Путешествие принца Людвига - 9

Явление доброго дядюшки

Дневник секретаря принца Людвига продолжает бесстрастно фиксировать события, происходившие в Санкт-Петербурге:

«8 сентября (89 дней до переворота) при дворе был торжественный прием по случаю именин его величества императора.  Перед обедом гвардейские полки должны были, как и высочайший день рождения, выстроиться вокруг императорского дворца и трижды салютовать, при этом стреляли из всех пушек. Вечером можно было наблюдать иллюминацию всего города и крепости, на подмостках перед Зимним дворцом было разыграно представление».

Немудрено, что состояние годовалого младенца после такого шумного празднества ухудшилось. Недомогание младенца-императора, естественное в таком возрасте, сразу же обострило ту интригу, которую затеял де Шетарди с Елизаветой. Впрочем Лесток, лейб-медик цесаревны, предупреждал французского посланника, что Иоанн Антонович болен от рождения «сокращением нервов» и может умереть при обострении какой-либо болезни.

Впрочем не только де Шетарди, шведский и прочие иностранные послы были озабоченны здоровьем императора. С сентября 1741 вокруг брауншвейгцев стал сплетаться такой клубок интриг, который ни мать, ни отец императора-малютки не могли распутать в силу неспособности вынести возложенные на них судьбой тяготы правления. Тем более что и их семейные отношения дали обширную течь. После обручения любимца Анны Леопольдовны графа Линара с её подругой фрейлиной Юлианой Менгден чувства правительницы наполнились новым оттенком страсти. А вынужденный отъезд Линара на родину в Саксонию для решения его служебных и личных дел породил эпистолярный поток изъяснений в пылкой любви и преданности.

Свидетельства того времени с удивлением фиксируют, с одной стороны, упрямство правительницы в принятии некоторых, в том числе кадровых, решений, с другой -  её полную зависимость от подруги Менгден, австрийского дипломата Ботта дэ-Адорно, и, конечно же, любимого саксонца. 
Помимо Дневника, о путешествии принца Людвига в гости к брату Антону повествуют его письма, отправленные на родину правящему герцогу Карлу. В них Принц откровенно извещает старшего брата-герцога о состоянии семейных дел Антона Ульриха, да и вообще об обстановке, сложившейся при российском императорском дворе.
Людвиг не боится расстроить брата Карла, сообщая ему следующие подробности: «То, что Крамм (посланник Брауншвейга в Санкт-Петербурге) писал о правительнице и Линаре, - более чем верно». О нравах близкого круга своей свояченницы Людвиг поведал следующее: Юлиана Менгден «не оставляет правительницу одну ни на мгновение; даже если у неё Антон Ульрих и даже если они лежат в постели, она без смущения входит к ним».
Получив такие известия, герцог Карл I советовал брату Антону добиться запрещения возврата Линара в Санкт-Петербург. На что Людвиг с горечью констатировал: "Совет герцога Вольфенбюттельского относительно Линара был бы хорош, если бы Антон Ульрих был другим человеком, но с ним ничего не поделаешь».

Приближение чрезвычайных обстоятельств было настолько явным, что вызывало обостренную жажду деятельности у дипломатов недружественных стран – Франции и Швеции, о которой мы указывали выше. Весьма неутешительный анализ положения, сложившегося к сентябрю, давал английский посланник Финч: «Возгорелась война в защиту территории, за которую старорусская партия отнюдь не стоит. Сомнительный исход войны, младенец на престоле, неспокойный ум – имею в виду всегда деятельного графа Миниха, поддерживаемого фавориткой (фрейлиной Менгден), и заклятого врага принца (Антона Ульриха) – всё вместе при несчастном обороте военных действий может вызвать чрезвычайные события».

Из Дневника: «13-го (84 дня до переворота) перед Зимним дворцом был выстроен гусарский полк, отправляющийся сегодня к армии; оба императорских высочества сделали ему высочайший смотр.
15-го (81 день до переворота) в полдень турецкому посланнику с его свитой в 200 человек его высокопревосходительством великим адмиралом графом Остерманом был дан обед в Летнем императорском дворце. … Посланник выказал при всём этом особенное удовлетворение.
16 сентября (80 дней до переворота) при дворе были отпразднованы именины её высочества принцессы Елизаветы. В полдень по этому случаю стреляли из 30 пушек, в 4 часа начался бал и длился до 11 часов».

Анна Леопольдовна ко дню тезоименитства двоюродной тётушки подарила ей эгрет (изящное украшение в виде пера с драгоценными камнями) и золотой сервис. Как известно, Елизавета была большой охотницей до ювелирных изделий. Чуть ли не главной её заботой на утро после «революции» было изъять у Брауншвейгского семейства фамильные драгоценности, но это будет  происходить без малого через три месяца.

Однако вернемся к состоянию здоровья императора. Неожиданная – хотя вполне естественная в его возрасте, - болезнь Ванечки-царя подвигла окружение его родителей к  попыткам захватить первенство в придворной толкотне. Наблюдательный принц Людвиг в письмах к старшему брату высказывал опасение, что после отъезда Линара, место главного советника (не фаворита) при Анне Леопольдовне может занять австриец Ботта. Но, к удивлению матерых интриганов, на первую позицию неожиданно «протиснулся» вице-канцлер М.Г. Головкин. Причем уж что-что, а Михаил Гаврилович был настолько природным русским, что никакие разговоры про «немецкое» влияние здесь не уместны.
Головкин был сыном важнейшего (после Меншикова) сподвижника Петра I - первого канцлера империи графа Гавриила Ивановича Головкина. Через свою жену, по рождению Ромодановскую,  Михаил Головкин приходился Анне Леопольдовне двоюродным дядюшкой. Оказав значительные услуги Анне Иоанновне при её непростом восхождении на русский престол, Головкин, видимо, благодаря своей природной лени, сумел отстраниться от участия в борьбе придворных коалиций при правлении Бирона. Поэтому его влияние на мать императора-малютки было больше, что называется, родственным, чем политическим. Почему Головкин вдруг дал себе труд войти в ситуацию и поучаствовать в борьбе коалиций именно в это невнятное время, сказать трудно. Историографы отмечают, что граф Михаил Гаврилович доселе не отличался тщеславием, а должность свою кабинет-министра исполнял не так чтобы ревностно. В ноябре прошлого 1740 года Головкин и вовсе сказался больным, когда подкаблучники свергнутого Бирона спешили, больно толкаясь, засвидетельствовать свою преданность юной правительнице. Видимо, оценив беспомощность Анны Леопольдовны перед возникшими вдруг угрозами и никчемность её мужа генералиссимуса, Головкин решился поддержать племянницу по-родственному.
А может к этому вальяжного графа подтолкнули его, что называется, младшие коллеги? Каким-то образом его конфидентом становится услуживший в своё время Анне Леопольдовне бывший камер-юнкер, а теперь уже перспективный камергер Иван Брылкин. Допустив к своей персоне теперь уже обер-прокурора Сената Брылкина, граф Головкин, не ведая того, своими руками стал готовить себе погибель: наказание, постигшее графа после елизаветинской «революции», было настолько жестоким, что, как говорится, не дай бог…