Глава 23. Яд для Моане

18+присутствует мат   



­Звезда Лейтена. Планета Гуриасс, Хилликийское королевство. 36 день Поры Ледяного Камня 2174 г. Эры Великого Пророка (19 февраля 2342 г.)



Это был один из самых страшных дней в жизни Моане... Вся ее жизнь, которая в последний год, казалось бы, начала налаживаться, с грохотом летела под откос. Она сидела в своей комнате на кровати, обхватив ноги руками и уткнувшись в них коленями. Все слезы она уже выплакала.

Пришло время собирать камни… Моане проклинала свою распущенную юность, свои любовные интрижки, свою похоть… Похоть – самый страшный из грехов, он отравляет душу сладким ядом и толкает человека на страшные поступки. Моане проклинала сама себя, проклинала Муну, которая смотрела на людей низкого сословия, как свою личную бессловесную собственность, свои живые игрушки. Ей, шестнадцатилетней распутнице, доставляло удовольствие владеть чужими жизнями и играть в них по своей воле.

Утром Моане, набравшись смелости, во всем призналась Тане, своей любимой дочери Тьяне. Сделала она это, во-первых, по требованию Стеллы, а во-вторых, по собственному желанию - облегчить свою душу, отдать ее на суд самого любимого человека. Она до сих пор помнит до мельчайших деталей, как побледнела Тьяне, как у нее вылетел стакан с соком из рук, как у нее хлынули слезы из глаз, и как в отчаяньи она выкрикнула, взбегая по лестнице: «Я вас ненавижу! Вы чудовище!» Это был удар похлеще пощечины Стеллы, посильнее издевательского письма москвичей, которое прочитала ей Стелла.

- Они потом все равно узнают, - сказала ей Жю Сет. – Собственно, свести вашу фамилию и старое имя, это дело пяти минут. И тогда вы получите еще и клеймо лгуньи и лицемерки! Я прикрою вас, сделаю все, что могу…

Сейчас Моане желала умереть... Ее сердце стучало, как неисправный авиамотор, ей было больно при и каждом вздохе. Жить не хотелось от слова «совсем»… Моане понимала, как разочаровала она Тьяне, какую боль она ей причинила. Она не посмела пойти вслед за Тьяне, как-то оправдаться, объясниться... А что тут можно было объяснить? Таня верила ей, считала самой лучшей из матерей… А по итогу в моральном смысле она оказалась хуже и страшнее даже родной матери Тани.

Едва расцветшая Муна Жю Стакхлис, красавица-брюнетка с короной пышных черных волос, с царственной осанкой и идеальными пропорциями молодого тела, была отцовской любимицей и ей позволялось все. В семья князя Гаррау Жю Стакхлис было много слуг и рабов, и высокомерные аристократы относились к ним чуть лучше, чем к домашним животным. Утопление «несвоевременных» младенцев, продажа целых семей, игра на людей в карты были обычным явлением в дворянском мирке Жю Стакхлис. В такой же атмосфере, в неге и роскоши, воспитывалась и юная Муна, для нее это было абсолютной нормой. В подрастающей девушке открылся настоящий фонтан страсти, она с удовольствием играла в любовь, крутила любовные интрижки, кокетничала и даже однажды познала плотскую любовь со своей закадычной подружкой. Причем там случился целый страстный роман, который по степени страстности затмил бы роман Жю Сет и Иванниковой. Вот только продлился он меньше года… Старшие братья грозно предупреждали отца, что если сейчас не образумить, не схомутать Муну, то она принесет позор семье.

Муна с особым удовольствием флиртовала и с парнями, дворянскими сыновьями. Разумеется, в рамках приличия Высшего Света, но ее стремительно развивающаяся женская природа требовала естественного выхода, и Муне давно хотелось познать настоящую мужскую любовь, не дожидаясь замужества, которое когда еще будет! Но об этом и думать нечего было: случись такой грех и узнай о нем братья или отец – сослали бы в провинцию, а то и в монастырь бы отправили и лишили бы фамилии!

А потом избалованная девушка, жаждавшая естественной любви и сильных мужских объятий, обратила внимание на одного из рабов по имени Хуло. Это был настоящий красавец! Старшие подружки научили Муну, как получить удовольствие с мужчиной и не лишиться при этом невинности. Но проклятый раб посмел отказать ей! Сказал, что любит свою жену, молодую Мире, которая тоже была писанной красавицей, и этим жутко бесила Муну. Чтобы какая-то рабынька, двуногое животное, посмела перейти ей дорогу?!

Оскорбленная дочь князя сделала все, чтобы уничтожить счастливую семью и унизить, сломать и обесчестить соперницу. И уж конечно Муна не представляла, что когда-нибудь кто-то увидит эти страшные кадры и предъявит ей счет по делам ее!

С той поры прошел год, и благородная молодая стерва продолжала жить в свое удовольствие, мечтая о счастливом замужестве, тем более, что отец по настоянию братьев уже подыскивали роковой юной красотке будущего супруга, от греха подальше. Но тут случилась беда... Муна внезапно заболела «черной лихорадкой». А эта болезнь если не убивала женщину, то уродовала ее лицо навсегда. Болезнь погуляла по владениям княжеской семьи, - умер один из старших братьев, а также пятая часть дворни.

Лежа с жестокой температурой в сорок один градус, Муна сочла это несчастье карой Божьей за свои грехи и распутную жизнь. На одре болезни испуганная девушка, будучи уже одной ногой на том свете, поклялась, что раскается и посвятит свою жизнь Богу, если тот ее помилует и сохранит ее красоту.

Так и случилось… Муна выздоровела, и ее внешняя красота почти не пострадала, вот только она сильно похудела, и лицо ее осунулось. Но галлюцинации, пережитые ей в горячечном бреду, картины ада и мук грешников, навсегда изменили ее характер. Впервые ощутила она и муки совести, за то, что разрушила семью Хуло и Мире. Распутная страстная юная красавица, горделивая и высокомерная Муна, превратилась в замкнутую молчаливую девушку, которая отказалась от плотских наслаждений и стала большую часть времени проводить в затворе, в молитвах и за чтением хилликианских книг, каждый день посещая церковь, благо она была через дорогу. Родные даже подумали, не сошла ли она с ума. Многочисленные поездки по монастырям и святым местам, разговоры с монахами и богомольными старушками и старцами перевернули ее мировоззрение на сто восемьдесят градусов. Она поняла, что рабы и слуги, - это не двуногий скот, а такие же люди, с такой же душой и сердцем, с такими же чувствами, и что за преступления против них Господь на Черном Суде спросит с особой суровостью. Муна также утвердилась в убеждении, что чувственные удовольствия вне брака – это блуд и мерзость, а удовольствия с особами своего пола, что было чрезвычайно распространено в аристократической среде, – блуд и мерзость перед Богом вдвойне. Изменению картины мира способствовала фактическая утрата Муной полового темперамента и вялотекущее угасание половой системы, - после болезни (это выяснится позже) дочь князя Жю Стакхлис станет бесплодной.

Муна хотела отрешиться от мира и уйти в монастырь, но к тому времени отцом уже была достигнута договоренность с семьей Жю Хьяне о грядущем скором браке с молодым графом Эмером.

