридор, сделал несколько шагов, остановился перед входом в следующую комнату, собрался с духом и решительно распахнул дверь.
Аскетичностью убранства она уступало разве что бочке Диогена, и то, исключительно потому, что в углу 20-метрового помещения стояло трехстворчатое трюмо. Больше ничего и никого здесь не было. Подошел к единственному предмету меблировки – зеркала были покрыты слоем пыли настолько плотным, что вместо своего отражения я видел лишь мутный силуэт. Зачем-то дунул на стекло – от разлетевшегося облака запершило в горле, прокашлялся; рукавом вытер амальгамную поверхность, всмотрелся в отражение. У меня с детства была близорукость, не могу сказать, чтобы я сильно страдал от этого, даже очки не носил, но чтобы увидеть предмет в деталях, приходилось подносить его к глазам поближе. Вот и сейчас я приблизил лицо к зеркалу. Возникло странное ощущение, что это не я рассматриваю свое отражение, а оно меня. И действительно, я стоял не шевелясь, а человек, смотревший на меня из трюмо, щурился, слегка наклонив голову и потирая правую руку чуть выше ладони, показывал всем видом, что я ему вроде бы знаком, но он не может вспомнить, где и когда мы встречались. На миг показалось, что я поменялся местами со своей тенью. И тут отражение радостно хмыкнуло, обозначив процесс узнавания, и из зеркала вытянулась моя же собственная рука и ладонью больно хлопнула по щеке. Не успел я отшатнуться, как появилась вторая конечность и, ухватив меня за волосы, потащила внутрь трюмо.
– Иди-ка с-сю-юда, – шипело отражение, – пош-шуш-шукаемс-ся…
Я в ужасе стал колотить руками по цепкой лапе, державшей меня за шевелюру, одновременно пытаясь пятиться назад, но каблуки скользили по паркету, и казалось, что вот-вот и я окажусь по ту сторону зеркала.
– А-а-а! – заорал я, изловчился и укусил руку за предплечье – пальцы разжались.
Свалившись на спину, быстро перевернулся и, как был на карачках, бросился к выходу. Когда до него оставалось не больше метра, дверь вдруг плавно отъехала в сторону, и я сильно ударился грудью и лицом о стену. Плохо соображая, метнулся к «убежавшей» двери, но та словно в кошки-мышки играла. Пытаясь настичь беглянку, я набил немало шишек, пока наконец не припер ее в углу, ухватился за ручку, рванул и выбежал из комнаты.
Предплечье почему-то саднило. Расстегнул рукав рубашки, закатал – чуть выше ладони явственно виднелись глубокие следы зубов – сам себя укусил! Огляделся по сторонам – это был явно не коридор. Темно и лишь в  нескольких метрах светлело пятно грязного окна. Подошел. Вдруг в лицо ударил сноп света, словно с обратной стороны сдули пыль. И точно – кто-то с другого конца стирал пыль со стекла, потом появилось лицо. Я приблизил свое, чуть наклонил голову, прищурился, укушенное предплечье приходилось зажимать ладонью – кровь капала на пол. И тут я узнал себя!
– Хы! – обрадовался и, вытянув вперед левую руку, звонко хлопнул по щеке человека по ту сторону окна. Второй рукой вцепился ему в волосы.
– Иди-ка с-сю-юда, – шипел я, пытаясь затащить своего двойника в окно, – пош-шуш-шукаемс-ся…
Почти получилось, но он вдруг крутанулся, клацнул челюстью. Я разжал хватку, отдернул руку и осмотрел предплечье – нового укуса не было, зубы хватанули плоть точно в том же месте, где уже имелись их следы. События закольцевались. Уже совсем переставая что-либо понимать, уперся горячим лбом в стекло. Хотел было треснуть по нему кулаком, но неожиданно провалился вперед и… очутился в коридоре собственной квартиры!
