Если ты другой... 5

Стайка  стихиалей  луга   пронеслась над разнотравьем, разворошив  облако цветочных ароматов:

- Фиа, сестрица, дедушка тебя искал. Похоже,  беспокоится.

- Мой поклон  ему,  как  встретите.  Передайте,  пусть  не тревожится  напрасно…

Правильнее  бы, конечно,   самой поспешить  к Лесовику, в иное  время  Фиада так бы и сделала, но…  не сейчас.  Что-то ей мешало…
Да  ясно,  что! Дедушка  наверняка  прознал   о ее ночных  вылазках,  хочет учинить спрос.  Только   что  может  ответить ему  Фиада? Она   сама  еще ни в чем не разобралась.

Столько смятения в сердце! Хорошо бы расспросить старших обо всем, что мучает. Только   ни старику Лесовику, ни тетушке Креаде   не расскажет  нимфа  о той  путанице, что  плетут  из мыслей   сомнения, прилагаемые к открытиям.   Мудрость седины   так осторожна…    слишком  осторожна, до трусости!

Дедушка,  конечно,  вспомнит о безрассудстве    Мавки,    затоскует,   начнет стращать.  А разгневается  – всем в лесу станет неуютно!  Нет,  к  Лесовику  лучше не  торопиться.  Ну…  не хочется!

А чего по-настоящему хочется,   улететь туда, к холму, где ведутся раскопки, послушать людей, увидеть их   при  дневном  свете, заглянуть в мысли... Странные мысли, - сплошная  разноголосица, но люди умудряются выбирать из нее светлые, а некоторые поднимаются  на них, как на   крылышках…

Повезло же  луговым  сестрицам:  сколько угодно  могут  пересекаться  с людьми в своих  владениях! Могут    изучать  их  просто между делом. У  лесных  такой возможности  нет,  днем  дриады  заняты  в  чаще -  археологов    почти не видят. Лишь один только раз удалось  Фиаде  залететь   на поле  при свете дня  в надежде   встретить   сестрицу Настю  и певца-чудодея  Никиту, разыскать  их  если не на раскопе, то в лагере.

То, что  увидела  Фиада,  ее ужаснуло.  Глинистые,   беспощадные  пасти  прорытых   канав с углублениями   ям  вгрызались  в основание  холма.     Луговина  была  безнадежно  изгажена. Прежде  здесь  взбегали  на  бугор  колокольчики с  клевером,  цвел  шиповник,  вольно   розовел  иван-чай на радость пчелам, сейчас  же не осталось и признака зеленой жизни – вывернутые с корнями растения давно засохли.  Уцелевшие  в стороне  от траншей  стебли иван-чая  утратили  весь задор и цвет,  сиротливо жались друг к другу,  изломанные и мятые.

Столь же  бедственным  оказалось  положение  на месте  лагеря:  вытоптанная трава у  шатров  и палаток, навсегда  ушедшие цветы, покореженный   и  поникший  от соседства  с каким-то  техническим  чудищем юный  клен, так  опрометчиво  забежавший на поляну…

Но людей все это нисколько не смущало  - люди  пребывали  в уверенности, что  имеют  полное право хозяйничать,  где им вздумается.  Люди двигались во  всех  направлениях,   что-то  перетаскивали, что-то перекапывали,  что-то непрерывно  говорили.  Неуемная   их  толкотня напоминала  отчасти   работы в  муравейнике, только муравьи двигались во имя жизни,  а люди…  во  имя  некой  идеи.
 
Да, людей собрала у  раскопа  идея. Собрала.  Но объединяла ли?

Возможно  ли   в принципе   объединить  эти  беспокойные  сгустки материи, то  теплые, то  стылые,  то холодно-скользкие и пасмурные, то закоченелые,  то горячие от темной страсти?  У  каждого  такого  комочка  мысли свой характер,  свой особенный цвет и настрой, своя  цель, часто  обратная  общей идее. Кто-то  испытывал  восторг  от раздобытых в земле  битых  черепков,  а  другой  рядом  совершенно не проявлял  к ним интереса, думая лишь о том,  сколько получит денег за этот сезон.

Но  все эти  разрозненные   особи  непрерывно  свивали  сеть  взаимодействия, протягивая друг другу    ниточки  самых разных оттенков  и плотности, фантастически  затейливую и яркую  сеть.

