Хакуна матата -2

Якоб ван Геккерн – Иоганну Верстолку ван Сулену,
Санкт-Петербург, 23 мая 1836 года
«После того как выражение моего почтения было принято с обычным благоволением, его Величество подробно остановился на отношениях с Его Королевским Высочеством принцем Оранским. Его Величество, который совершенно естественно чувствует родственную привязанность к Их Королевским Высочествам, откровенно высказался насчёт непостоянного характера Её Высочества принцессы, и сожалея о том, что он назвал неспособностью монсеньёра принца Оранского продемонстрировать большую терпимость в отношении этой несчастной особенности и приложить больше усилий для восстановления доброй гармонии, отсутствие которой он считал опасным примером для августейших детей Их Королевских высочеств и совсем не  вдохновляющим для будущего молодых принцев. Когда аудиенция была закончена, я отправился к Императрице. Без излишних церемоний Её Величество спросила меня, почему мы держим такую значительную армию и служебный персонал на границах, прибавив, что сегодня это полностью лишено всякого смысла, разве только для потакания пристрастиям принца Оранского, которому, по-видимому, не нравится жить в Гааге».

Принц Оранский, с некоторым опозданием узнавший о содержании майской депеши из России, заключил, что «изобретённый сюжет» Геккерна много вредит репутации его не только как наследника престола. Последовала реакция, отражённая в его первом письме Николаю  от 26 сентября  1836 года:
«Я должен сделать тебе, дорогой мой, один упрек, так как не желаю ничего таить против тебя. Как же это случилось, мой друг, что ты мог говорить о моих домашних делах с Геккерном, как с посланником или в любом другом качестве? Он изложил все это в официальной депеше, которую я читал, и мне горько видеть, что ТЫ НАХОДИШЬ МЕНЯ ВИНОВАТЫМ И ПОЛАГАЕШЬ, БУДТО Я СОВСЕМ НЕ ИДУ НАВСТРЕЧУ ЖЕЛАНИЯМ ТВОЕЙ СЕСТРЫ.
До сей поры я надеялся, что мои семейные обстоятельства не осудит, по крайней мере, никто из близких Анны, которые знают голую правду. Я заверяю тебя, что ВСЁ ЭТО ЗАДЕЛО МЕНЯ ЗА СЕРДЦЕ, РАВНО КАК И ФРАЗА АЛЕКСАНДРИНЫ, СООБЩЁННАЯ ГЕККЕРНОМ: спросив, сколько времени еще может продлиться бесконечное пребывание наших войск на бельгийской границе, ОНА СКАЗАЛА, что известно, БУДТО ЭТО ДЕЛАЕТСЯ ТЕПЕРЬ ТОЛЬКО ДЛЯ УДОВЛЕТВОРЕНИЯ МОИХ ВОИНСТВЕННЫХ НАКЛОННОСТЕЙ...».

В депеше, присланной Геккерном, Виллем понял скрытый смысл «изобретённых сюжетов»:
1. Николай знает о причинах ссор и размолвок в личной жизни Виллема, о которых никогда не говорится ни впрямую, ни косвенно даже в письмах, не терпящих «любопытства почты».
2. Николай осуждает причины, повлиявшие на личные отношения Виллема и Анны.
3. Александра Фёдоровна догадывается об особенностях «воинственных наклонностей» Виллема, о причинах его нежелания пребывать в Гааге.

Переписка Николая и Виллема нашла решение  казуса между ними и закончилась письмом Вильгельма от 30 октября 1836 года: «Я должен тебе признаться, что был потрясён и огорчён содержанием депеши Геккерна, не будучи в состоянии ни объяснить ситуации, ни исправить твою ошибку. Но теперь ты совершенно успокоил мою душу, и я тебя благодарю от глубины сердца. Я тебе обещаю то же самое при сходных обстоятельствах».
Любопытно, каким же образом Николай  к 30 октября 1836 года «совершенно успокоил душу» щепетильного Вильгельма?
Очевидно, что Николай в своём предыдущем письме, исчезнувшем под грифом секретности или уничтоженном, от 10 октября 1836 года, пообещал Вильгельму каким-то образом разрядить создавшуюся неблагоприятную для будущего короля атмосферу при его конституционном дворе. Николай, обходя «любопытство почты», то есть с курьером, отправил ему это письмо, в котором  изложил свой план решения проблем: он нашёл способ дискредитации и отставки  Геккерна, вызывающего подозрения.