Желание обследовать что-либо еще, пропало напрочь. Может быть, читать это и не страшно, но быть участником событий – просто жуть! Я тихо, по стеночке дошел до входной двери; вообще, она открывалась наружу, но сейчас петли почему-то оказались внутри. Потянул за ручку на себя, отворил – дверной проем был заложен кирпичом – вот это номер! Теперь и не выйти даже. Уныло поплелся в комнату, но, войдя внутрь, вдруг оказался в ванной комнате – так было даже лучше: умыл лицо и шею холодной водой. Вышел – коридор! Даже странно, я уже стал привыкать, что выходя или входя в двери этой квартиры, можно оказаться где угодно, только не там, куда рассчитываешь попасть. Впрочем, на этот раз в свою комнату я проник без осложнений. Там висел кисловатый запах рвоты. Первое, что сделал – это в три глотка опорожнил «Царскую», запил яблочным соком и, как был одет, плюхнулся на застеленную кровать.
Голова кружилась, мысли путались, но одно я осознавал совершенно четко: лучше бы я оставался бомжем, чем получил это дьявольское наследство! Было совершенно непонятно, когда и как закончится мое заточение в чертовом вертепе. «Возможно, – подумал сквозь навалившуюся дрему, – я пополню коллектив его посмертных обитателей».
– Одна стюардесса известной компании океанских лайнеров по имени Вайолетт, в течение пяти лет пережила три кораблекрушения: на «Олимпике», «Титанике» и «Британике». Много позже, эта дама умерла в почтенном 84-летнем возрасте от сердечной недостаточности, – вдруг, откуда-то из далека, услышал я уже знакомый глухой бас.
– Она просто дура! – вклинился визгливый дискант, – мне бы хватило одного раза, чтобы больше не рисковать.
– Возможно, – согласился бас, – но дура везучая, в отличие от тебя.
– Вы это о чем, господа? – Присоединился хриплый женский голос.
«Катрин, – догадался я».
– Да, о том, что может и этому наследничку повезет.
Все рассмеялись.
С трудом разлепив глаза, я, как впрочем, и думал, не обнаружил в комнате никого.
«Им смешно…» Но радовал тот факт, что они, пусть в шутку, но допускают такую возможность. С тем и уснул. Ночью несколько раз просыпался от того что, казалось, кто-то тянул за ногу, но стоило чуть приподняться на локтях, это ощущение исчезало.   
  Будильник на телефоне я не выключал, а потому, он сработал автоматически. Встал, голова гудела, но не так, чтобы очень – поллитра не та доза, от которой у меня может возникнуть серьезное похмелье. Без особой надежды прошел к входной двери, приоткрыл – по-прежнему заложено кирпичом.
«Что ж, – криво улыбнулся я, – во всем есть свои плюсы, на работу я сегодня точно не пойду».
Прошел в ванную, умылся, приготовил нехитрый завтрак из запеченных яиц с остатками колбасы и сыра, заварил крепкий кофе – обычное утро, ничего из ряда вон выходящего. Вру – по телеку показывал только один канал, на котором шел фильм «Кладбище домашних животных», неплохая, кстати страшилка. Только сейчас она была несколько неуместна. Впрочем, скоро ее сменил «Кошмар на улице Вязов», вот уж точно – хрен редьки не слаще!
К концу трапезы настроение немного улучшилось. Сон, еда и крепкий кофе благотворно действовали на организм.
«Так, – начал размышлять про себя, – надо собраться, сосредоточится; я ведь убежденный материалист, а значит, все, что со мной приключилось – это либо сон, либо галлюцинации. На самом деле ничего этого нет! Как там меня учили на тренингах: я спокоен, я абсолютно спокоен… Меня окружают самые обычные предметы, никакой чертовщины. Сейчас я оденусь, подойду к выходу на лестничную площадку, открою дверь и беспрепятственно выйду на улицу; кирпичи – это наваждение, они лишь в моем сознании, на самом деле их нет…»
На картинке телевизора Фредди Крюгер перестал кромсать своей когтистой перчаткой очередную уснувшую жертву, подошел поближе к экрану и провел лезвием одного из ножей по стеклу. Раздался пронзительный, визжащий звук, от которого внутри все сжалось и защекотало в животе.
