Rodendron Rassolnikoff ч2 гл1

   Дома он заперся изнутри и вытряхнул содержимое пакета и карманов на старый диван. Лёг и любовался добычей.
   Он вдруг вспомнил про свой любимый аудиороман Достоевского «Преступление и наказание».
   - Какая чушь свинячья! Как такое можно было напридумывать в книжке, чтобы убивать ради денег?! Вот и денежки, вот и драгоценности. Все живы-здоровёхоньки и никаких трупов взрослых женщин. И никто никому ничего никогда не должен. Бог всех рассудил и всё оплатил: от каждого по способностям, каждому по деяниям воздастся. 
«Воры... - Царства Божия не наследуют» (1 Кор. 6,10). Если же мне, согласно восьмой заповеди Иисуса Христа будет отказано в Царстве Небесном после смерти, то значит мне предстоит компенсировать свои загробные неудобства получением плотских наслаждений в Царстве Земном. И как понимать, если Алэна Делоновна ворует у всех без разбора всю свою сознательную жизнь, то я – Родендрон Рассольников воровал только за свою жизнь каких-то полчаса. Содеянное мной и ей не соизмеримо. Я изъял накраденное у матёрой воруньи и стяжательницы, ибо изымать украденное богатыми во благо бедных – не есть греховное деяние господом Богом нашим всемогущим. Господь
– отец всей мудрости вселенной поди не посадит меня в одну камеру с этой пройдохой, разберётся, по справедливости, и накажет каждого по совокупности тяжести и количества свершённых прегрешений. О, Робик Гуд; о, Родик – гуд, вери, вери, гуд».
 
   Родик распечатал пачку новеньких ароматных пятитысячных купюр – это полмиллиона денег. Он начал было пересчитывать бумажки, но бросил и просто стал глядеть на деньги и драгоценности. Так кайфуя, пролежал он очень долго. Случалось, что он как будто и просыпался, и в эти минуты замечал, что уже давно ночь, а встать ему не приходило в голову. Наконец он заметил, что уже светло по-дневному. Он лежал на диване навзничь, ещё остолбенелый от недавнего забытья. В форточку доносилось чириканье воробушка, который разбудил его окончательно.
В первое мгновение он думал, о том, что возьмёт в турагенстве путёвочку в тёплые края и умотает подальше от своей хлопотной Родины отдохнуть и понежиться на солнышке. Там он найдёт себе симпатичную девушку и будет миловаться с ней в бунгало под шум океанского прибоя.
 
   Теперь же вдруг ударил такой пост мандраж, что чуть зубы не выпрыгнули изо рта и всё в нём так и заходило ходуном.
- Надо сбегать в алкашку купить бухла для успокоения нервной системы, - подумал он и чувством глубокого благолепия взял одну пятитысячную купюру, понюхал её, пошуршал пальцами и элегантным движением засунул в карман джинсов.
Он отворил дверь своего подъезда и решил прогуляться до ближайшего супермаркета. На улице выглянуло долгобредовское солнышко, как будто приветствуя нового счастливого своего жителя. Бездельник с деньгами – это всегда заметно для трудяг без денег.

   В супермаркете покупателей было ещё немного. В основном это были старушки в цветастых леггинсах в обтяжку на дряблых жирных ляжках, которые шустро носились с пенсионными удостоверениями между прилавков в поисках красных ценников со скидками. Кое-где возникали вспышки агрессии при делёжке акцизной мороженной скумбрии или кошачьего корма – товаров по акции.
Возле кассы они долго искали в своих огромных кошельках пенсионные удостоверения, которые доставали из кошёлок и получали порцию тумаков от стоящих сзади «подружек». Скидки для пенсионеров действовали до только до одиннадцати часов.
Родик решил начать свой первый в жизни нормальный шоппинг с поиска шикарной закуски. В рыбном отделе его призывно приветствовала норвежская нарезка из слабосолёной сёмги, которая была брошена корзинку для покупок. Чтобы поддержать рыбку к ней полетела маленькая баночка крупной зернистой чёрной икры. Буженинка, оленья колбаска, сырок горгонзола, маслинки фаршированные копчёным угрём… Чтобы не привлекать к себе излишнего внимания пенсионерок взял две бутылочки французского курвуазье иксо. На кассе юная девчушка, не скрывая своих эмоций, реально подофигела.