***

Пушкин, сам того не ведая, с 4 ноября 1836 года оказался заодно с Николаем и Виллемом в отношении к Геккернам.  После помолвки Дантеса и Екатерины Гончаровой, 21 ноября, Пушкин писал Геккерну о том, что хотел обесчестить его в глазах Нидерландов и России:
«Теперь я подхожу к цели моего письма: может быть, вы хотите знать, что помешало мне до сих пор ОБЕСЧЕСТИТЬ ВАС В ГЛАЗАХ НАШЕГО И ВАШЕГО ДВОРА. Я вам скажу это. Я, как видите, добр, бесхитростен, но сердце мое чувствительно. Дуэли мне уже недостаточно, и каков бы ни был ее исход, я не сочту себя достаточно отмщенным  ни смертью вашего сына, ни его женитьбой. Я хочу, чтобы вы дали себе труд и сами нашли основания, которые были бы достаточны для того, чтобы побудить меня не плюнуть вам в лицо, и чтобы уничтожить самый след этого жалкого дела, из которого мне легко будет сделать отличную главу в моей истории рогоносцев».

«Тем временем я убедился, что анонимное письмо исходило от г-на Геккерена, о чем считаю своим долгом ДОВЕСТИ ДО СВЕДЕНИЯ ПРАВИТЕЛЬСТВА И ОБЩЕСТВА.
Будучи ЕДИНСТВЕННЫМ судьей и хранителем моей чести и чести моей жены и не требуя вследствие этого ни правосудия, ни мщения, Я НЕ МОГУ и не хочу представлять КОМУ БЫ ТО НИ БЫЛО доказательства того, что утверждаю».

«30 января 1837 года, на другой день после смерти Пушкина, Геккерн послал своему министру иностранных дел барону Верстолку ван Зеелену первую депешу о происшедшем событии, изображая себя и Дантеса в выгоднейшем свете и не допуская даже мысли об отставке:
“Потомок африканского негра, любимца Петра Великого, г. Пушкин унаследовал от предка свой мрачный и мстительный характер...
Полученные им около четырех месяцев тому назад омерзительные анонимные письма разбудили его ревность и заставили его послать вызов моему сыну, который тот принял без всяких объяснений...
....
Не знаю; но только прошлый вторник (сегодня у нас суббота), в ту минуту, когда я собирался на обед к графу Строганову, и без всякого видимого повода, я получаю письмо от г. Пушкина. Мое перо отказывается воспроизвести все отвратительные оскорбления, которыми наполнено было это низкое письмо...».

http://proza.ru/2016/12/17/884

***

И вот такая крамольная мысль: "А что если Геккерн вполне искренен?". У барона нет причин к обострению конфликта, напротив - в его интересах все замять, не дать делу дальнейшего хода. Геккерн, судя по его депеше, не очень умен, но и глуп не настолько, чтобы провоцировать чету Пушкиных...
Идея придворного заговора с целью заклания козла отпущения, Геккерна, в котором Пушкин был случайной марионеткой, не осознающей своей роли, не кажется достоверной. Да и "любовь" Дантеса к Наталье Пушкиной в воспоминаниях современников может быть инспирирована самими заговорщиками. Попадалась даже занятная версия, что настоящей российской любовью Дантеса была Идалия Полетика, к которой вели многие нити этого темного дела. Но самое главное - "слово и дело" самого Пушкина. Александр Сергеевич целеустремленно атакует именно Геккерна, через голову Дантеса. Пасквилем о рогоносцах он дает нам понять, кто является истинным инициатором этой грязной инриги, а словами "Я НЕ МОГУ И НЕ ХОЧУ представлять кому бы то ни было доказательства того, что утверждаю" - намекает, что никаких доказательств против Геккерна у него попросту нет.
Итак, Пушкин - самый активный и сознательный участник этого нелепого заговора по реабилитации августейших болтунов. Но что же заставляет его играть эту явно самоубийственную роль? - Депрессия. Чудовищные карточные долги, долг перед казной, провал "Современника", унизительная роль царского куколда. Выше перечислены составные части "кнута", а ведь должен быть ещё и "пряник"! Без "пряника" рациональнее просто "лечь виском на дуло". И к такому варианту НЕХРИСТИАНСКОЙ смерти Пушкин вполне мог быть близок.  "Мне скучно, бес!". Безо всяких сложных интриг и кирилловщины Достоевского. «Карамзин умер как святой, — обронил Николай I в беседе с Жуковским. — А Пушкина мы НАСИЛУ ДОВЕЛИ ДО СМЕРТИ Х-Р-И-С-Т-И-А-Н-С-К-О-Й». Что могло быть таким пряником, учитывая явную ничтожность заговора и его целей? Издание произведений, "памятник нерукотворный"? Деньги? Хочется, конечно, назвать и самую главную ставку из всех возможных - СВОБОДУ! Свободу, как возможность сбежать от условностей, обязательств, долгов и как реализацию своих давних мечтаний о жизни за границей. Ну а тут уже рукой подать до конспирологической версии "Пушкин - Дюма", которая мне, все же, представляется крайне маловероятной. Свобода, настигшая гения, была совсем другого рода.

***

«Пожалуйста, скажи Вильгельму, что я обнимаю его и на этих днях пишу ему, мне надо много сообщить ему об одном трагическом событии, которое положило конец жизни весьма известного Пушкина, поэта; но это не терпит любопытства почты».

