Большой Шабаш 12шабаш

-12шабаш-

Я спускаюсь по улице второго бородача мирового пролетариата, скатываюсь по роговым пластинам рептилии опять в долину, где крестили гиперборейцев. Совращение этого непонятного и великодушного народа начал ещё Андрей Первозванный, приплывший сюда на своём икс-кресте. Страна, лежащая за Рифейскими горами, в долине Белых Ночей под золотым нимбом валькирий. Страна, где устраивали сатурналии демоны Северного ветра, до сих пор вызывает недоумение.  «Ни по земле, ни по воде не найдёшь ты пути к гиперборейцам». Культ Аполлона Гиперборейского был одним из самых мистических и загадочных. Земля антов для античности была тайной. Теперь она тайна для всего мироздания.

Неолетическая глыба мэрии напоминает обожравшегося монстра в промискуитете облаков, дождя и тумана. На рогах флагштоков не выжатыми подштаниками висят флаги. Опять другие. Как можно чтить эти куски материи, если они меняют свои цвета, как хамелеоны. На кой мне эти флаги? На кой мне их цвета? Мне моя половая тряпка дороже флагов. Она мне хоть пользу приносит – я могу вытереть о неё ноги. А что мне от флагов? Кроме лжи – ничего. Аполитичность шлюхи гораздо честнее приспособленческого патриотизма: она имеет всегда один цвет, а у второго он меняется в зависимости от направления ветра. Смена тряпья на флагштоках порождает смену слов, жестов, взглядов, даже гардероба и походки. Идеологию выворачивают наизнанку, как свитер, и носят по новой моде. Книги переворачивают вверх ногами и читают справа налево. Перекомпостируют и перерегистрируют мозги, глаза, уши, языки и даже гениталии. Но меня это не пугает – я знаю великолепное противоядие против всяческих идеологий, диктатур и демократий – это прямая кишка. Сколько бы меня не пичкали идеологическими пирогами, я их свободно, не переварив, буду выводить через прямую кишку, даже если у меня будет последняя стадия геморроя. Да здравствует задний проход!

Мир любит менять флаги и ставить кресты – для распятия и на могилах. И под каждым флагом распинают по-своему. Но если меня будут распинать, я и на эшафоте испытаю сладострастие, как говорил Маркиз де Сад – я помочусь на флаг или хотя бы плюну на него, а если это не удастся, то перенесу все эти действия на палача, который в наивысшей степени олицетворяет идеологию и все государственные атрибуты, а также и самое государство. Что, я циник и нигилист? Да! Ноя не просто циник и нигилист, я – Циник и Нигилист! А кто эти добропорядочные сволочи, которые указуют и направляют? Которые незаменимые. Я не стыжусь назвать себя негодяем. А эти андрофаги прячут свои подлые делишки под масками морали. Сколько подлости совершено под знамёнами морали! А сколько ещё совершиться! Поэтому я против любой морали. Да здравствует чистый имморализм! Это не имморализм бросал в топки тысячи людей, обращал их в рабов или в грязный скот и гнал по этапу, создавая человеческие (скорее античеловеческие) зоопарки за колючей проволокой. Всё это делала мораль, высочайшая и непогрешимая мораль. Имморализм, цинизм и нигилизм далеки от душегубок и виселиц, они слишком вольготны и бесшабашны, чтобы заниматься распланированным и продуманным геноцидом. Эти занятия присущи строгим и педантичным обскурантистам: морали, ригоризму и пуританизму. Мораль всегда чётко исполняет приказания, не рассуждая и в срок. А безалаберные циники могут лишь отпускать скабрезные или саркастические шуточки, но изводить род человеческий они не способны. Да, слуги народа не циники и не нигилисты – им слишком далеко до тех и других. Они просто вшивые интеллегентики. Да и вообще в мире ещё не было настоящего Цинизма и Нигилизма. Даже Диоген Синопский, Маркиз де Сад, Лотреамон, Ницше и Сальвадор Дали не достигли их высот, не говоря уже обо мне грешном. Циник и нигилист издевается на д всем, в том числе и над самим собой, и, может быть, над собой больше всего. Нигилист отрицает всё – весь этот недоразвитый мир, весь этот кретинизм между атмосферой и литосферой, в том числе и убийство, власть, ложь, насилие. Так что ни фашисты, ни большевики, ни анархисты, ни другие –исты не имеют ничего общего с нигилизмом. Почему высшим проявлением бунта и нигилизма считается убийство и разрушение? Наоборот – это низшие их проявления. Убийство – самый примитивный и ничтожный бунт. Разрушение – акт отчаяния и слабости, беспомощности и слепоты. Высший бунт – это воспарить над мирозданием и создать Новую Вселенную, Новые Звёзды, Новые Галактики, Новые Планеты, чтобы они вращались по оксюмороновым антизаконам твоего Духа, чтобы каждое мгновение ты мог переделывать свою Антивселенную и каждое мгновение своим высочайшим Бунтом и Нигилизмом утверждал бы свою Свободу и Творчество, противопоставляя Их нашему рабскому миру. Человек должен противопоставить себя Вселенной, чтобы остаться Человеком. Он должен вечно бунтовать, но его бунт должен выражаться не в воровстве, хитрости, убийстве, раскрепощении патологии, аскезе, пьянстве, безнаказанной подлости, мелком упоении властью над себе подобными, а в дерзновенном Творчестве, в создании альтернативы Природе и всему Универсуму. Эта альтернатива – Новая Космогония, Антикосмос, Антибог и Антидьявол. Это и есть настоящий Цинизм и Нигилизм, и это даже уже Сверхцинизм и Сверхнигилизм. Я не борюсь с нигилизмом как Камю. Я его отрицаю ультранигилизмом, непревзойдённым нигилизмом. Так что если на меня навесят ярлыки циника и нигилиста, я постараюсь их превратить в гигантские яркие транспаранты, на которых будет написано лунной тушью: Циник и Нигилист.