Дальше будет несчастливое замужество, знакомство с осиротевшей девочкой Силве, скандальный развод и уход в монастырь. В монастыре молодая женщина, получившая новое имя Моане, провела почти десять лет. Она утратила всю свою кокетливую красоту, занималась самой черной работой, руки ее стали сильными, как у мужчины, кожа огрубела и загорела под жарким солнцем, а ладони покрылись царапинами и мозолями. Сиятельная родня, разумеется, отреклась от нее.

Моане не роптала на свою судьбу… Каждый миг она теперь старалась делать добро, помогать людям, а трудности воспринимала стоически, как искупление грехов. Добывая свой хлеб тяжелым трудом, проводя время в постах и молитвах бок о бок с сестрами из низких сословий, Моане окончательно утвердилась в мысли, что божественное происхождение знати и животная природа «черного сословия» - выдумка, навязанная людям обществом и короной чья-то злая воля, и что людям в хижинах Богом дана такая же бессмертная душа, что и счастливчикам из дворцов. Моане, имея отличное образование, стала священнослужительницей в отдаленной деревушке графства Сетт, где уже тогда заявила о себе дьяволопоклонница и развратница Стелла Жю Сет, открыто именующая себя Черной Ведьмой, про которую ходили слухи один страшнее другого. Матушка Моане, считая себя духовным воином Света и Правды, решила сражаться со злом и отважно критиковала это исчадие ада, пока не произошла вся эта страшная история с Силве...

Самое интересное, что Моане, дочь вельможи из Высшего Света, хлебнувшая горя и не всегда имевшая корку хлеба на столе деревенская священница, сражаясь с Жю Сет, бросала в душе вызов и всему старому распутному и погрязшему в роскоши и пороках аристократическому миру. Моане считала бедность благом, очищением души, и она теперь олицетворяла себя с простым народом в пику распутной богачке. Самоотверженная бессребреница Моане была готова погибнуть в борьбе с Ведьмой, но победить ее хотя бы нравственно. Но потом началась болезнь Силве… И Моане отлично почувствовала все то, что чувствует бедная невольница, у которой хотят отобрать любимое дитя. Так бы все и случилось, если бы не знакомство с той самой Черной Ведьмой у Хальских пещер семь лет назад…

И, оказывается, за все это время Господь не простил ей старый грех и призвал ее к ответу именно сейчас, нанеся ей самый жестокий удар через единственное оставшееся у нее утешение – куалийскую девушку Та-Тьяне. Стелла говорила ей: «Все наши поступки и мысли всегда возвращаются к нам… И происходит это тогда…когда мы этого меньше всего ждем… Мы уже и забыли то, что совершили, а ОНИ не забыли! И они подстерегают нас на нашей дороге, как разбойники в лесу на большой дороге, ожидая, когда мы потеряем бдительность и ослабеем…или просто отвернемся…чтобы выскочить из-за угла и ударить нам в спину!» Сказала, что этими словами наставляла ее болхианская полуживая графиня, замученная зидоистскими палачами. Как она была права!

Есть только один способ спасти свою честь и избавить от позора Тьяне… Дворянка между жизнью и честью всегда выбирает честь! И если она, Моане, дочь князя Жю Стакхлис, замарала свою честь и обидела Тьяне, эту святую юную язычницу, остался один путь…

Моане, вся дрожа от нервного возбуждения, села за стол... Приготовила перо и чернильницу, достала из стола несколько листов бумаги... А самое главное, - достала из маленькой шкатулки большую красную таблетку, которую держала там на самый последний случай. Положила ее на маленькую кофейную ложечку, приготовила стакан воды… Говорят, этот яд действует быстро: минута - и тебя нет!

Из горестных мыслей Моане вырвали два хлопка дверью:

- Ситти Моане, разрешите войти?

На пороге возник хмурый, непричесанный Дуор Лан, передвигавшийся еще с большим трудом. Они надел свой черный китель на голое перебинтованное тело и еще прихрамывал на левую ногу. Вот его Моане хотела видеть меньше всего! Ей было совестно смотреть в глаза недавнему герою.

- Простите, господин Лан, я не могу вас принять! Я хочу побыть одна.

- Я ненадолго… Извините за беспокойство…

А Лан цепким взглядом тут же обратил внимание на свежие листы бумаги, лежащие на столе, перо и мельхиоровую ложечку с лежавшей на ней большой красной таблеткой и рядом, - стакан с водой.

- Я хотел сказать вам, ситти… Что поддерживаю вас! – буркнул Лан, стараясь держаться ровно, как перед генералом. – Мне приходилось бывать на вашем месте!

- Благодарю вас, господин ротмистр, - ответила печальная Моане, стараясь не смотреть болхианскому офицеру в глаза. – И все же быть офицером, слугой своего отечества лучше, чем просто распоясавшейся барынькой! Вы, я уверена, свою честь не только не замарали, но и вознесли в последнем бою.

- Знаете…- поморщился болхианец. – Я пережил ядерную войну, жизнь в бункере, воевал сам и приказывал убивать других. Я пережил гибель своей державы, крах идеалов и осознание того, что являлся всего лишь мясником на огромной бойне. И … Я понимаю, как вам сейчас тяжело. По нашим меркам у вас, кстати, проступок-то плевый! Я бы так не напрягался на вашем месте. На мне груз куда более тяжелый.

- Пусть Бог судит, чей грех тяжелее… Я не так боюсь людского суда, как слез Тьяне… - тихо молвила священница. – Она вся моя жизнь… Моя удочеренная девочка… Я очень люблю ее. А она меня, наверное, ненавидит теперь. Я растоптала ее мечту…

- Ерунда! Ваша Тьяне хоть и молодая девочка, но военный человек! Она быстро сориентируется в ситуации и примет правильное решение!

Моане посмотрела на относительно бодрого Лана… Он ничего не понимал! Не понимал, что одно дело – мужчина, способный держать оружие в руках, который никому никогда не клялся в любви, не нарушил никакого слова и которому, по сути, нечего терять. Он легко может смыть свой проступок кровью на поле битвы, и еще получит награду! А даже если и погибнет – его будут хоронить с честью, и даже враги снимут перед его могилой головные уборы и скажут, что, мол, хороший был солдат, достойный противник! Сами же враги сберегут его честь! Другое дело – женщина, которая заранее беззащитна перед общественным мнением, перед толпой, которая слабее и уязвимее, да и к тому же от женщины всегда ждут кристальной честности. А она, получается, лицемерила! Да к тому же сделала так больно любимой дочке, для которой обязалась быть примером, на деле оказавшись хуже и страшнее Аделины Синицыной! Женская честь всегда уязвимее перед чужим судом.

- Спасибо вам, друг мой! – поблагодарила Лана Моане. – Вы принесли мне моральное облегчение! Не сочтите обидой, пожалуйста, оставьте меня на краткое время. Я не хочу, чтобы вы видели меня такой… Мне нужно побыть в одиночестве.

- Да, конечно, ситти! – Лан щелкнул каблуками, поморщившись от боли и вдруг сказал:

- Ситти Моане! Я бы хотел… Я хотел бы … сказать вам..., что…

Если бы сейчас Лан нашел в себе силы сказать то, что собирался, то, наверное, эта история пошла бы по другому пути... Но старый вояка, не знающий страха на ратном поле, в спальне дамы запнулся и замолчал, считая, что не пришло еще время для такого объяснения. Он, превозмогая боль, козырнул ладонью к левому плечу и вышел вон.