 - Эт, я шефу на юбилей, - буркнул кассирше Родендрон с закрасневшими ушами, - мне так не жить!
 "Штирлиц" был близок к провалу, как никогда. Выйдя из супермаркета, расплатившийся пятитысячными купюрами, которые долго разглядывала кассирша на предмет подлинности. Родик готов был лупить себя по голове за такую тупость.
- Всенепременно надо посмотреть криминальную хронику; там наверняка про кражу века покажут сюжет, - продолжал свои рассуждения новоявленный вор.
Возле подъезда, по закону полости, Родендрон лоб в лоб столкнулся с Настюхой. Он еле успел перехватить ручки пакета прежде, чем она успела засунуть туда свой нос.
- Никак, Родендрон Родионович, стипендию получили или от мамы денежка пришла? – заверещала Настюха, втягивая мощно ноздрями воздух, пытаясь пронюхать насквозь полиэтиленовый пакет. Девичье сердце очень чувствительно к халяве. И Родик, проклиная себя, ужом просочился мимо, придумывая на ходу полную ерундень.
- Ага, прикупил кое-что про запас: фондерширака, хлебушку, водочки…

   Ввалившись в свою хатку, Родик закрылся на ключ изнутри и распечатав бутылку коньяка, в два глотка ополовинил её. Фруктовые нотки благородно отозвались во рту. В этот момент Родик помянул впервые в своей жизни благочестивыми словами старушек-сестриц: сколько усилий требовалось, чтобы вытягивать из людей по копеечке такие деньжищи, которые за десять минут достались молодому оболдую, за тридцать минут операции по экспрориации?! Куда и зачем их копят люди юноше было невдомёк. А вот полное отсутствие сивушной спиртуозности от полштофа отменного французского коньяка и фруктово-шоколадное послевкусие сразу очаровало молодого убийцу. В ноутбуке Родендрон начал искать криминальную хронику города Долгобреда. Удивительные люди современные производители новостного контента: «В центре города, в богатой квартире обнаружены плачущие тела двух обворованных женщин. Начальник полиции заявил журналистам о личном контроле за поиском преступников. Основной версией является обворование квартиры с целью экспроприации».
Если бы накосячил, полицаи давно бы меня замели, - с чувством глубокого удовлетворения отметил про себя молодой человек и приступил к поглощению содержимого пакета.

  Сёмга таяла во рту, как в детстве сахарная вата, купленная мамой Роде в парке культуры и отдыха. Икринки чёрные осетровые приятно лопались языком об нёбо. Вся еда на подлёте ко рту давала через нос сигнал мозгу и рот наполнялся слюной.
- Надо только не забыть самому незаметно выбросить мусор, а то клининговая работница или Настя охренеют, увидев банки из под чёрной икры у бедного студента без стипендии в академическом отпуске. Вообще-то, надо переехать со своими сокровищами на другую хату от греха подальше и пожить тихо в своё удовольствие. 
  Только Родендрон собрался погрузиться в мечтательную диванную негу, как в дверь раздался звонок.
- Вот, опять припёрлась Настюха! – пряча пакет с едой за диван про себя ругался Родик.
– Да отвори, жив аль нет? И все-то он дрыхнет! – кричала Настасья, стуча кулаком в дверь, – целые дни-то деньские, как пёс, дрыхнет! Пёс и есть! Отвори, что ль. Одиннадцатый час.
– А може, и дома нет! – проговорил мужской голос.
– Я его видела, как он заходил? – возразила Настасья.
Самого, что ль, унесут? Отвори, голова, проснись!
«Что им надо? Сосед ещё трётся? Все известно. Сопротивляться или отворить? Пропадай…»
Он глянул в глазок и увидев две противные морды открыл замок.
Настасья как-то странно зыркнула на Родика и молча протянула ему серую, сложенную вдвое бумажку.
– Повестка из ментовки, участковый приносил – проговорила она, подавая бумагу.
– Откуда?..
– В полицию, значит, зовут, в контору. Известно, какая контора.
– В полицию!.. Зачем?..
– А мне почем знать. Требуют, и иди. – она внимательно посмотрела на него, осмотрелась кругом и повернулась уходить.
– Пойду…
– Как хошь.

