Большой Шабаш 11шабаш

- 11шабаш - 

Но кто я? Поэт, писатель, мистик, философ или софист? Я чёрт знает кто. Я ни то ни сё и не ни то не ни сё. Я космократор, который неисправимо и упорно творит Хаос. А затем из Хаоса вновь Космос. Я – абсолютный идеалист, стоящий на земле и поющий гимны хтоническим богам. В вечном движении я изрекаю: «Движения нет!» Космос и Хаос закончены и абсолютны, пределы алмазны. Но я как панкратор проделываю в них брешь и выставляю в неё задницу, и испражняюсь чистейшими платоновскими идеями. Так кто же я? Полиморфный извращенец или набитый дурак? Может псих? Увы! Я тот, кто знает лишь то, что знает. Я говорю это вполне несерьёзно. Нененезнаюне. Незнающее знание. «Кто узнает когда-нибудь, что такое ничего не знать?» (Батай). Гипероксюмороновый гностицизм и парапарадоксальный несомневающийся скептицизм. Я не знаю лишь только то, что я ничего знаю. Я неклассический или абсолютный оксюморонист. Я?Я. Я соединяю то, что само ни за что не хочет соединяться. Но стоит мне ляпнуть какую-то белиберду, как несоединимые части бросаются в объятия друг друга, словно невидившиеся три дня любовники. Это какой-то суперэклектизм, который выпирает из всех моих дыр и который не спрячешь никуда, как вставший член. Я Платона люблю не меньше, чем Семёна Баркова, и я также мечтаю почитать «Сумму теологии», как и «Задний проход Ирены». Кстати, когда моя мама узнала, что я читаю отборную порнуху, она была так потрясена, что тут же, на моих глазах разорвала несколько самиздатовских книжонок. Я спокойно объяснил ей, что мне читать это также необходимо, как и Достоевского, Тургенева, Гёте, Шекспира, Евангелие. Она недоумевала, как можно восхищаться «Откровением Иоанна», где низвергается в ад Вавилонская Блудница, и в тоже время быть в восторге от какой-то куриной царапни (это её оригинальное выражение) проститутки-порнозвезды Сильвии Бурдон, которая чуть ли не в зад целует (это тоже её выражение) ту же Вавилонскую Блудницу, поёт гимны разврату и цинизму. (Откуда она знает о чём пишет порнозвезда? не иначе, как сама читала её опусы, втихаря). Я попытался убедить маму, что она несправедлива к этой писательнице, по крайней мере, к её произведениям. Но это была пустая трата времени. Что ж, я действительно восхищаюсь Иоанном Богословом и Сильвией Бурдон одновременно. Ну казните меня теперь! Что я могу поделать, если это правда. Как говорил Макиавелли: «И моя ли в том вина, если это действительно так?» Это моя жизнь. Жизнь вообще противоречива (Сальвадор Дали: «Всё, что противоречиво, то и есть жизнь»), а моя в особенности. Мне остаётся только лишь констатировать  восхищаться. Я соединяю в один единый мир наглухо изолированные друг от друга миры. Это тоже самое, что соединить огонь и воду. Но ведь они соединимы! Если их соединить – получиться пар. Пусть даже ничего не получится. Чёрт с ним! Но отрицательный результат – тоже результат.

Я гиперболичен и абсурден до кончиков ушей. И все мои творения гиперболичны, парадоксальны и абсурдны. Несомненно, это крупный недостаток. Зато ни один маньяк не потащит меня на пьедестал и не будет курить у моей золотой статуи фимиам. Я хочу быть неправильным, как две пересекающиеся параллели, как тругольник из четырёх углов, как трёхкрылая летучая мышь, как двухголовая черепаха с перевёрнутым панцирем, как звезда, падающая вверх, как сверкание молнии, затянувшееся на полчаса, как гипервогнутовыпуклое зеркало, отражающее самое себя и отражающееся в смотрящем; как разум, заполненный сверхвеществом пустоты и сверхпустотами материи; как поцелуй своих собственных ресниц; как смерть, которая прерывается жизнью. А быть как все? Лучше вообще не быть. «Если бы я делал как все, я не был бы философом» (Хрисипп). Я живу в сфере исключений, а не правил. Вот я и хочу написать об этих исключениях.