«Вот и история, что Лан влюблен в меня, осталась в прошлом» - с горечью подумала Моане. – «Ах, если бы он признался мне в любви! Я бы была не одинока! Но зачем ему, герою, такая жена?!»

И вот только сейчас Моане постаралась представить, что чувствовала бедная Мире, вспомнила, как плакала маленькая Фирне, как вчера рыдала от ужаса ни в чем не повинная Селине… И горячая волна сочувствия к этим людям в сочетании с ненавистью к самой себе ядерной ударной волной прошла через сердце и разум Моане. Бывшая Муна закрыла ладонями лицо и горько разрыдалась:

«Ты чудовище, Моане! А чудовищ нужно уничтожать, чтобы они добрым людям свет не застили… Вот я сейчас и уничтожу тебя, Муна! Будь ты проклята! Будь Я ПРОКЛЯТА!»

Прорыдавшись, Моане, шатаясь от слабости и нервного перевозбуждения, дошла до двери, закрыла дверь на ключ изнутри, чтобы ей больше никто не помешал. Взяла из пачки еще одну сигарету – уже точно последнюю, - и, содрогаясь от всхлипывания, закурила. Ей было сейчас так плохо, страдания ее были настолько велики, что сами адские демоны, ворвись они в мир людей, увидев муки Моане, не решились бы атаковать ее, вспомнили бы про совесть и жалость. А сама Моане мечтала только об одном, - чтобы у нее остановилось сердце.

Но нет! Работает, не останавливается!

Стряхнув пепел с прокуренной сигареты, Моане одной рукой подвинула к себе лист бумаги, второй рукой раздавила окурок и взяла перо…



А в другом крыле дома, на втором этаже, на кровати, с красными от слез глазами, сидела Таня. Сидела и смотрела в стенку… В уголке на стульчике забилась Селине и боялась лишний звук издать.

По душе Тани как будто ядерный смерч прошел… Она до сих пор не могла поверить, что любящая и заботливая матушка Моане, идеал мамы, оказалась садисткой и изуверкой, наслаждающейся страданиями безвинных людей. Таня, будучи по природе честным и открытым человечком, искренне прониклась горем семьи Селине, она заочно возненавидела фашистку Муну, и в мечтах желала поквитаться с ней за чужую боль и страдания. В сознании Синицыной на одной стороне баррикад были крепостники-рабовладельцы-дворянчики во главе с Муной, а на другой стороне, - Таня, все прогрессивное человечество Федерации и Хилликии, и, конечно, матушка Моане, прогрессивный ангел-антипод злодейки-изуверки. А оказалось, что ее добрый ангел матушка Моане и есть та самая злодейка-мразь! Что это как не предательство?!

Как можно было так поступить?! Чем она лучше болхианских фашистов?! А ей, Тане, Моане, тоже лгала? Нет, нужно немедленно собрать вещи и улетать на службу, на фронт, на Болхиа… Просто собраться и улететь. Ничего не говоря Моане, да она больше и не сможет говорить с ней, не сможет доверить ей ни одной тайны…

И тут же Татьяна вспоминала любящие руки Моане, слова любви и поддержки, ласковые поглаживания по голове, колыбельную песенку… По сути именно с Моане Татьяна впервые почувствовала себя любимой и кому-то нужной, почувствовала поддержку и любовь, которой ей так не хватало в детстве. Не может человек так притворяться! Да и потом Моане не лебезила и не притворялась перед ней, - где надо, она говорила Тане неприятные вещи, сердилась на нее, они даже немножко ссорились! Не похожа мама Моане на коварную лицемерку, что надо, она прямо в глаза говорит… Или для нее Таня, любимица Жю Сет, - это одно, а рабы и невольники – это скот, недочеловеки? Издержки барского воспитания? Таня ловила себя на мысли, что хоть она и близка к состоянию ненависти к Моане, но, будучи хорошим, честным человеком, который просто не умел прятать камень за пазухой, она же пытается найти оправдание непутевой матушке.

Но как можно быть настолько лютой к беззащитному человеку, к ее ребенку?! Вот Селине… Она по местному дикарскому закону вообще не человек, а живая собственность Тани. И что-то Тане не хочется ни ударить ее, ни унизить, не издеваться над ней… Наоборот, она жалеет ее, хочет помочь состояться ей в жизни. Что творится в душах таких вот рабовладельцев, которые реализуют комплексы власти на подчиненных им людях? А у них просто нет другой возможности тешить свою самооценку, свое чувство собственной важности, кроме как наслаждаться властью над бесправными. Они же через одного глупцы и бездельники! А те дворяне, которые действительно заняты каким-то делом или службой, они как правило, куда терпимыее и добрее к черному люду. Тот же Кыбо, например… Но ведь и Моане не бездельница! Как она могла?

- Я никогда не буду такой же! – выкрикнула Таня. – Никогда! Селине, я тебя ничем не обидела? Может, что-то сказала тебе, что тебе не понравилось? Может, оскорбила твое достоинство?! Прости, если я что-то н так сделала, то по незнанию вашей культуры.

- Да вы что, госпожа Тьяне?! – удивилась Селине. – Да о такой барыне любая холопка может только Бога молить! Господь с вами! Да вас люди святой зовут!

- Да какая я, нахер, святая! – огрызнулась Синицына. – Я, если хочешь знать, самая неорганизованная и ленивая ученица на курсе! Даже переэкзаменовку пришлось проходить… Я сама собой очень недовольна! И … недоглядела за матушкой Моане, не обратила феодально-крепостнические пережитки в ее менталитете. И сама вон, разнежилась, развратилась, про службу забыла. Меня «госпожой» называют, а мне приятно! Тоже мне, коммунистка! Позор, а не коммунистка!

- Если вы про себя так говорите, что же, у вас там одни праведники живут? – испуганно спросила Селине.

- Спрашиваешь! Да у нас там такие герои служат, по сравнению с которыми я – просто насекомое неразумное! – в запальчивости воскликнула Таня. – Как бы мне хоть на процент стать такой же, как и они!

- Истинно, святая, из Божьего Царства! – прошептала Селине. – Про богов говорит! Я - холопка ангела!

- К вам можно? – В комнату к девушкам, не ожидая разрешения, вплыла хозяйка дома, Стелла Жю Сет в своем вечном черном платье до пола. Или это было другое платье, с другими самоцветами на воротничке?

- Селине, выйди-ка! – приказала графиня. – Нам с твоей барышней пошептаться надо!

- Как прикажете, Ваша Светлость! – Негритянка, подобрав юбки, посмешила к выходу. – С вашего разрешения!

- Как ты? – спросила Стелла, присаживаясь рядом с девушкой-курсанткой.

- Отвратительно! – честно сказала Таня. – Душу как будто ионными торпедами SA-400 разбомбили!

Жю Сет демонстративно раскинула руки, призывая к себе землянку, и Таня подвинулась к Черной колдунье в объятия, пристроив ей голову на плечо:

- Тетя Стелла, почему все так?