   Она ушла вслед за соседом. Родик запер дверь за незванными гостями и с трепетом стал читать; долго читал он и наконец-то понял. Это была обыкновенная повестка из ментовки: явиться на сегодняшний день, в половине одиннадцатого к участковому.
«Да когда ж это бывало? Никаких я дел сам по себе не имею с полицией!
И почему как раз сегодня? – думал он в мучительном недоумении. – Господи, поскорей бы уж!» Он бросился на колени молиться, но даже сам рассмеялся, – не над молитвой, а над собой. Он поспешно стал одеваться.
«Пропаду так пропаду, все равно! Носок надеть! – вздумалось вдруг ему, – ещё больше затрется в пыли, и следы пропадут». Но только что он надел, тотчас же и сдёрнул его с отвращением и ужасом. Сдернул, но, сообразив, что другого нет, взял и надел опять – и опять рассмеялся. «Все это условно, все относительно, все это одни только формы, – подумал он мельком, одним только краешком мысли, а сам дрожа всем телом, – ведь вот надел же! Ведь кончил же тем, что надел!»
На улице опять жара стояла невыносимая; хоть бы капля дождя во все эти дни. Опять пыль, кирпич и известка, опять вонь из лавочек и распивочных, опять поминутно пьяные, разносчики еды и полуразвалившиеся маршрутки.
Солнце ярко блеснуло ему в глаза, так что больно стало глядеть и голова его совсем закружилась, – обыкновенное ощущение лихорадочного, выходящего вдруг на улицу в яркий солнечный день.
Дойдя до поворота во вчерашнюю улицу, он с мучительною тревогой заглянул в нее, на тот дом… и тотчас же отвел глаза.
«Если спросят, я, может быть, и скажу», – подумал он, подходя к конторе.
Районный отдел внутренних дел, где обитал участковый был от него с четверть километра. Спрашивать ни у кого ни об чем не хотел.
«Войду, стану на колена и все расскажу. Дяденька, я больше не буду воровать у плохих бабушек денежки, готов вернуть всё до копеечки…» – цинично думал он.
На входе стояла кучка, курящих ментов. Он обратился к одному из них.
– Чего тебе?
Он показал повестку.
– Вы студент? – спросил тот, взглянув на повестку.
– Да, бывший студент.
Полицейский оглядел Рудика, впрочем без всякого любопытства и назвал номер кабинета.
– Тебе чего? – крикнул у кабинета мордатый мент в капитанских погонах.– Потребовали… по повестке… – ответил спокойно Рассольников.
Но Раскольников уже не слушал и жадно схватился за бумагу, ища поскорей разгадки. Прочел раз, другой, и не понял.
– Это что же? – спросил он полицейского.
– К нам вот поступило заявление от гражданки Алэны Делоновны Зарницыной по поводу порчи её имущества. Вы нанесли ущерб дивану путём пролития на него красного вина и прожжения сигаретой обивки. Сумма ущерба 5 835 рублей.
– Да ведь она ж моя хозяйка?
– Ну так что ж, что хозяйка?
- Дык, я же ей объяснал, что пятна дырки в диване были ещё до меня, до того как я туда заселился.
    Участковый смотрел на Родика с снисходительною улыбкой сожаления, а вместе с тем и некоторого торжества, как на новичка, которого только что начинают обстреливать: «Что, дескать, каково ты теперь себя чувствуешь, когда тебя разводят на бабки?» Но какое, какое было ему теперь дело до заемного письма, до взыскания! Стоило ли это теперь хоть какой-нибудь тревоги, в свою очередь, хотя какого-нибудь даже внимания! Он стоял, читал, слушал, отвечал, сам даже спрашивал, но все это машинально. Торжество самосохранения, спасение от давившей опасности – вот что наполняло в эту минуту все его существо, без предвидения, без анализа, без будущих загадываний и отгадываний, без сомнений и без вопросов. Это была минута полной, непосредственной, чисто животной радости спасительного прыжка из пасти акулы.
Но в эту самую минуту в конторе произошло нечто вроде грома и молнии.
– А ты, такая-сякая и этакая, – крикнул он вдруг во все горло (траурная дама уже вышла) – у тебя там что прошедшую ночь произошло? а?
Опять позор, твой проститутник всей улице спокойствия не даёт. Опять драка и пьянство. В смирительный мечтаешь! Ведь я уж тебе говорил, ведь я уж предупреждал тебя десять раз, что в одиннадцатый не спущу! А ты опять, опять, такая-сякая ты этакая! – орал участковый капитан на жирную бабу с раскрашенным мурлом.
Даже заявление выпало из рук Рассольникова, и он дико смотрел на пышную даму, которую так бесцеремонно отделывали: но скоро, однако же, сообразил, в чем дело, и тотчас же вся эта история начала ему очень даже нравиться. Он слушал с удовольствием, так даже, что хотелось хохотать, хохотать, хохотать…