Каждый человек должен описать свою жизнь правдиво и полностью, ничего не скрывая (но присочиняя). Он должен вывернуть свою душу и показать всем. Он должен сам себя поднять из глубин страха. Всю свою грязь он должен поднять на флагшток, вычерпать из себя всё, очистить свою душу от груза, гниющего там, и разбросать его по всеё Вселенной, как навоз по весеннему полю. И тогда из него прорастут вечные всходы Добра и Любви, Творчества и Красоты. Тогда, возможно, наступит Рай. Кстати, а что такое Рай? Вот однажды мне снился сон: захотелось мне справить малую нужду. Захожу я в общественный туалет и… (глазам своим не верю)… попадаю в женский. Женщины на меня ноль внимания – каждая занята свои делом. Самое интересное, что кабинок нет, перегородок тоже, и унитазы расположены на небольших возвышениях, к которым ведут несколько ступенек (чтобы обзор был лучше, что ли?) (такие туалеты реально были в Советском Союзе, чтобы никакой шпиён не мог в замкнутом уединении заниматься подготовкой страшной диверсии, и никакой гомосексуал не мог бы заниматься противуестественным сексом, и никакой простой смертный не мог бы просто онанировать). Женщины всех возрастов прямо как на сцене отправляют свои надобности, не стесняясь друг друга, а главное меня. Некоторые даже улыбаются мне, снимая трусики. Мне страшно неловко, но я улыбаюсь в ответ. Я понимаю, что ошибся, но уйти не могу (да и не хочу, если честно), к тому же никто ведь не выгоняет (!). Я краснею, потею, голова слегка кружится, ноги каменеют. Но вскоре всё это проходит, как маленькое облачко, закрывшее солнце, и я начинаю ходить, прогуливаться по туалету из угла в угол, как по музею, как по какой-то кунтскамере, постепенно теряя смущение и приобретая уверенность. Я напрочь забываю зачем я здесь. Мне не хочется справлять нужду, мне хочется только наблюдать. И вдруг сюда заходит мужчина. Совершенно спокойно он снимает брюки и делает своё дело, не обращая внимания ни на женщин, ни на меня. Затем заходит ещё один. Такой же невозмутимый, как сытый удав. «Они что, импотенты?» - думаю я. Но потом догадываюсь спросить: «Это мужской туалет или женский?» Какая-то полная дама, подтягивая панталоны, отвечает мне: «А это общий, вы что не знали?» Она говорит это таким тоном, как будто этот общий туалет существует уже не одну тысячу лет. И вдруг мне очень хочется освободить свой мочевой пузырь. Я всхожу на возвышение и облегчаюсь, стоя между двух смазливеньких «кобылок», не прекращающих болтать друг с дружкой даже во время таких занятий, да ещё и в упор меня, разделившего их обзор, не замечающих. Выходя из удивительного публичного заведения, я думаю: «Как человечество дошло до подобного состояния? А может быть я вовсе не на Земле, а где-то на другой планете или… в раю? Так может быть я уже в Раю?!..»

Я хочу объять необъятное. Я думаю мне это удастся, если я не отброшу коньки раньше времени. Я втисну в свою книгу несколько вселенных и антивселенных. Пусть она будет сборной солянкой, винегретом, эклектической кашей, чем угодно, только не дидактически-педагогическим катехизисом, идеологическим знаменем или революционной программой к действию; пусть она будет лучше заменителем снотворного или рвотного, но только не эталоном правильности, идеалом нормальности и каноном совершенства. Я хочу, чтоб она была яростным свободным пламенем Красоты и дерзкой архитектоникой Жизни. Если бы все всё делали как должно, то жизнь бы прекратилась. Жизнь – это стихия. Она мчится лавиной под звездой «Хочу». Если бы все всё делали как надо, то люди превратились бы в геометрические фигуры, земля стала бы прямой линией, а Космос стал бы бесконечно малой, ничего незначащей Абстракцией. Нет! Я обязательно напишу свою Книгу, чего бы мне это ни стоило. Моя Книга – это росчерк Свободы, это росчерк Сюрреальности и Ирреальности, это росчерк оргиастический молний и нежных зарниц. Я напишу эту Книгу во что бы то ни стало. Я не собираюсь забирать неоконченные рукописи в могилу, тем более оставлять их на произвол судьбы. Я Её напишу. Пусть это Антикнига, пусть Порнокнига, пусть Скатокнига… всё, что хотите, ноя её напишу вопреки всем и всему. И дух Её будет вечно витать над пустотой.
В своей Антикниге я не изменю ни строчки, ни слова, ни слога, ни буквы. Ни просьбы, ни увещевания, ни мольбы, ни угрозы, ни пытки – даже оруэлловские, инквизиторские и китайские – не смогут изменить моего решения. Пусть на меня обрушатся позор, боль, преследования, отчуждение и смерть; тюрьма, психбольница и крематорий – я не отступлюсь от своего намерения, ведь творчество выше всего этого. И главное – оно бессмертно.