– В Штатах автор книги о семейной гармонии «Как сохранить брак» застрелил свою жену и выложил в интернет фотографию трупа, – сказал вдруг обожженный маньяк, и это явно не было режиссерской задумкой, – Дейл Карнеги, написавший «Как завоевывать друзей и оказывать влияние на людей» умер в полном одиночестве; Мария Монтесори, известнейший в области педагогики специалист, отдала своего сына в приемную семью, потому что, решила посвятить себя воспитанию чужих детишек. Бенджамина Спока, автора бестселлера «Ребенок и уход за ним», его собственные сыновья хотели сдать в дом престарелых, а корейская писательница, написавшая книгу «Как стать счастливым», повесилась от депрессии. Это информация для размышления о всяких личностных тренингах, европейских просветителях, эзотерических гуру и тому подобных шарлатанах. А теперь сходи и проверь, как там кирпичная кладка!
И он продолжил увлекательное занятие потрошения киногероев.
Ничего проверять я не стал: бывают такие ситуации в жизни, когда самое лучшее – это смириться с судьбой, как говориться: если дать ситуации больше шансов, кое-что сложится само. Но через два часа сидения перед «говорящим ящиком», по которому, видимо, собрались показать все серии «вязовых кошмаров», стало невыносимо скучно. Вышел в коридор, проверил телефонную связь – тишина в эфире; то же самое и с мобильником, сунул его обратно в карман. Как бы ни было мне страшно, но решился разнообразить заточение проверкой двух оставшихся необследованными комнат.
«А чего бояться? – подбадривал я себя, – до сих пор ничего со мной не случилось; что она может, нечистая сила эта – пугает только». Правда, укус на предплечье болел до сих пор – ну, так это я сам себя цапнул.
На цыпочках приблизился к двери первой из двух оставшихся комнат, куда еще не заглядывал. Прислушался – ничего. Опустился на колени, припал глазом к замочной скважине – что-то мелькнуло: раз, другой, третий…
«Чего это там? – Было не столько страшно – привык, наверное, – сколько любопытно». Приложил ухо к отверстию для ключа.
– Мне, – услышал, – мне давай! Ну, куда пасуешь?!
Потом звук падения и ругань.
– Черт! Это фол в нападении! Два штрафных!
Я опешил – эта комната была площадью метров 25 квадратных – достаточно просторная, но для баскетбольной площадки явно маловата, впрочем – если двое на двое… Приоткрыл дверь. Картина открывшаяся моему взору, заставила передернуться. Играли двое, но бросали в одно кольцо, и здесь не было ничего удивительного, осуждающего или отвратительного. Но вот то, чем они играли – повергало в шок. Это была самая настоящая человеческая голова; не отрубленная или отрезанная, а прямо-таки вырванная из тела, которое валялось в красной луже в дальнем углу помещения. «Кому ж они пасуют, если каждый сам за себя играет? – пришла нелепейшая в такой ситуации мысль».
На меня никто не обратил внимания, и я с ужасом наблюдал, как в баскетбольном ведении, голова несчастного бьется о паркет, оставляя кровяные кляксы, подлетает вверх, брызгая темными каплями на стены комнаты, одежду и лица игроков и, брошенная меткой рукой, кувыркаясь, летит в кольцо, которым служило пустое помойное ведро без дна, прикрепленное чуть ниже потолка. Ошметки кожи и мышц шеи и остатки волос придавали полету «снаряда» некое сходство со скомканной грязной половой тряпкой, растрепавшейся в воздухе – этакий своеобразный пипидастр . Голова спикировала в ведро, провалилась насквозь, и тяжело стукнувшись об пол, раскололась на две неравные части.
– Два очка! – заорал клетчатый пиджак, – Александр Белов!
Изуродованное безголовое тело вдруг яростно зааплодировало, но никакой реакции игроков это не вызвало. Я заметил, что на каждой из ладоней трупа сохранилось лишь два пальца – большой и указательный. «Остальные, похоже, съели за ужином, – подумал, обливаясь холодным потом».
