Красная Дуга

Истинная история уездного города. Так утверждает автор. Рукопись была найдена в замшелой, трухлявой избе посреди леса. Входная дверь рассыпалась в пыль, когда я слегка надавил ладонью, пытаясь ее открыть. Окруженная дремучими кедрами, которые видели, может быть, даже мамонтов, заходивших в эти места в поисках соли, она глядела лягушонкой в анабиозе, заснувшей в своей коробчонке, окончательно прогнившей за века минувшие с тех мифических событий. Автор рукописи определенно умалишенный человек, особенно в последних листах рукописи, которые и понять нельзя... Ни в каких архивах этот город не упомянут. Ни в человеческих, ни в баснословных. Не было такого города.

ИСТОРИЯ УЕЗДНОГО ГОРОДА


В мягком, угасающем свете вечерней зари, на железнодорожный вокзал города Камора, утопающий в цветах, с духовым оркестром вдоль перрона, прибыл поезд из трех вагонов. Из небольшой двери с левой стороны первого вагона вышли два человека в лиловых ливреях, встали слева и справа от вагона, повернулись к нему спиной и застыли. За ними вышли две ростовые льва, подошли к ливреям, встали напротив. Следом за ростовыми вышли два жонглера в костюмах клоунов, расшитых разноцветными квадратиками, ловко подбрасывая и хватая на лету, не давая им упасть, горящие факелы. Ростовые подошли к вагону, дернули расположенные за ливреями рычаги. Стенка вагона, на которой было большое изображение головы льва с косматой гривой, неожиданно дрогнула, ливреи и ростовые отступили в сторону, и два электронных, автоматических вилочных погрузчика медленно выдвинули на перрон контейнер с длинными узкими окнами наверху. Десять колес контейнера катились по асфальту, устало поскрипывая. Погрузчики остановились, опустили вилы и быстро втянули внутрь вагона с нетерпеливым, голодным урчанием. Оркестр с веселым медным звоном грянул «Я на солнышке лежу». В остальных двух вагонах находились реквизит и артисты.

В уездном городе Камора, вверх по улице Липина, на горе стоит Колизиум с круговой ареной. Колизиум – место силы этого города. В  закрытых контейнерах сюда привозят магических животных. В особые дни в Колизиуме проводят магические представления. Маг держит на вытянутой руке магический обруч сплошного огня, сквозь обруч прыгает магический лев.   В момент, когда магический лев пролетает сквозь огненный круг, судьба каждого из сидящих на трибунах Колизиума меняется, и в ней непременно  произойдет что-то хорошее в будущем. В Колизиум приходили по особым приглашениям. Приглашенные обнаруживали их в своем почтовом ящике.  Приглашения получали всегда ровно 2 тысячи человек (столько вмещают трибуны Колизиума).

Первое время животных возили открыто. Торжественной процессией автопоезд с животными от железнодорожного вокзала, начала Липина, медленным ходом шел до Колизиума. Некоторые приобщались магической животной благодати. Такие становились фанатичными аскетами, верующими в Верховную Гриву, осеняющую мир, проливающую благодать, дающую манну небесную, кормящую мать детей своих. Такие отказывались работать. Люди роптали:
- Как же так? Кормилец наш, отец наш, не работает, что мы кушать будем?   

Однажды Сумин осознал магическую силу льва.  Произошло это случайно. В тот день Сумин опоздал на представление. В момент, когда он появился в проеме входа на трибуну, расположенного под куполом, точно напротив него, внизу, на арене прыгнул лев. Когда лев в высоком прыжке пролетал сквозь огненный обруч, взгляды их пересеклись.

Ходит легенда, что место, где стоит Колизиум, стало местом силы, когда здесь стал на бивуак заблудившийся римский легион. Зима в тот год выдалась суровая. У легионеров не было теплой одежды, римляне вымерли. В живых остались только один младенец, да и тот не совсем римлянин, и его отец. Младенец был сын местной туземки Камиллы, дочери хана, и центуриона по прозвищу Curva Tilia (Кривая Липа). Вероятно, улица Липина в честь Кривой Липы и названа. Младенца назвали Кам, что означает – река. Возможно, Кам сокращение от Камлань (так звали мужа туземки).
 
Камлань был охотник. Как-то раз он принес новорожденного мамонтенка – убил его ударом копья в глаз. Копье вошло в мозг, застряло там, и вытащить его на представлялось возможным. Так и нес с копьем в глазу. Очень скоро мама-мамонт появилась в окрестностях поселения, водила хоботом во все стороны, поднимала вертикально вверх, трубя, как Иерихонская труба, нюхала воздух, искала своего ребенка. Уши закладывало,  перепонки едва не лопались,  страшно болела голова. Поселение опоясывал глубокий широкий ров, наполненный водой. Мама-мамонт не могла найти сына и беспрерывно трубила. Через два дня, не выдержав трубного гласа, отдали ей труп мамонтенка, переправив на плоту, оттолкнув багром от берега. Она сняла труп с плота, крепко обняв хоботом, отошла от берега,  опустилась на колени, издала звук, похожий на свистящий шепот, легла набок, обвила мамонтенка хоботом, прижала к груди и затихла. Так и лежала пока не умерла. Никто не решился тронуть эту могилу горя и тоски. Трупы разложились и сгнили, остались два скелета, большой и маленький, сплетенные в один, словно Квазимодо, крепко прижавший к себе возлюбленную Эсмеральду. Копье просмолили и решили оставить, как символ бренности жизни. К скелетам стали приходить влюбленные, умоляя о прощении и прося благословения. И казалось им, что ветер шепчет тихо слова исповедальные про них, про их любовь, благословляет их на жизнь светлую, счастливую. К кончику копья привязали лоскут белой ткани. В момент посвящения в воины отроки прикладывались к нему, давая клятву быть мужественными и справедливыми. В копье воины с плохим вкусом втыкали ножи. На удачную охоту. Ножи в первую же ночь исчезали.

Невдали за рекой стоит Партокрин. Тоже обросший легендами. Некоторые считают, что это не Партокрин. – Это самозванец. Это переодетая женщина. У него пальто на левую сторону застегивается. Другие говорят – это бездомный нищий. А руку протянул за подаянием. Третьи думают, что Партокрин лжец, и зажатой в кулаке кепкой указывает путь в никуда. Тем не менее, Партокрин еще одно место силы города.

Когда Сумин получил откровение от льва, началась новая эпоха в жизни города. По требованию жителей он прекратил торжественный проезд животных, с этого момента животных стали провозить в закрытых контейнерах. Фанатиков заставляли работать под конвоем. Потом он заказал социологическое исследование, целью которого было выяснить, какие люди ходят в Колизиум, что их туда приводит и т.д. Миловидные девушки в белых блузках и зеленых юбках на лямках, на правой лямке значок с изображением льва, задавали невинные вопросы: Бывали ли Вы в Колизиуме, понравилось ли, хотите ли пойти еще... Отвечали одинаково: что был, что понравилось, было великолепно, манификъ, ет сетера... но неожиданный визит в Колизиум причинил им вред, нарушил важные планы. У кого-то сорвалась сделка, и он потерял много денег. Кто-то не попал на свидание, и навсегда потерял человека, предназначенного судьбой. Никто из них не знал – событие, изменившее их жизнь, изменило ее не так, как они думают, по-другому. Кого-то спасло от банкротства, кого-то от неудачного брака, а кому-то спасло жизнь. Сумин  проследил  как сложилась жизнь многих десятков людей после посещения Колизиума. У каждого не случилось беды, как минимум. В Колизиум приходили люди обреченные, но еще способные быть полезными обществу. Фатум через магических львов менял их судьбу.

Кстати, не так давно в этих местах была сделана сенсационная находка – золотой лев. Статуэтка с полметра длиной. На месте глаз хрустальные шары, большие, как у чебурашки. Один шар. На месте второго пустая глазная впадина. Находка была сделана в месте с неожиданным названием – Лукоморье. Произошло это название от наскальной живописи. Там древняя скала, испещренная сценами охоты древних людей, и там есть надписи на тойском языке. Одна из них гласит: У лукоморья. Как оказалось, была в древности земля, Лукоморье называлась, а скала эта на границе Лукоморья находится. На рисунках и мамонты есть. Во всяком случае, похоже. Быть может, лев украшал палатку центуриона, и был захоронен вместе с ним. Но никаких останков найдено не было. Как и ничего другого. Только лев. Лев хранится в местном краеведческом музее.

В тот день Сумин находился в состоянии вакуума. Внешний скафандр его души искривлял пространство, и ему казалось – все, что он видит находится рядом, в одной плоскости, только разного размера. А потому, все казалось застывшим, чужим. Колыхание воздуха казалось движением кисти невидимого художника, и художник этот создает аниме. А кто же Сумин в этой картине? Точно не художник. И зрителем он себя не чувствовал. Персонаж. Когда вдруг начинаешь понимать, что ты под прессом и ты превратился в вырезанный из листа бумаги, дрожащий, плоский силуэт. И ты в двумерном пространстве, тебе нет хода ни вверх, ни вниз – только вбок. Когда ты идешь, в действительности никуда не идешь – а только художник рисует картинки, меняя масштаб.

Чтобы рассеять наваждение, Сумин зашел в «Зимний Свет». На последнем этаже небольшое уютное кафе. Призывно поблескивает металлическая салфетница на столике в углу. Сумин подошел к столику, сел на стул у стены  лицом к залу, расстегнул молнию на замшевой куртке черного цвета со стоячим воротником, вздохнул, отдуваясь, поднял палец, приглашая официанта. Подошла девушка. Заказал триста белой и бефстроганов. Под потолком зеркальный шар, с зеркальцами разного цвета, медленно вращается, навевая атмосферу диких джунглей глубоко в сельве, где солнце почти не проникает сквозь густые кроны деревьев, и только солнечные зайчики прыгают по листьям, по траве, концентрируются в каплях после дождя.  Тихая, покойная музыка. Миловидная официантка с тоскующим видом и равнодушным взглядом, принесла водку и мясо. Картинка сменилась. Теперь это газовая занавеска. Проплывают пятна лиц. Пройдет по занавеске мелкая рябь ветерка, лица улыбаются, хмурятся, салфетками утираются, кто-то вытирает лысину мокрым от пота платком, некоторые озабоченно нюхают воздух, будто чувствуют странный запах. Кто-то сидит один с потусторонним взглядом. Сидит много минут, вдруг на лицо наползает улыбка человека открывшего Америку, только он об этом не знает.  И тут Сумин увидел льва. Лев стоял в проходе. Сразу за ним черное облако. Никто, кроме Сумина, не видел льва, спокойно сидели, потягивали коктейль, разговаривали. Лев рыкнул, и, качнул головой, будто показывая куда-то вглубь кафе, развернулся и, медленно и плавно, словно по воде, уплыл в облако. Обескураженный, Сумин налил рюмку водки, выпил залпом,  оставил чаевые,  встал, дошел до лифта, спустился на первый этаж и пошел домой. В тот день он не пошел в Колизиум, он был напуган. Лев не выходил из головы.

Через час после ухода Сумина, в кафе на верхнем этаже сделалось дурно молоденькой девушке, она сползла со стула, упала навзничь, пена показалась в уголках рта, она мотала головой и выгибала тело.
- Что с вами? - подбежала официантка, присела, попыталась зафиксировать девушке голову, но ничего не получалось. Больше никто не двинулся.   
- Передознулась, - уверенно, попивая пиво и ароматно причмокивая, заявил человек в косухе за столиком напротив, краги небрежно брошены на стол, волосы собраны в пучок на затылке.
- Зачем так говоришь, - откликнулся загорелый человек с юга, в футболке с изображением пальм и моря, и пьющий коньяк из пузатого бокала, элегантно поддерживая его между пальцев. – Может у нее эпилепсия.
Не зная, чем помочь, официантка бросилась к окну, отдернула штору, растворила створки, чтобы дать приток свежему воздуху. Яркое весеннее солнце залило помещение кафе светом, прямые солнечные лучи упали на графин с водкой, которую не допил Сумин, графин преломил, собрал в пучок, сфокусировал солнечные лучи, как лупа, лучи упали на салфетницу, салфетки вспыхнули, начался пожар. Верхний этаж «Зимнего света» сгорел полностью. Погибло 64 человека.
               
Партия Красной Дуги была основана на четвертый год Великого Наводнения. Великое Наводнение началось после катастрофы на подземном заводе. Кипящий пар через поры в породе ворвался в реку Склера, протекающую между Колизиумом и Партокрином. Единственный деревянный мост через реку испарился почти мгновенно, вместе с людьми, розовым облачком. Первый год Кипящий Пар показывал картины из жизни неизвестной цивилизации. Группа людей в одеянии похожем на хитоны белого цвета подошла к огромной, идеально ровной, прямоугольной каменной глыбе. Расселись вокруг   глыбы, скрестив ноги, закрыли глаза. Через несколько минут одеяние неожиданно поменяло цвет, потом еще раз, еще, со все убыстряющейся частотой хитоны переливались всеми цветами спектра. Глыба лежала на месте. Спустя некоторое время, Воздух между глыбой и операторами  начал окрашиваться, сначала бледными цветами, затем ярче, пока полностью не слился с цветами операторов. В этом столбе быстро меняющего цвет света, камень самопроизвольно поднялся и аккуратно лег на предназначенное ему место на вершине сооружения, похожего на пирамиду, еще не достроенную. Звука картина не давала, поэтому нашлись фантазеры, которые уверяли, что цвет в картине это якобы воплощенный звук, извлеченный операторами из камня. Что звук – одна из ипостасей цвета, а цвет – обращенный звук. Возникла секта «обращаемых». – Извлеките звук из себя. Обратитесь в свет. Вы – камни. Воплотитесь в свет. Станьте светом. – вещал лидер секты Камута Хирата. Он был иностранец. Носил плащ-хамелеон. Плащ, который менял цвет, подстраиваясь под окружающее пространство. Легковерные увидели в нем пророка. Этот «пророк» придумал посвящение для неофитов своей секты. – Пройдите Посвящение! Вы станете Светом и получите Вечное Блаженство! – вещал Камута.

Неподалеку от реки Склера возвышается небольшая гора. На вершине, похожая на орла, стоит заколдованная птица.  Когда последний луч солнца гаснет на макушке птицы, она поворачивает голову к городу, охватывая его взглядом, наступает абсолютная тишина. Длится это мгновение. И кто-то вдруг, тревожно озираясь, поднимет голову. – Ты что? Случилось что? – Да, так. Почудилось, мелькнуло что-то. – В душе остался миг воспоминанья. Блаженства дух, который мир питает. Лишает страха, к небесам зовет. С этой горы, обращаемые пикируют на дельтапланах в Кипящий Пар, как Эмпедокл в жерло Этны. Результат – краткая вспышка яркого света, как электронный чип в кипящей стали, как тополиный пух от зажженной спички, как комета, сгорающая в облаках Юпитера, и все. А, нет, не все. После Кипящий Пар показывает картины из жизни обращенного. Не всегда они приличные. Камуту арестовали, на горе выставили пост полиции. Через два года Кипящий Пар перестал “кипеть”. Но легкой дымкой над водой висел все время  наводнения. Видения не появлялись.