Я понимаю теперь почему мир несовершенен. Когда Бог творил его, Он не думал о совершенстве своего творения. Он просто наслаждался процессом творения. Это было и целью и смыслом. Творчество выше жизни и смерти, оно находится вообще по ту сторону жизни и смерти, добра и зла. Творчество абсолютно трансцендентно.и вместе с тем абсолютно имманентно.

Нет! Это даже не Антикнига. Это вообще не книга. Это огромная куча дерьма со взрывчаткой внутри. Это атомная бомба, слепленная из человеческого абсурда и досады, тупости и равнодушия, ужаса и идиотизма, из помоев, вынутых из всех помойных ям, даже тех, которые выкапывались дебильными австралопитеками, создавшими первые орудия для убийства ближнего.

И всё же это повесть о любви, самой чистой и преданной. Когда двое любят друг друга искренно и бескорыстно (плевать на чуму быта), то это всегда самая сильная любовь во Вселенной. Самая безумная и самая красивая. И даже когда она проходит, то уже ничто не может изменить того, что она была. Но самая искренняя любовь не может пройти. Она – «никогда не перестаёт». И именно об этом моя Эрокнига, Амэкнига, Акмэкнига!

А может я хочу взорвать своей Антикнигой мир? или вылечить его? или защититься от него словом? «… слово всегда сильнее всеподавляющей лжи мира, сильнее, чем все орудия пыток, изобретённые тру;сами для того, чтобы подавить чудо человеческой личности». Так пишет Генри Миллер. Наши мысли, как двойная звезда: он и я вращаемся вокруг одного центра масс, имя которому Человек. «Если бы нашёлся кто-нибудь, способный передать всё, что у него на сердце, высказать всё, что он пережил, выложить всю правду, мир разлетелся бы на куски, рассыпался бы в прах – и не Бог, ни случай, ни воля не смогли бы собрать все эти кусочки, атомы, кванты, из которых он состоит». Пусть моя Антикнига на это не способна, но она способна создать Антимир, а этого уже достаточно, чтобы бросить вызов этому миру. Стать выше его и отбросить страх приспособленчества. «Наш мир – это ложь на фундаменте из огромного зыбучего страха». Это опять Генри Миллер. Плюнуть на страх – вот что такое моя Антикнига. Вызвать на бой Бытие, Небытие… и Всё остальное – вот что такое моя Антикнига. Но может она ещё способна лечить? Мир абсурден и лечить его надо малыми дозами абсурда. Similia similibus curantur. Эта Книга и есть малая доза абсурда. Вам кажется, что его здесь слишком много? Нет, это как раз гомеопатическая доза. По сравнению с тем, что изрыгают госучреждения, парламенты, министерства, военно-промышленные (да и не военно) комплексы, средства массовой информации, школы, видеозалы, церкви, народные трибуны, ясновидцы, астрологи, экстрасенсы, корифеи сект и партий, модные писатели и эстрадные идолы, моя Книга – золотая доза абсурда. По сравнению с абсурдной блевотиной этого зажравшегося мира, мой Абсурд способен лечить, а не калечить, хотя и не всех.  Но я и не пишу для всех, а не Леонид Баснописец. Я бы удовлетворился изданием в сто экземпляров. Это лучше, чем миллионы экземпляров лжи и ублюдства.