– Что ты наделал, Бенвенул, – укорила меткого «баскетболиста» бледная дама с веревкой на шее, – мяч совсем порвался, его срочно надо заменить!
– Ничего я не наделал – это игра, детка. А заменить? Так это пожалуйста: смотри какой красавец к нам пожаловал.
И он вытянул руку в мою сторону. Два живых мертвеца синхронно развернулись и двинулись по направлению ко мне. Бенвенул пнул лежавшую на пути изуродованную голову, которая не разлетелась на две половинки лишь благодаря тому, что они держались между собой на коже скальпа. Я чуть не описался, запаниковал, ноги будто прилипли к полу – так бывает в страшном сне, когда кто-то гонится за тобой.
– А-а-а! – почему-то тонко заорал я, и неимоверным усилием воли, заставил себя двинуться с места и перешагнуть порог.
Но дверь, только что отделившая меня от кровавой баскетбольной арены, стала приоткрываться. Не задумываясь о том, что делаю, и как это мне поможет, бросился вперед по коридору и скрылся в той комнате, куда еще не заходил ранее.
«Terra incognita,  – некстати мелькнуло в мозгу».
Захлопнув дверь, навалился на неё всем телом, понимая, что это мало чем поможет. Хотя в комнате было темно, но я ухитрился нащупал засов; быстро защелкнул металлическую задвижку, выдохнул и сел на пол, привалившись спиной к стене. Большего сделать я не мог, да и способность к активным действиям куда-то улетучилось, хотелось закрыть глаза и отключиться, черт с ним – пусть даже умереть. Веки опустились, навалилась страшная апатия.
Дверь толкнули – раз, второй… Запор держал. Кто-то поскребся, послышалась какая-то возня, затем все стихло. Так и сидел – в полной темноте и тишине.
«Надо бы найти выключатель, – подумал я, – только вот, что или кого я увижу в этой берлоге?»
– Меня! – услышал низкий бас, и в ту же секунду в глаза ударил яркий свет, на несколько секунд ослепивший меня. Шел он от старой керосиновой лампы, стоявшей на низком, грубо сколоченном столе недалеко от места, где я подпирал стену. Фитиль, вероятно, был сильно выкручен, потому огонь и заставил зажмурить глаза. Я вскочил на ноги.
Когда перестал щуриться, то обнаружил, что нахожусь в самой настоящей комнате пыток. Чего здесь только не было! Я когда-то интересовался этим вопросом, и без труда узнал горизонтальную дыбу, занимавшую центральное место. Вообще, их было два основных варианта: вертикальный, когда жертву подвешивали под потолком, вывернув суставы и привязывали к ее ногам разные тяжести, и собственно горизонтальная, где тело грешника фиксировалось на дыбе и растягивалось специальным механизмом до тех пор, пока у неё не разрывались мускулы и суставы. Чуть позже на раму стали крепить шипы, которые впивались в спину жертве. Для усиления боли шипы смазывались солью.
Недалеко располагалось «Колесо Екатерины». Прежде, чем привязать жертву к колесу, ей ломали конечности. При вращении ноги и руки выламывались окончательно, принося жертве невыносимые мучения. Одни умирали от болевого шока быстро, а другие мучились по нескольку дней.
Чуть в стороне стояло деревянное бревно в виде треугольника, закрепленное на «ножках» – «Испанский осёл». Голую жертву сажали сверху на острый угол, который врезался прямо в промежность. Чтобы пытка становился еще невыносимей, к ногам привязывали утяжелители.
К потолку был подвешен пыточный гроб или попросту – железная клетка, куда помещалась жертва, и где находилась полностью обездвиженной до самой смерти.
Была даже «Колыбель Иуды». Жертву принудительно опускали на железную пирамиду и раскачивали из стороны в сторону. Острие попадала прямо в задний проход или влагалище. Полученные разрывы через некоторое время приводили к смерти или заражению крови, с тем же финалом.