Пытались навести переправу через реку, но неожиданное следствие Кипящего Пара сделало это невозможным. Те, кто приближался к реке, начинали светиться каждый своим цветом, кто красным, кто синим, кто желтым, кто грязным, неопределенного цвета. Всех их охватывал панический ужас, они бросались назад и, стремглав убегали в коричневый лес. Построили канатную дорогу. Трос выстрелили на другой берег гарпуном. Те, кто пытался переправиться по этой дороге, прибывали на другой берег мертвыми. У них были выжжены глаза. Пострадали только глаза. На телах не было ни ожогов, ни царапин. Одежда не повреждена. Выгорали только глаза.

На третий год начались стихийные протесты с требованием прекратить производство толия. Люди собирались возле Партокрина и Колизиума с плакатами «ТОЛИЮ – НЕТ!». Толий производят на подземном заводе. Он необходим для питания Красной Дуги. Красная Дуга была не всегда. Ее зажег сумасшедший по прозванию Капуша. У Капуши в середине лба была глубокая впадина, будто третий глаз у него там, или его вынули. Капуша долгие годы жил около Колизиума с аистом с переломанным крылом, по этой причине аист не умел летать. Капуша обнимал аиста руками, а аист осенял Капушу крылами. Так они стояли по много дней. Многие даже утверждали, что это – памятник. Однажды “памятник” ожил. Капуша подбежал к Колизиуму, раскинул руки, прильнул к стене, словно пытаясь обнять Колизиум целиком, и что-то громко кричал. Аист неожиданно взлетел, сел на маковку купола Колизиума, начал громко хлопать крыльями. Капуша кричал, аист хлопал крыльями, но их словно никто не слышал и не видел. Тогда Колизиум загорелся. Он горел долго. Пожар никто не тушил. Пожарные окружили   Колизиум по периметру, и наблюдали. Капуша был в огне, но продолжал кричать. Вдруг крик прекратился, огонь, как по команде, поднялся вверх и вошел в аиста. Аист открыл клюв и испустил красный луч, луч ударил точно в темя Партокрина. Так возникла Красная Дуга. Простирается она от горла аиста до темени Партокрина. Колизиум от пожара не пострадал. Огонь был нежгучий. Капуша помигал, как голограмма, и исчез. Но и теперь на площади Капа можно видеть призрак пожара Колизиума в годовщину этого события. Площадь Капа названа так много позже, в честь Капуши. На этой площади был рынок  ларьков. Однажды, вкапывая масленичный столб, обнаружили руду с желтыми вкраплениями. Ларьки снесли. Поставили вагончик старателей. Добывали руду с вкраплениями Радужного Пара, похожими на золото.

При производстве толия  выделяется пар. Пар нагнетает избыточное давление. Его просто стравливали. Пар впитывался в породу, порода приобретала желтоватый оттенок. Ну, желтеет и ладно. Никому это не мешало. Оставили как есть. Постепенно стало падать производство толия. Выяснилось –  под действием особых флюидов пропитанной паром породы, рабочие делались счастливы и абсолютно не хотели работать. Осчастливленные рабочие собирались в группы. В желто-бело-оранжевых балахонах они передвигались по городу мелкими прыжками, бряцая бубном и подвывая: - Долю нашу  Хари даждь нам! О, Великий Хари, Спаси нас! – возопили они к небу, ломая руки.

Кстати, Кипящий Пар (Радужный Пар в комбинации с водой) в реке Склера оказался летучим, очень быстро поднимался в верхние слои атмосферы, там рассеивался. Ходили слухи, что в заморских землях происходит черт знает что.

Чтобы уберечь оставшихся рабочих от нечаянно свалившегося на них “счастья”, пар стали собирать в холодильники. Там он конденсировался, оседая янтарно-желтыми хлопьями. Их и назвали Радужный Пар. Хлопья спрессовывали, расфасовывали в небольшие пирамидальные  пакетики из хрустального шелка. Пакетики на свету переливались разноцветными фантастическими пятнами, причудливыми “драконами”, немыслимыми на Земле существами и растениями. Пакетики растворяли в воде. Получался божественный напиток. Нектар. Амброзия. Напиток назвали РаПа (Радужный Пар). Напиток баснословно дорогой. Сразу разливать в бутылки Радужный Пар нельзя. Он быстро выдыхается и остается обыкновенная водка.

Толий делали по особой технологии. В специальных печах сырье под давлением 90 атмосфер, температуре 440 градусов меняло молекулярную структуру, превращаясь в жидкость очень чистого янтарного цвета. Жидкость сливали в герметичные контейнеры.

Мало-помалу Красная Дуга стала блекнуть. Красную Дугу надо было спасать. Но как. Случай помог. Напротив Колизиума проложена троллейбусная линия. Однажды, неожиданно лопнул контактный провод. Словно электрический бич срезал он ветку с липы, росшей на обочине, ветка отлетела в дугу – яркая вспышка, дуга насытилась до прежнего свечения. Так было найдено топливо для Красной Дуги. Под  землей  построили завод. Толий в честь липы и назвали, по-латыни. Партокрин внутри полый. Там  соорудили резервуар для толия. Толий заливали в резервуар, он и подпитывал Красную Дугу.

Со временем Красная Дуга стала предметом поклонения всех от мала до велика. Руководителя стали называть Дугом, его спутницу жизни Дугиней. Противники режима стали именоваться недугами. Недуги к Красной Дуге не приближались. Вблизи Красной дуги они впадают в беспокойство, начинают рычать и бесноваться, на губах выделяется красная пена, блюют красными сгустками. Красная Дуга обжигает недугов, они горят изнутри. Некоторые даже видели синее пламя, вырывающееся у них из ушей, из ноздрей, даже из глаз. Красная Дуга действует на  недугов  возбуждающе, они впадают в ярость, силы их удесятеряются. Дуганы используют их для тренировок. Дуганы – воины личной гвардии Дуга.

В поселке Сахарный, на окраине города, жил замечательный старик. Ежедневно он выходил из дома за околицу. Там лежал большой камень. Взошел на камень, как на эшафот, сверкнули очи, начал говорить. 
– Остановись, товарищ! Прислушайся к себе. Оторви взгляд от земли, устреми  в небо. Ты видишь солнце? Красная Дуга затмила Солнце. Солнца нет. Красная Дуга его заменяет. Я должен покаяться. Много лет назад я создал Красную Дугу. Нежгучий огонь, который я получил в результате опытов с электричеством, вырвался за пределы лаборатории, за пределы здания, собрался на верхушке круглой крыши. Так появилась Красная Дуга. Меня обманули. Мне сказали, Красная Дуга создана, чтобы сделать тебя счастливым. Чтобы каждого сделать счастливым. Нельзя быть счастливым по заказу. Нельзя сделать счастливым. Можно только стать счастливым. Вместо счастья ты получил счастливые сны. Ты получил ложь. Ложь, которую они используют, чтобы манипулировать. Для этого и была создана Красная Дуга. Меня обманули. А я им поверил. Товарищ! Красная Дуга должна погаснуть навсегда. И вновь воссияет Солнце. Солнце Истины.

Когда начались волнения, Дуг применил технологию СВ, которую народ немедленно окрестил “сам вор”, или “суки, вы”. В действительности СВ означало Свет Впереди. Когда демонстранты стояли с плакатами, слуги Дуга устанавливали на площади перед Колизиумом минометы, выстреливали из них снаряды с топливом в Склеру. Топливо смешивалось с водой, образуя Кипящий Пар в небольшом количестве. Перед глазами протестующих являлась картинка. Темнело, Красная Дуга являла лик свой. Проносились картины счастливой будущей жизни. Скоро! – говорил громкий голос. – Скоро! Свет Впереди! – Скоро! Скоро! Свет Впереди!, – вторила толпа. Река Склера каждому человеку показывала его счастливое будущее. После процедуры человек просыпался дома с полным воспоминанием всех виденных картин, но с уверенностью, что это был сон. Какой прекрасный сон мне снился, если бы ты знал! Мне тоже снился сон, и тоже прекрасный. Люди радостно делились снами.

Из добываемого старателями Радужного Пара делали напиток, похожий на  РаПу. Но сырье было с примесью породы, напиток получался горьковатый. Добытый Радужный Пар расфасовывали  в пакетики из обычного тонкого шелка. С РаПой его спутать невозможно, поэтому напиток назвали Рапка. Пакетики погружали в самогон, или водку. Содержимое растворялось придавая напитку приятный горьковатый вкус, приятный запах, бледно-желтый цвет.

В районе Дикие Норы стоит давно заброшенный, побуревший от времени, завод. В старые времена на заводе куксили Глум. Про Глум известно, что его бросали в костер. Бросали в костер и пели песни. Пели песни просто так. Пели, потому что хотелось петь. Нельзя достоверно сказать, что именно Глум пробивал людей на песни. Однако, власти решили, что такой песенный уклонизм допускать нельзя (уклонизм никакой допускать нельзя), и, что причина именно в Глуме. Глум стали куксить т. е. подвергали термической обработке, из-за чего он терял свойство вызывать в людях неправильное настроение. Куксеный Глум бросали в костер, но песен уже не пели, не хотелось. Потом Глум перестали куксить за ненадобностью, потому что костров и песен более не осталось. Только какие-то механические, сделанные по законам алгебры, бряцания. На заводе в относительно хорошем состоянии сохранились печи. После небольшого ремонта, печи стали пригодны для производства Радужного Пара. Печи необходимы были, чтобы извлечь из породы вкрапления радужного пара. Только на выходе он был серо-желтого, не янтарного, цвета.

Слуги Дуга (их называли дунги), имели в своем распоряжении маленькие флаконы, наполненные сгущенным липовым топливом под небольшим давлением. Их изготовляли в форме значка, прикрепляемого к одежде, с изображением Красной Дуги. Нажав незаметный рычажок, дунга распылял топливо, люди видели свои счастливые картинки. В качестве амулета от счастья, распыляемого флаконом, дунги носили перстень, с правленным в него липовым сучком. Сучок блокировал действие паров топлива на небольшом расстоянии, достаточном, чтобы дунга не вдохнул их. Сучок нужно было держать в непосредственной близости от значка, поэтому людям казалось – дунги то ли молятся, то ли прощенья  просят.

В заморских землях Радужный Пар действовал на людей иначе. Он вызывал в людях стойкое чувство необъяснимой тревоги. Люди думали, что конец близок. Началась эпидемия разгульной жизни, аналог тихого счастья  светлого будущего жителей города. Эпидемия принимала угрожающие размеры. Тогда придумали врага. Эйними! Эйними! Выкрикивали толпы у внешних пределов города. Их прозвали анимиты.

Наводнение закончилось также внезапно, и в тот же день, как началось – на третье в ночь. Проснулись утром – остатки пара исчезли, река вошла в берега. Остались обширные заболоченные участки в пойме реки.  И яркое Солнце! Будто не было наводнения и так тихо, ярко, словно такое райское блаженство было всегда. У природы есть приятное свойство – забвение. Каждый день, как первый. Новое начало. Новый Мир. Народ весь в слезах, слезах счастья, слезах радости, облепил берега. Поют песни, целуют землю, упав ничком, раскинув руки. Рано радовались, как оказалось.  Началась “золотая  лихорадка”.

После наводнения на берегах  Склеры появился новый вид лишайника золотистого цвета. Такой цвет он получил от водорослей, пропитанных Радужным Паром. Соприкасаясь с кожей, Радужный Пар вступал с ней в симбиоз. Разделить было невозможно. Чужой, одно слово. Инкубационный период 14 дней. Через две недели мгновенная испарина золотистого цвета. Испарина высыхала, оставалась корка золотистого цвета. Затем, в течение пяти-семи дней наступал полный паралич. Еще через неделю по всему телу проступал иней. Иней испарялся, тело сублимировало. Сублимация была очень глубокой. До такой степени, что сублимированное тело можно было взять за плечо, перенести куда-нибудь, как лист бумаги. Но тела не умирали. Сохранялся пульс два удара в минуту, один глубокий вдох в две минуты. Сублимированные тела поместили в авиационный ангар на богом забытом учебном аэродроме. Сначала заражались те, кто ходил на реку, открытыми участками кожи касался лишайника. Но, когда болото высохло, затем высох лишайник, ветер разнес болезнетворные организмы по всему городу. Лишаи эти в воздухе “плавали” и ждали жертву. Возбудитель обнаружить не удавалось. Не могли найти никаких изменений в организме. Не там искали, как оказалось. Искали внутри, а надо было искать снаружи. Сторож дедок обнаружил невидимого врага. Сублиматы, помещенные в ангар, излучали слабое голубое свечение. Сумеречно в ангаре было. Окна маленькие. Света мало. Заглянул дедок в ангар и обомлел, и долго рот не мог закрыть. Ангар был объят голубым пламенем. Ноги ватные не гнутся. Дрожа всем телом, доковылял старик к ближайшему телу. Рука у тела свесилась с кровати, и увидел он затемнение на пальце у него. Приблизил он глаза, подслеповат он был, но заметил он небольшое пятно золотистое, и будто живое оно, пульсирует будто, колышется. Дышит будто. Это и был паразит-возбудитель. Выяснилось, что возбудитель мог утвердиться только в том случае, если на том участке кожи, который ему встретился, была хотя бы небольшая рана. Надежда появилась излечить сублиматов. Но как уничтожить лишай? Решили просветить воздух во всех диапазонах. В ультрафиолете обнаружили эту “золотую шляпу”. Был похож лишай на шляпу. Они роились хаотично, светились в ультрафиолете. Выстраивались в группы, похожие на созвездия. В их окружении чувствуешь себя вселенским гигантом. И вокруг тебя крохотные звездочки, и не только вверх, но вбок и вниз. И можно зачерпнуть пригоршню звездочек, и разбросать, как сеятель, вокруг. Себе подобных они дико не любили. Не дай бог двум шляпам встретиться. Ядерный взрыв в масштабах микромира. Яркая, белая вспышка размером со спичечную головку. Полями шляп они, как парусами, к священной жертве пролагают путь.

В паре сотен метров от мелькомбината небольшой пустырь. На северо-восток, вплотную к дороге, старое, деревянное двухэтажное здание аэроклуба. Стекла выбиты. Входная дверь отсутствует. В классах погром. Двери унесены, или выбиты. В одной из комнат под школьной доской, искалеченный велосипед “Школьник”, с колесом, согнутым под прямым углом, словно на него сел громадный, тучный человек. Всюду сплющенные пивные банки, смятые сигаретные пачки, обрывки тетрадных листков и книжных страниц. По углам ворохи грязной, истлевшей одежды. Стены испещрены ругательствами. И рыжий матрас. Но одна дверь сохранилась. На ней табличка: “Здесь обучался …”. Так бывает всегда. Река жизни не уносит некоторых материальных свидетельств для События. Событие приближалось. По коридору шел мальчик 12-ти лет. Он был любознательный и незлобивый. Мальчик увидел табличку: “Я знаю его. Рассказывали в школе. Я должен иметь эту табличку себе на память.”  Но это был воспитанный мальчик. Он знал, что нельзя брать чужое. “Я не буду брать. Придет ответственный за это человек, возьмет табличку, отнесет в музей.” События не произошло. Что должно было привнести это событие мир так и не узнал. С балкона своей квартиры мальчик видел продолжателей дела героя. Видел кружащие вертолеты, четырехкрылые самолеты, из чрева которых сыпались черные жемчужины, распускались в большие, белые цветы,   медленно опускались  на землю, и растекались белой кляксой, как молоко, разлитое по земле из разбитой бутылки нерадивым мальчиком, отправленным в магазин мамой за покупками.  И тосковал по небу.