- Прежде чем ты примешь решение по поводу Моане, я позволю себе сказать несколько слов в ее защиту, - начала говорить Жю Сет, гладя Таню по голове. – Зря, кстати, коротко подстриглась, твоя коса тебе очень шла! Во-первых, имей в виду, что Моане родилась и выросла в дворянской семье, где к людям низких сословий изначально относились, как к мусору. Да что там к низким сословиям, такие кадры даже на меня, сельскую дворянку Второй Степени, пытаются смотреть свысока! Моане росла в такой атмосфере и просто не знала, что это неправильно. Земля тогда еще не пришла на Гуриасси… Это мне хорошо, я имела возможность сравнивать миры между собой и изучить устройство социалистического общества Земли. У Моане же не было такой возможности, она дитя своего мира и времени. И, несмотря на это, она проделала гигантскую работу над собой и фактически убила в себе Муну, став нравственным ориентиром для многих, даже для меня! Во-вторых, жизнь у нее была не сахар. Она уже наказана за содеянное – и неудачным замужеством, и бедностью, и бездетностью… Она, кстати, не может иметь детей, даже зачать ребенка не может… Об этом я узнала недавно… А знаешь, какой удар для женщины – знать, что ты пустоцвет, сухое дерево?! Не дай тебе бог это узнать на практике! В-третьих, она тебя искренне любит, фанатично любит, как родную дочь. Она умрет за тебя! Можешь мне поверить, я вижу людей насквозь… Вижу я и твои терзания. Три мира облетишь – такой матери не найдешь!

- Так как же она могла так издеваться над другой матерью?! – ожесточенно спросила Таня, оторвавшись от Жю Сет. – Как может такой любящий человек, как ты говоришь, быть такой жестокой?! А то, что она хотела убить Селине, - это у меня вообще в голове не укладывается! За что?! Если у девочки изуродована психика, так ее убивать?! Это за фашизм такой?!

- Еще раз говорю: та Муна и нынешняя матушка Моане, - это разные люди! – обволакивающим, колдовским голосом говорила Стелла, возвращая Татьяну на прежнее место. – Тебе хорошо, ты родилась на Земле в просвещенный век! Бытие определяет сознание. Родись ты в Российской империи, веке в восемнадцатом-девятнадцатом, в какой-нибудь дворянской усадьбе, ты бы сама за милую душу торговала бы крепостными, секла бы их на конюшне и закладывала в борд… тьфу, в ломбард живые души! И считала бы это абсолютной нормой!

- Нет! – воскликнула Таня.

- Да! Ты просто никогда не рождалась барыней! Скажи мне, Таня, ты любишь Моане?

- Теперь… не знаю… - с ужасом в голосе ответила Синицына, хватаясь за голову.

- Понятно… То есть когда матушка Моане была мягкой и удобной, ты ее любила, матушкой ее называла… - заговорила Стелла нудным, сухим голосом, скорчив брезгливую гримасу. – А когда Моане стала неудобной – пшла прочь! Ты же коммунистка, куда тебе такую тетку?! - Стелла тут же встала с Таниной кровати и, гордо задрав носик, направилась к дверям.

- В смысле?! – побагровела Таня от стыда, понимая? о чем говорит Стелла. – Вы меня не так поняли! Я готова своей матушке прощать все… Но как можно простить и забыть такое злодеяние?

- Да ладно, - махнула рукой Стелла, мгновенно меняясь в лице. – Не оправдывайся… Я сама такая же… Чего прикидываться-то… Слаб человек! Что святых-то из себя корчить, я все понимаю…

…А в это время Моане, взяв себя в руки, писала последнее письмо Татьяне. Она уже написала завещание, в котором свое маленькое имение (по сравнению с владениями Жю Сет) разделила на три части. Первая, чуть поменьше, но с домом, должна была отойти Тане Синицыной. Кроме того, она предполагала, что Синицына унаследует ее титул и станет баронессой. Вторая часть, с садами и виноградниками, отходила Силве и Саше Машуре. А теперь самое главное, - третья часть, с зерновыми, самая значительная по площади должна была отойти… Фирне, маме Селине. Кроме того, Моане своей последней волей УДОЧЕРЯЛА И ОСВОБОЖДАЛА Фирне из крепостной зависимости, и делала своей третьей наследницей. Правда, Фирне находилась в зависимости от Стеллы Жю Сет, но Моане не сомневалась, что ее названная сестра выполнит ее волю.

Парадокс – злобная Муна, которая угрожала убить еще маленькую Фирне, бросив ее в бочку с водой, становилась ее покровительницей и, фактически, второй матерью... Моане понимала, что бедная дочь рабыни точно не воспылает к ней дочерними чувствами, но это и нужно было только для того, чтобы легализовать передачу Фирне наследства после смерти Моане. А за этим дело не станет… Правда, там на этих землях – ни одного строения, одни поля, но и это неплохо, - торговать зерно тоже дело прибыльное. Или если захочет, продаст… В общем, голодной не останется.

А потом Моане, глотая слезы, принялась писать прощальное письмо Тане:

МИЛАЯ ТЬЯНЕ!

ЕСЛИ ВЫ ЧИТАЕТЕ ЭТО ПИСЬМО, ЗНАЧИТ, МЕНЯ УЖЕ НЕТ В ЖИВЫХ.

Я НИКОГО НЕ ВИНУЮ В ПРОИЗОШЕДШЕМ. Я ПОНИМАЮ, ЧТО РАЗОЧАРОВАЛА ВАС И ОСТАВИЛА КРОВАВУЮ НЕЗАЖИВАЮЩУЮ РАНУ НА ВАШЕМ СЕРДЦЕ, ПРИНЕСЛА ВАМ БОЛЬ И ПОЗОР. И ПОЗОР ЭТОТ Я МОГУ СМЫТЬ ТОЛЬКО СВОЕЙ КРОВЬЮ.

Я РАДА, ЧТО В КОНЦЕ МОЕГО ЖИЗНЕННОГО ПУТИ Я ПОВСТРЕЧАЛА ВАС. ВЫ БЫЛИ ДЛЯ МЕНЯ МАЛНЬКИМ МАЯКОМ В ТЕМНОЙ МГЛЕ МОЕЙ НИКЧЕМНОЙ ЖИЗНИ. КЛЯНУСЬ БОГОМ И СВЯТЫМ ПРОРОКОМ, ЧТО Я ЛЮБИЛА ВАС ДО ПОСЛЕДНЕГО СВОЕГО ВЗДОХА. НО, УВЫ, Я ОКАЗАЛАСЬ НЕ СПОСОБНА СТАТЬ ХОРОШЕЙ МАМОЙ ДЛЯ ДЕВОЧКИ СО ЗВЕЗД.
Я ОСТАВЛЯЮ ВАМ НАСЛЕДСТВО И НАРЕКАЮ ВАС БАРОНЕССОЙ ТЬЯНЕ МОАНЕ ЖЮ СЕТ. ПРОШУ ВАС, РАСПОРЯДИТЕСЬ ИМ РАЗУМНО. И ЗАКЛИНАЮ ВАС СВОЕЙ ПОСЛЕДНЕЙ ВОЛЕЙ, СТОРОНИТЕСЬ МРАКА И ГРЕХА. ЖИВИТЕ ПО СОВЕСТИ ТАК, КАК НЕ СМОГЛА ЖИТЬ Я.

ВСПОМИНАЙТЕ МЕНЯ ИНОГДА В МОЛИТВАХ. И … ПРОСТИТЕ МЕНЯ, ПОЖАЛУЙСТА.

ЛЮБЯЩАЯ ВАС МАТУШКА МОАНЕ.