На столике, где стоял средневековый фонарь, были разложены какие-то ржавые инструменты. О назначении большинства я мог только догадываться, с ничтожной, правда, вероятностью ошибки по поводу их предназначения, но некоторые узнал и вовсе без всяких сомнений: башмаки с шипами; «груша страданий» – жестокий инструмент, который вставлялся в естественные отверстия тела, а палач крутил винт, «лепестки» раскрывались, разрывая плоть и принося жертвам невыносимые мучения; дробилка головы и коленей; вилка еретика – два шипа, впивающихся в подбородок, два – в грудину, и не дававшие жертве совершать никаких движений головой, как и опустить ее ниже; испанский сапог, после применения которого, все кости жертвы ниже колена оказывались раздроблены, а израненная кожа выглядела, как мешочек для этих костей; гаррота  и обычная ржавая пила.
Особое место занимала Железная или Нюрнбергская дева. Это был огромный саркофаг в виде открывающейся полой женской фигуры, внутри которой укреплены многочисленные лезвия и острые шипы. Они располагались таким образом, чтобы жизненно важные органы заключенной в саркофаг жертвы не были задеты, поэтому агония приговоренного к казни была всегда долгой и мучительной. Сейчас «дева» была закрыта.
Как все это поместилось в сравнительно небольшой комнате, было совершенно непонятно. Впрочем, то, что происходило в этой квартире, не поддавалось объяснению с точки зрения материалистической диалектики.
Обладателя низкого голоса я не видел; но вот в дальнем плохо освещенном углу произошло какое-то шевеление, ворох непонятного тряпья поднялся, и я разглядел в нем странное существо. Это, несомненно, когда-то был человек, но сейчас он походил на поломанный конструктор, будто его разобрали на части, а потом сложили опять, причем детали при демонтаже повредили, покорежили, да еще и перепутали местами. Он сделал шаг вперед, другой, вышел из тени. Слепленное, будто из лоскутов лицо, показалось смутно знакомым. И чем ближе монстр подходил, тем более явственно я ощущал узнавание. Кого угодно ожидал я увидеть здесь – ирландских сидов, германских кобольдов, скандинавских троллей, лапландских чаклей, простого нашего домового или чудь белоглазую, но только не его. Это был мой двоюродный, а может троюродный брат, точнее то, что от него осталось после того, как в кабину машины, которую он вел, угодил снаряд из базуки – потом хоронили в закрытом гробу, всё, что собрать смогли. При жизни он был чуть младше меня, и ушел добровольцем на Афганскую войну, где и погиб в начале восьмидесятых, в то время как я увильнул от службы в армии вообще. По этому поводу он весьма презрительно отзывался обо мне в тех нескольких письмах, что успел прислать своей матери, и которые она за каким-то хреном пересылала моей. Я и вспомнил то его только по фотографиям в семейном альбоме, так как «в живую» мы виделись последний раз, когда мне было лет десять. Когда-то звали его Евгений.
– Вижу, узнал, – существо остановилось в метре от меня, – тем лучше, разговор короче будет; «долгие проводы – горькие слезы», так ты, кажется, сказал, когда не пришел проводить меня из учебки в Афган?
Вид моего родственничка был так ужасен, а намерения в отношении меня так прозрачны, что я забормотал слова некогда выученной на спор защитной молитвы:
– Господи, Боже Великий, Царю безначальный, пошли Архангела Твоего Михаила на помощь рабу Твоему Александру. Защити, Архангеле, нас от всяких врагов, видимых и невидимых. О Господень Великий Архангеле Михаиле! Демонов сокрушителю, запрети всем врагам, борющим мя, и сотвори их яко овцы, и смири их злобные сердца, и сокруши их, яко прах пред лицом ветра…   
Видя усмешку на губах лоскутного лица нежити, где рот почему-то находился на одном уровне с носом, понял, что не действует, и решил попробовать «Отче наш»:
– Отче наш, Иже еси на небеси!