В центре пустыря одинокий, старый, раскидистый клен. В нескольких десятках метров детский сад. Под пышной сенью клена вплотную к стволу вкопана скамейка. В метре напротив яма, в ней таз для окурков. На скамейке два старичка сидят, курят, беседуют. Один щуплый, седой, с небольшой бородкой клинышком, тонкими, женственными, чертами лица, небольшой прямой нос. Глаза с прищуром. Другой, напротив, атлетичного сложения, слегка обрюзгший, с нависшими надбровными дугами, хорошо очерченными круглыми глазницами, глубоко посаженными глазами. Лысый, как моя коленка.
–  В щенячьем логу по ночам звуки непонятные слышны, – сказал атлетичный. – Будто вздыхает кто-то тяжко. Кто-то большой, огромный. Лежит под землей, в темнице, скованный, как в саване, ворочается, освободиться пытается. А, когда вздыхает, из   земли черный дым с пламенем вырывается.  Говорят, там капище древнее было, людей в жертву приносили. Был у них Бог верховный, Камонес называется. Обещал он жизнь лучшую, без лишений, бед и болезней. Только кровожадный уж очень. Жертвы требовал беспрестанно. Но, может быть, жрецы неправильно поняли, что хотел Камонес. А, может, и не было никакого Камонеса. Выдумали Камонестические Апостолы, очаровали. И натворили бед Жрецы Очарованные.   А,  что,  если сам Камонес  там  лежит? Он и ворочается.
– А еще, – молвил щуплый, – лежит там оборотный камень. Под камнем тем коса волшебная. Кто косой завладеет, вовек не умрет, и власть над людьми получит. Но не просто   камень оборотный увидеть. Хрустальный глаз нужен. Кто камня рукой  коснется, даже случайно – птицей обернется. Чтобы перевернуть камень, перчатки переметные нужны. Перчатки переметные лежат в могиле древней, с воином захороненные. Говорят, стояло в этих местах воинство великое. Полегли воины все от морозов лютых. Великий воин Цантилен только и остался. Вошел Великий воин к дочери хана местного. Понесла принцесса от воина, родился младенец у нее. Снял Цантилен перчатки свои, переметнул через люльку с младенцем, обрели перчатки силу нетленную, способность волшебство любое, колдовство, наваждение уничтожить. Прежде, чем упасть, коснулись перчатки волос принцессы, которая в тот миг их расправила, распустила свою длинную косу. Вспыхнула коса свечением золотым. Обрела коса принцессы силу прозревать будущее, тому, кто в руках ее подержит. Увидела это повитуха дочери ханской. Содрогнулась, затряслась,  поседела в один миг, умом тронулась. Взяла она кусочек бахромы с люльки царственной, к груди прижала и тихонько вышла. Ходила по селению тойскому, бахрому качая, будто убаюкивая, приговаривая, словно заклинание – той мой, той. Той мой, той. Долго ходила она так, пока бахрома в труху не превратилась. Тогда отняли у нее бахрому. Она тут же померла.  Ужаснулись туземцы преступлению великому, убили Цантилена по приказу шамана, положили тело в пещеру проклятую, в которой в древние времена ведьма на цепи жила озверевшая уже, кидалась на всех злобно шипя, словно салтычиха какая,  с перчатками вместе, завалили вход камнями, а место засекретили, и тех, кто место это знал тоже убили. Младенца тоже убить хотели. Но принцесса скрылась с ним и отцом в месте тайном. Говорят, лежит на том месте камень невидимый, и никто то место увидеть не может. Пока не исчез камень, никто место не найдет. Созвал шаман Матой племя свое на Сходку Великую возле трещины. Трещина образовалась, когда Матой был молод, и совершал ритуальный танец на этом месте. Молния ударила в скалу, в скале образовалась трещина. С тех пор место то священно. Матой сидел в  той трещине на троне золотом, выстланном шкурой мамонта.  - Мы – Тойцы. Земля наша освящена и завещана нам предками нашими. Осквернил святую землю нашу чужеземец. Колдовством навел морок на нас. Долго искали они принцессу с ханом и ребенком ее. Не нашли ничего. С той поры захирел род тойский за убийство кощунственное.

Из дневника Сумина.
Литературный Труд – живое творение. Рождается, растет, развивается, прекращает рост и… не умирает. Когда зарождается новая жизнь, никто не знает об этом, кроме того, о ком не говорят. Когда замышляется Литературный Труд, будущий автор не знает об этом. Он замышляется не в нем, не изнутри. Труд уже существует, как смысловой кокон, как цветочный бутон, ожидающий рассвета, ждет благодатной почвы таланта будущего автора. Чтобы зерно упало в почву таланта, нужен оплодотворяющий триггер. Им станет, как бы случайное событие, случайное слово. Но оплодотворяющий триггер не может пробить корку таланта. Корку можно пробить только изнутри. Как птенец скорлупу яйца. Это не воля, и не сила. Даже не сила интеллекта. Что-то другое. Это – Песня! Это – Гимн! Расширяющаяся Вселенная! Пусть даже личная. Может быть, точнее – индивидуальная.  Автор не пишет, автор записывает. Если автор начинает писать, становится скучно.

Сумин, получивший магическую силу от льва, не боялся золотой лихорадки. Как и все, кто побывал на представлении магического цирка. У них был иммунитет. Сумин тосковал. Никчемность свою теперь понимал Сумин. Он себя чувствовал микробом. Еще более странным теперь выглядело – микробом  разумным. Случилось что-то,  когда Сумин встретился взглядом с магическим львом. За мгновение промелькнула вечность. Не в глупо переносном смысле – в прямом. Он увидел всю историю человечества, начиная с первых людей Гипербореи, небольшого острова за полярным кругом. Люди были как боги и жили рядом  с Богами. Он сам был Бог и сотворил мир. Это был алмазный остров и омывался он углеродным океаном.
Деревья были бриллиантовые (природа и углеродные соки придали им форму и блистательность) с листьями обращенными в изумруд рубиновым солнцем, висящем в перламутровом небе. По небу пролетали жемчужные птицы, сражаясь с хищными обсидианами. В океане плавали великолепные цитрины, а люди – разной воды сапфиры.  Этот мир был не настоящий, потому что бог  не настоящий. Это как в раю, потому что и рай ненастоящий. Но блаженство настоящее. Сумин тосковал по райскому блаженству. Слабый он был? Глупый? Упрямый? Упорный? Блаженство испытывают все. В детстве. Взрослеют – забывают. Блаженством сыт не будешь.

Однажды от Красной Дуги отделился огромный огненный обруч по периметру города. Изумленные граждане задирали головы и не верили своим глазам. Потом  попривыкли и не обращали внимания на этот обруч. Когда же анимиты решились напасть на город, ослабленный эпидемией, выяснилось зачем явился огненный обруч. Неожиданно обруч, ослепительно сверкая, упал, как нож в масло вошел в землю, земля кипела и испарялась густым белым дымом. В воздухе растворился запах серы. По границам города появился провал в земле. Старатели спускались, на дне нашли жилу железной руды. Словно река течет, тянулась жила по дну провала. Провал назвали Железный ров. Название неудачное, но суть отражает. Хотя, давно это было. Может и не так. Может, Железный меч. Только очень тяжелый. Святогоров меч.

Одно преданье древнее
Воистину гласит,
Как идолище гневное
Решило мир сгубить.

Но помнил мир спасенный,
Как Святогоров меч
Рассек границу бездны,
Чтоб в ней навеки лечь.

Очевидцы рассказывали, что почва буквально испарилась. Словно невидимый лангольер откусил огромный кусок пространства, за обрывом черная бездна, и где заканчивается увидеть невозможно. Откуда знать могли живые люди, когда великий враг решит напасть? Словом, вторжение было остановлено.

Господин Рубежный, человек невысокого роста, нормальной комплекции, с лоснящимся, прыщеватым, похожим на чебурек, лицом, бугристой кожей, большими круглыми глазами, небольшими ушами, плоским носом с широкими крыльями, толстыми губами и сальными выделениями на щеках и за ушами, председатель вторичной партийной ячейки поселка Сахарный, пришел на заседание красней, чем обычно. Похоже, наверху его хорошо пропесочили. За спиной шептались, что Рубежный ходит в Колизиум, заряжается магической энергией. В это мало кто верил. Слишком непохож он был на Благодателей. Благодатели всегда  благодушны, очень внимательны и непроницаемы. Рубежный болтлив, криклив, суетлив и поразительно активен. Идеально подходящий тип для поста председателя.
– Господин Плавчиков! Вы на заседании вторичной ячейки партии КраДу, между прочим, что вы там ищете, под столом? – с деланным гневом закричал Рубежный.
– Да, здесь черт какой-то.
– Какой еще черт?!
– Зеленый, маленький.
– А зеленых крокодильчиков вы не видите, господин Плавчиков? Зачем вы ходили в соляную пещеру? Туда ходят только недуги под конвоем. Пещера снижает их агрессивность. У нормальных людей бывают галлюцинации.
Плавчиков – сугубо сутулый человек, голова и плечи устремлены вперед, руки в карманах и прижаты к телу, взгляд устремлен в землю в двух метрах перед собой, вид отсутствующий, глаза слезятся от восторга, словно он познал истину.
– Господа! Надо решать, как нам успокоить население. Волнения скоро станут неуправляемы. В Сахарном старик какой-то призывает уничтожить нашу святыню, как оглашенный. Наверняка под действием зелья какого-то. А если он его людям начнет давать? Страшно подумать, что будет. Дисциплина – наше дело, господа. У наших Благодателей много работы в Колизиуме. Магический лев заболел. Боюсь даже подумать, что будет, если нашего защитника не станет.
– А, что с ним?
– Шерсть у него стала красного цвета, и растет вторая голова. Пар клубится из пасти. Если так дальше пойдет, у нас будет не Красная Дуга, а Красный Дракон. И будет у нас вместо партии КраДу партия ДраК. Какие предложения по Сахарному? Слушаю.
– Язык отрезать. Пусть немым будет.
– Бунта хотите?
– Наркотик ему в зелье подсыпать. Наверняка ведь, он что-то употребляет, раз пророком себя мнит. Пусть воображает, что он космонавт. – ожидаемо заявил Плавчиков.
– Идея хорошая, Плавчиков! Вы и займетесь этим делом. Проберетесь к старику в дом, найдете зелье, подсыпете наркотик.
– И как я найду его, зелье это?
– По запаху. У колдунов зелье мерзко воняет… Червоткин! Вот что вы сидите, как Монумент Великой Истории? Вас хорошо в президиум сажать, чтобы делегаты прониклись важностью момента. Скажите, что-нибудь?
– Надо его золотой лихорадкой заразить. - флегматично ответил Червоткин.
Лицо Червоткина похоже на посмертную маску, бескровное, неподвижное, глубоко посаженные, маленькие черные  глаза.
– От лихорадки скоро вакцина будет. Нет смысла… Послушайте, Мальчиковская, чему вы улыбаетесь все время? Вы не в доме малютки, не в детском манеже сидите, подпрыгивая от счастья новой жизни, слюну пуская.
Где ваш перстень? Вы что, не защищаетесь от Радужного Пара?.. Знаете, подружитесь с этим Сахарным. Ходите на проповеди, смотритесь в него  с детской преданностью, как в зеркало, улыбайтесь, войдите в доверие. Вам он поверит. Глядишь, рецепт его зелья узнаете… Идите прямо сейчас, с глаз долой. И перстень найдите. Хотя, может и не надо… Мальчиковская была женщина-ребенок. Просящие, распахнутые, удивленные глаза – две зеленые, влажные маслины. Нос, похожий на трамплин с которого съезжают капли пота, устанавливая рекорды наперегонки.  Маленький рот алой вишенкой на торте. Прямые каштановые волосы,  обрамляющие лицо по границе глаз и губ.

Когда собрание закончилось,  и все разошлись, Рубежный погрузился в состояние, как он называл, Великого Торможения. Он отдыхал так.  Время, когда не думаешь ни о чем. Он даже собственное тело не ощущал. Будто его нет. Ни тела, ни мыслей. Ни сон, ни бодрствование. Сознание, как топкая трясина. Только медленное, ритмичное покачивание, как у плохого поэта. Состояние: “Непонятно зачем, почему, отчего…”.  Казалось, даже электроны застыли на своих орбитах. В таком состоянии у него даже бывали откровения.
В таком пограничном состоянии, состоянии отрешения, постигаешь внутренний мир, который много богаче и глубже внешнего и, который причина мира внешнего. В такую “заморозку” Рубежный погружался всегда после бурного собрания, дискуссии, интеллектуальных или эмоциональных всплесков. Торможение, чтобы не перегореть. Заметил Рубежный одну особенность – если вдруг начинаешь глупеть, не тупеть, а перестаешь жизнь понимать, это может быть верным признаком перехода в иное качество, если будет приложено необходимое усилие, чтобы порвать поверхностное натяжение ветхих форм  жизни, как у воды, по которой прыгают водомерки, аки посуху.

Из дневника Сумина.
Массовое сознание порождает мощный эгрегор, который и создает событие неизбежное. А также менталитет нации. И изменить это почти невозможно. В любом случае это оковы для духа. Необходимо сломать национальный менталитет в себе, и создать новый, свой менталитет. Все решается на небесах, с учетом свободной воли каждого человека. Задача – не допустить самоубийства человечества.
- Как вы создаете ваши опусы?
- Из каких-то глубин. Не знаю из каких. Сам я человек посредственный и малоинтересный.   Я и сосудом себя назвать не могу. Дырявый какой-то сосуд. Вытекает все и в землю уходит. А когда удается уйти в пустоту от суеты мирской, поднимается соками в сознание, как в растении, через мое же сознание прошедшими, преображенными в подземных хранилищах, выдержанными десятилетиями брожения, превращенными в истинный спиритус – и дыхание, и воздух, и жизнь, и душа Древних. Все библиотеки там, в Земле. Огонь очищающий, уничтожающий, возвышающий – все там. А когда тебя цементируют разными сложными глупостями, оксюморонами и прочим, делаешься ты искусственный интеллект и водишь воображаемые массы в воображаемой ландии с места на место, из угла в угол. Тогда ты уже не дырявый, ты уже компост из которого делаешь разные вкусные, но мертвые вещи, как сыр из молока. Когда ты заражен интеллектом – это бомба. К счастью, бомба может не взорваться.
Однажды я узнал, что люди разные. Разумеется, я это всегда знал, но не понимал. Однажды понял. Я думал – люди разные, потому что жизнь у всех разная. Потому что среда заела. Оказалось – это не так. Люди рождаются разными. Люди отличаются глазами. Они у них в разных местах. По внешнему виду у всех в одном месте – по обе стороны носа. По факту – где угодно. В темечке, на затылке, в ушах, в пальцах, в груди. Вот иду я, глаза у меня в темечке, смотрят глубоко в небо. И не вижу я никого вокруг,  никого нет. А тот, который кроме просто глаз по обе стороны  носа, других глаз  никаких не имеет, смотрит бессмысленно и притягательно, как смотрит бездна, для которой понятия смысла не существует, а есть только желание поглощать на уровне инстинкта…

И, дуя  мне в лицо,
Ликующий Мамот,
Мерцающий Палаццо
За душу продает.