Потом написала письмо Лану:

МИЛОСТИВЫЙ ГОСУДАРЬ МОЙ! Я ВЕРЮ, ЧТО ЗА ТО КРАТКОЕ ВРЕМЯ, КОТОРОЕ МЫ БЫЛИ ВМЕСТЕ, У ВАС ВОЗНИКЛИ КО МНЕ ОПРЕДЕЛЕННЫЕ ЧУВСТВА, НО ВЫ НЕ МОЖЕТЕ ИХ ВЫРАЗИТЬ. ЕСЛИ ЖЕ ВЫ РАЗОЧАРОВАЛИСЬ ВО МНЕ, ПРОШУ ПРОСТИТЬ НЕДОСТОЙНУЮ. НА ПОРОГЕ СМЕРТИ Я ПРИЗНАЮСЬ, ЧТО Я ПРОНИКЛАСЬ К ВАМ ОЧЕНЬ БОЛЬШОЙ СИМПАТИЕЙ И СЧАСИЛИВА БЫЛА БЫ СТАТЬ ВАШЕЙ СПУТНИЦЕЙ ЖИЗНИ. УВЫ, НА ВСЕ ВОЛЯ БОЖЬЯ, И ЭТОМУ НЕ ДАНО СВЕРШИТЬСЯ. ПРОЩАЙТЕ, МОЙ ГЕРОЙ!

Все… Теперь пора…

Моане, мучаясь за ту боль, которую причинила стольким людям, переоделась в новую, чистую одежду. Старую бросила в кучу в уголке у шкафа – все равно в стирку или на сожжение… Снова подошла к столику, взяла большую красную таблетку двумя пальчиками.

Помолилась, два раза широко вздохнула, чтобы унять дрожь в пальцах, и быстро проглотила таблетку, запив большим количеством воды.

Затем Моане заторопилась к кровати, чтобы не упасть безжизненной здесь, на полу. Быстро сняла туфли, легла на кровать, сложив руки на груди, как перед погребением. Потом все же быстро привстала и надела туфли. Она не хотела, чтобы те, кто потом придет за ней, видели ее босые пятки, - ведь это же недопустимо для приличной дамы.

«Все… Все кончилось» - быстро неслись мысли в голове бедной Моане. – «Минута, и все… Аптекарь сказал, что это очень сильный яд, убивает мгновенно… Как будто засыпаешь…»

И действительно Моане тут же почувствовала, как ее клонит в сон. Уже на пороге сознания и бессознательного она успела подумать:

«Так вот как это бывает?! Как будто засыпаешь… Вот только желудок очень болит… Ничего, еще немного, и все… Мертвые стыда не знают…»



… - Что святых-то из себя корчить, я все понимаю… - пожала плечами Стелла с равнодушным видом. – Моане, если подумать, разочаровала тебя. Ты хотела бы иметь другую мать, которой можно гордиться, возлагала на нее надежды... А тут такая история!

- Я не понимаю тебя… - покачала головой Татьяна, удивленная таким ходом мысли от той, кто называл Моане «названной сестрой». – Тебе ее не жалко?

- Жалость – унизительное чувство! – резко сказала Стелла, опираясь рукой на дверной косяк. – Моане оно не нужно, она благородной крови. И сама выбрала свой путь… Ты же ее не любишь больше?!

- Кто тебе сказал?!

- Так если бы любила, ответила бы сразу! Возмутилась бы – что, мол, ты тут такое городишь, старая ведьма?! Если бы любила, сидела бы сейчас у ее постели и стерегла бы каждый ее шаг! Да, возможно кричала бы, возмущалась, ругалась бы на нее, но не оставляла бы ее одну! А ты сидишь здесь и нежно гладишь свою обиду, упиваясь ей! И, заметь! Тебе не людей жалко сейчас, тебе СЕБЯ жалко! Что ты такая вся положительная, а Моане тебя разочаровала!

- Это не так! – Таня вскочила с кровати, багровея от стыда и в душе понимая, что Черная Ведьма где-то и права. – Да, я обижена на нее, я возмущена ее поступком, мне нужно время, чтобы понять, как вообще поступать в такой ситуации, но … Это неправда!

- Это правда! – зловеще оскалилась Ведьма, и глаза ее вновь засветились страшным красным огоньком. – Слаб человек! А что сейчас чувствует сама мать Моане, ты не задумалась?! Она считает, что она предала тебя! Я с ней утром говорила! И ты считаешь так же?

- Нет! – Тане было очень стыдно. – Ты же сама пришла заступаться за нее! Я не понимаю тебя! Ведь если… Если брать в расчет, что мама Моане родилась в феодально-крепостническом окружении и была воспитана на этой идеологии, то получается, что она совершила это преступление под влиянием окружения и этой самой крепостнической, рабовладельческой идеологии?! И дальше покатилась по наклонной, но нашла в себе силы осознать всю порочность данного порядка, пусть и через религию, верно? И начала восхождение по спирали…

- Это ты сейчас кого пытаешься убедить, - меня или себя?! – Стелла была беспощадна. – Ты не любишь Моане, тебе просто было хорошо с ней…до определенного момента.

- Люблю! – запротестовала Таня. – А ты сейчас не как ее сестра и подруга говоришь, ты говоришь, как какая-то … злая ведьма! Что такого?! Бывает, и ссоришься с тем, кого любишь!

- А я и есть злая ведьма! – хищно оскалилась Жю Сет. – Злая ведьма на госслужбе! И если бы ты знала МОЮ биографию, начиная от Великой Смуты, ты бы крестилась от ужаса, видя меня! Скажи мне, кто хуже: Аделина Синицына или Моане? Кто для тебя хуже?!

Тане захотелось бросить в «тетушку Стеллу» чем-то тяжелым. Она как дьявол задавала ей провокационные, жестокие вопросы, которые, самое страшное, в чем-то были правдой. Она как змей-искуситель, как дьявол, испытывала ее, пытаясь ударить по самому больному месту. И каждый вопрос бил под дых, как обвинение прокурора на суде. Татьяна похолодела, когда поняла, что Стелла сейчас СУДИТ ее. Не Моане, а именно ее!

- Это еще не все… - продолжала Стелла. – Моане понимает, что ваше с ней родство может принести тебе вред. Письмо от общественности видела? Камни полетят теперь не только в нее, но и в тебя, если кто-то узнает, что ты ее дочь и попытаешься заступиться за нее. Поэтому тебе не нужно афишировать о том, что твоя мама – Муна с Гуриасси. В принципе, ты можешь написать в газету, что не имеешь к ней никакого отношения. Хочешь отречься от нее письменно? Я пойму, сам Моане тоже… Слаб человек!

«То есть отказаться от мамы Моане? Так же как и родная мать отказалась от меня?! И стать такой же?!» - с ужасом подумала Синицына. А ведь она хотела улететь с планеты и больше никогда не общаться с удочерившей ее священницей! И Стелла со своим телепатическим даром, видно, поняла это – вот она сейчас бьет по критическим точкам ее души. И смотрит, какая будет реакция… Испытывает? Провоцирует? А ведь и прада, - улететь, это в данной ситуации и есть отказаться, отречься, предать… Бросить… Бросить в беде товарища, даже если он оступился, совершил скверный поступок. Так коммунисты не поступают! Осудить, наказать, - да! Но не бросать! А ведь она была готова это сделать! Безжалостная ведьма во всем права! А вот хрен ей! Коммунисты своих не бросают!