Да святится имя Твое,
да придет Царствие Твое,
да будет воля Твоя,
яко на небеси и на земли.
Хлеб наш насущный даждь нам днесь;
и остави нам долги наши,
яко же и мы оставляем должникам нашим;
и не введи нас во искушение,
но избави нас от лукавого.
Ибо Твое есть Царство и сила и слава во веки.
Аминь.
Я попытался осенить себя крестным знамением, но вдруг к ужасу своему обнаружил, что не могу поднести правую руку ко лбу – на запястье были надеты самые настоящие оковы, короткая цепь которых уходила куда-то в стену. Креститься левой не стал.
– Ха, – братан все еще кривил рот, – хочешь анекдот? Жи-изненный…
И не дожидаясь моего согласия, рассказал:
– Один бизнесмен решил открыть кабак, а место для него – так получилось – приобрел на одной улице с церковью. Священнослужители, понятно, вознегодовали и на каждой проповеди призывали горожан выступить против такого святотатства и молиться, чтобы Бог покарал кощунственного предпринимателя. За день до открытия кабака в него ударила молния, и он сгорел дотла. Церковники обрадовались, но настроение им быстро испортили – хозяин забегаловки подал на них в суд с требованием компенсации ущерба. Те, естественно, ничего возмещать не собирались. Судья, выслушав обе стороны, заявил: «Странное, получается дело: какой-то владелец питейного заведения верит в силу молитвы, а все церковное руководство – нет». Так что ты, особенно, на эффективность бредятины этой не надейся – попы мздоимцы и лицемеры, но вовсе не дураки и силу молитв своих лживых хорошо себе представляют, ибо не Богом они писаны, а людьми грешными.
Он взял со стола пилу, попробовал пальцем зубцы.
– Слишком острая, – покачал уродливой головой, – перестарались: она не резать должна, а рвать! Бенвенул!
Створка «Нюрнбергской девы» открылась, и из нее появился тип с отрубленной половиной головы. Женя бросил ему инструмент.
– Сотри заточку напильником, – скомандовал; клетчатый пиджак поймал пилу и мгновенно скрылся из виду.
Похоже, Евгений здесь был главным.
– Жека, б-братишка, – меня била нервная дрожь, зубы клацали друг о друга, так сильно, что казалось, должны были сломаться от ударов, – что т-ты хочешь? От-тусти, я… я уйду и больше з-здесь не ппо-появлюсь.
Чудовище усмехнулось.
– Ты же в права наследства вступил – другой дороги нет. Мама тебя пожалела, ничего не отписала, но ты и здесь ухитрился куш урвать. Что ж, все по закону – спорить не о чем. Вчетвером обитать теперь станем, будем в «дурака» пара на пару играть.
– Хозяин, – послышалось откуда-то из глубины железной девы, – под корень стачивать? Или как?
– Вот болваны, – братишка покачал головой, – ничего сами не могут сделать.
Евгений развернулся и полез в пыточный снаряд.
– Через один тупи, через один – меру знать надо, совсем тупой не отпилишь, оторвать легче, – бормотал он, – мы ему руки местами с ногами поменяем, а голову вверх тормашками пришьем – пусть видит все, как в перевернутом телевизоре.
Ноги больше не держали, из тела будто все мышцы вынули, я плюхнулся на пол и обмочился.
Минут через двадцать появилась дама в белой пижаме и положила на край стола пилу. Она уставилась на меня своим плавающим взором, с высунутого из ротового отверстия языка на пол капала темная слюна.
– Скоро уже, скоро, – прохрипела она, повернулась и бросила через плечо, – потерпи малехо; ух, и весело будет!
Я опять остался один. Тупо переводил взгляд с керосиновой лампы на пилу и обратно.
«Лучше сгореть, – пришла внезапно, казалось, спасительная мысль».
Я дотянулся носком ботинка до фонаря и сбил его на пол – горючая смесь вылилась, и по паркету заплясали язычки пламени, постепенно набирая силу. И тут неожиданно запиликал мобильный телефон, я аж вздрогнул. Ватными пальцами достал из кармана трубку.