Куда сознание заточено, там и глаза. И не видит ничего более человек. Если курицу обездвижить и заставить два часа смотреть на вертикальную ножку табуретки, затем отпустить – она не увидит горизонтальной перекладины, будет натыкаться на нее постоянно.
Я хотел поглощать знания. Он не дал. Нет у меня знаний. Потому что нельзя поглощать. Порочный подход. Синтез не поглощает. Синтез, как известно, объединяет. Двое – одно. Не одно в другом.

Вокруг стен Колизиума построили винтовую лестницу, ведущую на крышу. На крыше, вплотную к аисту, полукруглый помост, примыкающий к Красной Дуге. Ежегодно, в годовщину Красной Дуги, Благодатели поднимаются на крышу, выстраиваются на помосте полукругом. В руках держат особые липовые жезлы. Их четверо. Одеты в наглухо застегнутые кители золотого цвета с красным стоячим воротником, узкие прямые брюки и туфли из мягкой, немнущейся кожи с острым носом на тонкой подошве, оба того же цвета. Благодатели поднесли жезлы к Красной Дуге, одновременно касаясь ее. И Колизиум загорелся. И явился призрак Капуши, обнимающего стены. Благодатели  одновременно громко произнесли: ЖИВОЙ ОГОНЬ! И огонь поднялся вверх, и вошел в аиста. Красная Дуга накалилась до такой степени, что воздух вокруг нее серебристо-голубым свечением наполнился. И пал народ на колени, и вопил исступленно: ЖИВОЙ ОГОНЬ! В Сахарном старик содрогался в конвульсиях и вопил: МАТОЙА! МАТОЙА! Не дай им найти! Не дай им найти! Воззвал он духу предка, много веков как умершего, но крепко прикованного к Земле за колдовство богопротивное.

Благодатели отправили Сумина далеко на север. Как они говорили, там находится Ленивая Земля. Задача Сумина добыть каменного дятла. Ленивая Земля представляет собой небольшую глубокую долину, окруженную  горами. На склонах гор повсюду бьют гейзеры, большие и маленькие. Над долиной всегда висит толстая облачная шапка. В облаках от перепада температур образовался тонкий слой ледяной крошки. Сквозь эту крошку и льется призматический свет. Как внутри мыльного пузыря находишься. Воздух переливается золотым, зеленым, изумрудным, рубиновым. В двух шагах неожиданно вспыхнет радужная молния. И тишина. Тонкие стебли растений без листьев завершаются светящимся шаром. Оболочка шара лопается, десятки разноцветных мелких шариков сыпятся на землю, катятся во все стороны, словно тараканы от включенного света. Воздух зернист, как фотопленка 500 единиц. Пространство распадается на тысячи крохотных шариков. Все это колышется медленно, как поднявшееся, но еще не дозревшее тесто. По земле разбросаны “живые лампочки” (жилы), местные организмы. Почва рыхлая, очень теплая и потрескивает. Каменный дятел оказался невзрачной зеленоватой птицей, добывающей себе пищу из мшистых, в трещинах, камней, в изобилии разбросанных по долине. Этот дятел с легкостью крошит камни и добывает червячков,  личинки,  насекомых, что там еще можно добыть из мшистого камня. Сумин привез в город каменного дятла, надев на него клобук, чтобы дятел не ослеп от яркого света. Прихватил также небольшой замшелый камень, как образец питания. Встретил Сумин в Ленивой Земле птичку серую, маловыразительную, с шелковистыми перьями, но примечательную одним талантом. Когда она поет, издает гортанный звук, похожий на органный, насыщая столь чудными звуками пространство, симфонию творя. Как в глубине воды, цветной и гулкий и как большой тяжелый камень, катящийся по медной глади, он порождает медный гул, неотвратимо нарастая, который в бездну исчезая, звенящей медной тишины из тьмы рождает первый отклик, настолько тонкий, что не слышен, не осязаем, но только зрением слепым обозначаем, как легкий бриз пустыни миража.  Сумин окрестил птичку Лия. Бесшумно и медленно планируют красные птицы с овчарку размером, с размашистыми перепончатыми крыльями,  напоминая дракона с острыми, как лезвия, зубами, легко расщепляющими кости мелких животных, в изобилии петляющих в рыхлой почве Ленивой Земли. Огонь дракон не изрыгает, но когда выпускает газы, они загораются огненным факелом, как сопутствующий газ вырывается из трубы химического комбината. Есть там сказочная вода. Можно опустить руку в воду и вынуть ожерелье бусин различного размера, только сейчас созданное. Бросишь бусины в костер, вспыхивают ярким белым пламенем, и вытекают чистою слезой. Глаза воды к истоку возвратились. Вода, как женщина нас очищает. Но мы должны платить. Плати безумьем, если ты не чист. Но, если вдруг захочешь ты, то, чего нет, получишь противоположность. И станешь женщиной в мужском обличье. Но разве может жить бесплодный ангел. Бесплодный ангел – младенец с червленым мечом. Аборигены – узкоголовые  карлики с длинными ногтями, для выкапывания кореньев из почвы. Питаются также мошкарой, которую ловят, выстреливая длинный язык. Общаются свистом, украшая его искусными руладами, перекликаясь с птичкой Лия.

Гениальному анониму пришло в голову нагнетать в толиеву печь зараженный воздух. Огромные давление и температура убивали вирус, и их трупики покрывали стены печи тончайшим слоем серой слизи. Неизвестный гений пошел дальше. Он соскреб слизь, обратил в аэрозоль, распылил, и получил поразительный результат. Трупики сородичей оказались смертельны для вируса золотой лихорадки. Все поверхности в комнате, где проводился опыт, покрылись серым налетом. Средство от болезни найдено! Слизь распыляли из водометных машин, охватывая значительную территорию. На солнце шляпы сгорали, опадая вулканическим пеплом. И запах. Запах серы. Очень резкий, раздражающий донельзя. Будто в вентиляции протухли яйца. Все носили респираторы. Быть может, кроме тех, кто запахи не чувствовал. Пробовали распылять ночью. Эффективность аэрозоля в ночное время оказалась значительно ниже. К тому же шляпы не сгорали, сияли багровым, становились малоподвижными сомнамбулами, но не погибали. В итоге справились. Вирус был нейтрализован. Обрызгали и сублиматов. И сублиматы ожили. В срок от восьми до семнадцати месяцев восстановились полностью. Остались ожоги в различных частях тела, где присосались паразиты. Пепел собирался в шары (остался в них примитивный магнетизм), как перекати-поле шар утюжил улицы и мостовые по всему городу, собирая пыль, мелкий сор, комья земли, покрывался коркой, в завершение лопался, как гриб дождевик. Пых, и нет ничего.

Вылеченные от золотой лихорадки, находились в измененном состоянии сознания. Они стали лимонниками. Говорили, что их видели выходящими из коричневого леса. Превращенные в фанатиков, излеченные создали секту строжайшей секретности, железной дисциплины. Никакая информация не могла выйти за пределы секты. Чтобы избавиться от поветрия, (они не верили, что болезнь побеждена), придумали они ритуал. Ритуал совершали в коричневом  лесу. Люди не любили ходить в коричневый лес. Странный был лес.  Там жили обезумевшие от Кипящего Пара. Ожог придал их коже коричневый цвет, неотличимый от коры деревьев в коричневом лесу. Можно было пройти в метре от дерева и не заметить коричневого, прильнувшего к стволу. Коричневые любили крикнуть из ветвей: Жираф большой! – В коричневом  лесу действительно встречались деревья, похожие на шею жирафа, желтые с коричневыми пятнами, или наоборот. И были они на полствола выше и в два раза толще обычных сосен. Для ритуала   выбирали чистое место – опушка, поляна, лужайка. Должна недалеко  быть хоть одна шея жирафа. Колдуны образовывали круг, ходили вокруг бочки с водой, кидали в нее карбид. Карбид закипал, они громко произносили заклинание: “Золотой дьявол изыди вовеки.” Обязательно в полнолуние. Возникало легкое лимонное свечение над бочкой, строго вертикально. Свечение было круговым (столб диаметром равным диаметру бочки), и где-то высоко в небе создавало иллюзию желтой луны, как фонарик, направленный в небо, оставляет на нем пятно. Свечение насыщалось до ярко-лимонного, густого, почти осязаемого, цвета. Фанатики думали дух желтой луны, волшебным образом явившийся в небе, насыщает его. Думали он их покровитель. Они читали заклинание 44 раза. Происходило чудесное: столб стремительно сокращался, одновременно «толстея», желтая луна исчезала, круг целиком захватывал заклинателей, тела фанатиков поглощали лимонное свечение. Тела вырастали до двух метров, и в плечах шире делались. И кожа лимонного цвета. Вокруг алтаря лимонников появились мерцающие пни. Запрыгнет на пенек заяц, светом привлеченный, и исчезнет. Откроется в пне поляна верхняя и засосет внутрь целиком. Насытившись, пень начинает тихо, утробно урчать, будто переваривает пищу, мерцает весело и посвистывает словно маленький органчик.

Лимонники жили отдельной общиной. Носили холщовые косоворотки бледно-желтого цвета.  В перекрестье нательного креста добавили желтый круг – символ желтой луны.  Они были изгои – от них исходил резкий, неприятный запах. Поселились в коричневом лесу. В том месте, где они совершали свои ритуалы вокруг бочки, по границе лимонного свечения, вырос громкий мох. Если на мох наступить, раздавался звук, похожий на органный. В разных местах разный звук, разные ноты из разных октав. Лимонники считали громкий мох добрым знаком духа желтой луны. Птицы-оборотни в ветвях пели тоскливые песни о былом человеческом облике. Коричневые быстрыми тенями мелькали вокруг, заламывая руки, с мольбой во взгляде обращали взоры к желтой луне, будто припоминая что-то. Деревья скрипели, издавая звуки плачущей скрипки.

Рубежный зачерпнул несколько грамм перламутровой воды. Перламутровая вода обладает высокой иммерсионной смачивостью, с ней надо обращаться осторожно, иначе она покроет тонкой пленкой все тело. Нужно брать ее особой ложкой, сделанной из перламутра. И хранить ее возможно только в перламутровых емкостях. Перламутровая вода есть пот, кожные выделения, некоторых видов моллюсков. Его надо успеть собрать, пока не отложился на стенках раковины и не застыл твердой, блестящей и гладкой коркой. Таким образом моллюски укрепляют свой дом. Моллюсков вынимают из раковины, и помещают в особую искусственную раковину, по свойствам идентичную естественной. Когда пот моллюска откладывается на стенке раковины, его откачивают капиллярные насосы. Особенность этой воды в том, что она придает мысли блистательность и уверенность в себе. Громадная редкость эта вода. Он осторожно положил перламутровую ложку в рот, слизнул перламутровую воду, проглотил. Вместо прилива энергии Рубежного клонило в сон.

Семен подошел к обычной на вид пластиковой двери белого цвета без признаков замка и дверной ручки, прижал к ней ладонь в центре – дверь растворилась, он вошел в квартиру.
- Никак не могу привыкнуть к этим  проклятым эмам, будь они неладны, – подумал Семен. – Дверь моя, это тоже эмы – дверные. Тут все эмы, даже куртка моя. Семен снял куртку серого цвета на молнии, с рукавами регланами черного цвета и широким отложным воротником и отпустил ее. В тот же миг эмы подхватили ее, отлетели к платяному шкафу, слегка встряхнули и аккуратно повесили на плечики. Затем встал в два светящихся пустых следа на полу соксами «голова крокодила». Соксы из непромокаемой ткани с утолщенной подошвой по очереди сползли со ступней через пятку, приятно поглаживая и щекоча кожу ступни, аккуратно, по очереди, легли в следы, где только что были ноги Семена. Головы покосились одна на другую, звякнули шпорами, открыли пасти и замерли, слабо мерцая зеленоватым.
- Вот зачем на этих эпиботах  хвостшпоры? Что за нелепая мода, - раздраженно подумал Семен.

Семен подошел к окну. Внизу, поглощенная снежным шаром, словно гигант разлил в том месте глицерин и снежные хлопья медленно опускаются в глицериновой взвеси, слегка покачиваясь, как осенний, желтый кленовый лист, сорвавшийся с ветки, церковь. Переливаясь, как мыльный пузырь, церковь наводила на мысль о нереальности существования, словно во сне мир меняется по прихоти сознания, пугает непредсказуемостью, и только церковь стоит незыблемо и вечно. И колокол, звон которого заполняет каждую клеточку, каждую пору пространства, который все  наполняет собой. Пространство набухает, как воздушный шар, расширяется, оно не может сдерживать этот напор, оно сейчас лопнет и торжественный, неповторимый гул заполнит ушные раковины, многократно отражаясь от их стенок, творя неповторимое звучание. Семен был красив пугающей, подавляющей красотой. Какой-то слишком красивый. Полубог. Черные, бездонные глаза, цвета вороного крыла длинные, прямые, черные глянцевые волосы, густые, короткие ресницы, прямой, небольшой нос с красиво очерченной ямочкой под ним,  губы лодочкой, не выдающийся, аккуратно очерченный, круглый подбородок. Эмы создали иллюзию тихого уголка дикой природы. Сегодня они изобразили небольшой, уютный водопад. Водопад  медленно струился ровным слоем по гладкому камню почти без звука. Он был похож на лист древнего фотоглянцевателя. Струился легкий парок, похожий на тот, который можно было видеть, при глянцевании фотографий в древние времена. У подножия угадывались небольшой столик и диванчик, полупрозрачные, точнее мимикрирующие под природу, придуманную эмами.

Семен лег на диван, поверхность подхватила тело, мягко удерживая каждую его точку, создавая ощущение невесомости, будто нет никакой опоры и тело висит в пространстве. Семен вызвал Эмулянта, отразив мысленным взором образ молоденькой девушки. Вчера он  вызвал благообразного старика, для мудрой беседы.
- Что желает Семен Альдегертович? – спросила девушка, слегка склонив голову. Волосы ее были тонкими, почти прозрачными, неотличимыми от дымки  водопада за спиной. Она сидела вполоборота, что только сильнее подчеркивало ее идеальную фигуру.
- Мора, тошно мне! – пробубнил Семен, срывающимся голосом. – Кто я?
- Я – это ты. Ты – это я. – ответила Мора мягким, приятным голосом.
- Ты каждый раз другая.
- Это тоже мы.
- Почему ты Мора?
- В мире, откуда мы у каждого есть истинное имя. Мора – имя не истинное. Истинное имя нельзя произносить. Мора для удобства.
- Кто я истинный?
- Ты истинный – все лучшее, что есть в нас.
- Почему Мора?
- В баснословно далекие времена, был город с похожим названием. Там мы впервые появились.
- Кто мы?
- Эмы. Мы посредники.
- Можно увидеть город?
- Можно. Через водопад.
- Покажи.
- Не могу. Запрещено
- Откуда знаешь про город?
- Мы помним. Мы храним воспоминание обо всем, что происходило.
- Откуда вы взялись?! – нервно дыша, спросил Семен.
- Ты не поверишь. Из головы сумасшедшего. Так гласит легенда.
- Как его звали?
- Не могу сказать. Мы храним воспоминание. Но не выдаем всего.

