СЫнка

СЫнка.

День рождения у нее. Гости. Поздравления. Веселятся все. На столе изобилие. Август, второе число. Огурчики, помидорами, зелень, свежая картошечка с домашней сметаной и петушки, подрощенные, запечённые в духовке. дорогой коньяк и немного пива (любят его в деревне).

Да только в глазах тоска проклятущая.
- Да чего же Вы, тётя Таня? Радоваться надо.
- Надо, милая, да только щемит чего-то сердечко. Уж не с Колюшкой ли?
- Да бросьте Вы, позвонит ещё. Может на задании где-то. СВО не шутейное дело. Тем более, разведка.
- Обещал, что он в любом случае позвонит, поздравит.
- Так дело не пойдет! Радоваться надо. А тосковать по живому человеку не годится. Ему от этого только мука.
- Да не смотрите вы на меня, дуру грешную, угощайтесь и веселитесь.

***

На другой день выходу утром во двор, а она на крылечке у меня сидит. Одну сигарету докуривает, да от неё же другую начинает. Бедная! Белее белого. Видать ночь совсем не спала. Я смотрю на нее и мне тошно становится. Сажусь рядышком. А она без приветствия:

- Мы вооон там, под горой, жили. Он ребеночком ещё был, годков семь наверное. Всё на гору с мальчишками лазили. Заберется на верхоту и кричит от туда: "мамка! Баню сегодня будешь топить?" "Буду", - кричу ему. А он тогда возьмёт, да кубарем с горы. Придет весь в траве да земле. Я его тогда веником в бане воспитываю.
- Позвонит ещё. СВО - это не рабочая неделя с семи часовым рабочим днём.
- А на Ивана Купала, затащут на гору колеса тракторные, а ночью подожгут и с горы покатят. Красиво так летят! Огненные шары. Я стою любуюсь, а отец с ведром воды бежит колеса встречать. Ну, тоже потом воспитывает его вожжами.
- Хорошие воспоминания.
- Бывало наругаю его, что по горе лазает, только обувку рвет. Так он сандали на почетном месте поставит, а сам босой, по острым камням, да комелям, ноги в кровь издерет, а я ночью плачу.
- Вы о весёлом вспоминайте, так легче. И, отдохнуть Вам надо. Видно же, что не спали.

***

- Ах, ты, кедрА-кедЕрочка! Как же мягко у твоих ноженек сидеть. Шумит в ветвях твоих ветерок, каплют слезы янтарные. Где-то наш сЫнка сейчас. Помню, маленьким был, притащил тебя из кедрача, да посадил немного поодаль. Говорит, интересно наблюдать за ней будет. И ведь в обиду тебя никому не давал. СЫнка ты СЫнка, сладкая моя макушечка, русые твои волосаньки, голубые глазаньки. Только бы живой был. Ничего не боюсь. Никаких увечий не страшусь. Хоть и без рук, хоть и без ног. Только бы живой!

- Тётя Таня, это же сколько Вы здесь сидите?! Туда шла, Вы здесь, и оттуда иду, Вы все здесь.
- Уж третья неделя, а он не звонит.
Я присела рядом. Никаких слов найти не смогла. Тоже неладное чудилось. Просто взяла ее за руку, да поглаживала.
- Он ведь у меня в Чечне воевал. Обе войны прошел. А потом в драке человека убил. Сказали, превышение обороны. И ещё сказали, что он владел спецприемами, а это отягощает обстоятельства. Конечно, то, что он скорую вызвал на место, это плюс в его сторону, но ничего изменить нельзя. А ведь он, ещё двое суток созванивался с потерпевшим, интересовался его самочувствием. Тот говорил, что все врачи в стационаре бухие, потому что выходные и у кого-то день рождения. Поэтому к нему никто не подходит. Так и умер без осмотра и даже снимки ему не сделали. Только дежурный врач ни разу в суд не пришел. Откупился, видать. А нам, деревенским, не под силу это. СЫнка сказал, что раз так получилось, то должен принять наказание... Бедовый он. Да только, таких ещё жальче... Из тюрьмы он попросился на СВО. Говорит, хоть и стреляют, зато на свободе.
- Тем более! Раз две войны прошел, значит есть опыт. Значит, просто так его пуля не возьмёт!
Но она не ответила. Только слезинку смахнула.
- у вас в деревне знаткие есть?
- Так свекровь моя.
- Пошлите к ней.