– Да, – голос был очень слабым, я испугался, что меня не услышат на другом конце связи, – да!
– Сашка, – говорил мой сослуживец Николай Кураев, – ты чего на работу не вышел? Зазнался с твоим теперешним богатством? Шеф злой, как черт! Что сказать-то ему?
– Коленька, – зашептал я, не веря своему счастью, – милый мой, меня тут убить хотят…
– Чего-о?
– Убить хотят, – повторил, – распилить на части.
Понимая, как по-идиотски это звучит, решил зайти с другого конца.
– Горю я, пожар в квартире, выбраться не могу – к стене прикован… Помоги, дорогой, вызови кого-нибудь…
– Ты держись там, – Коля всегда отличался понятливостью, но сейчас, я думаю, просто решил не вступать в дискуссию с человеком, у которого от привалившего богатства внезапно «поехала крыша», – я скоро приеду… И не пей больше.
– Пожарных вызови, полицию…
В трубке послышалось шипение, связь оборвалась.
Огонь охватил уже добрую треть паркета, весело начал потрескивать низкий столик с инструментами пыток. После разговора с товарищем, сгорать мне совершенно расхотелось. Но что же делать? Ножка стола, охваченная огнем, подломилась, он просел набок. Зловещие железяки раскатились по полу, к моим ногам упала пила.
«Перепилить цепь! – Появилась цель».
Я схватил пилу и принялся яростно возюкать тупыми зубцами по металлу. С таким же успехом я мог пытаться «срубить» топором Александрийский столп. С силой потянул сплетение металлических звеньев, пытаясь вырвать из стены – куда там! Огонь, меж тем, продолжал пожирал деревянные конструкции – вот уже и дыба занялась. Дышать становилось все труднее и труднее. Похоже, я задохнусь раньше, чем сгорю, и уж точно раньше, чем кто-то сюда приедет. Я подобрал с пола какие-то кусачки, собрался с силами и запустил их в оконный проем. Бросок получился удачный, и, несмотря на то, что стекло было завешано плотными гардинами, мне удалось его разбить. Свежий воздух, как всем известно, содержит 23% кислорода – огонь вспыхнул с новой силой: еще немного и возгорание перейдет в объемный пожар. Подобрал ноги – даже через кожу ботинок чувствовался жар пламени. «Это конец, – подумал отрешенно».
Но почти в туже секунду, внезапный прилив ярости и решительности заставил схватить пилу: отчекрыжу руку, выберусь в коридор – это даст приличный временной гандикап и шанс дождаться прибытия помощи. Первый же надрез развеял все сомнения, что мой план удастся – боль была невыносимой, кровь залила рубашку и брюки. Но я все-таки еще раз полоснул по раскрывшейся ране, достав тупыми зубцами до кости. Уже теряя сознание, услышал какой-то треск, топот торопившихся ног, возбужденные голоса… Все.
_____________________________________________________      

Вы себе представить не можете, какое это счастье очнуться в тишине больничной палаты, под мягким одеялом, на белой простыне, обтягивающей ортопедический матрас, в то время как отключился ты в луже собственной мочи и крови, на горящем паркете комнаты пыток, в ожидании мучительной казни. Страшной, тем более от того, что после нее ты не умрешь, а навеки останешься привидением. И не каким-нибудь милым Каспером, а уродом с перепутанными частями тела.
Кураев, мой звонивший коллега по работе, быстро сообразив, что со мной что-то не так, внял услышанным мольбам и вызвал-таки, но не полицию, а скорую помощь. Пожарные приехали сами, как только из разбитого окна моей квартиры повалил густой черный дым; там и правоохранители подтянулись, во главе с лейтенантом, что приходил ко мне днем раньше. Он что-то объяснил врачам, после чего дверь быстро высадили, меня, лишившегося чувств минутой ранее, вытащили на улицу, оказали первую медицинскую помощь, и на скорой доставили в больницу.