Природа всё время пытается меня унизить, подчеркнуть, что я её раб. Поэтому я всё время восстаю против неё и подчёркиваю, что я свободен. Я знаю, что победителем я не выйду в этой борьбе, но это неважно; для меня важно не побеждать, а бунтовать. Сам процесс бунта. Одно мгновение бунта. «… что значат вечные пытки тому, кто в едином миге обрёл бесконечное наслаждение?» (Бодлер). Бунт против Природы. «Я хотел бы расстроить её планы, преградить ей путь, остановить движение светил, сотрясти планеты, плавающие в космических пространствах, уничтожить всё, что служит природе, и способствовать всему, что ей вредит…» Так пишет Маркиз де Сад, который хотел бы «взять штурмом солнце, отобрать его у Вселенной или же воспользоваться им и устроить мировой пожар». И пусть ни он, ни я не в состоянии этого добиться, всё же наши дерзкие слова разрывают цепи Природы. Одно мгновение бунта значит больше, чем триллионы лет рабства. Я всё же сильнее природы, ибо я могу бунтовать, а она – нет. Она может только подавлять бунт, но ей не дано восставать против насилия и несправедливости законов; ей не дано познать миг свободы и миг творческого акта; ей не дано перешагнуть границы, те границы, за которыми лежит мир вечного творчества и свободы.

Вот он – Скифский Бродвей. Сияющий и грязный. В мишуре рекламы и пёстрых нашлёпок, как жирная тропическая гусеница. Людьё снуёт туды-сюды. Шарканье, шварканье, шлёпанье, чавканье. Броуновский шизоид. А над ним на котурнах и ходулях шествует респектабельность. Стерильная, рациональная, сытая и надменная. Техноморфная и компьтеризированная, аналитеческая и сциентическая, оккультная и гидрофобная, духонепроницаемая. Элитопия. Третий этаж. На втором – людьё, зооантропы, на первом – нелюди, антиантропы, ну а дальше – земля, те, кто стоит на земле, на основе Вселенной. «Самая низкая ступенька – самая прочная: она – основа устойчивости всей лестницы. Стоя на ней, можно ни о чём не тревожиться» (Монтень). Я стою именно там – на последней ступеньке, на последней тверди бытия, и не хочу рваться (от слова «рвачество») вверх по ступеням, а ниже – некуда. Ниже нет ничего. Даже если земля расколется, то я упаду опять же на землю. Земля везде, даже на небесах, она неуничтожима, как пустота. Земля – это и небо и преисподняя, и ад и рай. И это прекрасно, что я стою на земле, упираюсь в землю ногами, а головой в небеса и даже выше; стою именно на земле, и именно на земле, которая меня родила. Я счастлив, что родился именно здесь, на полянской земле, а не где-нибудь в Америке или у подножия Драконовых гор. Я счастлив, что здесь живу (пусть бедно, убого). Я счастлив, что здесь люблю. Я счастлив, что я здесь несчастлив. Я счастлив, что я здесь умру, пусть даже сдохну, как шелудивый изъязвлённый пёс, всё равно я счастлив. Счастлив, что моя плоть сгниёт в этой жирной чёрной земле, что мои зелёные ****ские всепожирающие любопытные глаза и мой жадный ненасытный сумасшедший член, и моя мошонка, концентрирующая всё белое вещество Вселенной, и мой мозг, уже почти объявший необъятное, и мои алые губы, кривящиеся в скептической усмешке, и мои соскИ, горящие от поцелуев, и мой язык, стремящийся ко всему прикоснуться, как и мои блудливые руки, и мой нос, вдыхающий все благовония и зловония этого мира, и моя кожа, впитывающая, как губка, все впечатления и всю информацию универсума, равно как и моя память, и мои волосы из вычесанного льна – всё рассыпется, развалится на атомы, протоны, нейтроны, лептоны, тахионы и прочую мелочь и смешается с продуктами гниения всех существ Вселенной и послужит пищей всем тварям, населяющим Ойкумену. Я счастлив, что соки от моей гнили впитают корни трав и деревьев, и что в ароматах цветов, распустившихся весною, будут запахи и моей плоти.