***

Течет водица перекатами. Катает камешки по дну, словно сердцем бУхает. В небе розовом облака многоцветные. Морозец на Утренней Заре.
А в реке, в беленой исподней рубашке, с распущенными седыми волосами, по пояс в воде, стоит согбенная девяностолетняя старуха. Ниже по течению, так же в исподней рубашке, простоволосая, стоит ее сноха. Старушка читает молитву:
"От скверных уст прими моление,
О, Нескверная, Чистая и Пречистая
Дево Богородице.
И не возгнушайся моих словес,
Но призом на мя и дщерь твою Татьяну..."
Старушка крестит воду, и как бы направляет ее на сноху.
Река подносит к Татьяне святую, наговоренную, ледяную водицу.
"Во время живота не остави дщерь твою, Татьяну.
Изми Ея, Владычице от лютости бесовские
И страшнаго и грозного испытания
Воздушных духов и злобы их избави
И всю тогдашнюю скорбь и печаль
На радость переложи твоим присещением."
Татьяна принимает водицу, окатывая лицо пригоршнями воды.
"Ты бо веси, всё милостивая Госпоже,
Яко всю мою надежду по Бозе
На Тя возлагаю. И несть мя инаго прибежища спасительнаго
Токмо Ты, Всеблагая".

И речка плачет льдинками слез. А ноги скручивает судорогой от холодной воды. А колкий ветер пронизает мокрые рубашки. Молитва длинная. Но не наступает благости. На четвертый заход пошла старица. Если после шести раз не поможет, то придется ещё три начета стоять.

Старушка стоически терпит холод. Ни один мускул не дрогнет. Лишь течет ровным ладом молитва, падает в реку, летит к Татьяне. И ни одного словечка из этой молитвы не выпало, хоть старушке девяносто лет.

***

На заре сон тягостный, вязкий, после бессонной ночи.
- Просыпайся мать, из военкомата приехали.
И стоит босая, в халатике не застегнутом. А военком чего-то говорит. А она слов не слышит, а сердцем понимает. Как в тумане всё. И, вроде, не кричала, а голос пропал, даже шепотом сказать неможется. Онемела от горя. Приняла обет молчания.

Одиннадцать дней ждала потом, когда же сынку в цинковом гробу привезут. И отогревала потом замёрзшее окошечко в гробу, дыханием своим, руками материнскими, теми, что русую макушечку поглаживали.

Хоронили парнишку с почестями, как подобает Герою России. Вся деревня откликнулась, все пришли поддержать родителей и отдать честь погибшему.

А она на другой день с телефоном на кладбище. Сядет у его изголовья и все его голосовые сообщения целый день прослушивает. И нету слёз, и нету голоса, и жизни нету. Онемело, околело смертным холодом всё нутро материнское. Только здесь, рядом с ним, на кладбище, ей и место теперь. Не успеет Зорька забрезжиться, она, как на посту, возле него... С телефоном. И опала листва. И пролетели белые мухи.

***

И снова второе августа. Только больше нет у неё дня рождения. Есть день смерти сына.и готовиться к этому дню она, однако, начала сразу после похорон.

Я была на поминальной обеде. Здесь он несёт в себе дух седой старины. Все, от мала до велика, приходят на поминки. Кормят партиями. На столе обязательно: сдоба, блины, конфеты, фрукты, компот, нарезка, рыба. Пришедшим подают окрошку, затем, куриный суп, затем блюдо с кашами (две или три на большом блюде),  затем мясо с толчёным картофелем.

Отец во главе стола читает поминальную молитву. Пока все кушают, мать подходит к каждому, осеняет крестом и делает подношение: женщинам - полотенце, мужчинам - носки, детям - шоколадки. Детей на поминках много, точнее сказать они там все, что есть в деревне. Ведут себя чинно, не шалят, не шумят, не балуются.

***

И нашелся же Ирод окоянный. Стоя у могилы сказал: " Так лучше. То он был убийца, а теперь Герой России. И матери почёт, а не срам".

И охнула она, и ноги подкосилися. Побрела домой, чуть живехонькая. Как объяснить людям? Как дать почувствовать?...

Что ей с почетом этим делать-то?! Куда его засунуть?!

Разве вся мировая Слава, разве весь мировой Почёт, заменят егорусую макушечку, разве затмят его голубые глазаньки?!! Что же вы люди добрые делает? Зачем же живьём сердце режете?

Но нет слёз, нет голоса и жизни нет. Одна тоска. Ледяная, мертвецкая...