Из днневника Сумина.
Талант нереализованный, дикий – игольное ушко. Талант реализованный – степь широкая. Степь раздольная.  Монотонная. Однозвучная. Только у самого игольного ушка вековая дремучая чаща, первозданный дикий мир. Может, не стоит удаляться от ушка, от своей внутренней точки, непостижимой тайны, любопытства ли ради, удобства, или фанфар. Прилечь, слушать стоны вековых кряжей –   не мышиный писк степи. Степи, талантом порожденной. Степи, уничтожившей чащу. Талант, который себя  самим собою кормит. Талант талант снедает.

Семен проглотил шарик тяжелого изотопа кислорода. Он очутился в вязком, студенистом  “воздухе”. По нему можно было шагать вверх. Медленно поднимая ногу, затем, резко опустить, получить под ногой ступень. Воздух сгущался, пружинил. Если в воздух сунуть кулаком, оставалось темно-серое пятно, как от синяка. Дышалось свободно и легко. В легкие воздух поступал без сопротивления. Слова в этом воздухе можно было видеть, как вибрации, колыхания. Вибрации не смешивались. Слова плавали свободно, отталкиваясь одно от другого. Если поглотить вибрацию, можно получить галлюциногенный шок. Слово нельзя поглощать в сыром виде, слово нужно готовить, чтобы не было разговения мозга. Разговение мозга похоже на опьянение. Делать паштеты из этих мозгов.  Чтобы приготовить слово, его нужно высушить, поместив в ящик,  положить на самую дальнюю полку, чтобы не осталось привнесенного, только чистое слово.  Когда слово подсохнет, станет холодным. Станет таким холодным, что будет обжигать руку при прикосновении. Слово надо приложить к словоприемнику. Ко лбу надо приложить. На лбу слово пропитается теплом уже родным, собственным. Пропитается и впитается непосредственно в мозг. Звучит музыка. Будто натянутая предельно струна  колеблется от прикосновения неведомого музыканта, томно музицирующего после вкусного обеда, умиротворенного и счастливого, такой тонкий, едва различимый, звук. Вдруг струна лопается, уши сотрясает волна теплого воздуха. Обвяжет горло жгутом колеблемого воздуха, как загнанный заяц метается в ушах, ищет выход. Ощущается не только звук, но и колебания воздуха, почти зримо.

И тут Семен увидел.
- Тут две ошибки, - слегка удивившись, подумал Семен.
А в темноте светилось – СУМИН. Когда Семен его только заметил, это было просто слово. Плыло себе без руля и без ветрил. Но едва заметило Семена, словно взъерошилось, будто испугалось чего. Буква С оказалась удавом с маленькой головой. Голова эта подперла себя хвостом и застыла, сделав мечтательное выражение. Видимо, попугаев считала. Хвостик У принялся вилять, убыстряя махи, настолько стремительно, что превратился сначала в серый туман, затем и вовсе исчез с глаз. Мрачная М свесила вулканические вершины, словно два уставших, грустных клоуна присели, повесив головы на ели. Зато И копытом задним в нетерпении извечном била и ржала и-и-и-и… И только Н, как онемело, стояло, не шевелясь. Похоже, слово не ожидало ничего подобного здесь увидеть и от неожиданности допустило такое кривляние. Но был в этом живослове кое-кто еще. Из тени вышел бледный, с кожей  цвета мелованной бумаги, старик. Глаза цвета перламутра и большие зрачки полные внутреннего белого огня. Кроме этого, у старика была широкая, длинная, необычайно густая, толстая, седая борода по пояс  в дырах. Она была совершенно как сетка. В ячейках жили птицы. Выглядывали, осматривались. Не видя ничего интересного, прятались обратно. Старик нежно поглаживал свое большое гнездо.
- Я Всеволод, – сказал старик. Можно просто Сева. А эти несчастные птицы заколдованы.
- Скажите, а где я? – прошептал Семен.
- Это метаслов. Локация истины, так сказать, – усмехнулся дед. – Здесь хранится все, что когда-то было и все, что когда-нибудь будет.
- Истина в том, что я хочу есть. Я Семен, а не пророк.
- Скажи, Семен, чем ты занимаешься там, в мире?
- Я призматик.
- И что это, призматик?
- Я выращиваю призмы. Призмы творят действительность по заложенной в них программе. Творят не сами призмы – эмы, которые в них живут. Но я только инженер. Откуда в призмах берутся эмы я не знаю. Все считают, что они самозарождаются в призмах. Такая форма жизни. У них есть иерархия, четкое разделение обязанностей. Есть эмы-домоседы, обязанность которых обеспечить порядок и комфортное проживание хозяина. Есть эмы-хранители. Эти собирают всю информацию о происходящем, хранят в памяти. Но даже они полного доступа к информации не имеют. Город, в котором я живу, занимается выращиванием призм. Больше ничем. Это потому, что изготовить призмы, чтобы они работали, можно только здесь, в моем городе. Здесь аномальная зона. По легенде в древние времена по небу что-то разлилось и оно приобрело оранжевый цвет. Впервые, случайным образом, призму получил  Самин. Он нашел первичный шар и, случайно, уронил его в жидкий кислород. Шар встрепенулся, ну, совершенно, как живой, от него отпочковались две призмы синяя и розовая. Сперва призмы начали нарастать, увеличиваться в размерах, не меняя формы. В один момент призмы сблизились, из них выросли отростки, которые соединились. В месте соприкосновения, образовалось утолщение, которое увеличивалось, и, в итоге, образовало маленькую призму, синюю или розовую. Пуповина разорвалась – у первых призм родился ребенок. Сейчас, чтобы получить ребенка призмы, нужно две взрослые призмы поместить в жидкий кислород и как только пуповина порвется, вынуть. По прошествии семи дней вынуть, уже взрослую, новорожденную призму. Призмы – коллективный разум. Они потеют и порождают эмов. Кстати, существуют и злобные эмы, но их научились нейтрализовывать черными призмами. Так, что призмы – это как бы живые генераторы. У них есть жизненный цикл. Со временем, они тускнеют и, если можно так сказать, страдают скудоумием. Творят мрачные каменные пустыни с низким небом, огромным и холодным красным солнцем, почти не дающим света и тепла. Птиц с маленьким тельцем и громадными черными крыльями, распластанными на скалах для генерации энергии, как солнечные батареи. На крыльях паразитируют крохотные организмы серого цвета, поглощая тепло, накапливаемое в крыльях, для жизни. Продукты жизнедеятельности этих организмов действуют на птиц, как слабый алкоголь, доставляя им единственно возможное удовольствие в этом мрачном мире. Долина усыпана крохотными слабыми серыми огоньками чахлых цветов с черными листьями, между которыми бродят одноглазые избранные, и поедают серые огоньки, и возносятся в черное небо, и падают серой горошиной, из которой вырастает черный цветок с черным куполом, и лопается черный купол, поднимается из него бесплотное облако и обращается в избранного, и плачет цветок, и появляются на нем серые огоньки. Повсюду стоят, слепящие пурпурным светом, гильотины, к которым уныло бредут обреченные, обнаженные люди-альбиносы, и ножи бесшумно падают и отрезают голову, когда  кладет ее на плаху очередная жертва. Из капота броневика являются две костлявые руки с длинными пальцами, разрывают в клочья обезглавленные тела, засовывают в пасть-капот. Мотор заводится, броневик сотрясается. Огненно-рыжие кошки громадного размера подскакивают к броневику и писают на него кипящей лавой. Из люка броневика вылезает возрожденная жертва и идет на плаху. Лава просачивается в почву, питает черные цветы. Омытый лавой броневик мощно трубит и поджидает жертву. Высоко в небе барражируют дуланы. Стремительно пикируют вниз, вырывают когтями кусок плоти у альбиносов, взмывают ввысь и поедают на скалах.  Умирающий мир, хотя и не без мрачной красоты. Из этих призм, когда они окончательно гаснут, делают тюрьмы для злобных эмов, черные призмы. Черные призмы хранят в свинцовых саркофагах. Находиться рядом с ними непереносимо. Они оказывают сильнейшее давление на психику. Это сама смерть. И магнетичны очень. Мозг не способен противиться этой черной немочи. Человек сует голову в микроволновую печь и включает ее на полную мощность. Как знать, может за мгновение до того, как голова распылится на атомы, он познает сингулярность. Считается, что в древности эмы поставили нестерпимо ярко сверкающие вышки по периметру города. Эти вышки создают поле неизвестной природы. Никто не может выйти из города. При приближении к полю растет сопротивление пространства  в геометрической прогрессии. Даже поднять руку невозможно, настолько она тяжела. Покажи мне город.
- Чтобы показать город надо знать его название.
- Мора.
- Такого города никогда не было.
- Мне сказали, что был.
- Она допустила неточность.
- Но ведь ты знаешь, как называется город.
- Знаю.
- Так покажи мне город, название которого ты знаешь.
- Я не могу подсказывать. Я могу только подтвердить то, что ты узнал сам.
- И как мне его узнать?
- Твой прямой предок жил в этом городе. Его дух, как истина, где-то рядом. Узнаешь истину, узнаешь название.
- Как я сюда попал?
- По зову. Зов – путь к истине.
- Как  получить зов?
- Одного желания недостаточно. Требуется знание. Однажды завоеванное, знание не исчезает. Ты попал сюда случайно. Ты приобщился к знанию не по своей воле, а по воле случая. Наткнулся в результате хаотичного метания мысли. Такое знание не сохраняется. Но останется смутное воспоминание, которое будет терзать твое подсознание постоянно.

Рубежный очнулся с чувством страха. Не узнавал комнату. Долго не мог понять, где  он, кто он. Незнакомое ощущение зародилось в затылочной части головы. Это был холод. Холод изнутри. Будто к внутренней поверхности черепа приложили что-то очень холодное. Рубежный потрогал лоб. Лоб был холодный. И он чувствовал – в его мозгу что-то проникло. Он ощущал в суставах металлический скрип, будто  железный дровосек проспал сотню лет, проснулся и пытается разогнуть чресла, а они заржавели и не разгибаются, и от этого в суставах дребезжащая боль, как это бывает в состоянии страха – волна цунами по всем членам, отливающая от сердца. На него накатило. “Я видел, что-то там” - сказал он себе, невидящим взглядом смотря на перламутровую ложку. – “Что-то бросалось на меня как пес на цепи, пыталось схватить черными бесплотными руками, жадно хватая воздух”. Волна злобы накрыла Рубежного. Это состояние невозможно контролировать. Мозг выжигает. Даже в буквальном смысле, физически ощущаешь инфузорий, пожирающих мозг. До какой температуры можно нагреть пространство? Сколько триллионов-квадрильонов градусов? Когда пространство начнет плавиться, как кинопленка в старых кинопроекторах? Скорее всего никогда. Не хватит энергии. Бесконечное количество энергии потребуется нагреть всю Вселенную. Но в мозгу выжигает  тонкую пленку жизни. В лучшем случае с головной болью. Чтобы выдержать такой наплыв злобы, можно представить, что ты один на целом свете. Никого нет, значит и злиться не на кого, кроме себя. Для позитива можно выпить, так, чтобы мозг не уснул. Спирт убьет злобные инфузории. Возникнет чувство покоя и защищенности, как у голодного, когда  поест. Как схлынет, хорошо писать мрачные стихи. Или мистические.

Жаль мне. Чацкий наоборот.
Новый день. Я порвал страницу.
Без ответа мой монолог.
Не узнаю свою границу.

Снова в зеркале: Кто идет?
Сам себя заковал в оковы.
Если видишь лишь свой полет,
Получаешь в лицо подковой.

Жаль мне. Каждый в своем футляре.
Без футляра ты – идиот.
Нити дороги, мне не дали.
Весь до нитки я, и продрог.

Если холодно, выпей водки.
Так увидишь твой личный трон.
И его однозвучной нотки
Тронет ухо минорный стон.

Жаль отравлен я белой кровью.
Она вовсе не горяча.
В темноте я присел на дровни.
Есть дровишки, да нет огня.

Был бы горд, запалил бы храм –
Если б знал, что один на свете.
Лист кленовый упал к ногам,
Лист бумажный прилип к монете.

Двадцать первое. Понедельник. Красная дуга раскалилась до белого сияния, выстрелила сотни, тысячи крохотных шаровых молний. Эти молнии средоточились по периметру города, собирались в рои, из этих роев строили молнийные башни, увенчанные большим шаром. После такой подготовки крохотные молнии слились в единый электрический организм. Шары соединились электрическими дугами. Так образовалась аномалия по периметру города. От каждого шара протянулась тонкая нить к красной дуге. Так образовался электрический купол над городом. Спустя  время, возле башен стали замечать коричневых. Их становилось все больше. Они обрели фанатичный разум. Выкрикивали пророчества о грядущем конце: “Покайтесь! Покайтесь, грешники! Ибо грядет верховный Хар! Ибо он Бог! И лик имеет не человеческий, но божественный. Воссияет божественный лик и ослепит всех грешников и прозреют праведные. Ждите пришествия Хара” Коричневые обуглились, живя рядом с башнями, были уже не коричневые, а черные. Кожа превратилась в коросту, структурой напоминая древесный уголь. Их прозвали крикунами. Вокруг нитей, тянущихся к Красной дуге наблюдали  яркие, вращающиеся тороиды, напоминающие жилые отсеки космического корабля из фантастического фильма, скользящие вдоль нити. Туристы лепестриды путешествуют по нитям к молнийным башням для отдыха и наблюдения за людьми (они людей называют зелами). Весьма скоро у людей в городе стали шевелиться волосы сами по себе. Особенно у девушек с длинными волосами. Они, как змеи у медузы Горгоны, извивались и метались по сторонам, крохотные лица на кончиках волос корчили рожицы, выражая весь спектр эмоций, замечая людей. Дико не любили эти змеи черных крикунов. Окажутся рядом с таким, бросаются, чуть не вырывая косу у хозяйки вместе с кожей, и шипят. Если крикун неосторожен, и приблизится слишком близко, жалит в губу, губа распухает, и крикун не может выкрикивать пророчества, хиреет и погибает. Крикуны же впадали в неистовство, плевали в змей ядовитой слюной, которая, впрочем, большого вреда змеям не наносила, ибо была той же, электрической природы, только не чистая, загрязненная безумием.