- Все?! – возмутилась Таня. – Или еще будут ценные указания?! Знаете что, товарищ подполковник, я как-нибудь сама разберусь! Не могли бы вежливо оставить меня?! А что касается Моане – я сейчас пойду к ней и выскажу ей все в глаза! И посмотрю в них! Если она действительно раскаивается, а я верю…

- Какой линейкой степень раскаяния измерять будешь?! – издевательским тоном спросила Стелла. – Как сказал Иисус Петру: «И трижды не пропоет петух, как трижды отречешься от меня!» ТЫ УЖЕ ОТ НЕЕ ОТРЕКЛАСЬ, Таня! Кстати, ты теперь богатая наследница! Она оставила тебе часть своего баронского имения и титул… Ровно пять минут назад Моане написала прощальные письма и приняла яд. Так что подожди еще пару минут, - и ты станешь законной наследницей, баронессой… если Дворянское собрание признает… и можешь свободно написать в «Вечерку», что отрицаешься дел ее! Ей уже все равно…

- Чего?! В смысле?! – Синицыну прошиб холодный пот. – Откуда вы знаете?! И вы так спокойно об этом говорите?!

- Так тебе же все равно, - картинно развела руками Стелла. – Оно и понятно, многие детки сами ждут, пока неудобные родители сыграют в ящик, чтобы наложить руки на наследство…

- ДА ПОШЛА ТЫ НАХЕР, ПРОКЛЯТАЯ ВЕДЬМА! – Таня в ужасе подлетела со своего ложа и как есть, в майке и босиком бросилась в дверь, едва не сбив с ног Стеллу. – Мама! Мама Моане! Не смей!

Черная колдунья с улыбкой посмотрела ей вслед и улыбнулась:

- Любит! Порядочная, любящая дочка у Моане! Жаль только безмозглая! Пока ты здесь сидела и обижалась, яд уже десять раз подействовал, и бедная Моане уже коченеть начала…


- Селине, за мной! Товарищи! Товарищ Лан! – голосила Синицына, перескакивая сразу через две ступеньки. – На помощь! Моане умирает!

- Я только что от нее! – возразил Лан. – По моим часам прошло пятнадцать минут.

- Что у вас такое? – подоспела Сайто, удивленно глядя на всполошенную Синицыну.

Таня, надеясь, что это всего лишь жестокая шутка Жю Сет, бегом за считанные секунды преодолела лестницу и взлетела на второй этаж. Дверь в комнату Моане была заперта.

- Мама Моане! – Таня ломилась в запертую дверь, как пойманная птица рвется на волю из клетки. – Мама! Ответь! Она не отвечает, товарищи!

- Я сейчас за вторым ключом сбегаю к мажордому! – предложила Селине. – Ой, беда!

- Долго! – рявкнул Лан, вынимая из-за пазухи небольшую гранату. – Отойти от двери!

- Да вы что? – остановила его Сайто. – Пистолет же есть!

Грохнули два выстрела, снеся замок к чертям собачьим. Лан плечом ударил в дверь, и они, наконец ворвались в покои Моане. Впереди всех, - Таня.

Перед ними на постели лежала неподвижная бесчувственная маленькая женщина, сложив руки на груди, будто бы уже покинувшая этот мир и готовая лечь в гроб. Синицына, чувствуя, как сердце ее холодеет и замирает с каждым шагом, осторожно подошла к ней. Лан принялся осматривать стол, Сайто стала торопливо осматривать тело священницы.

- Мама… - прошептала Таня, осторожно касаясь руки женщины. – Она холоднее, чем должна быть… Гуриассийцы же горячее нас… Почему?! Почему Жю Сет ничего не предприняла?!

«А почему ты ничего не предприняла?!» - ударила Таню по щеке ее собственная совесть. – «Дообижалась?! Ведь ты знала, что хилликикйцы истеричны и эмоциональны?! Когда ты обидела Селине, ты тут же побежала ее искать, а мать оставила одну! Дешевка, а не дочь!»

- Боги, примите душу чистую! – стала молиться за свою несостоявшуюся убийцу Селине, сложив руки перед грудью. – Богиня Ирада велит прощать ушедших по дороге мертвых.

Тане показалось, что это не Моане умерла, а она сама. Обычно деятельная и находчивая, она стояла болванчиком, потерявшись в собственных мыслях. Время для нее остановилось… Мимо нее ходил туда-сюда, хромая, Лан, что-то говорил ей и Селине, показывал какие-то бумажки со стола… Таня не слышала его. Она даже не ненавидела сейчас себя, она желала умереть вслед за новой мамой. Какой толк, что она помогала всем людям в округе, а на самого дорого человека у нее не нашлось времени и желания быть рядом в трудную минуту?!

Лан сунул ей в руку какую-то записку, а Селине теребила ее рукав, пытаясь что-то сказать. Но у Тани будто уши отключились, она различала только отдельные слова в этой абракадабре слов на интерлингве, на хилликийском и отдельные бранные фразы на гуэнохорро. Она увидела предсмертную записку Моане, написанную для нее, бегло прочитала… Мир вокруг нее закачался, в ушах противно запищало… Таня рухнула на колени, вцепилась в недвижную уже кисть руки Моане и завизжала по-русски, вцепившись в свои волосы.

- МАМА!

- Что случилось, товарищи? – возник на пороге обеспокоенный Тимофеев вместе с Клонто. Вслед за ними в комнату вбежала Ули с очень серьезным личиком. – Что за шум, а драки нету?

- Так она жива! – Это были первые слова, которые вернули Татьяну в реальный мир. Деловитая, спокойная Сайто расстегнула ворот платья, послушала сердце. – Сердцебиение есть! И пульс… Не такой интенсивный, конечно, но… Она спит!

- В смысле, спит? – дрожащими губами прошептала Таня.

- Сама посмотри!

- Спит барыня Моане! – звонким голосочком подтвердила Ули. – Вы, господа, зеркальце-то к губкам ее поднесите! Коли зеркальце запотевать будет, то, вестимо, дышит! А раз дышит, значит, жива!

- Подтверждаю, пульс есть и дыхание! – сказал Лан, у которого тотчас нашлось и зеркальце с черной тушью. Потом Лан побагровел и отступил на пару шагов, пряча в карман еще один лист со стола Моане.

- Мама! Мама! Очнись! Тебе нужна помощь?! Скажи что-нибудь! – затрясла Таня маленькую священницу. – Наверное, нужен врач! Зовите врача!

- Что такое? Я уже умерла? – раздался слабый голос Моане, открывшей глаза. – А вы почему здесь? Тьяне, госпожа Изу-Ми, господин Лан, Базил? Вы тоже умерли? Нет! Так это же…моя комната… Тьяне? Почему вы плачете?! Я …. О, Господи!

Видя свою живую и здоровую маменьку, Таня бросилась ей на грудь, крича криком и содрогаясь от рыданий. Моане, сама вся в слезах, обнимала и гладила ее, осторожно касаясь ее волос. Она сама не могла поверить, что жива.

Плакали все: и Моане, и Татьяна, и Селине, даже Изуми Сайто украдкой слезинку смахнула. Держались только мужчины. Однако суровый Лан не выдержал первым:

- Ну, раз все хорошо, я пойду в свою берлогу из этого женского болота! Ситти Моане, я зайду потом!

- Я ничего не понимаю… Господь пощадил меня?! – прикусывая губы от волнения говорила Моане. – Тьяне, дитя мое! Вы не злитесь на меня? Неужели я прощена? Вы не отреклись от меня?