Что же касается пышной дамы, то вначале она так и затрепетала от грома и молнии; но странное дело: чем многочисленнее и крепче становились ругательства, тем вид ее становился любезнее, тем очаровательнее делалась ее улыбка, обращенная к грозному капитану полиции. Она семенила на месте и беспрерывно приседала, с нетерпением выжидая, что наконец-то и ей позволят ввернуть свое слово, и дождалась.
  – Никакой шум и драки у меня не буль, господин капитэн, – затараторила она вдруг, точно горох просыпали, с крепким кавказским акцентом, хотя и бойко по-русски, – и никакой, никакой шкандаль, а они пришоль пьян, и это я все расскажит, господин капитэн, а я не виноват… у меня благородный дом, господин капитэн, и благородное обращение, господин капитэн, и я всегда, всегда сама не хотель никакой шкандаль. А они совсем пришоль пьян и потом опять три путилки спросил, а потом один поднял ноги и стал нотом фортепьян играль, и это совсем нехорошо в благородный дом, и он ганц фортепьян ломаль, и совсем, совсем тут нет никакой культур шмультур, и я сказаль. А он путилку взял и стал всех сзади путилкой толкаль в срамное место. И тут как я стал скоро кто-то полицию позваль. И это так не хорошо капитэн, что и я шумель. А он на канав окно отворяль и стал в окно, как маленькая свинья, визжаль; и это срам. И как можно в окно на улиц, как маленькая свинья, визжаль? Фуй-фуй-фуй!
– Ну-ну-ну! Довольно! Я уж тебе говорил, говорил, я ведь тебе говорил…, - сказал капитан, вытирая вспотевший лоб бумажной салфеткой.
–…Так вот же тебе, почтеннейшая Лавиза Ивановна, мой последний сказ, и уж это в последний раз, – продолжал офицер. – Если у тебя еще хоть один только раз в твоем благородном доме произойдет скандал, так я тебя самое на цугундер, как в высоком слоге говориться. Слышала? Вон пошла! Я вот сам к тебе загляну… тогда берегись! Слышала?
    Лавиза Ивановна с уторопленною любезностью пустилась крутить огромной попой на все стороны и, приседая, допятилась до дверей.
– Бедность не порок, дружище, ну да уж что! Ну выпили, ну пролили винца, ну дырочку прожгли в диване? Весёлая молодость, с кем не бывает? – как ни в чём не бывало затарахтел капитан, - знаешь моё погоняло: «Капитан Динамитов»…
– Да помилуйте, капитан, – начал он весьма иронично… - Я готов даже просить извинения, если в чём с своей стороны манкировал. Я бедный и больной студент, удрученный (он так и сказал: «удрученный») бедностью. Я бывший студент, потому что теперь не могу содержать себя, но я получу деньги… У меня мать пенсионерка и сестра безработная … Я заработаю, и я… заплачу. Хозяйка моя добрая женщина, но она до того озлились, что я подработку потерял  и не плачу четвертый месяц, мне даже пожрать не на что.… И не понимаю совершенно, никакого дивана я не портил, он до меня был испорчен! Теперь она с меня бабло требует, с какого хрена я ей заплачу, посудите сами!..
– Но мне надо заявление закрывать… – опять заметил капитан…
– Позвольте, позвольте, я с вами совершенно согласен, но позвольте и мне разъяснить, – заныл, как нашкодивший подросток Рассольников.
- Я живу этой квартире уж около трёх лет, с самого приезда из провенциального Запердянска и прежде… прежде… впрочем, она меня в свои любовники совращала, а после моих отказов она озверела и мстит мне.
– С тебя вовсе не требуют таких интимностей, да и времени нет, – грубо и с торжеством перебил капитан, - это твои проблемы, напишешь подробные объяснения и отдашь мне.
– Что писать? – спросил Родик.
– А я тебе тут диктанты диктовать не обязан.
Рассольников написал, какую-то белеберду и сунул участковому.
– Распишись и поставь дату.
Он отобрал бумагу, бегло пробежал взглядом по каракулям Родендрона и сразу занялся другими делами.
    Рассольников отдал ручку и облегчённо выдохнув покинул неприятный кабинет и вдруг услышал, телефонный разговор участкового с кем-то.
Странная мысль пришла ему вдруг: встать сейчас, подойти к Динамитову и рассказать ему все вчерашнее, всё до последней подробности, затем пойти вместе с ними на квартиру и указать им вещи, в углу, в дыре. Позыв был до того силен, что он уже встал с места, для исполнения. «Не обдумать ли хоть минуту? – пронеслось в его голове. – Нет, лучше и не думая, и с плеч долой!» Но вдруг он остановился как вкопанный: Динамитов говорил с жаром с мужиком, и до него долетели слова:
– В том и штука: ворюга непременно там сидел и ждал пока на лестнице никого не будет; а пока то да сё он и смылся.
– А ворюгу никто и не видал?
– Да где ж тут кому увидеть, ещё и видеонаблюдение не работает? – говорил кому-то в трубку. Это стопудовый глухарь на наш отдел.
Рассольников вышел на улицу и глубоко вдохнул в себя воздух свободы и резко выдохнул остатки раздражения от неприятных эмоций.