Среди  энергичных  человеческих  сгустков   Фиада  разглядела несколько матовых,  будто  лишенных  живого блеска.   Нимфа  невольно задержала   взгляд  на   самом  отчетливом и  бойком.
  Высокий  бородатый   мужчина  вел беседу   с женщиной, которая, похоже, руководила работами.  Да,  определенно:  от  собеседницы  исходила энергия пчелиной королевы и обращалась  она  с людьми, как с подданными.  Видимо, бородач  хотел  ей нравиться,  потому что улыбался изо  всех сил.
   
Еще никогда не доводилось Фиаде видеть такой улыбки!  Свет  этой  улыбки  весь  уходил   внутрь  улыбающегося человека.

Улыбка – и внутрь?

Фиада  даже  слегка   ошалела. Улыбка – источник  радости и света.  Как  может  наполненный радостью  человек  не  выделять  света?

Однако, судя  по реакции  королевы,  лицевые мышцы   бородача  неплохо справлялись   с выражением  нужной эмоции:  дама  одарила мужчину  благосклонным  кивком   и выдала разрешение:

- Что ж,  все  карты   у вас,    Борис.  Дерзайте.

Они еще продолжали беседу, но Фиада  уже переключилась,  - она обнаружила Настю. Земная   сестрица  сидела на корточках  у раскопа, уставившись во  все  глаза… на жука.  Да,  красавец  был,  конечно, хорош! Перламутрово-зеленый, задумчивый и очень важный. Важничал он, скорее, из-за внимания  Насти – кто бы не  задрал нос  в луче такого  восторженного  взгляда!
 Но зря,  зря он задержался на глинистой  кромке, разве только с намерением  подвести Настю. Ведь все остальные  археологи согнулись  над  лопатами  в своих  канавах,  а  подруга Насти, та самая, с бестолковой мамой-дачницей, испуганно косилась в сторону пчелиной королевы и шипела:

- Настя,  залазь  давай!  Хоть бы мастерок взяла!  Диана же сюда смотрит! Будет опять на волонтеров   наезжать…

Сестрица напоследок огладила взором лакированного  задаваку  и со вздохом  полезла  в траншею,  к паникующей своей  наперснице.

Никита   работал неподалеку,   в канаве, которая из-за своей глубины уже превратилась в яму,  скрывшую людей   с головами.  Парень    осторожно   срезал землю тонкими пластами,  а помощник собирал ее в ведро, готовясь унести прочь.

Никита, казалось,  целиком был погружен в работу, однако Фиада ясно  видела:  голова его была прочно занята другим. И не только голова!  Весь он, целиком, до последней клеточки был заполнен   отражением  девушки. И, конечно же, то   была Настя! Фиада  даже удивляться не стала. Разве не несла  ее  синеглазая  земная сестрица очарование самой природы? Более влекущих  чар не существует.

С головой  ушедший  под землю, Никита  незримо   парил на орбите  притяжения Насти. Его  сердце,  символически огромное,  горячее,   билось  для  Насти, все мечты – только о ней.
 
Земная  сестрица  захватила и переполнила   мысли Никиты настолько, что  образ ее  будто выплескивался   вовне. И даже не образ, а  целая галерея образов в одном, вспышками  и сценками, одновременно  в ромашковом  сарафане  и в грубых джинсах, только улыбка плыла неизменно, тихая, но лучезарная,  с искрами  звезд  в глубине синих   очей.
 
«Ты у меня одна»,  -  вспомнила  Фиада.  И поняла, что ошибалась, решив,  что  «одна»  подразумевает одиночество.

Нет,  «ты  у меня одна»   у  людей означает совсем другое.  Это вовсе не одиночество на престоле,   как показалось  Фиаде,  это значит, что  на   звездном  троне  со скипетром  одна-единственная, значимая настолько, что  другим в сердце места просто нет.

Настя  возилась  себе  в своей траншее,  стоя на коленях и   подложив под них  для мягкости какую-то  тряпицу,   а энергия ее  присутствия  изливалась  для Никиты теплом малого солнца.  И таким же солнцем  стало его сердце,  испуская   сияние от ореола над головой Насти.

Неужели человек способен так светить?  Или это  свет  той, кому  он светит?

О,  эти люди!  Так же,  как и все живое,  они  получают  великий свет  солнца. Но людям хочется светить самим.
 И если они умудряются светить  собой  друг другу,  значит, каждый из них может быть  маленьким солнцем?


Продолжение    http://proza.ru/2024/08/12/961