- Я запрещаю тебе! Запрещаю даже думать об этом! – кричала Таня, легонько потряхивая Моане за плечи. – Я никогда не отрекалась от тебя! То, что я на тебя рассердилась, это еще ничего не значит, а ты уже выводы сделала, глупая женщина! Я тебя теперь никуда не отпущу! А то я тоже сяду в корабль, разгонюсь до субсвета, и как шарахнусь о первый же астероид! Еще раз попробуете покончить с собой, - я следом то же самое сделаю! Поняла, дура?! Я же люблю тебя!

- Никогда! Я не допущу этого! Спасибо, мой ангел!

Дальше последовала сцена рыдания и поцелуев любящих мамы и дочки, настолько слезоточивая, что Сайто, бочком-бочком направилась к двери, знаками указывая на дверь и Селине.

- Ой, сейчас как расплачусь! – сказала Ули. – Так если барыня Моане жива и к Господу не отошла, праздновать же надо! С тортом и конфетами!

- Ну, вы и заставили нас понервничать, госпожа Моане! – ответила Сайто даже немного сердито. – Я не знаю всех особенностей вашей культуры, но так на чувствах близких людей играть, - это бесчеловечно!

- Что вы такое говорите?! – вспыхнула Моане. – Вы считаете, что я имитировала свой уход, чтобы вызвать к себе сочувствие?! Ох, как вы не правы, и вам за это будет стыдно! Клянусь Богом и Пророком, что я все сделала, как надо! И я не собиралась… Неужели, это чудо божье?!

- Ну конечно! – В дверях, будто призрак из темноты, возникла Жю Сет. – Здравтсвуйте. Я чудо, можно просто, госпожа Стелла или «моя повелительница!» Милая Изуми, вы не правы! Я знаю Моане восемь лет, и это не тот человек, который будет устраивать спектакли, играя на нервах других. Это не девочка-истеричка, это духовный воин! Даже я немного боюсь Моане! Она действительно хотела уйти из жизни и почти сделала это.

С этими словами Стелла вытащила из клапана на своем поясе большую круглую таблетку кровавого цвета:

- Моане давно хранила в своем секретере вот это! В основе этой таблетки аманитин, смешанный с цианистым калием. Аманитин – это очень мощный яд, встречающийся в токсичных грибах и растениях. На Земле, например, этот токсин содержится в бледной поганке, есть такой ядовитый гриб… Она должна была убить Моане меньше чем за минуту… После того, как человек принял ЭТО, спасать его, по хорошему счету, уже поздно.

- Но поему тогда я жива? – спросила Моане, гладя по голове заплаканную, трясущуюся Синицыну.

- Да потому что нашлась в этом доме одна старая, вредная ведьма, которая еще с утра заметила в вашей голове суицидальные мыслишки. После чего я решила не рисковать и, улучив момент, подменила вашу ядовитую таблетку безвредным дубликатом. То, что вы приняли, - это мой экспериментальный препарат для быстрого сна. Скажите, мать Моане, сколько времени вы бегали на тот свет? Минут десять?! А чувствуете вы себя, будто отсыпались неделю! Правда, есть у этой таблеточки один побочный эффект, но он не так уж опасен… А за Моане приглядывал наш газовый друг 702001.

- Подтверждаю! – раздался голос из вентиляционной решетки. – Я даже разок проплыл у вас над головой, Моане! А вы меня не заметили!

- Чтобы я Моане на произвол судьбы бросила, с ее-то болезненной совестливостью? – с серьезным лицом заявила Стелла. – Не бывать тому!

- Так зачем вы тогда устроили всю эту комедию?! – воскликнула Татьяна. – Или вам было приятно смотреть, как мы с мамой мучаемся?!

- А кто всю эту комедию начал сегодня утром?! – возмутилась Стелла, гладя по головке Ули. – Дуры! Одна людей мучает, а потом яды жрет, другая кричит матери, что ненавидит ее, а потом сидит, рыдает в подушку! Причем вы обе жалеете себя, а о том, какая ситуация за стенами дома, вам, по-хорошему, положить с прибором! И на людей, из-за которых разгорелся весь сыр-бор, тоже! Вы себя жалеете! Моане, я ли к вам не заходила утром? Я не утешала вас, не говорила вам, что реакция Тани – это молодая дурь, что все пройдет, подождите… Не делайте глупостей – я вам такого не говорила?! Таня молодая еще, порывистая, со своими тараканами в голове… Вы старшая! Вы – мать! И вы должны были поговорить с ней, объясниться…. А вы сразу сопли пускать и таблетки жрать! Хорошая мать, вашу ..! Ули, закрой уши! А ты, Таня, меня особенно выбесила! Ты же сама пришла к выводу, что не сама Моане виновата, а среда, в которой она росла! А что же такие умные мысли не пришли тебе в голову час назад?! Обижалась, сидела, на маменьку, которая оказалась не такой, какой ты хотела?! А вот прийти друг к другу, поговорить, да хоть в морды друг другу набить, как мужики, - нет, ни одна дура не в состоянии! Ули, закрой уши! Языки вам, мать вашу кубическую, для чего даны?! Сидят, только сопли на ****у наматывают! А между тем вы обе – должностные лица при исполнении, и одна должна думать о том, как ликвидировать нанесенный ущерб и исправить последствия своего преступления, а вторая должна принимать решения головой, а не … Ули, закрой уши! А не страдающей жопой! Тебе нужно было не визжать у себя в комнате, а вызвать мать Моане на разговор и по-офицерски, по-коммунистически, да хоть по-хилликиански с ней поговорить, осудить официально ее действия и принять резолюцию какую-нибудь, о борьбе с проклятым наследием прошлого и ликвидации ошибок и перегибов в одной отдельно взятой семье! Ты будущий офицер, Таня! Организатор! Ты должна уметь принимать решения в любой кризисной ситуации. От твоих действий будут жизни подчиненных зависеть, пассажиров, ценных грузов… Сегодня от тебя зависела жизнь мамы Моане, и ты не справилась! Офицер, Таня, – слово мужского рода! А если ты не можешь быть офицером, так снимай к … Ули, уши! Снимай к ***м свой летный китель, надевай платьишко, и скачи вприпрыжку на лужок цветочки собирать! И не хер тебе носить звездочки на погонах! Господи, до чего же с мужиками проще! Пол, что ли, сменить?! И уже на законных основаниях взять в жены, вон, Изуми! Или вас, Моане, буду вам задницу пороть! Или обеих сразу…Ты, Таня, не рассчитывай, молода еще! Понятно, господа-дамы курсанты-священницы?! И вообще… Мы имеем дело с трагедией! Понимаете, с трагедией целой семьи! А вы тут сериал устроили!

- Товарищ подполковник, пока вы еще женщина, яд нужно уничтожить, чтобы действительно никто не отравился! – предложил Василий Тимофеев.

- Ну, зачем уничтожать? – Стелла достала маленькую коробочку и убрала в нее страшную таблетку. – В хозяйстве все пригодится. Так, Сайто сейчас идет со мной, а майор Тимофеев присоединяется к нам через час! У нас ведьминская оргия! Таня, как проплачетесь и нацелуетесь с мамой, можете с Селине, если желаете, пройти с нами! Сообразим на четверых, молодость против опыта!

- Мы воздержимся, ладно? – брезгливо сморщила носик Синицына. – Селине, мы переселяемся в комнату мамы Моане! Ее нельзя оставлять одну.

