Прости, брат

У меня в этот день было плохое настроение. Нет, не точно. Я чувствовал себя тяжелым и роковым. Как поезд, который на станции остановится по расписанию, это да, но не дай бог какая машина захочет проскочить переезд и на свою беду не успеет.

Может быть чугунному мироощушению способствовали мои лыжи; почти все в эти годы уже катались на изящных слоеных, самые продвинутые на редком и дорогом в то время пластике. Мои же были куплены бог знает когда и отличались не легкостью, а монолитной дубовостью.

И был звенящий зимний день, и сотни людей катались вместе со мной по замерзшему заснеженному заливу под сверкающим солнцем и кусающим ветром. Лыжня змеилась стежкой в пушистом снежном покрывале, вышитом лыжниками как бисером.

Конечно, существовали общепринятые правила вежливости. При лобовой встрече на лыжне полагалось уйти правой лыжей на целину, левую ногу перенести на правую колею и спокойно разъехаться со встречным, сделавшим то же самое. Не стоит упоминать, что женщины, дети и старики пользовались преимуществом слабости. Встречаясь с ними я уходил с лыжни обеими ногами и терпеливо ждал на обочине пока они не прошлепают мимо.

Но этот деятель не был слаб. Не знаю, был ли он записным спортсменом или просто мимикрировал, но его прикид был самого высокого качества, а лыжи красивым импортным пластиком. Он осмотрел меня; увидел несуразного парня в неуместной куртке общего пользования, обвисших трениках и дурацкой шапочке-петушке и решил, что с этим считаться нечего. Низко наклонил голову и, ускоряясь, понесся на меня плотно оседлав лыжню.

Ну что же; я решил, что нас рассудит бог; ушел по-правилам с левой колеи, оставив одну лыжу на правой, а другую в пороше сбоку и, тоже наклонив голову, разогнался ему навстречу.

При ударе меня тряхнуло и выбросило на целину, но я устоял и уже через секунду был на лыжне и по инерции бежал дальше; мое дубье на ногах было в полном порядке. Метров через двадцать остановился и оглянулся. Спортсмен стоял в снегу и смотрел мне вслед. В руках у него была лыжа с начисто отрубленным передним концом. Я пожал плечами и не торопясь заскользил в сторону дома. Кататься больше не хотелось.

Тем вечером я напился. У меня были веские поводы: неприятности на работе и надвигающийся развод, при котором я с легкостью терял жилплощадь, а вместо любимого ребенка получал исполнительный лист. Но перед глазами все время стоял несчастный спортсмен с обломком лыжи. И сколько я ни говорил себе, что он сам виноват, не уступив требуемую часть лыжни, легче не становилось. Да, он проявил себя дешевым пижоном, но что мешало мне встать в сторонку и пропустить дурачка? Гордость? Боязнь показаться слабым? Как это все мелко.

Спустя какое-то мутное время я заметил, что, засыпая на диване, сквозь сгущающийся пьяный туман периодически повторяю по-кавказски звучащее “Прости, брат.” Впрочем, наутро было еще хуже. Почему-то все вспоминался Акакий Акакиевич и та шинель, которую он через силу справил, стараясь выглядеть не хуже других.