На лбу Хартрейна глубокая впадина – круглая с вписанным в круг крестом. Глаза – пульсируют цветными пятнами, как в калейдоскопе. Нос с надбровными дугами – взмахнувшая крылами птица, ноздри – крылья реактивного истребителя. Когда Хартрейн вдыхает – элементарные волны, из которых состоит электрическая атмосфера, кружатся в вихре, втягиваются в воронку,  словно в тоннель Стикса, неумолимо, неотвратимо. Выдыхает он фонтан пара, клубящийся призрачной бородкой, как у заядлого курильщика, глубоко затянувшегося и медленно выпускающего дым через нос, состоящий  из тех же элементарных волн, но вялых и разбухших, как старая собака. Отяжеленные отходами жизнедеятельности, они, медленно покачиваясь, направляются в сторону электрического леса, который их поглощает, как питательный бульон, и возвращает в атмосферу, вновь резвыми и игривыми. Они сидели в личной колбе Хартрейна и маленькими глотками пили электрический грог – напиток оригинального свойства, имеющий вкус молодой молнии, обжигающий, как васаби, интенсивно сверкающий слепящими электрическими разрядами.
- Давай поменяемся голосами, - скучающим голосом сказал Хартрейн.
- Давай.
- Хартрейн достал из кадыка синий шарик и передал его Ульме.
- А у меня зеленый - сказал Ульма, передавая ему свой шарик.
- Давно ты видел первичный шар, бесцветный и прозрачный, как слеза?
- Давно.
-Я люблю выходить в город инкогнито. В городе скучно не бывает. Луноликие, с одинаковыми, неподвижными, без выражения, лицами встают в круг, берутся за руки, мычат, так медитируя. В центре круга проявляется копия луны, взмывает в небо, по небу мелкая рябь проходит. Луноликие задирают лица и издают звук, похожий на кашель, или крик павлина. Так они радуются своему выдуманному божеству. Луна растворяется, они вновь кричат, луна вновь восходит.  Рукоходящие с короткими атавистичными ножками образуют шатер из своих тел, внутри шатра тьма порождает злобных чудовищ, похожих на кляксы с щупальцами. Рукоходящие расступаются, чудище вспыхивает, умирает в жутких муках, визжа, подпрыгивая и корчась. Рукоходящие подпрыгивают, хлопая руками в воздухе, крутятся на одной руке, делают сальто и радуются. Они считают, что очищают город от скверны. Они в это верят, не понимая, что сами же их порождают. Не плоди ненужные сущности. Помни о будущем. Чудища существуют только во тьме, а тьмы в городе нет. Есть там ходячие деревья. Корни несут их, как многоножки, они словно плывут в вальсе, одновременно вращаясь.  Ветви заканчиваются пятью ветками, напоминая руки, выращивают  на ветках плоды на оливки похожие, раздают их прохожим, но не берет никто плоды эти. Горькие очень.

Хартрейн любил ходить в глубь электрического леса, небо там сияло. Как радуга на Земле, как северное сияние, как мыльный пузырь в лучах солнца.  Настоящий катарсис. И воздух, воздух пахнет озоном. И звучит сфера внешняя. Симфонии Вселенной там звучат.
- Путешествия утомляют. Я принимаю озоновую ванну и заворачиваюсь в древесную кожу, когда возвращаюсь. Земным потом только и можно восстановиться и отдохнуть. Древесная кожа из земного пота, залегающего на краю леса, и порождаемого электрической искрой, прижигающей внешний мир, оседающей голубой сажей на границе леса, делается. Когда сажи накапливается много, светимость электрического леса снижается, ее собирают и используют для принятия озоновых ванн. Эти ванны укрепляют организм и  поддерживают силы. Прессованная сажа образует ткань, называемую древесная кожа.
- Дай-ка мне сукровины, - изрек Хартрейн.
Ульма, затянутый в черную кожу с переливом, в маске ехидны, подал похожий на масленку, маленький чайничек из  огнеупорного стекла с длинным тонким носом, наполненный серебристой с голубым свечением прозрачной жидкостью. Хартрейн открыл небольшой мягкой резины клапан в области сердца и влил туда содержимое чайничка, очень бережно закрыл клапан, умылся жидким стеклом, голова его стала похожа на хрустальный череп, тело покрылось линиями похожими на след от прямого попадания молнии. При этом слышалось характерное потрескивание, как это бывает у эбонитовой палочки. Хартрейн светился, как электрическая дуга. Сукровину вырабатывают лепестриды при производстве молний. Это пот, возникающий от удара обжигающей молнии. Лепестриды – аборигены электрического города. Они обладают искрящимися волосами, торчащими во все стороны. Их волосы могут быть разного цвета: фиолетовыми, желтыми, белыми, зелеными, черными. По этому признаку они формируют цветные стаи, которые не смешиваются. И свойства у них были разные. Наиболее мощные фиолетовые: они – приближенные Хартрейна.  Хартрейн – пришлый. Он   явился, когда зажглась Красная Дуга в Каморе. И это – электрический призрак Капуши, сознание которого перетекло в город после пожара Колизиума. Он появился, как электрический призрак, обнимающий Колизиум копию земного. Очевидно, что электрический город появился вместе с Красной Дугой. Но он существовал и до этого, под землей. Когда случилось такое Вознесение из недр земных, жители города не сразу поняли, что случилось Атмосфера не была уже такой удушающей, не было наводящих ужас нашествий огненных глыб, бомбардирующих город, чудовищных монстров ползающих по небу с глазами  жуткого голубого сияния, взглядом выжигающим мозг. Вознесение лепестриды приняли по-разному. Одни полагали, что это окончательная гибель, что грядут еще более страшные бедствия. Другие считали это новым началом, началом спокойной и счастливой жизни. Появление Капуши народ счел великим знамением и приветствовал его, скандируя: Хар, Трейн! Хар, Трейн! – что означает: Приветствуем тебя, Господин! Его сочли пророком и избрали Верховным Электриком – высший пост в электрическом городе. Хартрейн был призрак и ему требовалась постоянная подпитка электрической энергией.  Эту энергию доставляли лепестриды. Но постепенно Хартрейн все больше пропитывался электричеством. У него даже появилось сердце, как и у остальных жителей.  Сердце электрических жителей – аналог земного цезия. Это сгусток электрической энергии синего цвета, в форме шара. Его  можно было видеть в полупрозрачном теле жителей. Пульсируя, шар с каждым ударом выбрасывал небольшую порцию энергии. Было видно, как энергия растекается по телу длинными молниями. В электрическом городе тоже бывали собрания в Колизиуме, но приходили туда лепестриды, чтобы отдать энергию, которую собирали в особые сосуды. Аналог земного мышления у лерестридов приводил к сгущению элементарных волн в мозгу и образованию желеобразных серебристых мячиков. Когда опухоль займет до четверти мозга, лепестриды испытывают неодолимое желание выплеснуть из себя накопившееся через особый клапан во лбу, и идут в Колизиум.  Город тянулся узкой полосой на многие мили, ограниченный электрическим лесом с обеих сторон.

- Слушай, Ульма, надоело мне торчать в этой трубе. За электрическим лесом, что-то происходит. Я же вижу. Ты придумал заглот, чтобы финты электрической гвардии приняли нас за электронную дыру-нирвану и упали в сеть-катарсис, расставленную нами на краю леса?
- К сожалению, заглот сделать не могу, нет изначального топлива – древесной молнии. За электрическим лесом, затем пространственным кнутом – только там можно достать изначальное топливо. У нас нет такого длинного щупа. В конце города есть резервуар начального топлива, но никто из нас не может там выжить – концентрация слишком велика. Начинаются галлюцинации. На другом конце – черная бездна. Оттуда никто не возвращался. Но нашим щупам удавалось проникнуть в шары, заполненные чем-то похожим на жидкое стекло, которые хранили картины мира за электрическим лесом. Правда, эти шары быстро закипают и лопаются. Удается увидеть какие-то крохи. Сейчас шары не появляются, или недосягаемы для наших щупов.
- Что мешает сделать щупы длиннее?
- У щупа есть предел досягаемости. Дальше него он исчезает от удара пространственного кнута, вспыхнув и погаснув, как электрическая лампочка от перегрузки. Мы могли бы выйти за предел внутри шар-молнии, но у нас нет количества электонов, необходимого для защиты от пространственного кнута.
Шар-молния – круговая, замкнутая на себя электрическая волна (электрическая дыра), которая и создает оболочку шар-молнии. Давление внутри шар-молнии миллионы электрических атмосфер, и выдержать его может только такое создание как электон, который по сути электрический призрак и электрического давления не замечает. Энциклопедия электрической жути, стр.601.
К тому же капризны они и ленивы.
- А эти электоны нельзя выращивать?
- Нельзя. Электоны призраки внешнего мира.
- Но как мы там будем жить, там же нет электрической атмосферы?
- Почему нет. Есть, но очень разреженная. Сделаем электроформирование из башен молний для озонирования и резервуарами магнитного нейролептика под строгой охраной шлак-оборотней.
Шлак-оборотень – гибрид электона с магнифоном, нестабильная сущность, подверженная всплескам беспричинной ярости и используемая в качестве охранника. Ярость контролируют сумеречные манжеты, вводя их в состояние мозговой каталепсии, делая их послушными. – Энциклопедия электрической жути, стр.635.
- Существа за электрическим лесом примитивные. Поле очень слабое. Мы не сможем их использовать, сгорят. Предлагаю транслировать им картины их собственной истории. Мы можем создать такое поле.
- И где ты их возьмешь, картины эти.
- В Безвременье. В Безвременье хранится все, что когда-либо происходило.
- И у тебя есть туда доступ?
- Есть. Безвременье существует в темной материи, которая невидима, не регистрируема, но реальна  и в ней не существует время, потому и безвременье. При очень высокой напряженности электрического поля и слабом токе, картины прошлого проявляются зримо, их можно транслировать. 
- Делай, Ульма. А зачем нам электоны? Мы можем послать шар-молнии без них. У них есть зачатки примитивного разума, наши инженеры-грави подключатся к нему, и, таким образом, обеспечат удаленное управление шар-молниями. Ульма, подготовь необходимое количество шар-молний для вторжения. И первичный шар найди, он же находился в магнитной ловушке  антиматерии. Куда он мог исчезнуть. Поместим его в электрическое яйцо. Из этого яйца с холодным потом выйдут наши посредники эмлины, для переговоров.

Неожиданно сработала система оповещения золотой гребешок – зубчатая стена на краю леса, с башнями каждые сто метров, где живут подглядывающие псы. Поглядывающие псы имеют глаза на тыльной стороне черепа, прикрытые шерстью, поэтому кажется, что они сидят спиной к наблюдателю и ничего не видят.
- Внимание! Электрический снег! Всем надеть ё-очки!
Электрическим снег – нестерпимо-яркое бело-голубое сияние из глубины электрического леса. Вызывает временную слепоту. Происходит, когда в электрический город попадает молния из внешнего мира.

Молодая женщина, вчерашняя выпускница библиотечного факультета, подрабатывала в краеведческом музее ночным смотрителем. Очки в широкой оправе, водруженные на нос, придавали ей флегматичный вид, а крупноватый нос хищное выражение. Смотрелась она со стороны, как химера совы и ястреба. Молодого человека у нее не было, и она топила тоску и время не в вине, а в работе. А в эту ночь случилось событие, изменившее ход истории. Пелагея  услышала громкий стук в соседнем зале.  Сердце ее замерло. Пелагея медленно двинулась в сторону шумного зала. Ночное освещение синего цвета напускало мистицизма, мерещились призраки в тусклом, мглистом свете. Показалось Пелагее – мелькнула черная тень в проходе, колыхнулась занавеска на закрытом окне, где-то скрипнула дверь. Она побоялась включить свет, почти наощупь подошла к статуэтке, угадывавшейся на полу, опустилась на корточки. Лев лежит на боку, рядом что-то сверкает  в бледном, матовом свете. Пелагея сдвинула очки на лоб,  подняла предмет, поднесла к глазам – он оказался хрустальным шаром, выкатившемся из глазной впадины льва. Показалось ей что-то необычное  в этом шаре, посмотрела в него, как в лупу. Словно окно распахнулось в невидимый мир для нее, все преобразилось, ожило. Перед ней был компьютерный монитор. Справа светились строки состояния окружающей среды: температура, давление, влажность. Слева тепловизор, самый мелкий биологический объект отмечался зеленым силуэтом. И в центре что-то колыхалось, будто помехи неизвестного свойства, или невидимое животное. И захотелось вдруг Пелагее волшебное увидеть. Надела она камзол хана тойского, в соседнем зале хранимого, и направилась в щенячий лог. Видели многие, как оттуда вылетали птицы, словно спугнутые перепела, и улетали в коричневый лес. Пришла в то место, где птицы вспархивали словно из ничего, посмотрела в шар, увидела камень и надписи на нем тойские. Пелагея была девушка начитанная и, даже, немного знала тойский язык. Вот, что было написано на камне: “Кто коснется меня без перчаток переметных, птицей обернется.” Еще увидела Пелагея надпись на камне: “Есть дуб в лесу коричневом, в дубе том дупло, в дупле ларец, в ларце перчатки переметные.” Как найти тот дуб не знала Пелагея. Камень никакой подсказки не дал. Но заметила она в хрустальном глазу едва заметное красное свечение в центре. Глаз имел симпатическую связь с переметными перчатками, чем ближе перчатки, тем ярче пятно. В древнее время центурион Кривая Липа подержал в перчатках переметных крупную бусину, подняв ее, когда Камилла случайно порвала ожерелье, украшающее ее шею, и хрустальные бусины со звонким стуком упали, покатились, подпрыгивая, по земле, выложенной разноцветными камнями, идеально подогнанными, создавая причудливый узор, раскатились по углам, и бусина в перчатках переметных превратилась в глаз хрустальный, позволяющий видеть то, что скрыто от взора магией колдовской. Центурион не хотел открывать эту тайну туземцам, и спрятал глаз в статуэтку льва, привезенную им из Рима, сделав его неизвлекаемым заклинанием особым. Статуэтку зарыл под скалой, куда не ходил никто. Пелагея, однажды приложив хрустальный глаз, не могла его оторвать. Перепугалась до смерти. А глаз перекатился на середину лба и растворился в нем. Теперь у Пелагеи был третий глаз в середине лба, дающий ей огромное преимущество.

Каменного дятла отвезли к горе и выпустили. Дятел нашел крохотный выступ на вертикальной скале, примостился там и принялся  долбить. Он долбил день-ночь без перерывов, не теряя темпа. Питался тем, что находил (личинки, земля, частицы моха, может, даже камни – минералы, уголь). Так он продолбил узкий и длинный тоннель. Однажды стук прекратился. Просунули оптический щуп, дятел лежал на спине без движения, распластав крылья,  прижал лапки к брюшку. Глаза открыты, подернуты матовой дымкой. Дятел умер. Из тоннеля можно было уловить слабый аммиачный запах. Когда тоннель расширили до размера достаточного, чтобы мог пройти человек, в ноздри ударил сильнейший запах аммиака, обрывая тонкую нить сознания. Едва не задохнулись первопроходцы. Когда этот трупный запах многовековой улетучился, вошли в склеп. На каменном столе лежал скелет. Плоть полностью сгнила, съедена паразитами, которые от бескормицы погибли и превратились в труху, поднявшуюся тучей коричневой пыли от ветра через пролом. Остались прогнившие латы, остатки ткани. На руках скелета надеты перчатки, абсолютно неповрежденные, замечательно сохранившиеся, даже поблескивающие в сумеречных сполохах от подсвеченных стен. Благодателям эти перчатки нужны были, чтобы проникнуть в электрический мир. Они хотели знать, откуда идут видения, справедливо, полагая, что связано это с Красной Дугой. Они хотели попасть в электрический мир, но не сами (это и невозможно), а через электрического двойника. Связь держать через фотонную нить, собирая  излучение двойника по защищенной линии в фотонно-информационную призму. Перчатки переметные нужны, чтобы аккумулировать электрическую материю. Перчатки создают из уплотненной электрической материи  голем по образу хозяина (человека надевшего перчатки), создают с ним фотонную связь через фотонную нить, тело помещают в фотонный кристалл, кристалл вставляют аисту в клюв, до тех пор, пока тело не перетечет в Дугу.