- Тьяне, помилуйте, моя доброе дитя! – смутилась Моане. - Что же, я теперь должна быть под контролем, как душевнобольная?

- Слово «как» здесь лишнее! – съязвила Стелла. – Да, кстати, за Селине, если что, я вам голову отгрызу! Она под моей защитой. И еще… Говорю вам как подполковник госбезопасности! Еще один такой фортель, - и я официальное следствие открою против вас! Я не шучу!

- Ой! – испугалась Селине. – А может не надо?! Барышня, позвольте, я лучше со служанками жить буду!

- Нет! - отрезала Таня. – Ты под моей защитой! Мама тебя больше не обидит. Правда, мама Моане?

- А вы, Стелла, не можете не уязвить меня?! – возмутилась Моане. – На мою девочку можете даже не заглядываться! Только через мой труп! А Селине я беру под свое покровительство, так же как и ее маму! Время собирать камни! Не бойся меня, Селине, я виновата перед тобой и грех свой я перед вами с мамой искуплю! Но ты примешь Святую Веру и будешь жить, как добрая благочестивая хилликианка! И если ты уж iklite моей дочери, служить ей будешь не за страх, а за совесть! Лично прослежу!

- Я бы на вашем месте так буквально не шутила, про труп! – хмыкнула Стелла.

- Ой! – схватилась за живот Моане. – Ой, что-то мне нехорошо! Ой, как урчит! Простите, мне нужно покинуть вас ненадолго!

- Мама! – испугалась Таня. – Товарищ подполковник, подождите! Маме плохо!

- О! – Стелла подняла палец вверх. – А вот и побочный эффект! Моя новая таблеточка всем хороша, только после пробуждения организма начинает действовать как слабительное! Пока не удается убрать эту досадную мелочь! С другой стороны, очищаться, так уж комплексно! Быстрее в туалет, а то познаете стыд и нужду! Нужда, кстати, уже пришла!

- О, Господь! – Бывшая покойница стремительно вскочила со смертного одра и направилась к Стелле. – Мало того, что вы меня оклеветали, сделали из меня посмешище, так вы меня еще и отравили и издеваетесь?!

- Во! Правильно! Нашли виновную! – картинно всплеснула руками Стелла. – Я отравила! Моане, вам бы в Инквизиции служить! С духами воевать! Раскрываемость бы взлетела до небес. Сегодня после захода солнца жду вас у себя! Пороть вас буду!

- Еще чего?! – встала за маму горой Татьяна. – Это что за дикарские методы?! Мама, я не позволю!

- И тебя, Таня, тоже! – уже откровенно издеваясь над пострадавшими сказала Стелла. – Вас буду либо пороть, либо … Не при Ули сказано будет, но вы меня поняли!

- Ах вы, нечистая сила! – Злая Моане потянула руки к шее Стеллы, но тут же скрючилась, схватившись руками за живот. – Ой! Ой-ой!

- Поезд отходит, мать Моане! – Стелла смотрела на нее с сочувствием, как на дуру. – Быстрее, а то купе ваше займут! До конца коридора и направо! Кстати, уважаемая покойница, а билет при вас? Какая-никакая, а бумага!

- Я вернусь! – с интонацией героя романа «Терминатор» пообещала Моане. – Ой-ой, да что же за день такой?!

- Я помогу тебе! – Таня подбежала к скрючившейся Моане. – Только я сразу хочу сказать, мама Моане. – Я тебя люблю и не брошу, но это не значит, что я поддерживаю твое деяние! Я тебя люблю, как дочь, но как общественник беспощадно осуждаю твой поступок! И … и я тебя вызываю на суд! Товарищеский! И хочу ответственно заявить, что в нашей семье никаких феодально-крепостнических пережитков не будет! А я объявляю создание нашего семейного исполнительного антикризисного исполкома, на котором примем общественный договор и план выхода из кризиса! Так как я единственный в нем представитель вооруженных сил, назначаю себя председателем!

- Все, что угодно, золотая моя звездочка… но через некоторое время, хорошо?! – взмолилась Моане, поспешно удаляясь в кабинет по очищению мыслей.

- В генеральные секретари ее! – весело выкрикнула Стелла. – Синицына – председатель революционного комитета, Моане – ЧК, а Селине остается участь простого народа, ради блага которого все всегда и делается!

Оставив миловаться любезных родственниц, Стелла и Сайто направились к лестнице.

- Стелла, что ты хочешь? Или ты в самом деле зовешь меня за … тем, что ты приказала?

- Ну, если ты почтишь меня своим вниманием, я против не буду. – Стелла улыбнулась одной правой стороной лица, но глаза были серьезны и сосредоточены. – Ты можешь подключиться к проводной телефонной линии одного господина по одному номеру? Мы слушаем его квантоэфир, девчонки третьи сутки на пульте, но пока результатов ноль… Вот у меня возникла идея, - а что если он связывается с заказчиком по примитивному медному проводу, предполагая, что высокоразвитые земляне его слушать не будут? Нам очень нужно засечь его работодателя.

- Нет! – удивленно ответила Сайто. – Я даже никогда такой не видела! Это тебе к Мороку надо… А радиоэфир не сканировали? Это я могу!

- Пошли! И тогда помоги нам обработать снимки со спутника... И нам нужна твоя консультация инженера. Мы, похоже, замаскированный ретранслятор «Кибердайнз» нашли!

- Да ладно? – удивилась японка, беря за руку графиню Жю Сет. – Пошли!

- Ули, солнышко, сбегай и позови к нам господина Вырока! – попросила девочку Стелла и чмокнула ее в макушку. - Я тебя обожаю, моя птичка..!


… Уже совсем стемнело, когда к затерянной в лесах сторожке, где содержались рабыни-болхианки, прилетела Стелла. Она была одна… Из-под шубки она достала ионный дезинтегратор, - запрещенное оружие, которое даже в обычной армии было под строгим контролем. Принцип его действия заключался в том, что он распылял на атомы любое материальное тело небольших размеров, разрушая молекулярные связи в предмете и почти не оставляя следов. Применять против человека такое устройство было строжайше запрещено.

Выл ветер над покрытыми верхушками деревьев… Поземка бежала по белой земле, от ветра со скрипом пошатывались ветки деревьев. Над сторожкой ярко горели звезды…

Стелла отозвала сторожей из шайки Груаппо и сказала, что сторожить рабынь больше не надо. Она приказала мужикам-бородачам отправляться по домам, а сама, присоединяя батарею к дезинтегратору, шагнула в строение.
Кони разбойников вздрогнули, когда изнутри послышались приглушенные вопли и десять раз что-то прошипело... Окошки сруба десять раз осветила яркая вспышка… Вопли и стоны обрывались по одному, пока не стало совсем тихо…

Вскоре из избы вышла Стелла Жю Сет с ледяным, пронзительным взглядом. Оглянувшись на скрипучую дверь, она приказала:

- Все, по домам!

И, отойдя на приличное расстояние, она достала бутылку с торчащей из горлышка тряпкой, подожгла ее и бросила в стену сторожки. Бутылка разбилась, пламя медленно стало расползаться по бревенчатой стене.

- А бабы? – спросил один из разбойников.

- Ой! Да и хрен с ними! – брезгливо поморщилась Стелла. – Нет там больше никаких баб! Проект закрыт..!