Одно место в переводе Щеголева нуждается в уточнении; выражение «trop c;l;bre Пушкин» переведено им как «весьма известный Пушкин» в 1-м и 2-м изданиях и «знаменитый» — в 3-м издании. Здесь не передан иронический, пренебрежительный оттенок, вносимый словом «trop» (весьма, слишком) и передающийся в русском языке словом «пресловутый». Это значительно изменяет общий смысл высказывания Николая, выдавая за внешне беспристрастным тоном откровенную неприязнь.

Обращает на себя внимание и тот факт, что в письме к Анне Павловне в Голландию, удерживаемый, возможно, соображениями дипломатического порядка, Николай лишь сообщает о смерти Пушкина, никак не комментируя события и не называя даже причины гибели поэта, не приводя вообще никаких подробностей. Тем интереснее написанное на другой день и бывшее до сих пор неизвестным письмо Николая в Германию, к Марии Павловне, в котором он крайне небрежно, как бы между прочим, сообщает о смерти Пушкина:

«...Je n’ai rien de fort curieux ; te dire d’ici. L’;v;nement du jour est la mort tragique du trop fameux Pouchkin, tu; en duel par un quelqu’un qui a eu le tort au nombre de beaucoup d’autres de trouver la femme de Pouchkin fort belle sans qu’elle aye ;t; le moins du monde coupable.

«Pouchkin n’a pas ;t; de cet avis et a insult; son adversaire d’une mani;re tellement indigne qu’aucune autre issue ; l’affaire n’;tait possible. Au moins est-il mort en chr;tien. Cette affaire a fait grand tapage, et comme les hommes sont toujours des hommes, v;rit; que tu ne disputeras pas; r;flexion des plus profondes; or donc, l’on a d;raisonn; tant et plus; et j’ai ;cout;, chose qui profite ; ceux qui savent ;couter. Voil; le seul ;venement remarquable».

Перевод: Здесь нет ничего такого любопытного, о чем бы я мог тебе сообщить. Событием дня является трагическая смерть пресловутого (trop fameux) Пушкина, убитого на дуэли неким, чья вина была в том, что он, в числе многих других, находил жену Пушкина прекрасной, притом что она не была решительно ни в чем виновата.

Пушкин был другого мнения и оскорбил своего противника столь недостойным образом, что никакой иной исход дела был невозможен. ПО КРАЙНЕЙ МЕРЕ ОН УМЕР ХРИСТИАНИНОМ. Эта история наделала много шума, а так как люди всегда люди, истина, с которой ты не будешь спорить, размышление весьма глубокое, то болтали много; а я слушал — занятие, идущее впрок тому, кто умеет слушать. Вот единственное примечательное происшествие.

Интересно, что в этом письме Николай употребляет еще более резкое выражение в адрес Пушкина «trop fameux» — «пресловутый, печальной известности», что подтверждает и наше прочтение выражения «trop c;l;bre» в первом письме.

Стремление объяснить дуэль семейной драмой и «дурным характером» поэта отчетливо видно как в письме Николая, так и в ответном письме Марии Павловны:

«...Ce que tu m’as mand; de l’affaire Pouschkin m’a bien affect;: — Voil; une d;plorable fin de vie, et pour la femme innocente la plus horrible destin;e qui se puisse rencontrer: il a toujours pass; pour avoir un caract;re peu recommandable ; c;t; de son beau talent...».

Перевод: То, что ты мне сообщил о деле Пушкина, меня очень огорчило: вот достойный сожаления конец, а для невинной женщины ужаснейшая судьба, какую только можно встретить. Он всегда слыл за человека с характером мало достойным наряду с его прекрасным талантом...

Знаменательно, что в письме Николая к Марии Павловне содержится как бы программа изложения событий, официальная версия. Прежде всего он указывает, что событию этому не следует придавать слишком большого значения: «Здесь нет ничего любопытного, о чем бы я мог тебе сообщить». Далее, точно определяет, в чем «вина» убийцы, — в том, что он, как и многие другие, находил жену Пушкина прекрасной; в этих словах фактически содержится полное оправдание Дантеса, даже не названного по имени. Не забывает Николай указать и «истинного» виновника дуэли, это — подозрительный и ревнивый Пушкин, который вел себя «недостойным образом». Финал трагедии относительно «благополучен», ибо Пушкин умер христианином. Такова царская точка зрения, которую желательно было утвердить и за пределами России. Однако Николай, очевидно, опасается, что за границу могут попасть и иные сведения, иное освещение событий. «Болтали много, — предупреждает он Марию Павловну, — а я слушал...».

О том, что Николай «слушал» внимательно, известно достаточно широко. Самые жесткие меры, принятые николаевской жандармерией и цензурой в первые же часы после гибели Пушкина, опечатание бумаг поэта, тайный увоз тела, выговоры журналам за помещение некрологов, наконец, расправа с Лермонтовым, — вот что стоит за циничными словами «я слушал — занятие, идущее впрок тому, кто умеет слушать».

https://feb-web.ru/feb/pushkin/serial/v63/v63-038-.htm