Перчатки переметные хранились в особом ларце, обтянутом кожей, обработанной толием. Толий защищал их от болезнетворного излучения, создаваемого  живыми организмами  города. Этот флюид жизни поглощал энергию перчаток. Надетые на ком-нибудь, они вступали в симбиоз с хозяином и, таким образом, получали защиту от флюидов жизни, в свою очередь делая хозяина неуязвимым. Ларец хранили в коричневом лесу, в дупле дуба-жирафа, подальше от людей, так излучение слабей. Где тот дуб находится знали лишь несколько человек. Дупло дуба замаскировано невидимой тканью-хамелеоном, принимающей цвет и форму поверхности дуба, и затвердевающей. Чтобы снять ткань нужно сделать круговое движение ладонью по его поверхности. Даже коричневые не догадывались, что в дубе дупло.

Бардо принес перчатки. Перенести голема доверили Агнияру, как самому опытному. Делали это под покровом ночи – днем перчатками пользоваться нельзя, свет ядовит для них, они терзают хозяина апокалиптическими видениями. Голема успешно перенесли, и  Бардо понес перчатки обратно в лес. Начинало светать, небо на востоке приобрело бледно-розовый оттенок, Бардо спешил и не заметил присутствие человека в двух метрах за деревом.

Хартрейн возлежал на огненных подушках. Приятное тепло с легким покалыванием, едва родившихся, и очень игривых молний, погружало тело в приятную истому, расслабление электрических ганглий, вызывая  приятные галлюцинации.
- Почему так темно? Что случилось? Ульма! – кричал Хартрейн, беспокойно озираясь в темноте.
- Электрический лес погас. Внутреннее небо тоже. На моей памяти это впервые. Что делать? Эля не приложу.
- Эль твой кислый. Ничего из него не выходит. Только и можешь, ныть да причитать. Прочистить тебе его надо, подвесить к внутреннему небу, прожарить твой эль как следует.
Электрический лес включился так же неожиданно, как погас. На краю леса обнаружили тело ребенка, похожего на лепестрида без волос.   Ребенок был в состоянии каталепсии. Нашлись лепестриды, которые вопили, словно ужаленные: Это дар электрического  леса, несите его в город!

Лепестриды занимаются выращиванием молний. Молнии порождают шлак-оборотни, потому что их безумной энергии достаточно, чтобы создать электрическую дыру – мост между двумя мирами. От безумной электрической жары лепестиды делаютсятся заторможенными и очень бледными, с пустыми глазами, неподвижными лицами, словно кукла. И покрыты тонким слоем серебристо-голубого пота. Когда с них собирают пот особым реактивом, они быстро восстанавливаются. Младенческие молнии шлак-оборотни извлекают из большой электрической дыры, солнца электрического города недалеко от черной бездны. Это же солнце порождает шаровые молнии и зажигает небо. Когда во внешнем мире день, светимость неба снижается. Их необходимо  наращивать, поместив в сверхпроводник, чтобы предохранить от перегрева по причине очень больших токов. Когда лепестрид достигает сводного возраста, он отправляется на залежи магнитной руды, рядом с черной бездной. Там он ищет свой магнит. Когда находит, между ними устанавливается связь в виде тонкой серебряной нити. Точно в центре нить утолщается, нарастает бутон серебристый с зеленым отливом. Когда бутон созревает, нить с обеих сторон втягивается в бутон, и бутон раскрывается. На дне его, как в кувшинке, лежит младенец-лепестрид.

Ребенка-подкидыша доставили в электрический лес элекары (поглотители света), о которых обитатели электрического  леса ничего не знают. Элекары  поглотили свет, что позволило на время ослабить защиту границ электрического леса, и перенести туда ребенка. Элекаров наслали Зелы, благодаря переметным перчаткам, которые создали поле мощнее, чем поле электрического леса, на время лишили его силы и свет в электрическом лесу погас. Тело ребенка отнесли в магнитную колыбель, герметичное, непроницаемое для электрических вихрей помещение, так как он был очень слаб, и нуждался в питании консервированными во времени молниями, хаотичная энергия которых связана особого состава магнитной жижей (уплотненное до почти материальной субстанции магнитное поле), и не опасна для ослабленных детей.

Получать удовольствие от жестокости легко и просто. Достаточно нивелировать цену жизни. Чтобы получать удовольствие от альтруизма, необходимо любить труд. Какое наслаждение испытывает Акакий Акакиевич, выписывая буковки! Удовольствие жестокости – наркотик, удовольствие альтруизма – нирвана, или духовное либидо, бесконечное наслаждение. Представим, что мозг залит свинцом. Для мысли здесь нет места. Ни одной. Но если размягчить мозг химическим растворителем, свинец перейдет в  состояние тягучей жидкости и там появится мысль. Но какая это мысль! Вязкая, обжигающая, подавляющая, как  лава, медленная, все поглощающая и ненавидящая, потому что чувствует тюрьму материи, в которой находится.  Если мозг залит воском, мысли двигаться проще, но направление ее непредсказуемо. Такая мысль – пуля со смещенным центром тяжести. Она безответственна, ибо сама не знает куда летит. И только в вакууме, где материя не оказывает никакого сопротивления, мысль свободна, точна, и полностью ответственна за свою деятельность. И наступает акт творения.

Легкая соль, или дихлорат натрия, образуется как побочный продукт в печах Диких Нор. Это  мельчайшая пыль, как самый мелкий реголит, невесомая как пух, в обычных условиях невидимая, как вода в горных пещерах, тысячелетиями никем и ничем не потревоженная. Когда чистили печи, вместе со шлаком выносили легкую соль, сбрасывали в отвал. Когда легкая соль соприкасается с каменной солью, она начинает светиться голубыми прожилками, так ее можно увидеть. Отвал находился далеко от печей в уединенном месте. Посещали его только недуги в надежде чем-нибудь поживиться. Недуги были противники Красной Дуги, в силу этого изгои общества. Они жили в Диких Норах, которые давно заброшены и откуда не видно Красной Дуги, которая вызывает у недугов тревожное расстройство, как у пациентов психиатрической клиники полная Луна. Кроме недугов там никто не жил. Когда дихлорат натрия соприкасается с каменной солью, он сворачивается в небольшие шарики с ядром из кристалла каменной соли и начинает нарастать. Дихлорат покрывает все новыми слоями ядрышко соли, как моллюск жемчужину. В конечном итоге этот конгломерат превращается в зеркально блистающий, черный шарик. Недуги, как люди любопытные, обнаружили необычное свойство шарика. Если проглотить шарик, видишь галлюцинации, как при наркотическом опьянении, но без привыкания.  Одна беда, если проглотить слишком много, превратишься в соляной столп! Недуги организовали секту Соль Земли, и вовсе перестали интересоваться миром. Но секрет свой никому не сообщали, что было нетрудно, ибо в Дикие Норы и случайно никто не забредал.

Пелагея двигалась в сторону коричневого леса. Пятно в третьем глазу медленно насыщалось, что доказывало верное направление движения. Был поздний вечер. Солнце на три четверти скрылось за горизонтом, остался узкий краешек, напоминающий  кипу. У Пелагеи появились неожиданные помощники. Заколдованные птицы кружили вокруг, кричали иди, иди, за собой зазывая, отлетали и возвращались, словно собаки, показывающие дорогу к месту трагедии. Подойдя к лесу, Пелагея увидела слабое, дрожащее желтое свечение. – Лимонники совершают карбидное служение. Надо обойти – мелькнула мысль.  Пелагея свернула налево, обогнула место служения по большой дуге и вошла в лес. В лесу было очень темно. Последние лучи заходящего солнца не проникали сюда. Птицы исчезли из поля зрения, даже каркать перестали. И было пугающе тихо, словно разбойник-душегуб притаился  за ближайшим деревом, ждет жертву свою, радуется предстоящему таинству. – Как же я найду дуб в такой тьме, - чертыхалась в душе Пелагея. Она совершенно забыла про третий глаз, уклоняясь от лимонников, и тот закрылся, не стерпев пренебрежения. – Именем центуриона Кривая Липа, глаз откройся, - четко произнесла шипящим шепотом Пелагея. И глаз открылся. Третий глаз мог видеть в темноте. Картинка была нечеткая, размытая, как в дымке, или, как сквозь матовое стекло смотрела Пелагея. И не  различала цвета она этим глазом. Алое пятнышко стало уже нестерпимо ярким, словно лазерная указка. Только вот куда указка показывала?  Пелагея повертелась вокруг своей оси, светимость пятнышка менялась. Она пошла в ту сторону, где светимость была максимальной. По мере движения, пятнышко начало светиться все интенсивнее до максимального, затем набухать, заполняя экран, пока не заполнило полностью. – Должно быть это здесь, - решила Пелагея. Но в ближайших деревьях не было никакого дупла. И птицы молча расселись вокруг на деревьях и смотрели с любопытством: почему это она не может найти дупла? Не знала Пелагея, что глаз имеет симпатическую связь с перчатками, ее буквально притянуло, припечатало к нужному дубу. Между дубом и Пелагеей сверкала серебряная нить. И все равно не могла понять Пелагея, где дупло. Щупала, везде кора, никакого признака дупла. Отчаялась Пелагея, присела на корни, задумалась. Внезапно она услышала легкий, едва уловимый шорох. Только она скрылась за соседним деревом, с противоположной стороны к дубу вышел человек. Прислонил ладонь к коре дуба на уровне глаз, сделал круговое движение, снял ткань, достал ларец. Человек был высокий, завернутый в черный плащ. Внезапный порыв ветра обнажил грудь человека… - Это ведь Благодатель, - ужаснулась Пелагея. – Золотой китель. Человек наложил ткань на дупло, сделал круговое движение, ткань отвердела, развернулся, и исчез за деревьями с ларцом. - И что теперь? – вздохнула Пелагея, прерывисто дыша. От безысходности она осталась возле дуба, отдохнуть до утра. Ранним утром шорох послышался снова. Благодатель вернулся, положил ларец в дупло, повернул замок, собрался было уходить, но что-то привлекло его внимание. Птицы. Они сидели и смотрели. Их было много. Этот факт озадачил Благодателя. Постояв, подумав, ничего не решив, он удалился. Пелагея подошла к дереву, приложила ладонь к ткани, повернула и… ничего не произошло. Остервенело крутила она ладонь, до мозолей, до дыма, не размягчалась ткань. Отчаявшись, злясь, повернула она ладонь против часовой стрелки. Ткань размякла. Взяла Пелагея ларец, решила вернуться в музей. Третий глаз мягко согревал ей лоб, радуясь, что увидит, наконец, перчатки, понежится в их объятиях. Решила Пелагея не откладывать дело в долгий ящик, идти к оборотному камню прямо сейчас. Солнце поднялось уже высоко. По мере приближения переметных перчаток к оборотному камню, последний легкой дымкой проявлялся в пространстве посреди ромашкового поля. У камня была скошена вершина, придавая ему сходство с кафедрой лектора. Пришла Пелагея к оборотному камню, поставила ларец на камень, открыла, достала перчатки, закрыла, надела перчатки, осторожно положила руки в перчатках на камень, принимая позу оратора, электризующего толпу перед ним, и… исчезла вместе с камнем. Ларец сиротливо ударился ребром о землю, раскрылся, покачался, перевалился на дно и захлопнулся с громким стуком. Не знала Пелагея, что нельзя, даже в перчатках, камня днем касаться. Теперь она, как Персефона, ночью появляется, днем исчезает, и всегда в одной позе, опершись на камень руками в перчатках, как подмена картинки в компьютерной матрице. И камень в призрак обратился. И только сын центуриона Кривая Липа может ей помочь,  Нужно найти могилу Кама, лежит он в склепе, снять со скелета ожерелье матери, надеть Пелагее на шею,  и рассеется наваждение злое.

Однажды сильный ветер распахнул окно в хижине человека из Сахарного, и что-то попало в глаз человеку из Сахарного. Тер глаза человек, глаза слезились, вышла соринка из глаза со слезой. Посмотрел человек и увидел семя незнакомое. Посадил в землю семя человек. Вырос из семени куст причудливый. Куст являл собой переплетение мелких веток, наводящих на мысль о спутанных волосах, Цветки белого цвета были похожи на фигуры людей, возлежащих на ветвях, на головах корона с лучами, похожая на корону Гекаты, или статуи свободы в Нью-Йорке. Под короной маленькое личико. Личико странно морщились. Пригляделся человек из Сахарного повнимательнее и понял, что личико артикулируют человеческую речь. Цветок называется Призрачная Хризантема. Но нельзя было подумать, что цветы разумны. Кто-то невидимый артикулировал цветы. Чей-то дух. Прошло время прежде, чем человек из Сахарного научился понимать артикуляцию цветов. Кто-то невидимый через цветок говорил: Ты должен пойти в щенячий лог, найти место, где ларец обтянутый кожей лежит, копать на этом месте, пока не провалишься в склеп, сними ожерелье со скелета, дождись ночи, пока не появится женщина в перчатках, на камень опирающаяся, надень ожерелье ей на шею, хватай перчатки и беги, пока не очнулась она. Перчатки принеси домой, надень на цветок. Дальше увидишь, что будет. Пошел человек в щенячий лог, нашел ларец, разбил склеп, снял ожерелье, а косу, в изголовье скелета лежавшую, не тронул. Явилась Пелагея. Надел ей ожерелье, схватил перчатки, помчался домой. Принес человек из Сахарного в свой дом перчатки, надел на цветок. В комнате потемнело, в центре комнаты загустел воздух клубами белыми, явилась фигура человеческая. За окном шел дождь, дул сильный ветер,  сверкали молнии. Заговорила фигура: Я – Матой, зачем ты звал меня, человек, - прогремела фигура. - Я боюсь, что они найдут первичный шар. Шар породит злобных сущностей, которые уничтожат город, нельзя этого допустить, - ответил человек из Сахарного. – Сумин уже нашел первичный шар, и скоро покачнется от усталости и недосыпания, и уронит шар в жидкий кислород. Поздно предпринимать что-либо. Не беспокойся о городе, человек, Город выживет. Фигура растаяла, как пар в остывающей ванной комнате после горячего душа. Метнулась тень наискосок. Плавчиков в великом смятении, мчался по улице, полы длинного зеленого плаща его, как крылья, как фалды, развевались на ветру, шляпа слетела с головы и удерживалась только галстуком боло, длинные волосы полоскались на ветру, как знамя. Словно ликующий демон летел он по узкой улочке, вопя во всю свою демоническую глотку: Великий Матой! О, Великий Матой! шарахаясь от невидимого, чудились ему цветки огромные, и хотят эти цветки поглотить его, нависают над ним. И опутывают его ветки-змеи, и рвет он их, и уходят  они в почву, сотрясают почву  так, что устоять трудно. И упал Плавчиков, и бился в конвульсиях… Подхватили его санитары, понесли в машину. – О, ангелы! Умчи меня, олень, в свою страну оленью…, - пел Плавчиков, засыпая.