Злость вдохновляет! Злость возбуждает! Злость творит! И убивает!.. самое себя… Злость встряхивает землю и небеса, и преисподнюю – всех чертей: подвешивает их за хвосты к звёздам. Злость порождает смелость, отвагу, решимость, наступление, полёт, безоглядность, радость, упоение, экстаз, блаженство, катарсис. Злость на весь мир и на самого себя. Злость – это познание самого себя! Злость на мир – священна! Она созидает личность, она не даёт этому проклятому миру поглотить твоё Я. Чудо-Я! Акмэ-Я! Она не даёт миру беззаботно смеяться над тобой, безнаказанно издеваться над тобой, надменно не замечать тебя. Она не даёт миру убить тебя. Особенно этому фешенебельному и отполированному, наглому и аккуратному, этикетному и расчётливому, церемонному и беспощадному. И вместе с тем больному, напичканному антибиотиками и транквиллизаторами, бледному, вымученному, четырёхугольному, напудренному, блеклому, выжатому, выскобленному и препарированному. Весь этот холёный, респектабельный, истеблишментский, ходульный мир нужно послать к Чорту в реанимацию, чтобы его там обдали из брандспойтов мочой и экскрементами, скопившимися с докембрийского времени, чтобы его огрели по башке дубиной питекантропа, тряхонули его за руки и за ноги, чтобы чертовки искололи его своими возбуждёнными рогами и вернули к жизни, клокочущей и плюющейся от бессвязных слов задыхающейся страсти, как кипящая сера и смола в засаленных от вечности сатанинских котлах. Этому дородному, солидному, лисьему миру нужно поставить толстенную клизму, влить бычью дозу адреналина, чтобы он выбрался из своей заумной утилитаристской могилы, из трухлявого склепа интеллигенщины и позитивизмика, вылез из выдраинного шампунью стерильного рафинированного гедонизмика, встал из облитого бальзамами, вычурного сиропного гробика, сбросил с себя оболочку мумии и хохочущей вакханкой, источающей солёный пот и сладкий мёд самки, рванулся, расшвыривая галактики, навстречу опьяняющей хтонической Оргии, где Гея-Феникс пляшет, забыв обо всём, с козлоногим радостным Паном. Нужно протаранить Вселенную членом Колосса Родосского, чтобы она зашлась от оргазма, чтобы так охмелела, что не смогла бы уже вернуться к прежнему правильно-размеренному, упорядоченному и скучному существованию. Да здравствует опровержение этого мира! К Чорту его! К чёртовой матери! К чертям собачьим!
Настоящее зло, как и настоящее добро, бескорыстно. Когда кто-то убивает с целью ограбления или мести, или из отчаяния, то это не значит зло. Это закон природы. Этот кто-то лишь подчинён витальным порывам, он раб их, как и вся Вселенная. Если некто совершает «хорошее» дело и получает за это вознаграждение, то это ведь тоже не добро. Это тоже закон природы. И этот некто и тот кто-то – лишь винтики Механизма. Они поистине не ведают что творят. Но в том-то весь Парадокс Человека, что он может не подчиняться законам.  И только тогда он ЧЕЛОВЕК, даже если совершает зло. И я славлю не ressentiment, не восхождение по трупам, не патологическое ублюдство, а злость против законов рабства.

Я иду среди тихо гудящей толпы. Как кучка ос над гнилой грушей размеренно жужжит толпеца в Хрещатой долине. Я плыву в ней, словно аквалангист в заброшенном пруду. Слева выплывает из тумана, как из омута, сказочный дворец – Рынок. Крытый Рынок – чудо ХХ века, двенадцатиюродный брат Эйфелевой башни. Монстр экономического счастья. Шугануть бы его в воздух и возвести на этом месте из паросского мрамора храм Афродите-Каллипиге. С Бульвара он бы великолепно смотрелся. А если бы ещё убрать Вождя и поставить вместо него статуи трёх Харит, это было бы вообще потрясающе.