– Зачем вы руку-то отпилить пытались? – спросил врач – средних лет полноватый мужчина со смешными «мушкетерскими» усиками-стрелочками.
– Я хотел кандалы перепилить, но не получилось, – сам удивился, как хрипло звучит мой голос, – а огонь уже вплотную подобрался, вот и решил – лучше без руки, чем сгореть заживо.
– Кандалы? Да? – Мужчина покачал головой. – Не было никаких кандалов… Ну, да ладно. А зачем пол подожгли?
– Так, меня же того… – я растерялся, – убить хотели. Пилой распилить…
– Значит, вы не сами себе руку разрезали?
– Нет, сам. – Я понимал, как все это по идиотски звучит, хотел объяснить, приподнялся на локте. – Мой брат и Бенвенул в «Железную деву» ушли, а Катрин принесла пилу, сказала, что скоро начнется веселье. Так это для них веселье! А меня на части… тупой пилой…
Я зашмыгал носом.
– Тихо, тихо, – «мушкетер» аккуратно обнял меня за плечи, положил на подушку, – Бен… как там его?
– Бенвенул, у него еще полголовы нету, – подсказал я.
– Да, да, – кивнул доктор, – он самый… Он ушел. И дева Катрин ушла. Они больше не вернуться. А вам надо отдохнуть. Сестра!
Вошла молоденькая медработница.
– Вколите ему успокоительное, – врач встал, – пусть поспит подольше.         
… Я здесь уже почти месяц и, надо признать, что мне даже нравится. Образцовым пациентом считается тот, кто спит ночью, утором пьет лекарство, завтракает, а потом ложиться в кровать снова. После обеда можно взять книгу из большого шкафа – этакой мини библиотеки – почитать до ужина. На улицу нас не выпускают, но походить по коридору можно. В 22.00 отбой, свет выключают. В темноте мне становится немного жутко, но из «родственников» здесь только медсестры и медбратья, и они совсем не страшные – не то, что Евгений. Я долго ворочаюсь, но, в конце концов, засыпаю.
В палате со мной лежат двое: хоккеист, которому так часто попадали шайбой в голову, что он стал терять ориентацию в пространстве в самых неподходящих для этого местах, при этом он не мог вспомнить, как туда попадал; и тихий маленьких человечек, называвший себя вторым мессией, и утверждавший, что расширил десять заповедей Христа до сорока восьми. Я как-то спросил его:
– А за что вы сюда попали? За убежденность веры?
– Нет, – ответил адепт, – за муравьев.
– За каких муравьев? – удивился я.
– За тех, что ползали по моему телу.
– И? – я все еще находился в недоумении.
– Беда в том, что я их видел, а другие нет.
Похоже, на ближайшее время, мой квартирный вопрос решен – сколько я пробуду здесь, мне пока никто не может сказать. И это хорошо, потому что возвращаться в наследованную квартиру я не собираюсь. Попросил Колю Кураева подыскать на нее покупателя за любую цену, которая позволит мне приобрести маленькую однушку где-нибудь подальше от центра города. Все, что он выручит сверх этого – может оставить себе. Думаю, для него это не безвыгодно – одна комната хоть и выгорела почти полностью, но остальные-то остались. А о двоюродном братце, Бенвенуле и Катрин я больше не говорю – врачам не нравится. Похоже, они вообще мне не верят.
Недавно, за хорошее поведение, мне дали коротенький карандаш и тонкую тетрадь, вот я и написал пару десятков страниц. Жаль, показать некому: если доктор прочтет – мне попадет.
Так как родственников у меня нет, то и приходить ко мне некому – других-то не пускают. Колька, правда, иногда гостинца приносит и записки передает через персонал. В одной написал, что желающих приобрести квартиру много – выбирает, кто дороже предложит, что б и мне получше, и ему побольше. Только пишет, что пока не выздоровею вчистую и не выйду отсюда – сделку провернуть не удастся. А мне, если честно, и выходить-то не хочется. О! Уже отбой. Пойду спать.