Пелагея очнулась в щенячьем логу, и не могла понять, как она там оказалась. Ей стало страшно, что она страдает лунатизмом. Как она ходила в коричневый лес, она не помнила. Последнее, что она помнила, опрокинувшаяся статуэтка льва. Вздохнула она печально – Что ж, я больна, надо к психотерапевту сходить. Что за ожерелье на мне, где я его взяла? Нет ответа – и она побрела домой. А на земле лежать остался хрустальный глаз.

В электрическом лесу стали замечать странные вещи. По ночам, когда небо светилось тусклым, багровым сиянием, стал появляться призрак женщины, всегда в одном месте, она опиралась на большой камень, будто устала, спина болит, и, она хочет передохнуть. Призрак был бесплотен, совсем не содержал в себе электрической материи. Если кто-то приближался к нему вплотную, мгновенно оказывался по другую сторону призрака.  Когда утром призрак исчезал, оставалась белая дыра, никакая электрическая материя  не могла войти в пространство, которое она занимала. Она выглядела, как слепое пятно, бельмо электрической материи. Элементарные волны, натыкаясь на дыру, ибо они всегда летают и тормозить не умеют, отскакивали от дыры, как от батута, как теннисный мяч от стены. Один лепестрид попытал счастья к дыре подойти, неожиданно прозвучал громкий голос: - Стойте, не двигайтесь! – бледный и напуганный, лепестрид вернулся к остальным.  Еще, когда призрак исчезал, слева внизу, вне белой дыры, оставалась его пятка. Были видны кость, кровь, мышцы, и пятка эта подрагивала в страхе,  пытаясь войти в белую дыру, соединиться с родным организмом. Ночью, когда возвращался призрак, пятка успокаивалась, и, даже, казалось, будто она испытывает блаженство, кровь перетекала из  организма в пятку и обратно, мышцы сокращались. Стали являться из белой дыры существа невиданные. Тело, похожее на человеческое и крылья огромные. Взмывали вверх птицы к небу-солнцу, вспыхивали и сгорали, как Икар. Поняв это, птицы  удалились на край электрического леса, туда, где залегает голубая сажа, похожая на соль.

У Пелагеи было стойкое чувство, что в ней что-то изменилось. Она взглянула на ноги и ужаснулась, увидев, что у нее нет левой пятки! Вообще-то она была, но ее не было видно! Тактильно пятка обнаруживалась, пощупать можно было, почувствовать дубленую кожу на ступне, а увидеть нет.   Она не чувствовала пятки, будто нет ее совсем. Колотила пятками о землю – правая болит, левая нет, нет ее совсем. А еще пятка отталкивалась ото всего к чему приближалась, останавливалась в сантиметре от земли, как бы наткнувшись на невидимую преграду. Пелагея стала хромать из-за этого, ноги разной длины получались. Эта ахиллесова пята доставляла ей массу проблем. Постоянно хотелось потрогать это место, казалось, будто полступни кто-то отрубил и ходить приходится на цыпочках. Ночью она чувствовала в пятке острую ревматическую боль, похожую на ломку у наркомана, хоть наркоманом она не была. Днем пятка входила в состояние блаженства, кайфа вселенского, прихода наркоманского. – Моя пятка наркоман! Моя пятка наркоман! А я сошла с ума! А я сошла с ума! Ура! Ура! Ура! – чумела Пелагея, припрыгивая, подпрыгивая, постукивая пяткой о пятку в воздухе.

Агнияр очнулся, приподнялся на локте и осмотрелся. Он находился внутри просторного шара, внутренняя поверхность отливала металлом, сверху донизу поверхность пронизывали прожилки, похожие на китовый ус, словно ты внутри матраса. Он лежал в резервуаре на слегка вогнутой поверхности, как в гамаке, и был резервуар заполнен магнитной водой (очень сильно сжатое магнитное поле). Магнитная вода притягивается к стенкам сосуда, в который помещена, поэтому поверхность магнитной воды вогнута. Это как обычная вода, только сухая, не смачивает тело она, и пузырьки непонятной природы, поднимались и приятно щекотали тело. Агнияр выбрался из резервуара, подошел к внутренней поверхности шара и попытался раздвинуть усы, усы легко поддались, через образовавшийся проем Агнияр вышел наружу. Солнца не было, было ярко светящееся оранжевое небо. Небо светилось от горизонта до горизонта, и поэтому никакие предметы, здания, жители города не отбрасывали тени! Агнияр испытывал непонятное беспокойство, какое-то невнятное бормотание в мозгу. По обе стороны от города, который являл из себя одну, устремленную в бесконечность, улицу, стоял электрический лес. Он искрился, шипел и взрывался, но вреда местным жителям не причинял – напротив, насыщал энергией и восторгом, как лес на Земле для людей. Трава с голубоватым отливом, мягкая и приятная на ощупь, была из слабых токов и как расслабляющая ванна, когда в нее ляжешь. Кустарник рыжеватый, твердый и колючий, из более сильных токов, поднимающих тонус, как контрастный душ. Деревья сильно гудели и наполняли тело горячим теплом, как в парилке. Жители странные, словно их ужалила бешенная оса, или они натерлись скипидаром. Кто-то без усилий ходил на руках и  выкрикивал лозунги: - Да здравствует рукохождение! Вставайте все на руки! Ударим по рукам прямоходящим! Да здравствуют рукоходящие! И голова прыгала по позвоночному столбу, словно кисть руки музыканта по грифу виолончели. Кто-то прыгал на одной ноге, изображая цаплю, и тюкал головой, как это делают голуби, иные высоко подпрыгивали, махали руками, как крыльями, мечтая взлететь, и пищали: Летю! Летю! Встретился даже огромный шар, с короткими ручками спереди, тонкими ногами, глазами-бусинками и очень большим ртом. Шар постоянно что-то жевал, запихивая короткими ручками в громадную глотку призрачных, электрических новорожденных поросят, лебедей, обложенных печенными яблоками, уток, судаков и прочее. Передвигался шар, поворачиваясь боком, переставляя ноги. Некоторые вышагивали важными гусаками на корточках. Агнияр заметил впереди, глубже в лес, оживленное движение, ажиотаж нездоровый. Агнияр подошел, и глазам своим не поверил...

На площади у Партокрина собралась двухтысячная толпа и требовала тщательного, непредвзятого разбора дела о пожаре в Зимнем Свете. Толпа скандировала: Сумина! Сумина! Прибыл Сумин. Он сразу же упал на колени, сложил ладони лодочкой, умоляя народ разойтись. А люди все роптали и роптали. А люди справедливости хотят. Ну, что же это, как же так, почему никто не наказан. А кого наказывать? Девушку в приступе эпилепсии? Официантку, распахнувшую окно? Солнце, за то, что светит? Нет виновных. Такова специфика жизни города. Наказали одного пожарного, одного чиновника мелкого. Народ растекался по улицам и переулкам мелкими ручейками, отдельными каплями из мелких групп людей.

Неожиданно из груди Партокрина, как разрывная пуля, как поезд на полном ходу разбивает наглухо забитый досками тоннель, вылетел предмет, упал на бетонное покрытие, подкатился к ногам Сумина, идеально гладкий, и настолько же прозрачный шар размером с перепелиное яйцо. Шар искрился синим и желтым и бешено вращался. Сумин подобрал его, поднялся с колен  и положил в карман. Сумин – человек среднего роста, плотной комплекции, небольшой окладистой бородой с проседью, круглым лицом, большими круглыми глазами, придающими лицу детское выражение. Высокий, выдающийся лоб.

Место, где стоял оборотный камень было заколдовано принцессой Камиллой, похоронила она там сына своего Кама, почившего в бозе, прикоснувшись к заколдованной косе матери своей. Похоронила Камилла сына, ожерелье и косу свои с ним положила. Накрыла камнем и заколдовала его. А сама с отцом ушла в неведомые земли. Когда образовалась белая дыра, это место стало показывать движущиеся картинки, как в кинотеатре. Люди приходили к этому месту на киносеанс, тем более, что река Склера картин больше не показывала. Картина, как  фотообъектив рыбий глаз, показывала жизнь других. Люди не могли приблизиться к рыбьему  глазу, натыкались на невидимую стену. Но заколдованные птицы были одной природы с местом этим, и легко приближались к нему, и рыбий глаз заглатывал их, и они в то же мгновение проявлялись с другой стороны.

Задумал Хартрейн проникнуть в город через воплощение. Оплодотворить яйцеклетку земной женщины электрической искрой, без обычного проникновения. Непорочное зачатие. Электоны, как электрические призраки, отлично подходили на эту роль. Они легко проникали в яйцеклетку и создавали новый набор хромосом электрического человека. Появление Такого ребенка вызвало панику. Ребенка посчитали Богом. Но люди не любят Богов. Особенно власть имущие. Боги претендуют на их место – власть над людьми. Люди придумывают слабых Богов, которых можно контролировать. Ребенка убили. Хартрейн был в ярости.

Из дневника Сумина.
В литературном произведении времени нет. Все повествование единое настоящее. Когда вы вспоминаете детство, вы знаете, что это прошлое, но для мозга это настоящее. Картина прошлого возникает в мозгу сейчас. Конечно, это другая картина, чем была в действительности. Мозг искажает ее под свои возможности. То же касается будущего. Вы хотите стать писателем, и воображаете себя сидящим за большим столом зеленого сукна, в стеганом халате, пишете гусиным пером, покусывая кончик, придумывая гениальную сцену, и весь стол завален рукописями, а мусорная корзина измятыми черновиками. Через двадцать лет вы писателем не стали, ничего делать не умеете, сидите в вышарканной двушке, вспоминаете: «А как я мечтал когда-то, а получилось как всегда». То ваше представление о будущем, которое стало прошлым, для мозга реально существует, и существует в едином настоящем мозга. Ваше прошлое создает Вас через настоящее. Вы создаете будущее через настоящее. Для мозга, или сознания, нет ни прошлого, ни будущего. Реальность существования вселенной мозга очевидна. Так же литературное произведение существует только в пространстве мозга и потому единое настоящее. Для сознания существует только настоящее.

Агнияр смотрел на белую дыру и размышлял, что теперь делать. Вдруг налетела туча крохотных шаровых молний, облепила шар белой дыры целиком так, что шар засветился электрической плазмой, потрескивая. Светимость начала нарастать до максимальной и … вдруг белая дыра исчезла. Без взрыва, без звука, без ничего. Шаровые молнии посыпались, как пластмассовые шарики.
 
Пелагея неожиданно заболела. Дышать было трудно. Она задыхалась. От прикосновения к ней било током. Ночью ее мучила испарина. Начала стремительно терять в весе.

Оборотный камень перестал показывать картины другого мира. Теперь это было золотисто-оранжевое свечение. Спустя время окно стремительно свернулось в точку и исчезло. Оборотный камень превратился в кучу гранитной крошки. Хрустальный глаз лежал в траве, никем не замеченный.

Пелагея проснулась от дикой боли в левой пятке. Она откинула одеяло и жутко закричала. Левая пятка была обожжена,  плавала в луже крови и пульсировала.

По ромашковому лугу гуляла девочка Руся, десяти лет, в черных трениках по колено и авангардисткой блузке, напоминающей современные картины писаные цветными пятнами, с большим черным сенбернаром по кличке Барин. Барин был добрым и умным псом. Настоящим сибаритом. Любил вкусно покушать. Не гнушался паштетом и грибами. И даже оливье и винегретом. Они прыгали и скакали, бегали взапуски, одним словом, резвились на просторе. Внезапно Барин замер, вертя головой и потягивая носом. Он подбежал к небольшой яме, сел и застыл неподвижно. Барин, что случилось? - смеясь кричала Руся. Подошла к псу и увидела яму. Яма небольшая, три метра  в ширину, два в длину, два с лишком в глубину, с острыми каменными  краями. Слегка опершись на спину Барина, девочка заглянула в яму. Там лежал небольшой скелет на прямоугольном камне с ровной поверхностью, усыпанный каменной крошкой. Руся отпрянула: Это же могила – с испугом прошептала она. Переждав, пока немного успокоится сильно стучавшее сердце, заглянула вновь. В левом углу, возле головы скелета, увидела  слабое золотистое свечение. Это, должно быть, драгоценный камень, - подумала девочка. Как бы туда спуститься. Барин был очень сообразительный пес, развернулся  к яме спиной, сел и хвост опустил в нее. Девочка спустилась,  держась за хвост Барина. Увидела кончик веревки под трухлявой доской и потянула за него. Веревка легко поддалась,  девочка вытянула ее. Доска рассыпалась,  поднимая пыль. Когда девочка прочихалась, она увидела, что держит в руках девичью косу золотого цвета. Только отбросила девочка косу, обожгла та ее. А коса к ней тянется, словно питон к жертве. Обвила коса ногу девочки, ласково поглаживая. Девочка вылезла из ямы, вцепившись в хвост Барина и неся на голени левой ноги шелковистую золотую шубку. Получила девочка с тех пор прозвище Руся – Золотая ножка.

- Когда весна придет не знаю.
Плавчиков пел, шествуя по разделительной полосе широкой дороги. Машин не было, потому что давно наступила ночь. После отпущения грехов в психиатрической лечебнице, Плавчиков из этого храма душевной боли вышел безнадежно счастливым отпущенником. Печать греха смыло с него священнодействиями ангелов в белых халатах. Он теперь говорил нараспев, растягивая слова, словно он женщина или еврей. Движения были плавными и медленными. Очарование удачи светилось в его глазах. Он знал теперь, что он… другой.  Плавчиков в своем счастье был одинок. Никто не мог разделить с ним счастья, ни с кем не мог поделиться он новой радостью.    

Мальчиковская, задумчиво бредящая навстречу, едва не столкнулась с ним нос к носу.
- Пдавчиков, родной ты мой! Ты ли это? Не тебя ли я целовала в носик и потрепывала твои впалые щечки. Да, ты прям светишься! Определенно. О-ля-ля. Цоп-цобэ. Ты знаешь, что случилось в Сахарном? Колдун весь оброс цветами. Бродит теперь по Сахарному живая цветочная клумба. Чисто Толкиен. Хотя проповедовать перестал. Он теперь всем раздает цветы. Ну, совершенно бесплатно.

Плавчиков брел неведомо куда, неведомо зачем. Заря позолотила первым светом верхушки сосен в коричневом лесу. Плавчиков брел к лесу через ромашковый луг. Он слышал музыку леса. Она очаровала его.

И слышал он музыку леса.
Гортанную песню жнивья.
И звонкую трель перелеска.
Привет, кастаньеты ручья.

Роптания рощи дубовой.
Шутливые песенки лип.
И девичий шепот березы.
Печальные повести ив.